Так получилось, что у Генки в тот период жизни не было друзей. Все знакомые ему люди были буквально опутаны сетью дружеских и любовных связей - серьёзных и легковесных, скоротечных и длиною жизнь.
Его же отношения с людьми были словно оборванные нити, уже не способные никого и ничто соединить.
Особенно остро он ощущал своё одиночество по вечерам выходных дней, когда до окон его комнаты доносился шум дискотеки из единственного на весь их маленький посёлок клуба.
Почти все песни были о любви, и Генке становилось особенно тоскливо – ведь то, о чём поётся в этих нехитрых куплетах,
не может иметь никакого отношения к нему, всеми покинутому, одинокому человеку.
У него всё в прошлом.
И сейчас уже не верится, что ещё совсем недавно он без отвращения мог слушать песенки для глупых девчонок:
Забирай меня скорей
увози за сто морей
и целуй меня везде
восемнадцать мне уже
Неужели его могло не раздражать такое "искусство"...
Сейчас в зале, с оглушающей все дневные мысли музыкой, так много их… женщин.
Они разные –наивные малолетки, впервые отпущенные родителями во взрослую жизнь со строгим наказом «Вернуться к одиннадцати!»,
разведёнки лет двадцати с лишним, часто бросившие дома ребёнка
и сбежавшие туда, откуда когда-то начинали свой путь к неудачному замужеству.
...Всё в их посёлке начиналось с дискотеки.
Всё, что оставалось в душе живым, ещё не затянутым тиной отупляющих будней, просыпалось от дневной летаргии только там,
где громкая музыка и яркая одежда, запах алкоголя и вульгарный макияж на женских лицах...
Чтобы не упустить своего шанса, не затеряться в толпе подруг, девчонки не жалеют косметики.
Свет прожекторов время от времени выхватывает из толпы
их тяжелые, затемнённые веки, приоткрытые, бесконечно улыбающиеся губы, измазанные розовой губной помадой.
Их блестящие тряпки не скрывают почти ничего …
Что скрывать, зачем скромничать, когда наступил их час, и он не продлится долго.
И можно всё, чтобы лишь на пару часов, минут – на сколь угодно короткий срок –
но вырваться из ада домашних пьяных скандалов, нищеты и предчувствий скорого увядания,
и вволю любить, чувствовать, ведь ещё красивы, ещё не погасли глаза ...
Их глаза ... с огромными зрачками , они как бездонные воронки,
втягивают в себя остатки самообладания каждого заглянувшего в них мужчины, и оставляют ему только желание...
желание испытать всё, что они обещают ...
подчиниться их силе ...
и исчезнуть навсегда.
Лучше не смотреть.
Но и одно только присутствие женщин -
доступных, скучающих, ждущих женщин взвинчивает парней,
их не истраченная за долгий, бессмысленный день энергия уже ищет выход.
И наступает момент, когда срываются тормоза,
и тогда уже всё равно, что живое мясо,
которое когда-то имело имя, корчится по ударами твоих ног,
и ты почти не чувствуешь боли,
когда твоё лицо разбивают в кровь подоспевшие друзья избитого тобой врага…
Из-за этого почти неизбежного финала каждой дискотеки Генка там и не появлялся.
Пьяное веселье с некоторых пор стало для него запретным развлечением. Слишком много воспоминаний...
…Парень , в тот вечер ставший жертвой генкиной компании,
в своей беспомощности был похож на грязную, мокрую тряпку,
которую старая тётка – уборщица зло и ритмично бросает из стороны в сторону, желая поскорее закончить мытьё пола.
Его дрожащее, согнутое пополам тело,
перекатывалось из стороны в сторону под ударами ног так же покорно и обречённо.
Только монотонный стон, иногда срывающийся в как-то по-животному низкие, рычащие звуки, выдавал в нём живое.
Новый удар ...
и новая боль, хотя уже давно всё тело стало одной огромной болью ...
потом темнота, как избавление.
И уже не страшно, что навсегда.
Ведь до спасительного света так мучительно долго. Слишком мучительно, чтобы имело смысл жить дальше.
Они не сразу заметили происшедшую перемену. Их силы и ненависти хватило бы надолго.
Несколько минут они ещё пинали ставшее вдруг совсем безвольным тело, пока не почувствовали скуку из-за безразличия замолчавшей жертвы.
Неохотно остановились.
Поразмышляв о чём-то пару минут, отошли от уже неподвижного тела, всё же не забыв в полсилы ударить его на прощанье.
Внезапно заметили, что светает. Посмотрели друг на друга.
Не в глаза, как-то вскользь, как будто с трудом узнавая. Увидели кровь на асфальте.
На темнеющее в стороне тело смотреть никто не хотел.
Всем казалось, что там, у бордюра, где они только что куражились над беззащитной жертвой, никого нет.
Им хотелось, чтобы этот "никто" был всего лишь кучей мусора, которую можно раскидать по асфальту одним ударом ноги и беззаботно пойти домой.
Ведь завтра рано вставать – у многих своё хозяйство и живность не может ждать, когда хозяин выспится после безумной ночи…
Та обида на жизнь, которая только что была нестерпимой болью,
постепенно уходила из их похмельных душ вместе с остатками ночи.
Немного потоптавшись рядом с притихшими друзьями,
по одному они отделялись от компании и спешили уйти подальше от места, где мстили миру за его равнодушие.
Им хотелось уйти навсегда, хотя каждый из них понимал, что возвращение неизбежно.
Возвращение в качестве безвольного придатка к человеку в форме, брезгливо защёлкнувшего общий с тобой наручник.
И возвращение в одиночестве, когда сновидение вдруг превращается в серое бесформенное пятно, и в следущую секунду понимаешь, что снова видишь кровь, навсегда впитавшуюся в асфальт и твои сны.