- Хочешь такую жену, Дима?
На экране старый черно-белый фильм «Золушка».
Дмитрий смотрит его, не отрываясь. Наверное в сороковой раз за сорок лет своей жизни. Меня это бесит.
Сидит на даче в террасе - погода чудесная, солнце, полуденный ветерок в яблонях, с реки крики чаек, купающихся детей и звук моторов проносящихся мимо лодок. А он с утра в плавках, с пивом, раскачивается в облезлом плетеном кресле перед телевизором.
- Дим, хочешь такую жену?
- Хочу. А что?
- Ничего. Твоя не хуже.
- Ты что? Золушка – это идеал!
- Да?! Потому что посуду моет, еду готовит, дом убирает, а потом на бал в белом платье успевает?
- Ты не понимаешь. Она красивая, добрая, легкая, нежная.
- Я понимаю - я женщина! - смеюсь.
- Да? - он задумчиво ставит на пол бутылку с пивом, складывает руки внизу живота, как футболист, и буравит взглядом легкий шелк моего платья. - Золушка – это идеал!
- А как думаешь, она в постели тоже идеал?
Дима замялся на минуту, плотнее сложил ладони.
- Конечно...
- А почему в фильме этого нет? Почему не показали? Как она сексом на подоконнике занимается? Или в шкафу? Или, как ты любишь?
- Это же сказка для детей...
- Вот. Точно. Сказка для детей. Я всегда говорю, что мужчины остаются детьми. Поэтому без женщин ни-ку-да.
- А вы без нас куда? В лесбийскую любовь? - он тянет шею, выглядывает на крыльцо террасы, - Филипп! Опять прячешься, уши греешь!
Десятилетний шустрый мальчик - его единственный ребенок остался с ним после развода со второй женой.
- Что пап? Я тут в машинки играю, – голос у него чистый, интонация невинности, глаза голубые, волосы выгорели до белого золота. Ангел, а не ребенок.
Я подхожу к нему. Он поднимается со ступеньки, вытягивается во весь рост, привставая на мысочках. Приспускает большим пальцем левой руки плавки на животе, чуть ниже линии загара, улыбается, глядя на меня исподлобья, и протягивает мне свежий номер «Play boy».
- Седьмая страница. Посмотри. Красивая. На тебя похожа. Сиськи, как у тебя. Дашь потрогать за десять долларов? - гордо вытягивает из плавок зеленую купюру.
Я выхватываю журнал и успеваю шлепнуть им по загорелой спине убегающего «ангела».
- На, – бросаю журнал Димке на колени, - сто раз говорила, убирай подальше. Отец!
- Да я куда ни спрячу, везде находит. У него чутье на это! Весь в меня, - краснея, но довольно ухмыляясь, оправдывается он.
Его очередной жене двадцать пять. Примерно столько же весит половинка ее зада. С Золушкой рядом ни поставить, ни посадить.
Вечером сидим в той же террасе. Димка, скучая, щелкает каналы ТВ с пульта. Поймал загорелую блестящую попу во весь экран, остановился.
С экрана: «Позвони мне и ты узнаешь, что такое любовь».
Опустил голову, закрыл глаза, покачался в кресле несколько минут, выключил телевизор, кинул пульт в кресло, подошел к жене. Она за столом, напротив меня - пирожки уминает за обе щеки, запивает чаем. Под плетеным абажуром настольной лампы бьется ночная бабочка. Запах реки, прохлада, полумрак, покой. Мы укутались в пледы, как в египетском уличном ресторане и зажгли свечи. Кузнечик прерывисто стрекочет. Уютно. С воды доносится мерное поскрипывание весел в уключинах. Лунная дорожка дрожит, искрится. Черная, остроконечная тень - режет ее надвое - скрип, скрип, словно шаги уставшего Буратино. Два силуэта в лодке сливаются в странную грузную фигуру, раскачиваются на фоне луны и падают на дно лодки - визг, стон, смех, вздох, тишина. Весел больше не слышно, только волна бьется о борт, пенится у кромки берега, шипит, сползая по песку в русло.
- Маринка, пойдем баиньки, – Димка обнимает жену сзади, засовывает руку под плед ей на грудь, целует в шею пониже уха.
Маринка давится куском пирога, откашливается, торопливо дожевывает.
- Я еще не поела! – ее тон обиженно-возмущенный.
- Пойдем, сладкая моя, оставь на завтра парочку.
- Они зачерствеют! - Пол пирога касается губ, но Маринка уже не в состоянии ни говорить, ни жевать.
Димка смотрит на меня умоляюще. Я беру последний пирог с тарелки и ухожу в темноту сада.
Сижу накрывшись с головой пледом, сжимаю ладонями теплый, тяжелый мякиш с ароматом корицы и яблок. Рядышком увалень-бражник, завис над флоксами и упивается нектаром. Бражник или колибри - какая разница?!
«Ты мой идеал, любимая», - доносится с террасы вязкий, как загустевший мед, голос Димки - выдохи, сопение: «Ты мой идеал... Аа...Золушка, Золушка!», и всхлипы умирающего в муках кресла: "Ииап, ииап, ииап, ииап".
- Тоже мне, Золушка... – шепчет под скамейкой Филипп. - Ничего в женщинах не понимает!
Замечаю у своей ноги детскую руку, с зажатой в кулаке десятидолларовой купюрой.
Глотаю пьянящий аромат летней ночи, ныряю в плед с головой и захлебываюсь смехом.