в соавторстве с Кириллом Зубковым
День первый 13 декабря
1. Надежда Скворцова
Подойдя к высоким двойным дверям кабинета, Надежда Николаевна расправила и без того отглаженную юбку и еще раз одернула форменный пиджак. Все отвратительно, хуже не бывает. Постучала, вошла. В приемной, против обыкновения, толпился народ: какие-то техники с инструментами, журналист с диктофоном, секретари.
- Виктор Иванович меня вызывал.
- Конечно, присядьте, он сейчас по телефону говорит, как только освободится, я доложу, – секретарь недовольно покосилась на журналиста – Сегодня сутра такой бедлам.
Надежда Николаевна села, пристроила на коленях папку с тисненой надписью «Генеральная Прокуратура Российской Федерации» и приготовилась к неприятностям, потому что очень много лет, с университетской скамьи, была знакома со своим шефом, и ничего хорошего от сегодняшнего доклада не ждала.
Заместитель Генерального прокурора Виктор Иванович Кузнецов был человеком сентиментальным. На службе худо-бедно удавалось прикрываться черным юмором (знакомый журналист рассказал Надежде, что в газетных кругах замгенпрокурора носит прозвище «Барабан» - как в силу своей комплекции чемпиона по сумо, так и из-за густого баса и перлов не всегда изящной словесности, которые Виктор Иванович этим басом изрекал на пресс-конференциях. А газетчики, хоть и обзывали хамом и Скалозубом, но цитировать смачные фразочки Кузнецова очень любили: каждая фраза – готовый заголовок для статьи. Даже сборнички издавали специальные: «Так говорил прокурор»). А вот домашние хорошо знали, что если по телевизору идет фильм «Белый Бим Черное ухо», так папе лучше не смотреть, а то валокордина не напасешься. При росте за метр девяносто, весе за сто пятьдесят и пудовых кулаках Виктор Иванович видел окружающих хрупкими, трепетными созданиями и каждый раз очень огорчался, обнаружив пару трупов на счету очередного своего «подопечного». Хуже всего, если детских трупов.
Надежда Николаевна все это знала, и огорчать любимого шефа совсем не хотела – да ведь не скроешь сводку с четырьмя насильственными детскими трупами за ночь!
Да какими: с явными следами ритуальных убийств.
Да где: в столице, в непосредственной близости от станций кольцевой линии метрополитена.
Все, как принято сейчас говорить, лица неславянской национальности. Хотя, какие лица - личики – ориентировочно от шести до восьми лет, видимо, бродяжки, попрошайки. Но все чистенькие, голенькие, худенькие.
На первого ездили из райотдела, а остальных трех осматривала сама, вызвали под утро. Всех нашли на исходе ночи, время смерти у всех разное, но близкое, с интервалом в несколько часов: один вечерний, а последний почти теплый. Страшно. Страшно. Но не удивительно. Да и мало что могло удивить в этой жизни старшего следователя прокуратуры Надежду Николаевну Скворцову.
Мало что могло и напугать - уже не девочка. «Немного за тридцать». Замужество было, но неудачное. Боролась-боролась за статус независимой женщины-специалиста – и напоролась. Умерла мама – ушел муж. Борщей ему не хватало. Так и закончилась личная жизнь.
На работе ее побаиваются, хотя и уважают за бесспорный профессионализм – а других мест для знакомства с представителями сильной половины человечества нет, и не предвидится. Да и не хочется, не такие уж они сильные, были случаи убедиться. Шеф жалеет, как дочь, непосредственный начальник люто ненавидит – за то, что когда-то пристал к ней и был послан с применением несложных силовых приемов. В общем разочарованная во всем, ничего не ждущая и упорно «делающая, что должна и будь что будет».
Надежда точно знала, что на сегодняшний день она – лучший в стране специалист по преступлениям против детей. Видела в своей жизни всё. И трупики младенцев из канализации выковыривала, и выдирала у нищенок грудных детей, которым, как известно, водку наливают в соску, чтобы спали, пока «мамаха» попрошайничает.… Ну и педофилов насмотрелась всяких – выше некуда. Одним словом, пресловутая Кларисса Старлинг молчит вместе со своими ягнятами. Отдыхает.
А главное - каждый день одно и то же, одно и то же: муж напился, избил жену, жена от обиды избила ребенка, ребенок убежал во двор, понюхал клей, подошел добрый дядечка, предложил много клея, только надо сделать кой-чего… Скука, тоска смертная, ничего не меняется, чертов город, что ж они все так друг друга ненавидят, грызутся, как пауки в банке.… Все порвалось, семья – не семья, дети – не дети… Животные какие-то… Нет, даже животные так себя не ведут… Никакое животное со своим детенышем такого не сделает… И вот, новое дело. Мало им детей для съемки на кассету мучить, мало им их насиловать – они убивают, кровь высасывают.
Тоже, что ли, на кассету снимают? Одна кассета с полноценным «снаффом», то есть реальным изнасилованием или убийством, стоит минимумдесять тысяч долларов, и то, если ребенок – азиатский, с Филиппин там или из Тайланда… А если ребенок белый? Как минимум в пять раз больше. Эксклюзивный товар-с, только для вас-с. То место, где ребенку горло перерезают, особенно хорошо-с… Любители в Европе найдутся, не пожалеют таких денег за такое удовольствие. Теперь ведь все можно. Все можно, а ничего не хочется. Хочется того, что нельзя. Это правило такое. Льюис Кэррол, вот, свою Алису Лиддел на морском берегу обнаженной фотографировал – а Алисе той было десять лет невступно! Сейчас бы его на куски порвали… а тогда ничего – ребенок, можно. А вот когда Алиса подросла – тут семейство и взбрыкнуло: не сметь, разврат! А он ее одетую (в платье! в том, викторианском платье с оборочками!) хотел у той же реки сфотографировать. И получил от дома Лидделов от ворот поворот. Многие говорят, что известный Джек Потрошитель был на самом деле ни кто иной, как Льюис Кэррол собственной персоной. Ну, точнее, не Кэррол, а профессор Чарльз Доджсон, декан математического факультета Оксфордского университета. Якобы он очень любил девичью невинность и ненавидел лондонских шлюх за то, что они с нею, с невинностью, сделали.… И что, мол, в одной из глав «Алисы в стране чудес» - там, где про кролика и парники – зашифровано чистосердечное признание.… Ну да про Джека Потрошителя много чего говорят. Говорят, что он вообще был русским. Из записок, что он посылал, вычислили – писал русский или поляк, славянин, одним словом, хоть и по-английски…
Огонек на коммутаторе погас, секретарь тут же сняла трубку:
- Виктор Иванович, Скворцова…
Кивком указала на дверь.
Надежда Николаевна еще раз нервно поправила юбку и решительно шагнула к дверям.
- Разрешите, Виктор Иванович?
- Что там, что? – Кузнецов вылез из-за письменного стола, подошел, придерживая за талию, усадил Надежду Николаевну к столу заседаний, сам, покряхтев, устроился рядом на соседнем стуле.
- Давай, Надюш, что? Тяжкое?
- Четыре мальчика, вот, пожалуйста, протоколы, фото, результаты от экспертов еще не полностью. Но сейчас уже можно какие-то выводы делать. Общего много, да почти все одинаково.… Пока так выглядит, до окончательных результатов экспертиз: злоумышленник или, скорее, злоумышленники похитили четверых несовершеннолетних мальчиков, чьи имена пока неизвестны, и использовали их в каких-то ритуальных обрядах, а потом убили. На всех трупах одинаковые следы насилия: одиннадцать ножевых ран и вырезанная на груди звезда. Все практически обескровлены, эксперты утверждают, что звезду вырезали напоследок, практически уже на трупах. Все найдены в идентичных местах – недалеко от выходов из кольцевых станций метро Киевская, Белорусская, Курская, Комсомольская. Все привокзальные. Разброс времени смерти не больше шести часов. Все тела обмыты очень аккуратно, как-то по больничному даже, никаких здесь зацепок мы, видимо, не найдем, следов забора органов нет. У всех мальчиков следы инъекций на локтевых впадинах, трое из четверых покрыты сыпью, похожей на укусы вшей или блох. Все наголо обриты. Все лежали в обычных мусорных мешках объемом 120 литров, голубого цвета. Производство и места продаж сейчас устанавливаются, но такие во всех магазинах есть. Я и сама покупаю, удобно.… Обращает на себя внимание также тот факт, что все погибшие – представители неславянских народов.
- Вот еще этого нам на голову мало… Я тихонько надеялся, что пронесет после Красноярска… Что хоть не это. Пресса вся на голове у меня – Виктор Иванович похлопал себя ладонью по затылку, - вот здесь сидят, звонят отовсюду. Вон, видела там, в приемной?
- Да, сидит один.
- Один! Сейчас еще прибегут. Все прибегут. Вот ты мне скажи, Надежда, есть от них какое-нибудь лекарство?
- От кого? От убийц? Я думаю, есть – пуля.
- Да нет, от журналистов!
- Ну, думаю, да. Такое же. Иначе не поможет – работа у них. Санитары леса.
-Да, санитары… Ладно, ты мне все это оставь, иди, работай. Все новое – сей момент сюда, сама понимаешь. Все, каждую капельку. Да, а ЭТОГО не было?
- Нет. Следов сексуального насилия не установлено.
- Хоть так, и то, слава Богу. Иди, Надюша. Ты следователь опытный, сколько таких гадов мы с тобой поймали, а? Десятка два наберешь?
- Думаю, наберу.
- Ну, и иди, лови. Ребят гоняй. Все, что надо – ко мне. Новое – ко мне. Иди.
Мобильный зазвонил сразу, как включила. Эксперт.
- Я пятый раз уже звоню, где вас носит?
- На докладе носит, у шефа. Есть что-то?
- Я все скинул на почту. Прочтете – позвоните. Официальное сейчас готовлю. Но вы просили скорее.
- Просила. Спасибо.
Надежда влетела в кабинет, судорожно зашуршала мышкой, чтобы оживить уснувший монитор. Вот оно! У всех детей разные группы крови, у последнего - четвертая – редкая. Кровь у детей, скорее всего забрали шприцем, капельницей, насосом, чем там еще… У трех – одиннадцать ран и звезда вырезана на груди – все уже потом, как кровь высосали. У четвертого – то же самое… То же, да не то! Точнее, не так. Не так глубоко, не так тщательно. Еле-еле процарапали – как будто номер отбывали. Торопились. Нашли то, что искали. Ту самую кровь. Ту кровь, ради которой все и затевалось… Чистую кровь…
- Михаил Зиновьевич, алло! Это Надежда Николаевна. Что значит «чистую»?
- А то и значит. Групп крови, в общем, сами знаете, основных четыре. У нацистов, сатанистов и некоторых других сектантов группе крови придается большое значение. Елена Блаватская – знаете такую? – называла их соответственно: первая – «охотник», вторая – «пастух», третья – «земледелец» и четвертая – «загадка», ну, или там «жрец, волшебник, волхв». Нулевая группа попадается чрезвычайно редко – один случай на несколько тысяч, подгруппы А3, А4, Аm, Аz – еще реже – одна на несколько десятков миллионов. Четвертая группа тоже очень редкая. Ей соответствуют не более 5% населения Земли. Аномальное количество четвертой группы крови зафиксировано у так называемых «палеоарктических народов» - то есть, у народов, которые, по некоторым теориям, жили на нынешней территории Евразии до ледникового периода и были впоследствии вытеснены «адамическими» народами – арийцами, семитами, финнами – теми, кто пришел в Евразию после отхода Великого Ледника. Таких народов зафиксировано на сегодняшний день три, и все три – в труднодоступных горных местностях. Баски в Испании, практически уничтоженные айны на Хоккайдо и на Курилах и – грузины! У всех у них ненормально высокий процент четвертой группы крови.
Баскского или айнского ребенка в Москве сегодня найти сложно. А вот грузинского – почему бы и нет? Так что, дал зацепочку на поиск?
- Дали! Спасибо, с меня причитается. Значит, один из мальчиков, скорее всего, грузин?
- Да. Последний. Он и внешне отличается: ребенок не только более упитанный, просто лучше выкормленный, тургор другой, скелет без признаков рахита, кожа чистая, без укусов насекомых, внутренности без глистных инвазий. Стриженые ногти на руках и ногах. Другой ребенок, из другого слоя, или, если хотите, класса. Скорее всего – из семьи не бедной.
- Поняла. Это точно?
- Что? Про группу крови и остальное? А вот еще: знаете, какой группой крови кровоточат чудотворные иконы?
- Неужели четвертой?
- Так точно. Ну, в официальном заключении я всего указывать не буду. Скорее, версия. Прошерстите всяких там сектантов, сатанистов посмотрите, бритоголовых. Хотя нет, эти вряд ли – у них воображения не хватит. Голова изнутри побрита, так сказать. Тут надо искать человека, увлекающегося всяким таким… мумбо-юмбо. Тайная власть, ариософия и прочее разное в подобном роде. Но на одно я с вами поспорить могу: четвертый ребенок – почти наверняка грузин и совершенно точно – из благополучной семьи.
- Спасибо, спасибо!
- Спасибо не булькает, Надежда Николаевна. Поймаете этого нелюдя – заносите бутылочку коньячку. Выпьем вместе за то, чтоб ему хорошо на зоне сиделось. Хотя сидеть ему на зоне будет трудно – даже в физическом плане. Это у нас смертную казнь отменили, а у них – нет. Представляете, что с такими в камере делают? Я один раз осматривал такого любителя маленьких мальчиков – о-о, картина! Сокамерники сказали, что он нечаянно сел на черенок совочка. Знаете, на который веником мусор сметают? Глубоко же он на этот черенок сел, я вам доложу.… Впрочем, извините. Заболтался. Будут новости – звоните.
Ну да. Заболтался. А потом вспомнил, что говорит с женщиной. Минуте на десятой вспомнил. Уже хорошо. Пройдет еще несколько лет – вообще перестанут вспоминать. И приглашать будут не на коньячок, а на пиво с воблой. Или на футбол. Или по бабам…
Но все равно – лучше уж так, чем обычным порядком. Поглаживания, похлопывания, взгляды эти тошнотворные.… И шуточки за спиной: поднимается, мол, по служебной лестнице из положения «лежа на спине». Ухохочешься от вашего юмора. Нет уж: решили «интим не предлагать», значит – не предлагать.
Сектанты, значит. Сатанисты. Что у нас тут по сатанистам? Было что-то, определенно было…
По сатанистам действительно было. И есть. И даже очень много. Голливуд постарался, а отечественные книгоиздатели помогли: сегодня кто угодно может зайти в книжный магазин и купить там полное руководство по проведению черной мессы. В кино это выглядит страшно и завораживающе, а в жизни, когда выезжаешь на место преступления – просто противно.
Как правило «замок Сатаны» - это обычный бомжатник, а «ковен жрецов высшего посвящения» - просто обпившиеся плохого пива и накурившиеся плохой травы подростки. В личном архиве Надежды были очень страшные фотографии: ребята с перевернутыми крестами, вырезанными на груди, пятнадцатилетние девчонки с попиленными венами… Но самое страшное было – что все это было убожество и дешевка: ножи в качестве вещдоков прилагались уж точно не самородного железа с ручкой из кости носорога, как оно было бы положено – а обычные кухонные ножи, кое-как переделанные неумелыми руками. Козлиные головы и пентаграммы на груди у обдолбанных «жрецов» – made in China, пятачок за пучок, сами «жрецы» - плохо кормленные, неухоженные и очень давно не мывшиеся. «Бог Сатана даст нам все» - что ж он вам дал-то, глупые? Ночь скотского опьянения и больную голову наутро? И прямую дорогу в тюрьму или в психушку. Дешево же продается сегодня бессмертная человеческая душа.… И бороться-то с вами как-то.… Идешь войной на Врага Рода Человеческого, что твоя Жанна д’Арк – а тебе навстречу, как у классика, «выныривает подосланный бесенок и мяучит, как голодный котенок». И воняет пивным перегаром и немытым телом.
Но наш (Или наши? Да, точно - наши) – они другие какие-то. Действуют быстро, хладнокровно, а главное – чрезвычайно чисто. Ни единого отпечатка, ни единого волоска – ничего. Улики отсутствуют напрочь. Где же кровь? Крови же должна быть лужа, точнее – четыре лужи. Ну и где они? Где их одежда, где всё? А главное – где орудия убийства? Шприц, капельница, насос.… Ну не ходят люди по улицам с капельницей под мышкой! А если ходят – привлекают к себе внимание. Значит – помещение. Есть, допустим, какой-то там подвал, с водопроводом – тела же обмыты, со звукоизоляцией – ну не могли дети не кричать, когда их тащили, а главное – с кучей всякого медицинского оборудования.
Университеты? Больницы? Морги? Проверим, конечно, уже проверяем.… Если мы не имеем дело с каким-то очень богатым психом, обустроившим себе личную пыточную камеру. Или, точнее, лабораторию. На Рублевке где-нибудь. Большой подвал, охрана, звукоизоляция, кафель на полу и на стенах, в полу – отверстия для кровостока…
И временная нестыковка: от первого до последнего убийства – не больше шести часов. Убил – выбросил, убил – выбросил… В разных концах города. Где бы у него не была лаборатория – пусть даже в центре – от Комсомольской до Киевской он так быстро не успеет. Просто представим себе: он убил первого ребенка. Быстро – на Киевскую, сбросил мешок с трупом – и обратно в лабораторию. Убил второго – и на Комсомольскую. Обратно в лабораторию – убил – и на Курскую; обратно – убил – на Белорусскую… Ничего не сходится. Даже если представить, что один сидит себе в лаборатории, забирает кровь, убивает, а второй отвозит трупы. Отец, слышишь, рубит – а я отвожу… Все равно времени не хватает.
Вот, кстати, во что уперлась лондонская полиция, расследуя убийства Джека Потрошителя. (Что-то мне уже второй раз за день вспоминается Джек Потрошитель. К чему бы это?) Как он мог совершать по два убийства за ночь – в разных районах Лондона? И подбрасывать трупы на улицы – практически без крови. И вот тогда инспектор Скотланд-Ярда Эбберлайн догадался: убийства совершались - на ходу! Точнее – в движении: внутри движущегося экипажа. Там и оставалась вся кровь и все улики. Так и вышли на лейб-медика королевы Виктории доктора Галла и королевского кучера Неттли. Неттли ведь был не просто кучер – он был обучен править королевским медицинским экипажем. А это была крайне интересная карета! Этакая «скорая помощь», запряженная четверкой лошадей. Мало ли что могло случиться с королевой или с кем-нибудь из принцев – несчастный случай на охоте, падение с лошади… Черт, королеве могло просто стать плохо! И ей надо было бы оказывать первую помощь уже по дороге в госпиталь. Доктор Галл это умел. Специально тренировался делать хирургические операции на ходу, даже – на скаку. А карету потом просто чистили.
А что? А если и наш действует так же? Если у него есть собственный реанимобиль или просто фургон со всем необходимым.… Тогда вопрос с телами решается! Один ведет, второй – оперирует. Но опять-таки: как выбросить такие мешки из машины у вокзала – и чтобы никто не заметил?
2. Август Рассольников
Всю свою сознательную жизнь Август Петрович Рассольников страдал из-за этого нелепого сочетания имени, отчества и фамилии. Особенно в детстве. Все спрашивали, почему мальчик, родившийся в 1917 году, носит имя Август, а не Октябрь, или Ноябрь? И он терпеливо объяснял, что просто родился в августе, когда про Великую Октябрьскую социалистическую революцию еще никто ничего не знал. Ее не было – и точка. Все просто.
Но сам-то он знал, в чем дело. Отец рассказал. Уже когда Август повзрослел, в 1956 году, после разоблачения культа личности. Оказывается, имя Август внуку подобрал дед. В августе 1917 года (31 августа, а по-нынешнему, 14 сентября) Временное правительство провозгласило Россию республикой! Вот так-то. Не в феврале, и не в октябре (и уж точно не седьмого ноября), а именно в августе Россия стала свободной. Уж как дедушка радовался! Свободная Россия, а в ней родился свободный гражданин. Первый гражданин свободной России – его собственный внук! Дантоном хотел назвать, Демуленом… Бабка уперлась – и ни в какую: еле-еле уговорили внука Августом назвать.
Да уж, идеалист был дедушка, царствие ему небесное. Или, точнее, земля ему пухом: в бога дед упорно не верил, хотя жизнь прожил настоящим праведником. Во все светлое верил – например, в свободную Россию… кому сейчас сказать – рассмеются в лицо. А ведь родился еще крепостным – сыном повара у князя Дурасова. Князь, говорят, с фамилией-то и учудил: уж больно хорошо повар Игнат рассольники готовил. Сам государь Николай Павлович приезжали отведать и лично холопа хвалили. А только холоп Игнат и скажи царю: избавь меня, царь-батюшка, от крепости, желаю по своей воле жить. Ох и разгневался государь!.. Не на холопа – на графа. Часа два на него орал: «Как за своими людьми смотришь! В своей кухне, от своих людей – лондонской агитации потворствуешь!»… Ну, государь, посерчав, уехал – и тут уж Дурасов на поваре как теперь по телевизору говорят, «оттянулся». Два месяца Игнат ни сесть, ни на спину лечь не мог. А вдобавок князь ему еще и фамилию вот такую выписал – для глумления. Помни, мол, свое место…
Это уж потом, после освобождения, Александр Игнатьевич отцу объяснил, что это за «лондонская агитация», на которую государь-покойник так осерчал. «Колокол» дал почитать, про Герцена с Огаревым рассказал. А отец никаких газет в жизни не читал, только «битву русских с кабардинцами», - раз в неделю выпуск, полкопейки цена, с картинками - а вот видите: своим умом дошел до «лондонской агитации». А заодно уж и еще кое-что рассказал сын-гимназист отцу-повару. То есть не повару уже, а «шефу»: освободившись, Игнат переехал в Москву и устроился в «Стрельну» со своими знаменитыми рассольниками. Слава о нем шла по всей Первопрестольной; настоящие гурманы как «отче наш» знали: за салатом – к Оливье, за поросятами – к Тестову, ну а за рассольником – к Рассольникову.
Забогател Игнат, дом прикупил на Каширке, сына Сашку в гимназию устроил. А Сашка где-то прочел, откуда они пошли, Дурасовы-то князья… Был, оказывается у Петра Великого шут, по-тогдашнему – дурак. А бояр да князей из старой знати царь-плотник не любил сильно. И вот решил над ними поиздеваться: жалую, говорит, моего дурака княжеским титулом! Будет князь – не хуже вашего, а пожалуй, и поумнее некоторых. А титул ему будет – сиятельный князь Дурацкий. Бумагу выписал – все по правилам и своей монаршьей волей женил на наследнице князей Милославских.
Сто лет князья Дурацкие-Милославские оттирали с себя эту фамилию и так, и этак. Вначале переписали на Дуратский (все не так по-дурацки!). Потом расплодились, переженились и стали – кто Дурново, кто Дурасов, кто Дурнин… Очень и Игнату, и Александру Игнатьевичу эта история понравилась. И когда Саша вырос, да посватался за хорошую девушку (там же, на Каширке), да родился у них первенец – назвали Петром: в честь Петра Великого. Ну а уж Петька в инженеры пошел, остепенел, квартиру стал снимать на Полянке в каменном доме. А в 1917 году родился у него сын. Август…
Повзрослев, пройдя университет и фронт, защитив одну за другой почти без перерыва две диссертации и став доктором исторических наук, Август Петрович перестал беспокоиться об имени, но вот фамилия казалась совсем неблагозвучной.
Сочетание Август Рассольников так прочно вписалось в сознание научной, и не только, общественности, что воспринималось уже как некая данность, как, извините, Лев Толстой (ну, никто же не думает, что он толстый), или Нильс Бор. А Август Петрович все равно страдал. Какое нелепое сочетание! Как можно, казалось ему, воспринимать серьезно работы, подписанные такой фамилией.
И неудавшуюся личную жизнь Август Петрович тоже сваливал на фамилию, ведь и пострашнее, чем он благополучно женились, плодились и размножались, имея фамилию Иванов, или Киселев, хотя бы.
Жил Август Петрович замкнуто, одиноко, даже друзей почти не имел – среди людей. Книги были его единственными настоящими и верными друзьями. Среди московских коллекционеров-библиофилов Рассольников единогласно признавался лучшим, а его коллекция – непревзойденной. Хоть мнение это и основывалось на слухах, а целиком коллекцию никто, кроме владельца не видел. Замки на дверях, замки на шкафах, квартира на сигнализации. К старости Август Петрович стал мнителен до крайности и не доверял, кажется, даже самому себе.
В немалой степени этому способствовало редкое в советское время, а потому и державшееся всю жизнь в тайне, увлечение Рассольникова мистическими, оккультными учениями самых разных эпох и стран. Пожалуй, и в этой сфере Август Петрович был редким специалистом. Он изучал и систематизировал, занимался символикой и эмблематикой, пересилив природную и блогоприобретенную осторожность, писал и издавал книги и словари.
Впрочем, разрешалось ему, по тем временам больше, чем другим. И не потому, что время от времени Август Петрович писал верноподданнические статьи об «истинно народных корнях советской символики – серпа и молота» (ох, знал он, какие там корни, да откуда они растут, да куда они тянутся - такое знал, что не то, что написать – подумать страшно), а потому, что в семидесятых научно доказал, что водка – она русская. Казалось бы, что уж тут доказывать – все знают. А вот американцы взяли и подали иск в международное патентное бюро. И потребовали запретить на советской экспортной водке писать – «водка». Брендом «wodka» владеют потомки Петра Смирнова – и точка!
Дело рассматривалось на самом высоком уровне, выше некуда – в Госплане. Внешторговцы волосы на себе рвали: водка да икра – это ж чуть ли не главная статья нашего экспорта! Потеряем название – миллиарды потеряем… Все поняли, что дело серьезное. И приказали: найти лучшего специалиста, кто докажет, что водка – русское название. Рассольников и доказал. Слово «водка» впервые появилось при Василии Темном, в пятнадцатом веке, когда ни о Смирнове, ни о потомках Смирнова, ни даже об Америке, где ныне эти потомки обосновались и откуда нам претензии предъявляют – и слыхом никто не слыхивал. Суд был выигран, на каждой бутылке «Столичной» гордо написали «Only vodka from Russia is real Russian vodka» - а Рассольникову на радостях разрешили многое. Например, писать книги по истории кулинарии и даже их издавать. Тем более, что книги Рассольникова пользовались в те последние советские годы спросом поистине бешеным, но не ажиотажным, а очень стойким. В открытой продаже найти их было нельзя, продавались они только за макулатуру. Пятьдесят килограмм надо было сдать за одну «Историю русской кухни» - дороже стоил только Дюма-отец. Втайне Рассольников этим фактом немножко гордился, тем более, что Дюма-пэр и сам кулинарные книги писал, хотя и плохие. Про мушкетеров у него лучше получалось.
А в свободное время профессор смотрел телевизор и ругал журналистов за неправильную речь. За то, что никто уже давно не видел разницы между «повернуть» и «завернуть», «одеть» и «надеть». Никто! И в сказанное с экрана Август Петрович потому и не верил – все врут малограмотные люди! А еще его сильно раздражали зачастившие на экранах с некоторых пор бородатые попы и бритые начальники, со знанием дела рассуждавшие о «тысячелетней русской духовности» и о «наших православных корнях». Рассольников-то знал, откуда они – наши корни…
В то утро он пил чай в кухне, когда внимание привлек репортаж криминальной хроники. Рассольников внимательно его смотрел, не отводя глаз от экрана, а потом аккуратно вымыл чашку, оделся и вышел из дому, не забыв запереть все замки и включить сигнализацию. Ехал он на Большую Дмитровку – в прокуратуру.
Старость не всегда синоним мудрости и обстоятельности, но в отношении Августа Петровича это было так. Огромный жизненный опыт, помноженный на интеллект ученого, а также отсутствие какой-либо наивности, подсказывали, что никто в прокуратуре его не ждет, и рады ему не будут. Даже и само проникновение в здание, сама встреча с прокурором, курирующим расследование заинтересовавшего Августа Петровича дела, представлялись ему весьма сомнительными. Так что всю дорогу в автобусе, а потом в метро Рассольников мысленно репетировал свою речь, выстраивал систему доказательств.
Однако все оказалось проще. У него спросили:
- Вы свидетель?
- Да, - твердо ответил Август Петрович, добавив про себя, - и эксперт…
- Подождите немного, к вам выйдут.
Ждать действительно пришлось недолго – всего каких-то минут пятнадцать и молодая женщина в форме позвала:
- Кто здесь Рассольников? Пойдемте.
Шагая по длинным коридорам за строгой женщиной в форме, ученый разглядывал обтянутую синим сукном стройную спину, и думал, как все-таки, это красиво. Не даром же в старину говорили – «честь мундира», «оскорбление мундира»… Помнится, за «оскорбление мундира» и на дуэль вызывали – даже если все происходило случайно. Ну поскользнулся сосед за столиком в ресторане – а, может, рука дрожала спьяну – ну, облил нечаянно вином мундир соседа-офицера… И оскорбить-то он его не хотел, и, может быть, они и дружили с ним… Никаких. Обязательно офицер должен был вызвать его на дуэль – «за оскорбление мундира». Иначе вылетел бы из полка, как пробка. И должен был противника, по крайней мере, ранить – иначе тоже перестали бы уважать.
Жестоко? Может быть. Но мундир – уважали. Не как сюртук с шитьем и висюльками, а как символ. Оскорбил мундир – оскорбил государство.
Надежда Николаевна отперла дверь, указала свидетелю на стул возле маленького приставного столика. Старик довольно бодро пристроился на краешке, посмотрел внимательным птичьим взглядом и сразу начал разговор.
- Я доктор исторических наук, профессор, автор книг и монографий, долгое время изучал различные символы, в том числе сектантские и языческие. Если услышанное мною в телевизионном репортаже – правда хотя бы на пятьдесят процентов, вам непросто будет справиться с эти делом без моей помощи.
- Мне показалось, вы назвались свидетелем?
- Ну да, назвался. Я и есть свидетель.
- Чего? Что вы видели, слышали, знаете об этом деле?
- Много, много! Вы ведь сейчас путаться начнете. Вам, наверное, уже предложили поискать среди сектантов? Правда?
- Да, конечно, в числе других версий рассматривается и такая.
- По телевизору я слышал, что в числе подозреваемых – сатанисты. Это так?
«Вопросы здесь, вообще-то, задаю я» - хотела ответить Скворцова. Но было что-то в этом странном старичке с козлиной бороденкой и какими-то очень молодыми глазами. Поэтому она не стала пока снимать трубку и просить «проводить» - а просто кивнула.
- Понятно. Забудьте. Сатанисты здесь, во всяком случае, не при чем.
- Это вы из репортажа поняли? – Черт, вылезло все-таки проклятое ехидство.
- Представьте себе – да. Сатанисты – даже те недоучки, которые сегодня называют себя ими – никогда не вырезают пятиконечную звезду на груди жертвы. Пятиконечная звезда – пентаграмма – вырезается (или выжигается, или, в крайнем случае, татуируется) на груди «брата», сторонника, члена секты. Жертвам в случаях человеческого жертвоприношения вырезают крест – перевернутый.
«Знает!» Скворцова вспомнила похожий случай. И снова кивнула, но уже по-другому: продолжайте.
- Далее. В случае с сатанистами у жертвы должно быть перерезано горло. Или вскрыты вены. Одним словом, жертвенная кровь должна обязательно быть пролита на землю – вся. В нашем же случае, насколько я понял, кровь не проливали, а аккуратно собирали, - профессор вопросительно посмотрел на Скворцову.
- Да, вы правы. Очевидно, им нужна была именно кровь детей. А звезда на груди – для отвода глаз.
- Равно как и одиннадцать надрезов. Ох уж мне эти недоучки и полуобразованцы. Слышали звон, да не знают, где он.
- Я, честно говоря, тоже не знаю. Это число – одиннадцать – должно что-то символизировать?
- Они вас пытаются вывести на ложный след. И ни куда-нибудь, а прямиком к «жидомасонам, пьющим кровь христианского младенцев». Одиннадцать ударов ножом – и двенадцатый смертельный – нашли на теле мальчика Андрея Ющинского, в убийстве которого потом обвинили Бейлиса. Вы, судя по эполетам, юрист – вы помните о деле Бейлиса?
Скворцова на «эполеты» очень обиделась. Нет, все-таки неприятный человек…
- Да, помню. Присяжные Бейлиса оправдали.
- Оправдать-то они его оправдали, а вот факт «ритуального убийства» - подтвердили. Хоть, мол, не этот жид христианского младенца убил, а какой-нибудь другой – точно. Еще одна славная страница в славной истории российского суда присяжных. От Веры Засулич до Вячеслава Иванькова-Япончика – со всеми остановками. Впрочем, что я говорю – вы же прокурор, вы присяжных не любите. Один из ваших начальников тут недавно много теплых слов про присяжных говорил…
Надежда поняла, что профессор имеет в виду Кузнецова, вспомнила, что Виктор Иванович говорил в эфире про суд присяжных в его современном российском исполнении - и невольно прыснула. Рассольников удивленно на нее посмотрел:
- Простите, пожалуйста. Продолжайте, я вас внимательно слушаю.
- Так вот, тот, кто совершил это злодеяние, пытался повесить его и на сатанистов, и на евреев одновременно, что, согласитесь, как минимум нелогично. Особенно учитывая тот факт, что жертвы, как изящно выразился господин репортер, «были детьми кавказской национальности». Прямо-таки могильщик-философ из Гамлета! Помните: «Кого ты хоронишь? Мужчину? – Нет. – Женщину? – Тоже нет. - Так кого же, черт тебя побери? – Особу, которая была женщиной – пока не преставилась». Вот и у нас - были детьми кавказской национальности, пока не преставились. С каждым днем все сильнее восхищаюсь нашей свободной прессой. Одним словом искать вам надо в другом направлении.
- И вы можете подсказать, в каком?
- Да. Ищите среди приверженцев славянского язычества.
«И только-то?» - Скворцова тщательно (и, кажется, безуспешно) пыталась скрыть разочарование. Язычники – все эти волхвы, ратари и свентовиты – никакой опасности и никакого интереса не представляли. Надежда про себя их считала вариантом толкиенистов. Собираются в лесу, молятся колесу… То есть не колесу, конечно – кому-то там… Перуну, кажется. Через костер в голом виде прыгают. Ох и больно, наверное, бывает, если прыгнешь недостаточно высоко… Как и с толкиенистами, с «язычниками» была только одна проблема, вернее – две: легкие наркотики, употребляемые в «походах», и несовершеннолетние девочки, употребляемые после легких наркотиков. Но и в том и в другом случае дело практически всегда заканчивалось миром, плачущей от влюбленности девочкой, перепуганным «гоблином» (ну или там «волхвом»), взбешенными родителями и, как результат – общим примирением и свадьбой по залету. Да, уважаемый профессор, а я-то думала…
- Причем в эту секту язычников входит, к вашему сведению, весь русский народ!
Надежда встрепенулась. Она явно что-то прослушала.
- Весь русский народ? Но у нас, вроде бы, возрождение православия? Храмы там, святые…
- Да, уважаемая, весь «православный» русский народ – «голимые», как это теперь принято говорить, язычники. А разговоры о «русской православной духовности»– не более, чем попытка выдать желаемое за действительное. Кстати лучшие умы России об этом говорили еще в XIX веке. Лев Толстой в рассказе «Три смерти» прямо говорит: «Мужик умирает спокойно, именно потому, что он не христианин. Его религия другая, хотя он по обычаю и исполнял христианские обряды; его религия - природа, с которою он жил. Он сам рубил деревья, сеял рожь и косил ее, убивал баранов, и рожались у него бараны, и дети рожались, и старики умирали, и он знает твердо этот закон». Как Вам? А Виссарион Белинский в письме к Гоголю выразился еще резче: «По-вашему, русский народ - самый религиозный народ в мире? - Ложь! Основа религиозности есть пиетизм, благоговение, страх Божий. А русский человек произносит имя Божие, почесывая себе задницу. Он говорит об иконе: «Годится - молиться, не годится - горшки покрывать». Приглядитесь попристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности».
И это, замечу, писалось еще до всякого большевистского переворота, до того, как начали в массовом порядке громить церкви, жечь на кострах иконы и венчать священников с кобылами. Кстати, кто, по-вашему, это делал? Жидо-комиссары? Их физически столько не было – на все погромы их бы не хватило. Нет, все это делали именно русские люди, вчерашние «православные». Восстания против Советской власти именно под лозунгами православия можно пересчитать по пальцам одной руки: так вспоминается только «кулацко-поповский мятеж» в Саввино-Сторожевском монастыре в Звенигороде. Там и впрямь миряне вместе с монахами встали на защиту монастыря от поругания и разграбления. Но… и все! Больше ничего подобного не было! Русский народ отказался от православия с легкостью поразительной.
А все потому, что никакого православия на Руси и не было, как и не было вообще христианства. Так называемая «тысячелетняя христианская культура» только мазнула по верхам, заставив основную массу населения формально принять православные обряды и, в общем, не мешая в новой форме поклоняться старым богам. Историки называют это иногда «двоеверием», иногда «обрядоверием». Вы скажете, что что-то подобное было и по всей Европе во времена христианизации; но, во-первых, Европа (основная ее часть) приняла крещение ровно на тысячу лет раньше, чем Русь, а во-вторых, у нас языческие боги претерпели в ходе смены вер принципиально другую трансформацию. В Европе языческие божества (как местные, так и занесенные римлянами) перешли в разряд нечистой силы. Так Пан стал бесом, а мойры и ламии – вампирами и ведьмами. У нас же все было хитрее. Языческие боги просто примерили личины христианских святых. И не только святых – поднимай выше.
Вы знаете, что такое «народная троица»? К библейской Троице эта вещь отношения не имеет. Триипостасность бога вообще с трудом поддавалась и поддается широкому осмыслению. В нашем случае я имею в виду три наиболее почитаемых иконы, составляющие в России стандартный иконостас и стандартный походный складень. Вы можете его увидеть в красном углу практически каждой избы (а с недавних времен – и городской квартиры) и на панели почти любого автомобиля – от «Мерседеса» до «Запорожца» и даже на кокпите реактивного истребителя. Три образа: в центре – Спас, одесную (справа, то есть слева от зрителя) – Богородица, ошуюю (то есть от Спаса слева, а от зрителя справа) один из двух наиболее почитаемых на Руси святых; либо Никола Угодник (что чаще), либо Георгий Победоносец. По народным поверьям, именно так – и никак иначе – будет выглядеть Страшный Суд: Спаситель будет судить, Богоматерь как адвокат – уговаривать его простить грехи новопреставленного, а святой – напротив, как прокурор выступать за более суровый приговор.
Теперь разберем всех троих по отдельности. Николай Мирликийский (Никола) и Святой Георгий – наиболее почитаемые на Руси святые. Но еще с середины XIX века стало понятно, что в культы Николая и Георгия преобразовались древнеславянские культы тотемных животных – соответственно, Медведя и Волка. Это действительно были священные животные древних славян, что доказывает хотя бы то, что и «медведь», и «волк» - имена-заменители. Настоящие названия этих зверей были строго табуированы и остались только в косвенных словообразованиях. «Медведь» - «Тот, кто мед ведает» - на самом деле назывался «Бер»; от настоящего названия осталось только «логово Бера» - «бер-лога». «Волк» - «тот, кто уволакивает скотину» - на самом деле имел имя «Хорс» или «Борз» - от иранского корня «Хорез». Слово «борз» вошло, например, в вайнахские языки, как прямое обозначение волка; а в русском языке осталось только название собаки, предназначенной для охоты на волков – «борзая», коня с норовом – «борзый», ну и человека, который время от времени «борзеет».
Вообще-то, медведь и волк – животные-паразиты в общинах скотоводов иземледельцев, каковыми, собственно, и были славяне. Если волк убивал корову, это в большинстве случаев означало голодную смерть для всей семьи. Да и медведь, забравшись на хлебное поле, мог здорово навредить целой деревне. Поневоле начнешь молиться подобным зверям, ублажать их всячески, а главное – не произносить их имен, не звать их. Для сравнения: в современной городской цивилизации роль животного-паразита успешно выполняет крыса и ворона. Крыса ведь сегодня тоже мифологизируется: всем известны «городские легенды» про «двухметровых крыс-мутантов-людоедов» в метро.
Далее. Боюсь вас огорчить, но все прошедшие столетия русский народ в образе Богородицы и Приснодевы Марии почитал не кого-нибудь – а Мару (Морену) – богиню смерти. Характерно, что в России практически не празднуют Рождество Пресвятой Богородицы. Зато Успение (смерть) Марии – один из самых любимых на Руси праздников. Празднуется Успение в августе и практически всегда совпадает с языческим празднованием похорон Костромы. Праздничек, кстати, сохранился до наших дней, хотя церковь с ним безуспешно боролась. Специальный указ о запрете празднования Костромы был издан Святейшим Синодом в 1771 году! За участие в праздновании грозили отлучением от церкви и отказом в погребении. Значит, проблема еще в XVIII веке стояла достаточно серьезно. И это в Ростове, в самом сердце великорусских земель! Что уж творилось на таежных окраинах… Вы, кстати, в курсе, что такое праздник Кострома?
- «Кострома, Кострома, государыня моя…», - напела Надежда слышанный однажды по радио мотивчик. Фолк-рок, обработка народной песни…
- Вот-вот. Знали бы вы, чем заканчивались подобные песенки лет восемьсот назад. Суть праздника Костромы – венчание Мары-Смерти и Кощена-Бога. «Кострома» - это «Кость» плюс «Сорома», «костяной срам», то есть, по-нашему говоря, половое соитие с мертвецом. «Кощен-Бог» - то есть «Костяной Бог» - бог смерти и – одновременно – жизни. Потом, в сказках, он отлился в образ Кощея Бессмертного. Только не надо сразу представлять себе «кощея» из детских фильмов-сказок в исполнении артиста Милляра. При всем моем личном уважении к Георгию Милляру, настоящий Кощей был очень серьезным богом. И жертв он требовал тоже серьезных. Очевидно, изначально в жертву Кощею приносилась живая женщина. Ее либо сжигали, либо топили в озере, либо разрывали на части, привязав за ноги к двум деревьям. Затем живая жертва была заменена «костромой» - куклой из соломы или так называемой «невестой из теста», с которой поступали подобным же образом. Это и был брак Мары с Кощеем, в ходе которого Кощей оплодотворял Мару и таким образом давал племени урожай. Чтобы урожай был хорошим, девушка, исполнявшая в этой мистерии роль Мары, подбиралась самая красивая. Большинство дошедших до нас обрядовых песен о «костроме» посвящены именно подготовке женщины к браку-смерти – подбор нарядов, украшений, брачная трапеза и проч. По некоторым (очень косвенным) признакам, девушка, избранная на роль Мары для совершения Костромы, должна была обладать, помимо красоты, одним отличительным признаком – длинными черными, волосами. Такими, как, например, у вас…
Большинство Успенских соборов и храмов сооружены именно на месте Мариных капищ, где и совершался обряд Костромы. Успенский собор Московского Кремля – не исключение: по результатам ряда раскопок, на Боровицком холме были найдены в огромном количестве обгорелые и оплавленные женские украшения. На набег или просто пожар это не похоже: и после набега, и после пожара люди, как правило, ищут все самое ценное и ничего не пропускают. Эти же украшения (колты, височные кольца, ручные и ножные браслеты) лежали так, как будто их вначале сильно обожгли, а потом не трогали. Боялись подходить? В общем, скорее всего, это был жертвенник.
- Да. Спасибо, профессор. Культ Смерти – это, конечно, очень интересно. Хотя и неожиданно. Но – причем здесь все-таки детская кровь?
- Чистая кровь. И наверняка – четвертой группы. – Рассольников очень прямо посмотрел ей в глаза.
«Откуда вы…?» - хотела спросить Надежда - и не спросила. Откуда-откуда – уж точно не из телевизора. Журналистам эту деталь не сообщали. Да и вообще – про кровь четвертой группы знает только она одна. И еще вот этот…
- Чистая кровь, - торжественно сказал Рассольников – нужна, чтобы кормить ею Зверя.
- Какого Зверя?
- Пока точно не могу сказать. Но месяц назад мне попалась одна очень странная книга. Очень странная… И там подробно описывается, как кормить Зверя.
- Детской кровью? Но зачем? И что это за Зверь, в конце концов?
- Повторяю, пока точно не могу сказать. Могу сказать только одно: человек, который принес мне эту книгу, очень сильно торопил меня с переводом и расшифровкой текста. Я практически закончил работу – согласно нашей договоренности, этот господин придет завтра. А сегодня я посмотрел криминальную хронику и понял, что Зверя собрались кормить всерьез. Во всяком случае, уже запасаются продуктами. Поэтому я здесь. Я, как вы, наверное, помните, свидетель. Так вот, мне очень сильно кажется, что я и в самом деле стал свидетелем подготовки к очень серьезному преступлению. К преступлению настолько серьезному, что, если его не предотвратить, смерть этих несчастных детей покажется сущей мелочью.
3. Реваз Хоштария
Обед у Надежды Николаевны получился скучным и скудным. Пока проводила своего свидетеля, убрала дело, поговорила еще раз с экспертами – все лучшее в столовой уже съели более расторопные коллеги. Остался капустный салат, вы будете смеяться – рассольник, жареная рыба со множеством костей и яблочный компот. Однако есть-то надо. Тем более, что и дома ее ждет всего лишь чай, хлеб и ополовиненная бутылка кефира. Одинокие женщины часто не едят дома, гораздо чаще, чем это представляют себе мужчины.
- Я как трамвай, - говорила Надежда, - уцепилась рожками за провода, и бегу, бегу туда-обратно. Утром встала, попила чаю – на работу. Вечером пришла, попила кефира – спать.
Так что салат и рассольник были съедены быстро, без капризов. Выковыривая вилкой рыбьи кости, она все крутила в голове разговор с Августом Петровичем. Что-то там было такое, подсказка какая-то…
Вот что: и он про «чистую кровь».
Надежда отодвинула рыбу, залпом выпила компот и помчалась в кабинет, на ходу набирая телефонный номер.
- Иванов? Скворцова! Ты мне вот что скажи… Да, знаю, знаю, что еще не отработали… Нет, ты быстро, сейчас скажи, у кого в Москве пропал хороший грузинский ребенок? Ну и что же, что не заявляли, ты по отделам позвони, по районам. Не может быть, чтобы не обращались. Знаешь ведь, как у нас… Как что значит «хороший»? Ты там совсем с ума сошел с беглецами и наркошами? Обычный, домашний, из обеспеченной семьи… Да, срочно, очень срочно! Это, может быть, наш четвертый… Я жду.
Сквозь последние возражения Иванова прорвался в трубку сигнал параллельного звонка.
- Да, Скворцова… Да, бегу…
В приемной шефа секретарь уже стояла у открытой двери:
- Скорее, скорее, он ждет… . Ох, Надюша, что творится, что творится, сама увидишь!
В кабинете никого не было и только сильно пахло лекарством.
- Они там, в боковушке, - секретарь подтолкнула Надежду Николаевну к приоткрытой двери комнаты отдыха.
Виктор Иванович, сгорбившись, сидел на стуле около дивана. Он был без пиджака, без галстука. А на диване с закрытыми глазами в расстегнутой рубашке, из которой выглядывала молочно-белая грудь, поросшая редкими седыми волосами, лежал народный художник России, орденоносец и лауреат, президент и председатель всяких комиссий, фондов и академий, создатель художественных школ и друг половины московской политической элиты Реваз Александрович Хоштария.
- Вот он, - похолодела Надежда, - четвертый! О не-ет, только не Хоштария, Господи, сделай так, чтобы это был не он!
Виктор Иванович повернулся на звук шагов.
- А, Надюша, заходи. Вот горе-то, ты знаешь, вот горе…
- Четвертый, да, Виктор Иванович?
- Как догадалась? Реваз Александрович опознал на фотографиях… Это его единственный внук Сандро. Приехал вот к деду погостить.
Хоштария открыл глаза. Сквозь непролившиеся слезы в них была видна такая твердая решимость, что Кузнецов выпрямил спину и удивленно посмотрел на друга.
- Сандрик, - прохрипел Реваз Александрович, - Жив не буду, найду, сердце вырву у подонков, сам буду их вонючую кровь пускать. Сын моего сына, совершенно случайно – сбежал из дома, гордый молодой джигит, поссорился с отцом, ко мне поехал сам, один. Надул охрану. Мой сын этой охране вставил, как он умеет. Не нашли ничего… Я не знал. Шота утром звонит: отец, Сандро у тебя? Я говорю, как у меня? Телевизор смотрю – как игла в сердце… Поехал сюда сразу… Это он! Мой Сандро! Надежда моя, жизнь моя, все для него! Убью за него… Что надо? Этим скотам что надо? Деньги надо? Сказали бы, дай деньги – вернем внука! Нет! Убили! Кровь взяли, ротик его зашили, чтобы не кричал… Он когда совсем маленький был, плакал, ротик такой квадратный делался… Убили… Я любил это ротик, готов был день и ночь целовать его. Все, все, всю жизнь, все деньги, всех людей, все – возьми, отдай мне их! Виктор, как друга прошу, ты мне старший брат будешь…
- Ну, все, Реваз, все. Успокойся, а то сейчас опять плохо станет, врача звать, снова уколы. Ты успокойся. Вот Надежда наша пришла. Она у меня самая лучшая. Еще на Чикатиле училась. Она найдет, а мы все поможем. Найдешь?
- Должна найти, Виктор Иванович, - Надежда пожала плечами, - Но только обещать напрасно не хочу. Не хочу, чтобы Реваз Александрович заранее переживал, ему и так хватит. А от помощи не откажусь. У нас людей не много, если в помощь милиционерам для опроса людей на вокзалах и в метро, для опроса бомжей и беспризорников кого-то дадите – уже спасибо.
- Половина тбилисской полиции приедет, хочешь?
- Спасибо, не надо. Они больше мешать будут. Человек семь-десять вполне хватит.
- Моя охрана будет. Все сделает. Только прикажешь – сделает.
- Спасибо, Реваз Александрович, только давайте так договоримся: они выполняют то, что скажу им я. И никаких самостоятельных действий. Даже по вашему приказу. Ладно?
- Все, ладно. Только найди, все отдам…
- Я могу идти, Виктор Иванович?
- Работай. Теперь ты знаешь. Все материалы по Сандро Хоштарии у меня на столе возьми. Работай.
х х х
Мальчик родился с золотой ложкой во рту. Во всяком случае, все вокруг так говорили, и у Сандрика не было причин сомневаться. У него просто было то, что привычно называют «счастливым детством»: обеспеченная семья, богатый дом, в котором мама, бабушка, тетки и свояченицы хором пестовали единственного наследника мужского пола в большой и знатной грузинской семье. До шести лет.
Потом приехал из Москвы дед, народный художник, подарил электромобиль с надписью «Police» на борту и заявил, что пора становиться мужчиной.
- Ты мужчина, Сандро, - сказал дед, и малыш обрадовался. Оказалось – рано.
Оказалось, быть мужчиной – это не только носить длинные брюки вместо шортиков и садиться за стол с отцом, нет. Надо еще выполнять определенные обязанности в доме, без возражений следовать приказам старших и держать слово.
- Иначе ты – не мужчина, сказал дед, и малыш испугался. Оказалось – рано. Дед приехал и уехал, отец с утра уходил на работу, привычные ко всему добрые родственницы продолжали пестовать любимца как раньше. А Сандрик гонял по двору на подаренной дедом машине и играл с друзьями в саду.
Так прошел еще год.
- Ты мужчина, Сандро, - сказал отец, - через месяц тебе будет семь лет, приедет твой дед. Скажет: тебе осенью идти в школу. Что ты умеешь? Читать, писать? Не умеешь! Ничего делать не умеешь. Тебе шнурки кто завязывает?
- У меня нет шнурков, - растерялся Сандрик.
- Все равно. Мама тебя умывает, бабушка одевает, тетя причесывает, няня кормит, сестра тебе вслух читает… Что ты сам делаешь?
- Я играю…
Отец собрал всех женщин в большой столовой, посадил на стульях рядком, сам прохаживался перед ними, заложив руки за спину.
- Прав был мой отец год назад. Еще тогда я должен был обратить внимание на своего сына. За работой я упустил этот момент, доверил его воспитание вам. Теперь все. Отныне он стал взрослым
- Сынок, - прервала его теща, - никто не может стать взрослым по команде отца. Что ты сердишься? Где ты видел, чтобы взрослый не одевался, не умел ложку держать, и наш Сандрик всему научится. Не надо спешить, не порти ребенку детство.
- Мама, я очень вас уважаю и ценю всю вашу помощь, но другие дети в его годы уже сами не только ложкой едят, не только читают и пишут, они совсем самостоятельные люди, они подрабатывают, метут мусор, полют огород, приносят в семью деньги.
- Разве у нас нет денег?
- Есть, но это принципиальный момент. С сегодняшнего дня Сандро должен все делать сам: сам себя обслуживать и вам помогать. Сандро! Каждое утро ты будешь приходить ко мне в комнату и рассказывать, что вчера сделал, чему научился. А я буду давать тебе новые задания. И все! - папа прихлопнул ладонью по столу.
Женщины встали, вновь расставили стулья вокруг стола.
- Чай подавать? – спросила няня.
- Подавать, - ответил папа, - А Сандро вам поможет.
х х х
Так закончилось счастливое детство Сандрика Хоштарии. А через месяц, не успев толком начаться, закончилась и его короткая жизнь. И можно только предполагать, что чувствовал его отец, звоня в Москву.
Зачем и кому понадобилась эта чистая сандрикова кровь четвертой группы, Надежда пока даже не догадывалась. Она и не имела привычки догадываться, ей надо было знать. Показания Реваза Александровича мало что могли прибавить к уже известному. А вот материалы розыскных мероприятий, проведенных сотрудниками милиции, были нужны позарез. Не прошло еще и суток с момента гибели первого мальчика, и Надежда понимала, что торопить милицию не стоит, ребята и так делают все, что в их силах, но ждать, «сижа, сложа ручки», как говаривала бабушка, она тоже не любила. Ждать, да догонять – скучное дело. Но как быть, если два этих скучных дела составляют основу твоей профессии. И еще знания, которые вполне можно было пополнить, поискав в архиве подобные дела. Ничто ведь не рождается из ничего и не уходит бесследно.
4. Матвей Черкасов
Здание Госархива на Большой Пироговской. Серый, мрачный дом. На первый взгляд – обычный сталинский ампир, но только на первый взгляд. Сталинский ампир – он самодовольный, развесистый, с башенками и финтифлюшками, как торт с кремом из кремлевского спецраспределителя. А это – сумрачный германский гений, ничего лишнего, сила и воля и даже скульптуры тружеников при входе – какие-то мрачные, сосредоточенные, как будто не революцию идут делать, а на смену работать. Орднунг. Что ж, это понятно. Здание строили после войны пленные немцы. Тогда архивное управление подчинялось МГБ, а точнее – лично Лаврентию Павловичу Берия. Тот денег не жалел, а бесплатной рабочей силы – тем более. Вот и вышла такая рейхсканцелярия посреди Девичьего поля. Или здание гестапо. Надежда чувствовала себя «Штирлицем, идущим по коридору». Или радисткой Кэт, которую тащат на допрос. Впрочем, с Кэт в самом гестапо обращались подчеркнуто вежливо. Мучить ее начали потом, на съемной квартире. Ребенка на мороз выставляли. Интересно, что в фильме ребенка (не того, а другого – немецкую девочку, дочь раскаявшегося эсэсовца) играла настоящая дочь актрисы Екатерины Градовой. Ныне сама известная актриса Мария Миронова. Вот ведь не жалко было женщине своего ребенка тащить под дождем по улицам. Дети – это у Надежды было болезненное, особое.
В архиве было, как всегда, малолюдно. Собственно, архивное дело подразумевает некую тишину, замкнутость и недоступность. Громкие споры здесь не более уместны, чем в музее. Или на кладбище. Архив всегда будил в Надежде Николаевне те же чувства, что и кладбище, да он им и был, кладбищем документов - легкую скорбь об ушедшем и острое любопытство: как там? В коридорах – все то же ощущение «тоталитарного шика». Только вместо истинных арийцев из дивизии «Мертвая голова» и стройных девушек-шарфюреров – странные скрюченные люди. Почти сплошь инвалиды. Один горбатый, у второго – детский церебральный паралич, у третьего голова трясется… Босховская картинка. Что ж – это тоже понятно: на такую зарплату только инвалид и пойдет. Хотя, последнее время картина, кажется, начала меняться к лучшему.
Поработав с картотекой и заполнив необходимые бланки требований, Надежда отправилась к столу заказов. Дежурная по читальному залу – тоже не слава богу, базедова болезнь в последней стадии – посмотрела на Надежду с плохо скрываемым раздражением.
- Из запрошенных вами единиц хранения мы вам можем выдать только вот это, - тонкая книжица легла на стол перед Надеждой.
- Простите, а остальное?
- А остальное – в пользовании! Когда пользователь сдаст, единицы хранения уйдут в фонды, в фондах их зарегистрируют, потом снова выдадут по вашим требованиям. Дня два-три это займет. Может быть - неделю.
- Простите, а «в пользовании» - это значит, кто-то их читает в этом зале?
– Конечно! – Ну и дура! – ясно читалось на лице дежурной.
– А, может быть, не стоит отвозить в хранилище, а потом обратно?
– Девушка! Вы чего-то не понимаете? Их надо ЗАРЕГИСТРИРОВАТЬ!
- А кто с ними работает сегодня?
- ???!!!
У-у, как здесь разговаривают. Надо брать то, что есть, а то и это отберут. Вот ведь черт: специально пошла в Госархив, а не обратилась в архив МВД. На переписку МВД с прокуратурой ушли бы те же два-три дня или неделя. И вот теперь – делай что хочешь с одной брошюркой. «Жидовское изуверство. Новый взгляд на дело Бейлиса. Москва, издательство «Родолюбие», 1915 год». Что мы про старый-то взгляд на дело Бейлиса помним по институту? Судебный процесс в Киеве в 1913 году над евреем Менахемом Бейлисом по ложному обвинению в ритуальном убийстве православного мальчика Андрея Ющинского. Организован правительством и черносотенцами. Вызвал протест передовой общественности в России и за рубежом. Суд присяжных оправдал Бейлиса. Ладно, посмотрим новым взглядом.
«В руках суда осталась одна главная улика — фотографические снимки с исколотого трупа, ранения которого не могли быть объяснены никакими обычными мотивами, кроме ритуальных, да приставшие к одежде убитого кусочки пропитанной кровью глины, показывающей, что убийство произошло не в квартире Чеберяк, где глины быть не могло, и не в пещере, куда труп был принесен уже окоченелым, а в таком глинистом месте, как кирпичный завод у еврейской больницы. Если прибавить к этому установленное экспертизою раздевание Ющинского в момент нанесения ему ран в туловище с одеванием трупа после смерти, и письмо Бейлиса к жене с рекомендацией Казаченки, как нужного человека с просьбою дать ему денег и указать ему, кто из свидетелей показывает против обвиняемого, — то этим ограничатся все прямые улики обвинения»
«Профессор Киевского университета П. А. Сикорский, известный своими трудами в области психологии, врач-психиатр, исходя из соображений исторического и антропологического характера, считает убийство Ющинского по его основным и последовательным признакам — медленному обескровлению, мучительству и затем умерщвлению жертвы — типичным в ряду подобных убийств, время от времени повторяющихся как в России, так и в других государствах»
«Убийство не-еврея рекомендуется совершать определенным каббалистическим способом. Оно должно происходить «при замкнутом рте (убиваемаго), как у животного, которое «умирает без голоса и речи», и при том, «как при убиении скота, двенадцатью испытаниями ножа и ножом, что составляет тринадцать». Приведя этот текст из мистического сочинены «Зогар», в котором имеется такое описание способа убийства, эксперт Пранайтис обратил внимание судебного следователя на то, что по данным вскрытия трупа Ющинского, при убийстве у него зажимался рот и в область правого легкого ему нанесена группа колотых ран, в числе, именно, тринадцати».
«Крови приписываются, между прочим, лекарственные свойства. Если еврею требуется кровь, то при добывании ее, он должен резать, а может «колоть и отщеплять». Существует мнение о том, что употребление крови в пищу запрещено евреями, является не вполне правильным, так как в талмуде имеются противоположные указания. В одном из трактатов кровь отнесена к числу таких же напитков, как вода, молоко и другие. Там же говорится, как о напитке, об особом виде крови, крови «рудоментной», полученной при прокалывании кровеносного сосуда. Употребление этой крови, по мнению некоторых толкователей еврейского вероучения делается с лечебной целью. Наконец, в литературе по еврейскому вопросу высказывается мнение, что евреям разрешается употреблять в пищу кровь в сваренном виде».
«Относительно причин и целей пролития евреями крови человеческой Пранайтис сослался на книгу монаха Неофита, бывшего еврейского раввина, принявшего христианство, который дает объяснения, для чего евреям нужна христианская кровь, и в частности указывает, что они примешивают ее к пасхальным опреснокам».
Нет. Все не то, - думала Скворцова. И ран у мальчиков двенадцать, а не тринадцать, и пятиконечная звезда нигде не упомянута… Прав был Рассольников: кто-то имитирует «еврейское ритуальное убийство». А кто-то – сатанинский обряд. И все это делают вместе, и все – плохо подготовившись и плохо изучив материалы. А кто-то третий спокойно стоит в стороне, покуривает и ждет, когда ребятки натешатся. Потом так же спокойно обмывает изувеченный труп, упаковывает его в мешок… Нет, не так: вначале забирает кровь, потом отдает этим психам, потом обмывает, упаковывает и – каким-то образом пересекает Москву из конца в конец за час-полтора. На крыльях, что ли?
Похоже, из этой книжечки больше ничего не вытащишь. А все остальное по теме «ритуальные убийства» - «в пользовании». Интересно, в чьем? Кого это так не ко времени заинтересовала теория и практика ритуальных убийств? Или наоборот – чересчур уж ко времени?
Надежда осмотрелась. В зале работали пятеро. Две девушки, явно студентки, пишущие курсовые, сосредоточенно вчитывались в размытые временем бумаги. Пожилой коллега… Он точно по другому делу, его специфика – экономические правонарушения. Помощник Генерального прокурора.… Вряд ли. Этот, скорее всего, что-то другое изучает. Ему другие задания дают, более актуальные, вообще, непонятно, что он делает в архиве.
Пятое занятое место пустовало. Лежала аккуратная стопка папок, блокнот, ручка, ноутбук. Или девочки, или этот, пятый, решила Надежда Николаевна.
Сделав вид, что выбирает место для работы, она неторопливо пошла по проходу между столами. Ну, девочки, что тут у вас? Ага, номера дел другие. А у инкогнито? Вот!
Хорошо, что ноутбук работает. Хорошо, что нет скринсейвера. И очень хорошо, что «пользователь» имеет привычку сохранять папки с документами на рабочем столе, а не прятать их в «My documents». Поглядим, что там за папки. «Дракула», «Опричный дворец», «Розенберг», «Богданов», «Аненербе», «Хоштария»…ХОШТАРИЯ?! Какого черта…
Чем могу быть полезен? – мужской голос за спиной раздался так неожиданно, что Надежда невольно вздрогнула. Как же он подошел-то так тихо? Повернувшись, она увидела хозяина ноутбука – мужчину лет тридцати-сорока, разглядывавшего ее… не сердито, а как-то очень прямо. Изучающе.
- Вас, милая, не учили, что подглядывать в чужие записи – как минимум, некрасиво?
Обращение «милая» Скворцову всегда сильно раздражало. Поэтому она сделала то, чего обычно делать избегала – а именно, ткнула нахалу в лицо своим удостоверением. Не испугался, как будто ждал этого:
- Ого, генеральная прокуратура, советник юстиции. Я вас себе представлял немного по-другому. А табельное оружие у вас тоже есть? Что-то незаметно. Или правду говорят, что для женщин придумали специальную кобуру – под юбкой, с внутренней стороны бедра? В кино это выглядит оч-чень оригинально… Ладно, прошу прощенья. Мне рассказали – здешнее архивное сарафанное радио – что на книги, с которыми я работаю, заглядывается генеральная прокуратура. Но что карательные органы могут принимать такую очаровательную форму…
Такого рода комплименты Надежду раздражали еще больше, чем слово «милая». Хотела взорваться, но вовремя вспомнила совет начальника: когда тебя кто-то достает, представь, что он сидит на толчке и у него страшный запор. Скворцова представила и заулыбалась так широко, что незнакомец впервые смутился.
- Наверное, вы вправе сердиться, я не назвал себя. Матвей Григорьевич Черкасов, кандидат исторических наук, профессор Современного гуманитарного университета. Я правильно понимаю, что вы ищете прецеденты по тому делу об убитых бомжатах? И именно к вам заходил Август Рассольников со своими теориями о голодном звере, которого надо кормить?
- А про Рассольникова вы откуда знаете?
– Он мне сам сказал. Я здесь, между прочим, по его поручению. Он кое-что попросил найти.
– А сам не может?
– Не хочет. Его, с его тонким гастрономическим чутьем, тошнит от запаха из здешнего буфета. Меня, честно говоря, тоже, хоть я и не такой тонкий гастроном. А тут – у него образовались лишние деньги, а у меня – свободное время. Вот он меня и нанял для исследования. Такое в нашей среде принято. И потом – мне стало интересно. Во-первых – тема забавная, а во-вторых – откуда у Рассольникова деньги? Он же все свои гонорары тратит на книги – это вся Москва знает. А тут вдруг, некоторое время назад – заперся, никому практически не открывает. Будто боится чего-то…
- И что же он вас просил найти?
– Имена участников одной встречи. Точнее, подпольной студенческой сходки. Еще точнее – подпольной лекции, разоблачающей козни черносотенцев в связи с делом Бейлиса. Рассольникова сильно интересовал сам лектор и два студента, пришедшие на лекцию. Я выяснил – эти два студента там были.
- И как же вы это выяснили – сто лет спустя – если сходка, ну, или лекция, была подпольная?
- По доносам, милая, по доносам. Из тридцати слушателей, присутствовавших на лекции, четверо активно стучали – кто куда: кто в Жандармское отделение, кто в Департамент полиции. Так что список участников этой сходки я могу определить точно. И два студента Рассольникова сильно заинтересовали. Студенты Императорского Технического Училища, ныне известного, как МВТУ имени Баумана. Альфред Розенберг и Малхаз Хоштария.
- Простите, еще раз…
- Чему вы так удивляетесь? Да-да, Альфред Розенберг, один из главных нацистских преступников, идеолог нацизма, автор книги «Миф ХХ века», редактор нацистской газеты «Фолькишер беобахтер», министр оккупированных восточных территорий – выпускник Бауманки. Если бы история пошла по-другому, ее бы называли Розенберговкой. Представляете – МВТУ имени Розенберга. Розенберг ведь родился в России, точнее – в Эстонии, в Таллине. Русский язык был его второй родной.
- Простите, честно говоря, меня больше интересует второй студент. Малхаз Хоштария … Он не родственник?
– Родственик. Двоюродный дядя. Если вы имеете в виду нашего великого художника. Тоже забавная была личность. Но о нем, милая – в другой раз. Читальный зал закрывается. Так что отложим до завтра. Точнее, до послезавтра. Завтра я иду к Рассольникову, сдаю материалы. Впрочем, поужинать мы можем и сегодня вечером. Я, как говорится, при деньгах…
- Извините, в другой раз.
- Да, видно, я не произвел на вас нужного впечатления. Жаль. Но хоть визитку-то возьмите, вдруг понадобится. Историк я, честное слово, неплохой.
Скворцова визитку взяла – действительно, чем черт не шутит, пока Бог спит. Попрощалась, вышла на улицу Хользунова и сразу почти по колено провалилась в лужу. Есть там такая, очень коварная, вечно прячется под корочкой снега.
«Чем дальше, тем чудесатее», как говорила кэролловская Алиса, - размышляла Надежда Николаевна по пути к метро, - Фашисты, революционные студенты, Рассольников, родственник Хоштарии – и все это как-то связано. Но как? И почему мне с самого прихода сюда на ум лезли фашисты? Как утром, с Джеком-Потрошителем… Странно все-таки голова у человека устроена. Ладно – «об этом я подумаю завтра». И о странноватом плейбое-историке – тоже.
День второй, 14 декабря
1. Виктор Кузнецов
Заместитель Генерального прокурора Виктор Иванович Кузнецов обычно начинал день с чтения газет. Водитель подавал машину к 8 утра, покупал по дороге газеты и поднимался к шефу на пятый этаж. Если была смена Саши, Виктор Иванович, открыв дверь, говорил: «Заходи, каши поедим», и они завтракали вместе. А если Миши – просто брал газеты, кивал в знак благодарности и закрывал дверь. С Сашей Виктор Иванович работал уже восьмой год, паренек пришел к нему сразу после армии и сразу приглянулся. Кузнецов, знал, что может доверить ему самое дорогое – погулять с любимой собакой, отвезти на дачу внучек. Или вот – поесть вместе каши – тоже дело, в семье одни бабы, с ума с ними сойдешь, помолчать не с кем. Сегодня была смена Миши, уже плохо.
Накануне Виктор Иванович дал всего два небольших интервью и трижды отказался отвечать по телефону. Но это вовсе ничего не значило, слова, сказанные одному, перепечатают все, а отказ воспримут, как трусость. Кузнецов взял газеты, кивнул и вернулся к прерванному завтраку. Писали, как всегда, гадости:
«…вину за то, что дети ежедневно оказываются фактически в экстремальных условиях, несут как родители, которые подчас просто не занимаются их воспитанием, так и государство. В первом случае власть не пытается обязать родителей отвечать за своих детей, во втором – не помогает мамам и папам, поставленным реформами государства на грань нищеты, воспитывать будущих граждан, которые будут работать на это самое государство, защищать его границы и платить налоги, из которых станут кормиться чиновники и депутаты…»
«…По мнению специалистов, рост преступлений против детей прогнозировался специалистами уже давно, однако подавляющее большинство представителей власти, от которых зависит принятие конкретных решений, предпочитали эту перспективу не видеть…»
«…Более того, законы, которые направлены на защиту прав ребенка и создание нормальных условий жизни для него, часто игнорируются или выполняются абы как на всех уровнях власти…»
«…Основные причины - рост сиротства, в том числе социального, беспризорность и безнадзорность несовершеннолетних, крайне низкий уровень жизни многих из них. В то же время адекватной реакции со стороны милиции нет…»
Тьфу, сил нет! Это Хоштария-то сирота? Конечно, во многом эти «санитары леса» правы. Даже вот в этом конкретном случае: трое из четверых – беспризорники, и сколько таких гибнет в целом по стране – никто точно не скажет. Их ведь хватятся, когда трупик найдут, и вот тогда начнут кричать, сетовать, обвинять. А пока он вот такой грязный, обдолбанный слоняется по городу – мало кому есть до него дело. Хотя, журналисты, конечно, пишут…
В свой кабинет Виктор Иванович поднялся в дурном настроении, и сразу приказал вызвать Скворцову. На полдень была намечена пресс-конференция, а к трем часам ждали на заседании комитета в Думе. Наверняка и там и там про этих убиенных мальчиков будут задавать вопросы.
Надежда появилась через несколько минут. Как всегда в форме, с папкой. Как всегда, нервно начала оправлять и без того отутюженную юбку. Что там она с ней вечно возится? Не умеют женщины правильно носить мундир, не дано им.
- Ну, что там? Новое что?
- С помощью парней Хоштарии отработали вокзалы. В показаниях свидетелей есть определенные зацепки. Вот:
«Сидорин Николай Борисович, 1973 года рождения, уроженец города Кишинева, без определенного места жительства, обитает на Белорусском вокзале, временно не работает. Около пяти утра вчерашнего дня проснулся от сильной головной боли, так как накануне с друзьями много выпили без закуски. Направился в туалет попить воды, свет в туалете не горел, через окно проникало немного света от уличного фонаря напротив. Через то же окно туалета видел человека, который возится с каким-то большим мешком. Человек был высокого роста, голова бритая, на затылке, похоже, косичка, одет в брезентовый плащ, «как у рыбака», без головного убора. Больше никаких примет не заметил, так как было все-таки довольно темно, и сильно болела голова».
«Митрохина Ангелина Игнатьевна, 1980 года рождения, уроженка города Рязани, в Москве определенного места жительства и работы не имеет. После того, как метро закрыли, и все ушли, она с сожителем устроилась на ночлег в самом начале тоннеля на станции Комсомольская кольцевая. Только заснули, как раздался шум, лязг, почти как от поезда, но поезда не было, и электричество в тоннеле было отключено повсеместно. Видела в свете технических ламп силуэт высокого с косой без пальто и головного убора с большим мешком на плече. Решила, что это рабочие как всегда что-то носят, и сразу снова заснула. Сожителя не будила, он ничего не видел».
Аналогичные показания есть по каждой точке: по вокзалам и прилегающим станциям метро. Все видели высокого человека, многие разглядели косу. Обращает на себя внимание то, что когда он был на улице – в объемном брезентовом плаще, когда в метро – без плаща. Каждый раз – с мешком. Несмотря на то, что время появления неизвестного в каждой точке установить с точностью до минут не представляется возможным, в пределах получаса его передвижения совпадают с появлением трупов.
- Все видели человека с косой? А зеленый змий там случайно рядом не пролетал? А может, чертики прыгали? Перепились твои свидетели и обнюхались – вот им и кажется смерть с косой…
- Вы не поняли. Имеется в виду человек лысый или бритый, а на затылке у него – коса. Точнее, косичка. Виктор Иванович, это же особая примета!
- Которую можно отрезать одним щелчком ножниц. Что наш «человек с косой» наверняка уже и сделал – если у него хоть крупица мозгов осталась. Так что не рассчитывай особо на эту особую примету, даже если они и разглядели ее в темноте. Лучше расскажи поподробнее про эти его… появления, исчезновения… То есть, он пришел – труп есть?
- Так точно. Последовательность его появления совпадает с последовательностью умерщвления детей… И находят детей как раз в тех местах, где он топтался. Его видели в метро, слышали шум, похожий на шум поезда, но самого поезда не видели. При этом третий рельс был обесточен. Кто-то убивал, а он отвозил. На метро. А так как там тепло – плащ был ему не нужен. Плащ появляется, когда наш неизвестный выходит на улицу, к вокзалу. Холодно сейчас все-таки, не май месяц. Вот он и утеплялся.
- Ни портрета, ни фоторобота нет – это понятно. Твердой уверенности в том, что в метро и около вокзалов видели одного и того же человека тоже, я так понимаю, нет?
- Нет. Только подозрения, версия…
- Версия. Так. К вечеру что будет? Две версии?
- Две у меня и сейчас есть. Этот неизвестный и сектанты-язычники, поклонники культа богини смерти Мары. Отрабатываем обе, но я, если честно, больше на метропассажира ставлю.
- Ну, а нечестно нам не надо. Ладно, справочка готова? Оставь. Иди, работай.… Вот что, ты не сердись, Надюша, я спрошу, мне покоя не дает: ты чего все время юбку дергаешь?
- Юбку? Извините, так бросается в глаза? Я похудела немного, ну, и она крутится, швы, складка – не на месте. Меня это как-то нервирует. Хочется же выглядеть прилично.
- Ну, хорошо, иди.
Надежда Николаевна шла к себе по длинным коридорам, щеки у нее горели, глаза сверкали слезами. Черт, черт, черт! Не умеешь себя вести, думаешь, никто не замечает? Идиотка, дура! Ввязалась в мужскую работу – вот и получай, отчитывайся за юбку. А юбка – что, ее ушить можно. Самое страшное – обувь. Ну почему те умники, которые придумали форменную одежду для женщин, служащих в прокуратуре, вообще не подумали о форменной обуви? То есть вообще! Она уставом не предусмотрена. Носи, что хочешь. А знаете, Виктор Иванович, как выглядит, например, в ноябре женщина в форменном мундире – и в сапогах до колен? Плохо она выглядит. Я бы сказала, вызывающе. Ты, типа, может быть, и прокурор, но, прежде всего, ты – баба. А значит – объект подавления и агрессии. Ты хоть на себя генеральские эполеты надень – на ногах все равно будут загвазданные до колена сапоги. А это значит, Виктор Иванович, что? – а вот, что это значит. Это значит, что ты месила этими сапогами грязь по улицам, пополам со слякотью. Это значит, что ты – бедная, жалованье у тебя – кот наплакал, что ты ездишь на метро и ходишь по улицам, что ты пыжишься от аванса до зарплаты, что ты жрешь перемороженные пельмени и в ресторан попадаешь только раз в год – на день рожденья. Да и то – сама с собой. Ты, в своих грязных сапогах, ты даже не баба: бабы – они в койке спят. Ты – просто недоразвитая самка, рабочая пчела. Знаешь, откуда берутся рабочие пчелы? Из тех самок, на которых самцы внимания не обращают. Ну да, да, самцы у пчел – трутни, но ты-то – даже не трутень: твоя судьба – просто пахать, всегда пахать и больше ничего вокруг себя не видеть.
Вот как хорошо на Западе! Помните, Виктор Иванович, к нам приезжала американка из военной прокуратуры. Штатские-то прокуроры у них ходят в цивильном, формы не предусмотрено, а прокуратура Defense Department’а («Пентагона», если по-советски) те – военные. И приехала к нам от военной прокуратуры капитан Инди. Если полностью – Индигерд. Как она сказала – из шведских эмигрантов. Надо же, оказывается, в XIX веке в Швеции был сильный голод (это в Швеции-то!) и оттуда бежали в Америку, как сейчас из Африки. Кто бы мог подумать. Ну, так вот, эта Инди – правнучка тех эмигрантов и выбрала себе военную карьеру. Как пощупала она мой китель – аж застонала! «My god, это же чистая шерсть! А мы-то носим кители из стопроцентной синтетики. Представляешь, как мы паримся?» а потом скосила глаза чуть пониже и спрашивает: «Это что же, у вас такие форменные туфли?» И смотрит как-то по-странному. А было лето, мы были в летней парадно-выходной – ну я и надела под юбку черные туфли. Хорошие, дорогие, итальянские, только ремешок на пятке. Этот ремешок ее и убил. «Но так же нельзя! Это запрещено! Женщина на работе обязательно должна носить обувь с закрытым носком и пяткой! Иначе это sexual provocative! Тебе же даст отвод любой адвокат на суде – скажет, что ты провоцируешь суд, обнажая свое тело!»
М-да. Я уж не стала ей говорить, что летом я на судах и в босоножках появлялась, а один раз – во вьетнамках. А как же иначе-то, если на дворе – плюс тридцать, а зал суда – без кондиционера. У меня ноги-то только одни, запасных не припасено.
Только она, бедная, думала, что своими босыми ступнями я унижаю суд – своим превосходством красивой женщины, а на самом деле как бы не было наоборот – вот пришла молодая кукла, с голыми пятками и саму-то насквозь видно. Интересно, с кем это она? Интересно, как это она академию-то закончила? Через сколько коек прошла? Интересно, каково с ней? Что она такого особенного умеет продемонстрировать?
Рапорт, что ли, написать? На самый верх, Генеральному: продумайте униформу женщин на службе в прокуратуре или отмените ее вообще.
2. Смерть Рассольникова
Матвей Черкасов не умел водить и не чувствовал в этом необходимости. По центру все равно удобнее ездить на метро, а если надо на окраину – вот как сейчас, в Марьино, к Рассольникову – то лучше взять машину. Тем более, что с некоторых пор у Черкасова появились деньги, а по городу начали ездить вполне цивилизованные и чистые такси. Недешево, зато расслабляешься и думаешь о своем – а не о том, как бы избежать встречи с каким-нибудь питекантропом на «Гелендвагене», твердо уверенным, что правила дорожного движения писаны не для него. Пусть у водителя голова болит.
Однако в это утро дождь со снегом пошел так густо, что Матвей не стал выискивать приличную машину, а голоснул первую попавшуюся. И, влезая, понял, куда он попал.
«Джихад-такси». Водитель – гость из солнечного Азербайджана, машина – «копейка» чуть ли не семидесятого года выпуска. С тех пор машину не красили и не ремонтировали. Резину, кажется, тоже не меняли. И не мыли – по крайней мере, изнутри.
Пахло в салоне мощно. Была у Черкасова одна черта, сильно отравлявшая ему жизнь –хорошо развитое обоняние. Раньше он в метро не мог находиться – так там воняло немытыми телами, пивным и водочным перегаром и бомжовским тряпьем. Приходилось каждый раз, перед спуском в метро, выкуривать «Беломорину». Термоядерная папироса отшибала все рецепторы в черкасовском носу минут на сорок – то есть как раз на время поездки. Привычка к «Беломору» осталась навсегда. Знакомые думают – оригинальничает профессор.
Через пять минут дороги Черкасов знал о водителе практически все. Мылся гость столицы примерно неделю назад. Носки менял… ну, скажем две недели. Нет, три. Похоже, в своей машине он живет. Во всяком случае, он в ней ест (запах привокзальной шаурмы и «салатиков» из пластиковых банок), пьет (очень стойкий пивной перегар, ай-яй-яй, как нехорошо, мусульманин ведь, наверное, и в мечеть ходит) и спит (когда человек спит, он воняет в два раза сильнее. С заднего сиденья воняло именно так). Более того – вчера водитель спал не один. Дешевые поддельные духи и тот особый кисловатый запах, чрезвычайно стойкий, который ни с чем не спутаешь. «Кровь пахнет кисло», - писал Алексей Толстой. Любовь – тоже…
Впрочем, достаточно было посмотреть на лицо гостя столицы, чтобы понять – прошлую ночь он провел с чувством, с толком и с расстановкой. «Все русские бабы – биляди», - ясно читалось на этом лице. Черкасов невесело усмехнулся: приходится признать, что этот сын гор во многом прав. Все женщины… скажем так, пребывают в постоянном поиске наиболее платежеспособного самца. Ничего не поделаешь, природа-с… Самка павиана выбирает себе суженого, у которого самая большая и самая красная задница – самка человека ищет «мужчину своей мечты», ориентируясь на величину и цвет его «Мерседеса». Если «Мерседес» достаточно большой и достаточно черный – будет его хозяину счастье. Почти такое же, как павиану с красной задницей…
Как-то сами собой мысли перешли на вчерашнюю прокуроршу. Узнав о «прокурорше, расследующей дело о пропавших детях», Черкасов немедленно представил себе семипудовое создание с отечными ногами и крашенными пергидролью волосами. А также трещащий по швам мундир и флакон «Красной Москвы», целиком вылитый за шиворот. Реальность оказалась куда как приятнее. Не девочка, но очень красивая, зрелая женщина. Стройная фигура, тонкие пальцы с ухоженными ногтями. Только вот выражение лица какое-то замученное. Впрочем, замучаешься тут, разглядывая на столе труп бомжонка. Как-то она поморщилась, когда я сказал «бомжонок». Похоже, ей их действительно жалко. Как, впрочем, и Рассольникову, которого никто – ну никто! – не просил бежать в прокуратуру со своими гениальными догадками.
Тут машина подъехала к дому. Черкасов расплатился с водителем, немного подышал свежим осенним воздухом, выдыхая из себя весь этот смрад, и позвонил в дверь подъезда. Потом еще раз. И еще.
Рассольников не отвечал.
С тех пор, как в кабинетах прокуратуры запретили курить, отведя для этого «определенные места», совещания и доклады у Скворцовой явно стали короче: быстро и по существу. Выслушивая коллег, читая рапорты и протоколы, проводя допросы, Надежда Николаевна не мучалась головной болью или простудой из-за постоянно открытой форточки. Стало спокойней, это – да! Но зато и «брейнсторгминги», без которых часто нелегко бывает определить единственно верное или приоритетное направление движения следствия, плавно переместились в те самые «определенные места», где в спорах и сизой завесе следователи пытались родить истину. Причем родовые муки бывали столь ужасны, что Надежде часто хотелось потребовать отмены запрета на курение, или хоть какой-нибудь скидки на обстоятельства непреодолимой силы. К тому же в курилке мобильник плохо брал сигнал, разговор часто срывался. Так что ей пришлось выйти в коридор:
- Надежда? Здравствуйте. Это Матвей Черкасов, мы с вами вчера в архиве познакомились…
- Да, здравствуйте. И что?
- Что-то случилось у Рассольникова. Я звоню и стучу, он не открывает. А мы договорились на десять. И вчера подтвердили время. Это он дал мне ваш номер вчера вечером. Сказал - звони в случае чего.… Как в воду глядел…
- С чего вы взяли, что случилось? Не дождался вас и ушел, вы же, небось, опоздали минут на двадцать?
- На сорок. Но он не мог уйти. Он в такую погоду не выходит, только работает. Нет, он дома, я знаю. А свет не горит.… И ни звука не слышно. У него дверь железная с тремя замками, должна быть заперта, плотно закрыта, а она явно как-то странно держится, только на одном замке.
- Ну, обратитесь в милицию, вызовите слесаря, спасателей, я не знаю, кого еще.… А мне-то зачем звонить?
- Он велел, Август Петрович. Пожалуйста, Надежда Николаевна, приезжайте, а?! Ведь не чужой же для прокуратуры человек, свидетель как-никак, а?!
- Ну, хорошо, я еду. Стойте там. Дверь, говорите, железная и заперта?
- Да.
- Хорошо. Я сама всех вызову, кого надо, а вы стойте, ждите.
«Кто надо» приехали быстро, гораздо быстрее, чем Скворцова добралась на служебной разгонной «Волге», чихающей дымом и глохнущей у светофоров. Как и Кузнецов, Надежда Николаевна читала в машине прессу. Конечно, истерической волны от СМИ надо было ожидать, она всегда поднимается при громких преступлениях. Но все равно было горько читать такое:
«По данным милицейских сводок, начиная с 90-х годов наблюдается ежегодный рост по стране преступлений против детей (точных цифр нет: статистика именно по детям вплетена в общие данные).Причем список видов этих преступлений также расширился. Слово экспертам: «Если в СССР доминировали убийства детей на бытовой почве, то сегодня ситуация коренным образом изменилась. Сегодня все чаще регистрируются похищения детей, если можно так сказать, с коммерческим интересом, то есть для дальнейшей перепродажи, выросло и число сексуальных преступлений». Только в течение последнего месяца стало известно нескольких громких преступлениях против детей. Погибли 5 красноярских школьников, в Волгограде подросток осужден на семь с половиной лет за убийство детей. В Усинске (Коми) убит ребенок, в Костроме пьяный грузчик изувечил двухлетнюю дочь, в Екатеринбурге милиционер-педофил объявлен в розыск, в Читинской области убиты трое детей, в Волгоградской области задержаны убийцы 12-летних девочек, ставропольский детдомовец осужден за сексуальные действия в отношении ребенка. «Однако правды ради стоит сказать, что немалая часть детей гибнет или калечится просто по недогляду родителей, - говорит сотрудник МВД. – Сегодня тысячи детей чуть ли не с пяти-семи лет уже полностью самостоятельные, то есть безнадзорные».
Или вот такое: «Мало того, что милиционеры не всегда защищают детей от преступников, они сами совершают преступления в отношении несовершеннолетних. В Челябинской области органы прокуратуры расследуют дело начальника одного из подразделений по делам несовершеннолетних, который в течение полугода развращал десятилетнего мальчика. Обвиняемый содержится под стражей. В занятия проституцией вовлекли несовершеннолетних милиционеры отдела вневедомственной охраны при УВД Выборгского района Ленинградской области. Их дело рассматривается в суде». «Коптевская межрайонная прокуратура Москвы возбудила уголовное дело о неоднократных развратных действиях преподавателя средней школы в отношении несовершеннолетних учеников. Уже признано потерпевшими пять детей. Следствием установлено, что этот человек еще в 1997 году был осужден за аналогичное преступление к условному наказанию. Он содержится под стражей».
Собственно говоря, Надежда Николаевна и сама могла бы порассказать немало интересного на эту тему. Вот только от сегодняшней темы все было далеко. Как в детской игре – «холодно». Очень холодно, не было тут развратных действий. А были, похоже, издевательства и убийства на религиозной почве, или, как утверждал Рассольников, выражаясь языком милицейского протокола, «выдаваемые за таковые».
В тесной квартире Рассольникова к моменту приезда Скворцовой уже и так яблоку было негде упасть: оперативная группа из местного отделения, врачи скорой помощи, понятые, слесарь, вскрывавший дверь и теперь пытающийся приладить на место выломанный замок, и Матвей Черкасов, топтавшийся в кухне с папиросой. Собственно, Надежда Николаевна была здесь совсем не к месту, оперативники косились на заезжую фифу из Генпрокуратуры, слесарь моментально начал ныть, что работы много, а «кто заплатит?»
Зато Черкасов обрадовался, как родной.
- Спасибо, что приехали. Видите, как все обернулось… Странно…
Надежда прошла в комнату, где на носилках лежало приготовленное к отправке в морг тело, прикрытое пятнистой от времени простыней. Удушливо пахло кровью, экскрементами, смертью.
- Что у нас?
- У вас – не знаю, - откликнулся следователь, - а у нас убийство.
- Покойный считался свидетелем по делу, которое веду я. Так что обстоятельства его смерти чрезвычайно интересуют Генеральную прокуратуру.
- Нас тоже интересуют. Тело было подвешено за ноги на крюк, с которого предварительно сняли люстру. Перед смертью его пытали. Нанесли дюжину ударов ножом, последний – в сердце. И ведь тазик изверги поставили, чтобы кровь стекала… Так и висел над тазиком с кровью.
- Повесили мертвым?
- Нет. Сначала, судя по всему, подвесили. Потом стали мучить. И вот что интересно: рот у покойного зашит. Хирургической иглой, суровой ниткой, через край. Ловко зашит, аккуратно. Ну, а уж потом для верности заклеили пластырем сверху.
- Что-то искали? Взяли?
- Следов поисков нет. Так что, если что и взяли – он сам же и отдал, под пыткой-то. Свидетель, который в кухне, говорит, у покойника всегда такой беспорядок, это его нормальная рабочая обстановка. Жил один, практически никого – ни друзей, ни родственников. Примерное время смерти пять часов утра. В такую рань никого на улицах, никого в подъезде. Ребята работают, но сомнительно, чтобы кого-то нашли. Никто ничего не видел и не слышал. На дверях следов взлома не было. Сам открыл. А запирать они не потрудились: все ключи в замках изнутри так и торчат. Просто захлопнули кое-как и ушли.
- Сейчас узнаем. Матвей Григорьевич!
Черкасов, по-прежнему нервно куривший в кухне одну «беломорину» за другой, появился в дверях комнаты.
- Взгляните, пожалуйста, еще раз: что-либо из обычных для этой комнаты предметов отсутствует?
- Не знаю… Нет. Да у него и брать-то нечего, корме книг, а они все в шкафах, шкафы, сами видите, закрыты. Рукопись где?
- Какая рукопись?
Черкасов стал очень бледен.
- Рукопись, свиток, бумага венецианская, текстура восьмеричная… - Видя, что его никто не понимает, Матвей перевел дыхание и, тщательно подбирая слова, начал объяснять: - Рукописный свиток, иллюминированный, то есть иллюстрированный, разрисованный. На первом листе два льва – черный и красный - и чаша с красной жидкостью. Очень старая на вид. Текст московским полууставом… в общем, старинный текст, без пробелов между словами, зашифрованный…
Черкасов сел на стул. Не оказалось бы стула – сел бы на пол, подумала Надежда. Из человека как будто воздух выпустили…
- Эту рукопись Рассольников расшифровывал. Кажется, он вам об этом говорил…, - это уже Надежде. И полез за новой папиросой.
- Такой нет. Ну и вот, уже теплее. На сколько же такая рукопись, потянет?
- Она бесценна, сами понимаете. То есть, конечно, можно оценить, но я сейчас что-то не соображу никак.… А перевод? Компьютер?
- Сейчас пальчики на клавиатуре отработают, и мы с вами посмотрим.
- А эти книги? – вмешалась в разговор Скворцова, - Они всегда так лежали?
Нет. Он как раз с книгами был предельно аккуратен. Что там?
Альбом. «Художник Константин Васильев». То есть не альбом, а обложка от альбома. Ну и два листа осталось. Первый и последний. Остальное он аккуратно вырезал, а потом порвал на мелкие клочки – вон, в корзине лежат. И написал что-то на каждом листе – прямо под картинами.
- Дайте! - Черкасов прямо-таки выхватил альбом у следователя. Надежда заглянула ему через плечо
- Смотрите, Матвей Григорьевич, вот - прямо на репродукции картины «Жница» – надпись:
«Надежда – рядом.
Это – Свято. Серп укажет».
Это что, так и было? Надпись, похоже, свеженькая. Он, что, всегда писал перьевой ручкой с чернилами?
- Да, причуда. Можно посмотреть? Надежда Николаевна! А ведь это старик вам писал!
- С чего вы взяли? Давайте не будем мешать коллегам. Берите альбом, посмотрим его в кухне.
В кухне страшный запах смерти был слабее, его перебивал свежий табачный перегар, из открытой форточки несло холодом и сыростью. Скворцова и Черкасов включили свет и устроились за небольшим столиком. Матвей продолжал объяснять:
- Посмотрите, все же четко указано: Надежда, то есть вы, то, что вы ищете рядом. А рядом что? Картина «Человек с филином». Рядом со «Жницей», на развороте, видите, - репродукция «Человека с филином». Все лишнее Рассольников просто вырвал. Если картины поставить рядом, то прямая линия от серпа «Жницы» идет к надписи внизу «Человека с филином».
- И что?
- На репродукции внизу, там, где береста горит, надпись. Видите?
- -Вижу. «Константин Великоросс 1976». Картина тоже семьдесят шестого года. А внизу, под картиной рукой Рассольникова: «Мудрая литорея М. Дата». Слово «дата» подчеркнуто два раза. Что это означает?
- Пока не знаю. Но старик не зря так настойчиво велел мне позвонить вам, «если что». Без меня вы бы и на альбом внимания не обратили, и на надпись, просто не подумали бы, что это – для вас. А то, что это не просто так накарябано – это я вам точно говорю. И еще одно – слово «Свято». Август Петрович явно имел в виду совершенно конкретную подсказку. Картина «Жница» вообще странная во многих отношениях. Прежде всего, такой нетипичный по размерам холст – три к одному. Это напоминает буддистскую танку, которые рисовали на холстах именно таких пропорций. Затем, обратите внимание: за горизонтом всходит новая луна, а дело происходит днем. Солнце явно светит на правое плечо девушки, и солнце не на закате – иначе свет был бы розовым, а не белым. Любой астроном скажет вам, что полуденное солнце и восходящая луна на одном небе – это невозможно.
- Но, может быть, север, белые ночи…
- Там, где белые ночи, пшеница не растет. Только рожь или ячмень. А на картине именно пшеница. А еще в поле цветут васильки и на голове у девушки – тоже венок из васильков. Когда отцветают васильки?
- В конце июня.
- Это-то вы откуда знаете? Вы же не деревенская.
- От бабушки. Жила летом в деревне. Точно такие же веночки плела…
- Тогда вы должны помнить, что пшеницу начинают собирать в июле-августе, когда васильки отцветут. Так зачем же у девушки в руках серп? И, кстати уж – в какой руке она его держит?
- Черт! В левой…
- Правильно. В левой. А серп по определению приспособлен для действия правой рукой. Попробуйте, как-нибудь для эксперимента что-нибудь срезать серпом с левой руки… Но у вас не выйдет. А вот у Мары – в самый раз.
- У кого? У Мары? М-да, картина действительно странная. Какая-то очень неприятная. И какие же у нее холодные и злые глаза! Триста лет русские художники писали русских женщин и всегда – от Левицкого до Нестерова – старались передать ту специфическую, уникальную теплоту русской красоты, понимание и всепрощение. Но здесь… Глаза даже не злые – они нечеловеческие. И лицо светится каким-то мертвым светом.
- А это и не человек. Это – Мара, Богиня Смерти. И, кстати уж, Рассольников всерьез был уверен, что это вообще не картина. Это – Свято.
- Ну, знаете ли… Рассольников говорил, что у Мары должны быть черные волосы, как у меня, сказал он. А здесь блондинка. И вообще, картина, безусловно, красивая, хотя и неприятная на вид. Но утверждать, что это - свято…
- Вы не поняли. Свято – это нечто вроде языческой иконы. Или, точнее, буддистской танки – иконы на ткани. Принцип действия такой же. Христианин, искренне молясь на икону, как бы входит в нее, входит в то «окно в горний мир», которого и добивались древнерусские богомазы своей уникальной «обратной перспективой». Танка и свято устроены принципиально по-другому. Буддист, концентрируясь на танке, не уходит в нее, а вызывает в этот мир изображенное божество, втягивает его в себя. В некотором роде икона – это «дверь на выход», а танка или Свято – дверь на вход. Язычник, входящий в транс, глядя на Свято, не уходит в навь, а, напротив – затягивает навь в явь, через себя, становясь проводником нави в яви. Ну, или въяве – это уж как хотите.
- Одержимым?
- Пожалуй. С христианской точки зрения – именно так. Вот, кстати, почему христианская церковь в целом не поощряет реалистическую живопись, а ислам – так прямо запрещает. Вспомните, сколько людей помешалось на различных картинах. Вспомните историю покушения на репинского «Ивана Грозного» в Третьяковской галере, когда какой-то сумасшедший изрезал ее ножом…
- То есть Васильев написал богиню смерти?
- Именно! И именно левой рукой она обрезает серпом Покутные Нити – нити судеб человеческих. И вплетает себе в волосы, цвет которых в данном случае всего лишь вспомогательный элемент, такая «русификация». Цветок василек, он же блаватка, он же чартоль, по народным поверьям – душа самоубийцы, утопленника или вообще человека, умершего без покаяния. Так что эта милая девушка с венком из васильков и, допустим, индийская богиня Кали с ощеренной черной пастью, лиловым языком и венцом из человеческих черепов – на самом деле одно лицо. Точнее – одно из многих лиц Мары-Смерти…
- А «Человек с филином»?
- Вряд ли это человек. Обратите внимание на его правую руку – ту, что без рукавицы. Она не просто старческая – она мертвая. И этот «человек» не дышит. Художник это показал достаточно ясно: пламя свечи, поднесенное к самому лицу, не колеблется от дыхания. Ну и глаза…
- Да. Закатившиеся глаза трупа.
- Живого трупа, заметьте. Это – свято Кощна-бога. Ну, вам Рассольников же рассказывал.… Не мог не рассказать. Он просто в последнее время повернулся на всей этой языческой тематике.
- То есть вы утверждаете, что эти две картины и надпись – послание Рассольникова мне, следователю Генеральной прокуратуры?
- Ну да! Он вам пытается таким образом подсказать, кого вы должны найти, чтобы раскрыть преступление. Он, видимо, просто не мог уже писать, или звонить. А такое быстренько накорябать – пара секунд.
- А страницы из альбома вырезать и на клочки рвать – тоже пара секунд?
- Да нет, там бумага прочная…. Но это все равно – для вас! Я уверен.
- Мне трудно оперировать такими данными для поиска преступников. Хотя, конечно, любая подсказка может оказаться полезной. Если понимать, о чем идет речь. Так значит, нам надо, по мнению Рассольникова, искать почитателей культа Мары?
- Ну, очевидно, у Августа Петровича были основания так считать. Ну, как, вы принимаете мое вчерашнее приглашение поужинать? А я обещаю покопаться в своих материалах и попытаться объяснить вам, что это за «мудрая литорея М» - об этом я, кстати, догадываюсь – и при чем здесь дата. Договорились?
- Пожалуй. Давайте, созвонимся попозже, часов в семь. А вы насколько в курсе его работы? Вы выполняли какую-то ее часть? Я еще вчера хотела спросить, та лекция в Бауманке, на какую тему?
- Смеяться не будете? Точно нет? О вампиризме. Тогда это было в моде. А Богданов был лучшим специалистом по этой теме. Причем не только теоретиком, но, как показало дальнейшее, и практиком….
- Ну, ладно, хватит. Мара, Кощей, вампиры.… У меня дети убиты. И если это языческие жертвоприношения, что, конечно, очень может быть, то я просто найду этих подонков, и никакой Кощей им не поможет, и никакая Мара не спасет.
Глава 3. Алексей Осокин
Из окон кабинета вице-спикера Алексея Анатольевича Осокина был виден кусочек Манежа, Тверская и гостиница «Националь». Конечно, Алексей Анатольевич предпочел бы, чтобы из окон его кабинета открывался более престижный вид на Кремль – тогда можно было бы фотографироваться, не покидая рабочего места – присел на краешек подоконника – и готово. Конечно, можно было бы переехать в помещение напротив, откуда через давно немытые стекла открывался чудный вид на Кремлевские башни, всю в стеклянных пупырышках, как жабья кожа, бывшую Манежную площадь и золотой купол храма Христа Спасителя в серой дымке. Стоило только переселить куда-нибудь секретариат во главе с милейшей Марией Павловной и поменять простые канцелярские столы на более соответствующую статусу мебель в зеленой коже. Но тогда он лишился бы маленьких, но приятных вице-спикерских удовольствий – комнаты отдыха, уютной кухоньки, а главное – персонального туалета и ванной комнаты с душевой кабиной, где чувствительный вице-спикер любил поплескаться в перерыве между заседаниями, и где хранилась коллекция дорогих мужских парфюмов, которыми он отнюдь не пренебрегал. Коллеги знали об этой его слабости. И если у большинства из них комнаты отдыха были заставлены подарочными упаковками с редкими сортами виски, то Осокину на все праздничные даты приносили пакетики с дорогой парфюмерией. Или, как говорил Консультант, «конфекцией». Консультант любил щегольнуть подобными словечками – из позапрошлого века. Он же, кстати, недавно рассказал Осокину, что основатель его любимой фирмы Boss, Гуго Босс, до того, как переехал в Штаты из родной Германии, поддерживал очень тесные отношения с нацистами, бывшими к тому времени еще в подполье и чуть ли не лично разработал коричневую униформу для штурмовиков. Потом, правда, получил американское гражданство, вместо Гуго стал Хьюго, и до конца жизни открещивался от связей с нацистами. Ну что ж, слаб человек. Esse homo. Эту поговорочку Осокин тоже перенял у Консультанта и теперь часто вворачивал в интервью. А аромат Hugo Boss вице-спикеру и до этого нравился. Несладкий, холодный – настоящий нордический аромат.
- Алексей Анатольевич, ваши пришли, - раздался голос по внутренней связи. Секретарь Мария Павловна явно до сих пор не решила для себя, как следует относиться к этим «нашим».
С одной стороны, вице-спикер с ними плотно работает, ездит на их слеты (или съезды, или как их там…), они же охраняют его митинги, бесплатно разносят агитматериалы во время выборных кампаний, стоят в пикетах – одним словом, делают все то, за что «пехоте» (то есть рядовым агитаторам) и «орговикам» (то есть старшим над ними) полагается платить. Экономия расходов на предвыборную кампанию – налицо, а деньги, выделенные в смете «на оргвопросы» Алексей Анатольевич честно делит пополам: половину – себе, половину – аппарату в конвертах. Все это так. Но, с другой стороны, как говорил Аверченко, «вид у них уж больно того-с… неавантажный-с…». А, в общем-то, пугающий у них вид. Одного такого вечером в переулке встретишь – сама деньги отдашь и сережки снимешь. А уж если в приемную таких набивается десяток – вот как сейчас…
Осокин решил понапрасну не нервировать пожилую женщину и своего верного секретаря. Именно секретаря, а не «секретаршу», секретарши у вице-спикера были отдельно – какие положено: с ногами, с грудями и без мозгов. А приемную вела и «бумагу двигала» – секретарь, преданная и опытная Мария Павловна, чудо-человек. «Пусть войдут», сказал он, сделал глубокий вдох и полный выдох – все, как учили в театральном, чтобы не сбить дыхание перед большим монологом.
Разговор предстоял неприятный.
Ратари вошли, громыхая «Гриндерсами». Осокин вспомнил, что еще полгода назад «Гриндерсы» были только у Буса, да и то – б/у, купленные на барахолке и на два размера больше, чем надо. Бус надевал под них по три пары шерстяных носков, отчего ноги ратаря воняли, как очень дорогой французский сыр. У других и этого не было – щеголяли в списанных армейских «берцах» и китайских куртках-«полупердончиках», сшитых лучше не думать из чего. А сейчас – любо-дорого посмотреть: хорошие, дорогие «бомберы», сверкающие начищенные «гриндера» и так же сверкающие (тоже, что ли, начищенные?) лысые черепа. И у каждого на затылке – аккуратная косичка: так положено ратарю – воину славянскому, а кто скажет «скинхеды», тем мы ответим, что так стригся и Святослав – князь-воин, победитель жидов хазарских, и сам Бус Белояр – основатель Словенска Великого. Консультант однажды, с этой своей усмешечкой, предложил самому Осокину постричься таким же образом. Юморист…
- Слава Роду! – на всю Думу крикнул Бус, выкинул вперед правую руку и щелкнул каблуками.
- Слава Роду! – хором гаркнули остальные ратари. Раньше-то они кричали «Слава России!», но Консультант объяснил Осокину (а Осокин – ратарям), что «Россия» - слово чужеродное, неславянское, произошло от норвежских наемников – «русов». Рюрик там, Синеус, Трувор… Это все в восемнадцатом веке немцы из «академии наук» напридумывали, что «русское государство» основали «варяги»-скандинавы. Не было этого! Род славянский на десять тысяч лет старше и «варягов» и их «руси».
Мы свой род ведем прямиком от индийских ариев, и славу мы должны выкликать не «России» там какой-нибудь, а Роду нашему древнему и богу нашему неизреченному, собою из себя в себе всемирье явившему, все сущее в яви и нави породившему, правью вышней тремирье скрепившему, предку предков наших, ему, единому всебогу черному – Гой! Слава! Слава! Слава!
Будь они на митинге, Осокин так бы и сказал. Его и без того красивый драматический баритон звучал особенно значительно под грохот литавр, под мерцающий свет факелов, под спускающееся с потолка кроваво-красное партийное знамя с Белым Солнцем Мертвых в центре. Но сейчас был не митинг, и потому Алексей Анатольевич ответил по краткой форме – «Гой-Да!» и жестом пригласил всех рассаживаться.
Поглядев на ратарей, чинно сидящих за длинным столом, Осокин подумал, что одеться-то они оделись, а вот на мыле и зубной пасте продолжают экономить. Или просто не чувствуют необходимости слишком часто мыться. И на пиве, кстати, тоже. Что ж за дрянь они вчера пили? Густой пивной перегар, распространившийся по кабинету, начинал сильно раздражать вице-спикера. Праздновали они… А тут впору не праздновать, тут впору за голову хвататься – каких дров наломали.
- Есть такой анекдот, - начал Осокин. - Бородатый. Про чеченцев. Старый чеченский аксакал своего двухметрового сынка палкой бьет и приговаривает: «Дурак ты, Ваха, ай, дурак! Я тэбя што просил сдэлать? Я тэбя просил такси паймать!! А ты што сдэлал?! Ты автобус угнал!!!», - Осокин мастерски копировал «кавказский акцент» и ратари за столом начали дружно гыкать, представляя, как старый черножопый бьет черножопого помоложе. Осокин выдержал паузу.
- МАЛ-ЧАТЬ!!! – крик и удар по столу кулаком у него всегда получались. Так на втором курсе он кричал в студенческой постановке пушкинского «Скупого рыцаря»: «Да знаешь ли, жидовская душа, собака, змей! Что я тебя сейчас же на воротах повешу!» Ратари мигом замолкли.
- Вас что просили сделать? Документ принести. Ну? И где же документ? – почти ласково осведомился Осокин у ратаря Буса Белояра.
- Не было там ничего, - хмуро ответил Бус, пряча глаза. - Все обыскали, старого пердуна трясли – ничего не было.
- Как вы старого пердуна трясли – это я тоже знаю, - Осокин немножко подражал притворно-ласковым интонациям Никиты Михалкова в фильме «Жмурки». Ратарь понимал, что за этими сладкими речами в любой момент может последовать новый взрыв. И нервничал. Что от него и требовалось. – Это уж вся Москва знает, как вы старого пердуна трясли. И менты, и прокурорские, и газетчики. И ведь наследили вы там ребятки – ай-яй-яй, как наследили! Примут вас менты в течение суток максимум. Пальчики, небось, понаоставляли… Кто, кстати, додумался ножиком-то поиграть?
- Ну, он, - Бус мотнул головой.
- Ну, я, - подал голос ратарь Велеслав, - «Ну, я»… Головка от фуя!! – Осокин снова повысил голос, но уже не так сильно, как в первый раз. Велеслав вжал голову в плечи. – Перо-то хоть выбросил, ратарь? – по выражению лица ратаря стало ясно, что нож он не выбросил – жалко стало. И что, вполне возможно, ножик у него сейчас с собой. И если охрана на выходе возьмется его проверять… Хотя, вообще-то, у всех ратарей – корочки депутатских помощников. Да уж, послали боги помощничков, ничего не скажешь.
- Документ – где? – Осокин обращался уже напрямую к Велеславу.
- Не было там ничего, - повторил ратарь как по писанному. И остальные замотали головами: нет, ничего не было. Ничего-ничегошеньки.
- Вон отсюда. Все, - Вице-спикер посмотрел на них с нескрываемым отвращением. Они еще, кажется, и вспотели от страха – во всяком случае, теперь от пивного перегара в комнате можно было спокойно вешать топор. Когда ратари, топоча, столпились у выхода, Осокин сказал – веско и тихо, как Леонид Броневой в своей известной реплике «а вас, Штирлиц, я попрошу остаться»:
- Документ найдите. И представьте сюда. В течение трех суток. Не знаю, как и знать не хочу. Хотите – снова в квартиру влезайте. Хотите – всех ментов в городе поубивайте. Но документ – мне.
Ратари вышли, не сказав даже «Слава Роду!» Осокин сидел, подперев лоб рукой и сурово глядя им вслед – прямо Борис Годунов перед репликой «ох, тяжела ты, шапка Мономаха!»
- Рукопись - у них, - тихий голос раздался прямо за спиной вице-спикера. Алексей Анатольевич вздрогнул: его всегда нервировала манера Консультанта передвигаться в пространстве абсолютно бесшумно и возникать за спиной в самый неожиданный момент. Нет, он, конечно, знал, что Консультант все это время сидел в комнате отдыха и ждал результатов беседы. Но все-таки… «Без тебя знаю», - хотел огрызнуться он. А Консультант между тем, подошел к окну, выходящему на Манежную площадь и забарабанил пальцами по стеклу. Словно бы в ответ, снаружи в стекло ударили первые капли, и через несколько секунд пошел дождь со снегом.
- Странно…, - сказал Консультант.
- Что странно?
- Я про Манеж. Ведь если бы не начали копать эту яму, ничего бы и не было. Мы бы с вами даже не познакомились. И топтались бы мы с вами в наших поисках на месте – вы сами по себе, я сам по себе. И вот теперь, в полушаге от успеха – все срывается из-за кучки дегенератов. Как, впрочем, это всегда и бывало в мировой истории, - Консультант отошел от окна, уселся прямо на стол и достал портсигар.
- У меня в кабинете не курят, - раздраженно буркнул Осокин.
- Я вас умоляю, - Консультант хлопал себя по карманам, разыскивая спички. – Даже если я насру посреди вашего стола, сильнее здесь вонять не станет. Помощнички ваши… «Что ни делает дурак – все он делает не так», - он наконец-то нашел спички и закурил. – Нет, ну надо же ТАК облажаться! Кстати, кто придумал пятиконечную звезду?
- Не знаю. Бус, кажется. Говорит, читал где-то…
- «Чита-ал»? Он еще и читать умеет? Инвалид бесплатного среднего образования… В общем, Алексей Анатольевич, как принято выражаться в некоторых кругах, «друзья ваши – лохи, а дела ваши – плохи». Ваши архаровцы даже не заметили альбома с картинами Васильева. А там – прямое указание на вас лично и на возглавляемую вами партию, – прокуренный палец уперся, чуть ли не в нос Осокину. Вице-спикер невольно отпрянул, – Шифр там – детский, непонятный только для ваших дегенератов… (Консультант явно хотел добавить «… и для вас», но потом передумал). Завтра-послезавтра менты или прокуратура его раскроют. Найдутся там добровольные помощнички, - Консультант нехорошо усмехнулся. – В общем, выцарапывать нам надо рукопись, Алексей Анатольевич. Любыми путями выцарапывать. Если она будет у нас в руках – нам ничего не страшно. Победителей не судят. А олигофренов ваших больше ни на что не употреблять. Это понятно?
- Вот в следующий раз ты сам и пойдешь на операцию, - на протяжении всей речи Консультанта Осокин наливался краской, а от последнего вопроса разозлился уже всерьез. Господин Консультант, кажется, забыл, кто его нанял и кто здесь вообще главный. Но ничего, мы напомним. Сериал «Бандитский Петербург», Лев Борисов в роли Антибиотика. Должно подействовать.
- С каких это пор мы на «ты»? – искренне удивился Консультант. – Впрочем, я только «за». Так вот, слушай меня, ты, Лешик, - совершенно неожиданно он схватил Осокина за галстук и притянул его лицо прямо к своему. – Ты, Леша, будешь делать то, что я скажу. Ты, Леша, засунешь свои депутатские понты поглубже в свою большую белую жопу. А знаешь, почему, Леша? Да потому, что все следы, какими наследили твои недотыкомки, все-все эти следы, они ведут к тебе. А не ко мне. И за жопу, Лешик, возьмут тебя. А не меня. А еще, Лешик, - и это, пожалуй, самое главное, - я на тебя сильно обижусь. Очень сильно, Лешик…
Осокину стало по-настоящему страшно. Он всегда, с самого начала подозревал, что у Консультанта не все дома. Но сейчас прямо ему в глаза смотрело своими бельмами само безумие.
Осокин знал, что ненависть – лучший друг политика и главный инструмент политических технологий. Возбуди в избирателе ненависть – и избиратель твой, со всеми потрохами. Натрави его на «черных», на «олигархов», на «жидов», на кого угодно – «и делай с ним, что хошь», как в песенке. Он проголосует за тебя, он будет любить тебя, он будет убивать, и умирать за тебя. Это как на сцене – «взять зал», поймать кураж, заразить людей собой, возбудить людей и возбудиться самому и выше, выше! – накручивать спираль взаимного наслаждения. И народ полюбит тебя – как женщина, и ты полюбишь его – тоже как женщину.
Но этот… Для него ненависть была не средством – а целью. Он не использовал свою ненависть – он ею наслаждался, пил ее, как водку и, как от водки, стекленели его глаза, и начиналось это жуткое, какое-то не отсюда, не из этого мира, хихиканье. «И вьются тени – зыбкой, призрачной рекой… И слышен смех – смех без улыбки», - почему-то вспомнился вице-спикеру Эдгар По. Именно так и смеялся сейчас Консультант.
- Ну-ну! Так сильно пугаться не надо. Все еще вполне поправимо. И даже более чем. Мы просто сольем твоих имбецилов, как ты понимаешь – уже в безнадежно мертвом виде. «Мертвые не потеют, мертвые не хотят», - это явно была какая-то цитата, но чья и откуда, Осокин не знал. А Консультант, на глазах успокаиваясь, закурил новую сигарету и продолжил. – Главное – чтобы на них было крупно написано, что это именно они убили – Консультант снова хихикнул – «детей». Прокурор Скворцова этому будет так рада, так рада, что обо всем остальном навсегда забудет. Дело закрыто, несчастные дети отомщены, справедливость восстановлена. О рукописи она и не вспомнит. А всем остальным это тем более даром не надо. И менты, и прокурорские закроют это дело с превеликой радостью, могу тебя уверить. Но наша с тобой забота – не в этом. Наша с тобой забота, Лешик – вытрясти из твоих дебилов рукопись. Она все решает. Это, я надеюсь, понятно?
- Понятно, - Осокин внезапно понял, какое именно чувство называется «стокгольмским синдромом». Он был сейчас по-настоящему благодарен Консультанту, благодарен за возможность дышать, которая, как он только что понял, есть самая ценная вещь на свете. Слушал вице-спикер вполуха, но каким-то непостижимым образом все понимал. Да, Консультант прав. Прав, как всегда. Именно так и надо сделать, как он говорит. О том, чтобы сделать что-то не так, как он говорит, мозг Осокина думать просто отказывался.
- И вот что еще, Лешик, - вспомнил Консультант, когда все уже было обсуждено и решено, а он сам уже собирался на выход. – Один маленький совет, так сказать, по имиджу. Не надо выливать себе за шиворот одеколон целыми флаконами. Правильная конфекция, Лешик – это шепот, а не крик. Бери пример с прокурора Скворцовой. Две капельки «Кензо» за ушами – и она загадочна, и она маняща, и она с ума сводит.… А от тебя, прости, тошнит.
Глава 4. Надежда Скворцова
Просматривая новые данные по делу четырех убитых мальчиков, Надежда Николаевна не могла отделаться от мыслей о Маре и Кощее. Конечно, звучит бредово, иллюстрированные русские народные сказки какие-то. Но мало ли видела она в жизни такого, что любому показалось бы бредом? А вот, поди ж ты – существует, как и, в той или иной форме, все, во что человек верит. Как сказано в любимом фильме все времен и народов «Берегись автомобиля»: одни верят, что бог есть, другие – что бога нет. И то, и другое – недоказуемо. И вот ведь уже два весьма ученых человека рассказывают ей эти сказки. Значит, надо проверить, потому что если все эти теории – правда, то их последователи безусловно способны и детей резать, и кровью баловаться.
Славно, что дома есть компьютер, что есть Интернет, а в нем – ответы на почти все твои вопросы. Итак:
1. МАРА (Морена) – Темный Лик Великой Матери, воплощение Смерти в женском обличии. Два Полюса Мироздания – Жива и Мара – противостоят друг другу. Противостоят, оставаясь неразлучными, как Явь и Навь, как Жизнь и Смерть, как Рассвет и Закат, как Вода Живая и Вода Мертвая. Они – Доля и Недоля, Среча и Несреча, Врата Жизни и Врата Смерти. Жизнь – это Дар, Смерть – это Жертва. Старое приносит себя в жертву Новому, из отжившего произрастает росток новой жизни. Умирая, ты делаешь шаг к Возрождению, к Преображению, к Волшебному Переходу на новый Уровень Бытия. Поэтому Ведающие не страшатся Мары, ибо дает она им в Смерти жизнь Вечную. Месяц величают Серпом Мары, коим Черная Мать сечет Покутные Нити всего живого, когда приходит тому срок.
2. КОЩНЫЙ БОГ (Кощей) – Владыка Смерти, Зимы и Хлада, Божественный супруг Мары, Владыка Обители Мертвых, Властитель Подземелья, Навий Князь. Он – Хранитель Вод Подземных, ходов тайных да пещер ледяных. Чертоги его – укромны, богатства его – огромны, свита его – без числа, Кощей – Бог Зимнего Сна. В обличии Кощеевом предстает Сам Вещий Бог – Велес Премудрый, летом – Дородный да Ярый, зимою – Кощный да Хладный. Всю зиму он во лесах ворожит – Тайный Огнь под корнями дерев сторожит. Весной Свое обличье меняет, Черным Молотом гром исторгает, лютым змеем распрядается, вешними водами разливается – Землю-Матушку оплодотворяет, дабы принесла она во срок свой богатый Урожай – всякому животу на страву, а Кощею во славу!
3. ЯЩЕР (Щур) – В Глубоком Подземьи, где Непроглядная Тьма и Вечная Нощь, в сокрытых пещерах под корнями гор таится Могучий Ящер – всему живому Пращур. Сторожит он клады несметные – богатства заветные. Когда шевелится-ворочается Ящер в Подземьи – тогда дрожь сотрясает Землю, и оттого покрывается она оврагами да буераками, ямами да падями. И открываются в ней провалы черные, бездонные, небесам отверстые.
4. КОРОЧУН-ДЕНЬ День, когда врата Нави отворятся в Явь. Месяц Ясный – Корабль Мертвых, не имеющий кормы, везущий души умерших в Навь и для нового рождения в Явь, Небесная Чара с Напитком Бессмертия – наполнится до краев и предстанет Белым Солнцем Мертвых. В тот день Ящер в Подземьи сам себя догонит и себя ужалив, сам себя своею же мудростью напитает. И оттого земля рассядется и небо рудным станет. И на Белом Солнце Мертвых возлягут в священном соитии Мара и Кощный Бог. И так мертвые воскреснут, старцы помолодеют, живые не умрут.
Приплыли! Дело за малым: найти этих помешанных и понять, не они ли.… Потому, что очень все эти «ходы тайные, чертоги укромные», действительно похожи на метро. А если еще и «Ящер» с ними… Свидетели-то слышали поезд, но не видели его.
Такой бред весьма способен сбить с толку неокрепшую душу. А там ведь вот еще что: Кровавое «рудное» небо, в центре – белое «солнце мертвых», на нем – в соитии – Черный Серп Мары и Черный Молот Кощна Бога. Где же она это видела совсем недавно? Кровавое полотнище, на нем – белый круг, а в центре круга – серп и молот, знакомые с детства, но только не золотые, а черные. По телевизору она это видела, вот где. В новостях. Политикой Надежда не интересовалась и новости смотрела вприглядку, за ужином. Показывали какой-то митинг или собрание – Надежда не поняла. Поняла только, что это что-то очень патриотическое. На трибуне стоял и вещал какой-то маститый господин в дорогом костюме, а вокруг него стояли по стойке смирно несколько десятков громил в кожаных куртках и тяжелых ботинках. И было в этих громилах еще что-то… Надежда не помнила, но было что-то, на что она тогда обратила внимание. Обратила и забыла: ее внимание привлек флаг за трибуной, растянутый во всю длину зала. Красный флаг, в центре – белый круг, а в круге – черные серп и молот. То ли советский флаг, то ли фашистский…
А интересно, подумала вдруг Надежда, понимала ли скульптор Мухина, когда бралась за «Рабочего и Колхозницу», что лепит настоящих Идолов – Кощна Бога с Молотом и Мару с Серпом? Интересно, кстати, когда «Рабочего и Колхозницу» восстановят?
Так, Корочун-день… Это когда? Вот: «КОРОЧУН-ДЕНЬ – либо день полнолуния, либо день солнцестояния (22 июня и 22 декабря), либо день солнцеворота (21 сентября и 23 марта). А если полнолуние совпадет с Кощным днем (29 февраля, раз в четыре года, по високосным годам) – то это и будет самый настоящий Корочун-День!»
Была еще ссылочка: «КОРОЧУН-ДЕНЬ» – см. «ЮЛЬ». Надежда кликнула по ссылке и прочитала:
«ЮЛЬ» (в скандинавском произношении «ЙОЛЬ») - темнейшее время в году, когда ночи удлинняются, а дни становятся короче. В германо-скандинавской традиции – время возрождения Солнца. Название «Юль» происходит от слова «колесо» (солнечное колесо). Символически это представлено обычаем зажигать колесо и скатывать его со склона холма, охваченным пламенем. «Юль» - день усопших и время жертвоприношения для мира и благополучия в наступающем году. В этот праздник пели песню, призывающую души умерших: «Приходите те, кто хочет, собирайтесь те, кто хочет».
Возрождение праздника «Юль» в ХХ веке связано с приходом к власти в Германии нацистов и попытками разработки «новой арийской религиозности». В 1938 году группенфюрер СС Фриц Вайтцель издал книгу «Церемонии в СС» и пособие «Празднование ежегодных и семейных празднеств в семье эсэсовца». Согласно этим пособиям, всем членам СС предписывалось вместо христианского Рождества отмечать «Юльлейхтер» - праздник зимнего солнцестояния. Разработкой ритуалов «Юльлейхтера», равно как и прочих праздников «новой арийской веры», занимались специалисты «Института древней и древнейшей истории» под руководством Альфреда Розенберга, а также ученые из «Зондеркоманды Икс» (Hexen-Sonderkommando), связанной с академией оккультных наук СС «Аненербе». Оба этих института параллельно занимались и другими проблемами – в частности, историей инквизиции и охоты на ведьм, проблемами евгеники и вампиризма…»
У Надежды устали глаза, она выключила монитор. Бред. Вампиризм… Мало им было кровь лить – они собирались ее еще и пить. А может быть, и пили – с них станется. По праздничкам, в полнолуние, в високосный год. А сейчас у нас что? Високосный год. А полнолуние в день солнцестояния. 22 июня и 22 декабря. Двадцать второе декабря? Это же буквально через неделю. Юль, Корочун, или как там его… Нет, в этот бред нельзя верить серьезно…
Верить нельзя, а проверить необходимо. Скворцова взяла телефонную трубку. И стала звонить операм.
- Алло, Сергей Петрович, ты только не смейся, но есть у меня некая мысль, ты меня выслушай, пожалуйста, только сначала влезь в почту.… Влез? Читай.… И слушай, и не смейся, я тебя прошу. Если есть хоть один процент истины подо всем этим, то – сам сейчас поймешь. Читаю: «Змей – секретный поезд метро, ездящий по ночам по кольцевой линии. Был построен еще в 1941 году, как передвижной госпиталь для советского руководства, которое, как известно, жило тогда больше по бункерам (бункер под Кремлем, Ставка на Мясницкой, нынешняя Калининская линия от Кремля до Киевского вокзала…). После войны остался на балансе МГБ и всегда стоял под парами на случай ядерного удара американцев по Москве и спуска вождей опять же в бункеры. Возможно, оборудован механизмом самоуничтожения – может взорваться на Белорусской, Киевской, Комсомольской, Павелецкой, Курской и тем вывести из строя соответствующие вокзалы – опять же на случай вражеского нашествия. Название свое – «Змей» - получил, возможно, потому, что на его борту была нарисована эмблема военных медиков – змей и чаша. Впрочем, с тех пор поезд наверняка неоднократно перекрашивали».
А теперь послушай, Сергей Петрович – а что, если Змей работает и сейчас? Кружит по кольцевой, останавливаясь на вокзальных станциях и похищая приезжих (беспризорников, нелегалов, тех, кого точно искать не будут) и высасывает у них кровь. Вот почему, например, ребенка, похищенного на Казанском вокзале, находят обескровленного на Белорусском, где он никогда не побирался, где его никто не знает и где вообще не его точка.
- Так. Заметь, Надежда, за все время твоего монолога я ни разу не засмеялся, как ты и просила. А за это мне, вообще-то, медаль полагается. За стойкость. Ты хоть на адрес-то своего сайта посмотрела? А я вот – посмотрел. «Союз диггеров». Это те самые, что раз в полгода в метро крыс двухметровых видят, а также точно знают, где зарыта библиотека Ивана Грозного, Меч-Кладенец и череп коня вещего Олега. Это же бред, Надя! А главное – зачем? Смысл-то какой?
- Не знаю я, какой смысл. Но, согласись, только так можно объяснить исчезновения и появления мальчиков в разных концах города. Нельзя никак узнать, поезд этот еще на ходу?
- Можно. У смежников наших, в Конторе. Там тебе вежливо улыбнутся и скажут, что поезд, конечно же, пустили под пресс в тысяча девятьсот затертом году. И будут при этом честно-честно глядеть тебе в глаза.
- А если не я спрошу? А Кузнецов, например? И не какого-нибудь столоначальника, а руководство Конторы?
- А тебе не терпится Кузнецова напрячь именно по этому вопросу? Он ведь тебе тот же вопрос задаст: в чем смысл вашего любопытства, советник Скворцова?
- Не знаю. Но чувствую: смысл – он там.
Глава 5. Матвей Черкасов
Ресторан, в который Черкасов пригласил Надежду, назывался «У Пиросмани» и находился в Новодевичьем проезде, прямо напротив монастыря. Хорошее место, тихое, очень зеленое. Надежда всегда любила Хамовники. И если бы не дождь со снегом, с удовольствием бы погуляла в парке перед монастырем. Там у пруда странная скульптура – бронзовая утка и пять утят. В натуральную величину, без постамента, стоят прямо на земле. Как будто вот-вот спрыгнут в пруд и поплывут. Называется – «Дайте дорогу утятам». Говорят, это какая-то американская детская книжка и что-то там про утят. Когда в восемьдесят шестом году в Москву приезжал Рейган, его Нэнси в рамках «культурного обмена» открыла в Москве эту скульптуру. Интересно, а мы в обмен что-нибудь привезли в Вашингтон? Вот было бы смешно, если бы это «что-нибудь» оказалось работы Церетели. «На страх агрессору», как говорили братья Стругацкие…
- Знаете, почему я вас пригласил именно сюда? – спросил Черкасов. – Во-первых, здесь хаш замечательный и подают его с утра. Проверено. Абстинентный синдром снимает как рукой. Впрочем, не уверен, что вы хоть раз в жизни испытывали абстинентный синдром. Похмелье, бодун… неужели вам это явление совсем незнакомо? Неужели даже в институте ни разу не напивались пьяная? «Я пью, все мне мало, уж пьяною стала», - довольно фальшиво пропел он из «Гусарской баллады».
- Отчего же? Было однажды, еще в университете, наклюкалась пива с водкой под черные сухарики. На всю жизнь воспоминаний хватит. Думаю, и хаш бы мне тогда не помог. А если серьезно, я столько навидалась пьяных женщин, когда она лежит вся в моче, в блевотине, полуголая, а младенец посинел уже с голоду и холоду… Знаете, Матвей, посмотришь на такое – в рот не возьмешь.
- Ну, хорошо. Тогда ограничимся сухим красным. Хотя, вообще-то, за упокой Рассольникова надо бы беленькой… Ну да ладно. А главная причина, по которой я вас сюда пригласил, состоит в следующем. Помните, я вам говорил о той лекции в 1913 году? О вампирах? Которую читал Богданов, а слушали Розенберг и Хоштария. Она ведь происходила здесь.
- Здесь?
- Вон там, - Черкасов показал в окно – На берегу Москвы-реки. Видите ли, поскольку лекция была все-таки подпольная, ее решили замаскировать под студенческую вечеринку. А так как было лето, и погода была не то, что сейчас – решили устроить пикник на природе. И приятно, и весело, и посторонних видно сразу – никакой шпик не подслушает. Конспираторы, борцы с охранкой… - Черкасов хмыкнул, – я вам уже рассказывал: за следующие же сутки было отправлено два доноса: кто говорил, что говорил, о чем говорил. Так что картину я могу восстановить в точности. Только представьте, 1913 год, август месяц…
… Август месяц, погода замечательная – солнышко, красота. Войны нет, и никогда не будет – в самом деле, двадцатый век, век разума и техники, какая война, право? Россия медленно (слишком медленно), но верно становится нормальной страной, а скоро – все уверены в этом – станет самой богатой, самой могущественной и самой просвещенной державой в мире. Последние остатки средневекового мракобесия и посконного охотнорядства вот-вот будут преодолены. В конце концов, в Киеве присяжные – простые русские крестьяне – вон как дали прикурить и охранке, и черносотенцам. Уж чего им не рассказывали про «жидов-кровопийц», да про «замученных православных младенцев»… Не поверили! Оправдали Бейлиса! А сегодня профессор Богданов – один из лучших людей, из людей будущего – расскажет нам о сути всяких предрассудков о «вампиризме». Сорвет, так сказать, покров со лжи, распространяемой всякими мракобесами – попами да ксендзами. Да и вообще – выйти погулять на берег Москвы-реки, в тени вековых лип, под стенами монастыря (тоже, конечно, мракобесие – но красиво, ничего не скажешь). А поскольку между собой договорились, что идем как бы на пикник – то и давайте изображать пикник. Взяли с собой гитару, барышни-курсистки наготовили бутербродов, сложились – купили у Елисеева полфунта черной икры. Ну и «двадцать первого нумера», конечно, - куда ж без него? А то ведь увидит какой-нибудь шпик, как студенты без водки сидят – сразу неладное заподозрит. Конспирация…
Двое стояли в стороне от общего веселья. Один – по виду немец или чухонец, а по имени Альфред – был постарше остальных и его, в общем-то, никто не знал. Альфреда пригласил на лекцию сам профессор Богданов. Беседу он поддерживал, на шутки – смеялся, но как-то без интереса, из вежливости. От него быстро отстали. Пришел человек слушать лекцию – ну и пусть слушает лекцию. Второй, наоборот, был младше всех в компании. Студент-первокурсник в новенькой черной фуражке Императоского тхнического училища. По виду – армянин или грузин. Очень хорошенький на взгляд барышень (или, по-новому, «девушек»). Однако на девичьи попытки завязать разговор студентик реагировал, как будто его ударило электрическим током от неисправного выключателя. Его тоже вскоре оставили в покое: наверное, дурачок, действительно думает, что пришел на какое-то опасное сборище, и вот сейчас из кустов выскочат городовые и жандармы с наганами и придется отстреливаться…
Профессор Богданов подождал, пока все рассядутся на траве, нальют и выпьют по стопочке (конспирация!), оглядел всех своими светло-серыми, очень умными глазами и начал – тоже по-новому:
- Итак, товарищи! Тема нашей сегодняшней лекции – вампиризм и вампиры…
… Расходились поодиночке, молча. Никто ни на кого не смотрел. Как-то никому не хотелось ни с кем и ни о чем говорить. То, что рассказал Богданов, необходимо было обдумать наедине. Потом, может быть, обсудить. Но потом.
Молодой студентик технического училища шел вдоль стены Новодевичьего монастыря, не очень соображая, куда и зачем он идет. Уже темнело. На том берегу, со стороны слободы Потылихи, какая-то подгулявшая гармоника завела «то не ветер ветку клонит». Пьяный голос затянул – почему-то сразу с третьего куплета: «Ра-асступи-ись, земля-а-а-а сырая, да-ай мне, мо-олодцу-у-у покой! При-июти-и меня, моя родна-ая в те-есной ке-елье гра-а-абавой!» Студент усмехнулся – очень уж к месту оказалась пьяная песенка. И тут он услышал за спиной шаги. Давешний этот, как его – Альберт? Альфред? Вот и имя забыл – очень неудобно.
- Простите, у вас не найдется спичек? Я свои потерял, - говорит по-русски чисто, с очень легким акцентом. И улыбается немного грустно – вот такой я, видите, растеряха.
Спички, к счастью, нашлись. Студент начал курить только три месяца назад, папиросы ему очень не нравились, но какой же студент без коробки папирос в кармане. Или вот для такого случая.
Немец закурил, вернул спички, вежливо поблагодарил и спросил – без снисходительности, как взрослый взрослого:
- Ну и как вам понравился Богданов?
Студент пожал плечами. «Понравилось» - не совсем подходящее слово к тому, что он сегодня услышал.
- Если Богданов прав, - задумчиво сказал немец, выпустив колечко дыма, - нас ожидают страшные времена. Страшные, но великие. Я бы сказал, - немец пощелкал пальцами, явно подыскивая подходящее русское слово, - мифологические. Да, именно мифологические. Этакий миф двадцатого века… - он задумался: ему явно понравилась последняя фраза. Потом спохватился. – Да, простите, забыл представиться. Меня зовут Альфред. Альфред Розенберг, к вашим услугам.
- Хоштария. Малхаз Хоштария. Очень приятно познакомиться…
- … Вот так и началась их дружба, продлившаяся много лет и закончившаяся катастрофой для обоих. Ну и еще для нескольких десятков миллионов человек, - Черкасов закурил новую папиросу.
Надежда поймала себя на том, что заслушалась. Рассказывал Черкасов действительно хорошо. Вот если бы еще не эта его неприятная усмешка. И «Беломор» этот вонючий…
Черкасов проследил за ее взглядом, все понял, загасил папиросу. Тут как раз и вино принесли.
- Давайте, Надежда, выпьем, не чокаясь – за упокой души Августа Рассольникова. Хотя сам покойник в упокой души не верил. Простите, идиотский каламбур. Хороший он был историк, хотя и со странностями. И все время норовил влезть не в свое дело, что его, судя по всему, и погубило, в конце концов, - Черкасов выпил, Надежда тоже. Вино оказалось хорошее.
- Я, Надежда, вчера всю ночь думал, что это за «Мудрая литорея М.» и при чем здесь дата. То есть, что такое мудрая литорея, я знаю, а вот по таблицам покопаться пришлось – Черкасов открыл принесенную с собой папку и положил перед Надеждой несколько листов.- Начнем с самого начала. Что вам известно о русском допетровском алфавите?
- Аз, буки, веди, глаголь, добро, есть…, - вспомнила Надежда.
- Дальше?
- Дальше – не помню. Помню, что звук «Ф» обозначался двумя буквами…
- Уже неплохо. Ферт и фита. Смотрите сюда, - Черкасов показал ей таблицу:
- Помните, кстати, как у Гоголя Ноздрев называл зятя Межуева? Фетюком. Причем именно через букву «Фита». Гоголь даже сносочку специальную сделал в «Мертвых душах»: «;етюк — слово, обидное для мужчины, происходит от ; — буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою». Догадайтесь с трех раз, почему.
- Не знаю. Честно, не знаю.
- Ну, скажем так, при наличии некоторой фантазии, направленной в нужном направлении, букву «Фита» можно принять за схематическое изображение женского полового органа. А у школяров, зубривших эти буквы, фантазия была направлена именно в этом направлении. – Черкасов опять хмыкнул. – Кстати, именно этим школярам мы обязаны выражением «пошел бы ты на хер!»
- Это-то почему? «Хер», как я вижу, просто название буквы «Х»…
- … С которой начинается всем нам известное слово из трех букв. Его так и писали – до самого последнего времени – «Х….». Ну, и когда школьнику сильно требовалось послать кого-нибудь – хоть бы своего учителя - на …, а розог получать не хотелось, наш «быстрый разумом Невтон» говорил ему: «Пошел бы ты на хер!». Ну, как бы мы сейчас сказали – «Пошел ты на три буквы!»
- Все это, конечно, интересно, но нельзя ли ближе к делу? – Надежда не любила ругаться матом. И очень не любила, когда матерятся при ней.
- А мы уже подходим. И про «фетюка» я вам не зря рассказал. Запомните, что зачастую один звук мог выражаться двумя и более буквами. Так вот. Литорея, Надежда – это шифр, тайнопись, криптография – называйте, как хотите. Точнее – один из способов тайнописи, распространенный на Руси в средние века. Рассольников этим очень увлекался. Смотрите внимательно, - Черкасов вытащил пачку ксерокопий какой-то старой книги. Надежда прочла:
«Наиболее распространена “простая, литорея”, состоящая в том, что согласные буквы азбуки делятся на две половины и подписываются одна под другою в таком порядке:
б в г д ж з к л м н
щ ш ч ц х ф т с р п
Затем буквы первого ряда употребляются вместо соответствующих букв второго ряда и на оборот. Гласные буквы сохраняются.
Из ряда систем “мудрой литореи” (то есть, более сложной, замысловатой) мы остановимся прежде всего на четырех простейших, Первая из них названа Синадской, вторая Азадской, третья Мефодской и четвертая Метофрястской, названиями для нас неудобопонятными.
1. б в г д ж з к л м н
ц щ ф т ч р п х с ш.
2. б в г д ж з к л м н
ф ч с р ш щ ц т п х.
3. б в г д ж з к л м н
ш т ц ч ф х р п щ с.
4. б в г д ж з к л м н
т ш х ч р п с щ ц ф.
И здесь буквы первого ряда употребляются вместо соответствующих букв второго ряда и на оборот; гласные буквы сохраняются.
- И что?
- Ну как же, смотрите, некоторые строчки были отмечены маркером. Ну, теперь поняли? «Мудрая литорея М», о которой вам, да и мне, наверное, писал Рассольников, не что иное, как Мудрая литорея метофрястская, - гениальный, между прочим, шифр. Если не знаешь кода, разгадать практически невозможно.
- Но зачем? Что зашифровано-то этим гениальным шифром и, главное, зачем?
- Вначале я думал, что надпись, та, что на бересте внизу «Человека с филином» - «КОНСТАНТИВ ВЕЛИКОРОСС 1976». Именно под этим псевдонимом Васильев работал в последние годы жизни. Монограмма «КВ», которой он подписывал свои картины, именно это и означает.
- И что получилось?
- Ерунда получилась. Берем «КОНСТАНТИН ВЕЛИКОРОСС», прогоняем через таблицу метофрястской литореи и получаем «СОФКБАФБИФ ШЕЩИСОЖОКК». Ни в брощ, ни в Красную армию… и тогда я подумал про дату, 1976. С какой бы стати художнику, подписывающему картины славянской вязью, ставить дату арабскими цифрами? Ведь каждая буква в русском алфавите означала не только букву, но и цифру. Посмотрите еще раз на таблицу.
- Посмотрела. И что же получается из цифр 1976?
На этот раз начнем с конца. Шесть пишется как S – «зело», семьдесят – О – «он», девятьсот – Ц – «цы». И наконец, тысяча – А – «аз», только вот с таким вот значком, - Черкасов нарисовал, - все вместе получается АЦОS.
- Опять бессмыслица, просто слово из четырех букв, аббревиатура. И даже через вашу таблицу ее не пробьешь, буквы S - как оно? «Зело»? - там все равно нет.
- «Зело» нет, а земля – «З» – есть. Говорил я вам, что некоторые буквы русского алфавита взаимозаменяемы? «Фиту» можно заменить «фертом», а «зело» – «землей», обозначающей тот же звук – «з». И вот – готовьтесь, сейчас будет фокус! – что получается, если 1976 расшифровать мудрой литореей метофрястской: АМОП! Надеюсь, это слово из четырех букв вам знакомо? Думаю, да. Как и мне, как и Рассольникову, как и всем в нашей стране, особенно в последние годы.
- Да, но … - Надежда вспомнила и поежилась, - но причем здесь-то они?
Арийская молодежная общенародная партия. Она действительно часто видела эти буквы, наклеенные на фонари на эскалаторах метро и на стекла вагонов, или написанные на стенах домов, заборах. И везде был вот этот флаг – черные серп и молот в белом круге на красном фоне. Это их митинги и акции Надежда неоднократно видела в Новостях. И еще – ее вдруг осенило – у бритоголовых амбалов, стоящих вокруг флага, на затылках были косы, точнее – косички.
- Они, Надежда моя, при всем, - Черкасов был очень зол, - Во всяком случае, скоро будут при всем – на следующих выборах! Не удивлюсь, если это они кокнули Рассольникова, и они же перерезали ваших бомжат. Но бомжата меня не интересуют, как, в общем, не интересует и Рассольников с того момента, как стал покойником. Мне рукопись нужна, рукопись! Найдите ее, Надежда Николаевна! Бомжат много, профессоров тоже больше, чем достаточно, а рукопись эта – одна. И я вас очень прошу, найдите ее, Надя! Я абсолютно уверен, что и убийцу бомжат ваших чудесных вы найдете поблизости.
- Я вас прошу, Матвей, не называйте их так, это же дети, несчастные дети, ни в коем случае не виноватые в том, что оказались там, где оказались. Родители, страна, мироздание несовершенное – кто угодно – только не они. И потом, - Надежда задумалась, - не сходится у нас с вами… АМОП образовался где-то в середине девяностых, а картину Васильев написал в семидесятых. Ну, какие тогда были партии? Или он предвидел появление этих арийцев? Как он мог знать про АМОП?
- Он о ней не только знал, он в ней состоял. Только называлась она тогда по другому - «Антисионистское молодежное общество «Порядок». Но сокращенно – опять же АМОП. Тогда, в середине семидесятых, власти начали сильно беспокоиться из-за диссидентского движения. И вот кто-то не по чину умный то ли в идеологическом отделе ЦК, то ли в КГБ придумал в противовес диссидентам-западникам создать тоже как бы неформальную молодежную организацию, но националистического толка. Карманных нацистов, так сказать. Работали в основном с творческой молодежью, студентами гуманитарных вузов: художниками, писателями, артистами. Ну, вот так Васильев туда и попал. Романтика – витязи, легенды – сами понимаете. Но очень скоро он в них разочаровался. Вся эта славяно-арийская мистика Константину Васильеву быстро надоела. Он все-таки был серьезный художник, по-настоящему талантливый. Посмотрите на его поздние работы, портрет Достоевского, например, или портрет сестры. Это уже не белоглазые чудовища – это люди. В общем, вырос художник из арийских штанишек и решил с ними распрощаться. И «Человек с филином» - это знак его расставания с ними.
- С чего вы взяли? Почему?
- Так ведь береста с надписью «КОНСТАНТИН ВЕЛИКОРОСС 1976», что, как мы выяснили, означает «Константин Васильев член АМОП», на картине сгорает. Васильев как бы сжигал в этой картине свое прошлое. Тогда же он сказал матери: «Теперь я знаю, как писать картины, теперь я знаю все». А через три дня попал под поезд.
Они помолчали. Потом Надежда спросила:
- Скажите, Матвей, - она просто забыла его отчество, но Черкасов воспринял это как-то по-особому и пристально посмотрел на нее, - вы знаете, что такое «соитие»?
- Ого! Вопрос! - Черкасов расхохотался, - А я думал, вы уже достаточно большая девочка, чтобы знать о таких вещах.
- А я думала, вы уже достаточно большой мальчик, чтобы не хихикать над такого рода шутками. Я хотела спросить вот о чем…
Надежда показала свою вчерашнюю распечатку.
-«И на Белом Солнце Мертвых возлягут в священном соитии Мара и Кощный бог», - прочел Матвей подчеркнутый абзац, - Ну, это-то как раз понятно, хотя и не так увлекательно, как… ну. Молчу, не хмурьтесь, молчу,… Речь идет о так называемом «геральдическом соитии» или «геральдической свадьбе». Видите ли, в геральдике, как и во всякой науке, есть свои правила. Если на гербе несколько фигур, то они располагаются в трех возможных позициях: Борьба, Союз и Свадьба. Классический пример, ну вот, смотрите, - на обратной стороне листа Черкасов быстро и, как заметила Надежда, очень ловко, нарисовал герб Москвы, - Видите, на щите две фигуры, Георгий и Дракон и они в позиции борьбы. Союз – это три льва на гербе Англии – они идут и смотрят в одну сторону, как бы строем. Ну а свадьба, - Черкасов так же быстро нарисовал герб Петербурга, - видите: два якоря, морской и речной, и царский скипетр пересечены крест накрест, как бы сливаются в одно. Так же в единую фигуру сливаются серп и молот на флаге СССР и на знаменах нынешней АМОП. Это и есть «священное соитие». А вы что подумали?
- Зачем вы это делаете? – спросила Надежда.
- Делаю что? – не понял Черкасов.
- Ерничаете, хихикаете по-дурацки. Стараетесь казаться циником и пошляком. Вы же не такой, я вижу, вы умный, много передумавший и, наверное, переживший человек. На самом деле вы ведь не тот, за кого себя выдаете…
- Что? Не тот, за кого себя выдаю? – Матвей на минуту задумался, потом улыбнулся, уже по-другому, спокойно и устало, - пожалуй, вы правы, пожалуй, я и впрямь не тот, за кого себя выдаю. Но ведь все мы выдаем себя за кого-нибудь другого. Кроме разве что вас, Надежда.
Черкасов снова закурил. В свете горящей спички лицо его показалось Надежде очень усталым и каким-то затравленным. Настолько усталым и затравленным, что надежда, сама того не осознавая, провела ладонью по шершавой щеке Матвея, а он как маленький прижался лицом к ее ладони, что-то шепча. Они остались одни в огромном страшном мире, и никто не мог помешать внезапно возникшему в нем покою.
День третий, 15 декабря
1.Надежда Скворцова
Просыпалась Надежда Николаевна тяжело. Мучительно не хотелось идти на службу, болела голова, в носу свербело, в горле саднило. Вот только расхвораться ей еще не хватало! А главное – решительно не с чем было идти на доклад к Кузнецову. А ведь предстоял не просто доклад, надо было убедить шефа в необходимости забрать из района дело Рассольникова и попросить помощи у ФСБ в поисках подземного «змея». Хотя и ей-то самой трудно было поверить в диггерские сказки.
Москва просыпалась не менее тяжело: в восемь утра было еще совсем темно, фонари горели тускло, чуть посыпавший за ночь снежок к утру стал таять, превращаясь в обычную черную городскую слякоть. Люди ругались на автобусных остановках и давились в метро, какая-то темная аура повисла над утренней Москвой, как грозовая туча. Когда без четверти девять Надежда Николаевна подходила к зданию прокуратуры, вроде бы рассвело, но сырость поднималась туманом, кутая крыши домов. Сапоги вновь были абсолютно мокрыми – теперь уже безнадежно до конца дня.
Скворцова повесила пальто, переобулась и включила компьютер. Одной рукой набирая пароли, другой она сердито тыкала в кнопки телефона – пыталась дозвониться до районной прокуратуры, ведущей дело об убийстве Рассольникова. На другом конце трубку взяли не сразу и предлагаемому сотрудничеству не обрадовались. Конечно, им проще спустить дело на тормозах, представив его очередным ограблением пенсионера-коллекционера, чем возиться под надзором Генпрокуратуры с неизвестно как выглядевшей и неизвестно, существовавшей ли рукописью. Которую, тем более, и прочитать-то нельзя, а зато украсть под заказ и продать за большие деньги – можно. И тогда свищи ветра в поле! А искать-то надо, если она и впрямь существует, эта загадочная рукопись Ивана Грозного.
И еще: непонятно до конца, станет ли убийство Рассольникова составной частью дела об убитых детях, есть ли между ними прямая связь, или это фантазия расшалившихся нервов господина Черкасова?
Вопросов пока у Скворцовой было больше, чем ответов.
Тем не менее, к десяти тридцати Надежда Николаевна уже много успела сделать и в назначенное накануне время сидела в приемной Кузнецова с привычной папкой на коленях.
- Задерживается у Генерального, - секретарь, всегда благоволившая к Надежде, улыбнулась, - Давайте я вам пока кофейку налью, а? Не успели ведь еще?
- Не успела, - Надежда улыбнулась в ответ, - а удобно?
- Да чего там, все удобно, свои люди… Может, еще минут пятнадцать ждать придется, а может и совсем скоро будет, пейте пока. – секретарь подала крошечную белую чашечку, - Вам сахар, сливки?
- Да, спасибо, того и другого…
- …и можно без хлеба, как говорил Вини Пух.
Обе женщины рассмеялись.
- А можно тогда я совсем обнаглею и попрошу разрешения залезть на пару минут в Интернет?
- Давайте. Вон там, в закутке, запасной компьютер, он с выходом в город, иногда приходится что-то быстро готовить, остаемся вдвоем, тогда и пользуемся, а так он почти без дела стоит. Работайте.
Скворцова одним глотком осушила чашечку, отметив замечательный вкус и настоящую кофейную крепость напитка.
Итак, что же мы ищем в сети? Арийскую молодежную общенародную партию? Да, вот у нее и сайт свой есть. Украшен, кстати, символикой вполне в духе художника Васильева. И ничего удивительного. А еще АМОП входит составной частью в партию «Отчизна», возглавляемую вице-спикером Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации господином Осокиным. Вот как? А по предшественникам АМОП? Здесь надо просить смежников поднять дела бывшего КГБ. Еще просьба к шефу… Ох, пошлет он меня с моими фантазиями!
А вот и сам господин Осокин… Красавчик, неплохо выглядит для своих без малого шестидесяти… Родился, учился, женился… Комсомолец. Ох, эта каста бывших комсомольских работников! Многого в сети не выудишь в такой обстановке, надо будет дома посидеть, если хватит сил поздним вечером.
Задумавшись о вечере, Надежда Николаевна вспомнила вчерашний ужин с Черкасовым. Странный человек, слишком мрачный какой-то, циничный. Что он? Откуда? Ей всегда нравились мужчины более жизнерадостного темперамента, а у этого какой-то жесткий блеск в глазах: привлекает, но и отталкивает одновременно. Пугает, но и сам боится. А чего Черкасову бояться? Или так: с чего Матвею Черкасову бояться Надежды Скворцовой? Ладно, этого, выражаясь словами Шарикова, мы потом «разъясним».
Кузнецов ворвался в приемную, громко топая огромными ножищами, вытирая на ходу вспотевшую от тесного воротничка шею.
- Ну, где Скворцова? А-а! Иди сюда, докладывать будешь. Что там? Третьи сутки уже, мне сейчас Генеральный такой «банный день» устроил… Кофе мне… Ты будешь?
- Нет, спасибо, Виктор Иванович, я уже пила, - Надежда схватила папку с делом и ринулась следом, на ходу разглаживая замятую от сидения на стуле юбку.
- Садись, бумаги давай, - Кузнецов нервничал, - Жена Хоштарии там еще рвет и мечет. Его самого, знаешь, в ЦКБ свезли, в стационар, говорят – нервный срыв, подозревают микроинсульт. Вот не хватает еще… Ну, что там?
- Есть основания полагать, что зверские убийства детей и историка Рассольникова необходимо объединить в одно дело.
- Что? Какие основания?
- Есть у меня одна версия, ничем, правда, пока не подтвержденная, кроме слов Матвея Черкасова, ученика и коллеги Рассольникова, но представляющаяся мне очень интересной и перспективной. У нас три группы на сегодня работают по розыску, оперативники, районы и генпрокуратура. Сотрудники Хоштарии-младшего из Тбилиси приехали, тоже включились, официальным путем все организовали, как сотрудничество спецслужб двух дружественных стран. Там в моих усилиях сейчас нет насущной потребности, я это дело веду и отслеживаю, но такую версию я пока хочу проработать сама и тихо: и убийство мальчиков, и несчастный Рассольников связаны с партией «Отчизна» и лично с Алексеем Анатольевичем Осокиным…
- Ты с ума сошла? – Кузнецов побелел, перешел на угрожающий шепот, - С ума сошла, да? Ты что? Что? Что ты сказала сейчас? У тебя есть хоть какие-то основания? Мотивы, улики? Зачем? Тебе жить надоело, работать надоело? Мне – нет!
- Я прошу Вас, Виктор Иванович, пожалуйста… Вот вы сейчас успокойтесь и послушайте… Ну, можно?
- Говори…
- Жила-была АМОП, которая была создана, сами знаете, когда, кем и для чего и которой руководил Осокин. Потом она вроде как умерла, а потом снова образовалась, и снова ей руководил Осокин, потом она вошла в партию «Отчизна», которой опять же руководит Осокин. Идеологически и та, и другая и третья политическая организация стояли и стоят на позициях националистических, шовинистских, почти фашистских. Может быть, и без «почти». Полусектантские такие образования с полувоенной дисциплиной. Именно на такую секту намекал мне Рассольников. Он просто не был уверен тогда, а потом его убили, чтобы замолчал и не выдал осокинцев. К тому же у него лежала на столе книга, альбом художника Васильева, в которой мне была оставлена подсказка, прямая подсказка. Вот, смотрите, на репродукции картины «Жница» покойным Рассольниковым была сделана надпись:
«Надежда – рядом.
Это – Свято. Серп укажет».
- И что?
- А соседняя картина на развороте – «Человек с филином», там вторая подсказка – намек на АМОП.
- Сама придумала?
- Черкасов подсказал.
- Кто такой?
- Ученик Рассольникова, который нашел тело.
- Проверили, не он?
- Проверяем. Скорее всего, не он. Но дело-то не в нем даже. Давайте, попросим смежников…
- АМОП?
- АМОП. И еще – «змей». Спецпоезд метро с медицинской эмблемой на бортах.
- Пиши запрос, я подпишу. Иди. Я Васильева помню. Странно умер человек, грубо как-то, подозрительно. Он действительно примыкал к какой-то молодежной нацгруппировке, но недолго, отошел от них и раз – под поезд. Дело подними. Молодец, работай. И молчи, Надежда, молчи!
2. Алексей Осокин
- Давно хотел спросить: чья была идея - его под поезд-то кинуть? – спросил Консультант как бы, между прочим.
- Кого? Рассольникова? – не понял Осокин.
- Да не Рассольникова. При чем здесь Рассольников? Васильева. Художника. Тогда, в семьдесят шестом…
Они шли по дорожке к главному корпусу санатория «Лесные дали». Это была идея Консультанта – выехать из Москвы, «поработать на природе». Поработать действительно надо было – новая книжка Осокина должна была выйти к весне. И это должна была быть настоящая книжка, «Тщательная книжка. Фактическая. Броня!», - как говорил иногда про себя вице-спикер, по привычке вживаясь в роль булгаковского профессора Преображенского. Да уж… Влип почище того профессора. Тоже завел себе песика, а песик-то не сегодня-завтра меня самого слопает…
Он вспомнил, как ему впервые представили Консультанта. Такой был тихоня – мама не горюй! Иудушка. Речи, впрочем, писать умел хорошо, и рекомендации имел от правильных людей. Вспомнить, кому он только не помог в губернаторы избраться… Генералу одному, который, ну, скажем так, переусердствовал на Кавказе – зачистил там кого-то не того, что ли… Приехали из военной прокуратуры, могилы начали вскрывать, родственники голосящие тут же объявились – они ж там все друг другу родственники… Консультант развел все просто и изящно: за две недели до выборов по всем губернским газетам стали раздаваться телефонные звонки и голоса с кавказским акцентом начали угрожать – «прагаласуете за генерала – взарвем к шайтану школы, бальницы, дэтские сады! Инша Аллах!» Ах, так!.. И губерния всем колхозом проголосовала за генерала. Спился он, правда, потом в своей губернии – ну да это уже к делу не относится.
Именно Консультант предложил Осокину написать Книгу. Большую, толстую – фундаментальную. «Это, Алексей Анатольевич, учебник будет, его будут на экзаменах пересказывать близко к тексту и сочинения по ней писать, как по «Малой земле»», - говорил он с этим своим подхихикиванием. Он же предложил и название – «Предками Данная Мудрость Народная» - и верноподданно, и с подтекстом. «Вы, Алексей Анатольевич, имейте в виду – когда книжка выйдет, вы слово «вице» забудете. Будете полноценным спикером. А может быть… - и Консультант кивал головой в окно, в сторону Кремля. – Так что писать нам надо с чувством, с толком, с расстановкой…».
Тогда же Осокин по пьяной лавочке впервые рассказал ему про Зверя. Впрочем, сейчас он думал, что про Зверя Консультант знал с самого начала. Ну, если не все, то многое. А еще он многое знал из того, чего не знал Осокин. Так они и стали работать вместе, обмениваться информацией. И вот, пожалуйста – дообменивались…
Про Костю-то он откуда знает?! Или – не знает ничего, блефует, по своему обыкновению?..
- Да никто его под поезд не кидал! С чего вы взяли? Он сам…
- … нарвался? – Консультант осклабился и пропел – очень немузыкально: «Он сам нарвался! Он сам нарвался! И в этом нет моей вины…» Что вы, право, как девочка из мюзикла «Чикаго»? Понятно, что под поезд кинули уже труп. И это, кстати, было на два порядка умнее, чем все упражнения ваших дегенератов с Рассольниковым. Что вынули из-под поезда? Ни-че-го! И радостно вписали в протокол – «попал под поезд». Шел себе и шел человек вечером по рельсам – абсолютно трезвый, замечу, человек, и не глухой – и вот так-таки не заметил, что сзади на него едет электричка. Художник, что с него взять? Творческая натура, облако в штанах.… Так чья идея-то была? Ваша? – С некоторых пор Консультант снова стал обращаться к Осокину на «вы» - «мне так удобнее, вам тоже». Осокину так было только страшнее. Он ничего не сказал. Только кивнул головой.
- А оприходовали, видимо, булыжничком из насыпи? И туда же кинули? Браво, браво! Чистая, абсолютно чистая работа – не то, что у ваших ученичков. Надо, надо, господин вице-спикер, менять девочек. Точнее – мальчиков.
Это тоже была его идея. Осокин был за то, чтобы сдать органам Пупыря-Велеслава с его ножом и отпечатками по всей рассольниковской квартире.
- Симулировать драку – так, чтобы все ратари пырнули его по разу. Ну, или там, битой стукнули… Главное, чтобы все. В результате мы имеем «убитого в результате драки» - всего с ног до головы покрытого уликами – и мощное укрепление дисциплины. «Помните, как у Нечаева, в «Народной расправе»? – уговаривал Осокин Консультанта, – Обвинили студента Иванова в предательстве – и каждый его ножом. Круговая порука. Между прочим, действовало.
- Действовало это в позапрошлом веке! – парировал Консультант. - Тогда и царь-батюшка по улицам без охраны ездил и, вообще, люди были проще и наивнее. Впрочем, если вас привлекает судьба Нечаева – двадцать лет в Петропавловской крепости – пожалуйста! А сейчас методики применяются другие. «Если уж зачищать – то под ноль!» - Консультант явно цитировал своего клиента-генерала. – Вам, господин вице-спикер, надо устроить Ночь Длинных Ножей – не больше и не меньше. Иначе, какой же вы вождь? Тем более, молодежь, как я посмотрю по спискам, подросла и рвется к вам. Да и какая молодежь – не задушишь, не убьешь! – кажется, этот псих сел на своего любимого конька. Сейчас лучше молчать и не вмешиваться. – Смотрите – все восьмидесятых годов рождения. И не просто восьмидесятых, а после восемьдесят пятого года. Горбачев Михаил Сергеевич своим указом обеспечил нам тогда последний в истории беби-бум. Водку продавать прекратили, вот люди со скуки и начали плодиться. Пять миллионов народу наплодили – это только в РСФСР, без Кавказа и Средней Азии! – Консультант поднял палец. – А потом эти «дети трезвого зачатия» пошли в школу – когда? – да в девяносто первом, когда школа-то, как таковая, развалилась, о чем вы, кстати, с таким пафосом изволили говорить неделю назад на встрече с учителями. А вместо школы появился видак с круглосуточным мочиловом, да компьютерная приставка – с мочиловом же. Вначале – с американским класса «Б», а потом и наши «Братья» с «Бумерами» подтянулись. Это – ваше поколение, Алексей Анатольевич, ваш электорат! С ними вы и спикером станете, и президентом – да хоть царем! Хотите царем стать, а? «Очень приятно – царь! Очень приятно – царь! Требую продолжения банкета!!!» - процитировал он из «Ивана Васильевича». – Кстати, я тоже требую продолжения банкета. Пойдемте обедать, Ваше Величество! Я тут полюбопытствовал – сегодня на обед рассольник. И, кстати, сегодня третий день со дня смерти Рассольникова. По нашим православным традициям, полагается помянуть. Так сказать, Рассольникова – рассольником, - и Консультант снова хихикнул.
И они пошли в главный корпус, в столовую. По дороге (коттедж, положенный Осокину, как вице-спикеру, стоял на отшибе, в глубине сосновой рощи) Консультант как-то успокоился и даже впал в лирическое настроение. Он всегда впадал в лирическое настроение при такой вот, ноябрьской погоде – снег с дождем, дождь со снегом, листьями прелыми пахнет, небо серое, река за лесом – тоже серая…
- Есть в осени позднеконечной,
В ее кострах,
Какой-то гибельный, предвечный,
Сосущий страх:
Когда душа от неуюта,
От воя бездны за стеной
Дрожит, как утлая каюта
Иль теремок берестяной.
- Вам нравится, Алексей Анатольевич?
Нет, Осокину не нравилось. Осокину не нравились ни эти манеры провинциального интеллигента, вдруг, ни к селу, ни к городу, прорывающиеся у Консультанта, ни он сам, ни свое при нем положение. А еще ему не нравился вариант с «Ночью Длинных Ножей» и убийством всех ратарей. Не то, чтобы вице-спикеру было их жалко – но это были проверенные, надежные кадры, подчиняющиеся ему и только ему. А этот «новый электорат»… Осокин хорошо его знал. Убить-то они точно убьют кого угодно – в этом любитель поэзии прав – а потом продадут ни за понюшку табаку. И тупые все, тупые… «Это – не дети, это – мутанты», - вспомнилось из какого-то фильма. Хрен я тебе моих ребят отдам, вдруг с ненавистью подумал Осокин. Я тебя самого скорее…
- Не надо, Алексей Анатольевич. Не стоит, - голос Консультанта был очень спокоен, даже ласков.
- Я что же – думал вслух? – Осокин обернулся.
- А вы – думали? – Консультант хихикнул. - Нет, Алексей Анатольевич, вы не думали. Во всяком случае – вслух. – Снова смешок. – И даже лицо свое вы держали очень правильно. Театральная школа, это не пропьешь. А вот руки вы держали за спиной и их не контролировали. И этими руками, вы, судя по всему, собирались свернуть мне шею. Не стоит, господин вице-спикер, не стоит. Даже думать об этом не стоит. Вы себе не представляете, что всплывет, если я исчезну…
- Папочка? – спросил Осокин одними губами.
- Да не одна. Я бы сказал, целый ящичек. Или даже – целый фонд на несколько описей. И каждой бумажки хватит, чтобы отправить вас так далеко, куда вы с агитпоездками не ездили.
- Все ты врешь, - Осокин уже себя не контролировал. Будь что будет, - все ты врешь, гнида. Нет у тебя никакой папочки. А если бы и была, кто ее для тебя достанет? Ты ж один, как пес помойный, один. У тебя ж ни друзей, ни женщины, никого. Ты исчезнешь – никто и не заметит.
- А ты – рискни, - Консультант улыбнулся. – Рискни и натрави на меня своих кобелей. Вот и посмотрим. Я ведь тоже рискую, Лешик. Но рискую не тем, что ты меня оприходуешь – обосрешься, не станешь – а тем, что тебя, Лешик, сейчас кондратий хватит. Вон, какая рожа красная. Будешь бревном лежать, мычать и срать под себя. Как… как сам знаешь кто. Тот тоже по жизни злился много, «побольше расстреливать» требовал – и вот вам результат. Ты же не хочешь на его место? Мы же с тобой готовим вариант гораздо лучше. Так что успокойся, приди в себя, сейчас супчику похлебаем, по соточке накатим.… А насчет женщины, - Консультант улыбнулся, но уже по-другому – здесь ты прав. Женщины постоянной у меня нет. Но дело – в них, а не во мне. Это тебе, Лешик, все равно, с кем – «сунул, вынул и бежать». А я – ищу. И все никак не нахожу. Хотя, впрочем…
Осокин затаил дыхание. Главное – лицо, думал он. Главное – держать лицо, сохранять вот это вот выражение быка на бойне, тупое, испуганное и покорное. Ни в коем случае не показать этому человеку-дьяволу, что только что увидел его ахиллесову пяту. Осокин знал людей, он был хорошим актером, хорошим политиком. Он знал, что у каждого есть слабое место, за которое можно взять и держать, то ослабляя хватку, то усиливая. У Консультанта такого места – не было. Он не был жаден до денег, не хотел славы, даже, кажется, не чувствовал физической боли. Родных у него действительно не было, близких – тоже. Во всяком случае, таких, на которых ему было не наплевать.
Так, по крайней мере, казалось Осокину до этого момента.
А сейчас он понял – понял каким-то верхним чутьем, которое его не подводило ни в театре, ни в Думе.
Осокин понял, что Консультант тихо и безнадежно влюбился.
Вот оно – его слабое место. Сюда-то мы и будем бить. Вертер. Ромео. Гимназист хренов. Осокин перевел дыхание и спросил – боясь ошибиться, но, уже зная, что на этот раз ошибки не будет:
Праздник скоро. Подготовиться надо…
А что готовиться-то? Все готово, - Консультант явно думал о чем-то своем. - Оборудование налажено, сценарий я написал. За тобой – только кандидатура на роль Мары. Нашел кого-нибудь, кто согласится? Критерии помнишь?
Считай, нашел, подумал Осокин. Ох, какую же кандидатуру я нашел!.. Ох, как же я тебя удивлю на этот праздник!.. Да кстати, и все проблемы наши решу – и с нею, и с тобой…
Они уже дошли до берега. Консультант вздохнул и прочел – кажется, самому себе:
Но есть и та еще услада
На рубеже,
Что ждать зимы теперь не надо:
Она уже.
Как сладко мне и ей - обоим –
Вливаться в эту колею:
Есть изныванье перед боем
И облегчение в бою.
- Правда, хорошо?
- Правда. Хорошо, - на этот раз Осокин был совершенно искренен.
3. Реваз Хоштария
Запершись в кабинете, Народный художник России Реваз Георгиевич Хоштария рисовал. Вот уже третьи сутки он ничем больше не мог заниматься – только рисовал и рисовал своего Сандрика. Сотни набросков окружали его: Сандрик смеялся, играл, читал, сидел на горшке.… Рисуя, Реваз Георгиевич немного забывался, переставал плакать и причитать, пугая жену и горничную, начинал разговаривать с нарисованным мальчиком:
- Ну, как ты, малыш? Что ты сейчас делаешь? – Хоштарии казалось, что время идет вспять, Сандрик жив, и они просто говорят по телефону. – Ты читаешь? А ты покушал? Хорошо покушал? Ну-ка, постучи себя по животику и дай дедушке послушать… ага! Слышу, что животик пустой, ты плохо покушал…
Устав слушать из-за двери это кошмарное бормотание, жена вызвала врача – известного на всю страну психиатра, специализирующегося на кризисных и пограничных состояниях.
Открывать двери художник не хотел или не мог, он просто не реагировал на стук и призывы близких. Позвали слесаря, дверь пришлось вскрывать, разбирая замки.
Когда вошли в комнату, Реваз Георгиевич, бледный и заросший седой щетиной, сидел в кресле посреди горы рисунков. Пересекая дорожки от высохших слез и разводы карандашной пыли, по его щекам текли и текли светлые капли, собираясь на выступающем подбородке в небольшую лужицу и уже оттуда падая на несвежую рубашку. На вошедших он реагировать не стал, взял новый лист бумаги и уверенной рукой мастера набросал фигурку мальчика на роликах.
- Ну, езжай, езжай, только осторожно, не упади, не упади… - приговаривал Хоштария, прорисовывая детали, - вот, надо наколенники надеть…
Не в силах этого слышать, супруга выбежала из кабинета. Приехавшая с врачом медсестра открыла чемоданчик…
Минут через тридцать Реваз Георгиевич заснул прямо в кресле, его перенесли на диван, накрыли пледом и оставили под надзором сестры, получившей исчерпывающие указания от медицинского светила. Он спал и видел во сне своего мальчика, и был бы совсем счастлив и спокоен, если бы не одна мысль, которая пришла в голову уже на границе сна и яви, да так там и зацепилась. Кровь, кровь всегда была слабым местом нашего рода, мы всегда были помешаны на крови, дядя Малхаз был помешан, вот она – расплата, вот она…
И мальчик Сандрик во сне превращался вдруг во взрослого, с проседью, мужчину, которому открывает дверь молчаливый лакей. Это Берлин, остров Ванзее – район самых богатых особняков. Когда-то их строили прусские аристократы – теперь в них живут новые хозяева. Агрономы, таможенники, школьные учителя… Новые хозяева Германии. Сентябрь сорок первого года. В одном из этих дворцов живет его бывший однокашник.
- О, Малхаз! С прибавлением тебя! Я смотрю, ты все-таки взял «крест с птичкой»!
- Надо же – помнит», - подумал Хоштария. Он сам рассказал Альфреду Розенбергу эту историю – лет десять назад, не меньше.
С самого начала Великой войны (которую теперь называли просто «первой мировой») Малхаз записался вольноопределяющимся в знаменитую Дикую дивизию. Собственно, для этого надо было «происходить из горских племен», а грузины к таковым не относились – их забирали в обычные войска на обычных условиях. Но, так уж получилось, что среди «выходцев из горских племен» никто ничего не понимал в телефонной связи. Вот тут-то Малхазу и пригодились знания, полученные в Императорском техническом училище. Хоть год проучился, а все не зря: был приписан к «диким» в качестве телефониста.
За Брусиловский прорыв вся Дикая дивизия была награждена Георгиевскими крестами – и вполне, надо сказать, заслуженно. Но тут и вышла заминка «с птичкой». В Российской армии солдат неправославного вероисповедания (мусульман, например, или евреев) награждали специальными «иноверческими» орденами. Как было сказано в документах, «дабы не оскорблять чувств инаковерующих воинов». Вместо изображения святого (Святого Георгия, например, или Святой Анны) на кресте чеканился государственный герб – двуглавый орел. Именно такие «иноверческие» георгиевские кресты и раздали перед строем джигитам Дикой дивизии – и Малхазу тоже.
В тот же день делегация «диких» подала письменное прошение командиру дивизии – великому князю Михаилу. Прошение писал Малхаз, и было оно очень коротким:
«Командир, князь! Скажи своему брату, царю: мы не хотим крест с птичкой – мы хотим крест с Джигитом!» То есть даже мусульмане – чеченцы, кумыки, даргинцы, ингуши – захотели, чтобы на кресте было изображение Святого Георгия. Великий князь Михаил посмеялся – но просьбу выполнил, и все кресты были перечеканены.
Хоштария рассказал эту историю Розенбергу году в 1921, кажется. И рассказал по вполне конкретному поводу. Бывший вольноопределяющийся бывшей Российской армии Малхаз Хоштария хотел свой крест продать. Он был совсем на мели. Из квартиры в Кройцберге гнали, из таксопарка, где работал электриком, уволили, жрать было просто нечего – «шмальценштулле» (бутерброд со «свиным» - а, судя по запаху, собачьим – салом) почитался за деликатес и попадал на стол к Малхазу отнюдь не каждый день. Розенберг тогда сказал:
- Не продавай этот крест ни в коем случае, Малхаз! Вот увидишь – не пройдет и двадцати лет, и ты с этим крестом будешь ходить по Москве. А, скорее всего – ездить. На собственном авто.
Хоштария очень невесело засмеялся. Сколько раз он слышал про эту Москву!.. И от Корнилова, и от Деникина, и от Врангеля… Нет, все кончено. Не видать нам Москвы – красные засели там навсегда. А те клоуны, с которыми связался Альфред – нет, это несерьезно. Достаточно посмотреть на их главного – бывшего ефрейтора бывшего рейхсвера, наглотавшегося газу на Западном фронте. За годы войны (вначале с немцами, потом с красными) Малхаз насмотрелся на людей, переживших газовые атаки. У всех у них голова не на месте…
Альфред и его клоуны, однако, оказались людьми вполне серьезными. Во-первых, через какие-то свои связи они устроили Малхаза в Иностранный легион. Правда, не во французский, а в испанский. «Видишь ли, среди французов все-таки попадаются те, кто разбирается в полевых телефонах, - сказал ему с улыбкой Розенберг – а среди испанцев – не чаще, чем среди твоих горцев. И потом – Африка, Марокко, Танжер. Только представь себе – сказки Магриба! Сам бы поехал, честное слово. А на первое время вот тебе…, - и Розенберг сунул в карман Хоштарии пачку банкнот. – Отдашь, когда сможешь. И ничего не говори – слушать не желаю. Мы же с тобой друзья – не забыл?»
«Сказки Магриба» обернулись песком на зубах, в глазах и в заднице, диким страхом подхватить проказу, трахому или другую какую-нибудь местную дрянь и вечной, каждодневной жаждой. Но это было все же лучше, чем жизнь эмигранта в Берлине. А когда взбунтовался гарнизон Сеуты и генерал Франко повел свои войска из Марокко в Испанию – весь иностранный легион в полном составе перешел под знамена Фаланги.
В Испании Малхазу стало совсем хорошо – так похоже на родные места!.. Даже женщины одеваются, как в Мингрелии. Хоштария очень быстро нашел своих – русских. Генерал Франко сформировал из русских добровольцев – бывших белогвардейцев – партизанский отряд «Герилья сан-Хорхе» («Отряд святого Георгия») и, вместе с немецкими добровольцами из легиона «Кондор» бросал их на самые трудные участки. Часто бывало, что с той стороны, со стороны республики, против них воевали интербригады из русских и немецких коммунистов. Пленных в таких случаях не брали, а о том, что делали с ранеными, оставшимися на поле боя, вспоминать не хотелось.
Одним словом, когда взяли Мадрид, генерал (нет, уже генералиссимус!) Франко лично вручил оставшимся в живых добровольцам из «Герильи сан-Хорхе» Большие кресты военных заслуг. С испанским орлом в центре. Действительно, получается, «взял крест с птичкой» - только двадцать лет спустя и на другом конце Европы. Так они и висели рядом на лацкане его пиджака – русский крест «с джигитом» и испанский «с птичкой».
- Послушай, Малхаз, у меня предложение, - Розенберг и Хоштария всегда говорили друг с другом по-русски. «Не хочу забывать язык, - улыбался Альфред. - Он мне еще пригодится». Малхаз тогда это воспринимал, как еще одно из чудачеств своего друга. Но теперь, когда Розенберг стал - ни много, ни мало – Рейхсминистром восточных территорий и под его руководство вот-вот должна была перейти Москва, Хоштария понял, что Альфред еще тогда все предвидел. И, черт возьми, не встретит ли он, действительно, это Рождество в Москве?… - Так вот, Малхаз, обед будет готов часа через полтора. Как ты смотришь на то, чтобы прогуляться? В Тиргартен.
Хоштария понял: предстоит Разговор. Серьезный. И Альфред опасается ушей, которые бывают у некоторых стен.
В машине они тоже молчали. Машина у Альфреда была «министерская», но без претензий – бронированный «Мерседес». Розенберг вынул из-за пазухи серебряную фляжку и предложил Хоштарии.
- Коньяк, Малхаз, он плохой не бывает. Если это коньяк, - это тоже была старая московская шутка, из студенческих времен. Так студенты «технички» издевались над изделиями Шустова. Господи, другой мир, другой век…
Они доехали до Кригсколонны, и Розенберг по-немецки приказал шоферу ждать их у Бранденбургских ворот через час. Хоштария заметил, что золоченый Ангел Победы на вершине колонны выкрашен в зеленый цвет.
- Да, маскировка, - Розенберг посмотрел в ту же сторону. – Бомбят. В основном, англичане. Но вот когда начали бомбить русские – вот это, доложу тебе, был шок! Чтобы русские могли бомбить – это у фюрера долго в голове не укладывалось. Ну и Герингу досталось тогда на орехи.… И что самое обидное – бомбили с моих родных мест, с острова Эзель в Эстляндии. И бомбили-то всего два дня, и Эстляндия уже давно наша, а какой-то осадок остался.
Они присели на скамейку, Розенберг вздохнул и – Хоштария понял – приступил к главному. К тому, ради чего он его и вызвал из Испании, где Малхаз неплохо устроился в местной телефонной компании, спокойно работал и старался ни о чем не вспоминать.
- У меня проблемы, Малхаз. – Альфред еще раз вздохнул. – Проблемы с этим крысенышем. – увидев, что Хоштария не понял, пояснил – с Гиммлером.
Хоштария невольно оглянулся по сторонам. Проблемы с Гиммлером – это серьезно. Серьезней некуда. И чем он-то может помочь? И безопасно ли говорить такое даже здесь, в парке? На почтительном расстоянии от их скамейки стояли двое в плащах и надвинутых на самые глаза шляпах – охрана. У каждого под плащом мог быть микрофон. В скамейке, кстати, тоже – он о таких штуках слышал…
- Ой, брось, Малхаз! – Розенберг досадливо махнул рукой. – Не берут микрофоны с такого расстояния, не берут. Мы же с тобой оба технари, ты же должен понимать – чтобы уловить сигнал где-то рядом должна стоять вот такенная антенна. Ты ее видишь? Вот и я не вижу. А что касается ребят, - он мотнул головой в сторону «ребят», - они у меня все – из мюнхенской полиции. И каждый из них участвовал… сам знаешь, в чем («В подавлении «пивного путча», - понял Хоштария. – Но их же всех расстреляли, всех до единого. Значит, не всех…) Так что в них я не сомневаюсь. Исчезну я – исчезнут и они. Понял?
Ладно. Этот недоучка, агроном херов («не разучился по-русски-то», - подумал Хоштария) вообразил себя, видишь ли, великим ученым. А также мистиком. Про «Аненербе» слышал? Его проект. Занимаются какой-то мутью – снарядили экспедицию на Тибет, знаешь, зачем? Искать Шамбалу! Да-да! Ты, я помню, этим не увлекался, а я вот кое-что почитал по теме. Гурджиев, Блаватская… Ни хера они там не найдут. А знаешь, чем он увлекся сейчас – ни за что не догадаешься! Инквизицией.
«Ну, этим он увлекся давно. И всерьез», - хотел сказать Хоштария, но передумал. А Розенберг продолжал: - Он, видишь ли, считает, что жидовствующая христианская церковь с помощью инквизиции проводила геноцид германского народа. Как там он писал – «Мы видим, как христианская церковь, подстрекаемая жидами, зажигала костры, на которых обращались в пепел бесчисленные тысячи женщин и девушек нашего народа». А знаешь, почему он так зациклился на этой теме? Он же сам – праправнук сожженной ведьмы!
Да-да, не удивляйся, Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС – потомок ведьмы. И вычислил это я! – Розенберг усмехнулся. – У меня-то в Институте древней и древнейшей истории сидят настоящие ученые. И они откопали, что 4 апреля 1629 года в Марнельсайме была сожжена некая Марта Гиммлер, жена кабатчика. По обвинению в участии в шабаше, полетах на метле и половом соитии с Диаволом. Не удивлюсь, если Гиммлер является отдаленным последствием этой интрижки.
Мы даже протокол допроса нашли. Чертовски интересный документ, - Розенберг достал из кармана пальто сложенный вчетверо лист бумаги и начал читать:
«Вступал ли дьявол с тобой в любовную связь после заключения договора?
Ответ – «да».
Пожелал ли он брака с тобой или простого распутства?
Ответ – «простого распутства».
Как выглядит член дьявола и каково его семя?
Ответ – «как у обычного мужчины, но ледяной. Ледяное же и семя».
С кем любовные утехи приятнее, с дьяволом или с обычным мужчиной?
Ответ – «с дьяволом».
Много ли раз дьявол вступал с тобой в связь по ночам, и всегда ли с извержением семени?
Ответ – «не помню».
Проникал ли он только в женские органы или также в другие части тела?
Ответ – не последовал. Преступница потеряла сознание и допрос был отложен до следующего дня, тем более, что наступало время ужина».
- Ну, как тебе?
- С дыбы и не такое скажешь, - Хоштария поморщился. В 1918 году он узнал, что такое дыба – в Казани, в Губчека. Спасло его только стремительное наступление добровольцев и то, что его, приняв за мертвого, просто выбросили в общую яму, даже не присыпав землей. Достреливать было некогда – красные из Казани убегали в панике. Тогда вместе с ним из общей могилы вылез еще один – кстати, профессор Казанского университета. Тот, впрочем, от пыток уже окончательно сошел с ума, и все требовал «вернуть студента Ульянова»….
- А вот Гиммлер уверен, что его бабка не лгала! Что она действительно сношалась с дьяволом, а точнее – с вампиром! Он же в своем «Аненербе» создал специальную «Зондеркоманду Икс», где пытается моделировать черные мессы. И, заодно уж – ведовские процессы. Со всеми их прелестями – дыбой, испанским сапогом… Этот канцелярский крысеныш оказался утонченным поклонником маркиза де Сада. Кто бы мог подумать – лично присутствует на этих «допросах» и все ждет, когда же у женщины на дыбе «откроется талант левитации, с помощью которого носительницы древнего германского народного духа – ведьмы и колдуньи – могли стойко терпеть муки инквизиции». Но главное – не в этом. Главное – что будет, если он раньше меня добьется результата?
- Какого… результата?
- Ты что – забыл? Ты забыл, что нам говорил Богданов – тогда, в Москве, на Девичьем поле?
Хоштария вспомнил…
* * *
Профессор Богданов взял томик Ницше – «Так говорил Заратустра» - открыл на заложенной странице и начал читать:
«Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?
Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяною, но даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.
Даже мудрейший среди вас есть только негармоничная, колеблющаяся форма между растением и призраком. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!
Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: «Да будет сверхчеловек смыслом земли!»
- Великие слова. – Богданов закрыл книгу. - Многим они кажутся бредом сумасшедшего, многим – просто очень хорошей поэзией. А это – четкая инструкция, и этой инструкции надо следовать уже сейчас, если мы хотим выжить и если мы хотим развиваться.
Человек не создан для человеческого мира. Это не парадокс, это факт. Человекообразная обезьяна кроманьонского типа (видимо, с примесью неандертальской), называющая себя «человеком разумным», слишком быстро изменила мир вокруг себя, чтобы успеть приспособиться к созданному для себя миру.
Кроманьонский человек приспособлен для охоты и собирательства – и только для них. Передние конечности приспособлены собирать ягоды с ветвей и выкапывать съедобные корни из земли; также передними конечностями можно убивать мелкую дичь и рыбу. Сложная система желудка и кишечника приспособлена для того, чтобы переваривать сырое мясо и нечищеные злаки. Дыхательная система и мускулатура созданы, чтобы долго бежать за дичью и часами ждать в засаде.
Увы! Примерно пять миллионов лет назад эта милая обезьяна каким-то образом мутировала. Возможно, дело было в радиоактивном выбросе из вулкана Килиманджаро, возможно, в комете, повлекшей какой-то неизвестный науке взрыв, влияющий на гены. И появился мутант – так называемый «человек разумный».
Всякое животное в мире приспосабливается, приспосабливает себя к окружающей среде. Слон, попав в холодные широты, отращивает шерсть и длинные бивни, чтобы выкапывать мох из-под снега. Попав в тропики, слон укорачивает бивни и отращивает хобот, чтобы собирать листья с высоких деревьев.
А что же делает «человек разумный»? Вместо того, чтобы приспосабливать себя к среде, он приспосабливает среду к себе. Он начинает выращивать растения, вместо того, чтобы их собирать, и разводить животных, вместо того, чтобы на них охотиться.
И так к трехтысячному году до нашей эры человек создал вокруг себя вторую среду, «биосферу номер два» – антропосферу. Поля, луга, искусственные жилища… последние же пятьсот лет с невиданной интенсивностью в мире растет «биосфера номер три» - мир урбанистический, городской. Человеку уже не надо охотиться; охотой сегодня живут только кайсацкие племена на юге Африки – бушмены и готтентоты. Они скоро вымрут, если уже не вымерли. Земледелие и скотоводство – «вторая биосфера», или «первая антропосфера» - как хотите - тоже в ближайшие сто-двести лет смогут обходиться без человека – практически. Человек в массе своей переселяется во вторую антропосферу, в третью среду – в города.
Но здесь его ожидает большая проблема. Человеку в человеческой среде не нужен человек! Главная проблема человека в антропосфере – его собственное тело. Оно ему не нужно и, более того – вредно и смертельно опасно. Желудок и кишечник, получающие размягченную, уже переработанную пищу, становятся причинами раковых заболеваний. Мускулатура, простаивающая без ежедневного бега, покрывается жиром, атрофируется и тоже разлагается заживо от рака. Дыхательная система, не приспособленная к сидячей жизни, деградирует и, опять-таки, становится легкой добычей раковых клеток. Человек сам себя загнал в ловушку.
Есть ли выход? Первый – «назад к природе». Но это практически невозможно. Человек в антропосфере-1 и в антропосфере-2 расплодился уже так, что естественная биосфера, биосфера-1 его просто не выдержит. Тем более, что она уже практически уничтожена по всей планете.
Второй выход – «лечиться». Но, простите, это сильно напоминает латание Тришкина кафтана. Можно заменять пораженные органы протезами или имплантантами, можно выращивать специальных гомункулусов – доноров органов… Но – зачем? Когда есть более простой (и единственно возможный!) выход.
Надо изменить человека! Приспособить человека к человеческой среде, к антропогенной природе. Технически это вполне возможно. Особенно сегодня, когда наука вот-вот проникнет в тайну генома человека. Уже завтра можно будет внести в генокод человека изменения и – убрать у него из организма аппендикс. Не вырезать оперативно, а просто убрать! Чтобы аппендикса от рождения не было. Аппендикс был нужен жвачным травоядным – человеку он приносит только вред. То же самое касается гайморовых пазух в носоглотке. Они были, безусловно, нужны обезьяне – без острого обоняния она бы погибла – но зачем она человеку, живущему в городской антропосфере? Для гайморита? То же самое касается пяточной мышцы. Она здорово помогла обезьяне, когда той приходилось лазать по деревьям, хватаясь за ветви всеми четырьмя конечностями. Но зачем пяточная мышца прямоходящему человеку? Сегодня эта неработающая мышца – одна из главных причин тромбофлебита и остеохондроза.
Все это хорошо и правильно. Но это – паллиатив. Надо перестать латать Тришкин кафтан и посмотреть дальше собственного носа и его гайморовых пазух. Аппендикс не нужен? – а нужен ли вообще кишечник? Не больше ли от него вреда, чем пользы? Не нужны гайморовы пазухи? – а вообще обоняние и даже шире – вся носоглотка - зачем она? Зачем дыхание? Для кислорода? А кислород зачем? Ведь организм реально все равно пребывает в неподвижности. Мы вынуждены многие часы тратить на, извините за выражение, «спорт», только чтобы не заплыть жиром и не сгнить от рака.
Так нужно ли нам все лишнее? То, что осталось нам от обезьяны? Мы воистину стали посмешищем и мучительным позором для себя самих. Так преодолеем же в себе обезьяну! Да будет сверхчеловек смыслом жизни!
Нам нужен только мозг. А мозгу нужна только кровь. В ней есть все, что нужно мозгу – и питательные вещества, и жидкость, и кислород. И потому Вампир – т.е. разум, питающийся кровью – это и есть Сверхчеловек. Единственная возможность для человека выжить в человеческой среде.
Не бойтесь. Мы же отстригаем себе ногти и волосы, удаляем пораженные раком или гангреной конечности. Так отрежем же себе эту вонючую, гниющую заживо конечность, тянущую нас за собой в гниль и смерть! Преодолеем в себе человека! Удалим его, как удаляют опухоль!
И обретем вечную жизнь, на новом уровне – уровне Сверхчеловека. А потом посмеемся над глупой, трусливой и вечно больной обезьяной, которая столько веков держала нас на цепи…
* * *
- И ведь Богданову удалось! Богданову удалось это сделать! – Розенберг был искренне взволнован. – Труп Ульянова на Красной площади – это, по-твоему, что? Набальзамированная мумия? Черта с два – это настоящий Вампир! Он жив, понимаешь? Он до сих пор жив, в него регулярно закачивают донорскую кровь. Только с мозгом они ничего не смогли сделать – высшая нервная деятельность у Ульянова отсутствует. Когда мы возьмем Москву, я лично, этими вот руками, перерою все бумаги Института мозга, я найду секрет, если надо будет – вырву его у красных такими методами, что Гиммлер от страха поседеет!..
Таким своего друга Хоштария еще не видел. Но Альфред успокоился так же быстро, как и взвился.
- Но я не могу ждать, когда мы возьмем Москву, Малхаз. Фюрер требует быстрых результатов. Немедленных. И мне… Малхаз, мне нужен ты.
У тебя Чистая кровь, Малхаз. Кровь четвертой группы. Как говорила Блаватская, «кровь колдуна». Я прошу тебя, как друг…
- Стать твоим подопытным кроликом?
- Стать первым в мире СВЕРХЧЕЛОВЕКОМ, черт бы тебя побрал!
- Вурдалаком…
- Не хочешь? Боишься? Чего ты боишься? Ты же уже все видел. Ты еще чего-то ждешь от жизни? Кроме старости, болезней и смерти…
- Да, я видел… не все, но многое. – Хоштария задумался. – Да, больше мне ждать, пожалуй, нечего. Семья моя в России наверняка уничтожена, женюсь я вряд ли и дети у меня вряд ли будут. Но… знаешь, Альфред, я все-таки хотел бы состариться и умереть человеком. Не знаю почему, но вечная жизнь нечеловека меня не привлекает. Извини.
- Да нет. Это ты извини меня. Выкручусь как-нибудь. Ну что, пойдем? Машина нас уже ждет, - Розенберг посмотрел на часы, встал и кивнул охранникам. Все четверо пошли по парковой дорожке по направлению к Бранденбургским воротам.
Один из охранников достал из-за пазухи пузырек с формалином, смочил им носовой платок и, приблизившись к Хоштарии, плотно зажал ему лицо.
* * *
Из воспоминаний министра вооружений Германии Шпеера:
«За обедом говорили о сверхчеловеке. Фюрер сказал странную вещь: «Сверхчеловек уже создан. Он находится в виварии Института древней и древнейшей истории доктора Розенберга. Я один раз видел его. Вы знаете, он страшен. Я сам его боюсь».
* * *
Здание Института древней и древнейшей истории в Берлине было полностью уничтожено бомбардировками английской авиации в марте 1942 года. Погиб весь архив института, множество ценнейших экспонатов, хранившихся в запасниках и фондах. Был также уничтожен виварий, где сотрудники института проводили опыты по евгенике. Записи результатов опытов также сгорели.
…Наутро Хоштария снова взял мольберт. И начал рисовать – святую Инессу. Впервые за долгие дни он рисовал не мальчика, а женщину. А когда закончил – понял, что на него смотрит следовательница Скворцова. Бред какой-то…
3. Матвей Черкасов
Небольшой зал полуподвального ресторанчика был окутан сумраком. Ноябрь, слякоть, а здесь – огонь в камине и свечи на столах.
- Знаете, Надежда Николаевна, мне чрезвычайно нравится то, что наши вечерние посиделки входят в традицию.
- Не входят. Мы встречаемся всего второй раз.
- Ну, да. Но, рассуждая логически, тенденция, однако.
- Матвей, не надо. Ваше ерничание меня огорчает.
- Как вы это хорошо сказали…. Ладно, не буду. Давайте, лучше расскажу вам что-нибудь интересненькое на интересующую нас обоих тему, сказочку какую-нибудь. В духе незабвенного Михаила Афанасьевича Булгакова.
- А он здесь при чем?
- А у нас здесь все при всем.
Когда Матвей начал свой рассказ, Надежда Николаевна внезапно ощутила себя литератором Максудовым из любимого булгаковского «Театрального романа». Перед ней вдруг открылась волшебная коробочка, где маленькие фигурки разыгрывали театральное действие. Вот они сидят в профессорских креслах под электрическими шарами и пьют чай. Вот кто-то в длиннополой шинели с маузером на боку идет по занесенной снегом железнодорожной платформе... То ли таким был бархатистый, завораживающий голос Консультанта, то ли у нее разыгралось воображение, но происходящее она видела столь ярко и четко, что не увидишь ни по какому телевизору, даже с жидкокристаллическим экраном...
Колокольчик с подвязанным язычком глухо задребезжал. Одновременно замигали красные и зеленые огоньки в стеклянных глазах чучела совы, восседавшего рядом со звонком. Вислоухий пес, лежавший на своем любимом месте, на коврике под дверью, тихо, но внятно произнес: «гафф» и зарычал, глядя на сову с разноцветными глазами. В прихожей появилась девушка в накрахмаленном переднике и в косынке, повязанной на манер, как убирают волосы сестры милосердия.
Медицинская девушка цыкнула на пса: «И думать не смей! Помнишь, как тебе попало за сову... И профессор ругался. Я в другой раз эту сову к чучельнику не понесу».
Пес примирительно заурчал, застучал тощим хвостом по паркету прихожей и стал снова думать свою нескончаемую собачью Мысль...
Колокольчик потренькал еще раз. Зина отперла дверь.
- Профессор дома? - спросил небольшой человек в потертом пальто и котелке, – Моя фамилия Перстеньков, зовут Николай Константинович. Мы с профессором Преображенским коллеги.
Зина приняла у него котелок и пальто и жестом пригласила пройти в кабинет, хозяин которого уже шел навстречу посетителю.
- Да, да, жду, - протрубил профессор, - Зина, чаю, пожалуйста!
Через полчаса они уже курили профессорские сигарки, уютно устроившись в кожаных креслах.
- Просил бы вас, профессор, о небольшой консультации, – сказал Перстеньков. – Осведомлен о Ваших впечатляющих опытах по пересадке человеческого гипофиза собаке.
- Но, как Вы, должно быть, знаете, эксперимент закончился неудачей. Произошла деградация подопытного животного, - перебил Перстенькова профессор.
- Ну что вы, - горячо возразил Перстеньков, я был на демонстрации эксперимента в университете. Он даже пел и плясал...
- Вот-вот, пел и плясал... А сейчас лежит в прихожей на своей подстилке. Да вы встретились, должно быть.
- Да, встретились. Очень милый песик... По крайней мере, ваш эксперимент, профессор, куда чище и безопаснее, чем навязчивая идея некоторых наших коллег скрестить человека и обезьяну. Вы только представьте себе, соитие женщины с шимпанзе. А в Сухуме, вообразите, очередь образовалась из экспансивных дамочек – хотели принять участие в эксперименте. Но там, я знаю, все было строго: только проверенные доброволки, по комсомольской путевке... Но ведь надо было шимпанзе уговорить – вот в чем загвоздка...
- Не захотел?
- Не захотел, паршивец! Так что создавать Нового человека – «homo perfectus» - «человека совершенного», обладающего невиданными свойствами, выносливого, дисциплинированного, обладающего звериным чутьем и другими качествами Зверя, наряду с человеческим интеллектом, - вот задача, которую предстоит решать нашей пролетарской евгенике. И я надеюсь, что моя лаборатория сумеет сделать решающий шаг...
- А вы уже начали? – покачал головой профессор Преображенский.
- Начали! – жарким шепотом откликнулся Перстеньков, - Сначала пытались вывести животное, способное давать запасные части для человеческого организма – почки, печень, а может быть, чем черт не шутит, само сердце... Потом на конечности бы перешли. Хотя исходный материал конечности не очень-то позволяет...
- А что за материал?
- Да вы знаете, верно: медицинская сускропа, сиречь попросту чистая свинья. Она по всем физиологическим характеристикам ближе всего стоит к человеческому организму. А если воздействовать на ткани сускропы инъекциями живой человеческой крови, может быть, удастся вырастить такие клетки, которые я назвал «корневыми», а из них потом мы предполагаем выращивать целые органы. Причем использовать можно на основе клеточного материала сускропы и клетки особо ценных человеческих экземпляров, тем самым, улучшая качество создаваемого продукта. Помните мечту философа Федорова? Ее еще поэт Маяковский назвал «мастерской человеческих воскрешений»...
- Я нынешних пиитов понять не могу – больно мудрено излагают... Да. Но это пока еще далеко от евгеники, которая предполагает выращивание цельного человеческого существа...
Перстеньков внимательно посмотрел на профессора, как бы прикидывая можно ли пойти на шаг дальше и приблизить беспартийного специалиста, коим был профессор Преображенский, к секретам или даже тайнам, к которым не были допущены даже члены РКП с дореволюционным стажем. Но профессиональные чувства пересилили и он, сглотнув внезапно образовавшийся в горле ком, сказал:
- А мы уже сделали...
- Что сделали? – также полушепотом, как бы осознавая значимость момента, спросил Преображенский.
- Существо... Зверя... Пока in vitro, конечно, - прошептал Перстеньков. – Корневые клетки – от сускропы и от человека – особо ценного для партии и для дела мировой революции... А кормить его приходится чистой кровью. Человеческой.
- Где же вы берете столько доноров для своего гомункулуса?
Перстеньков помолчал, потом обвел взглядом кабинет, будто в поиске неведомого соглядатая и, наконец, решившись, вынул из внутреннего кармана пиджачной пары бумагу, которая даже издали, производила впечатление государственной и даже секретной.
- Вот, - хрипло сказал Перстеньков. – Бумага!
Преображенский осторожно развернул хрустящий лист. Тусклая машинопись гласила: «В Политбюро ЦК РКП(б)». «секретно», «вкруговую». Дальше излагалось то, что только что рассказал профессору Перстеньков. Но главным было не это. Главное – резолюция толстым красным карандашом: «ОГПУ и Наркомздраву! Накормить Зверя!» и неразборчивый размашистый росчерк подписи. Этим же карандашом были зачеркнуто слово «вкруговую». Решение было принято окончательное и единоличное...
- А кто этот нужный партии и мировой революции человек? – как бы невзначай спросил Преображенский.
- А вы не понимаете? – испуганно поинтересовался Перстеньков.
- Нет, - честно сознался профессор.
Перстеньков неопределенно махнул рукой в сторону окна, выходившего на Храм Христа Спасителя и Кремль.
- Он... Он - там, на Красной площади. Его ткани сохраняют профессора Воробьев и Абрикосов.
Профессор Преображенский ошарашено смотрел на своего собеседника... К нему, стуча когтями, неспешно подошел пес и положил мохнатую морду профессору на колени. Карие собачьи глаза смотрели прямо на него, не мигая.
Рассказ закончился. Магия волшебной коробочки, повитав еще немного в воздухе, куда-то ушла. Черкасов потянулся к остывшему чаю, понимая, что произвел впечатление. Надежда чувствовала, что щеки у нее разгорелись румянцем. Она приложила к лицу холодные ладони и почти прошептала: «А дальше... Что было дальше?..» Черкасов усмехнулся: «Ну, чтобы понять, что было дальше, надо сначала узнать, что было раньше, за год до этого...»
Салон-вагон, заскрежетав, дернулся и остановился. Под потолком раскачивалась и мигала, набухая тусклым светом, электрическая лампочка. В тамбуре зашумели, затопали: – «Приехали! Станция Герасимовская!».
За окном смутно белела железнодорожная платформа, по которой расхаживал человек в длиннополой шинели с маузером на боку. Иосиф вместе со всеми спрыгнул на перрон, жадно вдыхая морозный воздух, пропитанный паровозным дымом и чем-то еще сугубо железнодорожным.
К станции подогнали блестевшее черным лаком английское чудо техники – автомобиль-снегоход, у которого вместо задних колес были гусеницы, а передние колеса заменяли широкие лыжи. Человек в длинной шинели пригласительно махал руками у лаковой дверцы чудища, заманивая в теплое кожаное нутро кабины.
- Нет, пусть там Вожди едут, - сказал Иосиф, вложив в это слово «важды» весь свой плебейский кавказский акцент, которым он пользовался для того, чтобы передать свою иронию, - Мы что? Мы люди маленькие. Технический аппарат. Не привыкли кости греть в дороге. Пусть эти вожди там едут...
И пошел, загребая глубокий снег бурками, к выстроившимся неподалеку розвальням, только что мобилизованным в ближней к станции Герасимовская деревне Ям.
Дорога была недолгой. Сквозь строй вековых сосен слегка светилось морозное январское небо. Иосиф поплотней закутался в короткую мохнатую доху, которую вывез еще из сибирской ссылки, завязал под подбородком длинные уши пушистой ушанки.
Дом Рейнбота пылал всеми электрическими окнами. У подъезда процессию встретил все тот же комендант с маузером, помог спрыгнуть членам делегации с подножки снегохода. В вестибюле стояла Крупская с красными сухими глазами. Чуть поодаль сбились в кучку врачи.
В полном молчании они поднялись по лестнице, зашли в зал и выстроились в ряд. Старик лежал на столе уже обмытый и прибранный, голова чуть наклонена, рот в страдальческой гримасе, рука сжата в кулак. В стороне, пыхтя и отдуваясь, что-то белое размешивал в тазу скульптор Меркуров, срочно вызванный снимать посмертную маску.
Молчание продолжалось, только кто-то всхлипнул, и кажется, Калинин легким шепотом бормотал что-то похожее на молитву.
Иосиф, немного помедлив, вышел из молчаливого ряда, и пошел к одру. Постоял, всматриваясь в прижмуренные глаза Старика, потом вдруг, повинуясь чему-то древнему, вечному, шагнул к изголовью, обеими руками поднял голову покойника и крепко поцеловал его в колючие губы, как будто хотел вобрать в себя последний выдох ушедшего навсегда Вождя.
Соратники все так же молча стояли и глядели на этот непонятный ритуал.
Возвращались, когда уже светало. Дзержинский под толчки старого салон-вагона набрасывал в блокноте список комиссии по организации похорон.
- Красин предлагает заморозить! - жарким шепотом сказал он на ухо сидевшему рядом Иосифу, – Чтобы пролетарии всех стран могли всегда видеть бесценный образ великого Вождя. Только как быть летом, охлаждать заморозку нечем.
- Надо среди медиков поискать. Профессора Абрикосов, Воробьев, они занимались бальзамированием. У нас в Виннице, между прочим, уже пятьдесят лет сохраняется тело хирурга Пирогова. Правда, сам не видел, но говорили, что вполне пристойного вида, - вступил в разговор до поры молчавший Каменев.
- Я где-то слышал, что надо кровью поливать. Свежей. И вовнутрь тоже, - вдруг бухнул басом ранее безмолвный комендант в длинной шинели, чудом затесавшийся в салон.
Все замолкли. Иосиф уставился своим самым страшным желтоглазым взглядом на рябоватое лицо коменданта. Тот смутился и залился краской.
- Да я так, ничего, слышал только, - пробормотал он и вышел из салона, стукнув лакированной деревянной кобурой маузера о косяк.
День четвертый, 16 декабря
1. Надежда Скворцова
Ночью Надежде Николаевне приснился детский кошмар. Взрослая советница юстиции обладала счастливой способностью не тянуть в ночные сны ужасы рабочего дня – ни обгоревшие косточки извлеченных из ямы красноярских мальчишек, ни спортзал школы №1 в Беслане, где она побывала с бригадой Генпрокуратуры. Зато ей снились американские фильмы-катастрофы, где она неизменно оказывалась не по сю, а по ту сторону экрана: убегала от цунами, преодолевала последствия глобального потепления или падала с крыши небоскреба, захваченного террористами, и ждала, когда ее подхватит мускулистая рука героя, барражировавшего на полицейском вертолете...
Но этот кошмар был именно детский. Их, третьеклассников, принимали в пионеры в Траурном зале музея Ленина. Отряд выстроили в линейку перед посмертной маской Ильича. Сверху свисали флаги с траурными лентами. Было очень страшно. Надя стояла прямо напротив мертвой маски, держа красный галстук, как салфетку, на согнутой руке. Они хором произнесли «торжественное обещание», потом старшие пионеры принялись за дело. Наконец, прыщавый семиклассник повязал ей галстук, больно прищемив выбившуюся из под заколки прядку волос. Надя до мурашек в ногах боялась, что сейчас ее подведут к маске и заставят целовать вождя в пыльные гипсовые губы. К счастью этого не случилось. Но испытания на этом не закончилось. Одноклассников – вернее, всю «параллель» - «ашников» и «бэшников» - построили парами, и повели на Красную площадь в Мавзолей.
Надя крепилась, пока не увидела светящуюся изнутри голову в саркофаге. Тут она крепко зажмурила глаза и ухватилась за рукав своей «пары» - хулигана Антона Дроботенко, и так и не открывала глаз, пока детская процессия не выбралась наверх, к Кремлевской стене...
Потом она много размышляла, зачем советских детей так упорно приобщали к теме смерти. Она и сама читала со школьной сцены стихотворение Багрицкого про смерть пионерки Вали-Валентины, отказавшей надеть «свой крестильный, маленький золоченый крест». Приподнимаясь от усердия на носочки, она звенящим голосом читала про то, как молодость водила в сабельный поход и бросала на кронштадтский лед. «Но в крови горячечной поднимались мы, но глаза незрячие открывали мы», - читала она. Но следующие строки ей совершенно не нравились, и она произносила их тихо: «Вырастай содружество ворона с бойцом, наливайся мужество сталью и свинцом»... «Вот еще, дружить с птицей, которая только и ждет, что расклевать твои косточки, - думала она, – вот уж извините-подвиньтесь! Кыш, гадская тварь!»
Надежда Николаевна ненавидела смерть и сражалась с ней, как сражаются врачи, выталкивая ее за предназначенные человеку пределы. Только врачи боролись с физическими болезнями, а она с социальными - с убийствами умышленными и по неосторожности, суицидами и отравлениями плохой водкой. Правда, она не имела возможности предотвратить смерть, приезжая на место происшествия, когда та уже поработала...
Утром она проснулась с тяжелой головой и решила действовать испытанным методом замещения: стала дозваниваться до лаборатории Мавзолея, которая теперь называлась Центром биомедицинских технологий. Она попросила организовать ей встречу с кем-нибудь из опытных работников так называемой Мавзолейной группы, которая непосредственно занималась сохранением тела Ленина.
Вопреки общераспространенному представлению, институт этот располагался далеко от хранимого им клиента – на Маяковке. Ее встретил человек лет 60-ти, облаченный в белый халат, и представился Григорием Григорьевичем. «Ну-с, что привлекло к нам внимание Генеральной прокуратуры? – бодро поинтересовался он, когда усадил гостью за обширный стол, на котором громоздились какие-то папки и альбомы. В его манерах было что-то, раньше называвшееся «жовиальным». Впрочем, Надежда хорошо знала этот тип людей – именно такими «жовиальными» были почти все ее знакомые судмедэксперты и патологоанатомы. Видимо печальный предмет занятий компенсировался повышенной активностью и юмором.
- Есть несколько вопросов, - с деловым видом начала Надежда Николаевна. – Но может быть вы в начале немного расскажете о вашей работе, ведь когда еще доведется попасть в такую... – она замялась, - святая святых.
Григорий Григорьевич подвинул к ней стопку альбомов.
- Наша задача, - говорил он, – сохранение тела Владимира Ильича Ленина теми методами консервации, которые еще в 20-х годах прошлого века были разработаны профессорами Абрикосовым, Воробьевыми и усовершенствованы отцом и сыном Збарскими. Суть метода раскрывать не буду и в лабораторию не поведу к нашим ваннам и каталкам. Но суть в том, что тело пропитывается неким составом, который позволит сохранять ткани умершего еще, наверно, лет сто. Причем сохраняется гибкость членов трупа, создается впечатление, что он – почти как живой. А наша задача – время от времени снова перекладывать тело в раствор, да поправлять огрехи – иногда может пятно выступить или какая-нибудь мышца на лице провалится. Вот, посмотрите рисунки – 81 год мы боремся с неизбежным тлением, стараемся поддерживать тело в достойном состоянии.
- Помните, «Итоги» писали, что соратники вождя были уверены, что в 1921 году российский дипломат-большевик Леонид Красин уже тогда гениально предвосхитил идею клонирования: "Я уверен, что наступит момент, когда наука станет так могущественна, что в состоянии будет воссоздать погибший организм... когда по элементам жизни человека можно будет восстановить физически". Как вы думаете, такие попытки когда-либо предпринимались?
- Ну, что вы?.. – ученый укоризненно покачал головой. – Мы же с вами на серьезном уровне разговариваем, о серьезных вещах. Конечно, нет!
- Но в принципе это возможно?
-Думаю, в принципе, да. ДНК довольно стойкая вещь, она сохраняется в тканях очень и очень долго даже при менее благоприятных условиях. Пока хоть маленький кусочек тканей существует – существует и такая возможность.
- А скажите, Григорий Григорьевич, - уже смущаясь, спросила Надежда Николаевна, - Он у вас весь... настоящий?
Биолог довольно захохотал:
- Так и знал, что вы зададите этот вопрос. Да настоящий он, настоящий. Только без внутренних органов, никто не знает, где они сейчас, пропали много лет назад, и, извините, без мозгов. Еще в 24-м году мозг препарировали, разделили на тонкие дольки и каждую забрали в стекло для изучения гениальности. Работали многие, в том числе – доктор Фогт, отыскавший «пирамидальные клетки». Он продолжил потом свои труды в фашистской Германии. Был создан целый институт мозга – и это прекрасно. Многих наших вождей расстраивал и пугал тот факт, что вес ленинского мозга оказался весьма невелик, всего 1 300 грамм. Сравнивали потом с мозгом Луначарского, Мачковского, Павлова, Клары Цеткин. Подсчитывали извилины и замеряли глубину. Но кроме следов кровоизлияния ничего не нашли. В конце концов, пришли, конечно, к выводу, что Ленинский мозг обладает «особо сложным рельефом и своеобразной конфигурацией борозд и извилин». Ну, а где ваш главный вопрос, так сказать, прокурорский? Может быть у вас претензии по 90-м годам, когда государство прекратило финансирование и нам пришлось вместо Хо Ши Мина и Саморы Машела бальзамировать усопших «новых русских», бандитов всяких».
- Сейчас будет вопрос, - успокоила его Надежда Николаевна. – Скажите, Григорий Григорьевич, а не применялись ли при бальзамировании или при дальнейшем сохранении тела препараты крови или просто свежая кровь?
Биолог почесал переносицу:
- Нет, я ничего об этом не слышал. Мы ведь наоборот боремся со всеми скоропортящимися субстанциями. А кровь – она, как известно, быстро свертывается, забивает сохранившиеся капилляры... Нет, кровь в нашем деле ни к чему.
- Но рассказывают, что были какие-то эксперименты... – спросила Надежда.
- Надо посмотреть в архиве, но... не ручаюсь, - покачал головой биолог.
- Я вам оставлю свою визитку, - сказала Надежда, – вот, тут все – рабочий, и домашний, и мобильный.
Телефон зазвонил, когда она входила в свой кабинет на Дмитровке.
- Есть, Надежда Николаевна! – сказал Григорий Григорьевич, – Была кровь! Только не для сохранения тела, а для экспериментов, которые проводили сотрудники ВИЭМа – Всесоюзного института экспериментальной медицины. Они тогда черт-те что выделывали, пылись скрестить человека с шимпанзе, все человеческую природу улучшали. И сотворили некий субстрат – или по-современному сказать – банк клеток, в том числе, клеток великих людей. Вот для этого нужна была чистая свежая кровь. Не могу сказать точно, но инъекции этих клеток, которые в ВИЭМЕ называли «корневыми», а теперь, пожалуй, назвали бы «стволовыми», делали некоторым кремлевским руководителям, а также экспериментировали на красноармейцах. Даже в войну, когда наше хозяйство эвакуировали на Восток, один вагон в эшелоне выделили для этой программы. Но потом этот эксперимент, кажется, заглох – слишком много донорской крови требовалось, да не простой, а определенной редкой группы, а главное – молодой.
- Вот так, доклад закончил, - съязвил напоследок Григорий Григорьевич.
Надежда сидела ошеломленная. Догадки мелькали одна за другой.
- Спасибо, Григорий Григорьевич, с чувством сказала она, – Вы сами не знаете, как вы мне помогли!
2. Вадим Авдеев
Загудел аппарат внутренней связи.
- Надежда Николаевна, - прощебетала в трубку секретарша замгенпрокурора, - вам тут факс пришел из какого-то научного центра. Зайдите в приемную Виктора Ивановича. Надежда сорвалась с места и, не дожидаясь тихоходного лифта, ринулась по лестнице на руководящий этаж, рискуя сломать каблук. Своего факса у нее не было, приходилось давать номер приемной начальства. Как, впрочем, не было и выхода в Интернет «в целях недопущения несанкционированного доступа», и чтобы получить, или отправить e-mail, надо было бежать со своей дискетой в специальную комнату и записываться в специальную книгу. Информационная безопасность!
Надежда плюхнулась в глубокое кожаное кресло прямо в приемной и начала жадно читать. Факс состоял всего из двух страничек. Кавер-пейдж была исписана интеллигентным профессорским почерком: «Уважаемая Надежда Николаевна! Посылаю то, что мои ребята успели нарыть в лабораторном архиве. Надеюсь, это Вам пригодится. С глубоким почтением, профессор Г.Г. Радоманский.
P.S. Обратите особое внимание на 4-й участок! Там и сейчас можно кое-что найти по Вашей теме. Г.Р. ».
«Ну, Григорий Григорьевич, ай молодца!», - подумала Надежда и принялась рассматривать присланную им копию документа.
Это был приказ по Главному управлению лагерей НКВД, выправленный по всей форме. Наискосок тянулась бледная надпечатка: «рассекречено».
В приказе значилось: «Во исполнение распоряжения наркомвнудел № ГЯ-264\583 от 15.05.34. приказываю:
начальнику Волгостроя т. Берману предоставить группе т.Перстенькова все необходимые условия для работы по выполнению спецзадания партии и правительства СССР.
Разместить группу т.Перстенькова на 4-м участке строительства. Обеспечить группу до 3-х человек котловым довольствием по норме вольнонаемных сотрудников.
Привлечь к забору необходимых биологических материалов контингент ЗК до 17 лет.
Ответственность за исполнение возложить на старшего майора ГУГБ НКВД Афонина.
Подпись: За начальника ГУЛАГ Фельдман».
Надежда не заметила, как в приемной появился сам Виктор Иванович.
- Ну, что сидишь, иди, докладывай, - сказал он и потопал своими слоновьими ногами в кабинет.
- Что у тебя там? – преувеличенно строго спросил Кузнецов, – Нашла кровососов?
- Есть версия, Виктор Иванович, что к похищению мальчиков и забору у них крови причастны мистические секты. Не сатанисты, а кто-то более оригинальный. По этой версии расследование ведется, - доложила Надежда.
- Что-то я не слишком верю во всю эту мистику, - поморщился Кузнецов, - За каждым шаманом или проповедником надо искать, прежде всего, грубый и понятный материальный интерес.
- Вот именно это я и хотела сказать, - поддержала начальника Надежда Николаевна, – Вот, гляньте, - протянула она ему только что полученный факс.
- Дела давно минувших дней, - пробурчал Кузнецов, перебирая бумаги.
- И вовсе нет! – с жаром возразила Надежда, – Здесь речь идет об экспериментах по созданию, если хотите эликсира жизни, причем хорошей жизни. Эти ученые-биологи пытались с помощью молодой и чистой крови создать клеточный субстрат, с помощью которого можно было бы лечить неизлечимые болезни, например, рак, омолаживать дряхлеющие организмы и вообще улучшать человеческую породу. Уже тогда это имело большой практический смысл. А сегодня... Вы слышали о стволовых клетках? - спросила она.
- Как все. Что-то слышал, - неопределенно пошевелил в воздухе пальцами Кузнецов.
- Так вот, лечение стволовыми клетками сегодня вошло в моду. Частные клиники как грибы растут. И приносят большие деньги. Очень большие. А здесь мы имеем дело с многолетней традицией использования препаратов крови для получения таких клеток высокого качества. Стоит игра свеч, как вы думаете? - запальчиво говорила она.
- Ну, я ж тебе говорил, что не верю я в эту мистическую лабуду, - примирительно прогудел Кузнецов, – Вот ты выявила мощный материальный интерес – и этому я верю!
- Надо понять, где и кем все это делается, и по чьему заказу, – твердо сказала Надежда.
- Вряд ли этим занимаются в городе, наверняка эти алхимики орудуют где-то рядом, в Подмосковье. Кстати, что это за «четвертый участок»? Где это?
- Будем искать, - коротко ответила Надежда.
- Тебе потребуется помощь, - решительно сказал Кузнецов. - Я сейчас позвоню в управление МВД областному генералу. Пусть выделит опытного опера потолковее. Иди к себе и жди!
Ждать пришлось недолго. Через полчаса Надежде перезвонил майор Авдеев из областного управления МВД и предложил встретиться. Надежда попросила его подъехать к прокуратуре.
- Не-а, - ответил майор Авдеев, – пока я буду по кругу по пробкам пробираться, битый час пройдет. Да и мой москвиченок с «колхозными» номерами от ваших чугунных ворот погонят. Ты, Надежда Николаевна, лучше выйди из своего замечательного здания, прогуляйся до Тверской, а там мимо мэрии – Никитников переулок, аккурат к нашей управе.
«Ну и наглец и... не джентльмен», подумала Надежда, но согласилась. В самом деле, время дорого.
Они повстречались у подъезда областного управления ровно через 15 минут. Областной опер оказался неуклюжим парнем лет 30 с торчащими во все стороны вихрами.
- Вадим, - представился он.
- Надежда Николаевна,- сухо ответила она. Все-таки у нее на одну звездочку больше, чем у подмосковного Мегрэ.
- Вот и транспорт, - Вадим распахнул дверцу красного «москвича» с подмосковными номерами.
- Вы знаете, куда ехать? - удивилась Надежда.
- Начальство сказало, что речь идет о 4-м участке на строительстве канала Москва – Волга. А сейчас я вам фокус покажу, - засмеялся майор, разворачивая большеформатную карту. – Вот, изволите ли видеть, схема Мытищенского района, канал, водохранилище... А здесь, на берегу – мелкими буквами что?
Надежде пришлось доставать очки. «Пос. 4-й участок», - изумленно прочитала она. Вадим наслаждался произведенным впечатлением.
- Фирма веников не вяжет, - откровенно похвалился он.
- Так что, едем в Мытищи, на Ярославку? - примирительно спросила Скворцова.
- И вовсе нет, - продолжал упиваться успехом Вадим. – Со стороны Мытищ не подберешься – нет ни дорог, ни проселков. Мы поедем по Дмитровке, вот здесь, свернем на бетонное кольцо в сторону Ярославки, пересечем канал – а тут уже замечательная дорога направо вдоль берега, прямиком до места назначения.
Из города выбирались долго, Дмитровское шоссе, как всегда, было забито тяжелыми грузовиками и легковушками дачников, стремящихся на природу. Наконец, вырвались на оперативный простор. Мотор «москвичонка» выдавал все, что мог. Проехали Трудовую-Северную, Икшу – классические дачные места. За правым окном раскрывались бурые от осенней травы склоны и перелески, мелькнула тусклым металлом вода канала имени Москвы. Надежда как будто забыла о цели неожиданного путешествия и впитывала в себя летящий навстречу ветер странствий...
Свернули на узкий мост через канал, который уходил двумя ровными береговыми линиями на Север.
- Даже трудно себе представить, что все это было сделано кайлом да лопатой, - мрачно сказал Вадим. – Там дальше на берегу крест стоит в память о тех, кто строил это фараонское сооружение. Хотя, конечно красиво.
И фальшиво промурлыкал из кинофильма «Волга-Волга»: «И по Волге, свободной навеки, корабли приплывают в Москву...»
- Я в детстве этот фильм просто обожал, Письмоносица Стрелка, бюрократ Бывалов. Композитор Дуня, он же Исаак Осипович Дунаевский... - Вадим рассказывал, не отрывая глаз от дороги, которая могла бы быть менее ребристой и тряской.
- А меня Бог миловал – чувствовала, наверно, что все это на крови, - тихо ответила Надежда.
Дорога стала совсем пустынной. Справа – вода. Слева – редкие особнячки, явно не для «среднего класса». Впрочем, оба они – и майор милиции, и советник юстиции даже до этого вожделенного «среднего класса» явно не дотягивались.
Наконец мелькнул указатель: «Поселок 4-й участок». Вадим притормозил.
- Надо осмотреться, - деловито сказал он.
Осматриваться было особенно нечего. Ближе к урезу воды чернело несколько полуразвалившихся домиков, видимо сохранившихся с довоенных времен. Зато выделялось странное сооружение этажа на четыре, обшитое состарившимся и приобретшим от времени и от дождей какой-то серо-перламутровый оттенок деревом. От времени же дом как будто бугрился и извивался, и казалось, что он превращался из прямоугольного строения в какое-то органическое существо, часть живой природы.
- Ну что ж, понятно, - пробубнил Вадим, - перед нами, наверняка бывшая контора участка. Барак – не барак, в несколько этажей с дровяным отоплением и с туалетом на 15 очков поодаль.
- Должно быть, здесь размещалась группа Перстенькова со своими шприцами, пробирками и канюлями, - вслух стала размышлять Надежда Николаевна. – А давайте заглянем внутрь, здесь, кажется, до сих пор люди живут, - приметила она развешанное рядом со странным домом белье.
Внутри была скрипучая лестница наверх (на первом этаже ни одной двери не наблюдалось). Они поднялись на второй этаж, постучались наугад в дверь, когда-то обитую рыжей клеенкой, которая давно уже потрескалась, и из-под нее во все стороны торчали клочья войлока.
Дверь открыла маленькая старушка, в первые мгновения Надежда приняла ее за девочку лет 10-ти.
- Вам кого? - прошелестела старуха.
- Нам бы поговорить, мы из милиции, - Вадим протянул ей свое удостоверение, которое старушка вряд ли смогла бы разглядеть в полутемном коридоре.
Они гуськом, вслед за хозяйкой, вошли в аскетически обставленную комнату. Ее стены тоже клонились в разные стороны и бугрились под старыми обоями в зеленый цветочек.
- Как звать Вас, хозяйка? – продолжил знакомство Вадим, когда все расселись на колченогих стульях вокруг такого же шаткого стола посреди комнаты.
- Анна Марковна, - прошелестела она. – А зачем я милиции понадобилась на старости лет?
- Вот именно потому, что на старости лет, - не упускал оперскую инициативу Вадим. – - Вы давно здесь живете? Наверно, много знаете, многое повидали...
- Да уж, с 34-го года. Как строительство затеяли, я была вольнонаемной. При органах...
- А не припомните ли, Анна Марковна, был ли здесь медпункт, вернее, не медпункт, а где кровь брали? – вступила в разговор Надежда.
Старушка пожевала губами:
- Да вот здесь, как раз, в этих комнатах. Здесь кровушку отбирали. Приводили зеков со всей стройки, в основном молоденьких. И я тут санитаркой работала, у профессора Николая Константиновича, мыла, убирала, шприцы кипятила.
- Сколько ж вам было лет, - изумилась Надежда Николаевна?
- Да четырнадцать всего. Но уже работала.
- Значит вам... – пошевелил губами, подсчитывая, Вадим, - должно быть... э-э-э... 85 лет???
- Да я уж и не считаю, - ответила Анна Марковна. – Доживаю век.
- А в этом доме кто еще живет? – продолжал опер.
- Да почти никого не осталось. Все старые померли, теперь одни пришлые. Ведь когда строительство закончилось, контору закрыли, сюда людей жить пустили. А на третьем этаже – сельсовет. Так и назывался – сельсовет «4-й участок». Я и там потом работала, заведовала столом записи актов.
- А сегодня много народу в поселке живет?
- Да нет, из прежних – только те, кто в старых бараках. А новые, которые в коттеджах – те не наши, из Москвы на субботу-воскресенье приезжают. Ну и летом, конечно. Ведь здесь раздолье – и лодки, и яхты приплывают. Еще больница есть. Частная. Вон в том леске. Только там забор высокий, с колючкой. Приезжают большие черные машины, уезжают. Говорят, даже правительство бывает, депутаты. Да нам-то что, мы живем, как жили – мы их не трогаем, а они нас...
«Стоп!» - сказала сама себе Надежда. – Вот это уже горячо – больница, большие машины, депутаты... Вполне могли разместить центр по клеточной терапии. И недалеко от Москвы, и место довольно глухое. Надо за этой частной больничкой понаблюдать.
- Ну что ж, Анна Марковна, спасибо за рассказ, вы нам очень помогли, - стала прощаться Надежда.
- А чего приезжали-то, - недоверчивым голосом спросила старуха.
- Да вот обследуем берег, выявляем неразрешенные строения, если построено не по закону – положено сносить, - нашелся майор.
- Но за свой домишко вы не беспокойтесь, Анна Марковна,- поспешила успокоить старушку Надежда, заметив, что слова Вадима обеспокоили политически грамотную пенсионерку. – Ваш домик довоенный, под нынешние законы не подпадает. Так что живите в свое удовольствие...
Когда опер с прокуроршей вышли на улицу, у Надежды уже было готово задание для майора.
- Вадим, надо будет понаблюдать за этой больницей. Может быть, это как раз то, что мы ищем. Только надо осторожно, ни в коем случае нельзя привлекать местные органы, в том числе, участкового. Они наверняка подмазаны этими частными медиками, тем более, что сюда наведываются сильные мира сего. Сможете помочь?
- Так точно, госпожа-товарищ советник юстиции, - взял под воображаемый козырек Вадим.
- К пустой голове руку не прикладывают, - парировала Надежда. – Поехали в Москву!
3. Надежда Скворцова
На обратном пути Надежда Николаевна сделала вид, что дремлет. Агеев попытался было затеять разговор, но, наткнувшись на упорное молчание, смолк, слегка даже обидевшись. А Скворцовой очень надо было подумать «о своем, о девичьем». Хотелось понять, Матвей действительно стал ей так необходим? А она ему? И если так, то, что дальше? А если нет, то почему? Вот все эти «рассказки» – просто павлиний хвост фикстулящего самца, или пыль в глаза, которую пускает возможный фигурант, отвлекая внимание от дела.
Мы ведь и сами, сердито думала Надежда, университеты оканчивали, сами из истории чего-нибудь да помним. И воспоминания Тимофеева-Ресовского читывали. «Профессор Перстеньков»?… Или профессор Кольцов? Нет, скорее, один из его учеников и последователей, прикрываясь прозрачно намекающим псевдонимом, работал на четвертом участке.
Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский считал евгенику, которой занимались в институте Кольцова, особой темой, очень любопытной, и важной как для его собственной научной биографии, так и биографий очень многих ученых, которые начинали свою научную деятельность так же, как Тимофеев–Ресовский, в кольцовском институте. Практически все советские генетики вышли из кольцовской евгеники, как из гоголевской «Шинели».
Очень многие разветвления и подразделения современной биологии являются логическим следствием и развитием направлений деятельности кольцовского Института экспериментальной биологии.
Например, еще тогда, в 30-е годы, Кольцов пытался построить конкретные физико-химические модели хромосом и расположенных в них генов. В начале 30-х годов он представлял себе гены как боковые цепи длинных, периодически построенных макромолекул или мицелл, образующих основную постоянную структуру хромосом клеточного ядра. И ведь, в сущности, был прав - принципиальных изменений в молекулярной генетике не произошло.
Начиная с конца 30-х годов, Кольцов был в немилости: его обвиняли в евгенике. Сам Тимофеев-Ресовский никогда евгеникой не увлекался, считал, что «улучшением человеческой породы никакие человеческие ученые по смыслу дела самого заниматься не могут. Свиновод совершенно знает, чего он хочет от своих свиней и в каком направлении ему хочется улучшить свое свинство. Это же знает и скотовод о своем рогатом скоте. А скажите пожалуйста, кто знает, как нужно и в каком направлении улучшать человечество? Нет таких людей. И у каждого действительно крупного человека свои представления об улучшении людей и лучших породах людей. Да и нужны ли человеку как «царю природы» улучшения? Всякие люди нужны, по-видимому, и глупые, и плохие люди — все нужны человечеству. Во всяком случае, как улучшать человечество — это не человечье, а Божье дело. Что-то сверхчеловеческое может этим заниматься. Свиньи не могут улучшать свою породу. Каждая свинья думает, что она лучшая свинья. Это же наблюдается часто и в пределах человечества».
Однако всегда, а особенно сейчас, такие эксперименты были и есть в моде. Стремление приумножать потомство крупных и интересных людей, стремление приуменьшать потомство от различных, явно отрицательных человеческих личностей – что это, как не евгеника. «Добрая» наука, оберегающая человечество от наследственных сумасшедших различных сортов, дегенератов, уродов, калек. Спартанцы просто бросали таких младенцев в пропасть…
Хотя сам же Тимофеев-Ресовский считал, что спорить против такой евгеники — «довольно дурацкое занятие. Вряд ли найдется человек, который сознательно будет говорить, что да, приумножать количество шизофреников — очень полезное дело, или количество наркоманов, скажем».
Что ж, с этим Надежда Николаевна спорить тоже бы не стала. Она-то знала, сколько несчастных уродцев, обреченных влачить самое жалкое существование появляется на свет ежегодно. Почти все ведь – в неблагополучных семьях. В благополучных-то семьях раньше, родись у них больной ребенок, и лечить будут, и сиделку приставят, и в интернат отдадут специальный, на реабилитацию и социальную адаптацию. Это хорошо? Вырастет дитя, будут у него свои дети – и снова по замкнутому кругу? Сейчас богатеньким легче: анализы, пренатальная диагностика, генетические риски… Они больного и не захотят рожать.
Значит, против отрицательной евгеники разумный человек ни одного разумного слова сказать не может.
А о положительной? В смысле «увеличения количества потомства от высокоценных личностей»? Как сейчас модно – банк спермы. Захотела дама иметь дитя, пришла в банк – нате, рожайте. Вот здесь физики, химики, математики, напротив – музыканты, артисты, поэты. Кого желаете? Пушкина? Нате! Ха! Разве дети Льва Толстого стали писателями? Внуки? Нет, они все интеллигентные и милые люди, образованы и не без способностей. Конечно, это лучше, чем несчастное дитя с алкогольным синдромом. Чем даун,… Чем многое другое…
« Дело в том, - писал все тот же Тимофеев-Ресовский, - что, как известно, человек, в качестве генетического объекта будучи, в общем, скорее неудобным, удобен в двух отношениях: во-первых, это наиболее изученная скотинка».
Что ж сказано цинично, но – верно. И анонимный профессор «Перстеньков» вполне мог экспериментировать на четвертом участке с любым подходящим материалом. Там было много «скотинки» с самыми разными группами крови, чистыми и нечистыми. А если эксперимент не заглох, не закончился? Если он идет, то какой? В чем суть? В евгеническом улучшении природы человека, или нечто более прикладного характера? Во всяком случае, ответ скоро будет.
- Матвею такая циничность понравилась бы, - подумала Надежда. – Маловато стало в нашей жизни романтики. Большевики, например, свято верили в светлое будущее, пошли на беспрецедентное для своего атеистического времени решение сохранить нетленным тело Ленина на века. Соратники вождя были уверены, что спустя десятилетия наука шагнет настолько далеко, что Ильича рано или поздно оживят, и он вновь возглавит возмужавший мировой пролетариат. А мы? Для нас сверхчеловек – миллиардер на горных лыжах.
4. Матвей Черкасов
Черкасов позвонил по мобильному часа в четыре.
- Надежда, сегодняшний вечер у вас свободен?
- Здравствуйте. Я вас тоже рада слышать. Сегодняшний вечер у меня… не то, чтобы свободен, но я могу его освободить. Смотря для чего.
- Необходимо поговорить. По нашему делу. И лучше – у вас дома.
- Почему у меня дома?
- Объясню. Да не бойтесь вы, в самом деле! Грязно домогаться я вас не буду. Просто принесу чего-нибудь вкусненького, посидим, я вам расскажу кое-что, что вас, честное слово, заинтересует.
Скворцова подумала.
- Хорошо. В восемь. Я тут живу неподалеку, на Страстном. Там такой особнячок бывшего общества старых большевиков с бюстом ветерана партии Петрова, а прямо за ним дом постройки 30-х...
Надежда квартирой своей дорожила, невзирая за протекающие трубы с ржавчиной, закрашенной зеленой масляной краской. Она благодарила Бога за то, что после смерти родителей квартира осталась ей и больше всего боялась, что дом продадут какой-нибудь крутой фирме, а ее упекут на выселки куда-нибудь в Ананасово – Кокосово, откуда семь лет до центра не доскачешь...
- Чудно. Еда, напитки и свечи – за мной. За вами – только ваши чудесные глаза и ясный ум…
- Какие свечи? – не поняла Надежда, но Черкасов уже ушел со связи. И не просто ушел, а выключил телефон, тем самым, лишив Надежду возможности отменить или перенести встречу.
«Как это у него все ловко получается», - подумала Скворцова. Навязался к женщине в гости и исчез. Свечи какие-то пообещал.… Надежда внутренне улыбнулась: не сказать, чтобы перспектива провести вечер в компании с Черкасовым ее огорчала или пугала. В конце концов, когда у меня последний-то раз были гости? – весело подумала Надежда – и тут же вспомнила, когда. На поминках матери. Легкое и какое-то озорное настроение, которому Скворцова постепенно поддавалась, как рукой сняло. Потом она вспомнила, что творится у нее в квартире, и поняла, что отпрашиваться надо прямо сейчас – чтобы успеть хоть пыль с мебели смахнуть до восьми. Ой! – и подкраситься тоже ведь надо – под свечи, чтобы не выглядеть невестой графа Дракулы. Хотя (Надежда снова улыбнулась про себя), желаете, господин Черкасов, романтического ужина при свечах – получите романтику по полной программе, будьте готовы к тому, что бледная барышня с лихорадочным румянцем на щеках так поцелует вас в шею (в сонную артерию, если точнее), что вам уже больше ничего не захочется…
… Господи, куда меня несет? Что я делаю? – Надежда украдкой потрогала свои щеки и поняла, что от нее можно прикуривать – так она раскраснелась. Черт возьми, куда несет – туда несет, дальше койки не вынесет. Мы не дети, первый раз за столько-то лет кто-то увидел во мне женщину, и не кто-то, а вполне нормальный мужчина. Хотя и со странностями. И в характере, и в биографии. Ну и пусть («Ну и что, что немолода, ну и что, что обжигалась», - пропел в голове ехидный голос из полузабытой рекламы; Надежда с удовольствием загнала голосу в глотку осиновый кол).
В квартире было не так уж и страшно. Скатерть чистая не сильно застиранная оказалась в наличии и, если не вглядываться, было совершенно незаметно, что ее не расстилали лет десять как минимум. С посудой вообще все было хорошо: Ломоносовский сервиз, подарок коллектива на день рождения (как хорошо, что бывает коллектив, как хорошо, что бывают дни рождения!). Нашлась даже хрустальная ваза для цветов (будут же цветы, не могут не быть!) и пара подсвечников (у нас же ужин при свечах, нес па?)
Ваза действительно понадобилась: Черкасов принес букет. Довольно необычный, но очень красивый: три розы – белую, красную и черную. Также историк принес и коричневый пакет из «Елисеевского» со всякими вкусностями.
- Икра черная, икра красная, - приговаривал Черкасов, вынимая из пакета баночки на кухонный стол. Также в пакете оказался тонкими ломтиками нарезанная форель, севрюга и семга.
- А это что? - просила Скворцова, указывая на следующий лоточек, где было нарезано, что-то похожее на суджук.
- А это, госпожа прокурор, называется – «хамон». Испанская ветчина из окорока дикого кабана, который в дубовых рощах Андалузии питался желудями. Безумно вкусно, особенно под то, что мы с вами будем пить. Пожалуйте – «Новый свет», настоящий крымский брют! Мы же с вами не будем пить «сладкое шампанское»! Сладкое шампанское, Надежда – это как соленый чай: пить, конечно, можно, но – на любителя. Ну а себе я, с вашего позволения, все-таки припас «Столичной». Должно же что-то оставаться вечным в нашей стране, правильно? Водка «Столичная», магазин «Елисеевский», табачный магазин «Гавана» на Комсомольском, где еще батюшка мой сигары покупал…»
- А вы сейчас – «Беломор»? – Надежде очень давно не было так хорошо и легко.
- Вы меня недооцениваете. Я отлично заметил, как на вас действуют мои папиросы. Так вот: в вашем доме я курить не буду. Разве что сигарилку-другую… Поверьте, запах принципиально иной.
Надежда кивнула: она верила. Она уже всему верила. И никаких внутренних голосов слушать не желала.
- Цветы, с вашего разрешения, в вазу надо ставить не так, - Черкасов очень деликатно вынул розы из рук у Скворцовой, приготовившейся ставить букет в вазу. И задержал ее ладони в своих – на полсекунды, не больше. Ладони у него были очень сухие. – Показываю один раз: сначала обрезаете их под углом в семьдесят пять градусов – в руке у Черкасова совершенно неожиданно оказался нож с рукояткой из бирюзы. Какой-то очень большой нож, не похож на перочинный, мелькнуло в голове у Надежды. И очень остро заточенный… - Затем линия обреза аккуратно опаливается спичкой, - черт, фокусник какой-то! Нож из руки Черкасова мгновенно исчез, появилась горящая спичка. – И только потом, только потом, госпожа прокурор, цветы ставятся в вазу. Я надеюсь, сахара вы в воду не добавили? Вот и славно: теперь наши – то есть ваши! – цветы простоят недели две, не меньше. Это хорошие цветы, не перемороженные. Кстати, свечи я привез тоже хорошие – без трупного жира…
Скворцова, убиравшая шампанское в морозильник, резко обернулась. Ну что за невозможный человек! Ну почему у него такой талант – портить так хорошо начинавшийся праздник? Ну, вот зачем, зачем он это сказал? Напомнил о том давнем, всеми забытом «деле свечей». И этак деликатно подколол: смотри, мол, милая, я про тебя многое знаю…
…«Дело об отравленных свечах» прогремело по всей Москве три года назад. Тогда в районе Капотни взяли секту сатанистов, которые, по сведениям Скворцовой, приучали детей к «винту» - первитину. И вот, когда все уже было кончено и двое дюжих омоновцев изо всех сил вытаскивали из загаженного подвала визжащую и упирающуюся «ведьму» пятнадцати лет от роду с черными от проколов венами, а Скворцова, не собираясь терять времени, приступила к описи улик, «ведьма» вдруг вывернулась из милицейских лапищ и бросилась на нее с диким, каким-то действительно дьявольским визгом: «Свечи не трожь! Не трожь свечи, сука!! Они из человечьего жира, на смерть наговоренные!!!» Договорить «ведьме» не дали: вытащили наружу уже вчетвером: на крики подоспело еще два бойца.
Надежда, проверив, не вырвали ли ей скальп целиком (не вырвали; только клок волос; но все равно ужасно больно) немедленно отправила сальные свечи с «алтаря» на экспертизу. На следующее утро пришел результат: свечи действительно были слеплены из человеческого жира.
Ох, что было!… «Московский костомолец» и подобные ему издания дня не пропускали, чтобы не поставить статью под аршинным заголовком типа «САТАНИСТЫ КРАДУТ ДЕТЕЙ И ВЫТАПЛИВАЮТ У НИХ ЖИР!» И картинка внизу соответствующая. Начальство вызвало Скворцову на ковер и дало указание: ты этот котел с кипящим дерьмом раскрыла – ты и расхлебывай. Расследуй, найди и др., и пр.
Расследование не заняло и недели. Все оказалось проще. Проще и гаже. Студенты-медики из Первого меда, препарируя бесхозные трупы, вырезали жировые отложения и продавали их сектантам. А те уж лепили сальные свечи и «возжигали» их на своих шабашах… Газеты еще с недельку поизощрялись в остроумии на тему «Вот какие жирные бомжи по Москве бродят», студентов повыгоняли из института. Скворцова настаивала на статье: «Надругательство над телом умершего» - как раз про них статья писана, но была остановлена вечным российским вопросом. Не «Кто виноват?» и не «Что делать?», а – «ТЕБЕ ЧТО, БОЛЬШЕ ВСЕХ НАДО?» Вот уж действительно проклятый вопрос: он преследовал Надежду, сколько она себя помнила. Вот и сейчас: надо мне было тогда лезть за этими свечами, обрекать себя на шуточки до конца жизни. Кстати, а откуда он об этом деле знает?
- Откуда я об этом деле знаю? – Черкасов как будто читал ее мысли. – Есть, Надежда, такая штука – Интернет называется. Я просто пробил вас по базе данных. Через «Google News», если вас это интересует. В очередной раз насладился плодами свободы слова, обретенными нашими газетчиками в многолетней борьбе с кровавым режимом… Ну, не обижайтесь, пожалуйста. Я, честно, не думал, что это вас до сих пор так волнует. Кстати, вы тогда подвергались серьезному риску – вы в курсе?
- Проклятия мессира Леонарда? – усмехнулась Скворцова.
- Нет. Отравления. Свеча из трупного жира – любимая игрушка средневековых отравителей. – Черкасов, сняв пиджак и засучив рукава белой сорочки, раскладывал рыбу по тарелкам. Какие же у него руки красивые, подумала Надежда. Сильные, развитые и, наверное, очень нежные… Но-но! Тихо! Не гони коней…
- Надежда! Вы меня слышите? – Черкасов смотрел прямо на нее. – С вами все в порядке? Вы покраснели… Вам неприятна эта тема?
- Нет, что вы! Продолжайте… - это сказал кто-то другой, не Надежда. Надежда уже улетала куда-то очень далеко. Как ведьма на помеле, вдруг подумалось ей.
- Но давайте я за вами поухаживаю – я смотрю, ваш бокал совсем пуст.
Они выпили.
- Кстати, как вам шампанское? – осведомился Черкасов.
- Замечательно! – Такого хорошего шампанского Надежда действительно давно не пила. Повода не было. Да и не с кем было.
- Кстати, я вам рассказывал, что сладкое шампанское французы начали делать специально для русских? Для тех «новых русских» позапрошлого века, нуворишей, что отдыхали на Лазурном берегу. Когда французы видели, как русские ложками сыплют сахар в бокалы с шампанским, их поначалу просто тошнило. Потом плюнули и стали делать шампанское из сладких сортов винограда – для «саваж рюсс», так сказать. А там и сами всосались… Испортили мы французам вкус, Надежда! Я вот часто думаю, а чему французы научатся у нынешних «новых русских» - тех, что в Куршавеле?
Я полагаю – варить чифирь. Учитывая бэкграунд большинства русских обитателей Куршавеля. - Надежда хихикнула: Представьте себе: «Чифирь рюсс нуар», сто евро за бутылку, серебряная кружка для приготовления чифиря, «чифирь-суарэ» для избранных, дресс-код, блэк тай, век свободы не видать…
… Они смеялись вместе минут пять, не меньше. Может, это от шампанского, но Надежде давно не было так весело и хорошо.
Ну ладно, посмеялись, и будет. Продолжим (А он, наверное, хороший лектор, подумала Надежда. Наверное студенты его любят. И студентки…).
- Итак, если вы обещаете, что у вас не пропадет аппетит, я расскажу вам об отравленных свечах. Кстати, разговор о них я затеял не случайно – они нас выведут к нашей с вами общей теме… Технология изготовления отравляющих свечей из трупного жира проста до гениальности. Берется свеженький покойник, умерший от какой-нибудь вирусной инфекции. Допустим, от чумы, от холеры, от черной оспы или от любой другой болезни, распространяющейся воздушно-капельным путем. Из сала нашего дорогого покойничка (а жировые отложения были даже у самых истощенных крестьян) лепится свеча и вставляется в подсвечник того, кому, как говорил Пушкин, «уж время умереть». Понимаете? Покойник, который еще не знает, что он покойник, зажигает свечку, свечка горит, сало испаряется. А вирусы, которые все это время спокойненько питались относительно свежим салом, начинают носиться по комнате в поисках подходящей носоглотки, в которую можно влететь и обрести себе новую пищу. В результате здоровый человек просыпается наутро безнадежно зараженным. Две недели – инкубационный период, «и человек без рези в животе, без тошноты, без боли – умирает». Впрочем, зараженные чумой умирали именно с тошнотой, с болью и с резями в животе. Вы, кстати, тогда в подвале вполне могли поймать палочку Коха – кто знает, чем болел тот бомж, из которого слепили свечку… И – вот здесь я прошу внимания – Черкасов поднял руку с ножом – именно таким способом средневековые тамплиеры отомстили своим убийцам!
- «Король Филипп! Папа Климент! Рыцарь де Ногарэ! Не пройдет и года, как я призову вас на суд божий!» - процитировала Скворцова из «Проклятых королей».
- Правильно. В этом Дрюон был прав. А от дальше – уже намудрил. Придумал какой-то особенный порошок, который насыпали между салом и фитилем… Повторяю, орудием убийства была сама свеча! И в течение года и король Филипп Красивый, осудивший тамплиеров на костер, и папа римский Бенедикт, утвердивший это решение, и шевалье де Ногарэ, выбивавший из тамплиеров признания в «сатанизме» и «идолопоклонстве» - все умерли. И все умерли вроде бы от естественных причин. Чума, холера, оспа – дело в те времена обычное. Не было тогда в Святой Инквизиции и Королевском Бальяже толковой следовательницы, вроде вас, Надежда. Никто не обратил внимания на то, что дотлевало в подсвечниках.
- В инквизицию я бы и сама не пошла, - хмыкнула Скворцова.
А в прокуратуру имени товарища Вышинского – все-таки пошли? В тридцатые годы ваши старшие коллеги нарубали столько народу, что никакой инквизиции не снилось.… Извините. Я опять что-то не то сказал. Пойдемте-ка в комнату, расставим все эти вкусности, зажжем свечи - честное слово, не отравленные! И вы мне расскажете, что, собственно говоря, такого было у вас ко мне срочного, что требовало этой вечерней встречи…
День пятый, 17 декабря
1. Вадим Авдеев
Вадим спрятал свой красный «москвиченок» в зарослях рогозы неподалеку от дома Анны Марковны. Листвы давно уже не было, но частые прутья вымахавшего за лето кустарника создавали вполне достаточную завесу. Он придирчиво осмотрел себя в автомобильное зеркальце: куртка с вещевого рынка, заношенные джинсы, замызганные ботинки на толстой подошве. И выражение лица «человека Московской области» (сокращенно - чмо), ищущего работу у солидных нанимателей...
До перелеска Авдеев добрался быстро. Монументальный кирпичный забор закрывал все – виднелась только крыша из серой металлочерепицы, увешанная телевизионными тарелками.
Начнем с наружного наблюдения, - решил он и выбрал местечко за большим деревом, в кустах – так, чтобы меньше продувало с воды.
Ждать пришлось недолго. Через полчаса у механических ворот протяжно закрякала темно-синяя БМВ с правительственными номерами с флагом. Ворота медленно сдвинулись в сторону, и Вадим успел разглядеть мощеный тротуарной плиткой двор и сдвоенное строение в глубине. Первое представляло собой обычное четырехэтажное здание ведомственного пансионата из старого кремового кирпича, зато встык был пристроен роскошный коттедж с большими окнами, башенкой и гранитным крыльцом. Именно серо-стальная крыша коттеджа была видна из-за забора.
Следующим подъехал джип «Хаммер» - уродливое громоздкое сооружение, которое почему-то так полюбилось звездам отечественной поп-музыки. Эта самая музыка гремела из приоткрытого затемненного стекла машины. Из будки выскочил охранник в камуфляже, сверил номера со списком и только после этого открыл ворота.
- Да,- протянул про себя майор, - начальство здесь узнают в лицо, точнее, в капот. А ко всем прочим, даже знаменитостям, относятся куда строже.
Ну, теперь мой выход, - решил майор, отряхнулся от налипших листьев и сухих иголок и вышел из своего укрытия. Позвонил в звонок у проходной. Пришлось ждать минуты три.
Не торопятся, - подумал Авдеев, - наверняка на экране видеонаблюдения разглядывают, что за странная фигура к ним пожаловала...
Наконец железная дверь приоткрылась, и вышел охранник. Кроме камуфляжа его отличало красное лицо с пшеничными усиками и прямым и наивным взглядом голубых солдатских глаз.
- Что надо, - спросил он строгим голосом.
- Да вот, пришел узнать, нет ли какой работы, в охране, например, или по дому чего, – смиренно ответил Авдеев, стараясь сохранить на лице испытанную маску «чмо».
- Ну, хватил, в охрану! - высокомерно проговорил камуфляжный. – У нас тут московский ЧОП охраняет, называется «Ратибор».
- Так я ж бывший мент, может, возьмут? – с надеждой сказал Авдеев.
- Живешь, наверно, недалеко? – понимающе спросил охранник.
- Да тут, в Яхроме у меня квартирка, – продолжал играть Авдеев.
- Вообще-то нам местные нужны, - подумав, сказал камуфляжный. – Сам видишь, мы на отшибе, от Москвы далеко. Служебная «Газель» привозит и увозит. А местных совсем нет.
- Ну, вот видишь! Так и доложи начальству – бывший сержант ГИБДД Авдеев просит устроить его на высокооплачиваемую работу, - пошутил майор.
Камуфляжный засмеялся:
- Зарплата, конечно, хорошая. Но сразу не дадут. Посмотрят, что да как...
- Ну да, испытательный срок, - понимающе закивал Авдеев.
- Меня, кстати, Василий зовут. Василий Кононыхин. Я в морпехе служил, – сказал охранник - Будем знакомы.
Они пожали друг другу руки.
- Жаль, тут нельзя ничего, даже по пивку, - пожаловался Василий.
- Ну, ничего, мы еще с тобой наверстаем, - утешил его майор.
Подъехала еще одна большая черная машина, а БМВ с офлажкованными номерами, наоборот, уехал.
- А что тут у вас, кого охраняете? – приступил к главному майор.
- Оздоровительный центр открыли, - сказал охранник. – Раньше тут пансионат был какого-то оборонного министерства, то ли авиапрома, то ли средмаша. А вот теперь выкупили пансионат вместе с участком, ремонт сделали и вон какую махину рядом выстроили. В пансионате номера сделали, как в гостинице, а в особняке эти, как их, люксы! И лаборатория. Переливания крови делают, говорят, омолаживаются пациенты-то...
- А кровь где берут? – в Авдееве проснулся инстинкт опера, который, впрочем, все это время, так и не засыпал.
- Чего не знаю, того не знаю. Вроде из Москвы привозят.
- Ну что, доложишь обо мне начальству? – засобирался Авдеев.
- Да как вернется - так сразу, - пообещал голубоглазый охранник.
Кружным путем, чтобы не заметили, Авдеев добрался до рагозных зарослей, где закамуфлировал свой драндулет.
- Ну вот, - думал он, – в принципе все ясно. Если потребуется более глубокое проникновение, – опять появится безработный сержант из Яхромского ГИБДД...
Машина-зверь, как ни странно, завелась сразу же, и Авдеев вырулил на обратную дорогу.
Майор достал мобильник и позвонил в Яхромский отдел угрозыска знакомому капитану Паше Васильеву.
Слушай, Паша, - наставительно сказал он в трубку – ты на всякий случай сделай мне адресок в Яхроме, можно даже ненастоящий. Это на случай оперативной проверочки со стороны вероятного противника. Главное, чтобы я в книгах значился. Можешь свою конспиративную для такого случая распечатать. Думаю, что ненадолго, на время одной важной операции. Ну, бывай! Заранее спасибо.
2.Алексей Осокин
Вице-спикер Государственной Думы, глава второй по величине фракции Алексей Анатольевич Осокин шел к своему высокому положению долго, почти тридцать лет.
Он родился во вполне благополучной мидовской семье, придерживавшейся вполне либеральных европейских взглядов. Вместе с родителями пел под гитару «возьмемся за руки друзья», и весь репертуар Окуджавы буквально отскакивал у него от зубов. Сочувствие к первым настоящим диссидентам считалось тогда в порядке вещей, но интуиция подсказывала молодому Осокину, что нет за ними главного – настоящей силы, такой народной «дубинушки», которая может в случае чего и «ухнуть».
Он начал искать ответы в других местах, до дыр зачитывал полузапрещенных Бердяева и Ильина в плохоньких газетных обертках, вовсе избежал увлечения Солженицыным, который показался несколько фальшивым.
В то время борьба русского социализма и прозападного диссидентства разворачивалась на разных уровнях, она никогда не выходила на поверхность, но подземные токи ощущались все время, даже на уровне ЦК КПСС, где явно просматривались две партии: одна – прозападно-либеральная, другая – так называемая «русская». Проявлялось это скорее через литературную борьбу. И не было более ожесточенных противников, чем сторонники «Нового мира» и журнала «Октябрь». В среде столичной интеллигенции все отлично знали, кто кого поддерживает «на самом верху».
Та же борьба происходила и в само Алеше. Поначалу ему казалось, что верх все-таки одерживают прогрессисты, особенно после ввода войск в Чехословакию в 1968 году. Он с жаром пытался доказывать родителям и однокурсникам, что «чехи сами позвали», хотя и сам не очень-то в это верил. Но душой чувствовал – так правильно!
Точку в споре между «партиями» поставила статья А.Н.Яковлева в «Литературной газете», написанная в 1972 году. Стало ясно: западники победили, что было, в общем-то, и не мудрено – Российская экономика уже плотно подсела к тому времени на нефтяную иглу.
Вот только симпатии Алеши остались на стороне народно-патриотического социализма. Он казался домашнее, теплее, роднее, чем крикливые диссиденты, которые защищали чужое и непонятное до конца, да к тому же все время ссорились между собой по поводу и без.
В том же году Алексей Осокин окончил МГИМО и получил блестящее распределение – Комитет молодежных организаций – дававшее возможность регулярно выезжать за границы в «краткосрочки».
Аспирантура, защита диссертации, работа в посольстве – перед двадцатипятилетним Осокиным открывалась счастливая обеспеченная жизнь. «Перестройка и ускорение» ускорили его карьеру, перестроив ее с дипломатического направления на публичную политику. Он был простым депутатом, председателем комитета, главой фракции. Он умел отстаивать свою позицию в полемических схватках, умел юлить и уступать, приобрел репутацию бесстрашного борца за счастье и чистоту великого русского народа и страшно боялся смерти.
При одной только мысли о том, что он весь, его прекрасное холеное тело, его эрудированный мозг, его пламенное сердце умрут, превратятся в ничто, в прах и тлен, Осокин начинал дрожать. Этот ужас преследовал его с детства, ладони становились мокрыми, а колени – ватными. И ведь ничто не изменится в мире, весь он будет существовать дальше, будут пить вино, смеяться, сидеть на пленарных заседаниях… Алексей Анатольевич старательно вел здоровый образ жизни, гнал от себя дурные мысли и искал, искал «средство Макропулоса», рецепт бессмертия, секрет вечной жизни.
Еще в студенческие годы, изучая труды «классиков марксизма-ленинизма» и их соратников, Осокин наткнулся на пьесу Луначарского «Фауст и город». Конечно, не литературный шедевр, но некоторые фрагменты вызывали болезненный отклик в душе. — Эй-ого! Глубокие могилы, раскройтесь! Плиты соборов и склепов, расступитесь!, - цитировал Алексей слова Мефистофеля, пугая молоденьких однокурсниц, - Я режу землю острием свиста, косою моей злой горы, плугом последнего разрушения. Эй-ого! Кости крепкие, кости гнилые и самый прах, шевельнитесь, взметнитесь! Части рассеянные, ищите друг друга! Прошлое, воссоздайся ради разрушения! Гойо, гойо! Гу! Старые, ржавые латы, мечи и копья, загремите! Катитесь, громоздитесь! Го-о, го! Гей-гу! Встаньте под луною, древние люди, древние семьи, роды и кланы! Правнуки рабов подняли бунт. Они смеются над вашими выродками. На помощь порядку, покойники! Из мглы аббатств, из-под ив и кипарисов, с полей битв из-под песка и крапивы, из волн морских, из пышных мавзолеев — вставайте, спешите! Стройтесь в ряды! Из туч сотку вам знамена, вороны споют вам бранную песню. Марш, марш, ржавые колонны! Сюда, сюда, на помощь вашим выродкам, не дайте смердам овладеть землей! (Свистит) ... Вы, великие кости, вы, рыцари червя, ржавчины и плесени, — вы покажитесь среди смятения жуткой паники и вы победите, а с вами — мать моя, выбрасывающая вас вновь, поглотившая вас пастью смерти — мать-Ночь! Славные, славные рыцари. Ну-ка, испустите свой боевой клич! Недвижно стойте в этой долине, воскресшие! Когда я свистну вам, вы двиньтесь к месту битвы. Мать, теперь наше дело обеспечено. Благодарю тебя за возвращение мертвецов: они приведут с собою новых, и ты получишь богатый процент, великая ростовщица".
Или вот еще: «Проклятая земля, бью ногой твое лицо, умирай поскорее!.. Что бы ни пищало твое отродье, а ты умрешь! Плюю на тебя, опаршивевший ком грязи! Луна, тебе — мой поцелуй».
Осознание того, что не он один так страдает, что и более великие умы боялись смерти ничуть не меньше, немного успокаивало. С этого момента поиск в литературе бессмертных героев или оживших мертвецов, стал негласным хобби Осокина. Но, безусловно, не Голем, не чудовище Франкенштейна, нет! Нужно было что-то осмысленное иначе, как, например, у Богданова в фантастическом романе «Инженер Мэнни». Всю чушь о построении коммунизма на Марсе молодой коммунист Осокин пропускал, а вот: «Мертвая жизнь существует, ею полна история, она окружает нас со всех сторон и пьет кровь живой жизни». Одним словом, это была история о вампирах. Но не о тех, которые вылезают по ночам из могилы, а о тех, которые «властители мертвой жизни». Быть властителем очень хотелось, и если нельзя вечно быть властителем жизни живой, то вот мертвой…?
Надо подружиться со смертью, стать близким ей по духу, по стремлениям и надеждам, может быть, тогда «великая ростовщица» станет не столь пугающей. Стать «Князем тьмы».
В конце концов, даже Бухарин в детстве на полном серьезе считал себя Антихристом. А философ-космист Николай Федоров вообще мечтал о реальном воскрешении в будущем всех людей, отнюдь не в результате второго пришествия и Страшного суда. Такой человек имел бы в этом мире максимум могущества, например, умел бы летать по воздуху, активизируя клетки головного мозга.
Богданов, мечтавший о достижении бессмертия, стал кумиром Осокина. Его техника омоложения марсиан, описанная в романе «Красная звезда», основывалась на тысячелетних экспериментах и чрезвычайно заинтересовала Алексея: «Мы устраиваем обмен кровью между двумя человеческими существами, из которых каждое может передавать другому массу условий повышения жизни… Молодой человек не стареет от крови пожилого; то, что в нем есть слабого, старческого, быстро преодолевается молодым организмом, но в то же время из нее усваивается многое такое, чего не хватало этому организму». Он организовал первый в мире институт переливания крови и ставил опыты на собственном сыне – впоследствии известном ученом-генетике. В институте вообще практиковался обмен кровью между старыми ветеранами-партийцами и молодыми людьми. Правда и умер, переливая кровь самому себе… Тоже ведь своеобразный вампиризм. Какая к черту разница – пить или колоться!
Но одному, понятно, такую махину не сдвинуть, для этого надо иметь образование, навыки…. А еще лучше – организаторские способности и деньги. Первого у Осокина всегда было в избытке, а второе пришло вместе со становлением капитализма в России. К этому времени движение «Порядок» уже существовало.
Про «духовную» жизнь Осокина знали только избранные его товарищи по партии. Остальные довольствовались твердым рукопожатием и уверенными директивными указаниями.
- Пригласите ко мне к 15 часам членов совета фракции, - сказал он в «интерком» секретарше и вышел из вице-спикерского блока через дверь без вывески, которая вела в комнату отдыха, чтобы не столкнуться с толпящимися обычно в приемной журналистами. Алексей Анатольевич не хотел портить себе настроение перед обедом.
В столовой «для высшего комсостава» на шестом этаже было всего два столика и поэтому соседей выбрать не приходилось. Уместившись между коллегами-депутатами, он быстренько сжевал кусочки очищенной от костей селедки с морковно-свекольным гарниром (одна косточка в селедке все-таки попалась, чего Осокин очень не любил), отказался от овощного супчика и принялся за ромштекс. И только тогда он прислушался к традиционному застольному разговору. Один из них рассказывал о последнем громком преступлении в столице.
- Вы только представьте себе – шестеро подростков, совсем еще детей!», - возмущалась он. – И среди них – внук самого Реваза Георгиевича! У всех выкачана кровь и вырезаны звезды на груди!
- Шестиконечные?» - поинтересовался сосед по столику.
- Нет, наши, пятиконечные, но, говорят, это знак сатанистов.
- Не может быть! Чтобы наши пятиконечные – и у сатанистов...
Тут Алексей Анатольевич не выдержал, в нем заговорил Консультанат:
- Еще как может быть – пентаграмма – дьявольский знак.
Соседи обиженно замолчали.
Отобедав, Осокин спустился на свой этаж, где в приемной уже собирались члены совета фракции «Отчизна». Завидев Осокина, они быстро разместились на своих привычных местах за длинным столом. Осокин начал с места в карьер:
- Други мои, нам срочно необходима инициатива! Фракция перестает быть заметной в информационном поле.
Предложения посыпались со всех сторон.
- Давайте поставим вопрос о противостоянии геополитической угрозе Запада мирному курсу России.
- Нет, пока ничего геополитического не надо, - замахал руками Осокин.
- Ну, тогда о недостаточности патриотического воспитания современной молодежи, - встрепенулся отставной генерал.
- Это мы всегда успеем, - Осокин даже встал и приобнял вспыльчивого боевого генерала, – нам бы что-то из сегодняшних новостей, то, что люди обсуждают, что всех задевает! Ну вот, например, смерть четверых мальчиков в Москве. Причем с признаками ритуального убийства!
- А к этому привяжем положение дел с детской безнадзорностью, расхищением русского генофонда через массовое усыновление и вывоз наших детей иностранцами, - снова вступила в разговор дама-член фракции.
- Вот, вот, это уже теплее, - обрадовался Осокин, – развернем широкую кампанию в прессе, поднимем актив!
- И обязательно депутатский запрос от фракции Генеральному прокурору! Пусть покрутятся!
- Секретариат, фиксируйте! - Осокин обернулся к аппарату. Те уже вовсю строчили в блокнотах, – И чтобы завтра утром весь пакет документов – у меня на столе! - завершил дискуссию Алексей Анатольевич.
3. Надежда Скворцова
В тесном кабинетике и так было душновато – топить уже начали вовсю, хотя зимы к середине декабря еще и в помине не было – а уж когда туда набились семеро мужиков, через час дышать стало вовсе нечем.
- Господа офицеры, вы бы хоть форточку открыли! – Надежда сердилась, а потому становилась несправедливой и ершистой. – Ну, что мы сделали, более-менее понятно. Что имеем – тоже. Мало, но позволяет двигаться дальше. Теперь наши версии и планы на завтра.
На ее столе загудел телефон прямой связи с заместителем генпрокурора.
- Надежда, зайди ко мне, есть новости, - пробулькал в трубке голос Кузнецова.
- Иду, Виктор Иванович! – Надежда оставила участников брэйнсторминга и помчалась к начальству.
Кузнецов сидел мрачный как туча.
- Генеральный запретил какие-либо следственные действия по спецуправлению Администрации, - сказал он, – Но! – Кузнецов поднял толстый указательный палец (его обычно так и фотографировали с поднятым указующим перстом), - мне удалось выяснить, что парк спецвагонов, хоть и дислоцируется на территории секретного «метро-2», на самом деле управляется неким гражданским «гупом» – государственным унитарным предприятием. Вот с ними можно делать, что угодно – выемки документов, работа с подозреваемыми. Только я тебе вот что скажу: я бы их сейчас не пугал генпрокуратурой. У тебя там, в твоей группе парень из транспортной милиции – вот пусть он этим «гупом» займется, вызовет машинистов, которые работали в ту ночь, допросит по всей форме. Вот тут все телефоны, - протянул он ей листок, вырванный из блокнота, с грифом «Заместитель Генерального прокурора».
«Моя группа!» - про себя усмехнулась Надежда. – А что, в конце концов, это неплохой ход.
А вслух сказала:
- Спасибо, Виктор Иванович. А от смежников ничего интересного? У некоторых в моей группе уже руки на АМОП чешутся.
- Это ты себя имеешь в виду?
- В первую очередь. – Надежда покраснела. – Торопиться надо. Тут у нас некоторые соображения накопились по версиям. И появились веские основания для объединения в одно производство дел о детях и об убийстве Рассольникова. Разрешите завтра доложить?
- Ты, Надежда, совсем заработалась, - укорил ее Кузнецов. – Завтра – воскресенье. И я лично поеду на дачу к внукам.
- И в самом деле, заработалась, - улыбнулась в ответ Надежда.
- И язык не распускай, молчи больше. Я же предупреждал! Все равно до понедельника от смежников ничего не будет. Отдохни лучше, если получится. По Рассольникову – пиши рапорт. Все как положено. Если есть основания – объединим. Там что?
- Опрошенные нами свидетели вспомнили посещавших потерпевшего бритоголовых молодых людей с косичкой на затылке. Есть «пальчики», совпадающие с отпечатками на одном из пластиковых мешков, том самом, в котором нашли тело маленького Хоштарии. Как там его дед?
- Плох. Все рисует одно и то же. Только теперь вместо мальчика – тебя. А? Что скажешь? Ладно. Все. В понедельник доложишь новости. Свободна!
– До понедельника, Виктор Иванович, хорошо отдохнуть...
«Ее группа» дожидалась Надежду Николаевну в полном составе: подмосковный опер Вадим Авдеев, Тимур Табеев из метрополитена и пятеро коллег из Грузии.
Нужно было составить из калейдоскопа информации, отчетов оперов некую целостную картину, которую можно представить в качестве основной версии и на ее основе уже двигаться дальше.
У приставного столика разместились Тимур Табеев, его напарник Вахтанг Чагунава и судмедэксперт Канцелевич, а в единственном оставшемся креслице в углу у сейфа скрючился долговязый областной опер Авдеев.
- Ну, что у нас получается? – обозначила тему разговора Надежда.
Каждый коротко рассказал о том, какую информацию удалось раздобыть. Надежда записывала в блокнот, по ходу дела обозначая стрелками и кружочками очевидные и – пунктиром – неочевидные связи между событиями. Когда Канцелевич, докладывавший последним, замолк, в кабинете повисла душная тишина.
Коллеги, откройте фрамугу, а то надышали, - попросила Надежда. Майор Авдеев быстро вскочил и дернул за оконный рычаг. Было видно, что ему несладко было сидеть в утлом креслице со скрюченными ногами.
Итак, что мы имеем на сегодняшний день? – подытожила Надежда. – Во-первых, мы знаем, что убийства детей совершаются ночью у привокзальных станций метро. Некто – сам убийца или нет - оказывается с трупом, упакованным мешок, на обесточенных путях метро.
- Простите, Надежда Николаевна, - перебил Чагунава. – Я бы так не утверждал безаппеляционно, что в метро попадал уже труп. Канцелевич одобрительно закивал, выражая согласие с версией.
- Хорошо, - сказала Надежда, - не труп, а человек, которого, возможно, оглушили, или которому что-то вкололи, обездвижили, привели в бессознательное состояние... Далее, - продолжила она, - возникает странный ночной поезд на автономном ходу. Откуда он берется, кто им управляет – нам неизвестно. Надо это выяснить. Как надо узнать, кто доставляет мальчиков к этому поезду, и кто производит с ними варварские манипуляции. Запишем это в лакуны, которые предстоит заполнить в ходе расследования.
Следующий этап – фургон-рефрижератор, который поджидает в условленном месте, скорее всего, у одного из вокзалов, связанных переходом со станцией метро. В него загружаются добытые биоматериалы, и фургон направляется к закрытую лечебницу под замечательным названием «Молодость и Мудрость», расположенную в Мытищенском районе Подмосковья.
- Все так, Вадим? – обратилась она к майору Авдееву.
- Так, - согласился майор. – Дальше доктора работают с этими материалами, делают переливания. Кстати, средний курс такого лечения обходится пациенту в 50 тысяч.
- Не рублей, - уточнила Надежда.
- Вот-вот, именно не рублей, поддержал ее майор. – А если учесть, что курсы назначаются разные, и учесть, что, кроме 20-ти обыкновенных номеров, еще есть три люкса, где лечение намного дороже?
- Значит, в месяц они получают под миллион? – сосчитала на бумажке Надежда.
- При условии полной загруженности – да. Минус накладные расходы - содержание пансионата, зарплата персоналу, транспорт, а главное – плата криминальным поставщикам биоматериалов, – уточнил Авдеев.
- Ну, все равно остается достаточно, – успокоила его Надежда, – хватит и на мелкие личные радости, и на крупные проекты.
- Включая, политические, - не унимался Авдеев, – Я думаю, неслучайно упоминались какие-то шишки из Думы. Да и контингент пациентов тоже не лишен политических интересов.
- Остается выяснить, кто конкретно стоит за этим бизнесом, - подвела еще один промежуточный итог Надежда. - Только я не думаю, что кровь детей идет именно на эти лечебные процедуры. Ее мало, слишком даже мало. Здесь еще что-то другое, но что – мы пока не знаем. Значит так, Тимур, ты займешься по принадлежности: ГУП там у вас, спецпоезда. Организуем полную проверку с подключением прокуратуры района, а ты понаблюдай. Грузинские коллеги совместно с железнодорожниками прошерстят вокзалы, одного, пожалуйста, отрядите Табееву в помощь. Хорошо, чтобы был незнакомый человек. Авдеев, не выпускай участок из поля зрения, там что-то варится. Завтра у нас воскресенье, народ, конечно, отдыхает, так что проверочку начнем с понедельника. А вот наблюдение, опросы, поиски – не прекращаем. Должен же кто-то найтись, или что-то найтись такое, от чего протянется более ясный след. Мы уже где-то близко. Мне звоните в любом случае, с любыми вопросами, с любыми сообщениями. Что, Тимур?
- А если все-таки, ночью подежурить? Походить, посмотреть… Народу, конечно, маловато, у нас тоже без разбору никого не пригласишь, люди разные, из разных мест деньги получают, но все-таки. Где-то на выходе из этого ГУПа поезд поймать можно, отследить можно. Попробуем?
- Сегодня?
-А чего тянуть? Суббота в этом плане день удачный, все расслабились, отдыхают. Если они привозят кровь из Москвы, то должны же ее где-то брать, не донорский же пункт у них, правда?!
- Правда, не донорский. Попробуй. Я бы на их месте на время затаилась, но чем черт не шутит…
- Так затаиться хорошо, - подал голос Вадим, - а если поджимает?
- А их поджимает? – Надежда сначала удивилась. – Да, пожалуй, иначе не стали бы подряд четверых ребятишек брать. Их поджимает, что-то их торопит. Вот, я и попробую понять, что.
5. Матвей Черкасов
Суббота, суббота! Она и для прокуроров – суббота, счастливый день ожидания чуда. Просто не верится, что завтра можно немного поспать, хотя бы до одиннадцати, потом спокойно бродить по квартире с чашкой чая в руке, смотреть телевизор, читать книжку… Может быть, даже никто не позвонит, никуда не вызовут, и «дольче фарниенте» продлится до конца дня. Не слишком часто, конечно, но иногда выпадали Надежде Николаевне дни сладкого безделья. Иногда, правда, в такие дни становилось немного грустно и хотелось променять их на визжащих сопливых детей и мужнины рубашки, но – жизнь сложилась так, и такой ее надо принимать. Вот если бы тогда, двенадцать лет назад, она бы не струсила, не пошла бы на поводу у скулящего мужа, ее дитя ходило бы сейчас в пятый класс, или в шестой, занималось бы тэквондо, или танцами живота. Впрочем, и сейчас еще не поздно… Подлечиться, конечно, надо. Действительно, подлечиться и родить! Вот номер будет! Кузнецов обалдеет от неожиданности. Жаль только, дети не появляются «из ничего», а мужчины на горизонте не просматривались. То есть просто мужчин вокруг вполне достаточно, даже слишком, вот только рожать от них как-то не хочется. А от кого хочется? Вот от Черкасова родила бы? А что! Легко. Мужик видный, хорошая фигура, умный, образованный… С такими генами ребеночек получится славный.
Фу-у, Надежда Николаевна! Может он ни о чем таком и не думает. Нет, думает, думает. В гости ходит с цветами и шампанским, вечер при свечах… Он приедет сегодня, завтра… И только от нее одной зависит, сказать ли ему «останься». Он останется, женщины такие вещи спинным мозгом чуют, вот только надо ли? Готова ли она сама к новым серьезным отношениям, новым обязанностям и ответственности? Вопрос, конечно, интересный… И как воспитывать потом этого ребеночка на прокурорскую зарплату и с прокурорским ненормированным рабочим днем. Няню нанять? А потом какой-нибудь шустрый подельник сурового обвиняемого возьмет этого ее ребеночка… Нет, лучше уж одной в этом страшном мире, ни за кого не отвечаешь, ни на кого не надеешься, ни за кого не боишься.
Черкасов как почувствовал, позвонил в половине восьмого уже от ее подъезда.
- Как дела? Как собираетесь провести вечер?
- Отдохнуть.
- Тогда давайте отдыхать вместе. Можно мне подняться?
- Шампанское еще осталось…
- Мы не будем пить вчерашнее вино, и зажигать вчерашние свечи. Отпирайте, я принес новые. Ужасно промозглый вечер, холодно на ветру у подъезда…
Действительно, у него покраснел нос, и руки были холодными. Из фирменного супермаркетовского пакета опять торчало горлышко бутылки шампанского и букет роз.
- Вы всегда дарите женщинам розы?
- Королевам – да! Королевский цветок.
- Я думала королевский – лилия.
- Не только. Если бы вы были особой французской королевской крови – лилия подошла бы больше, не спорю. Я-то имел в виду женщину, как королеву всего живущего. Ведь вы, Евы, второе поколение, так сказать, усовершенствованный вариант человека, в отличие от нас, Адамов.
- Вот уж не ожидала найти в вашем циничном разуме столь романтичные мысли! Врете, врете, комплиментничаете все!
- Ну, может и есть, но честное слово, Надежда Николаевна, не вру, а слегка преувеличиваю. А можно мы сегодня по-простецки, в кухне? Просто чуть-чуть выпьем, поболтаем. На работу завтра не идти, вы сможете подольше слушать мои сказки, или сами снизойдете рассказать что-нибудь.
- Ладно, в кухню, так в кухню. – Надежда принялась накрывать на стол. – У нас с вами еще со вчерашнего вечера море вкусного…
- Ага, «у нас с вами»! Намек на совместное ведение хозяйства?
- А вы чего ждали? Приходите второй вечер подряд…
- Приду еще и третий, и четвертый… Или давайте в ресторан?
- Разоритесь!
-Да, вероятно. Доходы у меня хоть и не маленькие, но на ежевечерние выходы в свет их вряд ли хватит, а рассказать свою историю целиком очень хочется. Она дли-инная, так что буду рассказывать выпусками, так сказать, фельетонами.
- Значит, сегодня третья серия?
- Ну, да. Третья и не последняя.
- А зачем? Я вот все время задаю себе этот вопрос: зачем вы мне все это рассказываете, приходите, звоните? Культуртрегерством пожелали заняться, или есть иные причины?
- Иные. Значит, дальше было вот что: Рыцари Ордена Храма отлично знали, что их ждет. И ко всему были готовы. – Черкасов чокнулся с Надеждой. Себе он налил рюмку водки, ей – бокал шампанского. Бутылку он открыл тоже как-то очень ловко – «по-партизански», как он сам выразился: без пены и шума. – И они заранее приняли меры к тому, чтобы королю Филиппу и его присным достались только деньги, да и то не все. Поверьте, деньги – это последняя вещь, которая интересовала тамплиеров.
- А что же их тогда интересовало?
- Знания. Тайные знания, которые они приобрели, общаясь в Палестине с арабскими суфиями, александрийскими гностиками и византийскими логофетами. Это в руки «железного короля» попасть было не должно. Как, впрочем, и ни в чьи больше. И поэтому рыцари-храмовники сделали то же самое, что в середине двадцатого века сделал Пентагон, опасавшийся советского ядерного удара. Они развели части своей информации, как частички своеобразного паззла, по разным концам тогдашней вселенной. И установили каналы связи: в любое заданное время паззл можно было собрать в любом заданном месте. В случае с Америкой это привело к появлению Интернета.
- А в случае с тамплиерами?
- Не торопитесь. Разберем по пунктам. Когда орден был разгромлен во Франции, а Великие магистры – фактически, принесшие себя в жертву – погибли на костре на парижском острове Ситэ, приораты – отделения ордена в разных странах – мимикрировали. Каждый по-разному. Скажем, в германских княжествах тамплиеры влились в состав Тевтонского ордена. Тевтонский орден – он ведь и был создан тамплиерами; официально – для немецкоязычных рыцарей-храмовников, а на самом деле – как своеобразный «запасной выход» на всякий случай. Какой немецкий язык в те-то времена, помилуйте! Рыцари-тевтонцы говорили на десятке верне- нижне- и средненемецких диалектов и не понимали друг друга в упор. Языком общения в Тевтонском ордене, так или иначе, была латынь. Но к тевтонцам мы еще вернемся. Идем дальше. В Шотландии тамплиеры нашли приют у короля Роберта Брюса – тот сам был тамплиером. Единственное, о чем попросил король – как-то переименовать орден. Не вопрос! – тамплиеры стали называть себя «Орденом Терновника». В Португалии произошла та же история: по просьбе короля Энрике Мореплавателя тамплиеры скоренько переименовались в «Орден Иисуса Христа», а в благодарность за теплый прием построили в Португалии военный флот, благодаря которому страна стала величайшей морской державой, а король Энрике, кстати, очень боявшийся воды, вошел в историю под именем Мореплаватель. Те же рыцари вступили в контакт с королевской четой Испании – вечной соперницы Португалии. Фердинанд и Изабелла поверили бывшим тамплиерам и снарядили экспедицию «в Индию», приведшую, как известно, к открытию Америки. Для верности они женили Христофора Колумба на дочери одного из своих рыцарей и, по некоторым сведениям, в качестве приданого за девушкой дали свои лоции. Пользуясь ими, Колумб и стал Колумбом. Кстати, на парусах его каравелл красовались именно тамплиерские восьмиконечные красные кресты.
- Но! – Черкасов поднял палец. – Это еще не главное. Главное – тамплиеры приехали и в Россию! И именно сюда они перевезли то, что им было дороже всего.
- Тамплиеры? В России? Хмм…
- Не верится? Правильно. Узнаю прокурорскую хватку. Но есть документальные свидетельства – им-то вы обязаны верить. Итак, в четырнадцатом веке России, как таковой, еще не было. Было Московское княжество, Тверское, Рязанское, Великий Новгород… И надо же такому случиться, что в Москве тогда княжил некто Юрий Второй – сын Даниила Александровича, внук Александра Невского. Историки считают Юрия Второго незначительной фигурой – так, ничего не совершил, всю жизнь боролся с тверскими князьями за ярлык на великое княжение… Вы ведь помните, что за ярлыком надо было ехать в Золотую Орду? И там давать взятки, взятки, взятки… Денег не хватало катастрофически. И вот, в 1307 году князь Юрий «встречается с каликами заморскими». «Калики» - это странники. Странные это были странники – приплыли они, во всяком случае, отнюдь не налегке: «Калики сии прибыли на 18 набойных насадах (на каравеллах, Надежда! На тех самых колумбовского типа каравеллах!) и привезли с собой несметное множество казны, жемчуга и каменьев драгоценных, чем поклонились Владыке Новгородскому и Князю Московскому, жалуясь на неправду князя галлов и папы римского». Владыка новгородский – архиепископ исполнявший фактически обязанности президента Новгородской Республики – слушать «калик» не стал, так как в Новгороде и своих денег было достаточно, а ссориться с французами – основными покупателями новгородских мехов – не хотелось. А вот Юрий Второй «калик» не только принял, но и с почетом расселил по монастырям вокруг Москвы.
- Католиков? По православным монастырям?
- А вы думаете, им было не все равно? Им, тамплиерам, спокойно общавшимся и с мусульманами-исмаилитами, и с язычниками-берберами… Переход в православие для них вопросом не был. В результате Юрий Второй заплатил в 1317 году ордынскому хану Узбеку на порядок больше, чем его вечный соперник – князь тверской Михаил Ярославич. И получил ярлык на великое княжение. Михаил Тверской поскакал в Орду – поговорить с ханом, может быть, перекупить его - но по дороге был убит слугами князя Юрия. Вот так Москва стала столицей русских княжеств – на тамплиерские деньги. Нищему Юрию больше неоткуда было взять – только от «калик заморских». Остается только сказать, что слуги Юрия Московского убили Михаила Тверского на северном Кавказе – хан Узбек тогда кочевал там. Потом – гораздо позже - на этом месте была заложена казачья станица, получившая название Святой Крест. В девятнадцатом веке это был уже небольшой городок. А в двадцатом его переименовали – в Буденновск. Знакомое название, не правда ли?
- Так что же, получается, Москва стала столицей России благодаря тамплиерам?
- Конечно же, не только. Дело было в хитрости и изворотливости московских князей, в стратегическом союзе с Ордой, еще во многих факторах… Но первый шаг, первый толчок к возвышению Москвы дали именно тамплиеры. А повернись история чуть по-другому – и самые дорогие магазины, равно как и самые дорогие проститутки, стояли бы не на Тверской улице в Москве, а на Московской улице в Твери. Проститутки, впрочем, в Твери на Московской улице стоят. Жалкое зрелище, между нами говоря… Пока князь Юрий осваивал деньги, которыми ему «поклонились» тамплиеры, чуть поюжнее происходили другие события, также связанные с нашей темой. Воевода Басараб, прозванный Великим, основал Валашское королевство на тех землях, где сейчас Румыния, Молдавия и Венгрия. История Валахии – безумно интересна, но нас сейчас интересует только один ее персонаж господарь и воевода, а впоследствии еще и князь Влад Третий Цепеш, по прозвищу Дракула.
4. Тимур Табеев
Двое остались сидеть на жесткой скамейке станции метро «Проспект Мира – кольцевая» после закрытия метро. Проехали уборочные машины, оставлявшие за собой, как улитки, влажный след, отключили напряжение на третьем рельсе. Немного позже смолкли голоса рабочих пути, которые что-то осматривали в туннеле. Станция погрузилась во мрак, только пара люстр дежурного освещения высвечивали въезды в тоннели и выход на эскалатор.
Лейтенант транспортной милиции Тимур Табеев исподволь разглядывал своего неожиданного напарника, за которым начальство велело приглядывать – иностранец все-таки, хотя из наших, бывших советских. Грузин сохранял невозмутимость. Одет он был не в пример лучше, чем Тимур – мягкие брюки, дорогая кожаная куртка, остроносые ботинки, сшитые даже на вид из удобной мягкой кожи.
- Тебя как зовут? - наконец прервал молчание Тимур.
- Вахтанг, - с готовностью отозвался напарник, – Вахтанг Чагунава. Можешь звать Буба, как Кикабидзе, знаешь, наверно.
Тимур повеселел: образ бессмертного Мимино будто сблизил их сегодня, в эту бессонную ночь в центре Москвы, под землей на 60-метровой отметке и в ожидании чего-то неведомого.
Где-то около 3-х ночи из тоннеля, который вел к станции «Комсомольская» выкатился поезд, составленный из вагонов старого образца. Тимур даже поначалу не понял, что это поезд – он двигался по рельсам без привычного скрежета железа по железу, а плыл на мягком ходу, как привидение. Да ведь и напряжение в туннеле отключено...
- Он на другой тяге, - как будто услышал его мысли Вахтанг.- и наверно с резиновыми ободьями на колесах. В подтверждение поезд выпустил клубы отработанного дизельного топлива. Резко запахло соляркой.
Боковины вагонов – а их было всего три – были выкрашены не как обычно, синей, а красной краской. На бортах красовались старые гербы Советского Союза и медицинская эмблема – змея, обвивающая чашу.
Свет, падавший из окон вагонов, ярко высвечивал платформу, так что подобраться поближе было рискованно. Тимур и Вахтанг осторожно наблюдали из-за колонны.
Поезд остановился, даже не выдвинувшись до конца из туннеля, постоял немного и медленно пополз вдоль платформы. Тусклый свет едва пробивался сквозь выкрашенные белой краской стекла.
- Звонить надо – прошептал Тимур.
- Да погоди, ничего же не ясно. Может это так, ремонт путей, - Вахтанг теснее прижался к стене.
- Каких, на фиг, путей? У тебя телефон берет?
- Нет, без сети совсем. Тут глубоко, связь плохая.
- Давай переберемся в будку дежурного в конце платформы – лучше будет видно и телефон там есть.
Короткими перебежками, стараясь не попасть под свет из поездных окон, напарники переместились к застекленной будке дежурной по станции. Получилось удачно – окна вагона были прямо напротив. Через верхнюю треть окна, не замазанную побелкой, им открылась неожиданная картина: вагон был переоборудован в операционную. Хирургический стол в центре, стеклянный шкафчик для лекарств, всякие другие медицинские прибамбасы...
- У нас давно рассказывали про тайный поезд-госпиталь для большого начальства. Его еще при Сталине сделали, на всякий случай, если кому-то из членов политбюро под землей плохо станет, – вполголоса начал рассказывать Тимур, снимая телефонную трубку.
- Тихо ты, смотри! – оборвал его Вахтанг.
Двери первого вагона распахнулись с мягким резиновым стуком. Какой-то человек с бритой головой и мешком на плечах вошел внутрь. Его встречал другой человек в зеленом хирургическом халате. Они вошли внутрь.
Неожиданно поезд вновь двинулся, мягко набирая скорость.
- Беги за ним, беги! – у Тимура от ужаса сел голос, - беги, а я дозвонюсь и догоню. Он медленно едет, беги!
Последних слов напарник уже не слышал, аккуратно, по-рысьи, двинулся вдоль путей вслед неспешно убегающим огонькам. Сначала поезд стал набирать скорость и Вахтанг совсем уже решил, что потеряет его из виду. Туннель раздваивался. Красные огоньки свернули вправо. Вахтанг прибавил скорость и через минуту вновь увидел вагон, тихо стоящий в темноте. Мягкое свечение белых окон разрывал тонкий лучик, просачивающийся в щель между рамой и краской.
Голоса из-за стекол были слышны плохо, зато видно было хорошо. И вид этот был отнюдь не вдохновляющим – бритый вместе с врачом вытащили из мешка голого мальчика – то ли мертвого, то ли спящего и взвалили тельце на хирургический стол.
Потом лысый, у которого на затылке обнаружилась косичка, вернулся в первый вагон, где погрузился в чтение какой-то брошюры, вроде тех, что продаются у бывшего музея Ленина, а человек в зеленом халате принялся за работу. Работал он быстро и споро: протер тело мальчика какой-то жидкостью, потом достал что- то похожее на ложечку с длинной блестящей ручкой. Этим инструментом он залез мальчику в нос, что-то выскребая оттуда. Лицо жертвы залила алая артериальная кровь. Но безымянный хирург продолжал свою работу: собрал наковырянные сгустки крови из носа в плоскую стеклянную баночку («чашка Петри» - всплыло откуда-то из глубины памяти Тимура), укупорил, поставил в маленький холодильник. Потом с видимым напряжением стал переворачивать мальчика со спины на живот. Порылся в металлической коробке и достал большой шприц с длинной иглой.
- Сейчас пункцию будет делать, забор спинномозговой жидкости, прошептал про себя Вахтанг.
- Откуда ты знаешь, - услышал он рядом недоверчивый голос Тимура.
- Я в Тбилиси в медицинском учился. Ушел, дурак, с третьего курса, деньги были нужны. А сейчас, может быть, уже диплом бы получил... Ты позвонил?
- Да. Дежурному дозвонился. Сейчас будут. Задержать надо.
Вытащив из кобуры пистолет, Тимур ударил рукояткой по стеклу, потом еще раз, сильнее.
Человек с косичкой вскочил, кинулся к окну, нажав по дороге несколько раз какую-то кнопку. Тимур продолжал бить и бить, по стеклу пошли трещины, и вообще ничего не стало видно, поезд плавно тронулся и очень быстро стал набирать ход. Вскрикнув, упал на рельсы Чагунава. С трудом удерживаясь на ногах, Тимур побежал следом за поездом, перепрыгивая со шпалы на шпалу.
- Где они? Где? – догоняющий его Вахтанг дрожал всем телом, - Что нам-то делать? Убивают же…
- А что мы вдвоем? Спугнули только. Ищи теперь ветра на кольце… Вон, видишь, скорость какая? Их там шестеро, да машинист, да при оружии.
- Мы тоже не с пустыми руками…
- Я передал, сейчас по всем станциям, по всем тупичкам посмотрят. Поймаем!
Действительно, со стороны станции послышались шаги, голоса…
- Кому рассказать – не поверят, - прошептал Тимур.
- Можешь уже не шептать. Здесь никого, - ответил ему Вахтанг, который в этот момент, после всего увиденного, показался Тимуру самым близким и родным человеком.
- Грузин и татарин – братья навек, - пробормотал Тимур.
Вахтанг согласился. В самом деле, нужно было скинуть с себя этот кошмар - доложиться по начальству и закатиться в какой-нибудь погребок, и не выходить оттуда, пока перед глазами перестанут плыть мерзкие картины убийства – а это было именно убийство – мальчика в таинственном подземном поезде.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ, 17 декабря
1. НАДЕЖДА СКВОРЦОВА
Наутро подробный отчет о случившемся в метро лежал на столе у Скворцовой, а сами авторы отчета сидели в ее кабинете – невыспавшиеся и гордые собой.
Пока Надежда Николаевна читала и делала на листах пометки – ставила карандашом еле заметные галочки и вопросительные знаки, Тимур успел даже заснуть на время, привалившись плечом к железному плечу друга Вахтанга. Были этим утром новости. В четыре часа утра в тоннеле задержали человека с пластиковым мешком. В мешке – тельце ребенка без признаков жизни, истерзанное, не успевшее остыть.
Надежда уже зарядила экспертов, чтобы они сравнили следы на теле с описанием в отчете грузинского охранника и лейтенанта из транспортной милиции.
Дважды звонил прямой телефон - заместитель Генерального интересовался, скоро ли.
- Ну что? – не поздоровавшись, спрашивал Кузнецов.
- Сейчас эксперты закончат работу – и будет полная картина, - отвечала Надежда. Виктор Иванович с бурчание бросал трубку.
Наконец заключение судмедэкспертизы было получено (обескровливание, спиномозговая пункция, органы не изъяты), а отчет Табеева и Чагунавы аккуратно выправлен, перепечатан и подшит в дело.
Виктор Иванович был явно не в духе. Раздербанив аккуратную папку, он быстро прочитал документы, отшвыривая листок за листком с такой силой, что бумаги вылетали со стола на пол. Надежда только успевала подбирать и вновь складывать все в стопочку.
Наконец Кузнецов закончил чтение и обвел Надежду взглядом, не обещавшим ничего хорошего.
- Почему не пресекли? – наконец грозно спросил он.
- У них не было такой задачи. Я зарядила их только на наблюдение и запретила вмешиваться, - оправдывалась Надежда. – Да и мало их там было – всего двое, а что там, в поезде – неизвестно...
- Два здоровых лба видят, как на их глазах убивают мальчишку – и «только наблюдают»... – продолжал бушевать Кузнецов.- Хоть бы санкцию запросили на вмешательство!
- Там внизу никакие мобильники не берут, - защищала своих подопечных Скворцова, - они нашли дежурный телефон – все-таки метро, а не чисто поле, но пока милиция подоспела...
Чем я-то отчитываться буду? – теперь Кузнецов говорил уже на полтона ниже, первая волна гнева пошла на спад.
- Пока ничего не удалось выяснить про поезд – где дислоцируется, кто обслуживает, - перевела разговор Надежда. – В управлении метрополитена у Гаева никто ничего не знает.
- А им и знать не положено, - пробурчал Кузнецов, - на это есть спецуправление администрации Президента. Они ведают секретным подземным хозяйством – туннельные отводы от основных линий, так называемое «метро-2», и, наверно, какой-то парк вагонов, среди которых ваш «Змей»...
- Я направила туда запрос, чтобы допустили следственную бригаду, - сказала Скворцова.
- Свежая мысль,- продолжал ворчать Кузнецов. – Надо сначала с Генеральным согласовать. И я не ручаюсь, что санкция будет положительная... А пока идите и работайте!
Надежда повернулась на каблуках по-военному (все-таки в форме!), но один каблук подвернулся, зацепившись за ковер, и она чуть не загремела на начальственный ковер...
Виктор Иванович с несвойственной ему кошачьей грацией выскочил из-за стола и поймал Надежду Николаевну в свои лапищи.
- Ну что ты, Надежда, - прогудел он – расстроилась? Ноги решила ломать... А ведь ты у меня одна такая: умная и красивая. Кто же за тебя работать будет?
- Ну вот, опять про работу, - всхлипнула, готовая разреветься, Надежда. – А я человек! Живой!
- И я пока живой. Ненадолго. Вот думцы завтра Генерального «на ковер» вызывают, требуют отчета – что да как детьми…
- Хоштария постарался?
- Нет, он пока ждет, терпит, хороший мужик. Там патриоты воду мутят, Осокинская фракция. Так что ты давай, продвигайся, как писали классики, «не корысти ради…»
- «…а токмо волею пославшего мя начальства»… - поддержала каламбур Надежда.
- Ну, иди, человек, - ласково проговорил Кузнецов. – Иди, отдохни по возможности, все-таки воскресенье. Но помни – к вечеру доложишь, что там в этой лечебнице. Разработку ведет областная управа?
- Да, майор Авдеев, – уточнила Надежда.
Вот иди и контролируй своего майора, чтобы хоть он дров не наломал...
2. Вадим Авдеев
Областной опер Вадим Авдеев катил на своем красном Москвиче по Дмитровке по направлению к «4-му участку». Он не послушался Надежду, которая просила не привлекать местных милиционеров к операции. Но и сам подстраховался – взял сотрудников не из Мытищ, а с соседней «земли» - из Дмитрова, чтобы те подежурили ночь в устроенном майором схроне неподалеку от ворот таинственной лечебницы. Предстояло, как он говорил, «проверить донки», не зацепилась ли об его засаду какая-нибудь важная информация.
Ничего существенного, на первый взгляд на наблюдаемом объекте не произошло. Только в 6.35 – это время засек дежуривший в кустах сержант Дмитровской милиции Колбасин, к воротам подъехал белый фольксваген-фургон, ворота открылись – больше никакого движения не наблюдалось.
Это был, наверно, тот самый рефрижератор, о котором обмолвился охранник, - подумал Авдеев. И тут же у него засосало под ложечкой: раз рефрижератор приехал, да еще ночью – значит, привезли свежую убоинку или что они там доставляют в охлажденном виде... Значит, в городе – очередной труп, возможно, детский.
Майор достал мобильник и набрал номер прокурора Скворцовой. Она ответила сразу. Рассказав об итогах «проверки донок» и своих предположениях, он в ответ услышал тяжкий вздох:
- Вы правы, Вадим, - грустно сазала Надежда Николаевна, - у нас труп. И мы даже знаем со всеми подробностями, как этот труп появился. А вы продолжайте наблюдение, только помните, что забираться внутрь – о-пас-но! Прежде всего, опасно спугнуть...
Но Авдеевым уже овладел особый сыщицкий раж – он попросту не мог уйти от объекта, сулящего перспективную разработку.
Майор растрепал вихры, придирчиво осмотрел себя в автомобильное зеркало и, мысленно перекрестившись, двинулся к воротам таинственного заведения.
Вместо знакомого Василия Кононыхина из двери проходной высунулся какой-то лысый, точнее, бритый наголо мужик, тоже в камуфляже, но не в военном зеленом, а в сером милицейском.
Авдеев, напустив на лицо такое «чмошное» выражение, какого он только мог добиться, полувнятно спросил:
- А где Вася?
- Какой Вася? – хмурился бритый. Авдеев разглядел у него на затылке заплетенную косичку.
- Кононыхин Вася, - продолжил майор – он тут намедни дежурил. Обещал меня с начальством свести на предмет работы.
- Ну, я начальник Кононыхина, - все еще хмурился бритый, - только он мне ничего про тебя не говорил. А ты кто?
Авдеев вытянулся в струнку: сержант Дмитровского отдела ГИБДД в отставке Авдеев Вадим Георгиевич.
- Ишь ты, Георгиевич!.. – бритый продолжал с недоверием смотреть на фальшивого сержанта.
«Надо было лейтенантом представиться, - подумал Авдеев. – Глаза выдают...»
- Ну, Георгиевич, за что с работы поперли? – спросил бритый.
- Должно быть, не с тех брал и не столько, сколько надо, - смиренно отвечал майор, давно уже прокрутивший свою «легенду», которой он даже успел обеспечить прикрытие.
- Живешь где? – продолжал допрос бритый.
- Тут недалеко, в Яхроме. У нас работы почти нет. Построили горнолыжный комплекс, но там все блатные, многие на работу из Москвы приезжают. Да и не умею я с этими новыми русскими. То им то, то им это... А мне бы куда-нибудь в охрану. К состоятельным господам...
Бритый поморщился:
- Ты ж не в проститутки нанимаешься! У нас тут все господа состоятельные. Большие начальники приезжают лечиться и отдыхать. Им покой нужен... Кстати, а как у тебя с идеологией? Православный? Родину любишь?
- Крещеный. И как же без Родины – она одна, и все мы ее дети, - с жаром выдохнул майор. Он начинал понимать, как себя вести в этих предлагаемых обстоятельствах.
- Ну, еще мы литературку дадим, подчитаешь, пробелы в образовании заполнишь. Ты мне нравишься, – сказал бритый.
Авдеев с трудом погасил радостные искры в глазах.
- А как насчет зарплаты, - скромно поинтересовался он.
- Не обидим, - сказал бритый. - Главное помни: мы все тут братья – по вере, по любви к Родине, по общему делу ее очищения от всякой мерзости залетной. Ты меня зови просто: брат Бус. И тебе имя подберем, наше, родовое. А то Ва-адим какой-то, - Бус нарочно растянул имя Авдеева, чтобы показать: настоящие родовые имена коротки как полет стрелы, энергичны, как прыжок славянского воина на шею врагу...
- Когда сможешь приступить? – Бус внезапно перешел на деловой тон.
- Да хоть с завтрашнего дня, - с готовностью ответил Авдеев.
- Только учти – у нас сначала месячный испытательный срок. Приживешься – будешь работать. И за конкурентоспособную зарплату! – завершил Бус беседу. Завтра здесь в 10 утра.
Как штык! – бодро ответил майор Авдеев.
3. Надежда Скворцова
К середине дня она чувствовала себя вполне готовой к новым подвигам и огорчениям.
Неизвестно, как обстояло дело с подвигами, а огорчения начались сразу: Кузнецов раскритиковал их версию, особенно напирая на недоказанность связей загородной лечебницы с кем-то из руководящих деятелей Думы.
- Ты меня с Думой не ссорь! – размахивал он своим знаменитым указательным пальцем. – Ты сначала все связи как следует, отработай, собери доказательства, а потом уже наезжай на депутатов!
Надежде ничего не оставалось, как взять под воображаемый козырек и идти восвояси дорабатывать свою докладную записку.
Зато после обеда прозвонился лейтенант Табеев с новостями, да еще какими!
- Вот он передо мной сидит, голубчик! – ликовала трубка.
- Кто голубчик? – переспросила Скворцова
- Да вагоновожатый этот из секретного поезда. Он ночью дежурил и ездил с доктором по кольцевой!
- Немедленно выезжаю, - закричала в трубку Надежда. – Никуда его не отпускай, пока я не допрошу!
Ехать до управления транспортной милиции было недалеко – в район проспекта Мира у Олимпийского стадиона. Однако, как всегда с машиной оказались проблемы, да и по пробкам пробиваться – все это заняло бы не меньше часа. Надежда быстро собралась и побежала к метро.
Здание управления милиции на транспорте строилось, наверно, в 70-х – неполированный мрамор почернел, и его хотелось отмыть мыльной губкой...
Кабинет Табеева находился в самом конце длиннющего коридора и Надежда, по мере приближения к цели, старалась замедлять шаг, чтоб не влететь на встречу с подозреваемым красной и запыхавшейся. И еще она повторяла как заклинание детский стишок про «Человека рассеянного»: «Глубокоуважаемый вагоноуважатый, вагоноуважаемый глубокоуважатый! Во что бы то ни стало мне надо выходить – нельзя ли у трамвала вокзай остановить?» Ее «трамвал», кажется, подходил к нужной остановке...
Секретный вагоновожатый оказался низкорослым мужичком лет 50-ти.
- Акаемов Александр Иванович, – представился он Надежде.
- Так это вы вели госпитальный поезд в ночь с пятого на шестое октября? – спросила Надежда, начиная допрос.
- Да, я, а что? Хоть мы и числимся в секретных, нам разрешают коммерческие ездки. Один раз даже ночью по кольцу свадьбу возили. Так новобрачные прямо на операционном столе разместились. Пьяные все были. – И, заметив строгий взгляд женщины-прокурора, добавил - Извините, конечно... У нас гуп – так и называется «Подземный спецтранспорт». Многим нравится по пустому метро кататься...
И в подтверждение вытащил из нагрудного кармана засаленный пропуск.
- А в ту ночь вы впервые с доктором и со вторым, бритым, ездили? – продолжала допрос Надежда.
- Да нет, пожалуй, они при мне раза три они поезд нанимали, - подумав сказал вагоновожатый.
- Числа не припомните? – спросила с надеждой Скворцова.
- Это вряд ли, - покачал головой Акаемов. – Надо в книге смотреть, где ездки записаны.
- Это за тобой, - обернулась Надежда к Табееву. – Если потребуется санкция на выемку – сразу звони мне. Меня не будет на месте – вызванивай самого замгенпрокурора Кузнецова...
- А доктора знаешь, который с вами ночью ездил в операционной? – осторожно спросила Надежда Николаевна.
- Знаю, что зовут Павел Олегович – то ли из Склифа, то ли из городской больницы где-то поблизости.
- А второго, бритого с косичкой – видел?
- Видел, но только мельком. Мне же команды из салона звонком подают: один длинный – поехали, три коротких – стоп, длинный и короткий – открыть двери... А так я сижу в темноте в своей кабине, на рельсы таращусь. А что же там происходило ночью? Неужели преступники какие?
- Незаконные операции у тебя в поезде делали, - не решилась сообщить правду Надежда.
Акаемов пригорюнился:
- Ну вот, всегда так с этими коммерческими. Вот когда мы были под органами, ничего такого не случалось.
«Допрос окончен», - скомандовала себе Надежда. Больше ничего из этого «вагоноуважатого» не вытянешь. Осталась сверка дней этих коммерческих ездок с датами, когда находили убитых мальчиков. Это за Табеевым.
- Что ж, я ухожу, - сказала Надежда лейтенанту. - Помните, что за вами – выемка книги регистраций коммерческих поездок.
Теперь надо было искать врача, которого «вагоноуважатый» Акаемов назвал только имени-отчеству: Олег Павлович и обозначил примерную территорию, где искать больницу, в которой работает полный тезка великого артиста Табакова.
Значит, следующий этап – Управление здравоохранения города Москвы и его шеф Городцовский. Надежда взялась за телефон...Воскресенье, конечно, но дежурный-то в управлении должен быть.
Александр Николаевич Городцовский оказался плотным лысым мужчиной с ироничным взглядом из под очков, ярким шелковым щегольским платочком в цвет галстука в нагрудном кармане английского твидового пиджака и золотым перстнем с печаткой на пальце чисто промытых докторских рук.
- Ну-с, что от нас требует прокуратура? – немного ерничая, спросил он.
Надежда коротко рассказала об убийствах детей, не преминув особо упомянуть о Сандрике Чхеидзе. Городцовский морщился, как от зубной боли. Когда Надежда приступила к рассказу о таинственном ночном поезде-госпитале, начальник всего столичного здравоохранения еще больше возбудился.
- Я слыхал об этом госпитале на колесах, - сказал он, - но, честно говоря, как-то не очень верилось: поезд-змей, езда по обесточенным туннелям метро... Вы сказали, что знаете имя и отчество врача, занимавшегося этими манипуляциями?
- Да, его зовут Олег Павлович, и работает он то ли в Склифосовского, то ли где-то рядом. Например, вот тут, в 63-й.
Александр Николаевич бросил взгляд на огромную схему города, пестрящую условными обозначениями лечебных учреждений.
- Какое огромное хозяйство! – невольно восхитилась Надежда Николаевна.
Городцовский довольно хмыкнул.
- Значит, будем искать вашего тезку Табакова, - и нажал кнопку на пульте: - Начальника отдела кадров! Срочно!
«Олегов Павловичей» нашлось целых 4 штуки. Трое – в Склифе и один в 63-й больнице на улице Дурова. Были сразу отсеяны офтальмолог и два рентгенолога из Склифа – вроде не по профилю... Остался Олег Павлович – хирург-травматолог из простой городской больницы. Это уже горячее.
Городцовский сделал еще одну любезность: позвонил главврачу 63-й больницы и договорился о конфиденциальной встрече с представителем генпрокуратуры.
От Садовой Каретной, где располагался горздрав, до улицы Дурова было полчаса быстрого хода, но Александр Николаевич исполнил роль джентльмена до конца: у выхода Надежду ждал щегольский красный «шевроле» с мигалкой.
Через 10 минут Надежда уже сидела в кабинете главврача 63-й горбольницы. В дверь постучали, и вошел довольно полный человек среднего роста в зеленых операционных одеждах.
- Вот и наш Олег Павлович Горбунцов, - представил его главврач больницы. – А это...
- Старший следователь Генеральной прокуратуры, советник юстиции Скворцова Надежда Николаевна, - поспешила представиться самой Надежда.
- Ну, я вам, наверно не нужен, - слегка заикаясь, промолвил главврач, и, не дожидаясь ответа, выкатился из кабинета.
Они остались одни.
- Олег Павлович! Вы не догадываетесь, зачем я здесь? – тихо спросила Надежда.
- Нет, - соврал Горбунцов.
- Ночной поезд-госпиталь... – грустно сказала Надежда. И дети, которых вы убивали, забирали кровь и спиномозговую жидкость, а потом рисовали напоследок пятиконечную звезду на груди... Этого мало для встречи с прокурором? Вас видели и следили за каждой вашей манипуляцией наши оперативные сотрудники.
Горбунцов закрыл лицо руками.
- Меня заставили, - глухо сказал он.
- Кто?
- Это... это страшные люди. У них бизнес на стволовых клетках, серьезный крупный бизнес. А мне квартиру покупать, кредит за машину выплачивать, жена болеет – четвертая стадия – ей бы напоследок не в нищете нашей вечной пожить...
- Кто эти «страшные люди»?
- Точно не знаю, дрожащим голосом ответил Горбунцов, – бритые какие-то, вроде скинхедов. А начальники у них интеллигентные, одеваются по моде. Говорили, что всем бизнесом люди из Госдумы заправляют. А я что – делал то, что приказывали...
Надежда позвонила и попросила прислать наряд.
- Подозреваемый в убийстве, - уточнила она.
- Вы запишите, - продолжал сражаться Горбунцов, - я чистосердечно признался! И не оказывал сопротивления органам правопорядка!
- Это будет учтено, - сухо сказала Надежда. Ей становилось не по себе в этом кабинетике, украшенной какими-то кружевными скатерками и занавесками с рюшами.
- Давайте я все напишу, - продолжал «сотрудничать со следствием» Олег Павлович Горбунцов. Его, наверно настиг «стокгольмский синдром»: он полными слез, чуть ли не влюбленными глазами смотрел на Надежду Николаевну.
На столе главрача нашлись ручка и чистые бланки карт амбулаторного наблюдения. Горбунцов, вздыхая и отдуваясь, принялся за работу.
- Не забудьте указать, кому вы передавали полученные биоматериалы и изложите ваши предположения о целях их использования, – строго, как учительница, задавшая классу контрольную, наставительно сказала Надежда.
Горбунцов закивал и продолжил писать «чистосердечное признание» круглым почерком отличника.
Когда приехал наряд (из-за последней фразы Надежды – «подозреваемый в убийстве», на задержание прислали «маски-шоу» с автоматами), Чистосердечное Признание было готово
- Ну, в масках-то зачем? Клиент смирный, - выговаривала Надежда капитану - командиру группы захвата.
- Смирный-то он смирный, - почесал в затылке под шерстяной шапочкой капитан. – А не дай бог, что с вами случилось бы...
Надежда отказалась от радушного приглашения проехаться по Москве в омоновском автобусе (чудной решетчатой карете, вспомнился бессмертный Остап Ибрагимович Бендер), и пошла пешком. Надо было хоть немного успокоиться.
Только у себя в кабинете, на целых сорок минут сдержав любопытство, она достала из папки исписанные рукой Горбунцова карты амбулаторного наблюдения и прочитала то, что изложил в качестве «чистосердечного признания» Олег Павлович.
Сначала шло все то, что она хорошо знала – по отчетам лейтенанта Табеева и майора Авдеева. Но в конце обнаружилось нечто новенькое. Горбунцов писал: «В качестве возможных объектов использования биоматериалов, могу предположить: во-первых, упомянутую выше лечебницу клеточной терапии, а во-вторых, - питание кровью 4-й группы некоего живого объекта, в экспериментальных целях поддерживаемого с 1924-25 годов учеными ВИЭМ на условиях постоянной подпитки свежей кровью».
Вот тебе, бабушка и Юрьев день! – Надежда, глубоко потрясенная прочитанным, медленно опустилась в кресло. – Значит, был Зверь! Были опыты с клетками Ленина на базе тканей медицинской сускропы! Значит прав Матвей Черкасов, а так понравившийся ей Григорий Григорьевич из Мавзолейной группы чего-то недоговаривал! Утаил!
Это открытие надо было переварить. Переговорить с Радоманским. Потом допросить Горбунцова и выяснить, откуда он знает про Зверя? А главное, найти этого безмозглого гомункулуса, питающегося кровью московских мальчиков.
Первым она допросила профессора Радоманского, на сей раз, вызвав его в прокуратуру.
Профессор утратил часть своей «жовиальности», меньше улыбался и шутил, зато то и дело оглядывался, как будто и здесь, в стенах генпрокуратуры, кто-то мог подслушать его показания.
- Да, был и такой эксперимент у Кольцова, - сказал профессор. Уж не знаю, как клеточные материалы Вождя помогли вырастить из сускропы нечто квазичеловеческое – это, скорее, к Булгакову Михаилу Афанасьевичу, к его «Собачьему сердцу». Однако и у нас в Мавзолейной группе в 40-е годы, уже после войны, на основе методики Кольцова удалось вырастить на подлинной клеточной ткани нашего Клиента материал, из которого удалось сформировать подобие кадавра – причем совершенно в невинных технологических целях – как объект для испытаний новых методик, сравнения процессов, происходящих в тканях настоящего Ильича и похожего на него, как две капли воды, неизвестного трупа. Мы даже прозвание ему придумали: Лукич.
Надежду передернуло.
- И его, должно быть, клали в саркофаг, когда что-то было не в порядке с настоящим? – догадалась она.
- Вы же понимаете, что все это – государственная тайна! – напомнил Григорий Григорьевич.
- Я в последнее время с вашей подачи только и занимаюсь разгадыванием государственных тайн, - зло парировала Надежда. – А кстати, где этот Кадавр Лукич хранится?
- Тут, тут, у нас, - услужливо заговорил Григорий Григорьевич, - Лежит сейчас в ванне, пропитывается спецсоставом...
- А то... – Надежда помедлила, подыскивая слово, - существо? Которое кровью выкармливали? Оно – где?
- Слава богу, не у нас. Насколько я знаю, оно содержится в виварии Института иммунологии. Подкармливается донорской кровью и ее препаратами.
- Кадавры – живые и мертвые плодятся, как кролики, - подумала Надежда, – Вот уже третий выплыл на свет божий...
- А вы могли бы ваши показания изложить письменно?- спросила Надежда.
- Конечно, конечно! – засуетился Григорий Григорьевич, – завтра у вас на столе будет лежать подробнейший отчет. - Казалось, к нему стала возвращаться прежняя жовиальность...
- Нет, не завтра, а прямо здесь и сейчас. Вам выделят комнату, дадут бумагу.
- Но уже поздно…
- Не волнуйтесь, мы вас не задержим, идите и пишите.
5. Матвей Черкасов
До дома Надежда добралась только к ночи, совсем забыв о вчерашней договоренности с Матвеем. Он сидел на подоконнике так, чтобы сверху видеть дверь ее квартиры, и что-то писал, пристроив ноутбук на коленях.
- Ты все-таки пришел?
- А не надо было? – Матвей закрыл компьютер и стал спускаться по лестнице. – Я полдня пытался тебе дозвониться…
- Да, знаю, батарейка села. Ты извини, столько дел сегодня, я совсем без сил…
- Это намек: иди домой, милый?
- Наверное, с моей стороны это было бы жестоко, ты столько ждал.
- И неразумно – умею готовить ужин и мыть посуду. А ты приляжешь на диванчик и немного отдохнешь.
- И буду слушать продолжение?
-Конечно, Отпирай!
- А ты начинай прямо сейчас про графа Дракулу? Ничуть не сомневаюсь, что он существовал на самом деле.
- Такой, как в книгах и фильмах – не существовал никогда. Во-первых, он не был графом. Господарь, воевода, князь – кто угодно, только не граф. – Матвей галантно помог ей снять пальто. - Во вторых, его имя надо произносить не «Дракула», как у нас привыкли с ударением на «а», а «Дракула», ударение на «у». Или даже «Дракуля». Это уменьшительное от «драк» - «дракон» и обозначает примерно «дракончик», «маленький дракон», «сын дракона». Последнее, кстати, наиболее точно: отец Дракули, Влад Второй, вошел в историю именно под прозвищем «Драк» - «Дракон». Прозвище это он получил за то, что был великим магистром Ордена Дракона.
- Странно. – Надежда открыла холодильник и принялась выставлять на стол остатки вчерашнего пиршества.- Обычно ордена называли в честь святых, ну, или хотя бы в честь чего-нибудь такого… положительного. Но Орден Дракона…
- Давай, я сам, я же обещал. Будешь спагетти болоньезе? Первоначально он назывался Орден Поверженного Дракона. А еще раньше – Орденом святого Георгия. Где у тебя большая кастрюля? А патроном ордена был Сигизмунд Люксембургский, император Священной Римской Империи Германской Нации. И этот орден был еще одним осколком все того же ордена тамплиеров. О чем французская сторона и сделала официальное представление германскому императору. Орден в очередной раз переименовался – был Святого Георгия, стал Поверженного Дракона – логика понятна? – и перебрался из тогдашней германской столицы Вены на юго-восток – в Трансильванию и Валахию. Именно рыцари Ордена Дракона помогли валашским князьям-воеводам Басарабу Великому и его сыну Мирче Старому сколотить из Валахии полноценное государство. А сын Мирчи, Влад, так и просто стал во главе ордена. При этом – заметьте! – валашские князья были православными! Это по поводу вашего вопроса о том, как католики ладили с православными. Прекрасно ладили, тем более, что вскоре пришел новый, общий и гораздо более страшный враг – турки. Если коротко, Влад Драк понял, что с Османской империей, шедшей на Европу, ему не справиться и признал себя турецким вассалом. А сына отправил в Стамбул в заложники.
- Храбрый был рыцарь и любящий отец… Хочешь, я потру сыр?
- А у него был выбор? Давай, три, думаю, это тебе можно доверить. Турки сожгли бы Валахию и не заметили бы. А так – все было вполне мирно. Ну пограбили, ну понасиловали – дело житейское… А так – даже в ислам обращать никого не стали. Даже самого Влада Дракулю. Он жил в королевском дворце Топкапи, много читал, учился пользоваться саблей и луком и каждый день ходил смотреть на публичные казни. А когда умер его отец, отравленный боярами – турки с миром отправили его обратно в Валахию – владеть и аккуратно выплачивать дань. Знали бы они, кого готовят на свою голову! Заняв валашский трон и приняв магистерские знаки Ордена Дракона, Влад – уже не просто Дракуля, а полноценный господарь Влад Третий – расправился с боярами тем самым способом, который так хорошо изучил в Стамбуле – пересажал их всех на кол. Причем не где-нибудь, а во дворе собственного замка. За что и получил свое второе прозвище – «Цепеш». По-валашски – «Насаживающий на кол». Сыпь сыр сюда… Вот так!
- На кол – вполне распространенная в то время традиция.
- Вполне. Но Влад Цепеш Дракуля был чуть ли не единственным правителем на Балканах, бросившим вызов всесильной Османской империи. Произошло это так. Когда турецкие послы приехали за ежегодной данью и вошли во дворец господаря, Влад спросил: почему не снимаете шапок перед повелителем? Турки, растерявшись от такой наглости, сказали, что им вера не позволяет. Странно, что они тут же не зарубили нахала. А Дракуля, усмехнувшись, сказал примерно следующее: вера – это святое. Я сам – защитник веры. Так что носите ваши шапки, господа послы. А чтобы они с ваших голов случайно не слетели – погода у нас, знаете ли, ветреная, горы… В общем, он приказал приколотить послам шапки к головам гвоздями. И в таком виде отправил их в Стамбул. Ставь тарелки, все готово.
- Выглядит вполне аппетитно.
- Только попробуй – язык проглотишь. Это единственное блюдо, которое я умею готовить.
- Ну, …и отправил в Стамбул…
- В принципе, Дракуля подписал себе смертный приговор. За такое обращение с послами турки раскатали бы всю Валахию по бревнышку. Была собрана карательная экспедиция, которую возглавил сам султан, Мехмет Завоеватель – человек крайне жестокий. Вина?
- Немного.. спасибо.
- Ночью передовой отряд турецких конников-«дэли» («бешеных», так их прозвали; они перед атакой обкуривались анашой и задували ее в ноздри своим коням) столкнулся с валашским войском. Если бы Дракуля столкнулся с основным турецким войском, турки растоптали бы его и не заметили. Но здесь произошел настоящий бой, более того – «дэли» были разбиты.
На рассвете Дракуля обходил строй победителей. Тех, кто был ранен в грудь или в лицо, господарь хвалил и тут же, на месте, производил в рыцари Ордена Дракона. Тех же воинов, которые получили ранения в спину (пусть даже случайно, в пылу боя, ну, или, может быть, какой-нибудь особенно верткий турок заскочил сзади) – так вот, всех, раненых в спину, Дракуля приказал посадить на кол. И соорудил на холме этакую инсталляцию: в центре – гора из отрезанных голов убитых турок (пленных тогда, знаете ли, не брали), а по бокам – торчащие на кольях воины, не выказавшие достаточной отваги. После этого Дракуля отступил в свой замок.
Султан Мехмет, подъехав к замку с основным войском, увидел художества валашского господаря и быстро все понял. Мехмет Завоеватель был человеком очень смелым и очень жестоким – но он был еще и умным. «Если князь поддерживает дисциплину в войске такими методами, - решил он, - значит, войско будет сражаться до последнего. Мы можем потерять много хороших аскеров; эта вшивая Валахия того не стоит. Договоримся с этим княжонком – честное слово, он мне начинает нравиться!» Мехмет лично вел переговоры с Дракулей: договорились о выплате чисто символической дани, а главное – султан пообещал не вмешиваться во внутренние дела князя.
Дракуля принялся обустраивать Валахию. Прежде всего, он занялся искоренением воровства и привлечением иностранных инвестиций, как бы мы сейчас сказали. Когда один немецкий купец приехал за валашскими мехами (мех куницы – основной экспортный товар страны) и у него украли мешок со ста дукатами, тот пошел жаловаться князю. Дракуля извинился перед купцом и попросил его переночевать в его замке до утра. Утром купец нашел свой мешок целехоньким, лежащим у изголовья. Пересчитав деньги, он снова побежал к Дракуле: «Ваше сиятельство, здесь какая-то ошибка! У меня украли сто дукатов, а здесь сто один!» - «Правильно, - ответил Дракуля. – Этот дукат положил тебе в мешок я сам. Молодец, что ты признался – можешь забрать этот дукат себе. А ведь если бы ты скрыл лишнюю монетку – висел бы рядом с вот этим – и князь подвел купца к окну, выходящему во двор. В центре двора был кол, а на колу – вор, найденный сыщиками Влада в течение одной ночи.
В другой раз, объезжая свои владения, князь увидел в поле работающего крестьянина, а на нем – «срачицу худу», то есть порванную рубаху. «У тебя есть жена?» - спросил Дракуля, подъезжая к мужику. «Так точно, есть, ваша милость», ответил, кланяясь, мужик. «Что ж она – больна у тебя, может быть, ослепла?» - «Да нет, ваша милость, - молода, здорова» - «Ну, поедем, посмотрим». Приехали – увидели, что жена у крестьянина действительно молодая, здоровая и очень красивая. И тогда Дракуля сказал: «Если ты, здоровая молодуха, не можешь зашить мужу рубаху – значит, руки тебе ни к чему». И приказал отрубить женщине руки. Не могу не расценить этот поступок, как достойный всяческой похвалы и подражания…
- Знаете что? Еще одна такая ремарка – и вылетите вы отсюда мухой! – Скворцова очень рассердилась
- Ого! Феминизм заговорил! Ну, извините, Надежда Николаевна, еще раз. Просто тогда к женщинам относились несколько по-другому. Что, в общем, объяснимо. Сидеть за клавиатурой может с одинаковым успехом и мужчина, и женщина – все зависит от уровня интеллекта. Отсюда и женское равноправие, и все прочее. А тогда многое решала физическая сила. Подковать коня или срубить дерево, а уж тем более – выточить камень для мельничного жернова женщина при всем желании не могла. Поэтому мужчины и чувствовали себя вправе (и, замечу, были вправе!) требовать от женщин подчинения. Феминизм в XV веке выглядел бы так же смешно, как сегодня выглядит «мужской шовинизм» и вопли типа «Назад, в койку, к плите!»
- Хорошо. Считайте, что я вас простила. Продолжайте, - Надежда не узнавала себя. Этот легкий поклон – как школьница в драмкружке, изображающая принцессу: «Продолжайте, сэр Ланселот, мы очень заинтересованы вашим рассказом о путешествии в Палестину…»
- Да, господарь Дракуля уделял очень серьезное внимание, как бы мы сейчас сказали, полоролевому воспитанию своих подданных. За нравственностью князь следил неукоснительно. Были две категории женщин, с которыми он боролся особенно свирепо: «девы, кои девства не сохраняют» (интересно, как он это проверял?) и «женки, кои плод мечут» - то есть женщины, которые делают аборты. Для этих особ Дракуля изобрел особый кол, непохожий на тот, что он применял обычно. Вам вообще, знакома техника насаживания на кол?
- Нет, знаете ли, не знакома. В «прокуратуре имени товарища Вышинского», как вы тут как-то недавно изволили выразиться, уже давно на кол не сажают.
- Не так давно, как вам кажется. Многие ветераны прокуратуры могли бы вам такого рассказать, если бы захотели… Ну да ладно. Классическая казнь на колу выглядит так: человека раздевают догола, в задний проход загоняют кол (различаются два вида: «быстрый» - смазанный бараньим салом, и «медленный» - несмазанный, с нарочно оставленными зазубринами). Затем кол – обычно метров пять высотой – втыкают в заранее вырытую яму с тем расчетом, чтобы он стоял прямо и не заваливался на бок. Под тяжестью собственного тела человек опускается все ниже и ниже… Кстати, вопреки расхожему представлению, смерть на колу была довольно быстрой. Как правило, через несколько минут кол, шедший через толстую кишку, протыкал печень – и человек умирал. Как говорится, «десять минут позора – и ты на даче»…
- Хватит вам, а? Шуточки ваши…
- Ну, извините, привычка. Если это воспринимать серьезно, да заниматься изучением несколько лет – недолго и свихнуться. Или в запой уйти… Так вот, для ветреных девушек и женщин, уличенных в вытравлении плода, у господаря Дракули было припасено кое-что поинтереснее. Кол был специальный – не заточенный. Точнее, искусно выточенный в форме эрегированного мужского полового члена. Высота его тоже была – не больше метра. И каждый раз тщательно выверялась. Понимаете? Женщине вставляли этот кол не в задний проход, а во влагалище. И так, чтобы он упирался в стенку матки, но не прорывал ее. А самое главное – женщина с таким колом между ног могла стоять на земле. Но – только на цыпочках.
Гениально, правда? Руками схватиться за кол она не могла – руки были связаны за спиной. Соскочить с него она тоже не могла – ее за ноги приковывали к деревянному постаменту, на котором этот кол стоял. От стояния на цыпочках начинали мучительно болеть ступни, потом – голени, потом – бедра и пресс… А опуститься на полную ступню – значило бы порвать матку и истечь кровью. И так вот они стояли, совершенно обнаженные, часами – выли, стонали, корчились, с ума сходили… Обычно казнь длилась несколько суток – пока несчастная не теряла сознания от боли и не натыкалась, наконец, на кол. А господарь Дракуля, обязательно присутствовавший при каждой такой казни, обращался к народу на площади – дело-то ведь происходило на площади – с назидательной речью: «Вот видите: она хотела стонать и извиваться на мужском члене – она все это получила!»
- А с мужчинами что делали? – спросила Скворцова.
- С какими мужчинами? – Черкасов явно не понял вопроса.
- А с теми самыми. Как вы там говорили? «Девицами, кои девства не сохранят»? – Надежда просто кипела от негодования. - Женщина, знаете ли, очень редко теряет девственность самостоятельно. Обычно им в этом помогают мужчины. И зачастую – против их воли. Я не такая хорошая специалистка по средневековью, как вы, но мне кажется, что тогда большие сильные мужчины не очень-то церемонились со слабыми женщинами («Да и сейчас не очень-то церемонятся», - хихикнул в голове у Надежды внутренний голос). Так вот, скажите мне, господин историк: тех мужчин – их как наказывал ваш справедливый господарь?
- Нууу… Я… Черт! – Черкасов почесал затылок, потом – подбородок. Потом внезапно расхохотался. – Надежда, вы будете меня презирать всю жизнь – но я даже не задумывался над этим вопросом! Ни разу! И… и по-моему, их даже и не искали. Иначе сохранились бы документы. Да, точно: очень даже может быть, что эти кавалеры стояли на той же площади и наблюдали, как корчится на колу их любовь…
Потом Черкасов посмотрел на Скворцову и улыбнулся:
- Надежда, видели бы вы, как вы прекрасны в своем гневе! Щеки горят, глаза пылают! Фурия! Валькирия! Не хотел бы я оказаться на месте того, кто вас рассердит…
- Прекратите, - Надежда украдкой потрогала щеку. Точно – пылает. – Объясните мне лучше, зачем вы мне всю эту мерзость рассказали? Для чего? Шокировать меня хотите? Я много раз бывала на месте преступлений, я видела… ну нет, такого не видела, но близкое к тому – сотни раз (Надежде внезапно вспомнилась бездомная девочка, промышлявшая проституцией на Черкизовском рынке. Ее нашли прошлой зимой. Точнее – ее труп. Те существа, которые ее тогда «сняли», не удовлетворились обычными утехами, а – как там говорил Черкасов? – «припасли нечто поинтереснее». Засунули в нее горлышко бутылки из-под портвейна. Черт его знает отчего, но бутылка раскололась – прямо внутри девчонки. Существа оставили ее замерзать и умирать от потери крови между контейнерами. Существ было двое. Их так и не нашли: утром прибежали торговцы, охранники, зеваки – растоптали все следы…). И тут Надежда сделала то, чего не делала с третьего курса: плеснула водки из черкасовской бутылки в свой бокал с шампанским. И немедленно выпила.
- Ого! – Черкасов был действительно удивлен. – Здорово на вас это подействовало. Да нет, Надежда, не думайте, что я вас считаю любительницей подобных рассказов. Я просто хотел сказать, что Влад Дракуля отлично знал человеческую анатомию. И еще многое. Дракуля был не просто зверь – он был ученый зверь. Он не просто мучил людей – он проводил какие-то опыты. И аккуратно записывал их результаты. Кажется – кажется! – он занимался проблемой практического бессмертия. Во всяком случае, множество свидетелей показывает, что в свои сорок лет (а это уже глубокая старость по тем временам) князь Дракуля выглядел максимум на двадцать. И ничем не болел – что тоже было тогда большой редкостью. Отсюда, кстати, и пошли легенды о вампирских наклонностях господаря. Колом-то, заточенным, в те времена кого-либо удивить было трудно.… Поэтому его и убили-то так странно.
- Так его все-таки убили?
- Да, причем свои же. Рыцари Ордена Дракона. В одной из стычек с турками – не с регулярной армией, а с какой-то бандой, бродившей по Валахии – его закололи копьями, «мнящись, яко турчин», то есть, якобы, перепутав с турецким аскером. Доспехи и вооружение валашского воеводы и турецкого солдата тогда были настолько различны, что принять валаха за турка можно было только при большом желании. Увидев, что обознались, рыцари очень горевали. Так горевали, что проткнули труп Дракули осиновым колом, по чистой случайности валявшимся неподалеку. А голову закатали в бочку с медом и отправили в подарок турецкому султану. А сами скоренько присягнули на верность господарю Молдавии Штефану Чел Маре, или – если по-латыни – Стефану Великому. Ну, о Штефане вы знаете…
- Только то, что его портрет – чуть ли не на каждой молдавской денежной купюре.
- И тому есть причины! Штефан Чел Маре был очень талантливым и очень удачливым полководцем. Он разбил венгров, он разбил поляков, однажды он даже разгромил турок. Ни до, ни после молдавское войско таких побед не достигало. Угадайте с трех раз, кто составлял костяк этого войска при Штефане?
- Орден Дракона?
- Правильно. Или – в десятый раз перекрасившиеся тамплиеры. Но в Молдавии им было тесно. Их целью была – Россия.
- Почему Россия?
- Потому, что они помнили о «каликах заморских», оставивших в Москве не только золото, но и, как сказано в летописи, «кодексов четыре складня». Кодекс – это переплетенная книга, «складень» - сундук. Четыре сундука книг, Надежда! Они просто горели желанием их прочитать. И сопоставить с тем, что при жизни написал Влад Дракуля. Вскоре им представилась такая возможность. Дочь Штефана Елену было решено выдать за сына русского великого князя Ивана Третьего – Ивана Молодого. С политической точки зрения это был явный мезальянс – при всех успехах короля Штефана Молдавия и Россия были величинами все-таки несопоставимыми. Но у этого брака была и другая сторона – русские и молдавские тамплиеры хотели соединить свои наработки…
- Русские тамплиеры?
- Да, те самые «калики заморские» и их последователи, тихо сидевшие все это время по подмосковным монастырям. Впрочем, сидели они тихо, но не бездельничали. Через сто лет после прибытия в Россию именно тамплиеры составили костяк «кружка любомудров», из которых вышла «ересь жидовствующих».
- Ой, вот только про «жидовствующих» мне не надо, хорошо? Начиталась я этой дряни по вашей милости в Госархиве – до сих пор противно.
- Успокойтесь. «Жидовствующими» этих людей назвали их политические противники. А на самом деле это был настоящий философский кружок. Да-да, не удивляйтесь – в России четырнадцатого века люди занимались философией. И очень активно. Тот факт, что они носили бороды до колен и шубы на сорока соболях, не должен вводить вас в заблуждение. Москва была одним из центров европейской мысли – «любомудрия», как тогда говорили.
Во главе этого кружка стоял думный дьяк Федор Курицын. Здесь опять надо избавиться от стереотипов, навязанных советскими фильмами. Мы говорим «боярин» - и сразу представляем себе этакого жирного дурака в «гролатной» шапке, которому царь Петр отрубает бороду. Говорим «дьяк» - и перед нашими глазами встает неопрятное пьяненькое существо с жиденькой бороденкой и гусиным пером за ухом. А ведь Думный Дьяк Посольского Приказа – это, по-нашему, почти министр иностранных дел! Точнее – посол по особым поручениям при МИДе. Вот Курицын и ездил по Центральной и Восточной Европе с особым поручением – найти невесту для сына великого князя, царевича Ивана Молодого. Дело это было тонкое, дипломатическое. Дочери венгерского и польского королей были бы великолепными партиями, если бы не одно «но»: обе были католичками. А Елена, дочь Штефана Чел Маре, была, как и ее отец, православной. На ее кандидатуре и решили остановиться.
Но Курицын занимался не только матримониальными делами царевича. Он ездил по всей Валахии и – активно собирал материалы о господаре Дракуле. Курицын, кстати, является автором первой – и единственной достоверной – биографии князя Влада Цепеша – книги «О Дракуле-Воеводе». Он сошелся с рыцарями Ордена Дракона из окружения Штефана и рассказал им о «складнях» с книгами, которые хранились в Кремле. С этого момента вопрос о браке Ивана и Елены был решен. В качестве свиты княжны в Москву поехали все рыцари-дракониты, а в качестве приданого – весь архив ордена плюс бумаги, оставленные самим Дракулей.
Молодая княжна Елена (в Москве ее прозвали Елена Волошанка – то есть «румынка») чувствовала себя в Москве, мягко говоря, неуютно. Да, она была женой наследника престола, сына великого князя. Но у Ивана Третьего была на тот момент и новая жена – византийская принцесса Зоя (Софья) Палеолог. И у них был сын Василий. Великий князь Иван Третий носился с идеей «Москвы, как Третьего Рима» - для этого он и женился на наследнице византийского престола, женщине немолодой, очень некрасивой и крайне злобной. А уж когда Зоя родила от Ивана сына Василия – положение Ивана Молодого и Елены Волошанки стало и вовсе шатким. Василий Иоаннович, был как-никак, наследник византийской династии – «волошанка» Елена со своими молдавскими корнями была по сравнению с нею крайне худородной особой. В общем, Иван и Елена, понимая, что не сегодня–завтра любимый папенька и свекор может их обоих попросту отравить, начали собирать вокруг себя что-то вроде заговора.
Но все это делалось осторожно, очень осторожно. Не забывайте, что обе эти женщины – и Зоя Палеолог, и Елена Волошанка – только по крови были одна гречанкой, а вторая молдаванкой. А по языку, по культуре, по образованию обе были итальянками. Точнее – венецианками. Итальянский язык, наравне с латынью, использовался как при дворе Зои, так и при дворе Елены. К Еленину двору постепенно примыкали тогдашние «либералы-западники» - сторонники более широкого развития связей с Европой. Как правило, это были дьяки Посольского приказа – то есть дипломаты, люди, знающие европейскую жизнь не понаслышке – и переписчики книг Приказа большого дворца. Иван Третий тогда как раз перестраивал Кремль и заодно ревизовал накопившиеся в подвалах книги. Зоя Палеолог тоже привезла с собой из Константинополя достаточно литературы, хотя и не так много, как принято считать. Требовалось все это объединить и привести в порядок. Так что переписчики – тогдашние архивисты – были в Москве людьми очень уважаемыми и денежными – не то, что сейчас, - Черкасов хмыкнул. – Именно они сформировали и описали «либерею великого князя московского» - то самое книжное собрание, которое мы знаем по имени его последнего владельца – «Библиотека Ивана Грозного».
Погубила всех внезапная смерть Ивана Молодого. Совершенно очевидно, что он был отравлен либо самой Зоей, либо ее приближенными. Елену Волошанку сослали в дальний монастырь, где она вскоре «умре напрасно» - судя по всему, ее тоже отравили. А Федора Курицына, его брата Ивана-Волка и еще нескольких из кружка «любомудров» обвинили в ереси, назвали их – чтобы было страшнее – «Жидовствующими» и – сожгли на костре. Сожжение – казнь очень нетипичная для России. Все русские аутодафе за всю историю можно перечислить по пальцам одной руки. В чем состояла «ересь жидовствующих», какова была их доктрина – неизвестно до сих пор. Сохранился философский трактат «Федора Курицына» - «О Самовластии Души», где, между прочим, сказано: «силою розумения в человцех стяжать жизнь вечную». Кажется, они мечтали о достижении бессмертия. А может быть – и не только мечтали.
В народе Ивана Молодого и Елену Волошанку очень любили. Именно они стали прототипами героев волшебных сказок об «Иване-царевиче» и «Елене Прекрасной».
Ну а «либерея великого князя московского» осталась в подвалах кремлевских дворцов – разобранная, описанная, готовая к работе. Она как будто ждала того, кто сложит, наконец, все части головоломки и откроет тайну, запрятанную в ней. Ждать пришлось недолго… Ой! – Черкасов запнулся, посмотрев на часы.
- Что? – удивилась Надежда.
- Пол-первого ночи на дворе, вот что! Я заболтал вас до полуночи! Извините, Надежда, вам же завтра на службу. Пойду я…
- Не уходите… Не уходи, - Надежда глубоко вдохнула, мысленно зажмурилась и сказала: Останься, Матвей…
- Вы… Ты… точно этого хочешь? – Черкасов смотрел ей в глаза
Надежда не ответила и даже не кивнула головой. Просто опустила веки.
* * *
«После секса мужчина засыпает, а женщина – думает». Надежда помнила, что эта пословица – итальянская, но вот где она ее слышала?.. Ах, да: на работе дали почитать какой-то глянцевый журнал, а в нем было интервью с актрисой Моникой Белуччи. К удивлению Надежды, она оказалась не только потрясающе красивой, но и очевидно умной женщиной, как-то очень по-женски, по-итальянски умной. Ценила радости жизни, но не забывала, как они скоротечны. И еще Надежде понравилось, что Моника Белуччи – в некотором роде ее коллега: тоже закончила юридический и работала в итальянской прокуратуре. А потом ее пригласили на первую роль – вампирши, невесты графа Дра’куы… То есть пардон: князя, воеводы и господаря Драку’ли…
Они лежали в абсолютной темноте и (Надежда улыбнулась) в полном соответствии с итальянской народной мудростью: Черкасов спал, а она думала. Хорошо ли ей было? Безусловно, хорошо – лучше ей не было никогда («А тебе что, много есть, с кем сравнивать?» - ехидно осведомился внутренний голос. Надежда мысленно попросила его заткнуться). Но было что-то… странное. Черкасов любил ее… с каким-то отчаянием. Как будто последний раз в жизни. Как приговоренный к казни, которому дали выполнить последнее желание. И все время повторял: «Надежда, Надежда…» Что он имел в виду – ее имя или что-то другое?…
М-да, а завтра с утра действительно на службу. Который час-то? Надежда сладко потянулась (и тут же поняла: нет, хорошо все было, просто замечательно) и поискала свои часики на тумбочке у кровати. Часиков не было. Надежда вспомнила (и снова улыбнулась), что часики, как, в общем, и вся ее одежда, остались в комнате. Интересно, мы шампанское на ковер опрокинули, или нет? Кажется, все-таки нет…
Вместо часов Надежда нащупала черкасовский телефон. Включать ночник и будить Матвея не хотелось; она подумала, что часы наверняка есть в телефоне. Мобильник был выключен. Надежда вспомнила: он выключил его, сразу, как напросился – сжег, так сказать, мосты. Она снова улыбнулась. И включила аппарат.
Часы в «Нокии» были – на дворе было полпятого ночи (или утра?). А еще там было тринадцать звонков без ответа. Кто-то названивал Черкасову чуть ли не каждый час, после того, как он отключил телефон. Не понимая еще, что она делает, Надежда еще раз нажала кнопку.
Все тринадцать звонков были с одного номера. На экранчике мобильника было четко написано:
«ОСОКИН».
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ, 18 декабря
1.НАДЕЖДА СКВОРЦОВА
Утром Надежда нашла на своем столе сводку происшествий по городу и газету, развернутую на разделе криминальной хроники «Еще одна жертва среди русских ученых. Криминал расправляется с отечественной наукой» гласил жирный заголовок. Был, кроме заголовка, и текст: «Этой ночью в собственном подъезде на Соловьином бульваре подвергся варварскому нападению известный биолог Г.Г. Радоманский. Видимо удар кастетом по голове был нанесен неожиданно. Портфель ученого похищен. Радоманский скончался, не приходя в сознание, на руках у соседей, вызвавших милицию. Это не первый случай убийства ученых в нашем городе». Тут же был приведен мартиролог ученых МГУ и из академических институтов, убитых схожим образом в подъездах собственных многоэтажек.
Кто мог знать про его визит ко мне в прокуратуру? Кто??? – думала Надежда. Неужели Черкасов?
- Надежда! Наде-ежда!
Надежда очнулась. Перед ней стоял Кузнецов.
- Что с тобой? Влюбилась, что ли?
«Очевидно, он хотел спросить, не объелась ли я белены. Но постеснялся», - невесело подумала Надежда. За прошедшие годы стало как-то само собой разумеющимся фактом, что влюбиться советник юстиции Скворцова не может. Организм ферамонов не вырабатывает.
Кузнецов посмотрел на нее внимательней.
- Э, да ты, я посмотрю, совсем больная. Дай-ка, - зам. Генпрокурора потрогал ей лоб. – Точно. Поздравляю – грипп. Ты вся горишь…
«…Я не больна. Я, знаешь, няня, влюблена» - вспомнилось совершенно некстати. Скворцова вдруг представила себе Виктора Александровича в кружевном чепце и платье в горошек – в точности, как у пушкинской няни. Надежда постаралась скрыть улыбку. Не получилось.
- И нечего мне здесь улыбаться! – рассердился Кузнецов. – Перезаразишь мне весь отдел. Домой – и немедленно! Это приказ номер один. Приказ номер два: дома натереть ноги бальзамом «Звездочка», выпить горячего молока с медом, лечь под теплое одеяло и не вылезать до утра. Утром прийти в здоровом виде и доложить об исполнении. Приказ понятен.
- Так точно! – Надежда сложила бумаги, выключила компьютер. Он ей на сегодня больше не нужен. Все, что хотела, она узнала. Вот теперь сделать один телефонный звонок и идти – только не домой, а по другому адресу. Надежда набрала номер Черкасова.
- Надо поговорить, - сказала она по возможности сухо, не здороваясь.
- Жду тебя в «Кофе-Бине» на Тверской. От вас здесь два шага. – Он как будто ждал, что она позвонит. Как будто ничего и не было…
* * *
… Черкасовский телефон зазвонил у Надежды в руках, как только она поняла, что Матвею всю ночь названивал лично вице-спикер Осокин. Она успела увидеть, что и на этот раз звонок – от того же адресата.
Черкасов проснулся мгновенно и одним движением вырвал (именно вырвал!) телефон у Надежды из рук.
- Слушай, я же просил меня не беспокоить! (Ого, да они, оказывается, на «ты». Друзья-приятели.… Впрочем, нет: командует здесь не Осокин.) Ну да, ну хорошо… Еще бы они не согласились… Ладно, все, как планировали. И без самодеятельности на этот раз – это-то они у тебя поняли?! Хорошо. Ну а сам ты – не собираешься какое-нибудь коленце выкинуть? Правильно – и не собирайся. Всем лучше будет – и тебе, и мне, и – он как-то странно посмотрел на Надежду – и вообще всем. И больше не звони – я занят. Он выключил телефон.
- Занят, значит? – Надежда отвернулась к стене. – Вот что, Матвей: одевайся и уходи.
- Нет, ну какая же ты все-таки красавица! – ответил Черкасов. - «Венера перед зеркалом» Рубенса.
- Одевайся. И. Уходи. Душ – там, - Надежда показала. - А входную дверь просто захлопни. С той стороны.
И больше не сказала ни слова. Черкасов тоже. Только усмехнулся, (Надежда не видела, но ее и со спины передернуло от этой усмешки), оделся и ушел. Молча.
Было пять утра. Попытаться заснуть было уже бесполезно. Вначале захотелось выпить водки (полбутылки должно было остаться). Но не хотелось приходить на работу, «дыша духами и туманами». Потом захотелось плакать. Но не хотелось приходить на работу с опухшим лицом и покрасневшими глазами. Потом пришла мысль – растоптать, разрезать, изодрать эти проклятые розы – чтобы духу от них не осталось. Но… цветы-то тут при чем? И Надежда сделала то, что всегда делала, когда ей бывало совсем хреново – накинула халатик и пошла к магнитофону – ставить пластинку.
Она ее очень любила – «Танцы теней – девять медленных песен» Инны Желанной и Сергея Калачева. Особенно «Вальс»:
Медленный вальс
Под музыку гения.
Только для вас
Мои откровения.
Ищу ли пристани,
Или падаю в никуда –
Как прекрасно падение!..
Грустная истина –
Вы мое заблуждение.
Сколько же раз она ее прокручивала в жизни? И сколько раз подпевала? И сколько ей еще предстоит вот так сидеть с ногами на кресле и в полном одиночестве подпевать:
Медленный вальс…
Стихами случайными
Станут для вас
Мои обещания.
Какие чистые
Открываются небеса
В бесконечном движении!..
Грустная истина –
Вы мое поражение…
И сделала то, что должна была сделать с самого начала: набрала в компьютерной строке поиска «Матвей Черкасов». После чего сидела и до утра обдумывала полученные результаты.
* * *
Черкасов сидел в углу кофейни («Почему он всегда усаживается спиной к стене? Никогда – к окну или к двери?» - подумала Надежда) и что-то печатал на своем ноутбуке. Увидев Надежду, улыбнулся, но тут же нахмурился:
- Да ты, я смотрю, совсем простужена. Так нельзя. Сейчас я тебе закажу волшебную вещь – кофе по-ирландски. Немного виски и много взбитых сливок. И обогрев, и выпивка, и закуска – в одном флаконе. Подожди, - и он пошел к стойке, где была небольшая очередь: все-таки дело было уже к вечеру.
Компьютер он не выключил. И Надежда посмотрела на монитор – какого черта, было бы с кем миндальничать, в конце концов… На мониторе был текст:
«Надтитульная миниатюра. Явно сделана рукой автора. Представляет собой композицию из трех фигур: слева - черный лев, справа – красный лев, в центре – белая чаша с красной жидкостью. Львы обращены к чаше. Позиция – «идущие настороже»: на четырех лапах, правая передняя (по отношению к зрителю) направлена к чаше. Зубы и когти выпростаны, в обоих случаях золотые. Языки отсутствуют (NB: знак молчания, тайны?).
Поразительно сходство с гербом Ордена, известного по описаниям. Только там львы были золотые, а в центре был золотой же двуглавый орел.
Примерное blasio миниатюры: стою на страже (зубы), готов к нападению (когти) и храню тайну (отсутствие языка). Но чем объяснить цвета? Черный, красный… Возможно, это стадии алхимического процесса, «Великого деяния» (получения философского камня): «работа в черном» (nigredo), «работа в красном (rubedo) и «работа в белом» (albedo). Но в этом случае фигур должно быть три, и они должны идти последовательно…
А если И. понял смысл «Великого деяния» по-другому и, тем самым, избежал ошибки всех алхимиков в истории? nigredo и rubedo не идут одна за другой: «работа в черном» и «работа в красном» делаются параллельно, а потом соединяются и получается – albedo! РАБОТА В БЕОМ!! БЕЛАЯ ЧАША!!!»
- Интересно? – Как и тогда, в Госархиве, Черкасов появился у нее за спиной абсолютно бесшумно.
- Интересно. Только не это. Личность у вас, гражданин Черкасов, оказалась очень интересная.
- Мы же, вроде бы, перешли на ты…
- Мы перешли обратно, - Надежда уселась напротив Черкасова и потянула из соломинки коричневатую жидкость. Действительно, вкусно. – Итак, вы не преподаете в Современном открытом университете.
-Правда.
- Вас оттуда выгнали. За приставания к студенткам.
- А вот это неправда. Было там кое-что, да только не это. И кто к кому приставал – еще большой вопрос. А выгнали меня за то, что я ректора неоднократно и в присутствии свидетелей называл дегенератом. Но что поделаешь – это медицинский факт: он – и впрямь клинический дегенерат.
- А еще вы работаете с Осокиным и его штурмовиками.
- Неправда, причем дважды. Во-первых – Черкасов согнул один палец, - не со штурмовиками, а с «ратарями» - пора бы знать. А во-вторых, и в главных – я работаю не с ними, а на них. Дьявольская разница, как сказал бы поэт Пушкин. Я пишу им речи, выдумываю лозунги, корректирую (хе-хе!) «имидж»… Я их консультирую, Надежда. Я – Консультант.
«Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор?» - всплыло в памяти у Надежды. Этого только не хватало! Он еще и пошляк к тому же…
- Я, - продолжал Черкасов, - в некотором роде, историк-практик.
«Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история!» Тьфу, черт, привязалось…
- Самую ненужную, самую бестолковую специальность – историю страны-неудачницы, страны, потерпевшей историческое фиаско – я сумел превратить во вполне доходный бизнес…
- И частью этого бизнеса является похищение и убийства детей?
- А вот этого я, Надежда, не знаю, - Черкасов пододвинулся к ней почти вплотную. – И поверьте… поверь… поверьте, Надежда, меня это беспокоит не меньше вашего. Похоже, Осокин своих архаровцев уже не контролирует. И это они похитили детей, и это они убили Рассольникова и украли рукопись…
- Да что это за рукопись, о которой вы мне все твердите? Что в ней такого ценного, что ты… вы за ней света белого не видите?
- Эта рукопись Ивана Грозного. А в ней – зашифрованная тайна Святого Грааля.
2. ВАДИМ АВДЕЕВ
Авдееву икалось. То ли он сквозь расстояние почувствовал внушение начальства, то ли виновата была еда всухомятку, которой он злоупотреблял всю последнюю неделю. Благо бы домашние бутерброды с колбасой и котлетой, заботливо завернутые в фольгу! Нет, питаться приходилось какими-то случайными хот-догами, шаурмой из непонятного мяса и вызывающими жестокую изжогу чебуреками. Поэтому он возил с собой большую пластмассовую бутылку «боржоми», запивая всю эту неотечественную еду пузырьками из бывшей братской республики.
Однако ровно в 10 утра он уже переминался у знакомых ворот частной лечебницы на берегу водохранилища.
- Молодец, точность – это плюс, – «брат Бус» приоткрыл дверь проходной, – Заходи, не стесняйся!
Сразу за проходной был просторный, мощеный серой плиткой двор. Справа на автостоянке дожидались хозяев несколько машин: два служебных БМВ (номера с флагом), огромный розовый Кадиллак и, смотрящийся среди лимузинов бедным родственником, зеленый «форд-фокус».
- С тобой хотел познакомиться наш главврач, - сказал Бус. - Он тут все решает.
Они вошли в отделанный гранитом подъезд особняка, поднялись по лестнице на второй этаж. Бус постучал в лаковую филенчатую дверь. Их встретил высокий сухощавый мужчина, больше похожий на какого-нибудь директора банка, как их показывают в сериалах, чем на врача. Бус представил новичка. Главврач Геннадий Сергеевич бросил острый взгляд на Авдеева.
- Не верю, что вы уволились из органов в чине сержанта, - вдруг проговорил он.
Авдеев покраснел:
- Ваша правда, я капитан милиции...
- Вот так-то лучше, - Геннадий Сергеевич продолжал разглядывать Вадима. – Медицинскими познаниями обладаете?
Авдеев совершенно искренне отрицательно помотал головой.
- Ну, тогда вам будет достаточно нашего буклета. Вот, почитайте на досуге. Мы занимаемся клеточной терапией. Слыхали, наверно?
- Слыхал, - выдавил из себя майор. Становилось все теплее и теплее.
- Но в отличие от других подобных заведений, - Геннадий Сергеевич загреб со стола целый ворох глянцевых разноцветных рекламных проспектов и помахал ими в воздухе, - мы себя широко не афишируем, клиенты у нас штучные. Известные люди, способные адекватно платить за качественную работу. Они доверяют нам самое дорогое – свое здоровье и свое будущее. Поэтому от нас требуется что?
- Что? – эхом повторил Авдеев.
- Полная и безоговорочная кон-фи-ден-ци-альность! – в растяжку проговорил Геннадий Сергеевич. - И большая роль в этом принадлежит охране. Здесь не кирпичи головой колоть надо, а быть незаметными и предупредительными. Срок пребывания пациентов в стационаре у нас в среднем три дня, но многие возвращаются, чтобы повторить или возобновить курс лечения. Обращаться надо со всеми ровно – даже если вы узнали в лицо какую-нибудь знаменитость, виду не подавать и автограф не просить. «На чай» брать можете. Но насчет алкоголя – ни-ни, заметим – сразу увольнение.
Авдеев слушал и старательно, до боли в шее, согласно кивал.
- Девиз нашего заведения – «молодость и мудрость». Наши уникальные технологии позволяют не просто омолаживать и лечить, но и делать людей лучше! Давайте будем вместе работать для этого! - на пафосной ноте завершил свою презентацию Геннадий Сергеевич.
- Если он так с последним охранником распинается, то как же он разговаривает с клиентами, - с уважением подумал Авдеев.
- Теперь о зарплате, - перешел к следующему пункту главврач. – На первое время (у нас месячный испытательный срок) – 400 у.е. Потом поглядим.
Авдеев изобразил искреннюю радость.
- Спасибо, товарищ главврач, оправдаю доверие!
- Ну не товарищ, конечно, а господин, - поморщился Геннадий Сергеевич. – Но, по сути, правильно. Действуйте!
Когда Авдеев вышел во двор (Бус задержался внутри), в кармане запиликал мобильный.
- Вадим, ты можешь говорить? – заскрипел в телефоне голос Паши Васильева, опера из Яхромы, с которым он договаривался об «операции прикрытия».
- Могу, - тихо сказал Авдеев, прикрывая микрофон ладонью.
- Тут к тебе наведывались, – сказал Паша.
- Вероятный противник? – догадался майор.
- Да, проверочку небольшую устроили – есть ли такой, где прописан. Ну, мы все сделали, как надо. Работай спокойно! А в случае чего – звони. Поможем, – проскрипел Васильев и отключился.
- Да, ребята, тут у вас все по-взрослому, - подумал Авдеев, шагая по серым плиткам двора лечебницы «Молодость и мудрость».
5. Алексей Осокин
- Осталось четыре дня. Че-ты-ре! Вы что-нибудь еще делать-то умеете, кроме как стариков и детишек мочить? Послал Господь олухов…
Осокин медленно прошелся по большому полупустому залу. Пятнадцать стриженых парней с косами-оселедцами на затылках как по команде поворачивались в одну сторону, следя глазами за рассерженным не на шутку вице-спикером.
- Я вас сколько времени уже учу? Вы самые близкие, самые верные мне люди, вы мое продолжение, мое наследие… И не только мое. В вас, если хотите, надежда всего человечества на вечную и прекрасную жизнь. А вы? – он обвел соратников взглядом, - Слушайте, конспектируйте, запоминайте. Сегодняшняя беседа – последнее мое к вам обращение на эту тему, потом все, кто не понял – я не виноват. Работайте над собой, стройте себя. Должны же вы, в конце концов, понять, что смысл не в бодибилдинге, отнюдь не в нем, наоборот. Если наш с вами биологический вид называется «человек разумный», то и стройте свой разум и свою волю, разуму волю давайте, а не рукам. Так, слушаю доклады … Первый кто у нас? Что по книге?
- Ну, это… - Велеслав неловко поднялся, громко хлопнув складным сиденьем кресла, - я же думал, она, правда – книга. А там и нет ничего. Так, даже не бумага…
- Продать хотел? – голос Осокина стал тихим и ласковым, как шипение змеи.
- Так, это… За нее много дадут…
- Много. А если и остальное докажут, а они докажут, то, как минимум, пятнадцать лет.
- Так, не… Я про бабки… Консультант же сказал, что ей цены нет!
- Ей цены нет, а тебе есть. Сам знаешь, какая. Где?
- Я принес, как вы сказали… - Расстегнув косуху, ратарь завозился за пазухой, отчего в нос Осокина ударил острый запах пота, - Вот…
Велес вытащил, наконец, небольшой рулончик, аккуратно завернутый в газету, а сверху – в целлофановый пакет.
- Хорошо. Положи в мой портфель. Кстати о портфелях. Радоманского где?
- Утопил в Москве-реке, как вы сказали, там почти ничего не было. Бумаги – вон, в папке, ключи вот, пропуск на работу, паспорт, кошелек… все. Я денег не брал, там не было, пятьсот рублей и две бумажки по баксу – все. Ученый! Мелочь еще… все там.
-Хорошо, хорошо. Да, благосостояние российских ученых действительно оставляет желать лучшего. Ладно, садись. Дальше кто? Святослав, что наши голубки?
- Он у нее ночевал сегодня, она пришла поздно, свет горел где-то до половины второго. Утром он рано выскочил, поругались.
- Откуда знаешь?
- Шарф висел из рукава, а он не заметил, так и бежал, и губы сжаты, злющий, желваками играет…
- Играет, значит… - Осокин вновь прошелся по залу, и вновь с удовлетворением отметил дружный поворот полутора десятков голов, - хорошо, молодец Святослав. Тебя кто-то сменил?
- Там Волк поблизости трется. Консультант же его в лицо не знает, так Волк бейсболку надел и плащ. Вроде, говорит, я «молодой программист», типа, кофе пью…
Очевидно, в представлении ратарей это было смешно, потому что последние слова Святослава утонули в громком хохоте. Осокин и сам улыбнулся, немного расслабился. Жалко ребят, рано их сливать. Консультанту все равно, а ему они как дети: немного дурные, но – свои. Пусть понимают через четыре слова на пятое, пусть ошибаются по дури, зато за него любого порвут на британский флаг, хотя бы того же Консультанта.
Слить этих? Он одних уже сливал. Алексей хорошо помнил то время. Когда в 1982 году незабвенный Юрий Владимирович перешел на работу в ЦК, он как-то сразу охладел к совместным патриотическим играм, бывшие партнеры по антисионистским обществам стали мешать, и от них быстро постарались избавиться. Тогда Осокину было сделано недвусмысленное предложение, от которого, говоря словами известного «Крестного отца» Дона Корлеоне, трудно отказаться: ему пообещали карьеру в обмен на предательство. Он был молод и циничен, он согласился. С годами только стал понимать, что гвардия стоит карьеры ничуть не меньше, чем Париж - мессы. А тогда Осокин сумел спасти лишь нескольких верных соратников, тех, с кем идеи АМОП и ее имя удалось незапятнанными пронести через все испытания времен. И даже повернуть эти испытания себе на пользу: нас, мол, тоже коснулись репрессии, мы тоже страдали в застенках КГБ… Создавали подпольные кружки в лагерях…
И Васильева тоже не мы… не мы… Собственно говоря, нам-то зачем? Мы не воины, мы – культуртрегеры. Не мы ли принимали участие в деятельности Общества книголюбов Министерства авиационной промышленности, которое выросло затем в национально-патриотическое объединение «Память»? Читали «Велесову книгу» и рассматривали его, Кости Васильева, картины, как иллюстрации к ней…
Нет, этих мальчиков он не отдаст. Некоторых, может быть, но не всех. Их надо сохранить.
- Ну, хватит ржать, не в конюшне, продолжим. – оборвал веселье Алексей Анатольевич -С Марой ясно. Завтра-послезавтра все решим, ждать моей команды, следить, ничего не предпринимать, если засекут – молчать, от всего отпираться, «кофе пьем» и все. Что Кощей? Где Бус?
- В больничке. Не успел доехать, они там новенького в охрану смотрели.
- Какого новенького?
- Из ментов, из местных, яхромских. Вы же велели… Да Бус сейчас подъедет.
- А, ну, хорошо, пусть. Чтобы все были готовы, недолго ждать. Сейчас я прочту вам историческую лекцию, как и обещал. Это важнейшее теоретическое занятие, проникнитесь. Поскольку книг вы не читаете никаких, кроме забойных уркаганских страшилок, то вам полезно. Умные люди заботятся сегодня не только о чистоте крови, но и о чистоте мыслей! Слушать, конспектировать, учить. Сегодня мы с вами поговорим о роль мумии Ленина в развитии страны и народа …
Осокин прошелся по кабинету, подошел к столу, взял в руки приготовленные загодя распечатки из Интернета. Такие «пятиминутки ненависти» ему особенно нравились: возбуждая в туповатых головах своих «соратников» хоть какие-то мысли, он испытывал почти сексуальное наслаждение.
- Итак, в евгенике и расовой гигиене — науках, получивших бурное развитие на рубеже XIX и XX веков, — четко сформулированы причины расовой деградации, и поэтому они рекомендуют из процесса воспроизводства населения изымать людей со следующими наследственно отягощающими свойствами: сифилис, алкоголизм, психические отклонения, расовое смешение и близкородственное кровосмешение, криминальная предрасположенность, наследственные телесные дефекты, а также дефекты речи и слуха. Если мы обратимся к личности Ленина, то без труда обнаружим, что он обладал почти всеми из вышеперечисленных симптомов деградации: и расовое смешение калмыков с евреями, и родственное кровосмешение по линии отца, картавость, преждевременное облысение, бесплодие, психические отклонения, сифилитическое поражение мозга. Кроме того, Ленин считал себя профессиональным революционером, что с психологической точки зрения и означает криминальную предрасположенность.
Мумифицирование фараона в древнем Египте свидетельствовало, что все его положительные качества по законам асимптотической магии метафизически переносились на весь народ. Среди фараонов не могло быть людей с тяжелой наследственностью, калек и ущербных, как не было среди них антиегипетских революционеров, сознательно разрушавших царство и губящих свой народ. При дворе фараона состоял на службе специальный жрец, следивший за мужской потенцией владыки, ибо считалось, что бесплодие вождя может поразить весь народ. Этот обряд был исполнен глубокой заботы о здоровье всей нации. Таким образом, духовное и физическое величие фараона, символизированное бальзамированной мумией, должно было укреплять жизнеспособность расовую чистоту и долголетие его народа. И самое главное, фараон и после смерти оберегал целостность и невредимость «души расы». Это современное расово-биологическое понятие более всего подходит для определения назначения обряда мумификации вождя с оккультной и расовой точек зрения. Сложнейшая система ритуалов, величественная архитектоника древнеегипетских мифов, отражающих как прижизненный путь фараонов, так и их путешествие в царство мертвых, имели ясный смысл: физическое и метафизическое здоровье и процветание народа в естественном гармоническом единстве миров — реальном и ирреальном. Миф, ритуал и мумия в соединении являлись могущественным способом сохранения расы.
В случае с мумией «красного фараона» Ленина можно увидеть все ту же оккультную и расовую суть, но направленную с точностью до наоборот. Лысый, сифилитический, картавый, маниакальный, не имеющий ни капли русской крови пигмей, потративший всю свою жизнь на уничтожение России и русскости вообще, лежит в самом центре Москвы и символизирует собою бессмертное слияние с народом, кровь которого он продолжает пить и после смерти.
Но самое главное, что мумия лежит в Мавзолее без мозга! Этот последний фактор проявляется в жизни нации, пожалуй, сильнее остальных.
Мавзолей нужно срыть до основания, выкорчевать с Красной площади все компоненты так называемого «революционного некрополя» и снять с башен Кремля сатанинские звезды. После этого разровнять землю вокруг этого места и провести очистительный обряд по изгнанию бесов и удалению трупных нечистот. Совершенно очевидно, что православное христианство с его увядающей энергетикой и культом покаяния здесь не будет иметь успех.
Только арийское ведическое язычество в его русской традиции может тягаться с этой большевистской скверной. Чучело красного фараона нужно сжечь и развеять его прах за пределами России, лучше всего над водной поверхностью.
До тех пор пока в качестве общенациональной святыни мы не изберем себе природно-русский источник жизни, никакое возрождение России невозможно!
5. Вадим Авдеев
Первое дежурство Авдееву, как новичку, досталось ночное. В гостиничном корпусе на первом этаже была оборудована маленькая дежурка, куда вывели экраны наружного наблюдения. На пульте мигали датчики объема, фиксировавшие движение в коридорах и холлах, как гостиничного корпуса, так и основного. Делать было особенно нечего – знай себе, посматривай на экраны и лампочки. В доме и на улице было тихо – никто не нарушал покоя мирной загородной лечебницы. Пациенты, видимо, тоже спокойно сидели по своим номерам – смотрели сериал по телевизору или, приняв заботливо завернутые дежурной медсестрой в пергаментный пакетик лекарства, или, получив положенный укол в мягкое место, готовились отойти ко сну.
Вадим решил начать обход после часу ночи, всегда можно было поиск списать на обычное чрезмерное усердие охранника-новичка.
Вскоре после полуночи в коридоре послышалось шарканье больничных тапочек. Авдеев выпрямился в кресле – чуть было не задремал – и в дверном проеме увидел фигуру всклокоченного молодого человека в махровом больничном халате.
- Эй, приятель, как тебя там? – свистящим шепотом произнесла фигура.
- Дежурный Авдеев. Можно просто Вадим,- как можно мягче, следуя указаниям главврача Геннадия Сергеевича, ответил майор.
- Слушай, Вадик, - продолжила фигура, – у тебя выпить есть? А то все мои заначки кончились.
Авдеев отрицательно помотал головой:
- Вам же нельзя наверно? Главврач меня предупредил – самому ни-ни и вообще не проносить на территорию.
Человек в халате раздраженно махнул рукой:
- Они все так говорят, а постояльцы по номерам квасят то, что собой привезли. Я тут к соседу заходил, к банкиру, так он, сквалыга, сразу что-то в холодильник спрятал. «Нету, - говорит, - ничего», а у самого уже глаза как намыленные – не меньше стакана вискаря засадил: у меня взгляд наметанный... Все здесь должно быть, я же знаю. Я ее, родимую, по запаху за пять километров чую, как кобель сучку! Пойдем, у тебя ключи есть, искать будем!
- Так ведь меня уволят!
- Не уволят! На первый раз простят, на меня все свалишь. А если и уволят? К себе возьму, телохранителем, даже больше заработаешь, опять же веселее будет, чем здесь ночевать.
Посмотрев на недоуменно молчавшего Вадима, шебутной пациент удивленно спросил:
- А ты что, меня совсем не узнаешь? - и для наглядности повертел головой, подставляя для узнавания фас и профиль.
- Я Миша, можно сказать, звезда эстрады! – торжественно произнес он.
Тут Авдеев вспомнил этого перекрашенного блондина, прыгавшего на экране телевизора во время очередной «фабрики звезд» под ритмическую песню «А я сам себе, а я сам себе – на уме, на уме, на уме-е-е»
- Во! Вспомнил, - сказал с «чмошной» интонацией Авдеев, – видел я тебя по телеку. Себе на уме, в общем.
Миша радостно закивал, обрадовавшись собственному узнаванию в широких массах охранников.
- Только выпить у меня, все равно, ничего нет, - уже сокрушенно сказал Авдеев.
- Ну, так пойдем, поищем, - просительно сказала звезда поп-музыки. – Тут ведь озвереть можно – посетителей не пускают, телевизор осточертел!
- Ты от чего тут лечишься? – осторожно поинтересовался Авдеев – Омолаживаться тебе, вроде, рано?
- А я и не лечусь вовсе. Я здоровый. Но мне продюсер посоветовал пройти общеукрепляющий курс. Переливание крови там, клеточная терапия. И еще обещали, что после курса лечения связки укрепятся – какая-то у них хитрая методика – запою как Кобзон, без устали...
- Дорогой, наверно, этот курс? – продолжал допрашивать пациента Авдеев.
- Ужас, как дорого, – округлил глаза Миша, – не поверишь – полсотни тонн баксов на круг, вместе с годичным наблюдением. Хорошо спонсоры помогли.
- И как голос? Лучше стало? – снаивничал Авдеев.
- Результаты обещают в течение полугода. А пока даже петь не разрешили. Только под фонограмму. Но у меня записей хватает. Вот выйду отсюда, буду сольник готовить – «Мне 23. Миша приглашает друзей»...
Авдеев не знал смеяться ему или плакать. Поэтому спросил по-охранницки:
- Это твой хаммер во дворе?
- Розовый? Мой! Дорогущая, надо сказать штука, хоть и неудобная. Особенно залезать и вылезать. На мой взгляд, любой лимузин в сто раз лучше. Однако «ноблесс оближ». Пойдем, а? Бери ключи.
Майор удивленно посмотрел на собеседника: А он не совсем тупой, по крайней мере, начатками французского владеет. И это вполне приличный повод для обыска, можно сказать, посланный судьбой. Правда, посланец имеет странноватый вид, но даров судьбы не критикуют.
- Ладно, звезда, пойдем, так и быть. Только ты тапочки сними, а то своим шарканьем всех вокруг перебудишь.
Они медленно поднялись по лестнице и двинулись по коридору, освещенному лишь несколькими голубоватыми ночными лампами. Миша сунул тапки в карманы огромного халата и служил проводником, шепотом объясняя на ходу, что где:
- На этом этаже одни палаты, черти, не дадут ничего, а в семнадцатой есть, я знаю, там продюсер из «Метелицы», он без стакана за стол не садится…
- Внизу буфет есть, может быть, там?
- Как же! Чай один и печенье, несладкое… К «главному» надо ползти, на третий. Врачам всегда бутылки дарят, не мог же он их все домой утащить…
- Не, я туда боюсь, - Вадим решил не «выходить из образа», - застукают – точно выгонят ко все чертям!
- Дурак ты, е-мое, я же сказал, не бойся. Не застукают, тут и нет никого, я эту дверь сам шпилькой вскрыть могу, только шпильки нет. Давай ключи! Если что, я сам сюда пришел, трус.
Миша выхватил у Авдеева связку и решительно отпер дверь. Света в кабинете зажигать не стали, пациент и в темноте уверенно направился к задней комнате, где вокруг журнального столика уютно расположились диван и два больших кресла. Явно он тут был не первый раз. Открыл бар в углу, пошарил, вытащил литровую бутылку виски.
- Во! Я же говорил! А ты боялся.
- Ты знал, что ли? – растерянно спросил Вадим.
- А то! Не первый раз замужем. Ладно, пошли, запирай дверь.
Расслабленной походкой звезда эстрады покинул кабинет.
- Ну, я пойду, - притворно зевнув, сказал он. – Лекарства, наверно действуют, в сон клонит. – И, прижимая к груди бутылку, двинул к себе на этаж.
Авдеев недолго постоял, оглядываясь и прислушиваясь. Мишины шаги пропали где-то внизу. Майор задернул шторы, включил настольную лампу и приступил к обыску. Бумаги, бумаги. Немного подумав, Вадим вернул все в исходное состояние и отправился вниз, в лабораторию.
Результаты поисков во все небольшом здании его разочаровали: ничего похожего на криминал не было даже близко. Или он просто не знает, что искать? Или не там смотрел? Осечка вышла, огорчался Вадим, обдумав полученную информацию. Если хозяева – из большого думского начальства, то это означает, конечно, незаконное занятие бизнесом, чего госслужащие делать не имеют права. Но вот про связь с криминалом, даже если учесть регулярное появление на территории лечебницы фургона-рефрижератора, сказать ничего нельзя. С одной стороны – он вытянул пустышку, можно сворачиваться и никогда больше не возвращаться в «Молодость и мудрость». С другой – здесь что-то точно нечисто, значит, уходить рано, надо бы еще «посторожить», присмотреться. Тянется ли отсюда криминальная ниточка до больших людей в Думе, пока непонятно, понятно одно: дело становится не просто интересным, но и весьма опасным.
Только главная опасность не имеет к лечебнице никакого отношения. И опасно дело не для него, «засланного казачка», а для симпатичной прокурорши, которая ему сразу понравилась. Ох, влезет она в политику, как в дерьмо вступит! И неизвестно, станет ли ее в случае чего отмазывать высокое прокурорское начальство, или сдаст на съедение более могущественным силам...
В этих размышлениях прошла ночь. Дежурство заканчивалось. Скоро сюда придет «брат Бус» и его люди. Будет смена караула и два свободных дня, которые майор проведет у себя в управе, подчищая накопившиеся дела. Завтра он увидит Надежду... Мысли смешались, и майор Авдеев задремал.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ, 19 декабря
1. Виктор Кузнецов
Совет Думы на удивление быстро включил инициированный фракцией «Отчизна» вопрос о ходе расследования убийств детей в московском метро в повестку парламентских слушаний. Предполагалось, что депутаты заслушают информацию Генеральной прокуратуры (докладчик В.И.Кузнецов) и проведут короткие прения.
Виктор Иванович засадил за писание справок советника юстиции Скворцову: все равно дома болеет, так нечего зря время терять..
- Ты там пошире возьми вопрос, пофундаментальнее – Красноярск вспомни, другие дела подними, – говорил он Надежде.
И она старалась всю ночь вместо обещанного начальством отдыха: подняла криминальную статистику за два года по убийствам детей, проследила динамику (график, к сожалению, шел не вниз, а вверх). Обзвонила специалистов – криминологов, детских психологов. И в назначенный день и час они, т.е. Виктор Иванович Кузнецов в распахнутом форменном пальто (ему всегда было жарко) и Надежда с папкой, топорщащейся от материалов, отправились на Охотный ряд.
Кузнецова и Скворцову усадили в правую ложу, где обычно работали представители администрации Президента. Напротив, через зал в точно такой же ложе сидели представители Правительства. Надежда разглядела блеск погон кого-то из руководства МВД.
Кузнецов отработал свое выступление в обычной для него манере: назвал скорбные цифры, посокрушался по поводу увеличения насилия в семьях, пригрозил преступникам и тем, кто их покрывает. Он почти не говорил по тексту, который заботливо подготовила Надежда. Но она все равно следила по своей папочке, выделяя те места, которые Виктор Иванович произносил по-писанному.
От фракции-инициатора слушаний выступил депутат Почечуев – тщедушный молодой человек с каким-то фанатическим взглядом. Он говорил о роли православной многодетной семьи и разрушении нравственных основ общества. Отсюда и убийства, - сделал вывод он.
- Ты знаешь, Надежда, - пихнул в бок свою помощницу Кузнецов, – у этого дохляка – шестеро детей! Откуда что берется, - искренне удивлялся он.
После Почечуева выступали всегдашние ораторы на детско-семейную тему: бывшая главная думская женщина депутат Махова, депутат Горячилина и от коммунистической оппозиции депутат Опарышева. Все выступали примерно одинаково: требовали повышения детских пособий, с чем Надежда целиком и полностью была согласна – нельзя же платить пособие на ребенка ниже даже официального прожиточного минимума.
Почти все говорили о необходимости официального запрета на иностранное усыновление российских детей, и тут Надежда была не согласна – нельзя лишать детей нормального детства по политическим и идеологическим соображениям. Вот когда наши родители будут наперебой усыновлять ребятишек из детских домов – тогда и можно вводить ограничения для иноземных усыновителей.
Последним на трибуну вышел вице-спикер Осокин. Защелкали блицы, оживились подогнанные к этому времени фракционной пресс-службой журналисты.
- Мы выслушали здесь много предложений, - начал Осокин красивым бархатным голосом. - Но я хочу сказать о том обязательном условии, без которого наши прения окажутся пустым сотрясением думского воздуха. Я хочу сказать о государстве, вернее, о его отсутствии. В этом причина всех бед, из-за этого гибнут наши мальчики, чему примером – ужасные события в московском метро. Наша любимая Отчизна - это огромное дикое поле, в центре которого стоит потемкинская деревня. Это Кремль и Садовое кольцо города Москвы, с его казино, дорогими магазинами, лавками, с его великолепными интерьерами частных домов. Еще одна потемкинская деревня — это элитный поселок Жуковка рядом с Москвой. Телевидение рассказывает о жизни именно этих двух «деревень» и этих вельмож. У них растет личный стабилизационный фонд, растут золотовалютные запасы. Все, что они позволяют иметь стране и народу, которого они считают за биомассу, — это существование на грани фола. То есть когда денег действительно ни на что не хватает, тогда принимаются очень демонстративные решения о «социальном крене», о росте зарплат и пенсий.
Я считаю нашу страну потенциально очень богатой, великой по территориям, народу и возможностям державой. Но это страна, которая находится в состоянии оккупации. Она оккупирована сегодня лицами, которые выполняют чужую волю. Почему наша буржуазия абсолютно не национальна и не имеет мотивов служения Отечеству, какие были, скажем, у Путилова и Морозова? По одной простой причине. Люди, которые пришли к власти и которые обслуживают интересы этой власти, — это не люди, а людишки, очень слабенькие, зависимые, случайные. Попавшие наверх в силу конъюнктуры и полного отсутствия тех моральных качеств, которые сдерживали всех прочих. Они присвоили себе не результаты собственного труда и интеллекта, а общенародную собственность и природные богатства, которые принадлежали раньше всем. А дальше, когда они пооткрывали счета в западных банках, с ними стали разговаривать по душам представители западных разведок. Через жадность, через казнокрадство наша политическая «элита», воровская и продажная, моментально стала предательской.
Мы поддержали бы любые правильные начинания власти, вопросов здесь нет: мы же не «оппозиционные хроники», не способные видеть реальные действия Кремля. Мы хотели бы быть полезными стране, мы не хотим засиживаться в оппозиции. Но во власть необходимо приходить командой, а не по одиночке — иначе съедят еще по дороге. Нас останавливает одно: мы не верим в то, что начинания эти искренние. Мы видим за ними конъюнктуру и страх перед вскипающим народным возмущением. Это не добрые дела, это морковки, которые вельможи разбрасывают вокруг, проезжая в карете через толпы людей…
Осокин говорил еще несколько минут, все так же красиво и возбужденно, но боковым зрением заметил, что камеры ведущих каналов уже стали сворачиваться и уходить с балкона для прессы. И, как опытный оратор, когда главное сделано, то есть, зафиксировано на бетакамы главных телевизионных каналов, он тоже быстро свернулся, хотя невыплеснутый эмоциональный запас еще колобродил в нем пузырьками, как шампанское.
- Нет, молодец, молодец, хорошие тезисы написал. Было где разгуляться, - про себя поблагодарил он Консультанта. – Даже жаль его временами, где еще такого найдешь, и когда. Ну, ничего, до выборов время есть, отыщется, были бы деньги. А с этим, действительно пора кончать, слишком много позволяет себе, слишком нагл, а потому – опасен.
Вообще никогда не следует слишком привязываться к людям – этот постулат Осокин усвоил хорошо, еще в ранней юности.
2. Матвей Черкасов.
- Надежда Николаевна, подождите!
На голос Матвея обернулись и Скворцова, и Кузнецов. Они как раз спускались по широкой думской лестнице к гардеробу.
- Это еще у нас кто! – недовольно спросил Виктор Иванович.
- Советник нашего оратора господина Осокина Матвей Черкасов.
- И чего хочет?
- А он – консультант, он всех консультирует, - ответила Надежда, а про себя добавила: и я, дура, него почти-почти влюбилась, и даже размечталась иметь от него детей...
- Этак он и нас проконсультирует… Обоих. Что-то вид у него странный. Вас ждать?
- Нет, спасибо. Я пообщаюсь с господином Черкасовым, он может быть полезен для следствия как коллега и ученик Рассольникова.
- Ну, только не задерживайтесь.
Кузнецов схватил пальто и устремился на улицу, к машине. Скворцова с тоской посмотрела ему в след: надо бы с ним ехать, а не месить потом московскую грязь пешком.
- Надя, здравствуйте, давайте присядем где-нибудь. Чаю, что ли выпьем.
- Чаю выпьем, согласна, только вот слушать Ваши «истории», господин Черкасов, я сегодня не в настроении. У меня и других дел по горло.
«И тут только приятели догадались заглянуть ему, как следует, в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый - пуст, черен и мертв».
- Нет, похоже, цитаты из Булгакова будут меня преследовать при каждой встрече с Матвеем, подумала Надежда. Взглянув в глаза Черкасову, она увидела, что оба его карих глаза – совершенно нормальны, живы и глядят на нее с усмешкой.
Они устроились в кафе неподалеку от Думы.
- Знаю, знаю, – возбужденно говорил Матвей, - звучит странно. Но послушай… послушайте меня еще минут десять, а потом можешь вызывать кого хочешь – неотложку, ОМОН, охранников Хоштарии.… Во-первых, забудь все, что ты читала до сих пор. Брак Иисуса с Марией Магдалиной, их потомки Меровинги, и прочее, и прочее.… Если даже Иисус и был женат на Марии Магдалине или на ком угодно еще – это нас не волнует. Может быть, у них были и дети – дай бог им здоровья. Ну, а то, что одна из французских средневековых династий – Меровинги – вела свой род именно от Христа с Магдалиной – это уже нас совсем не касается. Мало ли кто от кого вел свой род. Это тогда было модно. Ломоносов вон в XVIII веке пытался Рюриковичей притянуть за уши к римским императорам…
Тем не менее, Святой Грааль, Сангрил – это действительно СВЯТАЯ КРОВЬ. Это некая субстанция – а, скорее всего, формула некоей субстанции – дающая любому белковому организму – к коим относимся и мы с тобой – возможность достижения практического бессмертия. Люди, ищущие бессмертия, слишком буквально восприняли цитату из Библии. Ну, помнишь, Христос, Тайная Вечеря… «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную». Поэтому-то «эликсир вечной жизни» и назвали именем Грааля - чаши, из которой пил Иисус на Тайной вечере. Надо же это было как-то назвать…
Поисками именно ЭТОГО «Грааля» и занимались тамплиеры. В Палестине, во Франции, в Пруссии, в Молдавии и, наконец – в Москве! Да-да, именно в Москве соединилась та головоломка, о которой я тебе давеча говорил. И именно здесь нашелся человек, захотевший и смогший ее соединить.
Иоанн Васильевич – царь Грозный.
Какое у него было детство – сама знаешь. Он много об этом писал – хотя бы в письмах к Курбскому. Это и сейчас невозможно читать – даже в переводе на современный русский: - Черкасов что-то пощелкал на своем ноутбуке, нашел нужный текст и повернул монитором к Надежде:
- Читай сама.
Надежда начала читать:
«Когда же суждено было по божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой царице Елене, переселиться из земного царства в небесное («мать его, Елену Глинскую, вообще-то отравили», - стояла черкасовская приписка), остались мы с почившим в бозе братом Георгием круглыми сиротами — никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний — получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе, и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Нас же с единородным братом моим, в бозе почившим Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет — ни как родитель, ни как опекун, и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные бесчестные страдания, перенесенные мною в юности?»…
- Прости, но меня это как-то не впечатляет. Специфика профессии.… Если бы ты знал, сколько я насмотрелась на насильников и педофилов, у которых руки по локоть в крови и которые на допросах ныли – ну точно вот по этому тексту. Вот просто слово в слово. Детство у них было тяжелое, мать-старушка померла, отец оказался подлец.… И потому они, по их мнению, получили полное право браться за нож и заточку.
- Ну, тем не менее, ты должна понимать, с какими тараканами в голове вырос великий князь Иван – Черкасов двумя руками показал, с какими. – Единственным утешением для него были книги. Читал он много, иногда по целым ночам. И наткнулся – не мог не наткнуться! – на труды Федора Курицына. Наверняка ему понравилась книга «О Дракуле Воеводе» - во всяком случае, известно, что он много раз буквально повторял поступки князя. Например, однажды он велел прибить послам ногайского хана шапки к головам – в точности, как Дракуля.… Ну а дальше он начал искать другие писания Курицына. Искать долго не пришлось – как я тебе уже говорил, переписчики - «жидовствующие» составили очень и очень правильный каталог. Так Иван нашел и «О самовластии души», и «Написание о грамоте». А потом добрался и до тех «складней», которые привезли Юрию Второму «калики заморские». Латынь Иван знал хорошо. Он понял, О ЧЕМ там речь.
Представь себе, человеку, с детства живущему под угрозой смерти, пообещали вечную жизнь. Требовалось только одно – и Иван начал полностью бессмысленную Ливонскую войну.
- Полностью бессмысленную? Прости, я, повторяю, не историк, но школьную программу я помню. В Ливонии Иван воевал за новые торговые пути, за выход к Балтийскому морю…
- А на хрена ему был выход к Балтийскому морю?! Тогда-то, в шестнадцатом-то веке? Чем, а главное – с кем ему было торговать? С нищими немецкими княжествами? Но они были действительно нищими, а к тому же – малонаселенными. Россия тогда торговала двумя вещами – мехом и лесом. Русский мех был просто не по карману немецким князьям, а лес им был не нужен – кораблей они не строили. Корабли строили англичане. Вот им-то русский лес был нужен позарез – для своего нового флота. Но пройти через Балтику они не могли – шведские, датские и немецкие пираты топили и грабили их в таких масштабах, что лес выходил слишком дорог. И тогда англичане и русские наладили северный торговый путь – через Архангельск. Дешево, удобно и безопасно: строевой лес рубился, чуть ли не у самой пристани и спокойно провозился прямо в Англию. Северная Норвегия тогда была вообще не заселена, а других препятствий на пути русского леса в Англию – не было. Так зачем же, по-твоему, Ивану было Балтийское море.
- Ну не знаю, не знаю. Говори.
- Иван воевал не за «торговые пути», а за земли Ливонского ордена. Сейчас это Эстония, Латвия, Калининградская область. Причем, заметь, это была на редкость странная война. Ливонские рыцари сдавали Ивану одну крепость за другой, один город за другим. Нарва держалась всего несколько месяцев, Дерпт (нынешний Тарту) – шесть дней, и вообще, как писал Курбский, «взяли мы замков немецких с городами около 20 числом» и, наконец, в 1560 году в плен русским сдалось все – все! рыцари Ливонского ордена во главе с великим магистром Фюрстенбергом.
С пленными рыцарями Иван поступил вовсе не как «грозный азиатский царь». Не было никаких казней, никаких конфискаций. Ливонский орден, чуть ли не в полном составе, переехал в Москву. Более того – царь Иван собственную охрану (точнее – гвардию) набрал почти из одних пленных рыцарей. Многие – например, Генрих фон Штаден – потом вернулись домой, и написали интересные мемуары.… Но дело не в этом. Великий магистр Фюрстенберг фактически сдался русскому царю вполне сознательно. А почему?
- Сил не было воевать.
- Силы были. Ордену предлагали помощь и шведский король Густав Ваза, и германский император, и польский король.… Да и сами рыцари Ливонского ордена были, поверь, отнюдь не октябрята… Дело в другом. Ливонский орден – это тот же самый Тевтонский орден, только сменивший название. А Тевтонский орден…
- …Это орден тамплиеров?
- Правильно! И вот смотри, что получилось: В Москве к середине XVI века сошлись две ветви тамплиеров – Ливонский (Тевтонский) орден и Орден Дракона. Произошло воссоединение Ордена Тамплиеров. И догадайся, под каким названием….
Черкасов выдержал эффектную паузу, а затем изрек:
- Орден Тамплиеров возродился под названием ОПРИЧНИНА.
3. Надежда Скворцова
В голове у Надежды пронеслось что-то из «Князя Серебряного», и эйзенштейновского «Ивана Грозного». Почему-то особенно ярко вспомнился вопль Черкасова (в смысле, актера Черкасова), стоящего над горой обезглавленных трупов: «ММММММММАЛО!!!».
- Прости, но все же как-то не вяжется… Тамплиеры ведь, как и тевтонцы, как дракониты, были все-таки рыцарями-монахами. Уж это-то я из школьной программы помню: «духовно-рыцарские ордена». Давали обет безбрачия – нарушали его, правда, но по-тихому, а потом каялись – плетьми себя хлестали. А Грозный-то монахом не был: был женат – семь, кажется, раз. Причем каждый раз венчался в церкви…
- Не каждый, а только первые три. Остальных жен, начиная с Марфы Собакиной, он просто «брал в женища», по его собственному изящному выражению. То есть фактически в наложницы. Так поступали и тамплиеры – в чем их, кстати, среди прочего, обвиняли французские судьи: в тамплиерских монастырях было подозрительно много «сестер-послушниц», находящихся на разных стадиях беременности. А насчет того, что опричнина была именно рыцарско-монашеским орденом – послушай вот это. Это как раз написали два рыцаря Ливонского ордена, Таубе и Крузе, перешедшие на службу в опричнину. – Черкасов щелкнул по клавиатуре и прочитал:
«Царь завел у себя весь монастырский обиход. Составил из трехсот опричников братию, Наименовал себя игуменом, Вяземского – Келарем, Малюту Скуратова – пономарем». Другой немец, Шлихтинг, отмечает: «Живя в упомянутом дворце, он обычно надевает куколь – черное и мрачное монашеское одеяние, которое носят братья-храмовники (Черкасов поднял палец), но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что подбито козьими мехами». Те же Таубе и Крузе вспоминают: «Из-под черных ряс и скуфий виднелись расшитые золотом кафтаны, опушенные соболями. Из церкви опричники собирались за общую трапезу, отличавшуюся обилием яств, медов, вин. Царь, стоя у аналоя, читал вслух трапезующим псалмы. Кушал же сам позже». - Вот на это обрати особое внимание! Никто и никогда не видел, как Иван ест или пьет. На пирах он присутствовал, но сам ничего в рот не брал.
- Боялся, что отравят?
- Думаю, что дело не только в этом. Отравить тогда могли не только на пиру, а где и когда угодно – хоть той же свечой с чумными бациллами, о которой я тебе рассказывал. Но ты это пока просто запомни и согласись – налицо все признаки рыцарского ордена – совместные трапезы, форменная одежда, герб…
- Это, - Скворцова щелкнула пальцами, - собачья голова, что ли? И метла? Типа, выгрызаем и выметаем измену государю…
- Ну что ты! – Черкасов засмеялся. – Собачья голова – это был просто такой воинский знак, вроде тех нашивок, которые сегодня носят на рукавах десантники. Настоящий герб опричнины был другой, и размещался он на фронтоне Опричного дворца.
- В Александровой слободе, - Надежде опять что-то вспомнилось из «Князя Серебряного».
- Нет. В Александрову слободу царь наезжал довольно редко. А жил он в Москве, в Опричном дворце.
- Где это?
- Здесь, рядом, буквально в двух шагах. Точнее, то, что от него осталось. Кстати, именно там и была найдена рукопись, из-за которой убили Рассольникова и из-за которой, я убежден, зарезали твоих бомжат… Ну хорошо, хорошо, детей. Допивай кофе, и пойдем.
Матвей с привычной галантностью подал ей пальто. Они вышли из кафе, и Надежда, не дернувшись, позволила ему взять себя под руку.
- Кавалер, - с какой-то мстительной горечью думала Скворцова, - он всегда кавалерствует. Цветы, свечи, шампанское… Неправда это все, что-то ему от меня нужно. Не любовь, не секс даже, это все вторично, это средство достижения цели. А вот цель? Вот чего не могу понять: что ему от меня надо. Информацию – он ни разу не задал ни одного вопроса. А больше-то у меня ничего и нет, – ей совсем захотелось плакать, - ничегошеньки и никогошеньки…
Они перешли Малую Дмитровку, двинулись по Камергерскому переулку. Низкое свинцовое небо грозило в любую минуту разразиться дождем или мокрым снегом. Продрогшая торговка на углу заботливо укрывала полиэтиленом свой скудный товар: сигареты, жевательную резинку, еще что-то.
- Контрафактное все, - машинально отметила про себя Надежда, - куда участковый смотрит…
- Опричный дворец, - продолжал Черкасов, - представлял собою точную копию иерусалимского храма Соломона – естественно, в том виде, как его представляли в XVI веке. Генрих фон Штаден – еще один немец-опричник – оставил довольно четкое его описание. Здание было в плане четырехугольное, обернутое по сторонам света. С каждой стороны были ворота – на север, на запад, на юг и на восток. Так вот, Штаден особо упоминает, что ворота, ведущие на юг, никогда не открывались. Они были просто заклепаны. А между тем, по отделке это были самые красивые ворота во дворце. Тебе это ничего не напоминает?
- Честно говоря, нет. – Мыслями она была далека от Матвея, Ивана Грозного и Опричного дворца, все еще жалела себя, растравляла раны и обиды. Они шли вниз по Тверской мимо странной смеси подавляющей роскоши и угнетающей нищеты. Надо просто задать ему этот вопрос, - думала Надежда, - прямо в лоб спросить: Матвей, чего тебе от меня надо? Нет. Унизительно… Надо просто поддерживать беседу. И зачем я с ним пошла?
- Да это же структура любого масонского храма! Двери на север, на восток и на запад всегда открыты, дверь на юг – под замком. Потому, что тот, кто откроет южные ворота – обретет вечное знание и вечную жизнь.
- Так Иван Грозный, по-твоему, был еще и масон?
- Нет, это масоны подражали Ивану Грозному! – Черкасов резко остановился, развернул ее лицом к себе, крепко схватив двумя руками за локти. - Понимаешь? Точнее – новым тамплиерам-опричникам. Так вот, именно над южными – главными, всегда запертыми воротами Опричного дворца – на фронтоне помещался настоящий герб Опричнины. Два золотых льва (Штаден упоминает, что в глаза им были вставлены зеркала), стоя друг против друга, охраняют золотого двуглавого орла. Но и это, оказывается, был герб не настоящий! – Они свернули в Газетный переулок. – По-настоящему львы были черный и красный, а в центре…
- Спасибо, я читала. – Надежда поморщилась, - В центре – чаша с кровью.
- Я сделал тебе больно? Извини, пойдем. Не просто с кровью, а с Чистой Кровью. Кровью Вечной Жизни, заметь. Кстати, двуглавый орел во многих оккультных и алхимических книгах обозначает именно вечную жизнь. Интересный у нас в государстве герб, не находишь? – Черкасов хмыкнул. – На пуговицах твоего кителя, Надежда (кстати, он тебе замечательно идет), на бланках каждого официального документа, на стене каждого кабинета – зашифрованное Иваном Грозным изображение Кровавой Чаши… А зеркала в глазах львов – недвусмысленное предложение заглянуть внутрь себя и там найти ответы и пути к совершению «Великого Деяния»…
Они прошли вдоль «Националя» с его ливрейными мальчиками у входа, вдоль ворот Университета, где в маленьком скверике высились по углам Герцен и Огарев. Начинало накрапывать, ноги у Скворцовой опять промокли, ныл локоть, который все сильнее сжимал Черкасов.
- А не в подвалах ли этого дворца твой «философ на троне» кожу с людей сдирал? – Надежду все больше раздражало нескрываемое восхищение Черкасова всякими историческими садистами. В книжках все это красиво и увлекательно, а покопался бы ты сам в крови и кишках… Вон как тебя чуть не вывернуло в квартире Рассольникова…
- Угу. В них самых, - Черкасов надеждиного сарказма явно не заметил. – Только учти: он это делал не потому, что был «майнак» - то есть маньяк, как его неоднократно аттестовал Курбский. Иван был не садист, Иван был исследователь. И то, чем он занимался в подвалах Опричного дворца – это были не просто садистские выходки – это были ЭКСПЕРИМЕНТЫ. Недаром же Иван перевез в Опричный дворец из Кремля всю свою библиотеку. Всю, подчеркиваю! И тамплиерские книги, и архив Дракули, и труды «жидовствующих»… И, как настоящий ученый, «Великое деяние», эксперимент по трансформации Чистой Крови и по достижению бессмертия, он поставил – НА СЕБЕ!
- Но… Он же умер, в конце-то концов.
- А эксперимент прошел неудачно. В отличие от Дракули, что-то у Ивана не задалось, не получилось, и вместо вечной молодости он получил вот что, - они зашли в арку, Черкасов достал из портфеля свой ноутбук, открыл его и прочитал:
«Опишем здесь наружность Иоаннову… В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его: на лице изображалась мрачная свирепость; все черты исказились; взор угас; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса, от неизъяснимого действия ярости, которая кипела в душе его». По другим источникам, у Ивана также выпали все зубы и начали сильно гноиться глаза. Тебе это ничего не напоминает – выпадение волос, зубов?
- Любую средневековую вирусную дрянь на выбор – чуму, холеру, оспу…
- Вся эта «дрянь», милая, продолжалась от силы две недели. После чего человек либо умирал – в девяноста процентах случаев – либо поправлялся – если в крови находились нужные антитела. А Иван – с выпавшими волосами и гниющей кожей – прожил еще очень много лет. Либо я чего-то не понимаю, либо Грозный Царь страдал ЛУЧЕВОЙ БОЛЕЗНЬЮ.
- Чернобыльским синдромом? В шестнадцатом веке? Откуда?
- Хотя бы от самородной урановой руды, которую ему доставляли для его алхимических опытов. Он вполне мог ее обогатить в условиях тогдашних лабораторий – ну, если не до плутония, то до урана-256 - легко. Достаточно очень небольшого давления… Да это и неважно. Важно другое: что необходимо человеку, пораженному лучевой болезнью? Думай, думай, прокурор!
- Черт! Периодические переливания донорской крови…
- … Которые он и осуществлял в подвалах Опричного дворца! Причем, поскольку внутривенно это делать тогда не умели, он ее – ПИЛ! Курбский, называя Ивана «кровопийцем» и «сыроядцем», не знал, насколько он близок к истине. Ивану НУЖНА была кровь. А больше было ничего не нужно. Поэтому-то он и не ел вместе со всеми на пирах. Поэтому-то, он зачастую так внезапно, иногда – прямо посреди церковной службы – бежал в застенки кого-нибудь пытать – неважно, кого. И выходил, по отзывам современников, «довольный и упокоенный»… Нам сюда.
Они дошли до угла Большой Никитской и Моховой. Когда строили торговый комплекс на Манеже, кому-то пришла в голову странная идея – протянуть подземную пешеходную галерею до Большой Никитской. Зачем нужна была эта кишка в форме буквы «Т» выходящая одной стороной – к журфаку МГУ, а другой – к Институту Азии и Африки, Надежда никогда не понимала. Этот переход всегда стоял пустой – если не считать группочек бомжей, цыган и хиппи, гревшихся там по вечерам. Добропорядочные посетители Манежа, завидев «в конце тоннеля» подобное общество, как правило, благополучно выходили наверх и переходили Моховую по наземному переходу.
Именно сюда и завел Черкасов Надежду.
- Ну вот, - улыбнулся он. – Мы и на месте.
- На месте чего?
- На месте Опричного дворца, милая. Точнее, сам дворец помещался там, - он ткнул пальцем в сторону выхода к факультету журналистики. – И он сгорел во время набега крымского хана в 1571 году. А вместе с ним, кстати, сгорела и «Библиотека Ивана Грозного» - так что все ее поиски сегодня – это поиски вчерашнего дня. Но кое-что осталось. Догадываешься, что?
- Подвалы какие-нибудь?
- Не «какие-нибудь», а подземные лаборатории опричников-тамплиеров. Странно: здесь четыреста лет непрерывно что-то строили и копали: Университет, церковь святой Татьяны, Манеж, метро, наконец… И никому – никому! – не пришло в голову прокопать подземный переход под Большой Никтской – она же узенькая, ее в два прыжка перепрыгнуть можно! Но мэр Лужков распорядился – и здесь отрыли помещение с кирпичными сводами, галерея из которого ведет прямиком к развалинам Опричного дворца.
- И там… то есть здесь… и нашли рукопись?
- Только ее. Все остальное – столы, оборудование – превратилось в труху. Дерево и медь – они ведь недолговечны: вода, воздух. А вот если небольшой свиток из пергамена как следует – с четырех сторон – замуровать в кирпичную кладку, откачав при этом воздух – то документ может лежать практически вечно.
Его и нашли при раскопках. Кто-то из археологов – честное слово, не знаю, кто – предложил ее Осокину. Он ведь у нас коллекционер, как ты знаешь, собирает «предметы русской старины». Видел я его «коллекцию» - смех один… Надували нашего вице-спикера все, кому не лень. Но на этот раз ему повезло по-крупному. И дело даже не в том, что он нашел бесценный документ, писаный – я уверен! – самим Иваном Грозным, а в том, что рядом оказался я. Я сразу понял, ЧТО там зашифровано – по рисункам. Красный лев, Черный лев, Белая чаша… Но расшифровать смог только заголовок. Знаешь, как называлась эта записка? – «ОБРЯД О ТОМ, КАК ЗВЕРЯ СТРАВИТИ» - если на современном русском «ИНСТРУКЦИЯ О ТОМ, КАК КОРМИТЬ ЗВЕРЯ».
Дальше я застрял. И отдал рукопись Рассольникову – уж он-то докопается. И он, видимо, докопался… А потом некстати посмотрел телевизор, увидел зарезанных бомжат и решил проявить гражданскую активность. Остальное ты знаешь. – Черкасов достал из кармана портсигар, вынул папиросу и закурил. – Я всегда удивлялся: почему здесь так любят собираться всякие сатанисты и «готы» - вроде вон тех? – Черкасов указал папиросой. На полу действительно сидели четверо, судя по всему, пьяных или обколотых парней в черных толстовках с надвинутыми капюшонами. – Я одного спросил. И знаешь, что он мне ответил? Здесь, ответил, «готично» - убей, не понимаю, что он хотел сказать…
Надежда тоже почувствовала себя в этом странном переходе как-то «готично» - неуютно, то есть. Клаустрофобия, что ли, начинается? Или температура?
Нет. Дело в другом. Со стороны Манежа шли пятеро, одетые, как «готы» - скрипя ботинками, звеня цепями… С двух сторон Большой Никитской походили еще по двое таких же. Те, что сидели на полу, начали медленно, потягиваясь, подниматься. И никакие они не пьяные. И не обколотые. Они все были трезвые…
- Принес? – спросил Черкасов у самого здорового – двухметрового амбала с белыми свиными глазками. Тот хрюкнул в том смысле, что принес. – Ну, так давай, раз принес! – с раздражением протянул руку Черкасов.
Амбал вынул из-за пазухи, что-то, похожее на сложенную подзорную трубу, завернутую в полиэтилен. Черкасов брезгливо развернул обертку и, не снимая перчаток, начал осматривать свиток – желтый, очень старый….
- ПальцАми, я надеюсь, не трогали? – презрительно спросил он. – Ладно, впрочем, это уже неважно. Всё. Можете забирать.
Надежда еще не поняла, что именно Черкасов разрешил «забирать», как ее схватили сзади. Схватили очень профессионально: Правой рукой сжали локти, левой – ухватили за косу и задрали голову вверх. Нападавший (Надежда его не видела) был явно на две головы выше ее и ноги расставил широко. Значит так: удар каблуком по носку ботинка отменяется – не достану. Тем же каблуком по коленной чашечке или, на худой конец, просто по кости – маловероятно, не попаду. Черт, не вижу ничего, голову держит, мерзавец!.. Сколько раз говорила себе – состриги ты эти чертовы волосы!... Как бы сейчас хорошо – затылком с размаха разбить переносицу, ну, или хоть челюсть – все равно он руки отпустит, а там бы посмотрели, кто кого… А сейчас остается только лупить его кулаками по боками – но ему это, похоже, только понравится. Не размахнешься – локти блокированы…
- Не базлать! Ткну прямо здесь! – зашипел сзади нападавший. Головы, впрочем, не придвинул, а жаль: можно было бы плечом сильно повредить ему челюсть. Не базлать, говорите? Ткнешь прямо здесь? Черта с два! Хотел бы ткнуть – ткнул бы. Не-е-ет, я нужна им живой. И по возможности, не поцарапанной. Для каких целей – пока лучше не думать. Но «базлать» мы будем – это уж всенепременно. Вечное оружие женщины – крик…
- Не надо, Надежда, - очень ласково сказал Черкасов, прямо глядя ей в глаза. – Тебе же товарищ сказал – не кричать. Вот и не кричи. Поверь, хуже будет.
Он стоял прямо перед ней, все еще изучая свою рукопись. И смотрел на нее… Вот так, пожалуй, смотрел на своих жертв князь Дракуля. Без похоти, без злобы, без вульгарного садистского вожделения. С интересом. Как на бабочку на булавке.
Значит, ты меня обменял, подумала Надежда. И уже обо всем договорился с Осокиным и его уродами, когда приходил ко мне. И когда мы смеялись вместе. И когда… Надежда мысленно досчитала до десяти. Не помогло. Ее заливала холодная, дикая ненависть. И это было хорошо – прояснялась голова.
Черкасов стоял в двух шагах от нее. Вопрос был – куда бить? Вариантов было два: коленом снизу вверх в промежность или носком сапога, опять же, снизу вверх, под коленную чашечку. Очень хотелось коленом в промежность. Ох, как же хотелось коленом в промежность!.. Но – нет. Не дотянусь. То есть дотянусь, но удар будет не той силы. Кроме того, он в полупальто – это смягчит удар. Итак, остается одно – носком сапога под коленную чашечку. И тут ты, амбал сзади, мне даже поможешь – буду на тебя опираться, как на стену. И как хорошо, что я догадалась набить железные подковки на сапоги!..
Она ударила точно. Точно под коленную чашечку. Черкасов должен был согнуться вчетверо и начать с воем кататься по полу. Но он только улыбнулся и потел ушибленное место.
- Ты неправильно сделала, Надежда, - Черкасов еще раз улыбнулся. – То есть, нет, все правильно. Только бить надо было по кости. Тогда ты, наверное, сломала бы мне ногу. Но ты решила провести болевой прием – то есть сделать мне больно. А больно мне сделать невозможно, Надя! – он снова потер коленку. – Черт, синяк будет. Я, видишь ли, прокурор Скворцова, не чувствую боли. Совсем. Смотри, - он взял папиросу, которую так и не вынул изо рта, и погасил ее о собственную ладонь. Нет, не так – о тыльную сторону запястья. Надежда почувствовала запах жженого мяса.
- - Это давно случилось, - продолжал Черкасов. – После одной… Ну, скажем так, истории. Бить меня, ломать мне кости – бесполезно. Ребята это знают. – Черкасов оглянулся по сторонам. Ребята закивали: они явно это знали. – Знаешь, Надежда, - Черкасов приблизился совсем близко к ней, - прошлой ночью мне на несколько секунд, на несколько мгновений показалось, что я чувствую тебя, - и он погладил ее обожженной ладонью по щеке. От запаха паленого мяса Надежду чуть не вырвало. – Но,… увы. Увы. Я думал, ты – моя Надежда. Последняя, так сказать. Но – надежды нет. Извини, - оказывается, в другой руке у него был шприц. Который он и вонзил Надежде в шею.
Потолок поплыл перед глазами Скворцовой.
- Что… Со смной…, - она уже еле ворочала языком.
- Что с тобой сделают, хочешь ты спросить? Ну, в общем, ничего приятного я тебе не обещаю. Ты станешь участницей одной церемонии… гм,… религиозного характера. Но ты не бойся, это не смертельно. Летальных исходов было очень мало. Другое дело, захочется ли тебе самой жить, после того, что тебя ожидает….
Но этих слов Скворцова уже не слышала.
4.Реваз Хоштария
Реваз Александрович Хоштария проснулся, будто кто-то в бок толкнул – сильно, но не больно. Ощутил себя сидящим в кресле, ноги укрыты любимым пледом. На приставном столике начала 19 века чашка севрского фарфора с остывшим чаем. Огляделся – дома, в кабинете. Камин горит, задернуты шторы. Который час?
- Тамара, Тома! Который час?
Жена откликнулась тотчас же, как будто ждала за дверью: вот он проснется и позовет. Как всегда. Они были женаты почти сорок пять лет, и мечтали дожить до золотой свадьбы.
- Проснулся? Будем ужинать? Половина девятого.
- Конечно… Прости меня, я не подумал о том, что и у тебя горе, это и твой внук…
- Ничего. Я только очень испугалась.
- Испугалась! Конечно, испугалась. Я тебя испугал? Не буду. Сейчас пойдем, я сам встану. Что там врачи говорят? Не помру еще?
- Нет, что ты, ты крепкий. Соберешься, выдержишь. Ради меня, ради сына. Есть еще дела…
- Да, есть. Виктор не звонил?
- Каждый день по три раза звонил…Не поймали пока…
- Позвони ему, или нет, дай, я сам. У меня есть к нему слова, какое-то предчувствие. Что-то еще случилось… не знаю.
Хоштария набрал номер.
- Виктор, это я. Новое есть что?
- Ревазик, друг дорогой, как ты себя чувствуешь?
- Не помру пока. Что?
- Ищем. Есть серьезные подвижки, расскажу, когда подъеду. Хочешь, сейчас приеду?
- Что ты спросил? Я всегда хочу видеть друга. Ты вот что еще: ты когда видел эту красивую женшину-прокурора?
- Надежду? Утром. Она еще вчера приболела, но отлежалась, приготовила мне справочку для Думы. Сегодня получше немного, но все еще простужена. Отправилась, наверное, домой. Она молодец, такую кучу разворошила!
- Нет! Ты ей сейчас позвони. Вот не клади трубку и с другого телефона звони, я слушать буду.
- Да что случилось-то, Реваз?
- Не спрашивай, просто звони…
- Хорошо, дорогой, уже звоню… Трубку не берет… Спит?
- Звони, звони, ищи ее, на мобильный звони, друзьям, родным, ищи ее! Все пусть ищут! Я проснулся оттого, что мне приснился дядя, ты не знаешь, я никогда тебе не рассказывал. Дядя Малхаз. Он сказал: ищи красивую женщину, иначе ее убьют. Не зря я ее рисовал все время, не зря. Я своим предчувствиям доверяю, они меня ни разу еще не обманывали, а тут такое… Дядя Малхаз! Он мне никогда раньше не снился. Я его никогда в жизни не видел, двоюродный дядя был. А сейчас – почти каждую ночь.Что? Почему? Откуда знаю, что это он? Но это он. Пошли кого-нибудь к ней домой, пусть стучат, по городу ищи. Не берет трубку?
- Нет. Ты меня пугаешь, Реваз.
- Поверь мне. Сейчас поверь! Я понимаю, что трудно, кажется, что старик с ума сошел – не сошел. Ищи ее, Виктор, ищи! И приезжай, конечно, говорить будем.
Кузнецов приехал очень быстро, прямо к ужину, и с наслаждением уселся за накрытый заботливой Тамарой стол. Он любил грузинскую кухню, а больше всего – лобио. Грея руки о горячий керамический горшочек, Виктор Иванович слушал взволнованную, сбивчивую речь друга.
- Скажи, а не имеет ли касательства к этому делу человек по фамилии Черкасов? Молодой еще, немного за тридцать. Матвей, кажется…
- Да. Собственно, я ее и оставил с ним в Думе. После слушаний сегодня утром… Ты его знаешь?
- Нет, не знаю, … немного, только два раза встречались… Он странный человек, страшный. Я никогда не говорил об этом, боялся, неприятно было… Как говорят англичане, у каждого есть свой скелет в шкафу. Мой скелет очень страшный, и немного связан с этим Черкасовым. Я сейчас все расскажу тебе…
- Не надо, Реваз, ты разволнуешься, плохо станет. – Кузнецов высыпал в горшочек с лобио мелко порезанную зелень и принялся ломать свежеиспеченную кукурузную лепешку-мчади. – Давай в другой раз, когда поправишься…
- В другой – нельзя. Это надо обязательно сейчас, чтобы ты понял, как важно найти твою Надежду, что такое страшное с ней могут сделать. Ты ешь и слушай.
Народный художник Реваз Хоштария был уверен, он знал, что его дядя погиб в 1916 году, во время Брусиловского прорыва! Честно сложил голову за веру, царя и отечество. За год до того, как и то, и другое, и третье отменили. Так было до 1987 года.
Господи, какое было время! Россия возрождалась, гремели митинги на Манежной площади, плескались над толпами трехцветные флаги… А главное – стало можно выезжать за границу. И однажды Реваза Александровича пригласили в Мадрид – на Персональную Выставку.
Ого! Ходить по Мадриду одному, без «делегации», без «старшего», без стукача! Хоштария гулял по городу, пьяный от счастья. Он знал, что надо зайти в Прадо, надо посмотреть Эскуриал, надо… тысячу вещей надо. Но на его пути встал Арсенал – военный музей. И Реваз Георгиевич решил – начну отсюда.
В музее шла выставка – «Гражданская война». Никому в Мадриде не надо было объяснять – какая гражданская война. Такая была только у них (ох, дети, дети!…)
Реваз остановился у стенда – «Иностранные добровольцы Фаланги». В основном там были фотографии – немцы из легиона «Кондор», итальянские фашисты, даже какие-то англичане затесались… И вдруг… Реваз прочел еще раз: «Белые русские добровольцы из «герильи сан-Хорхе» получают награды из рук генералиссимуса Франко». Франко был, как Франко – почти такой же, как его рисовали Кукрыниксы: пузатенький, с зализанной лысиной и нафабренными усиками. Но вот напротив него, выбросив руку в фашистском (ну хорошо, фалангистском!) салюте, стоял – его дядя Малхаз, собственной персоной! Тоже не помолодевший, но – это был он! И (Хоштарию передернуло) он стал очень похож на своего дядю. Реваз прочел подпись: «Malkas Khohtaria, guirillero Russe». Да нет, быть того не может…
Вернувшись в Москву, Хоштария обратился к Михайлову – своему знакомому, хорошему актеру и режиссеру, слишком, к сожалению, зацикленному на собственном «высокоблагородии». Герб какой-то себе нарисовал, род свой дворянский вывел, чуть ли не от шимпанзе… смешно, право. Михайлов дал дельный совет: хочешь покопаться в своей генеалогии – позвони такому-то. Он студент еще и берет немного, но выроет всё. Дока в этом деле. Позвонив «студенту», Хоштария договорился с ним о вознаграждении – даже поездку оплатил в Грузию. Что-то его тревожило во всей этой истории…
«Студент» вернулся через неделю и, действительно, выложил перед Ревазом Хоштарией всё о его дяде.
- Благодарите писаря, - начал он.
- Какого писаря? – не понял Хоштария.
- Пьяного писаря. Из штаба фронта. Который перепутал телефониста Дикой дивизии грузина (или мингрела, не ошибаюсь?) Малхаза Хоштарию и чеченца Махаза Хаштарова из аула Танги-Чу. Хаштаров – тот был из конной разведки дивизии и действительно погиб, подстреленный венгерским гусаром на австрийских позициях. А похоронное извещение ушло – в Грузию, в семью Малхаза Хоштарии, то есть в вашу семью, правильно? Для писаря из штаба фронта они все были на одно лицо и на одну фамилию – «капказские челаэки». А в Танги-Чу поехала другая депеша – о том, что Махаз Хаштаров награжден Георгиевским крестом за храбрость и скоро прибудет в отпуск. Воображаю, какая в Танги-Чу была радость – они же там все родственники и вот – ба! – кого-то из их рода «белый царь» наградил орденом! – «студент» хихикнул. – Ну, в общем, ждали-ждали Хаштаровы всем селом своего Махаза, ждали-ждали, ждали-ждали – пока не дождались. Сорок четвертого года. В общем, весь род Хаштаровых был вывезен в Казахстан. Но – увы! – до места они не доехали. Везли-то их в телячьих вагонах. А состав застрял где-то в степи под Кокчетавом. На двое суток. Знаете, какая там в марте температура? А ветер? В общем, из всего состава выгрузили трупы. Тридцать вагонов по сорок человек в каждом. Весь аул. Вот так-то. А если б писарь был не пьян – что, конечно, вряд ли, - в том же направлении – а, скорее всего, и пораньше, и подальше – уехала бы ваша семья. Малхаз ведь был уверен – и неоднократно писал об этом – что вся его семья убита красными. А вы вот, как я посмотрю, живы и процветаете, - «студент» снова хрюкнул. – «Погиб в годы империалистической войны» - и взятки с вас гладки. Ох, узнали бы они, что ваш дядя и у Корнилова, и у Деникина служил, и у генерала Франко, да еще и с самим Розенбергом дружбу водил… Она ему, правда, дорого обошлась, дружба такая. – И «студент» рассказал («извините, что знаю, а знаю немного»), что последние месяцы жизни дяди Малхаза были гораздо хуже смерти. Гораздо хуже.
- Все-таки я вам советую пока об этой истории никому не рассказывать, - «студент» вдавил в пепельницу свою вонючую папиросу (мамацгали, Реваз же предложил ему «Мальборо»! – Нет, «извините, курю только свои»). – Потом – может быть. Лет через пять. А лучше – через десять. Вы и ваш дядя еще «народными героями свободной Грузии» сделаетесь, «освободителями от русского ига». Малхазу еще памятник поставят – вот увидите. А пока – молчок, - и «студент» приложил палец к губам.
- Сколько? – Реваз Хоштария уже понял, к чему клонит этот молодой поганец.
- Что – «сколько»? – искренне не понял «студент».
- Сколько ты возьмешь, чтоб молчать? – Реваз понимал, что дружбы с Розенбергом и участия в Фаланге его дяде (и ему самому) не простят. Разболтает – и все, конец карьере. Будет он до конца жизни «передовиков труда» рисовать для областных галерей.
- А с каких пор мы на «ты»? – снова удивился «студент». – Впрочем, это для меня большая честь. Но позвольте я уж к вам на «вы» - в силу вашего возраста и моего к вам уважения. Вы же мне выплатили гонорар – а я сдал работу. И все, мы в расчете. Мне, знаете ли, лишнего не надо. Потребности мои – скромные. И, естественно, я буду молчать – молчу же я до сих пор о том, что я откопал в «генеалогии» Михайлова. А там, знаете ли, уууу, какие дебри…У меня к вам, Реваз Георгиевич, только один вопрос. Ну, и одна просьба.
- Давай, – ох, и не нравился же Ревазу этот «студент». Нехороший он какой-то. На вид совсем пацан, а глаза… глаза – без возраста. Такие Реваз видел у очень глубоких стариков. И у очень пьяных людей.
- Ваш дядя погиб из-за своей Чистой Крови. Четвертой группы, чрезвычайно редкой. Ну а у вас – у вас какая группа? Та же?
- Погоди, - Реваз полез за паспортом. Он просто не помнил, какая у него группа крови. Зачем?… - Ну да, четвертая. Резус положительный.
- Ну, счастлив ваш бог.
- Это почему еще?
- Потому, что опыты с Чистой Кровью признаны бесперспективными. По крайней мере, насколько я это знаю. Так что судьба вашего дяди вам лично не грозит. А просьба моя вот какая, - подарите мне вот это, - и «студент» показал пальцем на один из этюдов Хоштарии, висевших на стене в его студии. Обнаженная натурщица в позе святой Инессы – прикрыла грудь прядями черных волос, глаза подняла к небу, возблагодарив бога за то, что явил чудо – сделал так, что ее волосы вмиг отрасли до земли и прикрыли ее наготу, когда язычники вывели ее голой на позор на городскую площадь. Ревазу очень нравилась эта история, он часто рисовал натурщиц в образе святой Инессы. Целомудренная, чистая нагота…
- Бери. Бери, и чтобы я тебя больше не видел и о тебе не слышал!
И Реваз Хоштария действительно больше не видел «студента» и не слышал его имени. Мамацгали, как его звали-то? Имя какое-то… Мефодий, что ли? Нет, не Мефодий… Матвей, Матвей Черкасов.
- Ты понимаешь, Виктор, о чем я? – Реваз Александрович волновался все больше, - Я подсознательно помнил тот рисунок: там Инесса была очень, о-оч-чень похожа на Надежду. И он взял его! А потом, недавно, он познакомился с ней. Узнал. Не зря я который день только ее и рисую, Инессу-Надежду. Ты говоришь, она кучу разворошила? Какую?
- Нельзя об этом говорить… Одно имя назову: Осокин.
- А-А! Знаю, тебе нельзя, мне можно. Я пошлю своих ребят, они найдут, разведают. Тамара, дай трубку… Коста? Все сюда, ко мне все, быстро, срочно!
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ, 21 ДЕКАБРЯ
1. Надежда Скворцова
Красное солнце,
Солнце безумья
Всходит над головой.
У него
Когтистые лапы,
Оно порождает
Волчий вой…
Белое солнце,
Солнце мертвых
Всходит в ночи.
Оно
Возьмет твою душу,
Твое тело останется
Здесь, на земли.
Оно встанет,
Оно будет идти!
Оно встанет,
Оно будет идти!!
Оно встааааааааанееееееееет!!!…
Пронзительный женский голос перешел на визг, потом – на какой-то утробный вой. В такт ему завыл какой-то электронный инструмент – кажется, терменвокс. Да, именно терменвокс начинает так улюлюкать, если между струнами засунуть металлический предмет. Вот почему музыканты, играющие на терменвоксе, никогда не носят колец на пальцах.
Надежда очнулась окончательно. Первое, что она поняла – что она совершенно голая. Потом, что она прикручена за руки и за ноги к какому-то креслу, а кресло в свою очередь - болтами к полу. Пол – цементный. Помещение, скорее всего, подвальное – ни окон, ни дверей. Впрочем, дверь могла быть сзади нее – назад голову Надежда повернуть не могла. Рот у нее тоже был заклеен – и, кажется, той же лентой: стандартным широким скотчем.
Дело плохо, дело очень плохо. И главное сейчас – не паниковать и не пытаться вырваться. Такой скотч, намотанный в несколько слоев, не порвешь, так что руки и ноги освободить, пока не удастся. Не удастся и закричать. Только выбьешься из сил раньше времени. Поэтому пока остается подождать, чтобы глаза привыкли к темноте и осмотреться.
Комната круглая, со сводчатыми потолками. Стены задрапированы какой-то тканью. Нет, флагами. От пола до потолка натянуты одинаковые флаги, отчего комната становится похожей на шатер. Скоро Надежде удалось разглядеть рисунки на флагах. Ну, так и есть: флаги АМОП: красные полотнища, в центре – белый круг, на нем – черные серп и молот. «Белое солнце, солнце мертвых…» - она вспомнила, что читала об этом: «И на Белом Солнце Мертвых возлягут в священном соитии Мара и Кощный Бог…»
И вот тут Надежда временно поддалась панике. Задергалась, заорала.… Ну и ничего не вышло. Только чуть не вывихнула себе правое плечо. Тихо, тихо, успокойся, уговаривала она себя. Меня уже ищут. «Нет, тебя никто не ищет, - ответил внутренний голос. – Искать тебя начнут хорошо, если с утра. А, скорее всего, в середине дня. А сейчас и Кузнецов, и все остальные уверены, что ты лежишь дома под теплым одеялом и в шерстяных носках и лечишься от гриппа. Разве что Кузнецов позвонит тебе домой – проведать. Но сама подумай – много на это надежды?» Надежда подумала и согласилась – надежды мало.
Да, надежды мало. Надежды мало. А к утру, наверное, Надежды и вовсе не останется. Скворцову начал разбирать неудержимый смех. Это была явная истерика, что, как она твердо знала, еще хуже паники. Вообще, человек, попадая в руки маньяка (а она сейчас – именно в руках маньяка, точнее – группы маньяков), впадает либо в панику, либо в истерику, либо в ступор. Покорность. Синдром жертвы. Пустите меня, дяденька, я все сделаю… Опытный маньяк (а она сейчас – в руках маньяков явно опытных. И она – явно не первая жертва. Не для нее же одной этот дворец соорудили…), так вот, опытный маньяк это знает и – правильно, расслабляется. Начинает допускать ошибки. Так что – поиграем в беззащитную жертву.
Наверняка за мною наблюдают. Так что изобразим на лице испуг и медленно, очень медленно еще раз осмотрим комнату. И тут Надежда вздрогнула всем телом. Изображать испуг не понадобилось. Это был не испуг – это был ужас.
Прямо перед нею стоял человек. В плаще до пят и в капюшоне. Стоял совершенно неподвижно, как статуя. Немножко выровняв дыхание, Надежда присмотрелась к нему еще раз и со вздохом облегчения поняла, что это и есть статуя. Скульптура в рост человека, накрытая тем же красно-белым флагом с черным серпом и молотом. Рядом, под тем же флагом, стоял и постамент – очевидно, гранитный куб метр на метр. Зачем они статую с постамента-то сняли? И зачем она им вообще? Что они собираются делать?
На этот вопрос ответа долго искать не пришлось. Поглядим в лицо фактам, советник Скворцова: вас наверняка собираются использовать в каком-то чудовищном обряде. Скорее всего, принести в жертву, зарезать. И ничего вы сделать не сможете: ноги привязаны, руки – тоже. Даже укусить никого не сможете – рот заклеен. Разве что, (Надежду опять охватила паника; она опять взяла себя в руки), можно головой разбить кому-нибудь нос. Ну и что нам это даст? Он же наверняка будет не один (Охххх…). Нет, геройствовать и «дорого продавать свою жизнь» мы не будем. Мы будем изображать напуганную овцу, и ждать момента. Он обязательно настанет, этот момент. Обязательно. Обязательно.
Музыка неожиданно смолкла. Точнее – ее выключили. Вместо музыки из-за спины раздался голос:
- У нас с вами около получаса, Надежда Николаевна. Я хотел бы кое-что объяснить…
Да, Надежда была права: за одним из полотнищ сзади нее было какое-то помещение, где, вероятно и сидел человек. Сейчас он вышел, зажег спичку и пошел вдоль стен комнаты. Только тут Надежда заметила, что на полу стоят какие-то странные подсвечники, покрытые ажурными терракотовыми крышками. Зажигая одну свечу за другой, человек продолжал говорить:
- Вы, женщина умная, образованная, а при помощи одного нашего общего знакомого приобрели к тому же в последние дни массу неких специфических знаний, которые должны помочь понять то, в чем вам предстоит сегодня принять участие.
Сидя на корточках перед одним из подсвечников, человек оглянулся на нее и неожиданно улыбнулся.
- Нет, он положительно был прав: вы еще и замечательная красавица.
- Ну, да, все правильно, решил расположить меня к себе, - подумала Надежда, узнав Осокина, - вселить в заложника надежду, обращаясь с ним по-человечески – это сейчас самое то. Только идиотка на моем месте не догадалась бы, что если он показал лицо, живой я отсюда не выйду. Но и вы, уважаемый вице-спикер, ненадолго меня переживете.
Но вслух Надежда решила последовательно «играть жертву» и промычала сквозь повязку что-то такое, что должно было означать: «Ах, добрый господин Осокин! Пожалейте меня, отпустите! Я все-все сделаю, я буду очень покорна…»
- Каждый год, 22 декабря, точнее – в ночь перед 22 декабря, мы устраиваем праздник. Самая длинная ночь в году и самый короткий день. Он так и называется – Корочун-День. Это не черная месса. Мы не служим Сатане. Мы служим языческому божеству, о котором вам, конечно, рассказывали – частично наш общий друг Черкасов, частично профессор Рассольников - Кощну-Богу, Кощуну, Кощею – называйте, как хоите. Вечно живому мертвецу. Ритуал состоит в соитии бога со жрицей, исполняющей роль богини смерти, Мары. В этом году Марой будете вы.
«А Кощным богом, надо полагать, господин вице-спикер Осокин, - подумала Надежда. – Захотелось господину чего-нибудь погорячее…»
- Нет, я тут не при чем, - он как будто читал ее мысли. Надежда спохватилась и опять изобразила плаксиво-напуганное выражение лица. – Я всего лишь… жрец, волхв, что ли. Точнее – Кощуном. Волхв, служивший Кощну-богу, назывался Кощун. А вся церемония – Кощунством. Отсюда, кстати, и пошло это слово, если вам еще не сообщили.
Осокин закончил зажигать свечи и подошел к ней. Точнее, не к ней, а к статуе. На мгновение Надежде показалось, что статуя пошевелилась. Но нет – это просто от движения воздуха пошевелилось покрывало.
- Праздник Корочун отмечали в древности не только славяне, но и германцы, - спокойно, именно, как на лекции, продолжал Осокин – Они называли его Юль. А вот это – он указал на подсвечники – ритуальные светильники, юльлейхтеры. Видите, на каждом вырезана руна «ур», или «куриная лапка». Это означает «смерть». А это – руна «тиг» - «стрела», то есть «возрождение». Собственно, в этом и смысл праздника – смерть и возрождение. Живая женщина должна была сочетаться браком с мертвым мужчиной. У нас это называлось «Костный сором» - «Костьсорома», ну, или «Кострома», если по-нынешнему. А теперь, Надежда Николаевна – самое интригующее. Вы готовы?
Осокин подошел к ней вплотную, наклонился, заглянул в глаза. Сама не понимая, как и зачем Надежда мгновенным движением засунула пальцы в карман его пиджака – там был только коробок спичек. Надежда сжала его в кулаке.
- Итак, внимание, наступает волнующий момент! Представляю вам Кощна-бога, Кощея Бессмертного, Вечно живого Мертвеца и вашего жениха! – Осокин сдернул покрывало со статуи.
И вот тут Надежда заорала по-настоящему. Ей казалось, что у нее сейчас лопнет сердце, лопнут глаза, лопнут щеки, порвется повязка – лишь бы выпустить на волю этот крик, вопль какого-то древнего, доисторического ужаса. Она заколотилась на кресле, словно хотела вырвать себе руки и ноги, и так, на четвереньках, на кровавых культях, убежать, уползти куда-нибудь – неважно, куда, лишь бы подальше от того, что стояло перед нею.
Перед нею стоял мертвый старик, абсолютно голый. Дряблое, обвисшее тело, синяя кожа, отвисшая челюсть и черный провал рта. Глаз у трупа не было – вместо них были глубокие впадины. Ногти на руках и ногах старика были желтые и окостеневшие.
Самым страшным было то, что труп стоял. Он действительно стоял на двух ногах, хотя никаких подпорок не было. Он даже переминался босыми ногами на холодном цементном полу. И еще – он держал голову. И не просто держал – он поворачивал ею туда-сюда, словно ища что-то, словно надеясь что-то увидеть своими глазами, которых у него не было! Изо рта у трупа раздалось какое-то то ли уханье, то ли вздох. Хотя он точно не дышал. Нечем ему было дышать – грудная клетка у него была вскрыта и зашита хирургическими нитями.
- Это он тепло почувствовал, - Алексей Анатольевич был абсолютно спокоен. – Он тепло любит. Надежда Николаевна, Надежда! – Осокин несколько раз легонько ударил по щекам. Потом краешком покрывала брезгливо вытер влажные руки. Оказывается, она вся покрылась холодным потом.
– Ну, понимаю, понимаю. С непривычки пугает. - Он подошел к трупу и – положил ему руку на лечо. Мертвый старик мотнул плечом, словно недовольный такой фамильярностью. Надежда снова вскрикнула – и затихла. Она не понимала, сошла ли уже с ума или это предстоит в ближайшие минуты. И еще она очень пожалела, что никогда в жизни не курила – иначе сейчас у нее уже был бы инфаркт, и все было бы кончено. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Но ужас без конца продолжался.
-Не волнуйтесь, это не тот, кого вы знаете, видели тысячу раз! Это просто его двойник, очень похожий? Так полежи мы с вами в таких условиях – тоже бы выглядели не лучшим образом.
- Кажется, я стала седая, - подумала вдруг она. - Впрочем, это уже неважно…
2. Алексей Осокин
- Знаете, если честно, я вам не завидую. За дуру не держу, но и вы уж меня за дурака не держите, пожалуйста. Ни в какого Кощея я, конечно, не верю. Это все так, для публики, игры на свежем воздухе. Приятно побеседовать с умным человеком. Честное слово, меня утомили и мои милые помощнички – искатели навьих чар, и уважаемые спонсоры (или, как это теперь принято говорить, крыша). С ними не о чем разговаривать – они не поймут. Первые – потому, что недалеко ушли от пещерного человека (и не в ту сторону, замечу), вторые – потому, что не понимают Цели нашего Эксперимента. Их фантазия не идет дальше получения большого количества резаной бумаги с плохими рисунками и приобретения в собственность автомобиля определенной марки. Ну, или любого другого penis extension. Глупые люди, они собираются колоть орехи королевской печатью! Только мы при каждом их ударе постелем под орешек бланк королевского указа – если уж продолжать эту аналогию. Пусть себе лакомятся орешками – а мы получим карт-бланш на все. Например, на изменение истории человечества.
Да-да, именно так. Речь идет о создании Сверхчеловека – не больше и не меньше. Новый – принципиально новый! – этап эволюции.
Вот этот ваш жених, которого наши друзья зовут Зверем – это уже пройденный этап. Кстати, одним из его предшественников был дядя нашего уважаемого художника Реваза Александровича Хоштарии. Забавно, правда? Но там в Германии что-то не заладилось, или не успели довести до конца, теперь не важно. Отработанный материал, который интересен более истории, чем мне. Мы доказали на его примере, что организм может существовать, во-первых, без дыхания, во-вторых – без питания в привычном смысле слова. Вы знаете, у Зверя отсутствует дыхательная система и пищеварительный тракт. И тем не менее – он живет! Вегетативная система действует замечательно. До последнего момента остается одно препятствие – сохранение высшей нервной деятельности. Зверь должен сохранять способность думать. И тогда Зверь станет – Сверхчеловеком!
Вы только представьте себе – человек, которому не надо дышать! Не говоря уже о том, что сразу снимаются все проблемы с экологией на Земле, но Сверхчеловеку, в общем-то, не так уж и нужна будет Земля. Жизнь на других небесных телах, скажем, на том же Марсе, с его разреженной атмосферой, или на Меркурии – вовсе без атмосферы – перестанет быть проблемой.
Второе. Сверхчеловеку не нужно человеческой пищи. И, как следствие, снимаются девять десятых проблем в мировой экономике. Голод, нехватка пресной воды – смешно, право! Проблемы позавчерашнего дня. Перевозка тысячи тонн продовольствия через океаны, затраты ненормального количества энергии на его производство и переработку – все это вымрет, как вымерли динозавры.
Единственное, что нужно Сверхчеловеку – свежая кровь. Регулярные вливания свежей крови и регулярное избавление от крови мертвой. Кровь даст пищу и кислород организму (ну, в этом вы убедитесь через несколько минут), а главное – даст пищу и кислород мозгу!
Раса вампиров? Да, можно и так назвать. В конце концов, именно об этом и мечтали лучшие умы человечества – александрийские гностики, тамплиеры, тевтонские рыцари, рыцари ордена Дракона и всадники Опричнины, ну, вспомните все лекции вашего приятеля Черкасова. А в двадцатом веке над этим ломали голову красные маги в Москве и черные маги в Берлине. И они уже почти пришли к решению. Помешала сущая мелочь, политические дрязги – вторая мировая война. Впрочем, прошлая попытка – попытка Ивана Грозного – оказалась сорвана по столь же смехотворным причинам. И вот – мы в полушаге от завершения нашего тысячелетнего пути! А тут – вы со своими глупостями… Пардон, гуманистическими идеалами и охраной правопорядка.
Ну да, да, знаю, что вы хотите сказать. Расе Сверхлюдей нужны доноры. Стандартные люди , по-фашистски - недочеловеки, которые будут давать свою кровь. Ну, во-первых, мы с вами тоже без доноров не обходимся – давно последний раз котлетку ели? Рассказать вам, из чего эта котлетка сделана – или сами знаете? Да и потом – все возможно организовать на вполне гуманных началах. Скажем, какая-нибудь система донорства… Да и вообще, людей можно разводить! Представляете себе «человекоферму»? Это будет очень смешно… А смешнее всего будет то, что люди сами – сами! – с охотой пойдут в стойло. Ваш друг историк подтвердит: они всю свою историю только этим и занимаются – ищут себе стойло потеплее, посытнее да побезопаснее. Герберт Уэллс очень многое предсказал – и «марсиан», питающихся человечьей кровью, и «элоев», которых сытно кормят «морлоки» - на известных условиях… Но только думаю, что на практике «война миров» пойдет не по Уэллсу, а по братьям Стругацким. Не читали их раннюю повесть «Второе нашествие марсиан»? За вычетом «сатиры на буржуазный строй» (куда ж без нее в шестидесятые-то годы? Они тогда и сами в коммунизм верили…) так вот, в сухом остатке там остается вот что: марсиане завоевывают землю, а люди-то – в общем, не против! Непривычно, конечно, раз в неделю ходить на донорский пункт и сдавать кровь (у Стругацких – желудочный сок, но это мы пропишем по части «обличения мещанства»), но платят-то – звонкой монетой! И вообще, в стране и мире наведен порядок: никаких голодных (а кому нужен голодный донор с некачественной кровью), никаких больных (по той же причине), побеждена наркомания и алкоголизм, запрещено курение (а вы думали, нынешняя «борьба с курением» во всемирных масштабах – она просто так?), все бодры, здоровы и всем довольны. Ну а кто недоволен, да пошел в «сопротивление» - на тех и поохотиться интересно. Любят же некоторые из нас парную кабанятину или рябчика – дичинкой отдает, знаете ли, убоинкой…
Да, дивный новый мир. Жаль, что вы его не увидите. К сожалению, у меня обязательства перед нашими помощниками-волхвами. Они очень хотят устроить Корочун-День и свести в брачном соитии бога и жрицу. Как в Вавилоне на зиккурате Этеменанки и у нас на Руси на Кощеевых капищах.
Технически ничего невозможного в этом нет: кровяное давление в организме в норме, электрический импульс нужной силы мы ему дадим, так что эрекция обеспечена. Ну ваше тело зафиксировать – вообще, пара пустяков.
Ну а потом – все просто. Вы перестанете существовать. Хотите, вас посадят в поезд, надев то, что сегодня называют «пояс шахида». На Белорусской сработает таймер. Взрыв будет серьезный, очень серьезный. А самое главное – та тектоническая трещина, что проходит в аккурат по Тверской и Ленинградскому проспекту, станет существенно шире. По нашим расчетам, будет разрушен Курчатовский институт с его ядерным реактором и Москва станет непригодной для проживания лет этак на пятьсот. Наши друзья-волхвы увидят столь чаемое ими «белое солнце мертвых» и уйдут в свою вожделенную навь. А я успею покинуть город и вообще страну. Что-то мне подсказывает, что при подобных взрывах бегущих из Москвы будут миллионы. И первым побежит правительство, милиция и все спецслужбы. Скрыться в таких условиях достаточно просто.
Хотите? Не хотите? Желаете, как товарищ Сухов, «помучиться»? Или надеетесь даже сейчас вывернуться и покарать злодеев? По глазам вижу – надеетесь. Ну-ну. Так будет даже забавнее. Готовьтесь – сейчас вам предстоит самый незабываемый коитус в вашей жизни. Такого ни у кого не было. Как там, в любимом романе советской образованщины – «любая женщина в мире, смею вас уверить, мечтала бы ему отдаться – но я разочарую вас: этого не будет». Так вот, я вас не разочарую: это – будет! И прямо сегодня ночью…
3. Реваз Хоштария
К полудню дом Реваза Александровича окончательно превратился в штаб руководства поисково-спасательной операцией. Не умолкая, звонили оба телефона: городской и мобильный. Звонки принимала стойкая подруга Тамара, сортировала их и передавала трубку мужу лишь в самых необходимых случаях. Шестеро московских охранников и десять их грузинских коллег из службы безопасности, присланных в Москву отцом несчастного Сандрика, получив утром портреты Скворцовой и Черкасова кисти знаменитого художника Хоштарии, разбрелись по городу и отзванивали каждые полчаса, сообщая новости. Новостей не было никаких, кроме скупого: «осмотрели станцию…». Кузнецов также постоянно сообщал - отсутствие результата – тоже результат. Нет в больницах, нет на свалках, нет там, нет там, нет здесь, осмотрели… обыскали….
Около трех поступил первый обнадеживающий звонок:
- Реваз Александрович? Здравствуйте. Меня зовут Вадим Авдеев, майор Авдеев, я сотрудник Управления внутренних дел Московской области, выполнял некоторые поручения Надежды Николаевны скворцовой. Ваш телефон и адрес дал мне Виктор Иванович. Я стою у вашего подъезда, впустите? У меня есть кое-какая информация.
- Конечно, Вадим, поднимайтесь, четвертый этаж.
- Я знаю.
Авдеев Хоштарии понравился сразу: обстоятельный мужик, спокойный.
- Поиски не дали желаемого результата, - рассказывал Вадим, отхлебывая горячий крепкий чай из огромной цветастой кружки, - но я посмотрел адреса сотрудников клиники, особенно охранники меня интересовали. Все они состоят на службе в фирме «Ратибор», их личные дела с адресами и фамилиями там и хранятся. Мне понадобилось некоторое время, чтобы их получить и проверить. Если вы дадите мне свой Интернет-адрес, нам сейчас вышлют на него результаты этой проверки. По крайней мере, есть шанс, и немаленький шанс, что мы зацепим еще кого-то из участников всего этого безобразия. Все-таки будем искать не двоих, а уже четверых.
- Конечно, конечно!
- Вот и славно. Смотрите, Реваз Александрович, знакомы вам такие имена:
Игорь Творожок, 1979 года рождения, временно не работающий, образование среднее, незаконченное. Отец неизвестен, мать – Творожок Снежана Панкратовна покончила жизнь самоубийством в 1992 году, находясь в состоянии алкогольного опьянения. Проживает по адресу…. Это брат Бус Белояр, правая рука и левая нога нашего вице-спикера Алексея Анатольевича Осокина. И по совместительству главный охранник частной клиники «Молодость и мудрость», где практикуется омолаживающее лечение различными препаратами крови и стволовыми клетками.
А вот еще один - Василий Пупырев, он же Воха Пупырь, 1985 года рождения, образование среднее незаконченное, временно не работает, неоднократно привлекался к административной ответственности за хулиганство на национальной почве, примыкал к неформальной молодежной группировке «Шульц-88», в последнее время от группировки отошел. А куда пришел – мы и сами знаем. Проживает в Москве по адресу… Это брат Велес, ближайший соратник Буса Белояра. Ну, как вам?
- Не знаю, никого из них не знаю.
- Ничего! Это дело поправимое, познакомимся еще. Они ребята малограмотные, имени вашего, я думаю, и не слыхали никогда. Давайте попросим ваших друзей подъехать в названные адреса, поискать, посмотреть. Эти пареньки должны вывести нас к Осокину, а через него – к консультанту вице-спикера – господину Черкасову. Ну, как, будем следить за Бусом и Велесом?
- Будем!
- Только, чур – уговор: ваши ребята должны быть без оружия и должны понимать, что сбор, хранение и распространение информации о частной жизни граждан без их на то согласия…
- Не надо! Они убили моего внука без согласия…
- Так мы же с вами не знаем, они ли убили. Даже и подозревать их не имеем оснований. Но вот единственное, что внушает надежду на то, что мы на правильном пути: Тимур Табеев из транспортной милиции, который выследил поезд, утверждает, что брат Бус Белояр очень похож на одного из пассажиров. Но только похож, Тимур ни в чем не уверен. Иначе у нас были бы все основания задержать подозреваемых и без участия наших грузинских коллег.
- А другой, мой парень, он тоже видел?
- Видел. Но помнит только косичку на затылке, кожаную куртку и ботинки. Их таких - с косичками, в куртках и ботинках – полтора десятка. Пока всех проверишь – много времени уйдет. А здесь, похоже, зацепок больше. Пока милиция проверяет остальных, пусть ваши друзья возьмутся за Буса и Велеса. Идет?
4. Матвей Черкасов
Матвей понимал, что еще день-другой – и так славно начинавшейся игре, да и всему политическому его бизнесу – конец. Для очистки совести он позвонил Осокину. Но от того трудно было добиться толку: на все соображения отделался дежурной цитатой из «Бриллиантовой руки», сказав голосом Папанова: «Шеф, это Лелик! Все пропало, шеф!».
- Ты что, пьяный? – заорал в трубку Черкасов.
- М-м-может быть, - ответил ему вице – спикер еще одной цитатой из Гайдая и отключился.
- Видимо, действительно принял не меньше стакана вискаря, - раздраженно думал Матвей, - Что ж, придется действовать по собственному плану.
Исчезнуть, раствориться, «умереть, уснуть», как говаривал старик-Гамлет... Если уж Осокину пришла пора пропасть, то для чего же и ему, Матвею пропадать вместе? Собственно говоря, в жизни, как таковой, Черкасова не удерживало ровным счетом ничего, кроме некоторого любопытства: а на какую еще гадость она способна? А он сам – на какую? Теперь вот точно знал: на всякую. Даже на продажу любимой женщины. И совесть ведь не мучит, что характерно! Хотя, немного жаль. Но, к делу, кое-что еще осталась незавершенным – вполне в духе Воланда.
...Еще в начале 90-х он сделал доброе дело для мятежного чеченского руководства – нашел в архиве неизвестные документы о депортации чеченцев годы войны. Он, конечно, понимал, для чего дудаевцам были нужны эти документы – их интересовали, прежде всего, подписи и визы тех, кто принимал решение о депортации и приводил его в исполнение. Кровная месть – страшная штука... Ну, вот с тех пор у него был контакт в чеченской диаспоре - человек по имени Ваха, с которым они побратались в 93-м, за год до начала первой чеченской войны, и который мог помочь ему раздобыть взрывчатку – 3-4 килограмма пластида. Для любознательного Матвея в обращении с взрывчатыми веществами почти не было секретов, как и в управлении электропоездами – не сложнее написания речи для придурка-политика.
ГУП «Подземные спецмагистрали» приказа долго жить, но одно транспортное средство, приготовленное к поездке, все же имелось. Черкасов позвонил Бусу.
- Там все готово? Я хотел бы сам проверить.
- Все. Когда придете? – деловито поинтересовался Бус.
-Скоро, - оживленно отозвался Матвей, - Через часик примерно. Встреть меня по дороге.
Бус радостно гаркнул:
- Слушаюсь! Слава Роду!
- Гой-да! – тихо откликнулся Матвей.
Через час он прохаживался у входа на Калининскую, теперь уже бывшую, или как в прошлом – Коминтерновскую. Как она называлась сейчас, Черкасов не помнил – да разве в том дело? С ним был небольшой портфель, где мирно покоились два свертка с пластидом, эквивалентные 8 килограммам тринитротолуола, и взрывное устройство с проводами.
Рядом тенью выросла фигура Буса.
- Сюда мы не пойдем, - прошептал он, - здесь другая дверка есть, - и двинулся вперед, указывая направление.
Матвей двинулся за ним, осторожно неся портфель. Молча, они миновали несколько боковых коридоров, пару раз повернули, спустились по паре лестниц.
- Постой, - Черкасов дотронулся до рукава Буса, - поговорить надо бы, открой ненадолго.
- Да что там, пустая болтовня, - Бус нехотя приоткрыл тяжелую дверь в просторный, полутемный зал.
Матвей проскользнул внутрь. В центре скупо освещенного свечами зала привязанная к креслу сидела Скворцова.
- Привет!
Надежда вздрогнула, с трудом открыла глаза.
- Дремлешь? Ну, это лучшее, что можно делать в таком положении. Я зашел попрощаться. Хочешь, сниму скотч и поболтаем немного? Пообещай не орать и не кусаться. Плеваться - можно. Договорились? Надежда кивнула – договорились. Черкасов отодрал скотч.
Как выяснилось, ни плеваться, ни кричать Надежда уже не могла. Во рту пересохло начисто. Она даже с трудом могла просто говорить.
- У нас, думаю, есть полчасика. Ничего, сейчас пройдет. Руки развязывать не буду, не хочу получать по морде. Ты сердишься, я знаю. Но вот такое у меня чувство юмора. Это же все смешно до колик! Посмотри на красавца! У нас он фигурирует под именем «Зверь» - не без моей подачи, признаюсь. Какое тело! Конечно, думать, в строгом смысле слова, наш Зверь не может. Зато, как видишь, он может стоять. Он может поддерживать равновесие. Вестибулярный аппарат удалось восстановить. И мозжечок. И спинной мозг. А вот большие полушария – увы… Он даже ходить может. Хочешь, он сейчас походит?
Черкасов подошел к тому, что Надежда принимала за постамент. Это был электрогенератор. Включив его, Черкасов взял в руки пульт, похожий на телевизионный, и нажал несколько кнопок.
Труп повернул голову, как-то сгорбился – и поднял ногу! Затем опустил. Затем – другую. Он сделал шаг.
Тут Надежда увидела, что к позвоночнику от трансформатора идут провода – к каждому позвонку. Самый толстый провод был воткнут в основание шеи. Это было похоже на…
- Похоже на «Матрицу», правда? – хмыкнул Черкасов. – Только у нас здесь все наоборот. Там злобные инопланетяне высасывали статическое электричество из людей, а мы ему – даем электрические импульсы. Это как лягушка в лаборатории. Помнишь опыты в школе? Здесь все чуть сложнее, но в принципе – то же самое. Посылаем сигнал в необходимые мускулы – и он встает, садится, ходит… Он даже плясать может. Я однажды пробовал – получилось. Главное – пультом научиться управлять, чтоб он в ногах не запутался. Хочешь, он сейчас спляшет?
Нет, Надежда этого не хотела. Ей почему-то казалось, что впечатлений ей хватит и без танцев голого трупа. Тем более, что главная гадость – впереди.
- А еще, Надежда, у нашего Зверя бывает эрекция. Да еще какая! – Черкасов уже не просто хмыкнул, а захохотал. И Надежда призналась себе, что не понимает, кто из этих двоих больший монстр. – А что? Пенис – такой же мускул, как и все остальные, хрящевые ткани мы заменили, так что, - Черкасов стал серьезен, - В общих чертах, Надежда, я думаю, ты догадалась, что тебя ожидает.
- Осокин просветил.
- А, он здесь был уже? И как тебе перспектива?
- О деталях стараюсь не думать.
- Не бойся, не ты первая, все – все! – после этого выживают, - Черкасов снова подошел к ней. – Это не очень отличается от секса с обычным мужчиной. Вот разве что… все потом говорят, что член у него – холодный, как лед. Но сегодня все может быть и по-другому! Уж больно хорошую кровь мы ему вкачали. Чистую кровь. Да-да, кровь молодого Хоштарии! (Надежда застонала) Я же говорил тебе: найдем рукопись – раскроем и убийство бомжат. То, что Хоштария сбежал из дома и забрался в метро – это была удача редкостная, неслыханная! Когда мне позвонили и сказали, что Хоштария уже в «Змее» и с ним работают, я чуть до потолка не прыгал! Немедленно изловили на кольцевой еще трех бомжат, слили им кровь и разбросали по Москве – типа маньяк режет бомжат и случайно напоролся на мальчика из хорошей семьи. И все ведь начало получаться!.. Если бы не Рассольников с его активностью, да не Осокинские уроды с их руками, растущими из жопы. Да не одна следовательница в последнем приступе молодости, помешанная, сдвинутая, на «бедных детках»!
Он придвинулся к самому ее лицу. Сейчас, именно сейчас надо было бить с размаху лбом по переносице. Но Надежда не могла. Она оцепенела – в какой уж раз. Она же помнила – глаза у Черкасова были карие! Немного насмешливые, немного грустные… Но сейчас на нее смотрели два белых, нечеловеческих зрака, сквозь которые она видела то, что, наверное, называется адом. Тьма внешняя, тьма кромешная…
- Прости. Погорячился. – Черкасов успокоился и как-то обмяк. Сел на корточки в углу комнаты, прислонился к стене, достал портсигар… закурил, подошел к Надежде и посмотрел на нее
- Что… с ними…? – она похлопала рукой по подлокотнику кресла.
- С теми девушками, кто был здесь до тебя? Повторяю третий раз – ни-че-го! Дали денег, пуганули, естественно, - и отпустили.
- Врешь…
- Ладно, вру. Убили их всех – это тебя больше устраивает? А из их жира сделали свечки – вот эти самые, - Черкасов показал. – Если тебя интересует – сбрасывали в Останкинский пруд. И тоже симулировали «сатанинские обряды» - кинжалы там, звезды пятиконечные.… Но одна- две «жертвы сатанизма» раз в год – это, сама понимаешь, в пределах статистической нормы. Обычные показатели. Никто и не подумал о серии.… Да и потом – это были такого рода девушки, которых не ищут. Гастарбайтерши, в основном, малярки-штукатурщицы с Украины. Проститутки не годились – много возни с сутенерами, с «крышами»… Вообще. Много народу в этом участвовало бы. А тут – пропала девушка и пропала: на «батькившину» уехала. Ни ее товарки по нелегальной бригаде, ни – тем более – бригадиры ртов не раскрывали. Кому охота связываться с московской милицией.… А среди них были и красавицы – и, как нам нужно, с черными косами…
- Кто…
- Что – кто? – не понял Черкасов
- Кто… подбирал… ты?..
- Нет, не я, - Черкасов хмыкнул. – Осокин. Лично. Непосредственно из своего «Мерседеса». Видимо, воображал себя Лаврентием Берией, охотящемся по ночам на своем «ЗиС»е за красивыми старшеклассницами. Нанимал хохлацкую бригаду – дачу, вроде бы, штукатурить, присматривался к девушкам – работы, вроде бы, инспектировал, ну и указывал пальцем: эта. Слууушай, - неожиданно встрепенулся Черкасов, - а ты меня сейчас не допрашиваешь? А, старший следователь Скворцова? Что это тебя вдруг пробило? Ты что же – все еще ведешь следствие? Все еще надеешься отсюда выбраться и «покарать виновных»? Восстановить эту, как ее – черт, название забыл! – ах, да: справедливость!! – Черкасов уже хохотал в открытую.
- Убийцы… детей… - Надежда все-таки прочистила горло. И сказала как можно тверже. – Убийцы детей должны быть наказаны.
- Тогда начни-ка с себя, милая! – Черкасов просто взвился от ярости. – Кто бы кого учил? Я сразу это заподозрил: женщина на «детей» не надышится – а своих-то – нет! То есть она либо бесплодна, либо ей сделали неудачный аборт. Что у тебя? Второе?
«И эти люди будут меня учить, что неприлично ковырять пальцем в носу!»
Надежда не сразу вспомнила, что это анекдот.
- Запомни: ты – такая же детоубийца, как и мы. Как и миллионы женщин, каждый год убивающие детей в утробе! Как и те, кто выкидывает их на улицу, где они либо старчиваются и спиваются, или становятся такими монстрами, как осокинские «ратари», всякие фашисты, сатанисты и просто бандиты и быдло, провонявшее пивным перегаром!! Как вся эта страна, по-прежнему тысячами каждый день идущая на поклонение – трупу, безмозглому и бесчувственному трупу! Они ведь не снесли почти ни одного его идола, ни в одном городе! Они даже портреты со стен не снимают – хотя им уж все про него объяснили по десять раз. Они поклоняются смерти – так пусть и получат смерть. Хотя я лично никого не убивал. Эй, ты – на место! – Черкасов щелкнул пультом и покойник, переваливаясь, заковылял к трансформатору.
- А ты… Ты зачем?… - нет, все-таки ей было сложно говорить.
- Я-то? Хочешь спросить, зачем я здесь? – Черкасов снова как-то обмяк. – Не знаю. Честно, не знаю. Наверное, просто бессильная злость на этих людей, которые, несмотря ни на что, продолжают поклоняться Зверю. Как там, - он явно помнил эту цитату наизусть: «И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом: кто поклоняется зверю и образу его, тот будет пить вино ярости Божьей, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу». Согласись, что так и происходит.… А «огонь и сера», знаешь ли, не за горами. Вот выиграет Осокин выборы – первое, что сделает – затеет какую-нибудь дурацкую войну. Что у нас за армия – ты знаешь не хуже меня. И вот когда нас начнут обижать соседи, наш «кощун» - вице-спикер – он ведь недолго будет размышлять, прежде, чем нажать на ТУ САМУЮ кнопку. Вот тебе и «огонь и сера»… А сейчас извини: уже пора.
- Отпусти меня, - у Надежды это вырвалось как-то само собой. Она помнила, что должна играть роль жертвы, усыплять бдительность, и прочая, и прочая.… Но это сказалось как-то… не в рамках роли.
- Не могу. Потерпи, скоро все закончится. Тебя-то уж точно убьют: ты личность известная, любимица замгенпрокурора, тебя искать будут. Да к тому же ты это дело ведешь, много знаешь, «Кощуна»-Осокина видела…. Они тебя не отпустят. И я тебе не помогу. Все равно ведь: все люди – сволочи одинаковые и никакой надежды нет. – Черкасов заклеил ей рот скотчем и поцеловал в лоб. От него сильно пахло папиросным перегаром.
Бус терпеливо ждал снаружи у двери. Они, не спеша, пошли дальше: Бус впереди, Черкасов сзади, не оглядываясь, не думая ни о чем, все для себя решив.
Полувагон притаился в темноте глухого тупичка. Здесь было абсолютно тихо, даже шум тяжелых составов ощущался скорее как сотрясение, чем как звук.
- Давай ключ, сам проверю, - Матвей протянул руку и ощутил на ладони тяжесть металла, - полезешь, или подождешь меня здесь?
- Подожду.
- Уйдет, или останется на рельсах, - думал Матвей, забираясь на подножку. Бус отошел в сторону, присел сбоку на выступ стены и закурил. Черкасов медленно повернул ручку…
Бус проследил за тем, как тронулся состав, вынул телефон и набрал номер. Осокин отозвался после первого же гудка:
- Ты? Что?
- Да все нормально, как договорились… Он с сумкой, там, я думаю, пластид, так что рванет – дай Бог каждому – его и мое. Весь паром выйдет!
Матвей Черкасов подготовился хорошо, не зря посидел над схемой, ища нужную точку. К тому же как-никак ездил по этой ветке на занятия из «Кунцева» в старое здание Университета на Моховой. Родной факультет помещался в «спичечном коробке» на Ленгорах, а здесь была военная кафедра и, самое главное, старая университетская библиотека с особой аурой под стеклянной крышей.
Поезд медленно миновал метромост: отражаясь в воде, проплыл мимо рафинадный «Белый дом». Проскочили темную Киевскую, и скоро поезд окончательно вышел на простор. Город уже засыпал – лишь кое-где светились огоньки в окнах. Набирая ход, полувагон проехал «Студенческую», простучал колесами по мосту мимо развязки 3-го транспортного кольца, все так же, не замедляя ход, проехали «Фили». Матвей мучался над выбором точки взрыва – она должна была быть не в тоннеле и на заметном месте, а также иметь возможности незаметного ухода. Прямо под Рублевкой, под правительственной трассой – завтра все только и будут друг другу рассказывать о «неудавшемся покушении на Президента»...
Поезд подходил к «Кунцевской», пора было заняться делом. Матвей проверил свои проводки, повернул взрыватель. Раздался гром, коротко полыхнул огонь. Полувагон вздыбился, его раздуло изнутри как лягушку, которую злые мальчишки надувают через соломинку. Потом треснула крыша, вылетела дверь, и раскаленный железный ветер обжег Матвеев затылок. И еще одно он успел ощутить – чувство полета в огненном шаре над ночной землей, увидеть - низкое ночное небо с бегущими по нему подсвеченными взрывом клочковатыми облаками.
Отчего-то вспомнилось из Гоголя: «И уже ни страха, ничего не чувствовал он. Все чудится ему как-то смутно. В ушах шумит, в голове шумит, как будто от хмеля; и все, что ни есть перед глазами, покрывается как бы паутиною. Не мог бы ни один человек в свете рассказать, что было на душе у колдуна; а если бы он заглянул и увидел, что там деялось, то уже недосыпал бы он ночей и не засмеялся бы ни разу. То была не злость, не страх и не лютая досада. Нет такого слова на свете, которым бы можно было его назвать. Его жгло, пекло, ему хотелось бы весь свет вытоптать конем своим, взять всю землю от Киева до Галича с людьми, со всем и затопить ее в Черном море. Но не от злобы хотелось ему это сделать; нет, сам он не знал отчего».
5. Алексей Осокин
- Дураком меньше! - думал Алексей Анатольевич, развязывая галстук. - Он сам выбрал себе такую смерть. Предать хотел? Или что-то заподозрил? Уже не важно. Жалко только рукопись пришлось отдать! Хотя…
Два разума, две души теснились в голове и сердце вице-спикера. Один Осокин страстно, всей душой желал бессмертия, верил в удачу эксперимента, радовался каждому новому свидетельству того, что Зверь жив, здоров, двигается. А другой Осокин некоторое время тому назад начал понимать, что такое бессмертие невозможно, да и не нужно ему! По крайней мере, на современном уровне. Вид жуткого тела, внушающего отвращение и целиком зависящего от других, вызывал тошноту в брезгливом Алексее Анатольевиче.
Первый был труслив, больше всего хотел сейчас сбежать и спрятаться, понимая, что одно дело – глумиться над забытыми всеми работницами-молдаванками, и совсем друге – убить ту женщину, что сидит сейчас, привязанная к креслу. Второй – просто разумно осторожен – никто же ничего не узнает, никто ничего не найдет, почему бы и не поразвлечься в последний раз.
Оба Осокина сходились в одном: современная медицина творит чудеса, и в недалеком будущем – все может быть. Раскрыта тайна генома, существует клонирование… Не для всех, но для некоторых появляется возможность вырастить себе новое тело, молодое и красивое, как прежде. А жизнь на планете Земля не так уж отвратительна, когда ты входишь в первую двадцатку людей в стране и имеешь некоторую тенденцию к повышению. Сегодняшнее действо будет последним, в котором он примет участие. А может быть, и сейчас не идти? Что там будет такого, чего бы он не видел, не испытал бы уже. Разве что красивая прокурорша, но и она не многим отличается от других женщин: так же будет орать, извиваться, вызывая всеобщее возбуждение, потом впадет в ступор, потом пойдет по кругу, потом умрет, потом окажется в пруду, или в речке, или на свалке, или еще где-нибудь, где ее никогда не найдут, а если и найдут – ни за что не свяжут ее смерть с его именем.
Дурак, дурак Черкасов, был бы неплохим главой его Президентской администрации… Или не был бы, слишком надоедлив был покойник, все поучал, поучал, пугать даже вздумал. Кого! Да он, Осокин, играл в эти страшные игры задолго до того, когда маленький Матвей научился писать в горшок! И учителя у него были – чета последнему консультанту.
Алексей Анатольевич разделся, аккуратно повесив в шкаф дорогой костюм, принял душ и натянул на голое тело широкие порты, балахон из грубого домотканого полотна. Подпоясался веревочкой. Теперь самое главное – маска. Не для того, чтобы скрыть лицо, некого тут бояться, не от кого прятаться. Но запах! Маска в значительной степени избавляла чуткий нос Осокина от вони немытых тел ратарей и их не более чистоплотных подруг. Немного парфюма. Совсем чуть-чуть, как советовал покойный Консультант.
За дверью раздалось робкое покашливание, стук.
- Входи, брат Бус!
- Слава роду!
- Слава! Что у тебя?
- Все собрались.
- Ну, и прекрасно. Ты что не переоделся?
- Хочу еще раз посмотреть вокруг. После этой всей катавасии со «змеем» не мешает немного поосторожничать. На душе как-то неспокойно. Ребята говорят, всю Москву менты на ноги подняли, обыскивают все, и внизу тоже. Сюда, конечно, они вряд ли доберутся, но все равно…
- Иди, ты прав. Ты хороший ратарь, Бус. Мара видит твои заслуги, и они не останутся невознагражденными.
Бус ушел, не гаркнув на прощанье привычное «Слава Роду!» Пожалуй, он был единственным, с кем действительно жаль расставаться. Все, игры кончены, никого он не отдаст, конечно, а вот поменять декорации просто необходимо. Отрезать им всем эти косы дурацкие, отмыть, надеть приличные костюмы, заставить, наконец, читать книжки. Может курсы для них какие-то организовать, что ли? Поставить Буса главным, вернув ему паспортное имя.
- Неглупый парень. Отправить его за границу учится, да и сделать потом министром, - подумал вице-спикер. - Без двадцати двенадцать. Ну, Надежда Николаевна, готовьтесь, через двадцать минут начинаем. Ваша свадьба!
КОРОЧУН-ДЕНЬ
Противное, ноющее пение началось ворвалось в уши, двери отворились. Около трех десятков фигур в балахонах медленной вереницей вплыли в полутемный зал. Надежда с трудом узнала искаженный маской голос Осокина, читающего нараспев:
- Мара - Тёмный Лик Матери - Богиня не Живых, но Иных; потому не должно славить Её, како славим мы Светлых Богов, живота нашего Подателей Вышних, но - лишь величать особливо: во Сердце до срока Силу Её не призывать, но лишь коло ся обращать. Тако же не должно радеть о Ней в ожесточении Сердца - во злобе, обиде на кого-либо из сородичей, в унынии и тоске смертной, дабы внутрь ся Её не принять. А тако же не должно радеть о Маре, не усмирив хотений своих, дабы Она - Маята-Морока - хотениями нашими нас же не ослепила бы, Очи Духовные суетными помыслами застя, узами страстей маятных Собь нашу не сковала. И - да хранит нас Вещий Бог, дорог земных да Путей Иных Владыка! Гой!
Радеющие остановились полукругом, все лицами в одну сторону, к ней, Надежде. Мужские голоса гудели, отдаваясь негромким эхом в темных углах:
- МАРА-МАТИ ДО НАС ГРЯДИ! МАРА МАРА МАТИ МАТИ!
И все одно на одной ноте несколько минут.Можно было бы заснуть, если бы не было так страшно. Потом круг замкнулся. Изменилась тональность, появились новые слова и голоса стали звучать чуть громче.
- МАРА МАРА ГОЙ ГОЙ! МАТИ МАТИ ГОЙ ГОЙ! МАРА-МА МАРА-МА ! МАРА МАРА МАРА-МА! ГОЙ ЧЕРНА МАТИ ГОЙ-МА!
Возбуждение нарастало, фигуры раскачивались в такт безумному напеву. Так продолжалось около пяти минут, а потом все неожиданно опять смолкло. В тишине было слышно только дыхание радеющих. Воздух подземелья, и без того не очень свежий, с трудом проникал под капюшоны, стало душно, сильно запахло потом. Радеющие уселись на пол, подняли руки к потолку и принялись горестно вздыхать, сначала медленно, затем всё более ускоряясь. При вдохе руки их поднимались вверх, при выдохе тело наклонялось вперёд, и руки касались пола, движение замирало, дыхание задерживалось.
Еще несколько минут, и снова перемена: теперь, кажется, перерывов между вдохами и выдохами совсем не было. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, как дышат в погоне, или убегая от опасности. И снова медленно. Некоторые, не выдержав нагрузки, легли на пол, но большинство действовали четко, в едином порыве. Опять пауза…
И снова все сидят вокруг нее, только теперь уже молча, и дико вращают головами сначала медленно, потом быстро, потом опять медленно. «Дыхательная гимнастика перешла в профилактику остеохондроза», как пошутил бы Черкасов. Вот только Надежде Николаевне было совсем не до шуток в эти моменты. Она потеряла счет времени, счет вздохам и вращения головы.
Внезапно, как по команде радеющие встали. Образовав хоровод, взялись за руки, повернув правую руку ладонью вниз, а левую - вверх. Начали медленное движение по кругу, против часовой стрелки - сначала медленно, затем всё более и более ускоряясь. Когда, казалось, все вот-вот начнут падать, движение стало замедляться, совсем остановилось, и все началось с начала. Потом еще раз, и еще… У Скворцовой закружилась голова, ее замутило, глаза стали закрываться…
Остановка, перемена мизансцены. Все снова сидят кружком, молча, сосредоточенно глядя прямо перед собой, поедая глазами ее, Надежду Николаевну Скворцову, и серый куб со стоящей рядом фигурой под покрывалом.
Опять голос, только теперь явно Осокинский, но какой-то более низкий, басовитый:
- Однако верно и то, что Треба Моренина всегда являет собой много БОЛЬШЕЕ, нежели чем молоко кислое, на Земь возлитое или наузы наговорённые, по Воде пущенные или ещё вещь какая, на Обряде во Имя Её приносимая.
Ниже сказано лишь о малой части того, что есть Моренина Треба. Оной основных проявлений суть Три: Ложность, Беспутство и Ветхость.
Голоса радеющих ответили:
- Всё истинно, что явно. Одни скажут: воистину так!
Чтение продолжилось.
- Ведающие скажут: се верно лишь для Зрящего. Худо же в том, что люди зачастую зрят не то, что ЕСТЬ, но то, что они ХОТЯТ увидеть. Искажённый пеленою иллюзий взгляд на Явное УБИВАЕТ его, УБИВАЕТ Явное, заменяя его Пеленою Морока.
Явное, но искажённое, УБИТОЕ пеленою иллюзий - Моренина Треба первая, коя есть Ложность.
- Жизнь - Благо, Смерть - Худо. Одни скажут: воистину так! – поддержал хор.
- Ведающие же скажут: есть Жизнь по Правде Родовой, будто Огнь Ярый горящая, и есть жизнь Кривью облечённая, будто смрадом Небо коптящая. Есть Жизнь во Славу Предков да во благо Рода, и есть жизнь в толщу мошны своей. Есть Жизнь - Путь Предков и Богов, коим идёт прозревший Стезю свою, и есть жизнь в беспутстве да неведеньи, в беспамятстве да слепоте Духовной.
Жизнь, прожитая бесцельно и без Правды - Моренина Треба вторая, коя есть Беспутство.
И снова вступает нестройный хор голосов.
- Суть Духовного Ученичества - в Восхождении. Одни скажут: воистину так!
- Ведающие же скажут, что всякое Восхождение по Стезе Духа немыслимо без самопожертвования. Взыскующий истового веданья всегда приносит в жертву самого себя. Восходя к неизбывному свету духовного прозрения, всяк жертвует собою старым – своими заблуждениями, иллюзиями, своим обветшавшим, неверным взглядом на реальность. Твои иллюзии, ветхие, неверные взгляды, груз ложных «истин», ТЫ САМ в них - Моренина Треба третья, коя суть Ветхость.
Ведают ведающие, что есть ещё много всего - иже и по воле, и помимо воли нашей ВНЕ Действа Обрядного в Требу Морене приносится. Однако всё Множество оное есть лишь всяко-разные проявления Трёх вышеначертанных...
Тако ведаю!
- Карься, Мара! Колотися, Мара! – вступили мужские голоса, - Карься, Маара! Колотися, Маара!
Иеще раз, и еще, и еще…
- Это Колославие, - раздался за спиной тихий незнакомый голос, - и так они могут бубнить
постоянно, до бесконечности. "Кариться" - значит, в буквальном смысле слова, гореть изнутри, угль, например, "карится"; в переносном - женщине желать соития. Это просто древняя попытка вызвать женское предоргазменное состояние. Такое пожелание Маре "кариться" и "колотиться" в ожидании соития с Кощеем. То есть приближается кульминационный момент. Не бойтесь, все обойдется. Вы, главное молчите, не делайте попыток обернуться и посмотреть на меня.
- Собирайтесь все, кто хочет, приходите все, кто хочет! – вступили женские голоса.
- А это уже заклинание Юля – древнего германского праздника, - продолжал невидимый собеседник, - всех, видите ли, приглашают. Ну, что же, все и придут. Потерпите еще немного, Надежда Николаевна, посидите тихо. Мы не все еще здесь.
Громко и яростно, все более и более возбуждаясь, перекрывал остальных голос Осокина:
- ОГНИВО ЯРИВО БОГОВО СТАВИМО
СВЕТИМО СВЕТОВО БОГОВО ДЕТИМО
ЗДРАВИМО ПРАВИМО БОГОВО СЛАВИМО
ОГНИВО ЯРИВО БЛАГОВО ДАРИМО!
ГОЙ! СЛАВА!
ДИДЕВО КРАДЕВО СВЕТИМО СВЯТИМО
ПРИДЕВО СТАВИМО БЛАГОМО ДАРИМО
ДИДЕВО КРАДЕВО СТРАВЛИМО СЛАВИМО
СНИДЕВО СПРЯДЕВО БЛАГОМО ДАРИМО!
ГОЙ! СЛАВА!
В нарастающей кокофонии круг сужался, Одинокая фигура Кощуна приблизилась к пульту управления Зверем, покров упал на пол, радеющие завопили еще громче, хотя только что казалось, что громче уже некуда. Голос за спиной исчез, он не утешал больше, не объяснял ничего.
- Он был просто обманкой, ложной надеждой, чтобы сидела тихо, - поняла Надежда.
Она попыталась закричать, но даже хрипа не вырвалось из пересохшего горла, из заклеенного рта. Мужество окончательно покинуло Скворцову. Остался только животный ужас, хотелось умереть, чтобы прекратилось все – эти крики, мерные шаги приближающегося трупа, оглушающий стук собственного сердца.
- Надо остановить себе сердце, как йог, только чтобы не чувствовать ЭТОГО, - подумала она и потеряла сознание.
ЭПИЛОГ
Письмо пришло через три дня после того, как все закончилось. Скворцова уже почти совсем пришла в себя и сравнительно спокойно посмотрела в новостях репортаж о трагической гибели от рук национал-экстремистов вице-спикера Государственной Думы, лидера фракции «Отчизна» Алексея Анатольевича Осокина. Грустным голосом товарищи по партии и Думе рассказывали о непримиримой жизненной позиции покойного, которая не давала ему оставаться в стороне от проблем общества, просто-напросто гнала на баррикады борьбы с организованной преступностью. Чья конкретно пуля оборвала жизнь перспективного политика – уточнялось. Вадим Авдеев, прибежавший в больницу на следующий день, клялся, что не его:
- Я бы его живым взял, гада!
- Зачем? Все равно отбрехался бы, - Надежда Николаевна устало махнула рукой. – Лучше уж так, по крайней мере, все ясно.
После суток неподвижности в страшном кресле рядом со Зверем, после тяжелого обморока, все происшедшее казалось ей каким-то сном. Но не мороком, когда умом понимаешь, что это – неправда, а сдержать эмоции не можешь. Наоборот, умом Скворцова понимала – все правда, все было, а подсознание отказывалось воспринимать это как реальность. Врачи обещали, что новый год она уже будет встречать дома.
Работы по восстановлению путепровода у станции метро «Кунцевская», разрушенного взрывом, должны были продлиться еще неделю. Следствие установило наличие взрывчатых веществ и явный кавказский след, но выйти на непосредственных исполнителей и заказчиков преступления пока не удалось.
Когда Надежде сказали, что Кузнецов записался к ней на прием, она сразу поняла: что-то еще случилось. Виктор Иванович был у нее вчера, принес апельсинов, цветов, долго рассказывал о новостях – в общем, развлекал больную, как умел. Ни на какие вопросы о ходе дела не отвечал. А сегодня – вообще день неприемный.
Кузнецов вошел в палату мрачнее тучи. И с папочкой в руках.
- Пляши, Надя, - поглядев на кровать, под которой были ее загипсованные ноги, замгенпрокурора понял, что пошутил неудачно. – Извини. Тебе письмо. Не хотел я его тебе отдавать, пока не восстановишься – но ты же сама меня будешь ругать, покажи я его тебе через неделю. В общем, читай, – и он достал из папки лист.
Это оказалась распечатка электронного письма. Послана на ее адрес в прокуратуре, отправитель – zver@mail.ru. Ладно. Почитаем.
«Дорогая Надежда!
Если ты читаешь это письмо – значит, я принял решение исчезнуть. Навсегда или на время – этого я еще не решил. В любом случае, с моей стороны было бы благоразумнее в ближайшее время не оказываться в поле зрения ни официальных властей, ни господина Осокина, ни семейства Хоштария. У всех этих людей наверняка накопились ко мне вопросы, на которые у меня нет никакого желания отвечать.
А вот тебе я хотел бы кое-что сказать, Надежда. Думаю, тебя это заинтересует. Я ведь расшифровал рукопись, Надя! Я нашел ключ к шифру, которым пользовался Иван Грозный.
Знаешь, когда до меня дошло? В переходе, на Манеже. Когда ты меня двинула ногой по коленке. Больно не было, но – меня просто осенило! Я смотрел на текст – и начинал понимать. Потом, когда они тебя вытащили из перехода, я просто сел зашел в «Манеж», сел там за один из столиков и начал проверять свои догадки на ноутбуке (кстати, все было достаточно просто – на тебя натянули черное пальто и плеснули в лицо водкой – для запаха. Компания «готов» тащит домой свою перепившую подружку. А волосы у тебя от природы такие черные и густые, а лицо было настолько бледное, что любая крашеная «готка» обзавидовалась бы тебе)».
Надежда посмотрела на Кузнецова.
- Про пальто читаешь? Да, нашли на твоей одежде черную шерсть. Волокна очень старые и свалявшиеся. На помойке они это пальто подобрали, что ли? Или действительно сняли с какого-нибудь этого – как их там – «гунна»?
- «Гота».
- Ты читай, читай дальше. Там самое интересное.
«В общем, и я, и покойный Рассольников споткнулись на одном: на гласных. Гласные – ахиллесова пята любой древнерусской тайнописи: они не менялись при любых комбинациях согласных. «АРИП» в простой литорее означает «АМИНЬ», ну и так далее – я тебе это уже объяснял.
Так вот, в рукописи Ивана гласные вели себя, как ненормальные. Первая строчка выглядела так:
Только вместо твердого знака – ять, как понимаешь.
Ну и так далее, и так далее. Целая страница этой абракадабры. Ни один ключ к тексту не подходил. Ни одна комбинация согласных не приводила к тому, что на ее месте появлялся связный текст. А самое главное – гласные! Они – чередовались, Надя! Чередовались через равные промежутки. Смотри: две согласных – «Ъ» - три согласных – «Е», две согласных – «И» и сразу «А», потом снова две согласные… Одним словом, чтобы тебя не утомлять: через весь текст, через равные промежутки, шла одинаковая комбинация гласных: Ъ-Е-И-А-Е-Е-О-Е-Е-А-И-И. Эта комбинация повторялась девять раз.
И только в переходе я понял. ЭТО ЖЕ ОДНА И ТА ЖЕ ФРАЗА! Только повторенная девять раз – и каждый раз зашифрованная по разному. Иван зашифровал одну фразу девятью разными ключами, после чего записал все это в одну строчку без знаков препинания и пробелов. Оставалось только найти, что же означает фраза «Ъ-Е-И-А-Е-Е-О-Е-Е-А-И-И».
Ключ нашелся практически сразу. Одна из самых распространенных мудрых литорей – «Синадская» - сразу дала мне осмысленный текст. Другая – «Азадская» - подтвердила мои догадки. Итак, Иван Грозный девять раз повторил на разные лады одно и то же:
«ЗВЪРЬНЕПРИЯЗНЕНЕГОЖЕНЕСТРАВИШИ»
Раскладываем это на слова и читаем:
«ЗВЪЕРЬ НЕПРИЯЗНЕН. ЕГОЖЕ НЕ СТРАВИШИ»
«Неприязнен» - значит, «дьявольский, подобный дьяволу». «Стравить» - накормить». То есть, в переводе на современный русский, Иван хотел сказать:
«ЗВЕРЬ ПОДОБЕН ДЬЯВОЛУ. НАКОРМИТЬ ЕГО НЕВОЗМОЖНО»
Вот так, Надежда. Я никогда не понимал – почему Иван не восстановил опричнину после похода крымского хана? Почему он казнил главных опричников, включая Вяземского, отца и сына Басмановых и других? Да еще и «с разными вычуры», как тогда писали. Даже привычные ко всему москвичи – и те были потрясены масштабом и жестокостью казней 1572 года.
А Иван просто разочаровался. В опричнине, в тамплиерах, в Великом Деянии – во всем. А главное – в том, что когда-нибудь сможет достичь своей цели – вечной жизни. Вместо этого он получил жизнь полутрупа с гниющей кожей, которому нужно только одно – крови, крови, крови! Очевидно, к 1572 году он уже частично или полностью потерял рассудок. Его последние письма это доказывают. Во втором письме к Курбскому он все время, на разные лады повторяет одно и то же – как будто забывает, что написал две страницы назад. Вот и здесь – он повторяет и повторяет, зашифровывает и зашифровывает, тасует буквы – но отовсюду лезет одно и то же: «ЗВЕРЬ ПОДОБЕН ДЬЯВОЛУ. НАКОРМИТЬ ЕГО НЕВОЗМОЖНО».
Боюсь, Осокин не примет таких результатов. И в этом случае меня ожидает нечто такое, по сравнению с чем судьба профессора Рассольникова покажется детской игрой в песочнице. Также от меня вряд ли отстанет семья Хоштарии, да и официальные власти могут для разнообразия проявить интерес.
Впрочем, их я как раз боюсь меньше всего. Кланяйся своему начальнику и передай ему, впрочем, он наверняка это сам уже прочитал, и не по разу, - «Прочитал, прочитал», - нахмурившись, подтвердил Кузнецов, поймав Надеждин взгляд и поняв, что она дошла до этого места, - так вот передай ему и усвой сама: в самое ближайшее время здесь начнется такое кровопролитие, такой разгул человеческого свинства и зверства, которые затмят не только наши с Осокиным похождения, но и художества воеводы Дракули, с Иваном Грозным вместе. Ржавая мясорубка посреди полузамерзшего болота – наша с тобой родина – соскучилась по дымной кровушке. Кто начнет – Осокин (мне почему-то кажется, что он выкрутится) или кто-то другой – неважно. Эта страна – страна Смерти и она принесет Смерть и себе, и всему миру. О чем-то подобном догадывались еще ветхозаветные пророки:
«И было слово Господа ко мне в другой раз: «что видишь ты?» Я сказал: вижу поддуваемый ветром кипящий котел, и лице его со стороны севера» (Книга пророка Иеремии, 1.13).
- Начитанный, - усмехнулся Кузнецов. Он понял, что Надежда дошла до цитаты. – Интересно, в какой книжке он вычитал, что можно вот так вот из детей кровь высасывать? А из девушек жир топить. А из… ну ладно, ладно, - замахал он руками, увидев, что Надежда сморщилась. – Ты дальше читай. Дальше – тебе. Личное.
«… А самое главное – я потерял тебя. Ты-то ничего не простишь и не забудешь. И переубедить тебя мне не удастся. А мы могли бы стать прекрасной парой. И, может быть, еще станем – это уж как фишка ляжет. Все в этом мире зависит от нее – от фишки. И это единственное, что я понял после всех лет занятий историей и политикой. Подождем, как фишка ляжет, а пока – пока порадуемся самому лучшему, что есть в этой стране – снегу. Он уже покрыл все вокруг. Он все спрячет – и кровь, и грязь…
Зиме смятенье не пристало.
Ее стезя
Структуры требует, кристалла.
Скулить нельзя.
Но подберемся. Без истерик,
Тверды, как мерзлая земля,
Надвинем шапку, выйдем в скверик:
Какая прелесть! Все с нуля.
Какая прелесть! Все с нуля. Прощай, Надежда!
Остаюсь навсегда искренне твой,
Матвей Черкасов».
- Рассказывайте. Кто, когда, как? А главное – откуда? Отправителя нашли?
- Нашли, нашли. Сразу же, как пришло. Твой ящик, сама понимаешь, под наблюдением с того самого момента, как тебя привезли всю исполосованную. Ну, в общем, ребята подключились, покопались… Копаться долго не пришлось. Письмо отправлено из интернет-кафе на Новокузнецкой.
- Когда?
- Вчера. В пол-одиннадцатого.
- Кто? КТО?! Там же должно быть видеонаблюдение, камеры там должны быть!
- Успокойся, успокойся. Были там камеры, были. Их еще в 2001 году поставили. Чтобы отследить, кто угрожает бомбу взорвать, кто вымогательством занимается… ну и вообще, кто в зале хулиганит или курит, где нельзя. Ребята из кафе все просмотрели, отследили, с какой машины отправилось это «письмо счастья» - и узнали отправителя!
Кузнецов достал бумажку – протокол:
- Итак. «Жариков Леонид Петрович, 1990 г.р., учащийся средней школы, проживает с родителями в городе Москве, - ну в общем, понимаешь, обычный пацан. И все время торчал в этом интернет-кафе – в стрелялки играл круглые сутки. Был этим, как его…
- Геймером.
- Во-во. Геймером. Глаза красные, как переходящее знамя, руки трясутся… Мы у него пробу взяли – думали, таблеток парень наглотался. Нет, все чисто. И он нам рассказал, что добрый дядя дал ему сто долларов, чтобы он, Жариков Леонид, (Кузнецов снова принялся читать) «создал на портале www.mail.ru бесплатный почтовый ящик zver@mail.ru, пароль для входа – «Nadezhda». С означенного ящика неизвестный попросил направить по адресу старшего советника юстиции Скворцовой Надежды Николаевны документ в формате Word, каковой документ и был передан неизвестным Жарикову на дискете. На вопрос Жарикова, не содержит ли документ угрозы проведения террористического акта и не подвергает ли таким образом неизвестный его, Жарикова, риску уголовного преследования, неизвестный, со слов Жарикова, ответил: «Террор здесь продолжается последнюю тысячу лет, без перерыва». После чего неизвестный предложил Жарикову, в случае поимки его органами правопорядка, «изображать дурачка», выразив попутно уверенность, «что с таким лицом это хорошо получится», а деньги посоветовал как можно скорее потратить на компьютерные игры, добавив, со слов Жарикова: «Тренируйся стрелять: скоро и тебе, и нам всем это ох, как пригодится!». Ну, собственно, так этот «геймер» и сделал – его чуть не за уши отодрали от игрового стола.
- Это – он. Это – он. Это – он, - Надежда села на постели и начала ритмично раскачиваться. - Его шуточки.
- Это НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОН! Прекрати! – Кузнецов поискал, куда бы стукнуть кулаком, и не нашел – стукнул по собственной коленке. Эффект вышел, конечно, не тот. – Его разорвало, разнесло в клочки, в молекулы – как тех, кого тогда взорвали в поезде на «Павелецкой».
- Там был закрытый тоннель – я же вам уже объясняла, - Надежда чуть не плакала. – Хоть что-нибудь, хоть одежды клочок – должен был остаться. Хоть на другом берегу Москвы-реки, хоть где – но должен. Должны были вылететь стекла, а вслед за ними – он, он же был на сиденье машиниста. Ну, я вам все это уже говорила…
- Да не вернется он, не вернется! Он сам, небось, этому «неизвестному» денег дал – только не сто долларов, а пятьсот – отправь, мол, сразу после взрыва. А после взрыва «неизвестный» струхнул: со своего компьютера отправлять – вычислят, из интернет-кафе – на камеру попадешь. Ну, вот он и нанял этого… «геймера». В субподряд, так сказать.
- Хорошо. Наверное, так и было. Спасибо вам. Я бы на вас действительно обиделась, если бы вы это сразу не принесли. Можно, я у себя оставлю? – Надежда начал закатывать глаза, вздыхать и вообще изображать слабость. Кузнецов спохватился, стал прощаться, очень неловко поцеловал ее в лоб и ушел.
Надежда осталась одна. Точнее – с листом бумаги в забинтованных пальцах. Она не стала говорить Кузнецову, что снег в городе пошел только вчера. Когда поезд взорвался, снега еще не было.