Москва, август 2003
Спасибо Физору за то что выслушал и за то что понял.
Underground
Ветер гнал по мраморному полу волны пыли и мелкого мусора. Ветер пел свою, одному ему понятную песню. Он одиноко резвился, то, кружась в танце где-то высоко под лепным потолком, то, проносясь по голодному зеву тоннелей, то, закручивая пыль в вихри и швыряя ее в каменные лица статуй. Ветер жил своей жизнью, отчасти в том мире, где еще живут привидения, домовые и ведьмы, отчасти в нашем, где все просто и понятно, и для всего есть слова и ярлыки. Под потолком на длинных стропах раскачивались лампы, заставляя тени испуганно перебегать из угла в угол. Над тоннелем, ведущим к окраинам города, большие электронные часы готовились показать полночь, и отсчитывали уже седьмую минуту с тех пор, как ушел поезд. Над другим тоннелем часы не работали. Станция была пуста.
Вдруг на станции появился посторонний звук. Он не принадлежал ветру, а, значит, был чужим для этого места. Это был гул поезда. Он усиливался, заставляя пол дрожать, а ветер все яростнее швыряться пылью. Низкий вибрирующий звук заполнил собой всю станцию. Ему уже не хватало места, казалось, сейчас он разорвет мраморный свод и вырвется на поверхность… И тут, с протяжным гудком, мимо платформы промчался пустой поезд. Звук улетел за ним в тоннель, и постепенно стих. Цифры на часах сменились нулями. А станция уже не была пуста.
Он стоял почти у самой стены. Он смотрел на пустую станцию. Смотрел на черные пасти тоннелей, на колонны вдоль зала, на барельефы на стенах, на лепной потолок. Смотрел на часы, показывающие одну минуту первого. Движения воздуха, пляшущий свет, мраморный пол, массивный потолок – все это было неправильно, в его голове еще жили какие-то смутные воспоминания о другом мире, где есть солнце, где есть небо, где есть другие цвета, кроме всех оттенков серого. Перед ним вспыхивали белые облака на голубом небе, зеленые деревья, он слышал пение птиц, видел серебряную луну, мерцание звезд, пламя костра... Эти образы уплывали от него также быстро и незаметно, как вода, протекает сквозь пальцы, так же, как с дуновением утра от нас уносятся ночные сновидения и кошмары. От него улетали образы из верхнего мира, где взгляд не упирается в стены. И подобно тому, как вскоре после пробуждения забываются сны, так и эти видения исчезали из его памяти, оставляя после себя лишь грусть и ощущение утраты.
Ветер швырял ему в лицо пыль, ветер выл на него, чужака, пусть и не по своей воле, но все же вторгшегося в этот пустынный унылый мирок. Тени кружились вокруг него, хищно кидаясь, стремясь поглотить. Но тени – лишь тени, а ветер – лишь ветер, и они не могли ни остановить его, ни повредить ему. Он шагнул вперед. Он не помнил кто он, где находится, и как там очутился, и все что ему осталось – идти вперед, рассматривая станцию, заполняя свой мозг новыми воспоминаниями, и прислушиваться к вою ветра и нарастающему гулу. Он пытался вспомнить хоть что-то, но все что подсовывала ему память – это была тьма. Тьма без звука и цвета, и без, малейшего проблеска надежды увидеть что-либо.
Гул, постепенно усиливаясь, снова заполнил собой всю станцию. Одинокий человек с интересом оглянулся на быстро приближающийся источник звука – несущийся ему навстречу сноп света. Сноп света оказался поездом, стремительно приближающимся к пустой станции. Человек зачарованно смотрел на проносящиеся мимо ярко освещенные вагоны, на людей сидящих в них. Они казались ему восковыми фигурами навеки застывшими в нелепых позах, направившими свой стеклянный взгляд просто прямо перед собой. В какой-то миг ему показалось, что поезд так и пронесется мимо, а люди в нем так и будут сидеть, ждать своей остановки, которой никогда не будет, медленно-медленно стариться, умирать и тлеть, а взбесившийся поезд будет тысячи лет катиться по ржавеющим рельсам, ярким светом и шумом нарушая могильный покой пустых заброшенных станций. Но поезд начал притормаживать, и, в конце концов, совсем остановился. Двери с шипением открылись, механический голос пробормотал что-то нечленораздельное, очевидно, сообщаю о названии станции и о том, что двери закрываются. Поздний пассажир зашел в вагон, двери за ним закрылись, отрезая пути к отступлению. Он вздрогнул от громко хлопка. Оглянулся на двери, хищно смотревшие на него глазами-окнами. Поезд тронулся, человек прошел в центр вагона и сел на диван. Поезд с гудением набирал скорость, унося ночного гостя дальше и дальше от того места, где он осознал себя, где он начал свою непонятную и короткую жизнь. Его память была пуста, ему нечего было вспоминать и заново переживать, все, что ему оставалось – смотреть. И он смотрел. Он разглядывал почти пустой вагон метро, обшарпанный, грязный, полутемный. Он разглядывал криво наклеенную на стену, потертую карту линий подземки, на которой можно было разглядеть только одну ветвь. Он разглядывал надписи на стенах и дверях, начиная безыдейными «факами» и «х…ми», и заканчивая более глубокомысленными высказываниями, вроде «Вася – лох». Особое внимание привлекла небольшая, еле заметная надпись на стекле, сделанная черным маркером, «Этой ночи нет конца». Он представил себе груз безысходности и отчаяния, двигавший автором, и по его спине пробежала стая ледяных мурашек. Ему казалось, что эта фраза очень четко передает состояние этого мира. И, наконец, он разглядывал своих случайных попутчиков, сидящих напротив него, рядом с ним, и в соседних вагонах. Старый, обрюзгший дед, злобно взирающий на всех поверх своего еще более старого портфеля. Молодой парень, заткнув уши наушниками, тупо смотрит перед собой. Грустная женщина, средних лет, ушедшая глубоко в себя, остекленевшим взглядом уставившаяся в соседнее окно. Молодая парочка – девушка спит у парня на плече, парень играет в тетрис. Преклонных лет военный, почему-то все еще в лейтенантских погонах, погрузившийся взглядом в плакат, рекламирующий «Отдых на солнечных курортах Крыма». Тоска и безнадежность. Во всем: в погасших взглядах, в усталых лицах, в мутно-желтом электрическом свете, даже в этом ярком плакате сквозила тоска и безнадежность, как воспоминание о прекрасном и далеком месте, в которое уже не попасть. Все воспоминания о солнце и свете окончательно улетучились из головы пришельца, и ему уже казалось, что здесь в метро и прошла вся его жизнь. По сути, так оно и было, если началом жизни считать осознание себя. Но, все-таки, откуда-то же он появился на этой станции? Кстати, неплохо бы узнать, как называлась эта станция. И еще почему-то ему захотелось узнать собственное имя. Он повернулся к ближайшему попутчику — тому самому военному, мечтающему о тепле и солнце Крыма.
— Простите, как называлась предыдущая станция? — очень медленно военный повернулся к нему, смерил пустым взглядом. Так же медленно отвернулся, не сказав ни слова.
Не получив ответа, он пожал плечами. Спрашивать у других уже не хотелось. Вместо этого он начал тщательно осматривать карманы своей одежды. Во внутреннем кармане пиджака он нашел паспорт. Раскрыл. С фотографии на него смотрело, видимо, его лицо. Было очень странно рассматривать свою фотографию, не зная, как выглядишь на самом деле. Вскинув взгляд на окно напротив, и, поймав мутную, кривую пародию на свое отражение, он сверил увиденное с документом: высокий прямой лоб, чуть заостренные скулы, массивная челюсть, сломанный когда-то нос, темные, коротко остриженные волосы — все совпадало… Только от виска к подбородку тянется тонкий шрам, которого нет на фотографии. Из строчек под ней следовало, что обладатель этой внешности — Ходок Валерий Алексеевич. «Говорящая фамилия!» — хмыкнув он раздельно произнес про себя свою фамилию, имя и отчество, но сочетание звуков не вызывало в нем никаких эмоций. Перелистнув несколько страниц в паспорте, Ходок выяснил, что живет он по совершенно неразборчивому адресу. В любом случае, вряд ли ему многое сказало бы название родной улицы. Помимо паспорта в карманах нашлись ключи, то ли от дома, то ли от машины и мобильный телефон. На редкость ненужная вещь, если не знаешь даже своего адреса. Правда, в телефоне есть записная книжка, но что ему незнакомые имена? Закончив ревизию, Валера (он привыкал к своему новому старому имени, мысленно обращаясь к себе), вернулся к созерцанию вагона. Он все еще продолжал вглядываться в лица попутчиков, пытаясь найти в них хоть что-нибудь осмысленное. Но в их взглядах не горел огонь, в них не светились стремления и желания. Они были пусты. Так же как и его собственная, их жизнь не имела никакого смысла. Когда он смотрел им в глаза, они отворачивались. Почему? Ему начало казаться, что они просто не видели его. Они жили в своем мирке, построенном фантазиями на костях переживаний и утрат. Но здесь они были мертвы, он ясно видел это. Липкий страх начал подниматься из глубин его души, холодными пальцами сдавливая мозг. Один в мертвом городе. Под землей. Последний живой. Страх, ужас, одиночество, безнадега – это все что он видел впереди. Его начало трясти, на лбу выступила холодная испарина.
Но что-то странное в стуке колес привлекло его внимание, вырвав из лап животного страха. Звук изменялся, становился менее глухим, более живым… Внезапно поезд вырвался из каменного плена тоннеля и понесся по ночному городу. Ходок приник к окну. Там снаружи проплывал лес. Тени расползлись между деревьями, вместе с движением ветвей и листьев, создавая причудливый танец. Из разрыва туч показалась огромная желтая луна, добавляя своим мертвым светом красок в театр теней. Завороженный этим зрелищем, Ходок решил сойти на следующей станции. Однако что-то заставило его обернуться. С той стороны лежал Город: серые темные дома, тусклые фонари, грязные улицы. Редкие прохожие жмутся поближе к еще более редким оплотам желтого света от фонарей, машины проносятся по разбитой дороге, еле успевая избегать ям и колдобин. Окна в домах темны, под домами — магазины, тоже оплоты, но яркого неонового, фальшивого света. Только они были больше похожи на язвы на теле города. Тоска и безнадежность. Этой ночи нет конца. Улицы плавно перетекли в пустырь, пустырь — в высокий бетонный забор с колючей проволокой. Через каждые десять метров — прожектор. Кое-где стены исписаны красочными, однако, совершенно непонятными, графити. Но луч света выхватил из темноты уже знакомую надпись: «Этой ночи нет конца». Вдоль стен разбрелась стая подозрительного вида бродячих собак. У ворот — сторожевая вышка и два охранника с автоматами. Они курили, напряженно вглядываясь в темноту, словно вот-вот ждали нападения. Сходить с поезда здесь расхотелось. Постояв еще немного у дверей, Валерий вернулся на свое место. Поезд снова нырнул в тоннель и, замедляя ход, помчался мимо грязных стен, мимо толстых, похожих на черных змей кабелей. Вскоре он въехал на станцию. Маленькие вихри играли с пылью, гоняя волны по мраморному полу. Под высоким массивным потолком светилось несколько ламп в серых, покрытых слоем пыли в палец толщиной, плафонах, обеспечивая лишь скудное освещение. По углам таились тени, будто бы готовые выпрыгнуть внезапно на свою зазевавшуюся жертву и поглотить.
Механический голос вновь пробурчал что-то нечленораздельное о названии станции и следующем пункте назначения, но, памятуя, о неудачном опыте, переспрашивать у соседей Валерий не стал. На этой станции никто так и не вышел. Поезд вновь помчался по темной кишке тоннеля. Тонны камня вокруг, казалось, только и стремятся обрушиться, сдвинуться и раздавить, как бумажный, хрупкий вагончик, изо всех сил разрывающий мрак желтым светом из окон. Ходок помотал головой: с него довольно подземелья, на следующей станции он выйдет, что бы там снаружи не находилось.
Следующая станция была конечной, о чем и возвестил механический диктор, вновь скомкав название. Внешне она ничем не отличалась от предыдущих. Редкие пассажиры моментально растеклись по залу, распугав местных теней и вихрей. Жиденькой цепочкой растянувшись по эскалатору, они вершили свой путь на поверхность. Валерий держался за перила и смотрел на проплывающие мимо него грязно-белые стены. Кое-где были большие светлые пятна, выдающие некогда висевшие здесь рекламные щиты. По соседнему эскалатору, видимо забыв о том, что они не ходят по лестницам, бежала вниз крыса. Комок застрял у Валеры в горле, ему неудержимо захотелось сплюнуть. Оглянувшись в поисках подходящей цели для плевка, он отметил, что за ним на ступеньках никого нет. Длинный пустой пролет — ну чем не цель? Выразив свое отношение к метро, Ходок заспешил вверх по лестнице — ему не терпелось вырваться из каменного колодца.
Выйдя из перехода, Валерий оглянулся по сторонам. Справа от него — широкий проспект, по которому изредка проносятся фары-светлячки автомобилей. По левую сторону — катакомбы дворов, улочек и переулков, где все дома похожи один на другой. Особо идти ему было некуда, поэтому он просто побрел вдоль шоссе, постепенно углубляясь в асфальтовую паутину. Вокруг стояла странная для города тишина. Все-таки время еще не слишком позднее, однако, ни загулявшейся молодежи, ни засидевшейся на работе интелегентции на улицах не было видно. На улицах вообще не было людей. Зато крысы здесь сновали вовсю. Совершенно не таясь, они перебегали дорогу, сновали вдоль тротуара, вбегали-выбегали из подвальных окон и пожарных люков. На одном из мусорных баков несколько жирных крыс устроили пикник, а ниже красовалась, уже ставшая привычной, надпись «Этой ночи нет конца».
Какой-то посторонний звук привлек внимание Валерия — звон от удара металла о металл. Звук этот повторялся с периодичностью метронома. Заинтересовавшись, Ходок решил идти по направлению к его источнику. Стараясь не замечать пирующих крыс, он быстрым шагом двигался по хитросплетению улиц, ориентируясь на повторяющийся с завидным постоянством лязг металла. Дома вокруг были абсолютно темны, в редком окне горел свет, кое-где, правда, окошко светилось синим — там работал телевизор. Лязг становился громче — Ходок приближался к возмутителю ночной тишины. Внезапно он уткнулся в высокую кованую ограду, отделяющую территорию какого-то, не то парка, не то больницы. И тут он увидел источник звука: запертый, как в клетке, между двойных ворот, из плена пытался вырваться голый по пояс мужик. Как какой-то свихнувшийся механизм он размеренно тряс ворота: сильный толчок от себя, рывок, снова толчок, снова рывок. Пока замок держался, но кто знает, кто из них сломается первый? Ничего разумного и человеческого в облике мужика не осталось: торчащие в разные стороны всклокоченные волосы, недельная щетина, грязные штаны, еще более грязное тело, да тупая целеустремленность отбойного молотка: рывок на себя, толчок, рывок, толчок… Глаз его Ходок не видел и не мог поручиться за то, что они у него открыты. Если они вообще, конечно, были. Почему-то, у Валерия не было ни малейшего желания оказаться поблизости в тот момент, когда сумасшедший мужик вырвется, он развернулся и заспешил, было, прочь, но… Его взгляд встретился с холодным взглядом ярко-желтых глаз. Огромный грязно-белый пес (ох, пес ли?) стоял в пяти метрах от него, меряя добычу презрительным взглядом. Волосы на голове у Валеры встали дыбом. Никогда еще, он уверен, что никогда, ему не приходилось видеть существо, так похожее на собаку, и с таким не собачим взглядом. Пес, или кто там это был, наклонил голову и зарычал. Зомби за спиной перестал ломиться на свободу и благоразумно решил переждать, пока эта тварь не уберется отсюда. С клыков зверя капала слюна, от его взгляда веяло могилой. Валере показалось, что в воздухе пахнет сырой землей, свежевырытой ямой. Ледяной кислотно-желтый взгляд гипнотизировал, от него по телу разливался холод, мышцы отказывались двигаться. Это был конец его ночи, о том, чтобы бороться с этим монстром, Ходок даже помыслить не мог.
— Ну, ты сожрать меня, что ли хочешь, тварюга? — внезапно страх немного отпустил, позволив хотя бы думать. В конце концов, что он теряет? Жалкие несколько часов воспоминаний об умирающем городе, долгий путь по гниющим улицам, поиски дома, друзей, жизни, цели? Не жалко. Ничего этого не жалко. Ходок немного успокоился и даже расслабил сжатые до боли кулаки. Он больше не боялся смерти, и зверь, почувствовав это, удивленно отступил. Когда можно наловить крыс, зачем связываться с безумцем? Бросив на человека последний презрительный взгляд, не обещающий ничего хорошего при следующей встрече, пес нырнул в темноту переулка, откуда издал совершенно жуткий вой, от которого желудок превращался в ледышку, а волосы на голове шевелились. Ходок обернулся: так стремящийся до этого к свободе мужик, теперь забился в самый дальний угол своей «клетки». Встряхнув головой, Валерий пошел прямо по улице.
Уже третий час Ходок бродил по улицам, совершенно потеряв ориентацию, возможно, он ходил кругами, а, возможно, давно ушел в другой район. Время от времени среди туч на черном небе появлялась полная луна. Каждый раз, на одном и том же месте, даже и не думая двигаться по небосводу, как положено всякому светилу. Десятки раз Валера натыкался на уже опостылевшие надписи, говорящие о том, что эта ночь никогда не закончится. Теперь Ходок вышел к воде. Вдоль речки, или озера — в темноте не разберешь, тянулась асфальтовая дорожка. От дорожки к воде спускался пологий травянистый берег. Ходок прошел почти до самой кромки блестящей черноты и сел, привалившись спиной к камню. Идти больше никуда не хотелось. Он решил посидеть тут, отдохнуть, может подремать, и, может быть, дождаться рассвета, если тот, все-таки, наступит. Перед глазами все стояла безнадежная как сама смерть надпись: «Этой ночи нет конца». Валерий Алексеевич Ходок, ночной пришелец, осознавший себя на пустой полузабытой станции метро, сидел на берегу и ждал рассвета. Он смотрел в черное небо, пытаясь углядеть хоть малейшие отблески света там, где, как ему казалось, должно вставать Солнце. Луна, то появлялась, то исчезала, привнося в его ожидание хоть какое-то разнообразие. Ходок устало закрыл глаза. Он начал было погружаться в забытье сна, но внезапно странный звук выдернул его в мир вечной ночи. У него звонил мобильный телефон. Медленно-медленно, чтобы не спугнуть звонившего, Ходок достал трубку. Глаза же его не отрывались от неба. Ему показалось, или оно стало светлее? Он раскрыл трубку, пытаясь угадать, что же услышит: тишину, гудки, чей-то голос? Врага, друга, подруги, любимой? Есть только один способ выяснить.
— Алло?