(эта статья была написана мной от лица мужчины: работая для мужского журнала я довольно часто "косила" под мужика, но зато все остальное - чистая правда)
…Договорились на 11 вечера. У нас с собой было: виски шотландское, конъяк французский, ликер итальянский и вкусная испанская колбаса, которую Саша Поволоцкий привез с последних гастролей.
Выпили по первой и погнали травить истории...
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ, рассказанная между шотландским виски и французским коньяком
- Значит, так. Случилось это с моим приятелем Семой Лифшиным. Он теперь живет в Германии, а когда-то жил в однокомнатной квартире в полуподвале с женой, рыжей дочкой и кучей барабанов. И вот однажды Сема (а играл он в оркестре Госкомитета кинематографии) приглашают на дачу Брежнева - сыграть новогодний концерт (тогда были в моде выездные бригады "Товарищ кино"). Семины друзья, узнав о предстоящем визите на дачу, всполошились: "Такой шанс бывает раз в жизни. Пиши письмо САМОМУ, проси улучшения жилплощади». Сема написал про жену, рыжую дочку и кучу барабанов в однокомнатной квартире, пустив слезу между строчек.
Приезжают на дачу, отыграли, Брежнева нет. А! Я забыл упомянуть: Сема раньше играл в оркестре Леонида Осиповича Утесова, и еще: в те времена был очень популярен композитор Вано Ильич Мурадели.
И вот музыканты спускаются по лестнице, Сема - со своими барабанами, тарелки под мышками. И вдруг сбоку открывается какая-то дверь и показывается САМ лично.
- Здрасьте, товарищи, - говорит САМ, после чего следует немая сцена, а вслед за ней лихорадочный шепот: "Давай письмо, Сема, давай!"
Сема полез за письмом, тарелки выпали, раздался дикий грохот, и в наступившей тишине Сема выдавил из себя: "Здравствуйте, дорогой Леонид Осипович". Все побледнели. "Ой, простите, Вано Ильич", - спохватился Сема.
Брежнев приподнял брови: "Он у вас всегда такой шутник?"
О письме уже и речи не было - все были рады поскорее ноги унести с этой дачи. Выпьем, что ли?
- Погоди, погоди, Саша, ты что, мне всю ночь истории про других рассказывать собрался? А где твои истории - о человеке во фраке?
- Вот тебе моя история. Ну, будем! Хорошо пошла...
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ, рассказанная все еще между шотландским виски и французским коньяком
- Значит, так. Преддверие Нового года. В Большом театре, где я тогда играл, ставят оперу "Моцарт и Сальери". И вся ее завязка происходит вокруг слепого скрипача. Помнишь, там Моцарт идет на встречу с Сальери и опаздывает. Сальери недоволен, а Моцарт ему: "Прости, я задержался в трактире, слушал слепого скрипача. Посмотри, какое чудо..." И появляется слепой скрипач. И начинает играть.
Я в этом спектакле занят не был - привел дочку, ей тогда было шесть лет. А мне вечером предстояло играть огромный спектакль Вагнера "Золото Рейна" - каждый акт по полтора часа. Я этот спектакль ужасно не любил, потому что после него встаешь разбитый...
Ну, усадил я Марьяшку в директорской ложе. В зале уже начали "прижимать" софиты. И вдруг - страшная паника и истеричный голос ведущего режиссера: "Где слепой скрипач?" Оказывается, забыли вызвать музыканта, который исполнял эту роль. А там не просто музыка - Римский-Корсаков специально написал для слепого скрипача партию скрипки, которую сопровождал весь оркестр.
Что делать? Бросились ко мне: выручи! Вспомнили, что я могу играть по слуху и импровизировать. За считанные минуты я надел на себя плащ, натянул на уши шляпу, влез в ботфорты -- и безо всякого грима полез на сцену.
В оркестре никто не обратил внимания на подмену, и лишь когда слепой скрипач начал лепить что-то совершенно не то, что написал Римский-Корсаков, все подняли глаза наверх, узнали меня и начали умирать со смеху. Просто попадали под пульты. Дело в том, что для роли слепого музыканта специально выбирали самого худого скрипача, а я был довольно упитанным и лепил такую отсебятину!
Однако дирекция оркестра была просто счастлива, что я ее спас от скандала, и в качестве поощрения даже освободила меня в тот вечер от участия в "Золоте Рейна". А солистам мое исполнение так понравилось, что они упросили дирекцию оставить меня в этой роли. И тут я разошелся не на шутку. Чего я только не вытворял - разрисовывал лицо шрамами, чудил с одежкой, а один раз привязал к себе смычок веревкой. И однажды дирижер этого спектакля, страшно учтивый человек, о котором говорили, что он здоровается даже с расписанием, набрался мужества и говорит мне: "Маэстро, это все-таки Большой театр, а вы валяете дурака..." На что я ему тут же ответил: "Валять дурака на сцене Большого театра - это тоже очень ответственно". Замечательная колбаска, правда? Да ты бери, бери... Знаешь, как они ее в Испании делают? Вот я тебе расскажу...
- Давай лучше выпьем.
- Давай. Понеслась!
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ, рассказанная между французским коньяком и итальянским ликером
- Да, вспомнил еще одну историю... Я тогда работал еще в оркестре и ансамбле скрипачей Большого театра. Ансамбль этот был жутко популярный, ездил по всему миру, а его музыкантов узнавали на улицах. Руководил им ныне покойный Юлий Маркович Реентович, человек легендарной известности, все двери открывал пинком ноги и собственный пьедестал носил впереди себя.
И вот приехали мы в Томск. А в те времена там правил небезызвестный Егор Кузьмич Лигачев. Встречали нас с большой помпой. Самолет только приземлился, пропеллеры еще крутятся, а в салон уже врывается маленький еврей, директор местной филармонии, с криком: "Где здесь Реентович? Машины поданы!" У трапа стоят черные обкомовские "Волги".
Начинается жуткий чес - по три концерта в день, а завершение гастролей - в концертном зале местного собора. Видим - в зале Лигачев с немецкой делегацией.
Сыграли последний номер, вваливаемся в раздевалку мокрые. И в этот момент наш солист-баритон, он же секретарь парткома Большого театра Юра Григорьев, который замечательно пародировал Брежнева, говорит его голосом: "А сейчас, товарищи, будет обряд целования в жопу народного артиста Российской Федерации Юлия Марковича Реентовича первым секретарем обкома партии, членом ЦК КПСС Егором Кузьмичем Лигачевым». Он не успел еще договорить последнего слова, как дверь открывается, в раздевалку входит Лигачев и говорит: "Здравствуйте, товарищи!" Можешь себе представить, что с нами было! Ну как колбаска, оценил?
- Давай по следующей. Хороший коньячок у тебя, между прочим.
ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ, рассказанная все еще между французским коньяком и итальянским ликером
- У нас в ансамбле скрипачей число музыкантов-евреев было подавляющим. Остальные - неевреи, но сочувствующие. И все знали, что Павел Израилевич на самом деле Файвл
Срульевич, Александр Петрович - Шая Перецевич, Аркадий Константинович - Абрам Киселевич и так далее. А мы тогда часто ездили в группу советских войск в Германию. И как-то
нам выдавал в аэропорту загранпаспорта майор, который знал всех музыкантов по русским именам. Он открывает первый паспорт - Файвл Срульевич. Открывает второй - Шая Перецевич. И не может понять - кто это такие. У него уже офицерская фуражка на голове начинает шевелиться, а с нами истерика: "Читайте, читайте, там еще не то будет!.."
Вот такая хохма была. Вдарим по ликерчику?
ИСТОРИЯ ПЯТАЯ, рассказанная после ликера
- Мой папа, благословенна его мять, родился 6 ноября 1917 года, как я всегда говорил - под залп Авроры. А в этот день обычно по телевизору - праздничный концерт. Я звоню папе и говорю: "Утром увидишь меня в натуральную величину на сцене Кремлевского дворца съездов - это будет мое поздравление тебе с днем рождения!
Мы - ансамбль скрипачей - играли тогда вместе с ансамблем арф и ансамблем виолончелей пьесу, которую написал Тихон Хренников. У рояля сидит автор - лауреат Ленинской и Госпремий, Герой Соцтруда, народный- распронародный артист и прочее. Наш номер - после Василия Ланового, который читает стихи Маяковского. Приготовились, сидим, и вдруг арфистка кричит в истерике: "Где мои ноты?" Я как джентльмен встаю и иду за нотами, и в этот момент Лановой произносит последнюю строчку, и гигантский занавес начинает ползти вверх. В этот момент меня пронзила страшная мысль: "А что подумает мой папа, сидя в городе Кривом Роге у телевизора, если меня не увидит?" И я рванул назад. Надо было видеть глаза моих коллег - сотворить такое на правительственном концерте было смерти подобно. Да ты бери конфетки. Они израильские, но очень вкусные.
ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ, рассказанная после еще ликера
- Евгений Федорович Светланов, личность незаурядная, был продуктом советского строя. Например, Зубин Мета - друг всех музыкантов в оркестре, замечательный человек. Если почитатели принесли ему коробку конфет - тут же выносит в коридор и всех угощает. Никогда не забудет поздороваться. А Евгений Федорович, напротив, держал всех на большой дистанции. И обращения (даже от солистов) принимал только в письменном виде. Когда мы проходили мимо него в самолете, он утыкался носом в газету, чтобы "здрасьте" не сказать.
Однажды во время концерта в Испании мы исполняли симфонию Рахманинова, и во время замечательного соло кларнетиста Владимира Соколова - при гробовой тишине зала - у кого-то из музыкантов запикал на руке будильник (пелефонов тогда не было). У Светланова затряслись руки. После концерта - мы еще не успели снять фраки - прибегает директор оркестра: «У кого пикали часы?"
Как оказалось, в этот момент около гримуборной, где сидел Светланов, назревал международный скандал. Великого дирижера пришли приветствовать члены королевской семьи, а он никого не хочет видеть, пока ему не доложат, у кого из музыкантов пикали часы.
И тогда я, снимая фрак, сказал своим коллегам: "В этой ситуации признаться, у кого пикали часы, - все то что попросить политического убежища".
ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ, рассказанная между рюмкой и скрипкой
- Ну, хватит тебе историй? Давай еще выпьем и послушаем музыку. Эту вещь еще никто не слышал. Выпили. Послушали.
- Ну ты даешь, - сказал я Саше. - это нечто...
- Игра - это дыхание, - сказал Саша. - Если я "недодышу", играя на скрипке, ты задохнешься. Я должен пропустить замысел автора через свои фильтры так, чтобы заставить тебя дышать и чувствовать в своем темпе, в своем ритме.
- А с чем бы ты сравнил в таком случае свой исполнительский кайф? На что это похоже? На оргазм?
- Ну, если идти по твоей аналогии, то это где-то близко, но сначала исполнитель должен довести до экстаза зал - в этом его кайф.
- Иными словами, ты должен сначала позаботиться о "партнерше", то есть о публике. Думаю, что тебе, как мужику, это было бы сделать проще, чем как исполнителю, - "завести зал".
- Знаешь, вообще-то неплохо быть на высоте и в том, и в другом случае.
- Саша, а правда, что Паганини однажды в экстазе порвал все струны и продолжал играть на одной струне?
- Ну, это байки. А вообще-то Паганини написал "24 каприса", и каждый из них - совершенство скрипичной техники. Среди них есть один - пятый - редко исполняемый. Не потому что он такой трудный, просто автор написал его таким скрипичным штрихом, что в оригинале это мало кто исполняет. Этот пятый каприс я взял - по неопытности, не знал, что он трудноисполняемый, - и решил сыграть его в авторском изложении. Наверное, эти отскакивающие штрихи получились у меня потому, что я в юности очень любил играть на барабане - палочки у меня так и отскакивали! Не поверишь, но именно этот пятый каприс открыл мне двери в консерваторию, куда меня приняли без среднего музыкального образования, а потом – и в другие места. Я его играл в авторской интерпретации и всех укладывал этим на лопатки. Я сейчас, кстати, записал пятый каприс в джазовом стиле на компакт-диске. Авторский штрих на фоне того, что я сделал сейчас, - это уже детская забава.
- Саш, а вот объясни мне такую штуку. Однажды мой приятель-друз поставил кассету арабского певца. Для меня это было жуткое монотонное завывание на одной ноте, а у него на глазах были слезы, так его это завывание пробило. Как ты это объяснишь?
- Знаешь, я вообще-то с большим уважением отношусь к этнической музыке. Не стоит искать в арабской музыке гармонических красот, свойственных европейской. Арабская музыка - это мономузыка, когда полсотни человек играют в одну дуду, кроме барабанщика, который лупит с таким самозабвением, что можно засмотреться. Мы воспитаны на другой культуре. Классическая музыка потрясает своей гармонией, арабская музыка богата всякими заплывами, сладкими опеваниями вокруг одной ноты. Но, в общем-то, ты прав, это никогда не будет НАШИМ. Это такие самоценные спектры цвета, которые несовместимы, но могут обогащать друг друга. Например, европейскую музыку могут украсить элементы восточной музыки, и наоборот. Я думаю, что твоему друзу была бы так же непонятна песня "Ах вы, сени мои, сени", если бы ты ему ее поставил. Для тебя это целая гамма, детство, бабушка, зима, для него - пустой звук. Даже не звук.
ИСТОРИЯ ПОД МУЗЫКУ и ПРО МУЗЫКУ
...Потом мы снова слушали Сашину музыку. Пьеса называлась "Старый Голливуд", Саша рожал ее, как ребенка, девять месяцев.
- Это как в "Грустном вальсе" Сибелиуса, - сказал Саша. – Человек начинает танцевать с призраком своей любимой, все вырастает из ничего, какой-то воздух, но вот он ее держит в руке - та-ра-риа-ра - и вдруг в руке его уже только шлейф от платья, которое растаяло - а-ах. Есть в этом что-то чаплинское...
Следующая композиция называлась "Четыре времени любви". Саша писал ее 25 лет. Там было все - зима, полустанок, стук колес, расставание, боль, надежда. Но для меня не меньшим кайфом было смотреть в этот момент на Сашу, который приседал, зажмуривался, рубил рукой воздух, а в кульминационных местах наносил воображаемому противнику удар под дых.
Это было похоже на ритуальный танец шамана. Да он, наверное, и был шаманом от музыки в этот момент. Он знал весь земной путь - от рождения до смерти. Он рождался и умирал с каждой нотой своей импровизации.
В пятом часу утра Саша провожал меня домой.
- Старик, ты гений, - сказал я ему.
- Да брось ты, - ответил он мне. – Я всего лишь профессионал.
P.S. Александр Поволоцкий - скрипач экстра-класса. Много лет играл в оркестре и ансамбле скрипачей Большого театра, в Государственном симфоническом оркестре России под управлением Евгения Светланова. В Израиле десять лет играет в оркестре Зубина Меты, создал ансамбль скрипачей при филармоническом оркестре. Сочиняет музыку, выступает с сольными концертами, создал "трио Поволоцких", где играет вместе со своими детьми. Король импровизации. Объездил весь мир. Выступал на лучших сценах Европы и Америки. Можно сказать, концертного фрака не снимал. Но в этот вечер он его снял. Так уж вышло.