Война кругом и сплошь, война без наций и возрастов. Война, продолжавшаяся много лет, вынуждаемая и подпитываемая тёмными фигурами в «верхах», заинтересованными в материальном аспекте этого конфликта.
Я мчался сквозь дым и пыль, поднимаемую взрывами снарядов. Я - солдат российской армии. Подкрепление отстало, затерялось в дыму. Пронзительный свист – и снаряд угодил в танк, ползший следом. Прикрытие исчезло. Я упал на землю, не переставая выпускать короткие очереди из АКМа. Что дальше? Где взвод? «Майор! Майоооор!». Ничего не слышно, даже собственного голоса. в ушах постоянный звон от грохота. Совсем рядом по земле прошелестела строчка автоматной очереди, выпущенной изниоткуда в никуда. Отступление закрыто – там уже подходят резервные силы противника. Остаётся только дорога: вперёд, выйти из низины, а там, на взгорье, где местность просматривается лучше, и можно будет отстреливаться. Главное – занять возвышенность. Я вскочил и рванулся вперёд, но в это время из дыма возник силуэт с автоматом наперевес. Резкое нажатие на курок… Ничего. Патроны закончились. С оглушающим криком, перекрывая стрельбу и грохот, я бросился врукопашную. Удар прикладом, ещё удар, противник падает. Добить его! Ещё один... и ему прикладом… Бросок гранаты в сторону укрепления… А затем резкий толчок в грудь, обжигающая боль в груди и запоздалый звук выстрела в ушах… Пуля вонзилась в тело, прогрызая плоть нестерпимой чернотой боли, и застряла в глубине, в глаза бросилась темнота. Ещё одна пуля, и ещё.. Я рванулся вбок, но тело уже не слушалось. Арррр! Вот он, гад, который стрелял. Ну же, тело, вперёд! Встать! Встааать! Тут же сбоку удар в лицо прикладом – и снова темнота. Злобный крик на непонятном вражьем языке возник на границе потухающего сознания. Горло заполнилось кровью, так что не было возможности кашлем выгнать этот сгусток. Не было даже сил для кашля. Отдалённое ощущение толчка в бок, но это будто не живое тело, а чужая плоть, даже не плоть, а ватное тёплое вещество, смутно представляющее, что такое боль. Боль ушла, оставив грязное противное ощущение незаконченности и бессильного гнева. Нет, я просто так не сдамся. Пустота обволокла меня мёртвой тишиной и начала засасывать куда-то внутрь, вглубь. Нет уж, прочь отсюда. Встать! Встать сейчас же! Огонь, пылающий внутри, не в счёт. Боль, давящая и рвущая душу, не в счёт. Тело перестало слушаться меня, но осталась ярость угасающего сознания. Ярость, способная смести всё вокруг стеной всепожирающего пламени. Это всё неправда, я жив. Скоты! Просто так я не сдамся. Пусть попробуют меня остановить! Я должен встать любой ценой. Я должен! Я должен сжать кулак и опереться бессильно обвисшей рукой о землю. Не получается. Главное – не прекращать попыток. Вот слабый импульс жизни искоркой скользнул в правую руку, затем побежал сквозь черноту безмолвия на мой зов. Искра обжигала, оставляя за собой тонкую струйку горячего металла, заставившего пальцы в какой-то момент судорожно сжаться в кулак. Неимоверно громкий хруст сухожилий в этой пустоте. Боль, режущая «живая» боль, значит, я жив. Ага, смотрите же, я ещё жив! Всё тело постепенно приходило в движение. По жилам разливалась огненная жидкость, сжигавшая меня дотла. Но уж лучше это, чем ужасное холодное оцепенение в темноте. Тело изогнуло внезапной ломкой, разрывающей мышцы на куски. Одновременно с этим комок тепла, достигший солнечного сплетения, взорвался оглушающей вспышкой. Невидимый кокон, обернувший и обездвиживший моё тело, взорвался, высвобождая меня из оцепенения. Вслед за этим сверху обрушилась невыносимая лёгкость. Из горла вспенилась кровяная гуща. Я зашёлся кашлем, выплёвывая лёгкие. Затем в хаос тишины ворвались чьи-то голоса и шум действительности. Постепенно голоса обрели смысл. Я попытался открыть глаза. Свет бил в прозревшие глаза. Сквозь белёсую пелену я увидел размытые пятна, склонившиеся надо мной. Правая рука конвульсивно дёрнулась, и я поднял её, кладя на свою грудь. Под пальцами текла горячая липкая жидкость, залившая гимнастёрку.
- Эй! Держите ему руки. И так раны кровоточат, так ещё разбередит.
- Как он ещё выжил, поражаюсь!? Только что был труп трупом. А тут вдруг задвигался.
- В рубашке парень родился.
Голос прозвучал как-то по-отечески тепло, а затем переменился, словно опомнившись:
- Ну что встали, как вкопанные? Никогда раненного не видели? Живо принесите воду и бинт! Перевязать надо, пока врач не приедет.
Когда картина перед глазами более-менее прояснилась, и лица приобрели прежнюю чёткость, я тихо спросил у человека с едва пробивавшейся сединой сквозь кашель:
- Мы…прорвались?
- Прорвались, прорвались. Ну и задал ты им жару! Никогда ещё такого не видел. Они отступили, когда с юго-запада подошло подкрепление от третьей роты. А теперь помолчи, пока я перевяжу тебя. Это приказ, рядовой! – А затем уже мягче. - Потерпи немного, сынок. Ты совершил сегодня подвиг, а теперь тебе лучше не тратить силы на разговоры.
- А что, собственно, произошло, что все на меня так странно смотрят?
- Как оклемаешься, расскажу …
Последнее слово я услышал издалека, удаляясь от него. А затем проснулся оттого, что мне было трудно дышать. Старая рана снова заныла, бередя душу. Война... Там была война… Моя война… Но я вернулся, чтобы продолжать жить.