Год 708 от Творения Мира. С добрым утром, господин учёный!
1.
Деревенька была маленькой, всего-то с десяток домишек, расположившихся в пологой зелёной долине Дубры, на самом краю пригорода Миглона, у северной ветки Анаэсской Гряды, зовущейся Звёздной Цепью. Но и цепь эта оставалась позади, несколько южней, резко обрываясь и выпуская на волю из Ревущей Долины бурные речные воды горной реки Коланса. Весь восточный берег Коланса, в отличие от местами более пологого западного, был скалистым, в обвалах и насыпях, подпираемый Сонным Гребнем Ди-Гдонского высокогорья, постепенно переходящего в узкую Тенистую Гриву, до самых северных холодных краёв, где и старики-то не бывали, а уж Лони и подавно.
Тонкая нить мелководной Дубры с шумом и плеском неслась по перекатам на встречу Колансу с северо-запада, впадая в него как раз у остроклювого угорья Звёздной Цепи. Она образовывала широ-кую излучину на зелёной равнине у окраинных земель Миглона и плавно уклонялась на юг. Говорят, когда-то она даже достигала западных границ замка и, упрямо врезаясь в Мирную Насыпь, разделяла её пополам, словно острая пила сухое полено. Затем, журча по Высохшей Долине, Дубра терялась в Южном Наделе, зарождаясь там щедрой горстью холодных родников и ручьёв, пропадавших в его буйных нехоженых лесах.
Так или иначе, а от Дубры у Мирной Насыпи осталась лишь балки да террасы, да просторная Вы-сохшая Долина, которую и высохшей-то не назовёшь. Она была очень даже зелёной и сочной и зва-лась так по старой памяти – была, дескать, река, да пропала. Высохла, одним словом. По долине жи-телями Миглона был проложен тракт во всё те же Церуллеевы Леса Южного Надела, служащие им источником древесины и пищи.
Угодья Миглона, правда, тоже не были бедны лесами, но дикий девственный Церуллей был куда притягательней и щедрее, взращённый на плодородных нетронутых землях, обогретых южным, ещё не палящим, но уже расточительным и заботливым солнцем. Король, да и вся знать, за исключением младшего наследника, недолюбливали непроходимые дебри Церуллеев и предпочитали охотиться на своих землях. Наследник же избирал нехоженые тропы, а также дремучие леса и непролазные уще-лья, и все во дворце, кроме, конечно, царствующих родителей да челяди, дружно, с замиранием сердца наблюдали за тем, как принц Ронтрод отправляется на очередную прогулку, и в тайне надея-лись, что он оттуда не вернётся.
Слуги с облегчением вздыхали, завидев у ворот вернувшегося господина, родители спешили об-нять неугомонного наследника, и всё повторялось снова и снова. Король, прогуливаясь, бывало, по тихому королевскому саду тёплыми летними ночами под руку с королевой, вёл с ней долгие заду-шевные беседы и всё сокрушался и благодарил Небеса, что у него два сына, а не один и что наслед-ник престола – Лафиент. Иначе, мол, ему пришлось бы приковать Ронтрода за руки и ноги цепями к столбу, опасаясь как бы Миглон не лишился своего нового короля раньше, чем тот сядет на трон. И лишь одно Небо знает, сколько раз Нарнорд мысленно похоронил сына, каждый раз слыша от слуг привычное "Его Высочество наследник Ронтрод не вернулся к ужину, Ваше Величество".
Но рано или поздно ко всему привыкаешь, и со временем никто уже не удивлялся длительным от-лучкам принца Ронтрода, король состарился, как-то быстро одряхлел и осунулся после смерти коро-левы. Далёкие западные и северные соседи, города Птарик и Стойяр, что образовались в незапамят-ные времена кочевниками, не тревожили Миглон, а Миглон не тревожил их, и память о великих бит-вах и войнах постепенно стиралась, оседая пылью на свитках и книгах библиотек.
Как никогда не была сухой Высохшая Долина, так же и Дубравка не имела отношения к дубовым лесам вообще и дубам в частности, так как ни одного дуба вокруг неё не росло ни раньше не теперь. Зато текла Дубра, а посему и деревенька гордо носила своё название. Хотя, конечно же, и Коланс был, что называется, под боком.
Лони мало что помнил о здешних местах, но много лет мечтал попасть сюда, скучая по ним, слов-но по родным. Он часто рассказывал принцу Ронтроду о них, но уже сам не мог различить, где же на самом деле воспоминания, а где выдумка, плод богатого воображения, жаждущего хранить в душе нетронутый уголок прекрасного. Но сколько бы раз Ронтрод не предлагал юноше съездить на не-дельку-другую навестить Дубравку, Лони не соглашался. Он боялся утратить навсегда этот вымыш-ленный им прекрасный мирок в своём сердце. Ронтрод не настаивал, но сам бывал в Дубравке не-редко, в отличие от своего старшего брата, дальше собственной опочивальни не казавшего носа. А теперь Ронтрод решил, что пора бы и Лонсезу сменить обстановку и отдохнуть.
К концу второго дня, уже почти ночью, Лони, наконец, туда добрался. Юноша торопился. Ему не терпелось поскорее обосноваться на новом месте и продолжить прерванные в Миглоне опыты. Но даже не это было основной причиной его спешки. Основная причина болталась у него на поясе в холщёвом мешочке, и Лони то и дело заглядывал туда, чтобы убедиться, на месте ли она.
Уже поутру, рассмотрев как следует камешек, найденный в кармане зелёного плаща, алхимик го-тов был поклясться, что именно эту невзрачную вещицу призывал его вернуть, требовательно протя-гивая юноше ладонь, странный мрачный тип в подземельях замка. Он так запал парню в душу, что даже во сне не давал ему покоя, угрюмо стреляя острым взглядом из-под натянутого на глаза капю-шона. Кошмары продолжались, стоило Лони только лишь на минуту закрыть глаза. И по этой при-чине Лони старался их не смыкать, но чувствовал, что долго так не протянет.
Он бы, может быть, вернул бы находку, если бы, во-первых, она принадлежала ему, а не принцу Ронтроду, а во-вторых, если б Лони знал, или хотя бы догадывался, что именно так в ней притягива-ет чёрного странника – со стороны, обычный, ничем не примечательный камешек, похоже, опал, мутновато-грязный, к тому же, ну и в-третьих – как отдать-то? Во сне не отдашь, а возвращаться об-ратно в Миглон – увольте. Да и сколько раз Лони пытался вернуть плащ Ронтроду, а всё никак не удавалось. Кроме того, откуда Лони мог знать, что камень на самом деле принадлежит незнакомцу? Так ведь каждый может протянуть длань – подайте, мол…
Дома располагались вдоль пологого правого берега Дубры. В Дубравке, понятное дело, не было ни трактира, ни постоялого двора, и в поисках ночлега Лони направился к первому попавшемуся до-мишку у самой дороги.
Хозяин дома, хоть и не особо радушно, но всё же терпимо и приветливо принял путника, и после скромного ужина Лони, отказавшись от предложенной лежанки под окном, с удовольствием забрал-ся на большущий стог сена и вперил глаза в ночное звёздное небо.
Певуньи лягушки старательно драли глотки, заглушая сверчков и летучих мышей, свистели кома-ры, плескались волны и тихо шумела листва – тёплая осенняя ночь никак не отпускала лето, готовая развлекать и ублажать его хоть концертами, хоть покоем, лишь бы только задержать хотя бы на не-сколько деньков. Лето жеманничало и хитрило, то даря надежду, то отступая и маша на прощанье крыльями улетающих стай, но всё же снисходительно придерживало холода и не торопилось в путь. Звёзды сыпались пригоршнями, и Лони захотелось собрать их в ладонь и бросить в воду, а затем долго глядеть, как они уплывают далеко-далеко крохотными мерцающими корабликами и тают.
К полуночи ветер совсем стих, и душа Лони, мечущаяся в поисках решений и ответов на бесчис-ленное количество вопросов, стихла тоже. Стихла, но не уснула. Она считала звёзды и парила в ноч-ном небе меж ними, пока, наконец, смутное чувство недовольства, зародившееся где-то глубоко внутри расслабленного, раскрепощённого тела, не одолело её. Что-то показалось ей неправильным в этой умиротворённой картине неуклонно надвигающейся осени. Что-то капало холодными дожде-выми каплями на макушку разума. Что-то, словно досадная соринка, мешало видеть мир во всей его красе, и Лони, в одночасье собравшись в нервный напряжённый комок, приподнялся и сел.
Мысли, тут же превратив милый приятный хаос в жёсткую упорядоченность, выстроились в стройную цепочку, и в сознании чётко отобразилось звёздное небо.
– Поздновато для звездопада, – с сомнением произнёс Лони, почесав макушку, – ну так что ж? Мо-жет быть, в этом нет ничего особенного, – сам себя успокоил и снова задрал голову кверху.
Стаи летучих мышей носились с писком, удирая от цепких совьих когтей, и мелькали перед гла-зами Лони так, будто выполняли привычную концертную программу, даже не стремясь упрятаться где-нибудь в укромном месте. Но и совы не в меньшем количестве испытывали своё мастерство, и Лони снова на мгновение отвлёкся, с интересом наблюдая за теми и другими.
И вновь всё то же мерзкое чувство внезапно нахлынуло и вытолкнуло на поверхность рассудка одну, единственно верную мысль – звёзды несутся к югу! Обильный звездопад избрал сегодня но-чью для себя только лишь одно направление – Юг. Словно бы там было что-то или кто-то, кто при-тягивал их, срывая с чёрного бархата небосвода, и ловил пригоршнями, как только что мечтал Лони.
До утра придворный алхимик так и не сомкнул глаз, дождавшись утренней зари взволнованным и заинтригованным.
Всё бы ничего – если уже рассвет, стало быть, звёздное небо скоро растает в солнечных лучах и звездопад прекратится, если б только солнце показалось как положено, с востока. Но в том то и дело, что в довершение ночной оказии под утро заря окрасила вовсе не восточный, а южный небосклон. И если над неугомонной головой Лони до сих пор ещё витали какие-то жалкие остатки сна, то теперь и они были с негодованием изгнаны, и рассудок напряженно загудел подобно кипящему котлу.
Но ожидаемое с нетерпением светило как ни в чём не бывало вынырнуло всё же на востоке из-за Сонного Гребня и поползло по небу, щурясь одноглазо в одиноких кучерявых облачках, играючи погасив южное зарево меткими отточенными лучами.
Лони живо соскользнул со стога на землю и решил для начала немедля заняться первой загадкой, мучающей его ещё в Миглоне, пока этих загадок не накопилось слишком много. Столько, что он в скором времени просто не сможет удержать их в памяти.
Он в последний раз взглянул в алеющее рассветное небо, поглядел на юг – там далеко позади ос-тался Миглон, там осталась его прежняя жизнь и принц Ронтрод. Интересно, вспоминает ли он сво-его мудреца-менестреля?
А и в самом деле наследник Лафиент со своей шумящей свитой был прав. Кто он в этом мире? Маленький менестрель, возомнивший себя учёным, всеми своими квелыми силёнками сражаясь в одиночку с Великими Тайнами Бытия. А те смеются в открытую над его титаническими усилиями и каждый раз подсовывают всё новые и новые загадки, словно бы подзадоривая: ну-ка, мол, юнец-мудрец, что на этот раз предпримешь? Что сделаешь для того, чтобы вновь доказать самому себе свою беспомощность? Но с шумом и плеском водоворота судьба всё равно затягивает Лони в пучину неизведанного, чтобы однажды он, судорожно хлебнув напоследок глоток спасительного воздуха, навсегда исчез в её ненасытной зияющей пасти. Но тогда там, в кромешной тьме её глубин, прежде чем навсегда покинуть этот мир, он всё равно успеет заглянуть в глаза тому, кто Знает. И пусть для этого потребуется тысяча жизней. Пусть он сложит на берегу Реки Времени всё, что только возмож-но принести ей в жертву, но всё равно, Лони знал это наверняка, он сумеет задать Ему один-единственный вопрос и дождаться ответа. Лони знал это… Знал, как знает новорожденный детёныш запах своей матери, как знают облака вольные песни ветров, как знает солнце путь по бескрайнему небу.
Но знал ли он, как на самом деле близок к Ответу? Ответу, с отчаяньем и надеждой ищущему в его глазах собственное отражение? Ответу, смеющемуся над всеми правилами и неудачами, вверяя маленькому Лони права на обладание своей искренней приязнью. Что есть Истина, мудрец? Стоит ли искать её в омуте лживых слов? Может быть однажды кто-то найдёт Её в глубине твоих померк-ших глазах раньше, чем ты успеешь одарить жаждущих вычурным словом? Что есть Истина, муд-рец?
Лони вздохнул, отогнал навалившуюся вдруг на сердце тоску и вспомнил о том, что собирался поглядеть, что за чудо-камень притащил с собой из замка. Так ли он в самом деле бесценен? Может, стоит целого состояния? Или это шутки уставшего изнурённого разума алхимика, чуть было не свихнувшегося над своими опытами?
– Хорошо-то как! – юноша глубоко вдохнул влажный утренний воздух и потянулся. – Надо бы при случае обязательно поблагодарить Его Высочество за такую чудесную возможность… отдохнуть, – и, хитро сощурившись, покосился на стоящую под навесом пыльную повозку, предусмотрительно забитую мудрёным скарбом из мастерской. – Только бы он выпал, случай-то этот.
2.
Ронтрод проснулся от шума, вырвавшего его из объятий белых пушистых облаков, среди которых он с лёгкостью парил, наслаждаясь высотой и свободой.
Крики и грохот походили на раскаты грома и шипение молний, и Ронтрод чуть было не расшибся насмерть, застигнутый врасплох невесть откуда взявшейся грозой в ясном голубом небе. Не долетев до земли каких-то несколько саженей, принц в холодном поту открыл глаза, в последний момент по-давив готовый сорваться с губ вопль. Однако прежде успел заметить, что падает прямо в спаситель-ную копну.
Первое, что пришло в голову, всё ещё окутанную маревом сновидения, – нужно прикрыть ставни, скоро начнётся дождь. Но оказалось, что незашторенное окно всё усеяно звёздами. Комната же, за-литая мягким лунным светом, гудела и сотряслась. То и дело лунный свет заслоняли огромные тени, мельтеша, словно бабочки над светильником, и, вспыхивая обожжёнными крыльями, тут же гасли. Помимо всего из темноты слышны были вполне человеческие голоса, прерываемые звуками хлёст-ких ударов.
Ронтрод, стараясь не шуметь, нащупал под подушкой кинжал и приготовился к обороне. Но, как вскоре оказалось, обороняться было не от кого. И защищать некого тоже. Или даже если и было, то разглядеть возможных врагов принц как не силился, так и не смог. То, что в комнате кто-то находил-ся, и даже то, что в ней были люди, не вызывало никаких сомнений. Сомнение вызывал иной факт – реальность происходящего, так как, кроме этих бледных скользящих теней, бушевать в опочивальне принца было некому.
Ронтрод сильно ущипнул себя под одеялом, но ощущение боли совершенно его не обрадовало, потому что лучше бы это был сон. Ведь сон всегда заканчивается в худшем случае головной болью, но главное – не безумием. А то, что происходило вокруг Ронтрода, начинало сильно на это смахи-вать.
Между тем, сероватые видения переместились к двери и вовсе стали незаметны во тьме дальних углов. Только лёгкие вспышки-светлячки время от времени сыпались, словно бы с усилием высе-каемые кем-то из камня.
Ронтрод прислушался к голосам, терявшимся в шуме возни, очень смахивающей на драку.
– По-хо-ро-ше-му! – шипел издали низкий заунывный голос, и каждый слог сопровождался новым гулким ударом.
– Нет! – слышалось в ответ каждый раз в передышке между ударами с глухим стоном, у Ронтрода по коже пробежали мурашки.
– Бу-дет ху-же! – снова гремело под высокими потолками.
– Нет! – отдавалось щемящей болью в сердце принца.
– Про-па-дёшь! – жёстко выстреливал всё тот же голос.
– Нет! – вяло но упрямо повторялось снова и снова.
– Тупой упрямец! – зазвенело натянутой тетивой раздражение.
– Нет! – ещё настойчивей слышалось в ответ.
– Ты проиграл! – взорвалось. – Уже проиграл!
Что-то незримо изменилось в обстановке. И сразу же закачался потолок, зазвенел ажурными це-пями шандалов. Загудели с новой силой стены, мигнули и на миг погасли звёзды за окном. И Рон-трод, не в силах больше сдерживаться, дёрнулся, до боли сжав в руке клинок. Он решил немедля по-кончить с этим, судя по всему, избиением, чем бы это для него самого не обернулось.
Но то, что произошло затем, он долго ещё с недоумением вспоминал после, так и не осмыслив до конца.
Много воды утечёт и сменится осенью лет, прежде чем принц с теплом и благодарностью снова и снова станет в мыслях возвращаться в эту такую странную осеннюю ночь.
Словно бы предупредив его намерения на незримый миг, сильный толчок в грудь пригвоздил Ронтрода к постели, не дав одуматься. И обдавая жаром, знакомый голос, что произносил доселе только лишь одно короткое слово "нет", тихо но внятно и настойчиво повторил его снова, прозвучав отчётливо в уме принца:
– Тебя нет! Замри! Тебя нет.
И Ронтрод в самом деле замер. Сперва от неожиданности, а затем почувствовал, что не может сдвинуться с места и тело его не повинуется ему.
Тотчас вслед за этим откуда-то издали полилось вдруг мягкое елейное пение, разом прервав шум и установив тишину.
– Довольно, – чуть слышно мелодично заструилось в тишине, – теперь довольно. Разве не видите? Мальчик непреклонен. Упрям, как осёл, – колокольчиком зазвенели переливы тихого смеха, – как наивный глупый осёл. Но он ведь знает правила, не так ли, малыш? Ты ведь знаешь наши законы.
Но ответом было лишь молчание. Комната разом погрузилась в тишину.
– Что же молчишь? – замурлыкал голос вновь.
– Сейчас! – мерзкой змеёй угодливо прошипело немедля, и новый удар, всколыхнувший стайку туск-лых бабочек-искорок, вырвал очередное "нет!" из непреклонных уст.
– Нет? – колокольчики зазвенели с новой силой. – Очень мило! Ну так я тебе напомню. Всего-то два возможных выхода, милый, только два – и мы друзья, как прежде. Первый и наилучший для тебя и всех нас – ты отказываешься от Него. А мы, в случае чего, подыскиваем вместо тебя другого, не ме-нее достойного, поверь. Но, думаю, до этого не дойдёт – Он едва ли будет в нём нуждаться. И вто-рой: "в случае смерти опекаемого тэнвит имеет право, по его желанию, быть свободен или получить нового подопечного". Улавливаешь, дорогой? В случае смерти…
– Нет! – привычный ответ на этот раз получил надменное продолжение. – Ты не сможешь сделать это, Дэлана! Не сможешь.
И Ронтрод отчего-то почувствовал невольную симпатию к парню, кем бы он, в конце концов, ни оказался.
– Не смогу? – мелодичной струйкой влился вопрос. – Это почему же?
– Ангелы не убивают!
Зазвеневший вновь сладкозвучный смешок, нежный и прекрасный, вызвал теперь у Ронтрода ос-комину, и ему ужасно захотелось сплюнуть.
– Правда? – потекло легко и сочувственно. – Ах, бедный мой ангел…
Ронтроду ничего не оставалось, как лежать смирно, не шевелясь и почти не дыша, подслушивать в собственной комнате чужие козни, даже не до конца понимая, чьего двора. Принц предусмотри-тельно усмирил в себе всяческие стремления к ненужным размышлениям, решив, что для начала не-плохо бы просто послушать.
Но послушать не удалось. Заглянувший, между тем, в покои ночной ветерок шумно разыгрался тонкой занавесью, и она, судорожно затрепыхавшись, заглушила тихий разговор. Ронтрод, как ни старался, дальше уследить за беседой не смог. Поэтому закрыл глаза и наконец задумался. Он так до сих пор и не понял, кто эти люди и что им нужно в его покоях, как проникли сюда и почему их не видно? Зачем шумят и что требуют от того бедняги, что так достойно и стойко отстаивает свои убе-ждения? В конце концов, можно же ведь было решать свои дела где-нибудь в другом месте, не опа-саясь быть услышанными?
– Нет! – резко прозвучало в который раз так громко, что Ронтрод вздрогнул, а ветер стих и убрался восвояси.
– Ну, нет так нет, – в чувственной речи появились нотки недовольства. – Взять его! – и от прежнего благозвучного сопрано не осталось и следа.
– Будь осторожен! – взволнованно раздалось напоследок. – Теперь будь очень осторожен… – и, утихнув, утонуло в вязкой сумрачной дали.
Ронтрод ощутил внезапный прилив сил и тут же вскочил с постели. За окном занималась заря. В памяти всё ещё звучали последние слова незнакомца-призрака. "Будь осторожен". Но почему? По-чему будь осторожен? Что это всё значит? Почему слова его адресованы были Ронтроду, словно принц и тот, другой, были давними друзьями? Похоже, только этот невидимый упрямец знал о том, что Ронтрод не спит. И предупредил заранее. И вынудил лежать смирно, не шевелясь.
Теперь же комната опустела, принц стоял у окна и думал. Думал о том, что происходит с Мигло-ном и что с ним будет дальше. Думал о том, что пора искать ответы, пока вопросов не стало слиш-ком много. Думал о том, что ждёт его в наступающем дне, а в это время там, у берегов Коланса, Ло-ни встречал рассвет, вглядываясь в алеющие небеса, и думал о Ронтроде. И о Миглоне. И обо всём том, что камнем лежало на сердце у обоих.
3.
Старая заброшенная хижина на окраине деревни у верховья Коланса, на самом угорье, оказалась как нельзя кстати. Поросший мхом и лишайником шершавый каменистый склон Звёздной Цепи был словно бы её продолжением и зелёной стеной молодых сосен, выстроившихся у подножия, окутывал избушку со всех сторон, Дубра впадала в Коланс, за сосновой стеной широкий плес обрушивался с порога бурным водопадом – что такое мрачные сырые подземелья Миглона в сравнении с этой кра-сотищей?! Омрачать её могло лишь ожидание неизбежных холодов, до которых было ещё далеко.
Всё утро ушло на уборку. Лони, приведя, наконец, жилище в кое-какой весьма сомнительный по-рядок, отворил настежь окна и двери и принялся за дело, заглянув для начала в глиняную посудину на ветхом столике. На этом дело закончилось, даже не начавшись.
Огненный опал целое утро купался в черепяной плошке с холодной водой, зачёрпнутой прямиком из плеса. Грани мутного осколка, пока Лони хозяйничал на новом месте, обрели неожиданно ясность и сияние даже без всяких стараний алхимика. Камень горел бледным огнём, и, казалось, тонким оре-олом светится вокруг него вода.
– Вот так дела! – не на шутку испугался Лони, с ужасом прикинув, сколько тот может стоить.
Теперь его спешный отъезд из Миглона принц Ронтрод запросто может оценить как побег, даже несмотря на то, что сам же приказал юноше покинуть город, – вот так влип, болван!
– Не здешний ты, гляжу, милок? – Лони подпрыгнул разлив воду из плошки себе на ноги, камень взлетел и, описав в воздухе широкую дугу, шлёпнулся на пол. Затем медленно покатился через всю избу и исчез под печкой. – Надолго ль к нам?
В дверном проёме бесформенным пятном темнел худой силуэт, на поверку оказавшийся скрю-ченной старушкой, опирающейся на длинную корявую клюку. Старушка с интересом проследила за камнем, долгим задумчивым взглядом проводив его в тёмную дыру, и вновь устало взглянула на обескураженного Лони.
– Надолго ль, говорю, к нам?
– Надолго, – брякнул Лони первое, что взбрело на ум, оторопело разглядывая гостью.
– Ну так я войду, что ль? – старушка кивнула на лавку у стены.
– Ага, – вяло откликнулся Лони, покосившись на дыру под печью, – входите.
Старушка, шаркая по кое-как вымытому полу тощими ногами в деревянных башмаках, молча во-шла и села у стены.
За спиной у неё совершенно нежданно оказался немытый малец лет эдак семи, в холщёвой замас-ленной рубахе до колен. Он шмыгнул вслед за ней и, не проронив ни слова, тут же юркнул под печь. Уже в следующее мгновение он вылез оттуда весь перепачканный, пыльный и сияющий, а в руках у него искрился огненный опал.
Лони в ужасе бросился к мальцу, тот в страхе шарахнулся и вылетел прочь из избы. Его чёрные, перепачканные золой пятки, быстро мелькая меж сосен, исчезли прежде чем Лони успел выскочить за ним и кинуться вдогонку.
– Стой! – заорал что есть мочи растущим вокруг соснам Лони, пробежав добрых четверть мили вдоль побережья. Сосны сочувственно шумели, сокрушаясь и понимающе кивая верхушками.
– Напрасно, – рядом с Лони уже стояла старушка и качала головой в такт соснам.
– Что? – Лони в отчаянии обхватил руками голову и сел на большой булыжник, поросший пуши-стым мхом.
– Кричишь, говорю, напрасно, – старушка присела рядом с запыхавшимся Лони и достала из котом-ки кожаную баклагу, – на-ка, освежись.
Лони не глядя взял её из рук старухи и, отхлебнув глоток, закашлялся.
– Что за гадость такая?! – глаза его заслезились, глотку обожгло огнём, и тяжёлый ком, сдавивший грудь, разом подкатил к горлу, словно бы собираясь вырваться наружу.
– Чем ты меня напоила?! – задыхаясь, глухо промычал Лони меж конвульсивными всхлипами и каш-лем, лишь теперь отметив про себя, что тщедушная старушка с лёгкостью оказалась там же, где и он, без особых на то усилий. Будто она здесь и поджидала его, а вовсе не бежала по камням да кочкам.
– У, милок, да ты, я погляжу, совсем болен! – снова сокрушённо покачала головой старушка. – Со-всем болен, – и положила сухую горячую руку на покрывшийся испариной лоб юноши.
Лони тут же присмирел, перестал кашлять и часто заморгал, прогоняя мелкие звёздочки и сне-жинки, мелькающие перед глазами.
– Ты кто? – отдышавшись наконец, прохрипел он. – Как тебя зовут?
– Зови меня Разитта, – старушка убрала баклагу обратно в котомку и живо поднялась. – Пойдём. Поживёшь пока у меня.
4.
На печи у Разитты было тепло и уютно. Несмотря на ранний час, Лони почувствовал ужасную ус-талость и провалился в тяжёлый, без сновидений сон, а когда открыл глаза, за окнами было уже тем-но.
Разитта колдовала над каким-то варевом, то и дело добавляя туда по щепотке, а иной раз и целы-ми пригоршнями какие-то хитроумные порошки. Тускло горела лампадка и трещал огонь, бурлила вода в котелке, издавая сладковатый пряный запах. Лони почувствовал необычайный прилив бодро-сти, а вместе с нею и звериный голод.
– Ну, с добрым утром, господин учёный, – даже не взглянув в его сторону, проскрипела старушка, продолжая помешивать варево.
– Утром? – удивился Лони и встал.
– Ну да, – скрипуче засмеялась старушка, – у тебя же утро начинается после захода солнца, правда ведь? Ну-ка, подсаживайся к столу – на голодное брюхо никакой разговор не клеится. А там и пого-ворим.
Лони уже скрёб деревянной ложкой по дну посудины, когда без стука отворилась перекошенная дверь и на пороге возник старый знакомый чумазый малец с латаной котомкой в руках. Он резко ос-тановился и испуганно застыл в проходе, завидев Лони за столом.
Лони замер с ложкой у рта.
– А, Иоларн, заходи дружок, – пригласила его старуха ласковым голосом, – заходи, заходи, не стес-няйся, – подзадорила, видя нерешительность мальца, – у нас тут изумительная похлебка из курятины да кореньев.
Малец жадно потянул носом и, сглотнув слюну, оторвал руку от дверной ручки. Робко сделал шаг вперёд. Дверь, скрипнув, пнула его под зад и он, невольно семеня мелкими шажками, пробежался и вновь замер на месте посреди избы.
Разитта уже наливала похлёбку в плошку и ставила её на стол рядом с Лони. Тот всё ещё сидел недвижимо с ложкой в руках, словно тигр перед прыжком не сводя хищного взгляда с перепуганного мальчишки.
– Я, это…– словно бы оправдываясь, вяло начал малец, исподволь опасливо поглядывая на Лони, – матушка послала за…
– Да-да, знаю, знаю, – прервала его Разитта, отобрав котомку, и настойчиво подтолкнула к столу. Украдкой подмигнула Лони и приложила большой палец к губам, призывая помалкивать.
Мальчишка, понемногу осмелев, влез на корявый шаткий табурет и вновь потянул носом.
– Ну так, – продолжила Разитта, вручая мальчишке большую ложку, и, улучив момент, пнула Лони как раз в ту секунду, когда тот собирался уже открыть рот и обрушиться на ребёнка с мучившим его вопросом, – что братец твой? Как поживает дед? Не хворает ли? Как твои успехи в стрельбе – ты, я слыхала, меткий стрелок, смастерил себе лук, доспехи не хуже любого витязя?
Разитта без умолку сыпала вопросами, не позволяя мальчишке опомниться. Он, хлопая глазища-ми, поначалу думал отвечать, но затем убедившись, что ему не скоро предоставят такую возмож-ность, принялся уплетать предложенную похлёбку.
– Кушай-кушай, – радостно заключила Разитта и ещё раз подмигнула Лони.
Тот медленно отодвинул тарелку, недовольно сверкнул глазами, скрестил руки на груди и стал ждать.
Наконец, опустошив плошку, малец икнул и медленно обернулся к не сводящему с него глаз Лон-сезу.
– А Печать всё равно не твоя! – твердо заключил он, вперив глазища в алхимика, и снова икнул.
– Чего? – брови Лони поползли кверху и он вопросительно взглянул на вытирающую руки льняным рушником Разитту. Та лишь недоумённо пожала плечами.
– Ну так я её и отдал – кому надо, – продолжил как ни в чём не бывало малец.
– Отдал? – Лони начал понимать о чём говорит мальчик. – Кому ты её… его… кому ты отдал ка-мень?!
Он в ужасе перешёл на крик и осёкся, опасаясь снова спугнуть мальчишку прежде, чем сможет выяснить до конца, куда тот подевал драгоценность.
Но мальчишка вовсе не испугался, напротив, он скорчил насмешливую мину и совершенно по-взрослому, словно бы ему было не семь, а все семьдесят, рассмеялся и умудрился свысока взглянуть на нависшего над ним алхимика.
– А ты догадайся! – весело рассмеявшись, закудахтал он. – Ты же у нас мудрец-волшебник! – и мед-ленно слез со стула.
– Алхимик, – машинально поправил его Лони.
– Ну так, тётушка Рази, я пошёл, что ли? – обратился малец к Разите. – Ты уже наполнила мою ко-томку?
– А ну стой! – вскипел разъярённый Лони, не в силах больше сдерживаться, и загородил мальчишке путь, встав между ним и дверью. – Давай выкладывай, куда ты дел камень, или я превращу тебя в полено, такое же тупое, как твоя голова. Так, по крайней мере, ты не сможешь больше воровать чу-жое добро!
Разитта, внимательно слушая, молча переводила взгляд с одного на другого, лишь уголками глаз хитро улыбаясь.
– Превратишь? – удивился мальчонка и покосился на старуху. – Рази, а он ещё тот плут! – и засмеял-ся ещё задорней. – Тогда сначала преврати себя в осла! Ослы, они вроде тебя – упрямы и слепы. Тебе даже не придётся привыкать к новой шкуре – она тебе подходит как никакая иная!
Лони с разинутым ртом глядел на ребёнка, сыплющего проклятиями не хуже старика. Малец ме-жду тем взял из рук старухи котомку, отстранил уверенным движением Лони и, отворив дверь, ещё раз взглянул на него серьёзным сочувственным взглядом.
– Не расстраивайся, – вкрадчиво шепнул он ему, – действуй по наитию!
И исчез за дверью.
– Что ты ему подсыпала?! – Лони сурово глядел на Разитту, которая как ни в чём не бывало убирала со стола и тайком ухмылялась. – Что ты ему подсыпала в похлебку?!
– А ты быстро учишься, – теперь уже в открытую расплылась в улыбке она, сметая крошки хлеба в ладонь, – не успел получить мудрый совет, как тут же им и воспользовался. Похвально. Маленький Иоларн только что оказал тебе большую услугу, запомни его последние слова.
– Разитта! – Лони нахмурился и снова присел на табурет, – сейчас же объясни мне, что происходит, или я сойду сума!
– Ну-ну! – всё ещё улыбаясь присела рядом старушка. – К чему же так волноваться? Ничего особен-ного не случилось – я только лишь развязала малышу язык. Для тебя же, заметь, только для тебя. Думаешь, он рассказал бы тебе больше, если б не я? Едва ли ты добился бы от него хоть слова. Да и вряд ли он вспомнит хоть толику из того, о чём тебе поведал сейчас. Разве ты не понял – здесь заме-шаны силы куда более могущественные, чем даже можем мы с тобой представить!
– Силы? – удивился Лони. – Какие такие силы? Разитта, ты что же, ведьма? Вот уж никогда не встре-чал таких...
Разитта рассмеялась и пододвинулась поближе к Лони.
– Веьма! – вкрадчиво прошептала она и ещё больше зашлась хриплым смешком. – Ведьма