Сижу в комнатушке прохладной, сырой
И срок отбываю пожизненный свой.
Со мной мой пернатый коллега сидит
И, пищу глотая, в окошко глядит.
Клюёт и бросает. Противно ему
Прогнившую падаль клевать одному.
Взмахнёт опереньем, взлетит на окно,
Всем видом своим говоря мне одно:
«Ну, сколько же можно тут, на ***, сидеть?
Довольно на мир сквозь решётку глядеть!
Пора бы отсюда съебать поскорей!
Ну что, бля, уставился, старый еврей?»
Пернатый коллега, конечно же, прав.
И, если б ни мой пацифический нрав,
Ни мой либеральный к жизни подход,
Ни мой развальцованный задний проход,
Я мог бы сорваться и бучу поднять,
Охране тюрьмы ****юлей надавать,
Сломать все решётки, иль высадить дверь.
Я смог бы всё это, товарищ, поверь!
Но – вот ведь беда, – в воспитаньи моём
Ни пяди нет места насилью со злом.
Во мне нет огня, и нет куражу.
Вот так и сижу: то заплачу, то ржу.
Но гордый орёл – горбоклювый дебил –
Упрямо талдычит из всех своих сил:
Мол, хватит на жопе мозоль натирать,
Бери ноги в руки, и марш – удирать.
А я не могу: не воспитан и слаб,
В характере мерзком я подленький раб.
Могу лишь за пятку кусить из кустов.
Но бычить открыто – уволь, не готов.
Орёл продолжает мне капать на мозг:
«Ты что, дожидаешься пыток и розг?
Послушай, жидяра, проснись и окстись!
Моргала протри и вокруг оглядись.
Что, падла, ты видишь вокруге себя?
Парашу, топчан, да красавца меня!
А там, за окном, погляди, пидарас:
Немерено самок и прочих прикрас.
Там вольные тучи по небу плывут,
Свободные люди ебутся и пьют.
Там солнце и море, трава и цветы!
А что в этом сральнике делаешь ты?»
Душа моя, полная скорби и зла,
Терпеть не могла уж орлёнка-козла…
Всё сердце он, гнида, мне растравил,
И я, покрестившись, его удавил.