Умирал Николай Васильевич мучительно долго. Он буквально таял не глазах. При пальпации его живота прощупывались позвонки. Тогдашние эскулапы, искренне желая добра, лечили его старательно всеми известными им способами практической медицины. Одни знаменитые врачи поливали его голову ледяной водой, прикладывали на нос болотные пиявки; другие столичные светилы науки на темень сажали заморские мушки; третьи – заграничные - выписывали дорогие лекарства, отворяшие кровь, выводяшие из организма последние капли жидкости. Ничего не помогало: ни обкладывание груди, живота свежеиспечёнными караваями горячего хлебом, ни сон в горячей ванне, ни голодание, ни китайские травы, ни ромовые настойки, ни водочные компрессы.Николай Васильевич стенаниями, мольбой, плачем, криком, тихими просьбами умолял оставить его в покое, но врачи, считая его излишне привередливым, продолжали спасать от смерти великого русского писателя. Цвет лица принял серую мертвецкую окраску; ему всё время было холодно; он не мог находиться покойно ни в кресле, ни в постели, ни на ногах, а бегать по комнате из угла в угол ему было больно: ноги распухли; варикозные узлы выскочили синюшными буграми.
Накануне смерти он почувствовал неожиданно прилив к сознанию какой-то бессловесной торжествующей истины, охватившей всё его тело диким восторгом окончательного понимания смысла вечности. Он всегда хотел любить и быть любимым. Да! Любовь приносит человеку счастье. Но любовь и испепеляет любящих. Он всю свою жизнь бежал от любви личной, телесной к любви возвышенной, духовной. Земная жизнь всегда казалась ему тесной, никчемной. Он рвался служить народу, Богу, Царю и Отечеству. Он много раз пытался стать судьёй, чиновником, актёром, учителем великих князей, но судьба вручила ему острое писательское перо Сатира. Его душа, совесть, вера вошли в противоречие с его гепорболическим талантом. Он сгорел, испепелился, как псарь Микита из его повести «Вий». Его струна лопнула: он наложил на себя строгий пост, сжег рукописи, надел вериги и двое суток стоял на коленях молитвенно без пищи и воды.
Граф Лев Николаевич Толстой приехал к нему и просил его одуматься:
- Опомнись, Николай! Вернись к жизни! Не губи ни себя, ни талант свой! Тебя любит и чтит вся Россия!
- Оставьте меня! - отвечал Гоголь, - Мне хорошо, я с Богом!..
Двое суток он не умывался, не спал, не чесал волосы. Он торопился встретиться с Богом. Но душа - противилась. Она продолжала метаться между небом и землёй. Он сознательно гнал её прочь из тела и душа его сдалась. Свершилось: в последний раз в ней вспыхнул огненный язычок радостного божественного единения жизни и смерти, и, навсегда, освободившись от болей и страданий, она отлетела буднично в эмпирический мавзолей Русской классической литературы.