Шли первые минуты нового года, и вся страна праздновала сие событие. Кто-то в дорогом платье с икрой и шампанским, кто-то с куском хлеба и кружкой горячей воды.
Где-то в глуши в старом домишке с протекающей крышей, кое-как заделанными дырами в полу возле печки со свечкой собралась семья, постаравшаяся хоть на пару часов забыть об отсутствии денег, оплачиваемой работы и прочих проблемах, и самый старший попросил самого младшего сказать тост.
- Пусть самый главный живет так же хорошо, как тот, у кого в морозы нет ни тепла, ни воды, ни света, и кому зарплату давно не платили, - сказал ребенок и, посмотрев на посерьезневших взрослых, добавил. – И чтоб он не стал жить хуже, чем до этого.
- Хороший тост, - одобрил отец, и кружки сошлись со стуком.
И произошло чудо. От детской кружки побежали искры, побежали по всему и по всем, что попадалось им на пути. И стали кружки хрустальными бокалами с шампанским или лимонадом, и старый стол, заблестевший новой полировкой, накрыла белая скатерть, и старая одежда превратилась в дорогие вечерние туалеты, старые занавески на окнах обернулись в шторы, а искры бежали дальше, превращая ржавые трубы в новые, восстанавливая дороги и линии электропередач, ремонтируя одни дома и строя новые, давая свет и тепло там, где зимой уже привыкли мерзнуть в темноте, и словно не замечая роскоши в иных местах. Они мчались по просторам России, но добравшись до ее границ остановились, словно раздумывая над тем, стоит ли переходить эту линию на карте, и, померцав немного, помчались обратно. В своем обратном беге искры больше ничего не ремонтировали и не строили, они меняли людей, вернее не людей, а их мировоззрение, высекая на дне их душ и подсознания не стираемую надпись о том, что они живут для того, чтобы любить того, кто все и вся создал в этом мире и кого называют кто Богом, кто Аллахом, Буддой, Создателем, Творцом, Сверхразумом и многими другими именами, и еще чтобы любить Россию и свой род, чтобы заботиться и защищать их.
Бокалы еще не разошлись, когда искры вернулись к детской кружке, превратив и ее в бокал, но ребенок этого не заметил. Он смотрел под елку, туда, где никогда в его жизни не лежали подарки, и где теперь они были. И среди них была одна игрушка. Она лежала без коробки, без обертки, просто так, но ребенок сразу узнал ее. Эта была та самая игрушка, которую он так давно видел в магазине и которую ему обещали купить. С тех пор прошел не один Новый год, не один День рождения, когда взрослые отводили глаза, и не один раз они стыдились смотреть на него, когда с таким трудом собранные на игрушку деньги приходилось тратить на такие нужные, но другие вещи. И теперь они лежала на других подарках и ждала его, и он бросился к ней, не думая о том, откуда она взялась, и настоящая ли, он спешил к ней.
Ребенок бросился к игрушке, обнял ее, прижал к себе, крепко-крепко, едва не ломая, потом отстранил, рассмотрел во всех сторон, погладил и вновь крепко-крепко обнял.
- Моя, - прошептал он и посмотрел на остальных, через мгновенье бросившихся к нему, в едином порыве стремящихся прикоснуться и защитить это чудо, ибо нет большего чуда, чем сбывшаяся заветная мечта ребенка, какая бы мелкая она не была на взгляд взрослых.