* * *
Очнулась я в незнакомой квартире, на диване, заботливо укрытая пледом.
Рядом на тумбочке стояли пузырьки с лекарствами, видимо, меня ими поили.
Жутко болели колени. Я откинула плед и увидела, что они перебинтованы.
Попытка встать не увенчалась успехом, взвыв от боли, я снова легла.
Хотелось спать, спать и спать. Проснулась я от чьего-то ласкового прикосновения. Открыв глаза, я увидела Редникова. Он гладил меня по щеке.
- Что со мной? – спросила я, пытаясь сесть.
- Лежите, лежите, не надо делать резких движений.
- Сколько я проспала?
- Почти сутки. Это снотворное, врач приписал.
- Врач? – удивилась я.
- Да, врач, а что вы удивляетесь? У вас же был чудовищный нервный стресс.
Вы теряли сознание, а это не шутки! Вы до смерти меня напугали!
- Постойте, а как же школа? Мне же на работу нужно…
- Лежите, выздоравливайте. Вашему Володе я уже сообщил, он приедет вечером и заберет вас, если хотите, а нет, так можете здесь оставаться сколько угодно.
В моем болезненном мозгу начал вырисовываться образ Штакорского.
- Я никуда не хочу ехать, пусть не приезжает, я не хочу его видеть.
- Не надо делать поспешных выводов, Любушка.
Глаза мои снова стали слипаться, и я опять провалилась куда-то.
Открыв глаза в следующий раз, я увидела стоящего у моей кровати Штакорского. Максим Павлович стоял с ним рядом.
- Давайте поднимем ее. Если можно, побыстрее, внизу такси ждет! – грубовато сказал Володька.
- Я никуда не поеду!- ответила я и отвернулась к стенке.
- Надо поднять ее, помогите мне, - Штакорский, не обращая внимания на мои слова, хотел взять меня под руки.
- Оставьте меня в покое!- закричала я, насколько хватало сил у моего ослабленного организма.
- Она не хочет ехать, - вмешался Максим Павлович.
- Что, значит, не хочет? Она же больна, вы что, не видите?
- Володя, уйди, я прошу тебя! Я останусь здесь.
Штакорский громко и недовольно вздохнул.
- У меня твои выкрутасы уже поперек горла стоят! Не хочешь ехать, не надо!
Вещи твои я соберу и привезу. Больше ты меня не увидишь!
Счастливо оставаться!
Громко хлопнув дверью, Володька Штакорский навсегда исчез из моей жизни. Надо сказать, потом я не пожалела об этом ни разу.
* * *
За неделю мои колени зажили и покрылись жесткой коричневой коркой.
Ходить было немного больно, но я терпела.
Максим Павлович долго добивался от меня объяснений, касающихся моего припадка, случившегося со мной после того, как он сообщил мне неприятное известие о Вадиме. Пришлось все ему рассказать. Он меня, как ни странно, понял… Или сделал вид, что понял. Мне было все равно.
Сегодня я хотела попросить Редникова свозить меня в больницу к Вадиму.
Я хотела видеть его, и одновременно боялась, что не выдержу, и со мной снова случится обморок.
- Любочка, вы еще так слабы, может быть, отложим поездку? – ответил мне Редников на мою просьбу.
- Ничего, я уже нормально себя чувствую, тем более, вы будете рядом.
- Да-да, конечно.
Через полчаса мы уже подъезжали к травматологической больнице, а еще через пятнадцать минут я, в наброшенном на плечи белом халате, уже стояла у двери палаты, в которой лежал Вадим, и не могла найти в себе силы открыть ее. Максим Павлович толкнул дверь, и ввел меня под руку.
В небольшой и светлой палате стояло две койки. На одной лежал толстый мужчина лет шестидесяти, около которого, согнувшись, сидела женщина
средних лет и дремала.
На второй койке слева лежал мой Вадим.
Я взяла у окна старый стул и присела рядом. Женщина перестала дремать и с интересом принялась меня разглядывать.
- Ну, ты пока посиди, а я пойду, поговорю с главным врачом.
Виталий Алексеевич – отец нашего ученика Олега Баратынского, ты помнишь его, Любочка? – тихо спросил Максим Павлович.
Я безразлично кивнула, не сводя глаз с Вадима.
Он спал. Поверх одеяла лежала его рука, я накрыла ее своей ладонью.
На его лбу и правой щеке были уже почти затянувшиеся раны, густо смазанные зеленкой. На шее гипсовая повязка.
- Самое главное, что он жив! А остальное неважно, - тешила я себя мысленно. – Вот, сейчас он проснется, увидит меня, и ему сразу станет легче.
Но, не тут-то было! Впереди меня ждало чудовищное разочарование!
Вернулся Редников и сообщил мне, что Вадим полностью парализован.
Он не слышит, не видит, и ничего не чувствует. У него серьезная черепно- мозговая травма. Он в коме.
От ужаса я закрыла лицо руками.
- Господи!- шептала я и плакала. – Что же теперь будет? Как жить дальше?
- Крепитесь, Любашенька, крепитесь! Ничего не поделаешь. Пойдемте на воздух, я боюсь за вас, вы вся бледная.
Опираясь на руку Максима Павловича, я спустилась вниз на выход.
Мы присели на скамейку в больничном саду.
- Неужели, ничего нельзя сделать? – спросила я.
- Не знаю… Врач сказал, что шансов на выздоровление у него – ноль.
Он калека, Любочка, как не прискорбно это слышать.
- За ним ведь нужно ухаживать, он же один на всем белом свете!
Он же никому не нужен!
- И вы хотите взвалить этот груз на себя? – удивился Редников.
Я отвернулась и промолчала.
- Это глупо. Кто он вам? От него жена отказалась, а вам это все зачем?
Вы молодая, здоровая… Надо смириться, Любочка. А его можно поместить в специальный дом, где больные одинокие люди доживают свой век.
Там за ним будет уход, я могу договориться. Правда, все это стоит денег, но деньги мы где-нибудь найдем…
- Никогда! – закричала я, вскочив со скамейки. – Никогда! Вы слышите?
Этого не будет никогда!!!
Я бросилась назад в больницу, в палату, где лежал Вадим.
Я присела на край кровати, взяла его прохладную ладонь и приложила к своей щеке.
С этой минуты начался новый этап в моей жизни.
* * *
Максим Павлович стоял у окна, скрестив руки на груди, когда я вошла в его кабинет и положила на стол заявление об уходе.
Он повернулся ко мне лицом и, улыбнувшись, спросил:
- Как дела, Любочка? Вы завтракали? Когда я уходил, вы еще спали…
- Да, спасибо! – равнодушно ответила я.
- Что это? – кивнул Редников на листок бумаги.
- Прочтите…
Максим Павлович взял в руки мое заявление, прочел его.
- Вы что, с ума сошли? – вытаращился он на меня. – Я не подпишу это!
- Это ваше право, - сказала я, собираясь уходить.
- Вы, вообще соображаете, что вы делаете?
Редников швырнул листок на стол.
- Это же сумасшествие! На что вы будете жить?
- Что-нибудь придумаю.
- Что-нибудь? Как это понимать? Люба, вы ведете себя, как девчонка.
Кому нужны эти ваши жертвы?
- Не кричите на меня, пожалуйста. Я уже взрослый человек и за свои поступки, смею вас заверить, отвечаю.
Редников нервничал. Он снова подошел к окну, сомкнув сзади руки.
- Немедленно порви заявление!
- Я этого не сделаю.
Максим Павлович подошел ко мне, взял за плечи.
- Любочка, это безумие! Ему уже ничем не помочь. Забудьте его!
Представьте, что он… умер.
С размаху влепив Редникову пощечину, я вылетела из его кабинета.
Собрав свои вещи из ящиков рабочего стола и шкафа, я ушла из школы навсегда. Пока Редников был на работе, я переехала к Ларисе Ковалевской со всеми своими скудными пожитками и любимой собакой.
Выпив чаю с куском хлеба, я побежала в больницу, и там, на пороге отделения я столкнулась с Виталием Алексеевичем Баратынским – главным врачом этой больницы, отцом моего теперь уже бывшего ученика Олега Баратынского. Поздоровавшись, я спросила:
- Можно мне поговорить с вами?
- Конечно. Минут через пятнадцать заходите ко мне в кабинет.
Я смотрела на Виталия Алексеевича и поражалась, какое поразительное сходство было у него с сыном. Он был очень высок, подтянут, строг и очень красив. Все эти достоинства он с лихвой передал своему сыну – любимцу всех девчонок в школе. Они ходили за ним толпами.
С Виталием Алексеевичем мы разговаривали долго.
Ничего утешительного я не услышала. Вадим был безнадежен.
Нужны были деньги для того, чтобы хоть как-то поддерживать его.
Их у меня не было. У меня вообще не было ничего, ни квартиры, ни денег, ни мужа… Теперь у меня был только Вадим.
Когда-то я мечтала об этом… Но, могла ли тогда предположить, что он достанется мне таким образом?
* * *
Целыми днями находилась я в больнице с Вадимом, только под вечер возвращалась голодная и уставшая домой к Ларисе.
Она кормила меня и мою собаку, приносила новости из школы.
- Редников ходит мрачный, сердитый, даже не улыбается. На твое место уже другую женщину приняли… Может, ты поспешила с увольнением?
Я отрицательно покачала головой.
- Нет, Лариса, мое место теперь рядом с Вадимом.
- Ну, и как он?
- Никак. Баратынский сказал, что шансов нет. Надо надеяться на чудо, а чудес, как ты сама понимаешь, не бывает. Я думаю, может мне санитаркой устроиться? Все равно, ведь, там торчу целыми днями…
- Ты, что? У тебя же высшее образование!
- Ну и что? Мне теперь уж все равно… Так, хоть деньги какие-то получать буду, а то живу тут у тебя на иждивении.
- Да, брось ты, Люба! Что мне для тебя тарелки супа жалко, что ли?
И пса твоего прокормим, не переживай.
Каир стоял, прижавшись к буфету, и внимательно смотрел на нас.
- Понимает, что о нем говорим, - кивнула Лариска в его сторону.
- А я вот гляжу на него, и вижу Вадима. Может, я уже схожу с ума? – уставившись в одну точку, произнесла я.
- Да нет, просто ты очень любишь его, вот и все.
* * *
Вот уже почти месяц я работала санитаркой в травматологической больнице, где лежал мой Вадим. Мне выдали белый халат, ознакомили с правилами работы. Я уже, можно сказать, привыкла, познакомилась с девчонками, врачами. Коллектив мне нравился, ну а работа не очень.
Я возвращалась домой вся пропахшая хлоркой и лекарствами, уставшая.
Приходилось работать по ночам.
Дружбы у меня особой ни с кем не было, разве что, тесно приходилось общаться с медсестрой по имени Тамара, которая работала в моей смене.
Грубоватая, наглая, но красивая девица, примерно моего возраста, с роскошной копной каштановых волос и огромными зелеными глазами. Она меняла ухажеров, как перчатки. Они пачками приходили к ней прямо в отделение и толпились в холле. Сначала она относилась ко мне высокомерно, глядя сверху вниз, да и я недолюбливала ее громкий бесцеремонный голос, приказной тон и развязность, но потом, после трех рюмок коньяка в ординаторской, в ночное дежурство и задушевный откровенный разговор, выяснилось, что она не такой уж плохой человек, и при всем своем высокомерии, глубоко несчастна.
Тамара жила на квартире, платила за нее деньгами, которые выколачивала из своих обеспеченных поклонников. А поклонники в большинстве своем были женаты, обременены детьми, и менять в своей жизни ничего не собирались.
К ней они ездили, чтобы развлечься. Развлекались, удовлетворяли свои потребности, и уезжали, а она плакала по ночам от одиночества.
Все это, в какой-то степени, было мне знакомо, разве что богатых поклонников у меня не было. Я перебивалась с копейки на копейку.
Половину своей первой зарплаты я отдала Ларисе, на остальные деньги покупала лекарства дл Вадима. Денег катастрофически не хватало.
Бывало и такое, что я за целый день выпивала лишь стакан чая с куском хлеба. С болью вспоминалось мне то время, когда мы с Редниковым объедались шашлыками и всякой разной вкуснятиной у его друзей за городом. Я часто вспоминала тот кирпичный дом, летнюю кухню, где мы ночевали, приветливую розовощекую хозяйку…
В декабре я начала заниматься репетиторством. Взяла двоих учеников –
двенадцатилетнюю девочку из очень обеспеченной семьи и мальчика девяти лет, родители которого, как мне казалось, от переизбытка средств, хотели научить всему, чему возможно. Этот худой и бледный маленький ребенок часто клевал носом на моих уроках, даже не слушая то, что я пыталась ему вдолбить.
Получив деньги за уроки с двоих моих ребят, я шла в магазин с мечтой о большом шоколадном торте. Дома, вооружившись большой столовой ложкой, я принялась с жадностью поедать это кулинарное великолепие с холмиками орехового крема по краям и россыпью арахиса в центре.
Внезапно пришедшая с работы Лариска смотрела на меня с умилением.
- Приятного аппетита!
- Давай, подключайся, - прошамкала я в ответ с набитым ртом. – Я тут решила устроить себе праздник желудка, да, вижу – не одолеть!
Лариска рассмеялась, и через несколько минут мы с ней тортик прикончили.
- Я деньги за уроки получила, - объяснила я ей свой неэкономный поступок.
- Да, я поняла. А у меня не очень хорошие новости для тебя, - вздохнула Лариса. – Наталья, сестра моя, разводится с мужем и возвращается сюда.
Просила тебя освободить угол. Это не моя прихоть, пойми меня правильно.
Я поникла. Мне было обидно и больно. Я снова становилась бомжем.
- Возвращайся к Редникову, - сказала Лариса.
- Что ты! Как я могу теперь?
- Обыкновенно! Он тебе и с деньгами поможет, да и вообще… Может, тебе в школу вернуться, а?
- Не могу. За Вадимом надо ухаживать, у него ведь кроме меня никого нет.
Я бы его уже давно из больницы забрала, если бы было куда. Все равно толку никакого. Шестой месяц уже лежит. Что делать, не знаю…
* * *
Раньше, учась в институте и мечтая о престижной работе, я никогда бы не поверила в то, что буду елозить шваброй больничный коридор.
Баратынский, часто проходя мимо, как-то сочувственно и грустно смотрел на меня. Поначалу мне было немного стыдно, а сейчас все равно.
Я опять была бездомной собакой. Забрав свои вещи от Ларисы, я сидела на скамейке в больничном сквере и думала, как жить дальше, и ГДЕ?
Каир лежал у моих ног, голодный и несчастный, как и его хозяйка.
Было холодно, мелкий снег запорошил мою вязаную шапку и куртку.
Из дверей нашего корпуса вышел молодой врач – травматолог Володя Руденский, в добротной кожаной куртке, с дипломатом в руке.
Он странно посмотрел на меня и подошел.
- Что это вы тут сидите, Люба? Холодно, ведь.
В ответ я пожала плечами.
- У вас такой вид, будто вас из дому выгнали…
- Да так и есть.
- У вас что-то случилось?
- Да-а, - вздохнула я. – Жить негде. Раньше я у подруги угол снимала, а теперь к ней сестра переехала. Что теперь делать, ума не приложу.
Я, конечно, могла бы где-нибудь в палате переночевать на свободной койке, а собаку куда девать? На улице же я ее не оставлю.
- Да-да, вы правы.
Руденский топтался на одном месте, глядя то на меня, то на Каира, видимо, обмозговывая ситуацию.
- Видите ли, Люба, я бы, конечно, мог приютить вас и вашего пса, но, вы же понимаете, я женат, и меня могут просто неправильно понять. Я могу на время приютить вашу собаку, если хотите…
Я посмотрела на Руденского с надеждой.
- Я была бы очень вам благодарна. Он очень хороший пес, добрый.
Руденский присел на корточки и потрепал Каира за ушами.
Тот подозрительно зарычал.
- Как его зовут?
- Каир.
- Ух, ты! Красиво! Ну что, Каир, пойдешь со мной?
Я отдала Руденскому ошейник.
Каир нехотя расстался со мной, рычал, упирался… Я, как могла, успокоила его, а потом, утирая слезы, долго смотрела вслед.
Окончательно замерзнув, я побрела в корпус.
На лестнице третьего этажа я столкнула с Виталием Алексеевичем.
- Сегодня же не ваша смена, Люба? – удивился он.
- Да, мне ночевать негде, хотела где-нибудь в палате пристроиться, можно?
- Идемте со мной! – приказал он.
Я покорно пошла за ним в его кабинет.
- Проходите, не стесняйтесь. Вот диван, в шкафу в верхнем отделе чистое белье, подушка, одеяло. В холодильнике найдете что-нибудь перекусить.
На тумбочке чайник, кофе, сахар. В общем, располагайтесь…
Здесь вас никто не потревожит. Закрывайтесь и отдыхайте. Я прихожу к семи часам, разбужу вас.
- Спасибо вам, мне, право, не ловко…
- Да бросьте, все мы люди, что я не понимаю, что ли… Хотя, если честно, кое-что я все-таки не понимаю. Давно хотел поговорить с вами, да все нет времени. Почему вы оставили работу в школе? Насколько мне известно, вы прекрасный педагог, дети вас очень любили, Олег мой всегда вами восхищался.
- У меня не было выбора.
- Кем приходится вам этот наш пациент Мальцев из двенадцатой палаты?
Это из-за него вы бросили работу?
Я молча опустила голову.
- Да-а, это, конечно, не мое дело, простите, но, у меня сердце кровью обливается, когда я вижу вас со шваброй в руках.
- А у меня то же состояние, когда я вижу его.
- Но вы же понимаете, что он практически безнадежен? Говорю вам, как врач. Такие жертвы с вашей стороны конечно, похвальны, но…
- Виталий Алексеевич, - прервала я его. – Извините, я смертельно устала.
- Да, да, конечно, - Баратынский положил свою ладонь мне на плечо.
Отдыхайте, Любочка, вам надо отоспаться.
Я закрыла за ним дверь на ключ. В кабинете пахло дорогим мужским одеколоном. Я разложила диван, застелила постель, и несколько минут сидела в каком-то странном оцепенении. Ничего не хотелось делать, даже мыслей никаких не было. Но, голод взял свое, и я, открыв холодильник, решала, чем же подкрепиться. Я достала тарелку, покрытую ломтиками сыра и ветчины, непочатую баночку ананасового йогурта и сливочное масло.
В хлебнице лежал свежий батон. Я быстро соорудила себе пару сытных бутербродов, заварила крепкий кофе, съела йогурт.
Улегшись и укрывшись до подбородка теплым ватным одеялом, я думала о том, что буду делать завтра. Нужно было что-то решать.
С тоской глядя на телефон, я начала было подумывать о звонке Редникову, но сон сморил меня, и я уснула.
Проснувшись рано утром, я не сразу смогла понять, где нахожусь, хотя давно уже привыкла засыпать и просыпаться где угодно. Наверное, если когда-нибудь утром я обнаружу себя где-нибудь на парковой скамейке, то не удивлюсь. До прихода Виталия Алексеевича я успела умыться, причесать волосы и одеться. Сегодня я заступала на сутки.
- Ты чего такая замученная? – набросилась на меня напарница Тамара.
- Не знаю, вроде спала нормально.
- Вчера к твоему Мальцеву посетительница приходила. Вечером, часов в восемь, ты уже ушла.
- И кто же? – насторожилась я.
- Знаешь, мне кажется, это была его теща.
- Теща?
- Да, она уже как-то приходила к нему. Я ее помню.
- И что же?
- Ничего, посидела минут пятнадцать, и ушла.
Убирая коридор, я переваривала услышанную информацию.
Интересно, зачем приходила Валентина Олеговна? Просто так, что бы повидать, или с каким-то умыслом? Я начала переживать.
В каком бы состоянии не был Вадим, я его не отдам никому! Он мой!
Ближе к вечеру, я вымыла пол в ординаторской и решила позвонить Лариске. За письменным столом сидел молоденький врач – интерн, проходящий у нас в отделении практику, со смешной фамилии Затеркин.
Он что-то сосредоточенно писал в журнал, не обращая на меня внимания.
Его худое лицо было покрыто рыжими веснушками, губы пошерхлые, воспаленные, как и руки. Такие руки, дрожащие, обветренные, с длинными пальцами с жестоко обкусанными заусенцами, по моему мнению, должны были принадлежать «зеленому» юнцу-онанисту. Затеркин мне почему-то именно таким и представлялся: робким, испуганным, озабоченным, неистово онанирующим где-нибудь в пустой кабинке туалета.
Сама себе усмехнувшись, я присела за свободный стол, чтобы позвонить.
Лариски дома не оказалось, и я вдруг зачем-то набрала номер Штакорского.
Он поднял трубку и долго-долго аллокал. Я, естественно, ничего не сказала,
а в душе подумала: знал бы он, что это я, наверное, трубку бы съел от радости.