VI
У Мани подготовка к урокам с каждым годом занимала всё меньше времени, но она теперь, по поручению директора, очень часто посещала Районо. Даже Борис обратил на это внимание:
- Тебе не кажется, что твой Пётр Петрович тебя просто эксплуатирует? В конце-концов посещать Районо – это работа директора или завуча.
- Но, он зашился у нас в школе с бумагами, а завуч последний год до пенсии дорабатывает. Ему уже ни до чего дела нет.
- Так они что, тебя на его место метят? – Борис довольно ухмыльнулся.
- Да, ну, Борь, брось. Его место займет Клавдия Филипповна. Она и постарше меня, и в этой школе дольше работает.
- Тогда почему не она, а ты на побегушках?
- Боря, не преувеличивай. Ни на каких я не на побегушках. Потом в Районо будет ходить Клавдия Филипповна. Но сейчас мы ждём оттуда комиссию. Понимаешь, тут надо максимальную дипломатичность проявить. А она у нас женщина уж чересчур прямолинейная. Ещё не начальство, а дело всё испортить может. Вот в следующую среду, даст Бог, благополучно комиссию примем, потом также благополучно выпроводим... Больше я в том Районо и не покажусь.
В среду довольная Маня доложила Борису, что комиссия сильно не придирается, долго не задержится, но в субботу все учителя должны прийти вечером в школу, чтобы накрыть стол.
Уходила мать с большой сумкой, в которую аккуратно сложила всякие соленья и испечённый ею бисквитный рулет. Вернулась - раскрасневшаяся, с обострёнными чертами лица, небольшие зелёные глаза имели красноватый оттенок, что свидетельствовало о недавнем наличии слёз.
- Ты представляешь, эта Клавдия Филипповна – полнейшая идиотка! – Заглядывая Борису в лицо, как бы ища там поддержки, жалобно пропела Маня. - Я передать тебе не могу, что она там устроила. А ведь сначала всё было так хорошо. Как положено, выпили, закусили. Те, кто курит, вышли на свежий воздух, мы с инспектором Ворониным вдвоём в свободном классе беседовали. У него сын в этом году в МГУ поступил. Так он мне много чего интересного рассказывал, и по подготовке, и насчёт вступительных экзаменов. А эта дура влетела к нам какого-то чёрта, и чуть ли ни с пеной у рта, такой крик подняла, - мать почему-то заплакала.
- А что ей от вас надо было? – сердито спросил Борис, словно на месте Мани сидела виновница её слёз.
- Откуда я знаю? Она нас в аморальном поведении обвиняла, и это, при том, что мы вообще за разными партами сидели, - сквозь ладони, закрывающие лицо, продолжая плакать, ответила Маня.
Борис какое-то время пристально смотрел на плачущую со всхлипами и завываниями жену, потом спросил:
- А кто кроме этой Клавдии Филипповны видел, что вы сидели за разными партами?
Маня внезапно плакать перестала, и хотя по щекам её продолжали течь слёзы, она достаточно твёрдым голосом ответила:
- В том-то и дело, что никто. Теперь на меня весь коллектив косо смотрит, даже директор. Она это специально подстроила, померещилось на старости лет, что я ей дорогу в карьере перейти могу. Дура! Она думает, что если с инспектором поругалась, так теперь её почести ждут. А ведь должность завуча в Районо утверждается.
Маня замолчала. Борис тоже молчал, только, несмотря на не очень яркий комнатный свет, зачем-то щурил глаза.
- Ну, что ж, - наконец-то нарушил он тишину, - Мишу я тебе тогда простил, будем считать, поверил. Но если окажется, что ты меня сейчас обманула, выгоню тебя из этого дома и не посмотрю, что мать двоих детей.
Воспользовавшись отсутствием Эдьки, я сидела за письменным столом и делала вид, будто читаю книжку. На самом же деле, мой взгляд время от времени выхватывал облики родителей, и я внимательно прислушивалась к необычному разговору. Моё воображение вырисовало большой класс и в разных его концах две одинокие фигурки: Манина и какого-то инспектора Воронина. Его сын представлялся мне очень умным, Клавдия Филипповна казалась по характеру подобием Люськиной подруги, Нинки. А из последней фразы Бориса, совсем не понятно было, в случае обмана Маня должна будет одна покинуть дом или вместе со мной и Эдиком? Даже внутри себя, я не бралась судить о том, насколько правдив рассказ матери, но, зная её пристрастие к вранью, никак не могла уяснить, почему только сегодняшняя история может решить её судьбу. Справедливо было бы собрать всё, ею рассказанное на протяжении многих лет, а потом сравнить, чего больше: обманов или честных откровений. И вообще, если он собирался выгонять Маню за то, что та сказала неправду, причём здесь двое детей? Мои мысли ещё больше запутались в клубок недоумения, когда прозвучал ответ матери отцу:
- Знаешь, что тебе на это скажу? Ты своей смертью не помрёшь. В один прекрасный день ты умрёшь от ревности. Сам бы подумал, если б я была в чём-то грешна, стала бы я сейчас тебе здесь всё в подробностях рассказывать?
Через неделю инспекторская проверка посетила и нашу школу. Посторонние люди сидели за последними партами очень тихо, и если бы ни лёгкое оживление, вызванное тем, что Татьяна Даниловна вставала из-за учительского стола чаще обычного, о комиссии можно было бы забыть. Лишь на третьем уроке, когда Аня Глушко держала ответ по природоведению, сухощавая дама с каменным лицом и сооружением на голове в виде старомодной причёски, её оборвала, попросив, как когда-то Зинаида Фёдоровна, рассказать всё своими словами. Отвыкшая от подобных замечаний отличница, замолчала, а потом вдруг расплакалась.
На перемене Аня всем нам говорила, что Зинаида Фёдоровна просто к ней придиралась, а теперь комиссия придирается к Татьяне Даниловне, потому что она им чем-то не понравилась.
После уроков большинство девчонок, даже те, кому это было не по пути, изъявили желание, зайти к Зинаиде Фёдоровне. Только Аня Глушко, выходя из класса, решительной походкой направилась к себе домой. Около десятка наших мальчишек брели сзади нас, изредка над кем-нибудь посмеиваясь, но кода мы повернули к филиалу, они пошли следом.
- Ой, сколько вас много - удивилась учительница. - Как же я всем вам рада! Ну, рассаживайтесь, рассказывайте. Что-то у вас сегодня произошло?
Многоголосье оповестило её обо всём, случившемся в этот день, даже инспекторша с забавной причёской была очень образно описана при помощи рук и мимики Мишки Гнатюка.
- Аня-Аня, - сокрушительно произнесла Зинаида Фёдоровна, когда староста класса Юля Никитенко закончила рассказ об уроке природоведения, - ладно бы не умела, но ведь, вспомните, ребята, в конце прошлого года, как Аня красиво «Каштанку» пересказала. Что ж это Глушко опять за старое взялась.
- А она теперь считает, что вы все три года к ней придирались, - доложила Рената.
Учительница улыбнулась, только улыбка была какая-то грустная.
- Какие же вы ещё дети. Ну, и с какой стати я должна была к ней придираться? У неё, что две головы или четыре ноги?
Мы засмеялись.
- Да, дура она! – убедительно заявил Петька, - Вы ЗинФёдрна не обращайте на неё внимание. Мы все-все жалеем, что Вы от нас ушли. Даже я, хоть Вы мне и двойки ставили, и маму мою в школу вызывали...
- Петя, - строго сказала учительница, - ты не должен свою одноклассницу называть дурой, даже если тебе в её поведении что-то не нравится. А то, мы с вами так до многого договоримся.
- А её всё равно здесь нет, - фыркнул Петька.
- ЗинФёдрна, а мне Тада..., ой, Татьяна Даниловна сегодня за классную работу четвёрку поставила, - сменила тему разговора Берта. – Она мне два слова подчеркнула, а я в учебнике посмотрела, они оба правильно написаны. Я три раза проверила.
- Надо было подойти к Татьяне Даниловне и спросить, в чём там дело, - поучительно сказала Зинаида Фёдоровна.
- Я подходила, а она со мной разговаривать не захотела.
- Татьяна Даниловна не любит, когда к ней с такими вопросами подходят, - поддержала Берту Юля. – Она мне раньше тоже слова подчёркивала и ничего не объясняла. А потом, когда моя мама к ней пришла, она сказала, что просто ошиблась и больше не подчёркивает. Я даже теперь иногда специально ошибки делаю, и всё равно не подчёркивает.
Кто-то тихо хихикнул, а Зинаида Фёдоровна слегка покачала головой.
- Ну, ты, Юля, давай не преувеличивай, - добродушно сказала она, - Напридумывать историй, ты у нас много можешь, я тебя знаю. Ане бы Глушко, хоть кусочек твоей фантазии. Берта, дай-ка мне свою тетрадь.
Учительница внимательно рассматривала Бертину писанину, потом задумчиво произнесла:
- Да, действительно, эти два слова у тебя правильно написаны. Но, смотри, - она развернула тетрадь, - вот здесь и здесь ты пропустила запятые.
- Ой, и правда! - Воскликнула Берта. – А почему ж тогда Татьяна Даниловна тут ничего не подчеркнула.
- Я думаю, - медленно ответила Зинаида Фёдоровна, - она поставила тебе четвёрку, чтобы ты потом этот текст внимательно прочитала и сама нашла свои ошибки. Но я хочу сделать тебе замечание. Ты, ведь, когда писала всё это, не старалась. Хотелось побыстрее закончить, не так ли?
- Откуда Вы знаете? – залилась краской девчонка.
- Буквы у тебя «польку-бабочку» танцуют, - пояснила учительница, и все улыбнулись уже немного забытому выражению.
- А я тоже сейчас почти никогда не стараюсь, - гордо заявила Рената, - потому что Татьяна Даниловна мне не нравится.
- Нет, - снова, грустно улыбнувшись, сказала Зинаида Фёдоровна, - так я вас за три года ничему и не научила. Ренаточка, ты ведь учишься не для Татьяны Даниловны, ты учишься для себя. Вы все учитесь, чтобы быть умными и грамотными, а если учиться только наполовину, то так и вырастите полуграмотными.
- А также полоумными, - добавила я, и мои слова потонули в новой волне смеха.
- А я, вот, всё равно не для себя учусь, - возразил Петька, - меня мать заставляет. Если б не она, я бы и в школу даже не ходил...
- Поверь мне, Петя – учительница погладила мальчишку по голове, - когда-нибудь ты скажешь ей за это спасибо. Пройдут годы, и ты этот наш разговор ещё не раз вспомнишь.
Покинув Зинаиду Фёдоровну, мы шли молча, каждый думал о чём-то своём. Мне вспомнилось, как неоднократно у меня в тетради были так же, как и у Берты сегодня, подчёркнуты правильно написанные слова. Поначалу, я к Таданище не подходила, поскольку была поглощена войной с Филипповым, а потом приблизиться к учительскому столу было настолько неприятно, что уж лучше получать незаслуженно сниженные оценки. Теперь же, после признаний Юли, стало ясно, победить учительницу можно только визитом матери. Однако я прекрасно понимала, этого оружия у меня нет.
VII
Погружённая в свои мысли, я не сразу обратила внимание на Эдика и Колю, о чём-то оживлённо беседующих во дворе. Лишь приблизившись, поняла - они ругаются.
- Какое твое дело? Чего ты ко мне пристал? – возмущался брат.
- Да, я тебе, как отец хотел...
- Видал я таких отцов, знаешь где? Припёрся тут, меня воспитывать! Иди, вон, свою дочь воспитывай. А мне советы, и без тебя есть кому давать. Я тебе не сирота, имею и маму и папу. А даже если б и не имел, то почему именно тебя я должен слушать? Кто ты мне такой?
- А я тебе сейчас скажу, кто я такой! - повертев по сторонам головой, прокричал родственник.
- Коля, умоляю тебя, прекрати! Иначе я прямо здесь что-нибудь с собой сделаю, - визгливо вмешалась в разговор, стоящая немного поодаль Маня.
- Скажи спасибо матери, - скривившись, произнёс Коля, и убрав движением головы упавшие на глаза волосы, направился к калитке.
Эдик забежал в дом. Перевернув портфель, он вывалил все учебники на стол, а потом нервными движениями начал их раскладывать.
- Будет меня этот придурок ещё жизни учить, - проворчал брат, непонятно к кому обращаясь.
Я чуть в ладоши не захлопала от радости. Наконец-то Эдька тоже понял, что Коля придурок. Но брат был сильно расстроен, и чтобы отвлечь его от мыслей о скандале, я спросила:
- А чё ты сегодня так рано из школы пришёл?
- Пацанов всех, как допризывников, в военкомат водили. На следующей неделе медкомиссия.
Тон брата был таковым, что я решила Эдьку в этот день больше не трогать. Мать тоже до самого ухода на работу к нему не подходила, но носила на своём лице такое выражение, что невозможно было понять: то ли она сердится на своего сына, то ли жалеет, то ли боится из его уст что-то услышать.
Несколькими днями позже, ещё до прихода Эдика из школы, на письменном столе красовалась предназначенная для него книжка, которую Маня взяла у себя на работе в библиотеке. Александр Куприн, «Рассказы», - выделялось золотистыми буквами на тёмно-зелёном потрёпанном переплёте.
- Мам, а мне можно её почитать, - спросила я у Мани.
Она загадочно улыбнулась, глядя куда-то сквозь меня.
- Можно конечно. Но тебе такое читать ещё рановато. Скорее всего, ты там ничего не поймёшь.
Я решила тайком от матери всё равно эту книжку прочитать, но интерес немного пропал, когда я услышала разговор Мани с Эдиком:
- Хочу заострить твоё внимание на одном рассказе. «Гранатовый браслет» называется.
В фильмах мне приходилось видеть, как солдаты, обвязавшись гранатами, кидались под танк. Именно такой гранатовый браслет вырисовался в моём воображении. Но я хоть и читала книги о войне, однако, не очень-то этой темой увлекалась.
После обеда, расположившись на диване, Эдик принялся за чтение, а через некоторое время подошёл к Мане:
- Прочёл, ну и что? Я подобные сентиментальности не люблю. Мне больше фантастика нравится. Там у вас в библиотеке ничего из области фантастики нет?
- Что-нибудь из фантастики? – уточнила Маня, - Хорошо, я с Людочкой посоветуюсь, может завтра и принесу. Но сейчас речь не об этом. Я просто хотела сравнить одного из героев с дядей Колей.
- Генерала Аносова?
- Да, нет. Другой персонаж.
После того, как прозвучало слово «генерал», у меня уже не было сомнений, что речь идёт о войне, и я пошла отмывать руки, которые нечаянно испачкала чернилами, когда прислушивалась к разговору. Чернильное пятно уничтожению не поддавалось, несмотря на использование всех видов моечных средств, включая щёлок. С мыслями «Рано или поздно само как загар исчезнет», я вернулась в дом. Эдик и Маня, сидели за столом друг против друга. У матери по бледному лицу проступали абсолютно белые пятна, брат загадочно улыбался. Оба даже не повернули в мою сторону головы, когда я проходила мимо.
- Ну, что ж, с вами всё понятно, - немного торжествующе произнёс Эдик.
- Почему с нами? – как-то совсем по-детски фыркнула Маня, - Я тебе ещё раз повторяю, мне его просто жаль.
- А я и говорю, мне теперь понятно, что ты его просто жалеешь, - брат криво усмехнулся.
Казалось, это не сын с матерью разговаривает, а отец великодушно прощает дочь за какую-то провинность, но хочет предупредить, чтобы она больше так не делала.
- Я очень люблю твоего отца, - почему-то, по-прежнему оправдываясь, произнесла Маня, - а к Колиным чувствам отношусь, всего лишь с уважением, и никогда не смогу быть к нему жестокой или грубой, как это себе вчера позволил ты.
- Он сам ко мне со своими нравоучениями полез, - жёстко ответил Эдик.
Картина случившегося прояснялась. Скорее всего, у Коли был на войне друг, который, обвязав себя гранатовым браслетом, бросился под танк. Коля же, испугавшись, так не поступил. Теперь его всю жизнь мучает совесть, а Маня из-за этого прониклась к нему сочувствием. Эдька же, наверное, накануне пренебрежительно отозвался об участниках войны, и Коля, на него накричал. А теперь брат усмехается, потому что внутри себя Колю, как труса осуждает.
- Он знает, как ты мне дорог, - продолжала тем временем беседу Маня, - и хотел с тобой подружиться. Думал, что ты к его замечаниям прислушаешься и зауважаешь. Ну, дурак он. Что поделаешь? Однако и дураки тоже имеют право на чувства.
- Имей в виду, - заявил Эдик, вставая из-за стола, - теперь ты у меня на крючке.
- Ничего себе заявочки! – Манин голос обрёл привычную интонацию. – Родной матери, чуть ли не угрожать. Я, видите ли, у него на крючке! И это после всего, что я для тебя всю жизнь делала и делаю. Но, ничего. Через годик пойдёшь в армию, тебя там не только Родину любить научат.
- А я не пойду в армию.
- Куда же ты пойдёшь?
- Я в институт поступлю.
- Надо же, - ухмыльнулась Маня, - но ещё весной ты твердил, что тебе институт не нужен. Ты же хотел в армию, потому что там бесплатно можно сдать на права.
- Раньше хотел в армию, а теперь не хочу. Там за два года может отпустят один раз на недельку домой, а может и нет. В институте же каникулы каждые полгода, и на праздники приезжать сюда можно.
- Во-от оно что, - почти по-кошачьи промяукала Маня. - Тебе не хочется надолго уезжать из Крымска? Я, кажется, догадываюсь, в чём дело. Ну, что ж... Мы с ней ещё не знакомы, однако, если ты из-за неё хочешь поступить в институт, она мне уже симпатична.
Мать благодарна армии за то, что Эдька ещё там не прослужив ни одного дня, уже стал сознательным и захотел поступить в институт, подумала я. Брат же почему-то от слов Мани, раскрасневшись, выскочил из дома.
Рассказ о герое-солдате прочитать мне не удалось. Маня, закончив разговор с Эдиком, положила книжку себе в сумку, а на другой день, как и обещала, принесла сыну фантастику. То что «Гранатовый браслет» остался вне зоны моего внимания, не сильно расстроило. Если даже Эдька, любитель военных баталий, был не в восторге, вряд ли бы меня это сильно заинтересовало.
После военкоматовской медкомиссии брат вернулся домой бледный и со слезами на глазах сообщил, что у него плохая кардиограмма. Маня, выслушав сына, всплеснула руками и побежала к Белле Наумовне прямо на работу. Когда вечером пришёл Борис, направление в Краснодарский краевой кардиологический центр уже лежало на столе.
- Эдь, чё ты так расстроился? – спросила я брата. – Это же хорошо, что тебя медкомиссия забраковала. Ты, ведь, и не очень-то в армию хочешь.
- Ну, ты и ду-у-ура, - пропел своим басом Эдик, - я же с больным сердцем умереть могу. Что, по-твоему, лучше, быть здоровым и служить в армии или остаться дома, но через три года умереть?
Два дня подряд Эдик ходил с несчастным выражением лица и даже вечерами никуда не исчезал. Время от времени он хватался за левый бок, ссылаясь на острые боли. Однако в Краснодаре профессор уверил его и Маню, что жизни ничто не угрожает, а имеет место, в связи с интенсивным и неравномерным ростом организма, повышенная нагрузка на сердце, которая примерно через полгода пройдёт. После этого боли в левом боку Эдика прекратились, и вскоре он забыл, что с сердцем были какие-то проблемы.
(продолжение следует)