НЕ ПО СЕНЬКЕ ШАПКА
Бывшая барская усадьба Пятницкое, поместье князя Сергея Нарышкина, была построена им в восемнадцатом веке в прореженном хвойном лесу. Так простояла она двести пятьдесят семь лет, и старый двухэтажный деревянный барский дом не разрушился. В войну 1812 года до нее чуть-чуть не добрался Наполеон, заблудившись в густых окружных лесах. И, как говорят, все кричал среди заснеженной тишины под темными лапами вековых елей: «Где та Русь?» .Так и не нашел. В войну 1941 года до нее не дошли немцы, замерзнув в заснеженных оврагах и повернув обратно по глубоким сугробам на большую дорогу. И тех, и других на погибель сюда завлекла изумительной красоты местность, волшебный пейзаж манил нестерпимо и прямо-таки просил завоевать его.
Ангелина Ивановна ничего здесь не завоевывала. Напротив, она изо всех сил рвалась из этих мест. Считая их глухими и гиблыми, пригодными только для жизни волков. Семьдесят семь лет в усадьбе Нарышкина располагался детский дом для детей-олигофренов. А в этом году пожарники его велели закрыть. Заведующая с ног сбилась, развозя своих подопечных недоумков по окрестным детским домам и приютам. Тем было все равно, куда их везут, потому что они плохо соображали, зачем вообще пришли на этот свет. Только некоторые догадывались – чтобы страдать. Особенно их донимало постоянное желание есть. Это происходило по одной причине – всем им кололи успокаивающие препараты, от которых сильно повышался аппетит. Детдомовские поварихи семьдесят семь лет ругали врачей на чем свет стоит – из-за их уколов они никак не могли накормить эту умственно отсталую прорву. Дети крали еду, как только хотя бы сухая корка попадалась им на глаза.
За это полагался карцер. А поскольку официально таковой иметь не разрешалось, его заменял изолятор. А это и был карцер - с голыми крашеными зеленой краской стенами, с железной кроватью, которая осталась еще от госпиталя в 1941-м., с алюминиевыми кружкой и чашкой на тумбочке из того же госпиталя и парашей в углу.
Перед седьмым января Ангелина Ивановна облегченно вздохнула – детский дом был пуст. Заведующая собрала свои пожитки в дорогой чемодан на колесиках, с которым обычно ездила отдыхать в Италию по приглашению тамошних спонсоров, и погрузилась в детдомовский «Жигуленок». На прощанье выглянула в окно и поежилась – рождественский мороз пробирал через знатную дубленку, которую она получила в подарок тоже от спонсоров в Италии. Туда Ангелина Ивановна и собралась лететь, чтобы отдохнуть две недели от тяжких трудов, а затем принять новый приют, который открыли в бывшем детском саду в городе, где она постоянно проживала.
Пятницкое купили богатые люди. Прошел слух – те самые спонсоры из Италии, которые в начале зимы привезли дорогие шапки всем детдомовским мальчикам. Правда, шапки были сшиты в России, таких мехов в Италии сроду не было. Но по экспорту попали в южную страну, а оттуда уже – снова на родину. Вскоре среди вековых елей и сосен должны будут вырасти дорогие особняки. Но много об этом Ангелине Ивановне было знать не положено. Она – человек маленький. Ей сказали – вывезти сирот из барской усадьбы, она вывезла. Что там будет дальше – не ее ума дело.
Новая шапка оказалась не по Сеньке. У него красивый и теплый национальный головной убор Ангелина Ивановна отняла, потому что полоумный мальчишка съел из тарелки прямо в кабинете ее суп. Конечно, не в детдомовском жидком супе было дело, а в нарушенном порядке. Мало того , что в наказание Ангелина Ивановна отняла шапку, она еще и высекла Сеньку хворостиной. Одной из тех, которые припасала с лета у себя в кабинете и хранила в книжном шкафу. Поскольку много книг детскому дому не требовалось – слабоумных детей учили по коррекционной программе - там держали новые швабры, помойные ведра, половые тряпки и хворостины. Все строго учитывалось в журнале приходов и расходов материалов, кроме этих хворостин, которые в лесу ломали сами убогие .
Сенька еще пил суп впопыхах прямо из тарелки, а разгневанная заведующая уже выхватила из шкафа хворостину и спускала с него штаны. Она особенно сильно не любила этого мальчишку не только за его непомерный аппетит, но и за неуемную страсть разрисовывать стены. Не любила и часто наказывала, даже несмотря на то, что именно он с другими мальчишками постарше часто работал у нее на огороде , а этим летом еще и вытаскивал из помывочной и грузил в машину чугунную ванну, которую она приберегла для своей городской, отремонтированной недавно квартиры.
Непонятно как в Сеньке проснулось неистребимое желание рисовать. А поскольку в детском доме бумага, кисти и краски, как предметы особой роскоши, бюджетом были не предусмотрены, то он малевал свои странные рисунки на чем попало и чем попало. Мелом, углем, кирпичом, клеем, киселем, ягодами, грибами, молодыми орехами, сосновой смолой, травой и хлебом, а также штукатуркой, йодом, зеленкой… На белых столах в столовке, на коричневой клеенке на постели, которую обязательно подкладывали всем воспитанникам. На простынях, на одеялах и подушках, на печках и стенах, на майках и рубахах. Нянечки едва успевали стирать со стен и отстирывать с белья загадочных обезьян, медведей, инопланетян, а также леса, реки, водопады, луну и звезды, солнце и розы.
-Ты зачем вещи нам портишь, бандит?- злобно спрашивали они у Сеньки, давая ему подзатыльники.
-Я красивое место рисую,- угрюмо отвечал он.
-Да разве здесь есть красивое место?- спрашивали няньки раздраженно.
-Красивое…- загадочно отвечал Сенька.
Уже не один раз они подговаривали убогих отлупить Сеньку, и те беспощадно его били. А он, после побоев, смачивая палец в крови, которая обильно шла у него носом, снова принимался за свое и даже будто бы был рад, разрисовывая кровавыми розами беленую мелом стену в спальной.
Сначала Ангелина Ивановна, после покушения на ее суп, высекла Сеньку и отправила голяком в постель. Потом лишила его русско-итальянской шапки, бросив в его шкафчик старую вязанную. А зайдя через час в спальню, замерла, увидев нарисованный на стене храм. Это была точная копия их разрушенного, красивейшего когда-то в округе храма в Пятницком… Она оторопела и машинально подняла щепоть ко лбу, но тут же отпрянула назад, за дверь, и закричала не своим голосом:
-Медсестру ко мне! Немедленно!
Та прибежала, дожевывая на ходу кусок холодной говядины из обеденного супа, открыла дверь и тут же отскочила назад. Из спальни несло зловонным калом. Сенька рисовал, макая палец в полный горшок, который достал из-под чьей-то кровати.
Медсестра все-таки вошла и схватила Сеньку, потащила его в изолятор. Ангелина Ивановна бежала в свой кабинет, отплевываясь и крестясь одновременно, и шептала в гневе : «Нет, это не убогий, это сатана!»
В изоляторе он оставался все время, пока Ангелина Ивановна развозила своих воспитанников по другим детским домам и приютам. Сеньку она велела отвезти в самый отдаленный и бедный детский дом сторожу Матвеичу. Тот обещал. Да, видно, по пьяному делу забыл, а, может, не хотел таскаться с пацаном на другой край света. И Сенька на Рождество остался один во всей нарышкинской усадьбе.
Он проснулся после одуряющего укола, полежал, глядя в потолок, потом провел руками по белой простыне, погладил ее и опустил пальцы в горшок под металлической кроватью. Но горшок был пуст. Тогда Сенька поднялся и, ежась от холода, совсем голый, стал напирать на дверь. Он всегда так делал, и ему удавалось открывать хлипкую задвижку, удерживающую дверь снаружи. И сейчас она поддалась, он вышел в длинный пустой коридор. В своем шкафчике достал одежду, натянул на голову черную вязаную шапку и пошел дальше бродить по дому. В актовом зале стояла не разобранная новогодняя елка. Сенька обошел вокруг нее, поискал на ней конфет и мандаринов , привязанных на ниточках. Не нашел. Заглянул в столовую, пошарил по кастрюлям. Супом даже не пахло, вся посуда, чисто вымытая, стояла по своим местам. Шкафы были пустые, даже сухой макаронины не завалялось. И Сенька побрел прочь из этого обезлюдевшего и голодного дома.
В саду сорвал с ветки примерзшую красную замороженную мельбу, сунул за пазуху, чтобы отогрелась. Он знал , куда ему идти. Напротив стояла почти завалившаяся изба бабки Ульяны. Летом за конфеты она заманивала детдомовцев копать ей огород под картошку. Сенька копал больше всех, и его бабка особо привечала. Увидев на пороге мальчишку, она бросила скоблить чугунок и спросила:
-Аль не уехал? С кем остался? Ваши-то все разлетелись…
-Меня в изоляторе забыли. Я суп у заведующей съел, она меня хворостиной отстегала, шапку отняла и в изолятор положила.
- А сюда теперь эскаваторы придут, траншею рыть будут. Дома, как в Америке построят.
-Ты откуда знаешь?
-Начальница Пятницкая говорила. Меня тоже отсюдова перевезти обещали. На новую квартиру. Там тепло, батареи. И вода прямо в дом течет сама.
-Как у нас?
-Ну да… Ты что же, у меня останешься или бродяжничать пойдешь? А, может, своих догонишь?
-Останусь у тебя. Мне есть охота. Дай чего-нибудь.
-Возьми на столе картошку вареную, в мундирах. А хлеба мало, автолавка больше не приезжает. Ты хлеб не трожь. Вечером каши желтой сварю. Как поешь, полезай в погреб, картошку перебери, надо на семена отобрать. Да капусты квашеной из кадушки достань, кислых щей наварю. Вот заботься теперича , сама еле жива, соседи уехали, кобеля своего беззубого на меня бросили, а тута нахлебник нашелся…Беда!
Стал Сенька жить у бабки Ульяны. Перебирал ей картошку в погребе, доставал квашеную капусту, мял кашу беззубому кобелю, таскал из сарая уголь и топил печку. Она строго ему приказывала следить за синими огоньками и не закрывать трубу до того, как они совсем исчезнут.
-Угорим не то!- боялась она.
А Сеньке было лень дожидаться последних синих огоньков в печке и он все норовил закрыть трубу пораньше, чтобы лечь спать. Но старуха зорко следила за порядком и, кряхтя, вставала и сама задвигала трубу, когда надо. Поэтому они ни разу не угорели.
У Ульяны Сенька рисовал остывшими углями из печки на больших листах бумаги, которые притащил из усадьбы. Оказалось, в шкафу у Ангелины Ивановны хранились рулоны ватмана, который она никогда не давала воспитанникам, а зачем-то припрятывала ото всех и берегла у себя. Сенька нашел это богатство, принес в бабкину избу и целыми днями рисовал то, о чем говорила Ульяна. А бормотала она с утра до вечера. То нужно ей было перейти через мост к Пятницкой начальнице, чтобы та переселила ее в новую квартиру. Но до моста она не могла дойти, и он был для нее непреодолимым препятствием. Сенька нарисовал ей мост, а на нем красивый автомобиль – как у американцев в кино, которое им показывали в усадьбе по телевизору. То Ульяна начинала говорить о весенних хлопотах, об огороде. И Сенька рисовал ей сад и яблони в розовом цвету. То она мечтала сходить по грибы, как в молодости, на дальние поляны. Сенька рисовал и эти дальние зеленые поляны с грибами и сказочными оленями с золотыми рогами. И поляны, и олени, и их рога были черного цвета. Но бабка видела их в цвете и узнавала родные места, дивилась красоте Сенькиных картин. Все чаще она вспоминала о каких-то сказочных голубых птицах, которые прилетали на эти поляны во времена ее молодости. «Вот бы еще разок на них взглянуть!»- мечтала бабка.
Однажды он нашел за печкой тряпку, в которую когда-то Ульяна завернула синьку для белья. И раскрасил ею нарисованных сказочных птиц с дальних Пятницких полян. Потом вырезал их и, пока бабка спала за теплой печкой, выбежал во двор и рассадил птиц на заборе. Ульяна встала, вышла во двор кур кормить, увидела на заборе голубых птиц и кинулась назад в избу. Схватила кочергу и огрела Сеньку по спине, крича:
-Ты зачем кур раскрасил? Они с перепугу теперь и нестись, видно, не будут! Вот я тебе…
Сенька спрятался от бабки на чердаке и до вечера не выходил, согреваясь в соломе, рядом с теплой трубой от печки. Но к вечеру он чего-то испугался. В доме было подозрительно тихо. Сенька спустился вниз, вошел в избу и увидел, что бабка лежит на кровати и тяжко стонет. Он подошел, потрогал морщинистый горячий лоб.
-Отвези меня к начальнице, в Пятницкое,- попросила Ульяна.- Я тебе лимонных конфет дам…
-Как я повезу?- спросил Сенька.- Машины-то нет.
-В корыте вези,- приказал бабка.- У нас всегда так в Пятницкое больных через мост возили, когда лошади были заняты. Ты здоровый. Довезешь…
Сенька пошел в сени за корытом. Вытащил его во двор, привязал старые вожжи к дырке для крюка. В доме бабка приказала ему кинуть в корыто старый тулуп и надеть изъеденные молью валенки, которые стояли под печкой. Он вывел обряженную в старинную праздничную плюшевую жакетку Ульяну и помог ей лечь в корыто. Для удобства подложил под спину перовую подушку в цветастой наволочке. И , перекинув вожжи через плечо, потащил корыто к мосту.
Везти старуху было совсем не трудно. Чугунная-то ванная Ангелины Ивановны была куда тяжелее. А это корыто скользило по тропинке, по наезженной на мосту колее и вовсе полетело, как лыжи с горы. Пройдя мост и миновав разрушенную Пятницкую церковь, Сенька втащил корыто со старухой в ельник и замер, окунувшись в зеленый сумрак старого таинственного леса. Будто наступил вечер. В глухой тишине вдруг раздались тяжкие стоны. Сенька посмотрел на старуху, но та молча дремала на цветастой подушке, утомившись подталкивать корыто руками в огромных рукавицах, чтобы мальчишке было легче и он не вздумал бросить ее посередине дороги.
Сенька прислушался и понял, что это стонут стволами старые огромные деревья, наклоняясь верхушками друг к другу, словно жалуясь. Он очнулся от минутного, напавшего на него забытья, и потащил корыто дальше.
В Пятницкую контору они приехали, когда на улице было еще светло и администрация была на месте.
-Смотри, Валентина Афанасьевна,- крикнула главе администрации молоденькая кассирша, выглянув в окно, - к нам цирк приехал!
-Какой цирк?- хмуро спросила Пятницкая начальница, не отрывая головы от своих бумаг.
-А ты сама погляди-ка. Вот умора! Бабку Ульяну к нам в карете привезли.
Валентина Афанасьевна выглянула в окно и покачала головой. Накинула на плечи такую же, как у Ангелины Ивановны, итальянскую дубленку и вышла во двор. Бабка Ульяна посмотрела на начальницу и сказала тихо и виновато:
-Вот, Афанасьевна, приехала я на новую квартиру. Нет ли у тебя лимонных конфет – мальчишке дать за работу.
-Ага, сейчас выдам, и лимонных конфет, и печатных пряников, и индийского чаю прямо от царя Гороха. Выдумают же!- недовольно ответила Валентина Афанасьевна и приказала девчатам из конторы выгружать старуху и вести ее в помещение вместе с мальчишкой.
Она даже и спрашивать не стала, откуда взялся Сенька. По одежде и черной вязаной шапке сразу признала детдомовского из усадьбы.
-Сбежал, что ли?- только и спросила она Сеньку.
-Нет, меня забыли. В изоляторе.
-Да ладно, забыли!- недовольно сказала глава Пятницкой администрации.- Буровить-то тебе… Там разберутся. Заходи, давай, сядь на стул и жди. Никуда не дергайся. А то в лесу где-нибудь замерзнешь. Или собаки порвут.
По телефону вызвали в администрацию «скорую» и участкового. Пока ждали, Ульяна жаловалась на свое тяжелое житье, опасаясь, как бы ее не отправили обратно и не лишили бы новой квартиры, которую обещали еще о прошлом годе.
-Соседи уехали, одна я осталась,- говорила она, сидя на втором стуле, который поставили рядом с Сенькиным.- Мне своего кобелька оставили. А на что он мне? Без зубов совсем, жрать не может, что мне ему, жевать, что ли прикажешь? А без жратвы подохнет. Вот и мучилась, толкла картошку ему, кашу желтую мяла. Он цепной, бросается, грызануть-то не может, а бросается, ну тебе волк. Потом малец вон этот прибился. Тоже забота. Ну сожрем мы всю картошку к пасхе, а потом что? Зубы на полку, и помирай от голодухи? А как заболеешь? Даже аспирину нет. И купить негде. А то вот еще повадились бандиты по деревне шастать. Как детдом уехал, покою не стало. Маньку снасильничали и сожгли, а потом сожрали. Тоже, как волки…
Валентина Афанасьевна подняла голову от своих бумаг и спросила настороженно:
-Какую такую Маньку снасильничали? Бродяжка , что ли, прибилась в деревню?
-Да какая там бродяжка, кто к нам жить придет! Козу мою Маньку поймали на огороде и… Жалко как. Живая ведь душа тоже… Остались мы без капли молока. А они ее потом пожарили на костре и съели под водку. Во как!
Начальница очумело смотрела на бабку, а у девчат в конторе запылали щеки. Они опустили головы и делали вид, что чем-то очень заняты.
За этими жалостливыми бабкиными разговорами никто и не заметил, как Сенька сполз со стула и потихоньку вышел в соседний кабинет, где никого на тот момент не было, потому что все собрались у начальницы и слушали Ульяну.
Наконец, приехали и «скорая», и участковый. Они стали загружать Ульяну в машину, позвали и Сеньку. Тот вышел, засунув руки в карманы коротенькой капроновой куртки, и пошел за участковым. Но только тот успел посадить его в свою машину, как вслед кинулась Валентина Афанасьевна, схватила участкового за рукав и потянула в контору, крича:
-Ты посмотри, что он у меня здесь наварганил, паршивец, все перепачкал, теперь снова ремонт прикажешь делать?
Участковый надел фуражку и, захлопнув дверцу машины, пошел за главой администрации в контору. Там, в кабинете, куда проник Сенька, во всю стену красовалась картина, написанная углем из бабкиной печки. В кабинет словно вошел лес из нарышкинской усадьбы, накрыв все дневными сумерками и терпким еловым запахом. А посередине дальней грибной поляны сидели врассыпную голубые сказочные птицы…
-Ну что теперь, прикажешь мне его оштрафовать?- уныло спросил участковый. И добавил.- Да не переживай, это же итальянские обои, клеенка, помоешь и покрасишь, будут, как новые. Все равно задарма достались…
Он махнул рукой и, оставив Валентину Афанасьевну расстраиваться дальше, пошел к машине. Садясь за руль, спросил хмуро у Сеньки:
-Ты что там намалевал-то в конторе?
-Красивое место,- ответил невозмутимо Сенька. – Сегодня видел в лесу.
-Мы куда сейчас, прямо на новую квартиру?- допытывалась тем временем у медсестры Ульяна.- Хоть бы одним глазком посмотреть…