Мамушка моя, как вы помните, была женщиной художественных наклонностей. Прежде всего Женщиной. Ну а потом уже наклонностей. Наклоняясь к мусорному ведру, перед торжественным выносом оного на помойку, она тщательно сличала цвет ведра с цветом своих ногтей. И если цвет не совпадал, то мусор выносил папа. Ведро обычно было зеленым. А Мамушка, как настоящий художник, тщательно игнорировала этот цвет в палитре своего маникюра.
Однажды папа подарил Мамушке красное мусорное ведро. Не думаю, что это был намек. Но папа две недели после этого ночевал на раскладушке. А мама все это время старательно красила ногти бежевой эмалью, а губы не красила вообще. Всем было страшно.
Когда мамины губы и ногти снова приобрели естественный для блондинок земляничный цвет, семья ощутила, что кризис миновал. Папа убрал раскладушку на антресоли и возобновил тщательное бритье перед сном. Мусорное ведро стало верным товарищем моих подростковых буден - можно было выйти выносить мусор и вернуться через три часа без ведра, но с хорошим настроением. А так же легким запахом пива и жвачки. После чего снова уйти. За ведром. И вернуться к полуночи. Опять без ведра, но зато с лохматым "Мама-это-Т-толллик-ик!"ом, который очень бережно держал меня за локоток и старался дышать ушами, возвращая блудную бледную дочь в лоно семьи. Прислонив меня к косяку, Толик, обыкновенно исчезал раньше, чем его успевали спросить, почему вчера он был выше ростом и блондином, а позавчера - испуганным пухлым брюнетом.
Утром, помятое и похмельное, возвращалось домой ведро. Его всегда сопровождал один и тот же толик, которого звали Димой. Дима выносил мусор к приезду мусороуборочной машины, по утрам. Вечерами он делал уроки. За это мы с ведром Диму открыто презирали.
- Что это за пацан - делает уроки, - фыркала внутренне я, отмечая, что голубые Димины глаза не лишены очаровательных черных ресниц.
- Что это за пацан - выносит мусор, - сплевывало ведро, в очередной раз лишенное возможности повидать мир большой свалки в компании брутальных отбросов.
Мы с моим другом-ведром четко знали, что должен делать реальный пацан. Он должен кататься на мопеде, рвать струны на гитаре и со слезой орать песни "Крематория"... Еще играть в карты, причем выигрывать у других реальных пацанов, но проигрывать мне. Пить он должен настоящие мужские напитки, а курить настоящие мужские сигареты. При этом пахнуть он дожен кедром и лимоном, а блевать - только в голубых мечтах. Что еще? А! В любой ситуации он дожен отзываться на Толика. Мне еще хотелось, чтобы толики иногда читали книги, но ведро возражало:
- Если они ударятся в литературу, то пострадают мопед, гитара и все остальное. Сначала книги читать будут, потом мусор выносить начнут, потом ногти красить...
- Ну, так уж и ногти, - пихала я ногой ведро и смеялась.
- Посуду начнет мыть, - продолжало бухтеть ведро из-под раковины.
- А почему бы и нет?
- Борщ варить, - ядовито цедило ведро.
- Погоди, ну я же иногда варю борщ. И это не мешает мне играть на гитаре песни "Крематория"!
- Ты слышала, как ты играешь? А то, на чем ты играешь - это гитара?! Вот и борщ у тебя - гавно! И вообще, каждый человек должен заниматься своим делом. А то не человек получается, а существительное среднего рода!
- Типа тебя, - подъелдыкнула я.
- Типа тебя, дура! - Ведро отвернулось и обиженно завоняло.
Однако на примирение времени не оставалось, пора было бежать в школу. Я бросила в школьную сумку все необходимое: ручку, общую для всех предметов тетрадь, колоду карт и пачку "Президента". Выскочила в подъезд и напоролась на Димку.
- Ты чего-то забыл у нас? Твой подъезд - там, - неискренне удивилась я.
- Тебя жду. Нам же в школу по дороге. Давай свою сумку, - Димка моргнул, и ураган, поднятый его ресницами снес мою крышу.
- Да брось, она же легкая, - ответила я, чтобы поддержать разговор.
- А ты че, учебники не носишь?
- А ты носишь? Я с тобой сегодня сяду.
- Але! Мы с тобой в разных классах учимся.
- А, ну да.
До самой школы мы молчали. Махнули друг другу на прощанье перед школьным порогом и расстались.
А после школы дома меня ждала гроза. Забытая в кармане куртки сигарета была обнаружена Мамушкой. Выглядела она странно. Я имею в виду Мамушку. На ней был халат. Внимание! В цветочек!!! Голова покрыта косынкой. А под косынкой - БИГУДИ!!! Дело, которым занималась Мамушка, тоже нельзя было назвать привычным. Мать моя женщина стояла посреди комнаты на вершине кучи грязной одежды и ее выворачивала. Одежду, я имею в виду.
- Ма, а чо это ты делаешь? - непринужденно попыталась я оживить разговор.
- Что это такое, я тебя спрашиваю?! - повторно вопрошала Мамушка, потрясая мятой полупустой сигаретой в пинцетном захвате.
- Не знаю. Ты про что? А, это! Это твоя сигарета.
- А что она делает в твоем кармане?
- А с каких пор ты шаришься по чужим карманам? - Мое дело было труба, и хамство в данном случае могло мягко увести разговор на обсуждение формы беседы с ее куда более опасного содержания.
- Ты как с матерью разговариваешь?! - проглотила наживку Мамушка. - Я тут целый день стираю, спины не разгибая, а она - пришла, хамит, в обуви...
Так вот что это было. Она стирала. Абзац! Я настолько привыкла, что стиральную машинку грязной одеждой утрамбовывал папа, что совершенно потеряла бдительность. Папа никогда не выворачивал вещи наизнанку. И не проверял карманы - стирал как есть: с сигаретами, зажигалками, ремнями, ключами и документами. И все были довольны. Особенно Мамушка, которая недавно переделывала паспорт. В паспортном столе ей ошибочно написали 1955 год рождения вместо 1954-го, поэтому папу от стирки не отстранили. А даже наоборот. Не ладно что-то в Датском королевстве, если за стирку принялась Мамушка...
- А это я, мам, в обуви прошла, чтобы мусор вынести! Ага!
- А мусор уже брат твой выносит.
- Спиногрыз?! - ахнула я.
От брата за все восемь лет его необоснованного существования помощи было как от пингвина икры. Уверена, сейчас он схватил ведро исключительно из соображений съебаться подальше, чтобы вернуться попозже. Надо было срочно что-то придумывать, дабы покинуть эту обитель скорби. Я стала скручивать ковровую дорожку в прихожей.
- Ма, я пойду дорожку выбью.
- Не надо. Я уже ее пропылесосила.
Все. Полный привет. Она рехнулась. Или... Точно. Вот оно! Вскрытый конверт на трюмо. Бабушка Клава приезжает.
Мать моей матери была суровым потомком кубанских казаков. Словарь ее преимущественно состоял из двух слов "нехай" и "итить".
"Нехай" - обозначало все хорошее, существованию чего крутобокая бабка не возражала. "Итить" - имело два значения. Глагол "идти" и все остальные части речи, включая "Итить вашу мать". Мы с братом бабушку очень любили. Потому что нас она любила беззаветно. Когда мы, ее внуки насчитывали несколько дней от роду и были мелкими, кривоногими и крикливыми, она, разглядев наше грядущее величие, царственно произносила над колыбелью: "НЕХАЙ!".
По поводу нашей матери у нее был сплошной "итить":
- Итить, мать, итить, того итить, шоб итить, перемать его мать.
В переводе это звучало бы так:
- Ты не женщина. Ты не мать. Разве баба допустит, чтобы мужик стирал, готовил, убирал. Он должен мужским делом заниматься. Свекрови на тебя нет! Тьфу!
Про свекровей бабушка знала чисто теоретически. Потому что с дедушкиной мамой знакома никогда не была. Но дочь свою мощная казачка воспитывала так, чтобы перед потенциальной свекровью не было стыдно. Мамушка выходила замуж с содроганием, но ее свекровь буквально носила невестку на руках, всячески баловала и не позволяла беременной мной Мамушке перенапрягаться. К сожалению, папина мама умерла через год после свадьбы сына. А сыну оставила в наследство привычку носить Мамушку на руках и исполнять ее желания. Благо, что желания у Мамушки были самые простые: чтобы в доме было чисто, вкусно и тихо. И чтобы все это совершалось без ее участия, а ей бы оставалось в благостной тишине только воспитывать детей, красить ногти и художественно писать картины маслом. Надо сказать, все это у нее прекрасно получалось, пока на горизонте тучным селезнем не начинала маячить бабушка Клава.
За неделю до визита родственницы весь дом переходил на осадное положение. Мамушка крутилась и хлопотала по дому вся в поту и чувстве вины. Плита сияла начищенной эмалью, в раковину невозможно было плюнуть, в сияющий унитаз было страшно писать, не говоря о большем, а на замученую мать семейства было больно смотреть - так она блистала женской добродетелью. Только папа становился хмур, угрюм и с каждым днем все более небрит. Вместо того, чтобы вечерами торопиться домой готовить ужин, он дольше обычного задерживался на работе и приходил с сильным запахом настоящего мужского напитка. Встречая зятя в таком мужественном виде, бабушка Клава отчего-то расстраивалась и спешно отбывала. На следующий день после капитуляции казачества все моментально возвращалось в норму, включая накипь на стенках чайника и паутину в углу туалета.
Судя по всему, нас ждала очередная серия Ералаша под названием "Бабушка в выходной". Не успела я додумать эту мысль, как в дверь позвонили. Я была уже разута и пыталась скрыться от разговора о вреде курения. В холодильнике.
- Котя, там к тебе. Толик! - крикнула мама.
Я выкатилась из холодильника с торчащей в зубах сосиской. На пороге топтался Димка. От него несло паленым гондоном.
- От тебя несет паленым гондоном, - сказала я Димке.
- Дай мне ведро воды, - просипел сосед с одышкой.
- Маловато будет, чтоб отмыться, - хохотнула я.
- Себе тоже ведро бери. Побежали, там твой малой на мусорке ведро поджог.
- Мам, я сейчас вернусь! Я сливу в палисаднике полить, - крикнула я на бегу, натягивая куртку .
Пожар был потушен, баллончик из-под дихлофоса, который Спиногрыз нагревал в пламени костра взорваться не успел.
- Какая слива зимой, Котька, - устало произнес Димка.
- Ща будет слива. Спиногрыз, подставляй нос!
- Я все маме расскажу, - на всякий случай произнес брат.
- Все?!
Мамушка встречала Спиногрыза неласково. "Все" ей уже рассказали соседи. Грозовая туча, копившая разряды грома и молний по поводу содержимого моих карманов, разверзлась над головой несчастного ребенка. Мне было жаль его, но стоило подумать и о спасении собственной шкуры. Под шумок я вытащила из комнаты сумку, в которой еще оставалось полпачки сигарет.
- Ма,я ушла делать уроки. С Толи... С Димкой!
- К пяти вернись! Бабушка приедет!
На улице я завела Димку за угол, достала пачку сигарет и пожалела, что она не полная. Я мастерски умею щелчком выбивать сигареты из ровного ряда в коробке. Можно было произвести эффект... Димка с ужасом в глазах, исполненных ресниц, таращился на пачку:
- Ты что - куришь?!
- А ты что - еще нет?! - с еще большим ужасом возопила я, вспоминая слова усопшего ведра про маникюр. - А я хотела тебе пачку отдать. У меня дома тотальный обыск. И меня убьют, если это найдут, - пролепетала я. - А теперь выкинуть придется. Целых десять штук! - мой голос стал совсем жалким, ибо Димка удалялся от меня, превращаясь в точку. И хотя физически он еще никуда не ушел, свет в его глазах погас и ресницы каждым своим взмахом выражали "ИТИТЬ!"