(Новорусская проба пера)
Возле стольного града, на Рублёвке, за одним из высоченных каменных заборов уютно устроился терем-теремок. Вокруг-то что? Рай земной: сплошное благоухание, птички разноголосо распеваются; бабочки в нарядном одеянии летают, собирая нектар, с цветка на цветок; ветер, вольно прогуливаясь, ласково треплет верхушки деревьев; филин в сосновом бору зычно гукает; дятел упрямо стучит по сосне, выискивая лакомства; кукушка назойливо определяет чей-то век.
В беседке, инкрустированной под старину (с улицы не видать, но я-то точно знаю), двое мужей державных сидят на дубовых лавчонках. Чаи ароматные распивают да икорочкой закусывают. И, понятное дело, рассусоливают о разном прочем, так сказать, а если поточнее – о судьбах державных судят-рядят.
Рассусоливая так-то вот, нет-нет да и коснутся главного, наболевшего, того, что камнем лежит у них на сердце, нестерпимо тяжким грузом, грузом, не оставляющим в покое ни ясным днем, ни темной ночью. Беда, короче, - да и только.
Рассусоливающие – из благородных. Вся Россия о них наслышана. Да что там Россия – весь мир в восхищении. Тот, что справа от стола, - гвардейскими усищами славится, от одного их вида особы женского пола падают в обморок; он – из прекрасной династической семьи, корнями (по его словам) уходящей в глубину веков; прекрасным образованием и воспитанием обязан отцу, который знаменит тем, что трем вождям советским гимны сочинял. Вот две строчки одного из гимнов:
«Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил».
Или вот строки из другого гимна:
«Партия Ленина – сила народная –
Нас от победы к победе ведет!»
Великолепнейшим златоустом, короче, был его отец. Сын? Ни на йоту не уступает. Ник (так ласково именуется он в узком кругу) начинал с киноактера, чуть позднее - занялся режиссурой, а ныне к тому же и общественный деятель, а еще числит себя лучшим другом Великого Правителя Государства Российского.
Тот, что слева от стола, - грузин, по фамилии Старателли, а по имени – Зугдид (земляки-горцы ласково называют – Зуд) скрытен и о нем мало что известно. Одно точно – из древнейшего княжеского рода, в котором одно имя (с его слов) вписано в века – царица Тамара. Пышными усами Бог его не наделил. Да и личиком не вышел, статностью – тоже. Однако проныра, каких еще надо поискать. Сначала заставил всю державную столицу рукотворными идолами, от вида которых суеверные москвички начинают дрожать и истерично визжать (скульптор он с именем), а потом и за мир взялся. Днями расчетливых и предприимчивых американцев завел в тупик, привезя им в дар один из своих шедевров. Янки взглянули, расстроившись, всплакнули, но дар приняли, вспомнив русскую пословицу: дарёному коню в зубы не смотрят. После коверкали долго головы, куда пристроить русско-грузинского идола, где то место, где бы дара впечатлительные и нервные американцы не слишком пугались по ночам. Нашли, в углу маленького и заброшенного парка. Но полностью спрятать не удалось: идол велик и голова оказалась над вековыми деревьями. Говорят, что окрестные жители готовят петицию, подписи собирают, просят, чтобы означенную башку чем-нибудь прикрыли; дети, пишут они, от этакой-то жути не могут по ночам заснуть. Что Ник, что Зуд – ум, честь и совесть нации. И этим сильно гордятся. Пардон, отклонился я от сути.
Рассусоливая и попивая, поименованные державные мужи нет-нет, да и коснутся самого главного, самого больного в их жизни.
- М-да, - говорит державный режиссер державному скульптору и глубокомысленно качает умной головой, - не дело, - говорит, - сие не дело. Он, - говорит, - уйдет, а мы? Что, - спрашивает, - делать-то без Него будем? Как, - спрашивает, - жить-то нам, горемычным? Помрем, - державный режиссер истово троекратно крестится, - ей-Богу, помрем! Коньки в сторону откинем!
- Тьфу на тебя, да, - ответствует с сильным кавказским акцентом державный скульптор и также осеняет себя крестным знамением. Типун, - говорит, - на твой поганый язык, да. Зачем, - спрашивает, - умрем, да? Мы, - говорит, - пить будем, петь будем и плясать будем, да… Ты, - говорит, - свои шедевральные фильмы снимать будешь!..
Державный кинорежиссер прерывает кавказца.
- А ты, - с ядовитой ухмылочкой в усах говорит, - своих каменных дьяволов расставлять по стране будешь.
От такой порции подпущенного яда державный скульптор ужасно обиделся и схватился, как велит кавказский обычай, за кинжал.
- Зарежу, да! Мы, - говорит, - народ горячий. С нами, - говорит, - не надо так шутить.
Державный режиссер хлопает по спине державного скульптора.
- Ну, - говорит, - извини. Ты, - говорит, - как погляжу, с юмором не вась-вась.
- На Кавказе, да, юмор хорошо понимают, - говорит и его черны очи перестают выбрасывать пламень.
Державные мужи, сделав по паре глотков, мирятся и все также озабоченно продолжают рассусоливать.
- Без Него жизнь, - говорит державный режиссер, и перст простирает вверх, - не имеет для нас никакого смысла.
- Согласен, дорогой, - ответно говорит державный скульптор. Что, - говорит, - жизнь без вождя, да… Так… прозябание. Плохая, да, жизнь.
- Надо, - державный режиссер гнет всё свою линию, - дело делать, а не слюнявиться.
- Я против, да? Я, - говорит державный скульптор, - хоть сейчас… Не знаю, - говорит, - с чего начать.
- С петиции, - подсказывает тут же державный режиссер. – Посидим и сочиним.
- Письмо, да? Ему, да? – и теперь уже державный скульптор простирает свой заскорузлый перст вверх. – Попросим, да? Станем умолять, да, чтобы остался еще на один срок, а потом еще и еще?
Державный режиссер кивнул. Придвинул поближе стопку бумаг, достал роскошную ручку, подаренную ему Правителем, лучшим другом, значит, и коряво вывел первое слово: «Дорогой…» Державный скульптор, увидев начальное слово, взбеленился.
- Стоп-стоп-стоп! Не годится «дорогой»… Пиши так: о, Лучезарный ты наш!
Державный режиссер, высунув язык, усердно зачеркивает прежде написанное и выписывает: «О, Лучезарный ты наш! = и продолжает. - Мы, рабы твои и вечные слуги твои…»
Державный скульптор вновь проявляет недовольство.
- Нет, не так, - говорит. - Надо, - говорит, - вот как: мы, а также шестьдесят пять тысяч наших послушников и Твоих, о, Великий из Великих, подданных… Понял, да? – державный режиссер кивает. – Ну, - говорит, - так и пиши!
Державный режиссер скрипит по бумаге: «Мы, а также шестьдесят пять тысяч наших послушников и Твоих, о, Великий из Великих, по-рабски преданных Тебе, просим…
Державный скульптор советует:
- Добавь: слезно умоляем.
Державный режиссер продолжает: «… слезно умоляем остаться на троне еще на один срок…»
Державный скульптор опять прерывает сей творческий труд.
- Э, - говорит, - зачем так, да? Надо, - говорит, - по-другому, - он выдергивает из-под носа державного режиссера листы бумаги. – Не умеешь, - говорит, - писать на Высочайшее Имя – не берись.
Державный режиссер оправдывается:
- Когда-то, - тяжело вздыхает, вспоминая минувшее, - ничего получалось. Отвык, видать. Подрастерял, - говорит, - бесценный опыт.
Державный скульптор в ответ хихикает.
- Вы, русские, - говорит, - ничегошеньки-то не умеете.
- Но-но! – теперь уже державный режиссер начинает серчать. – Не трожь русских! Не замай! Мы, - говорит, - народ аховый. Мы, - говорит, - можем и по мордасам съездить. Нам, - говорит, - харю всякому начистить, что два пальца обоссать.
Державный скульптор не испужался, нет, однако, как интеллигентный человек, Зуд посчитал своим долгом также извиниться и объясниться.
- Я, - говорит, - как и ты недавно, пошутил. Ты же, как и я недавно, - говорит, - юмора не понял. Впрочем, - говорит, - вернемся к делу архиважному,- Зуд вооружился ручкой и не удержался от назидательности. – Гляди, как надо сочинять прошения на высочайшее Имя.
И державный скульптор шустренько побежал по листу бумаги, оставляя за собой каракульки: «…кланяемся Тебе и слёзно молим на коленях остаться на небосводе российском вечно незаходящим за горизонт небесным Светилом, ибо мы без Тебя, Несравненный, песчинки в безбрежном песчаном океане, тля мелкая, а посему веди нас дальше по ярко Тобой, Мудрейший, освещенному широкому и гладкому пути в сказочное Будущее, которое Ты, Светлейший, видишь, а мы – нет, но, благодаря интуиции, мы, все шестьдесят пять тысяч деятелей искусства и культуры, сильно чувствуем, верим, надеемся, что приведешь нас, несомненно, в область прекрасного, чистого и совершенно непорочного. Ты нас вел туда, ведешь туда и еще сто лет будешь вести…»
Державный скульптор задумался и на минуту перестал строчить, а державный кинорежиссер, тем временем, зырк да зырк по бумажному листку, испещренному каракульками.
- Лихо, - говорит, - у тебя выходит… Ода, - говорит, - прямо-таки, натурально ода… Как у старика Державина.
Державный скульптор почесал затылок.
- Державин, да? Кто такой? Почему не знаю? Сын гор, да?
Державный режиссер на минуту засомневался, а после твердо ответил:
- Нет, - говорит, - Гаврила Романыч – из наших, рассейских. При дворе государыни Екатерины Великой служил… Будто бы, мастак был оды всякие сочинять. И так у него всё гладко выходило, вот, как у тебя сейчас. Екатерина, говорят, читая, уливалась слезами… От чувств.
- Хе-хе! – коротко хохотнул державный скульптор в ответ. – В жилах Державина явно текла наша кровь, кровь кавказцев. Только мы, - говорит, - знаем подходы к Великим. И сейчас, будь уверен, наш Правитель, читая сию петицию, прослезится. Могу биться об заклад.
Державный режиссер биться об заклад не стал, но выступил с другим предложением.
- Давай, - говорит, - за талант глотнем по чуть-чуть, а?
И они, действительно, глотнули по чуть-чуть, а после чего державный скульптор вернулся к своему нынешнему творчеству. Из-под пера прямо полилось рекой: «Не уходи, о, Спаситель наш! Без тебя погибнем все мы, а что мы – Держава, которую Ты, Мудрейший, столь кропотливо выстраивал, - рухнет, обратится во прах. Брось! Не терзайся сомнениями! Не слушай тех, которые тычутся в параграфы главного державного закона и ноют о том, что, мол, нельзя, не полагается трех и более сроков. Плюнь хорошенько и пяточкой своей великолепной, пяточкой разотри тот закон. Только моргни и рабы твои верные другой закон сочинят, в сто раз лучше прежнего, по которому станешь нами править вечно – на счастье себе и на радость своим поданным. Мы же станем глядеть на Тебя, как на Красно Солнышко, и молиться денно и нощно. Смилуйся над нами, Заступник и Покровитель ты наш! Прислушайся к мольбам нашим! Высуши слёзы народные! А мы ответно будем в честь Твою гимны сочинять, баллады писать, кина снимать, памятники гранитные вырубать, чтобы Имя твое навечно вписать в историю государства Российского.
Бьем челом, уповая на великую мудрость Твою и глубокое разумение Твоё, о, Несравненный ты наш!
От имени и по поручению всех творцов российских…»
Перечитав вслух петицию, державные мужи, обнявшись и троекратно облобызавшись, не имея более сил сдерживать чувства, пустили в три ручья слезу. Чтобы хоть чуть-чуть унять эмоции, оба еще раз клюкнули по чуть-чуть, разумеется, чайку грузинского. Тут, как из-под земли, их клерки объявились. Они, с помощью современных средств оргтехники, размножили петицию, которую державные мужи, не читая, подписали и отнесли: один экземпляр в главную канцелярию Верховного Правителя, другой экземпляр – в главную державную газету, третий экземпляр сдали на хранение в главный музей, как ценнейший экспонат современной эпохи.
Вот и всё. Песенка спета. И даже точка в конце жирная поставлена.
P. S. Специально или так, случайно, но петицию главная державная газета опубликовала в аккурат после того, как Верховный Правитель, вождь и учитель, милостиво согласился единолично возглавить предвыборный список правящей партии, не оставив, таким образом, никаких шансов на победу всем другим участникам предвыборного марафона, в том числе и своим еще совсем недавним любимцам, то есть «Справедливым», от чего еще один друг Верховного Правителя и к тому же земеля, лидер «Справедливых» впал в тяжкое уныние, в коем и пребывает по сию пору.
ЕКАТЕРИНБУРГ, ноябрь 2007.