Посмотри на закат верный, посмотри на огонь пылающий. Он никогда не изменится. Он идет за тобой.
Но с другого ракурса, другим видом, сумраком небо нарекается. Пеленой замыкает объятия смог парящий. За ростом пределов и граней видимым ужасом открывается мир. А время теряется, но не в миге блаженном, а в суровом сладострастии низшем. От холодного зрелища хочется слепым обернуться, не зреть на покров высочайшего. Не учуять той силы, что пылала, когда на холм карабкался. Храбрость ушла в безумие, подлость тлеет около. Гул пронзительный душу пожирает, мир, осветленный, без света представился. Бег быстротечный, скорый и мудрый, и труба в небеса, чтобы коварство и мнимость выплеснуть. Здесь она, ей не станется. И каким бы ободом красные лампы сочувствия к ней не подступались, не изменит она своей формы. Мне противно дышать открытой насущностью, я не знал, что меня мракобесие встретит.
Урбанистическая мелодия разрывает все мысли о былом, о верном и родном. А мне так хотелось выбраться, покинуть яму. Но, оставив ищущий рассудок, родимый дом позади остался. Не последний я и не первый, и сейчас их много рядом, в этом чистилище. Каждый сам по себе, как искал, каждый волен в просторе, как надеялся. На холме странной ратью уже лишь тени наши остаются. Кому-то земля к коленям, а погибающим встать!
Тут свободно, пусть серо, и безмолвно, и людно. К каждому мир правдивый и верный кланяется. Но ни разу он не будет похожий с другим. Из ямы к пугливой пустоте, наверх, вовне. А серые трубы и смог, и земля, здесь только мир придуманный нами. Пустот не терпели, да и в воле сдаться не смогли. Воплощением мысли все же удобней управлять. Но не мне из дому уходить, не мне постигать неведанное. Если легче им - пусть останутся, здесь никто никого не упрашивает. Пусть и раны не излечить, и вкус власти, настолько опасный, я буду познавшим. Не заманит свобода жителя ямы, не управится с рода силищей. Я вовек не забуду свою благодать и не вернусь на землю уже прежним. Но незачем будет держать тех, еще оставшихся с желанием вырваться, взобраться на холм. Искалеченный надеждой и примкнувший к своей же свободе, я покидаю вас, те, кто уже (пусть и не хочется верить) не вернется.
Но я оставил в яме одно, что в пустоту и свободу не берется. Что может с оскалом о душу биться и усладой к безумству ринутся. Где весь я, и ничто не заменит личины истинной. И не посмеешь, свобода, тешится.
Всё тем же путем, но уже с кувырками и криком, в болотную грязь, что броней на холме защищала. В родимую яму, к сердцу еще не забытому.