В ее подростковой фигуре было что-то хищно-вызывающее, что возбуждало не изяществом, округлостью и свежестью форм, а как-то бесцеремонно вторгалось в мое подсознание, взбаламучивая дремавшие в нем животно-сладострастные инстинкты самца и насильника. Соблазнительная, умышленная, показная раскрепощенность в таком невинно-юном создании, в сочетании с детской наивностью выражения лица, яркими губами, складывавшимися в наглую и самоуверенную усмешку, и кокетливым взглядом, рассчитанным на то, чтобы вызвать не симпатию, а глухую, яростную эрекцию, - всё это производило сильное, болезненно-изломанное впечатление, в котором мне трудно было дать себе отчет. Она завораживала не своей роковой красотой, а удивительным сочетанием парадоксов. Когда я смотрел на нее, в моей голове невольно возникали смутные воспоминания далекого прошлого, которого никогда не было. В этом прошлом было тревожно, мрачно и жестоко, то, что там происходило, завершалось сладостно-трагической развязкой, обжигавшей мрачным холодом наслаждения, радостью отчаяния, болью и насилием. Эти чудовищные, завораживающие образы проносились в моей голове в какую-то долю секунды, оставляя в душе кровоточащие язвы и впечатывая в мозг трепетный, шокирующий и безрассудный образ. Она одновременно пленяла и отталкивала, я уже заранее ненавидел и любил ее без памяти, - любил странной, злобной любовью. Она видела, что я люблю ее, и люблю именно такой неправильной, параноидальной любовью, и поэтому смотрела на меня с самодовольным презрением. Она уже ни во что меня не ставила, потому что я решился смотреть на нее не жадно-похотливым взглядом возбужденного самца, ищущего свеженькой девчачьей плоти, а взглядом неопытного влюбленного дурачка, выдающего свои нежно-глупые чувства каждым смущенным взором, неловким жестом, случайно обронённым словом. Но хоть это и было искусным притворством с моей стороны, я уже всецело был порабощен ею. Она гордилась своей властью, хотя и презирала меня, считая полным ничтожеством, и презирала свое могущество, раздавившее такое недостойное и скучное существо, как я, и презирала, наконец, всех снующих кругом алчущих самцов и притворно-скромных малолетних конкуренток в коротких юбочках и с бантами в волосах, с преждевременно очертившейся сексуальностью и болезненной мнительностью. Она презирала и саму себя, и оттого в ней так сильно развились садомазохистские наклонности. Когда на вечеринке ее начали спаивать, никто не увидел в ней жертву. Когда её, полуживую, в порванных колготках, с растрепанными волосами, в закрытой и душной спальне имело пятеро неуклюжих пацанов, она рыдала сквозь сон и упивалась собственными слезами, как божественно-вкусным отравленным нектаром, и разгорячала страдальческими стонами вонзившуюся между ног, втеснившуюся ей в рот теплую пульсирующую боль. А на следующее утро на ее бледном лице теплилась грустная, тихая улыбка. Темно обрисовывались круги под ее глазами. Она как будто изменилась навсегда и в то же время как будто с рождения была такой. Жуткое и возбуждающее впечатление. А я, - я упивался её презрением и жаждал, чтобы она, униженная всеми и сама собой, унизила меня еще хлестче, еще более яростно, омерзительно и подло. Что было потом? Потом вечерний внезапный дождь барабанил в сумерках по крыше, ветви с печальным шорохом скреблись в грязные оконные стекла, а внутри, в тишине, в полумраке заброшенного дома, скованные преступлением, угасали последние отблески невнятного страха и убийственного наслаждения…
…Я изнасиловал ее, сопротивлявшуюся и негодующую, сладкую и опасную, как карамельная конфетка с начинкой из яда. Закравшись в сырой, грязный угол, она всхлипывает, строя из себя невинную, поруганную жертву, - а синие прелестные глазки блестят торжеством. Мразь!.. А ведь она сама разожгла во мне похоть, воспламенила во мне вожделение, которое уже нельзя было побороть, - и оттолкнула в последний момент, с возмущением, ненавистью, как будто у неё и в мыслях ничего подобного не было. И всё это для того, чтобы я её изнасиловал, а она насладилась – сперва болью от моих свирепых рук, потом оргазмом, а напоследок моим истеричным ужасом, когда туман рассеялся и я осознал, какую ужасную ошибку совершил, осознал, что попался в ловко расставленную западню. Но самое большое наслаждение у неё только впереди – это донести на меня и превратить мою жизнь в Ад. И только мою жизнь. Любому другому это насилие сошло бы с рук, как сходило уже тысячу раз, но только не мне. Потому что она меня презирает. Презирает за то, что я один в неё влюбился, в то время как остальные вытирали об неё ноги. Завтра моя жизнь превратится в кошмар.