СТУДЕНТЫ
Эта повесть начата весной 1998 года на лекции по этно-лингвистике, которую вела Л.Л.Фёдорова. Поначалу кое-какие идеи мне давала моя однокурсница и подруга Ксюша Куличенко, но большая часть всё-таки придумана мной, а кое-что взято из жизни. Писалось это и на лекциях, и на семинарах, и дома по ночам.
Закончено в октябре 1998 года на лекции по истории мировой культуры, которую вёл В.Г.Безрогов.
Посвящается Ксюше Куличенко и Оле Высоколян.
Девушка с гордостью и беспокойством оглядывала огромные стены и колонны Университета. Сегодня у неё был первый учебный день. Величественно смотрели на неё колонны, украшенные ордерами в духе соцреализма сталинских времён. Тяжёлая дубовая дверь казалась неприступной.
Оля - так звали девушку - потянула за ручку. Дверь открылась. Гордо смотря вперёд, Оля вошла в холл, минуя стоявших с двух сторон охранников. Она уже была здесь, когда сдавала вступительные экзамены, но только теперь смогла разглядеть внутреннюю часть этого корпуса, построенного по проекту какого-то ранее известного, а теперь почти забытого архитектора; на одном из корпусов есть мемориальная доска, говорящая об авторе этих зданий. Осмотрев одну часть холла, она прошла в другую, отделявшуюся от первой маленькой лестницей в две ступеньки.
Оля переписала расписание, запомнила нужную ей аудиторию, и пошла дальше. Её поразили ширина и богатство лестниц, обилие коридоров и проходов. Поднявшись, наконец, на нужный этаж и найдя аудиторию, она увидела около неё нескольких человек.
-Простите,- сказала она,- вы не из..? - она назвала группу и курс.
-Да, оттуда. А ты тоже в нашей группе? - спросил её в свою очередь высокий красивый парень, которому Оля едва была по плечо.
-Да, я с вами. А скажите,- обратилась она уже к этому парню,- сегодня много занятий?
-Две пары. Ты знаешь, внизу есть расписание, я могу тебе показать.
-Спасибо,- ответила она. - Я уже видела и переписала.
В это время пришёл преподаватель.
-Здравствуйте,- сказал он весело. - Что это вы тут такие бедные сидите? Насколько я понимаю во вспомогательных дисциплинах, вы первокурсники. Это хорошо!
После занятий Оля и тот парень шли к метро вместе.
-Я думаю, нам надо познакомиться,- сказал он. - Меня зовут Серёжа.
-А меня - Оля.
-Сколько тебе лет-то? - спросил он, оглядывая её низкорослую и тонкую фигуру.
-Вообще-то семнадцать,- сказала она,- но я всё-таки… как бы… девушка…
-А…- понял он Олин намёк,- ну извини. Но, я надеюсь, это не помешает нам дружить с тобой?
-Дружить? Не помешает.
Итак, дружить они начали. И, по-видимому, не только. Ходили обычно вместе - и по Университету, и до метро, и до её дома. И вот, шли они однажды по длинным тёмным коридорам и увидели весело говорящих девушек и парня с гитарой, который, судя по жестам, давал какие-то указания. Компания прошла мимо Оли и Серёжи и скрылась за углом.
-Ты не знаешь, кто это? - спросила Оля.
-А, это наш великий человек местного значения. Он сейчас какой-то свой театр организовывает.
-А ты его откуда знаешь?
-По нашему театру официальному - он ещё и там.
-А остальные кто?
-Наверное, его труппа. Ну, вот эта - в очках и с магнитофоном - тоже из театра.
Вдруг этот парень опять выбежал из-за угла и пошёл по коридору. Встретившись там ещё с одной девушкой, он спросил её:
-Маша, когда Гончар обещала прийти?
-Не знаю, она ничего не говорила,- ответила та.
Постояв ещё секунду, они опять ушли к своей компании.
-Он, значит, на гитаре играет,- сказала Оля.
-Да, играет, ну и что с того? - ответил Серёжа. - Я тоже играю.
-Да? А приди как-нибудь с гитарой в Университет, поиграй.
-Ладно.
Через несколько дней Оля, войдя в Университет, увидела Серёжу с гитарой, как говорится, в кольце прелестных дев. На ногу ногу запрокинув, он пел, и некоторые ему подпевали:
Ходит дурачок по лесу,
Ищет дурачок глупей себя…
После окончания этой длинной баллады Оля, подошедшая к компании, спросила:
-А чья это песня?
-Ну как чья? Его же,- ответил Серёжа. - его же, скажем так,- второй раз он не превратил «г» в «в».
-Ну чья?
-Егора Летова,- ответил кто-то из компании.
-А,- ответила Оля,- слышала.
-Дай-ка мне,- сказала другая девушка, в которой Оля узнала одну из труппы того парня, которого они однажды встретили; ту, которую Серёжа назвал «в очках и с магнитофоном». Она взяла гитару и запела:
На чёрный день усталый танец
Пьяных глаз, дырявых рук…
-А это тоже его? - спросила опять Оля.
-Да, вроде,- ответил Серёжа. - Кого-то из них, по крайней мере.
-Янки,- ответила певшая. - Была такая Яна Дягилева, её все просто Янкой называли.
-Да, кстати, не представил я вас. Оля,- сказал Серёжа, а потом и ей всех представил.
Через какое-то время Оля обратилась к той девушке, которая пела Янкину песню про чёрный день:
-А что у вас там такое организовывается?
-Где? - не поняла девушка - назовём её Мариной.
-А вот, говорят, какой-то новый неофициальный театр, что ли?
-А… Да. Это у нас парень один, он хочет сам режиссёром быть, ну и занялся. Но он у нас человек суеверный и пока дело не сделает, о нём рассказывать не будет. Да и я тоже.
-А как бы к вам попасть?
-Ну ещё не хватало! - оборвал Серёжа.
-Это почему же? - удивилась Оля. - Почему ты мне запрещаешь делать то, что я хочу?
-Ну как попасть… - сказала Марина. - Я могу тебя ввести туда. А ещё лучше - приходи на днях в Центральную аудиторию - мы там показывать будем - там и поговорим. Сейчас у нас всё равно места все заняты.
-Хорошо, я обязательно приду.
Когда Оля и Серёжа после занятий вышли на улицу, Серёжа спросил:
-Ну что тебе там делать, у этого парня? У нас с тобой так хорошо всё идёт…
-А причём тут мы? Я, может, актрисой буду, как Полина Медведева.
-А это кто такая?
-Актриса из МХАТа. Или как Полицеймако.
-А эта - тоже из МХАТа?
-Нет, что ты - она с Таганки,- Оля была страстной театралкой и хорошо знала театральную жизнь Москвы.
-Всех-то ты актрис знаешь! А как же мы с тобой?
-А что мы с тобой?
-Ну… если мы поженимся… вдруг… ты ведь должна будешь дом вести.
-Во-первых, мы вряд ли поженимся. А во-вторых… а во-вторых - что же ты делать будешь? Детьми заниматься? Деньги приносить? Или, может, лежать на диване и муравьёв считать?
-Мужчина - глава семьи, а женщина - хозяйка дома,- патетически произнёс Серёжа.
-А что ты под этим подразумеваешь? - спросила его Оля. - И вообще, как ты эту вряд ли возможную нашу жизнь представляешь?
От ответа на первый вопрос он уклонился, а про второй стал расписывать жизнь тех, кто называется словом, образованным от слова «место» и о ком в своё время писал Зощенко:
-Ну… Я буду работать, ты - дом вести, накупим разных мелкий и крупных вещей, будем копить деньги, потом покупать что-нибудьдорогое. Будет у нас дом большой и главное - «полная чаша» - всего много. Дети будут… ковры… люстры… хрусталь…
Во время этого монолога, который был намного длиннее, Серёжа уподобился не кому иному как Мише Бальзаминову из известной пьесы, сыгранному в кино Георгием Вициным. Оле показалось, что Серёжа уже голосом Вицина говорит: «Эх, кабы я был царь…» Ей было неприятно слушать этот монолог от того, кто ей нравился, и она его прервала:
-Ладно, пойдём.
-А меня ты не бросай,- сказал он.
-А причём тут ты? Меня удивляет, что ты с твоими музыкальными пристрастиями - такой.
-А какие у меня музыкальные пристрастия?
-Ну Летов, Янка…
-А что? Мне и «Ляпис Трубецкой» нравится, и Шуфутинский. Одно другому не мешает.
Оля не нашла, что ответить, и промолчала. Когда они прощались, Серёжа сказал:
-Кстати, забыл сказать. У моего брата день рождения на днях, я тебя приглашаю.
-А почему ты? День рождения-то у него.
-Ну… и он, и я.
На дне рождения Серёжиного брата собралось много народу. Все ели, пили, кто-то пел, в магнитофоне тоже пели: Летов и «Ляпис Трубецкой», Янка и «Мумий-Тролль», Высоцкий и «Ногу свело!». Кто-то поставил кассету с песней, как он сказал, «молодого какого-то певца». Под почти Башлачёвский бой гитары незнакомый голос запел про то, что «жил на свете певец, мы могли бы сказать, что он бард», про то, как этот певец пел в ресторане,
«пел и громко и тихо о том, что волнует его.
Он подумал, что тут поднялся на эстрадный Парнас,
Но увидел, как пьяные рядом пели: «Эх, раз, ещё раз,
И тут понял, что им наплевать на него самого
И на то, что он пел…»
Исповедь молодого барда мало кто слушал. После песни Серёжа обратился к Оле:
-Я не согласен со словами этой песни. Когда человек «отрывается», отдыхает, ест, пьёт, и если кто-то поёт в это время - ничего плохого в этом нет.
-Это хорошо для эстрадных певцов,- заспорила Оля,- под них ты можешь, как ты говоришь, «отрываться», а авторскую песню надо слушать и быть вместе с автором. Хотя бы мысленно. В авторской песне будет вот так, как здесь:
«А потом он решил, что будет жить так, как хотел -
Пусть квартирник, где три человека, чем бар, где полста,
Но чтоб было присутствие и отрешенье от дел,
Чем закуска во рту, литр в мозгах, а в душе пустота».
…Когда выпито было много, Серёжа вдруг неожиданно обнял Олю и придвинулся к ней почти вплотную.
-Ты что?! - сказала она.
-Ну как что, как что? - шептал он ей. - Ты же моя, я хочу, чтобы ты была моей полностью.
-Я твоя? Ничего подобного. Я не твоя. Если хочешь, чтобы мы с тобой гуляли дальше, не делай этого.
-Ну почему же?
-Потому,- ответила она твёрдо. Он налил ей ещё.
-За тебя.
-Ладно,- Оля выпила, и он опять приблизился к ней.
Тут Оля оттолкнула его. В гневе она подняла на него глаза, встала во весь свой небольшой рост, выбежала из-за стола и побежала ко входной двери.
-Что с тобой? - остановил её Серёжин брат.
-Ничего. Выпусти меня. До свидания.
Он открыл ей дверь, и Оля выбежала из этой квартиры. Она бежала по ночной улице под дождём, не видя ни редких машин, ни ещё более редких прохожих.
Разговор наутро был тяжёлым для обоих. В конце концов добрая Оля всё же сказала:
-Ну ладно, прощу тебя - уж больно ты мне нравишься.
Через некоторое время Серёжа говорил однокурсникам:
-Всё нормально. Если бы, говорит, не твоя красота и если бы ты мне не нравился, говорит, не простила бы.
-Простила? - переспросил кто-то. - Нужно тебе её прощение?
-Нужно,- ответил Серёжа. - Я ведь люблю её.
Однажды Оля повстречала Марину Волчек - ту, которая пела песни Янки Дягилевой. Марина её сразу узнала.
-О, привет, Оля,- сказала она. - Ну как ты живёшь?
-Да спасибо, ничего, хорошо. А у вас-то как с этим представлением?
-У нас хорошо. Сегодня показываем.
Разговор прервал подошедший невысокий паренёк с гитарой.
-Привет, Марин, где Гончар? - спросил он.
-Не знаю, ещё не видела.
-Тьфу ты, ёлы-палы! - воскликнул парень и побежал дальше.
-Это он, ваш режиссёр? - спросила Оля.
-Да он. Володя его зовут.
-А что за гончара он ищет?
-А это у нас есть одна такая по фамилии Гончар. Никогда её поймать невозможно.
Тут подбежала ещё одна девушка.
-Легка на помине,- сказала Марина. - Только что Володя тебя искал.
-Где он?
-Да где-то тут.
Гончар убежала.
-Значит, вы сегодня показываете? - спросила Оля.
-Да. Приходи. С Володей познакомишься. Может, к нам придёшь.
-К вам в театр? Может быть.
После представления Марина отыскала Олю.
-Ну, пойдём к нам.
-Пошли,- ответила Оля. - А где этот… Володя?
-Сейчас найдём. Ребров! Володя! - закричала Марина.
Откуда-то из-под земли вынырнул Володя.
-Вот, познакомьтесь,- представила Марина. - Оля, Володя. Кстати, Оля хотела бы быть в нашем коллективе.
-Где? - спросил Володя. - В театре или здесь?
-Здесь, здесь конечно.
-Пожалуйста. Мы ведь ещё что-нибудь поставим.
Тут к ним подбежала ещё девушка - та самая легендарная Гончар.
-Ну как тебе,- спросил её Володя,- сегодняшнее наше действо?
-Хорошо, я думаю. Только знаешь, я, наверное, к сожалению, не смогу больше участвовать в нашем деле.
-Ну ладно, как хочешь.
-Ты не обижайся. Я просто на спец-курс ещё записалась, на работу устроилась. Ты ведь меня и так-то видел через две репетиции на третьей.
-Ладно, ладно, Аня,- сказал Володя. - У нас тут вон ещё Оля появилась. Будет вместо тебя.
-А что мы ещё будем ставить? - спросила Марина Волчек.
-Знаете, у меня предложение,- вдруг вставила Оля,- давайте поставим Анчарова. Пьесу про Вийона.
-О, отлично! - с явно режиссёрской интонацией воскликнул Володя. - Молодец, Оля. И главное - только что к нам пришла, и уже со своей мыслью, с идеей.
-А я люблю так - всегда что-то своё добавлять.
-Ну и правильно. Мы ведь на этом и стоим - на придумках, на идеях… Да, кстати, тут проблема - в пьесе много мужских ролей, а у нас…- он оглядел свою труппу, целиком, кроме него, женскую.
-Ну это не беда,- вставила одна из труппы - Маша Лейкина,- мы ещё кого-нибудь привлечём.
-А то и сами сыграем мужчин - что нам?! - сказала Марина.
-Ну ты-то сыграешь, ты даже внешне… как бы сказать… мужеподобная.
-Ну…- неопределённо промычала «мужеподобная» Марина.
Тут подошёл Серёжа.
-Ну что, пойдём? - спросил он Олю.
-Да, сейчас. Кстати, ты не хотел бы поучаствовать в нашем новом представлении? Мы хотим поставить пьесу Анчарова про Франсуа Вийона.
-Анчарова? - переспросил он. - Не слышал, не знаю.
-А Вийона-то знаешь?
-Вийона-то знаю. Ты уж совсем меня считаешь…
-Ну ладно,- сказала Оля,- ты уж, Володь, извини меня. До свидания.
-До свидания. Да, кстати, когда ещё-то встретимся?
-А вы решите, ты мне позвони тогда,- она сказала ему свой телефон.
-Спасибо. Конечно, позвоню. Или Марина передаст. Кстати, ты мне фамилию свою скажи.
-Вас-сер-ма-нян,- по слогам произнесла Оля.
-Спасибо. Я позвоню обязательно.
-До свидания. Пойдём,- сказала она Серёже,- я тебе расскажу об Анчарове.
И они ушли.
…Ночью, засыпая, Володя подумал обо всём, что было сегодня в его жизни, вспомнил Олю Вассерманян, заменившую в его театре Аню Гончар, вспомнил он также Марину Пасхальчук - девушку из его группы, которая вроде бы ему нравилась. Однажды он увидел её с каким-то парнем, после чего стало ему очень плохо, и он даже не пошёл на репетицию. Правда, потом он узнал, что его коллеги сами собрались и отрепетировали блестяще. Володя, узнав, обрадовался такому энтузиазму - это именно то, что надо. А теперь он думал о новой постановке, об Анчарове, творчество которого очень любил, и, конечно, о Надежде и Мечте, которые несли в себе Александр Грин и его последователь Михаил Анчаров. Несли они их, конечно, по-разному, но несли.
И снится Володе сон, что стоят они вместе с Мариной Пасхальчук во дворе их Университета и разговаривают:
-…Помнишь, ты когда-то говорила, что когда где-то ещё училась, вы с каким-то бывшим однокурсником сыграли что-то вроде шуточной свадьбы?
-Да, ну это давно было.
-А теперь ты с ним общаешься?
-Конечно, он мой парень.
Тут Володя поднял на неё глаза, снял с плеча свою сумку и пошёл в корпус Университета.
-Куда ты? - остановила его Марина.
-Я вернусь,- ответил он.
-А сумка?
-Пусть пока будет у тебя. Я вернусь,- повторил он и пошёл внутрь. Медленно поднимался он по лестнице, тяжело ступая на каждую ступеньку. Второй этаж глядел на него свежими преподавательскими перлами и не менее свежими стихами. Третий этаж чернел железной дверью, неприступной, как университетская охрана в каникулы. На четвёртом этаже - он знал - сидит великий человек и читает лекцию. Пятый этаж - этаж его факультета - он прошёл, не повернув головы, как проходил и все остальные. На шестом он встретил подругу с соседнего факультета, но не увидел её. На седьмом остановился, постоял немного и пошёл выше.
Поднявшись на восьмой этаж, он вошёл в ближайшую аудиторию, благо она была открыта и в ней никого не было. Он взглянул в окно. Окно выходило во двор. Открыв раму, он встал на подоконник, прыгнул и… полетел. Но не вниз, как положено всякому физическому телу по закону Ньютона, а вверх, как могут делать только люди с Мечтой и Надеждой.
-Э-гей! - крикнул он с высоты, кружа над двором. Внизу стояли и Марина Пасхальчук, и Маша Карасёва с Сашей Коробовым, и другие. А он летел. Летел, широко раскинув руки, как могут летать только во сне. Но для него это была явь. Две сестры, Мечта и Надежда, держали его, не давая снова попасть в тот мир, который - он понимал - был не для него. Он вылетел из пределов Университета, и уже вся Москва, от Кунцева до Новогиреева, видела его и смотрела, задрав головы. Пролетавшие рядом вороны не понимали, как человек мог подняться в небо - они не видели Двух Великих Сестёр. Володя их тоже не видел, но он их чувствовал, чувствовал их под собой.
Перед ним расстилалась Россия - великая страна с загадочным прошлым и не менее загадочным будущим. Лётчик из пролетавшего мимо самолёта в недоумении покрутил пальцем у виска; Володя на это только махнул рукой. В другое время он бы задумался, как это люди такой небесной профессии не понимают, почему он полетел. Но сейчас ему было не до вопросов - он ЛЕТЕЛ. Он поднимался всё выше и выше и вспоминал чьё-то стихотворение - кажется, Дмитрия Сухарева - о том, что «человеку надо знать свой дом», который «замусорен и кругл, чердаки в нём крыты белым льдом». Он видел этот Дом. И, казалось, в этот момент жизнь в мире остановилась - все стояли и смотрели вверх - в Москве и Петербурге, в Токио и Вашингтоне, в Сантьяго и Претории. А ОН ЛЕТЕЛ. Он сам бы не поверил этому раньше, хотя и увлекался А.Грином и М.Анчаровым. И не было больше Володи Реброва - москвича, студента, анчаровца и актёра - а был свободный дух, душа, оторвавшаяся от всего и уже не повинующаяся телу, а, наоборот, влекущая его за собой. И он не умер, нет - он растворился в Мечте.
Проснувшись, Володя вспомнил ту, с которой начался сон, и понял, что всё так и есть. С тяжёлым сердцем он пошёл в Университет, отсидел положенное количество лекций и направился к диспетчерской, где всегда собирался его новый театр. Все уже стояли там, а Маша Лейкина даже держала ключ от аудитории. Когда они пришли, Володя долго не начинал репетицию - сегодня они должны были читать новую пьесу.
-Что с тобой? - спросила его Марина Волчек.
-Да ничего. Где Гончар? - по привычке спросил Володя.
-Так она же теперь к нам не ходит.
-Да? Ах да, точно!
-У нас Оля теперь.
-А где Оля? Ах, вот ты где, извини,- он не заметил Олю, сидевшую рядом с ним.
-Я здесь, рядом с тобой,- сказала она.
-Извини. Ладно, начнём,- он достал книгу и начал читать. Все сидели молча, не шевелясь. Володя явно выбрал себе роль Вийона; его репликами он метал молнии в жестоких и корыстных епископов, прихлебателей Римского папы, не гнушавшихся отбором у крестьянина последнего мешка зерна. Иногда Володя-Вийон задумывался и казалось, что это его самого предали друзья, и он сам был посажен в тюрьму - он, а не знаменитый французский поэт. Это его ранее безмолвствовавший народ попытался вырвать из лап несправедливых судей, продающихся за пару золотых монет. Это он сам, уходя с единственным оставшимся другом, говорит другому, бывшему: «Как меня найти? Пойдёшь прямо до надписи «Франция». Там я живу».
Пьеса была всем близка и, конечно, все согласились её ставить.
-А с мужскими ролями - неважно,-говорили все. - Всё сделаем.
-Кстати, Оля,- спросил Володя,- как тот парень-то, не хочет идти к нам?
-Нет, я ему рассказала вчера, так он сказал: «Нет, это не для меня».
Всё шло, как говорится, по плану, но тут подоспел конец учебного года, а с ним летняя сессия и, конечно же, летняя практика. На факультете, где учились Оля с Серёжей, она заключалась в поездке в археологическую экспедицию. На факультете, где учился Володя, её вообще не предполагалось. Но некоторые хотели куда-нибудь поехать. Возможность эта представилась на консультации по археологии, когда преподаватель сказал:
-Если хотите, можете поехать по желанию в археологическую экспедицию. Жить там будете в палатках, готовить - сами на всех, копать до обеда, потом - свободное время. Может быть, что-нибудь найдёте, там недавно впервые берестяную грамоту нашли.
-А где это? - спросили его «из зала».
-Где? А я не сказал? В Старой Рязани. Туда ещё несколько групп едут и не только из этого Университета, так что в одиночестве не будете.
-А вы там будете?
-Да, и я там буду. Я там каждый год эту экспедицию возглавляю.
Конечно, сама внешность преподавателя говорила о том, что он, как говорят в археологии, «полевик», то есть, человек, который не сидит где-то в лаборатории и изучает то, что выкопали другие, а копает сам или, в крайнем случае, руководит раскопками на месте. Его трудно было представить в строгом чёрном костюме на каком-нибудь торжественном собрании, зато очень хорошо он смотрелся в затрапезной штормовке и тельняшке где-нибудь на раскопе.
Лирическое отступление: чем отличается раскоп от раскопок? Раскоп - это место, а раскопки - процесс.
На Казанском вокзале студенты начали собираться минут за пятнадцать до отхода электрички в Рязань. Людей с Володиного факультета было немного - большинство с того, где учились Оля и Серёжа. Оля была со своей группой. Увидев Володю, подошла к нему.
-Привет, Володя,- сказала она. - Ты что, тоже едешь в экспедицию?
-Да. У нас тоже археология была - меня там на это и соблазнили.
-Ну вот и хорошо. О, ты с гитарой,- заметила Оля.
-Конечно, куда же я без неё? Кстати, а где Серёжа?
-А он взял какую-то справку и не поехал.
-А ты что же не взяла?
-А зачем мне? Я хочу поехать.
Их прервал аспирант, которому было поручено довезти студентов до места и быть с ними там. Был он кудрявым, за что и прозван был в народе Пушкиным. Мало того, его ещё звали Александром Сергеевичем.
-Пойдёмте,- сказал он. - Поезд скоро от`едет.
-Пошли.
Когда студенты влезли в вагон, они увидели, что больше половины вагона уже заполнено. Они садились на места для сидения, в проходе между ними; Володя, войдя, увидел, что занято уже всё. Он с несколько секунд постоял, подумал и полез туда, куда с точки зрения здравого смысла и залезть-то невозможно - на полку для чемоданов.
-Куда ты? - спрашивали одни.
-Правильно, Володь, давай лезь! - поддерживали его другие.
-Лезь ко мне! - крикнул он Оле. Она сначала закинула туда свои вещи, а потом взялась за протянутые руки Володи и влезла.
-Как вы там держаться-то будете вдвоём четыре часа? - спросил кто-то снизу.
-Ничего, удержимся. Главное, чтоб всё это не упало.
-А упадём - так вместе.
-Распаковывай гитару! - крикнул кто-то Володе.
Володя распаковал гитару, свесился со своего места, попросив Олю держать его за ноги, и запел. Повторяющиеся в конце строчки повторяли все:
До свиданья, Казанский вокзал,
Мы надолго тебя покидаем.
Убегает Москва назад,
В экспедицию нас провожая.
До свиданья, родные глаза,
Долго мне вас уже не видать.
Мы сейчас уезжаем в Рязань
Домонгольскую Русь копать.
Две недели в палатке нам жить
С нашей русской историей вместе,
Две недели в округе бродить,
У костра распевая песни.
Две недели, как миг, пролетят -
Мы простимся с Рязанью родной,
И опять мы вернёмся назад,
И опять мы вернёмся домой.
Привезём мы рабочий загар,
Нами нажитый на раскопках,
Может, турьи найдём рога,
Как когда-то сказал Арциховский.
Ну а будущим летом опять
Мы поедем туда с утра.
До обеда мы будем копать,
Будем петь по ночам у костра.
-Твоя песня? - спросила его Оля.
-Да, конечно. На днях написал. В ожидании поездки.
Но вот разговор «разбился по углам», общего разговора уже не было, и Володя спросил Олю:
-Ну как вы с Серёжей-то живёте?
-Да как живём… Вот нравится он мне, и я ему, а чувствую - разные мы люди. Я человек путешествующий, многим интересующийся…
-Актриса,- добавил Володя.
-Ну… может быть… Вот. А он… как бы тебе сказать… мещанин в явно несословном смысле слова.
-А какой? Внешний или внутренний?
-Что? - не поняла она.
-Мещане в этом смысле слова бывают внешними и внутренними. Внешние - это те, которые живут в этом, как писал Коган, «грошевом уюте», обложились всякими безделушками-фигушками, сидят там вроде Премудрого пескаря из известной сказки и носа никуда не показывают. А внутренние - они могут и не жить в этом, а только мыслить своими мелочными интересами и, возможно, мечтать о внешнем. А бывает самый опасный тип - смешанные - это которые и такие, и такие. Кстати, они и искусство не признают - ничего им не нужно, кроме денег и вещей.
-Чем же они вообще опасны? Ну сидят там в своей норе и всё.
-Сидеть-то они сидят, но они не только сами сидят, но и других к себе сманивают. Вот, смотри - человек колеблется, не знает - туда ему идти или сюда. Можно его в анчаровцы, как говорится, завербовать, а можно - в мещане.
-Знаешь, точно. Вот и Серёжа такой. Ты знаешь, как он не хотел, чтобы я уезжала в эту экспедицию? Сам-то он справку какую-то взял, откосил, как говорится. И меня хотел откосить. А я поехала.
-А может, он просто ревнует?
-К кому ревновать-то?
-Ну, ко мне, может быть. Или ещё к кому-то. А может, просто так - неважно к кому.
-А насчёт тебя, ты думаешь, правда?
-Что? Что ревнует? Возможно. Ты знаешь, я заметил, как он на меня смотрит, когда мы разговариваем, а он рядом стоит.
-Ну а что такого? Мы же о театре разговариваем.
-А всё равно. Бывают такие люди. Но они бывают разные. Бывают диктаторы, а бывают такие, которые последнюю надежду на взаимность из-за многих «обломов» потеряли, а потом, когда вдруг совершенно случайно в них кто-то влюбляется, они за эту любовь как за соломинку хватаются. И знаешь, очень тяжело бывает, когда соломинка ломается - можно совсем утонуть.
Тут Оля взглянула Володе в глаза. Глаза смотрели так, будто говорили: «Я тебе всё это говорю, а ведь я сам такой. Это я тону безо всякой соломинки. Сколько их обрывалось в моей жизни, и я тонул всё больше и больше. А сколько отполированных баобабов мне подсовывали вместо соломинок…»
-…Станция «Рязань-1»,- проговорил голос машиниста, и все поспешили к выходу.
До села Старая Рязань, где проходили раскопки, добирались на автобусе и пароме. Потом студенты шли некоторое время по дороге и вот увидели церковь, а рядом с ней - вагончик и несколько палаток. Около вагончика суетилась девушка в весьма лёгкой одежде и давала указания. Мужская половина экспедиции строила навес у вагончика, ставила палатки и сооружала какое-то большое полотняное строение. Увидев ново-прибывших, они, а следом за ними и все остальные обернулись в их сторону, а кое-кто и пошёл навстречу.
-Кто вы? - спросил кто-то из тех, кто пошёл навстречу.
-Мы студенты-практиканты из Москвы,- ответил Пушкин - будем уж так его называть. В толпе за ним засмеялись - чудаковатый аспирант Пушкин вряд ли был похож на студента.
-А…- сказал спрашивавший, несколько погрустнев. - Не они! - крикнул он в сторону лагеря.
-Не хохлы?
-Нет. Студенты-практиканты из Москвы.
-А, простите, каких это хохлов вы ждёте? - поинтересовался Пушкин.
-Должна приехать из Чернигова группа. Кто они - никто не знает, но все их ждут. Мы им вон какой дворец строим,- сказал этот человек, показав рукой на сооружение, возводимое мужской частью лагеря.
-А когда они приедут-то?
-А кто их знает? Сказали, что приедут хохлы и что их много,- человек пошёл к лагерю. - Маша! - крикнул он упоминавшейся девушке. - Ещё практиканты приехали.
-Не хохлы? - спросила Маша.
-Нет. Москвичи…
…В конце концов все разместились по палаткам и улеглись отдыхать после трудной поездки. Завтра начинались их трудовые будни.
Утром все пошли на Мокрый раскоп. В Старой Рязани так называется одно из мест, на которых копают. Но оно не в самом городище, а ниже - там, где был древний городской посад. Когда об`явили, что пора идти на работу, все бодро и дружно взяли лопаты и носилки и чуть ли не с песней замаршировали к месту работы. Но после того как студенты шесть часов или откопали, или относили носилки, или отсидели на просеве земли, обратно они шли уже не так бодро.
Когда за поворотом показался вагончик, который был столовой и жилищем начальства, голодные студенческие желудки в унисон запели заунывную песню, а носы почуяли запах еды. Хотя еда состояла только из супа и вчерашней гречки с едва уловимым запахом мяса, ели её с большим аппетитом, чем дома ели бы что-то другое.
После обеда все разошлись по своим делам. Кто-то купался, кто-то делал что-то ещё, но многие спали. Пушкин ходил по лагерю, пробираясь между палатками, стоящими, как люди в автобусе, и удивлялся.
-Где же все? - спрашивал он у тех редких, которые попадались ему на пути.
-Как где? Кто где. Кто на реке, кто в деревне, а кто в палатке спит.
-Как спит?
-Ну как, очень просто - устали ведь.
После ужина вечная дежурная Маша выстроила всех перед вагончиком и об`явила:
-Сейчас я назначу дежурных на завтра. Ими будете - ты и ты,- она показала на Володю и Олю.
-Надо бы кого посильнее,- сказали из толпы.
-Ничего,- ответила Маша,- обойдутся. Я ещё третья.
-Она у нас вечная дежурная,- сказал один парень по прозвищу Камчадал, который был здесь не впервые и возглавлял какой-то археологический кружок.
Ночь. На лагерь опустилась темнота. В какой-то палатке слышна гитара и пение, и начальник лагеря прислушивается, чтобы разогнать непокорных певцов, у которых, видите ли, «всё идёт по плану». По дороге к речке Серебрянке идут двое с большими баками. Это Володя и Оля. Они идут за водой.
Та часть Серебрянки, откуда археологи брали воду, находилась под деревьями. И так тёмной ночью там было ещё темнее. Оля с Володей сидели у трубы, из которой течёт вода. Оля в лёгкой кофточке, прячет руки под мышки в ожидании того момента, когда огромный бак нальётся водой.
-Что с тобой, тебе холодно? - спросил её Володя.
-Да. Немного.
-Да,- повторил Володя,- ночи здесь, конечно… На, надень,- он снял с себя куртку, которая тоже была лёгкой, но не настолько, и накинул Оле на плечи. Потом взял её руку в свои.
-Погрею,- как бы пояснил он.
Она дала ему вторую и подвинулась ближе.
-Знаешь что,- сказала она,- я хотела сказать тебе… не знаю, как сказать… Сейчас, наверное, в самый раз… Ты мне очень нравишься.
-И ты мне тоже,- сказал он.
Она прижалась к нему совсем близко, он обнял её, и так они сидели в эту холодную ночь, забыв про свои обязанности и не замечая, что один бак уже наполнился и вода льётся через край, а второй стоит совершенно пустой, как поверхность Старо-Рязанского городища или как заброшенный барский дом на горе у соседней деревни Фатьяновки.
На следующее утро уже не очень бодрые студенты брали лопаты и носилки с меньшим энтузиазмом и уже не так весело шли на раскоп. Появились тунеядцы, лентяи, сачки и добровольно на раскопы шли или наиболее сильные, или наиболее романтичные, или и те, и другие вместе, или те, которые хотели быть теми или другими.
Маша, Володя и Оля хозяйничали на кухне. Вчерашний ужинный рис и гречка, купленная ещё, наверное, во времена Арциховского, варились в огромных кастрюлях на газовой плите, из свежего (вчерашнего) хлеба с сыром готовились бутерброды. Смотря на бегающую Машу, Володя вспомнил себя, когда сам бегал по Университету и спрашивал: «Где Гончар?».
Вдруг к лагерю под`ехал автобус, из которого вышли люди, говорившие не на русском, но явно на каком-то из славянских языков. Из палатки выполз один из аспирантов, который накануне бурно отмечал свой приезд. Качаясь и прижимая монету к заплывшему от синяка глазу, он поплёлся к приехавшим.
-Здравствуйте,- сказал он,- я ваш научный руководитель.
-От це дiло…- пронеслось в толпе. Вид подошедшего явно не соответствовал представлению приехавших о научном руководителе. Кто-то наиболее бойкий из толпы сказал: - Здоровенькi були. Ми з Чернигову. На практику до вас.
Услышав долго ожидаемую мову, Маша галопом залетела в свою палатку, разбудила маленького брата и сказала ему:
-Ваня, беги по раскопам, скажи - хохлы приехали.
Услышав слово «хохлы», Ваня тут же проснулся, вылез из спального мешка и побежал.
На Мокром раскопе в это время шёл обычный рабочий день. Кто-то копал, кто-то просеивал, кто-то носил землю наверх, кто-то разравнивал её там. Вдруг заметили маленькую фигурку, бегущую по дороге.
-Ваня летит,- заметил руководитель раскопа. Все приготовились к обороне от этой «двуногой ракеты», как называли его все, но было поздно. Ваня вбежал на раскоп, налетев на двух Олиных однокурсниц, чуть не столкнул их в находившийся рядом колодец и закричал:
-ХОХЛЫ ПРИЕХАЛИ!!!
-Наконец-то,- сказала третья девушка, сидевшая на просеве земли. - Теперь хохлы приехали и их наконец-то перестанут ждать. - Эта студентка была спокойнее подруг - волна Вани её не коснулась.
Когда копавшие пришли в лагерь, они увидели, что полотняное сооружение, которое строили для этих самых хохлов, стало заселяться. Ново-прибывшие носили доски, на которые будут положены спальные мешки, распаковывали вещи, раскрывали рюкзаки, а некоторые уже сидели за столом в ожидании обеда.
Ночь. Мужская палатка москвичей-практикантов. Все спят. Вдруг в проём, служивший входом, просовывается голова, а за ней - всё остальное. Вошедший сел посреди палатки и стал будить всех, кто в ней был.
-Кто это? - спрашивали спросонья студенты.
-Я, Рома.
-Какой Рома?
-Хохол,- говорил незнакомец. - Пойдёмте посидим, отметим наш и ваш приезд. У меня пузырь есть,- он достал откуда-то бутылку водки.
Кто-то пошёл, кто-то остался спать дальше.
А Хохол с желающими пошёл к вагончику, где на обеденной скамье сидел Камчадал ещё с одной бутылкой.
-Что, ведёшь алкашей? - спросил он.
-Веду. Вон, дрожат - холодно,- ответил Хохол и показал на дрожащего Володю.
-Ничего, сейчас согреются. Надо же отметить приезд.
-Да мы давно приехали,- сказал Володин сосед.
-Ничего,- ответил Володя и процитировал Леонида Филатова: - Непривычно как-то гостю в одиночку пить да есть.
-Правильно! - подтвердил Камчадал.
Но коротки ночи летние, и Камчадал, Хохол и москвичи недолго посидели. Когда начало всходить солнце - а летом ведь это происходит рано - все разошлись по палаткам, чтобы к под`ёму быть свежими и трезвыми и пойти на работу в хорошем состоянии.
Как и пел Володя, две недели практики, действительно, пролетели, как миг. Можно было остаться и дальше, но многие из практикантов всё-таки решили уехать.
По дороге от будки начальника экспедиции к лагерю шёл Володя. Он только что поговорил с ним о своём от`езде и получил, как положено, деньги на обратную дорогу. На его руке болтается фото-аппарат. Навстречу ему идёт Оля. Встретились.
-О, привет, Оля! Мы ведь сегодня не виделись.
-Да, ты ведь всё на Мокром раскопе, а я на Сухом.
-А знаешь, я завтра уезжаю. Вот, деньги уже получил.
-Я тоже уезжаю. Поедем вместе?
-Поехали. А давай ещё вечером погуляем по окрестностям.
-Давай, после ужина.
Плывут облака за Окою, солнце садится за Спасск, по городищу гуляют двое без всякой цели. Хочется им запомнить эти места надолго, хочется им приехать, может, сюда ещё.
И говорят друг другу, что они встретятся снова, будут учиться вместе, снова сюда приедут.
Вот посреди городища встали друг против друга, шепчут слова друг другу:
-Помни…
-Да…
-Навсегда…
…Утром, покинув лагерь, двое идут с рюкзаками. Вот уж под`ехал катер. Оля с Володей сели…
…В Спасске все ждут автобус, чтобы в Рязань поехать. Выпив бутылку пива, сели герои в автобус…
…А на вокзале в Рязани позда ждать было долго. Но вот приехал поезд, сели они, он поехал.
И вот уже наши герои прощаются на вокзале - на том самом Казанском, с которого уезжали две недели тому назад на практику.
-До свидания.
-До свидания. До встречи в сентябре.
Оля шла по площади, ехала до дома и думала: «Что же мне делать? Я чувствую, что люблю его. И он меня тоже. И Серёжа меня любит. А я его? Не знаю. Но мы с ним гуляем… гуляли. А теперь? А, ладно, посмотрим».
Ладно, посмотрим.
Весна - октябрь 1998 г.