Вместо второй штанги встал, как обычно, Чуня.
В команду его никто бы и не взял, а штангой приходилось становиться регулярно, да он и не был никогда против – видимо, чувствовал себя «в игре».
Зимой, когда после уроков ни у кого не было желания покидать школьный заснеженный двор и хотелось побузить на только что выпавшем снегу, в ход шла большая собачья шапка Чуни – он, как всегда, смотрел на такой «футбол» с робкой улыбкой и даже пару раз сам неловко прикладывался «пыром» по макушке шапки, под общий смех и улюлюкания шлёпнувшись на свой обширный зад.
Наигравшись, все расходились по домам, а Чуня, постоянно наматывая сопли на ладонь, брёл на рейсовый автобус, отвозивший его к бабушке на окраину городка, которую еще и окраиной-то было называть рано – это был маленький выселок, присоединенный к городу совсем недавно, но по сути, так и оставшийся деревней, с курями-гусями и черепками на плетне.
Вообще-то, Чуня жил с тёткой недалеко от школы, но появлялся у неё только к вечеру или вообще оставался у бабки – тётка сетуя на свою несложившуся личную жизнь, частенько «поддавала», в такие моменты залезая в ранец Чуни, - А ну, покажи-ка, как ты сделал домашнее задание..
Далее, независимо от сделанного задания, в ход шли старые дедовы вожжи и вонючее кухонное полотенце.
Родители Чуни пропадали, как говорила бабка, «на вольных хлебах», завербовавшись на севера и наезжая раз в год с уймой подарков, кедровыми шишками и рассказами о неведомых краях, в которые когда-нибудь возьмут и Чуню, - Ты только подрасти, сына..
Потом они уезжали на очередной год, а в дом возвращались тёткины запои и вюнючее полотенце.
Друзей у Чуни не было – как и имени. Имя-то, наверное, было, - куда ж без него, но никто его не помнил и не называл иначе, как «Чунька». А вот друзей – совсем и точно никогда не наблюдалось.
Потому защитить его от пинков и зуботычин, когда на том же футболе промазавший Васька-Шлёп орал Чуне-штанге, - Ты куда выставил свою жирную жопу, чувырла?! - было некому. Чуня, хоть сам и был большеглаз, большерот, большерук – у него всё было большим – никогда не сопротивлялся, только улыбался своей широкой дурацкой улыбкой, чуть заискивающе, да пускал свои вечные сопли.
В школе, несмотря на свою заторможенность, Чуня учился не хуже, но и не лучше многих. Единственным предметом, вызывавшим поначалу его интерес, была ботаника. Да и то, когда классная руководительница Елена Константиновна, прозванная подопечными за свою худобу Ленка-Кость, обнаружила у Чуни новенький учебник, сплошь перечеркнутый аккуратными, по линейке, следами карандаша и поверх текста вставленными примечаниями от руки, после взбучки от вызванной в школу тётки – интерес у него угас и к ботанике..А Елена Константиновна теперь брезговала вызывать его к доске, стараясь даже на уроке не смотреть в его сторону, а еще лучше – и не слышать, как он чвыркает и втягивает очередную жидкую порцию из-под носа.
Подошла весна, футбол пока был отложен из-за постоянной грязи, но скоро предстояли каникулы, да еще и сеструха Шлепа «понесла», а потому, после мрачного разговора между родителями «сторон» было решено устроить свадьбу немедля, «не дожидаясь пуза».
На свадьбе Шлёпу перепало чуток кагора, да еще и удалось т ы р с н у т ь пятерку из дядькиного кармана, потому он был уставшим и гордым собой, не хватало только какого-нибудь приключения, каковое и не замедлило случиться: пока в барак заносили с машины недопитые бутылки и казаны с томленой телятиной, Шлёп увидел, как мимо окон громко сопя протопала знакомая фигура.
Назавтра вся компания знала, что у Чуньки есть какая-то тайна и этого тюхтю надо бы наказать за то, что не поделился..
Подстерегли Чуню на третий день, дождались момента, когда он приведет всех к искомому – и вышли из-за кустов.
За бараками, у оврага, находились старые сарайки, которые использовались хозяевами редко, только для хранения чего-то совсем уж ненужного – в отличие от «углярок», которые были поближе к дому и вмещали в себя уголь, дрова, велосипеды и массу полезных в быту и хозяйстве вещей.
Вот среди этих сараек и сидел на корточках Чуня, вытаскивая из-за пазухи куски хлеба, наливая из старого котелка воду в консервную банку и поглаживая маленькую изможденную собачку, вокруг которой суетились и тыкались носами щенята совсем «слепенького» возраста.
Шлёп радостно загоготал, напугав дёрнувшегося на звук Чуню:
- Ну, выбирай, придурок, с кого мы щас тапок наделаем – с твоей жопы или с псин вонючих?!
Чуня, продолжая сидеть на корточках, жалобно стал что-то бормотать и нелепо шарить вслепую по земле сжимающимися пальцами.
- Пшёл отсюда, колбаса вонючая, - резиновым сапогом Чуня был отправлен на спину в лужу, которая хоть и был подмерзшая, но треснула под ним, чавкнув и намочив пальто, - что немедленно вызвало новый гогот нападавших, которые тут же, прихохатывая, присели возле щенков и что-то начинающей понимать сукой, которая побаивалась показывать новым посетителям зубы, но пыталась оттащить своих детей от наглых рук пацанят, обсуждающих, как бы распорядиться с такой кучей беззащитного материала и уже пытающихся открутить лапку самому маленькому, ожидая, когда пойдет кровь.
Дальнейшее было известно хоть и с их слов, но свидетели постоянно что-то путали, да было и немудрено – двоим из них были пробиты головы, а третий успел добежать до дома, по пути не заметив потерянные сапоги и шапку. Штакетник в руках Чуни оказался жестоким орудием, силушки у него было немало, а гвоздь на конце палки усилил результат, сохранив, правда, жизнь потерпевшим.
Потом было разбирательство в детской комнате милиции, постановка на учет Чуни, передача дела на рассмотрение в спецшколу для малолетних уголовников, характеристики, которые пришлось рассылать по всем инстанциям Елене Константиновне. В общем, весенние каникулы подоспели вовремя, надо было передохнуть от этого непрерывного кошмара. Тем более, пока разбирались с Чуней и его поведением, у Елены заболела собака, да так затяжно, что уже никто из домашних не верил в её выздоровление – из раны на шее постоянно выходили гной и кровь, заживать рана не хотела, а Рыж – так звали мохнатую помесь овчарки неведомо с кем – целыми днями лежал у печки, смотря жалобными глазами и отказываясь от еды.
Муж, ничего не говоря Елене, отвёз пса какой-то знахарке, которую рекомендовали знакомые «бойцы» из его лётной части, знахарка посмотрела и сказала оставить на неделю, - Помогу.
Сегодня был еще только третий день, но сил дожидаться у Елены не было и она решилась съездить, навестить Рыжа – не прогонит же бабуля. Набрала вкусностей, которые любил пёс, захватила с собой истрепленного матерчатого клоуна, которого однажды Рыж сорвал с макушки ёлки, да так и не отдал хозяевам – и отправилась в недалекий путь.
Знахарка оказалась и впрямь – доброй бабкой, стрельнула на приезжую цепкими молодыми глазами и позволила:
- В сарайке твой, играется. Только, слышь, сегодня еще оставь, завтра заберешь.
Лена выложила два клубка дефицитной румынской шерсти, которую бабка приняла, как должное, накинула пальто, даже не набросив шарфик и побежала к стоящей во дворе сарайке.
Внутри сарайки душисто пахло сеном, какими-то мазями, тихо горела маленькая печка-буржуйка, обложенная красным кирпичом, а вокруг..- Елена обвела взглядом стены - вокруг сидели и летали, ползали и крякали.., коряво переваливалась белёсая ворона, припадая на перевязанное чем-то красным крыло, под притолокой сидели две кошки, одна с жестким воротником на шее, другая с деревяшкой, вместо одной из лапок, на столе-верстаке расхаживали вовсе какие-то экзотические птицы в ярких перьях, почему-то не вызывавшие интереса у кошек, а её Рыж сидел на коленках у кого-то незнакомого и выгибал шею, подставляя своё, чмокающее от удовольствия горло, не боясь, что гладящий его незнакомец заденет болезненное, закрытое ныне небольшим свежим пластырем.
Сидевший обернулся..
- Чу...ВАДИК?
А его так и звали – Вадик.
А мама его называла «мой Капитан Дик».