Я, шурша листьями, шел по парку. Вечерело и деревья, теряющие желтые листья, казались золотыми, мерцающими в лучах заходящего солнца. Тихая осень.
Карел, помнишь, как прошлое осенью я гостил у тебя? Сейчас я с трудом вспоминаю твое лицо, хотя прошло совсем немного времени. Единственное воспоминание, сохранившееся до сегодняшнего дня в полной сохранности – это твоя тетрадь. Толстая, растрепанная нотная тетрадь, с пожелтевшими листами, стертыми углами страниц... Рождаемые твоим сознанием звуки ложились на строки этой тетради в виде точек, перевернутых запятых, закорючек, обозначавших ноты, пером ты выводил мелодию, которую пел твой внутренний голос.
Помнишь, в тот день я опоздал к чаю, пришлось выстоять очередь в лавке у Барелла, но это того стоило. Ты был в восторге от нового переплета для своей тетради, который я заказал у него. Я и сам не ожидал, что получится столь удачно. Искусная работа Чарльза сквозила изяществом. Ты никогда не задавался вопросом – как он мог творить выполнять настолько ювелирную работу своими крупными руками? Переплет был великолепен.
Ты подолгу мог перелистывать страницы, исписанные мелодиями, сидя в кресле на веранде, это не мешало тебе слушать меня, рассуждавшего о воспитании и о душе. Карел, ты всегда смеялся надо мной, говоря, что мне нужно идти в политику, таким хорошим оратором я казался тебе.
-О, друг мой, Джонатан! Твои речи так путаны. Ты просто создан для покорения толп! Никто не поймет ни слова, но все будут просто очарованы! – говорил ты мне, улыбаясь, не отрывая взгляда от тонких линеек.
Потом ты брал перо и снова поспешно записывал то, что пел тебе разум. Я никогда не забуду этих вечеров. Ты, поглощенный своими мыслями, мог часами продумывать одну единственную ноту, соображая, что будет звучать лучше, изучаю все возможные варианты, подбирая созвучия так, что в звуках обрисовывался идеал.
Через месяц, помня о новом переплете, ты подарил мне ноктюрн. Изумительный, я влюбился в него сразу же, как только услышал первые аккорды, мелодия лилась из клавесина, клавиши, прыгая под твоими тонкими пальцами, источали дивные звуки, складывающиеся в невообразимые сочетания, переходы и перемены настроений... «Душа с запахом розы» - назвал ты его и, улыбаясь, подарил мне. Всего несколько минут длится музыка, несколько мгновений волшебства, казалось, многие композиторы готовы были продать свои души, чтобы написать такое же прекрасное произведение.
«Душа» оказалась самой сильной твоей работой, самой звучной, мелодичной. Она переломила весь твой смысл и исказила твои последующие мелодии. Ты писал после нее, но не смог вымыслить ничего, более гармоничного. Этот ноктюрн был кульминацией твоего творчества, он же стал и его финалом.
Я знаю, когда это началось. Твой талант вынес многое: гонения, непонимание, кризис, но не смог выдержать одного – женщины. Ты встретил ее зимой. Прекрасная лицом, но совершенно пустая душой Маргарет. Ты запутался в ней, как мотыль запутывается в липких каплях на листьях росянки. Своим бесконечным обаянием она сгубила тебя. Тетрадь твоя открывалась все реже и реже, звуки в твоем сознании померкли и перестали нести звон жизни.
Ты пришел ко мне, незваным гостем, незадолго до полудня, и я понял, что и ты опустел вслед за ней. Ты рассказал, что она пропала, сбежав с каким-то подмастерьем, к тому дню, я не видел тебя непростительно долго, не получая от тебя никаких вестей и ответов на мои письма. Ты с упоением и тоской рассказывал мне о своих женщинах, расхитивших твой дар, о грубых забавах, о бессмысленной жизни, которую ты прожил за это время. Музыка не прекращала интересовать тебя, но ты потерял то, что спасало тебя столько лет. Ты потерял свой талант, ты обменял его на бренность развлечений и утех, растратил его на глупых красавиц и свои бездарные прихоти.
Одна копия «Души» до сих пор осталась у меня. Это то единственное отражение твоего угасшего мастерства, что осталась. В порыве исступленного гнева ты бросил в огонь свою тетрадь. Она казалась твоей душой, превращающейся в золу, когда языки пламени облизывали ее смятые страницы.
Не могу сказать, что же сгубило тебя: женщина или усталость от бремени собственного дарования? Ты уехал, забыв обо всем, не оставив о себе никой памяти, кроме той, что сохранилась в сердцах твоих немногочисленных друзей. Об этом ли мечтал ты, когда душа твоя пылала звуками, и перо скользило по линейкам нотной тетради?
Иногда, вечерами, я играю этот ноктюрн на том самом клавесине, со струн которого впервые сорвались первые отзвуки твоего шедевра, тогда мне кажется, что в комнате расцветают розовые кусты, и душа твоя возвращается ко мне, прикасаясь к клавишам расстроенного клавесина.