НА ХОД НОГИ
В конце 70-х прошлого века мы с Валеркой поступили на службу стрелками ВОХР завода Калинина, на Васильевском. Работа для ленивых: сутки через трое. Трех суток не хватало для личной жизни. Прогулы отмазывали липовыми медицинскими справками, купленными по пятерке за штуку. Стрелками ВОХР были, в основном, иногородние абитуриенты и ВУЗовские отчисленцы, ветераны труда и далекой Отечественной. И странные люди с трудной судьбой. Непутевая сестра успешной оперной певицы, застенчивый поэт без вредных привычек, экс-санитар приволжской психбольницы с явными отклонениями на почве отсутствующего секса, красивый киргиз из охваченного хулиганским беспределом города им. Фрунзе. Валерку отчислили за непосещение лекций и семинаров с юрфака ЛГУ. Он все вздыхал, что мол надо бы восстановиться. Да так и не собрался. Я был позитивным отчисленцем и перманентным абитуриентом. Боевая задача стрелка ВОХР состояла в том, чтобы не спать ночью на сдвинутых стульях, не выпускать трудовой класс за вертушку без надобности, тормозить на проходной набравшихся спиртягой, предотвращать злостные хищения социалистической собственности. Собственность эту, иной раз, мы изымали по-тихому. Спирт не пили. Баловались ркацители и португальским портвейном.
Заводские корпуса, сложенные из красного кирпича, наводили уныние. Согласитесь, промышленные кварталы Петроградки и Васильевского весьма тоскливы. Приятно было перейти через Смоленку, пройти по скучной 8-й линии до Среднего и оказаться на “Василеостровской”. Утром. В любую погоду. Рабочая неделя в разгаре. Народ озабоченно снует вокруг. А у тебя есть свободное время и выбор: позавтракать в пирожковой или котлетной, не спеша пройтись до Невских берегов, дождаться “семерку” или спуститься в метро. Можно было пойти в “Кинематограф” на утренний сеанс, в “Эрмитаж” на импрессионистов или взять билет на фестивальный фильм в “Колизее”. Свобода, брат, свобода.
В коммуналке на Социалистической, где мы снимали длинную и узкую комнату с высоченными потолками, постоянно проживали: мамаша-инженер с рыжей Натахой и пьющий холостяк Вольдемар. Некоторое время с Вольдемаром жила худая и молчаливая продавщица гастронома. Вольдер по пьяни гонял ее вокруг стола до тех пор, пока она не начинала голосить: “Ссать хочу, изверг.” Выбегала в полутемные коридоры коммуналки, цеплялась за первый ободранный угол и присаживалась на корточки по малой нужде. Через два года Вольдемар стал безуспешно ловить человечков, вдруг заполнивших всю квартиру, и удавился на армейском ремне.
Алекс был старожилом щели, пенала или гробика. Позже подселился Валерка. Потом приютили и меня. На ночь, вернее под утро, двое устраивались на старинной широченной кровати, один на раскладушке. Уют в комнате создавал, конечно, Валера. Иллюстрации из ПЛЭЙ БОЙя, ХАСТЛЕРа и ПЕНТХАУСа, тайно поступавшим с территории морского порта, украшали обширную стенную площадь. Экспозиция выставки эротического непотребства пользовалась стойким успехом у разнополых гостей. Список гостей расширялся с каждым новым вечером. Постоянным гостем был Жека, студент-вечерник, любитель шахмат и девчонок. Жека приносил бутыль сухонького и свежие анекдоты из жизни поручика Ржевского, Василия Ивановича и Леонида Ильича. Веселиться Жека начинал еще за дверью, давя на кнопку звонка.
- Пацаны, слушайте, сейчас уссытесь. Получила, значит, дивизия Чапая бронепоезд с пушками, пулеметами и рацией. Построил Василий Иванович бойцов и говорит: ”Вот, товарищи мои дорогие, новый бронепоезд. А на нем три пушки, пять пулеметов и одна рация. Ценит нас партия.” Петька спрашивает: ”Василий Иванович, а рация на лампах али на транзисторах?” Василий Иванович строго хмурится: ”Для умственно отсталых еще раз повторяю. Рация на бронепоезде.”
- Ты, Жека, опять в прогул ушел? Ой, гляди, догуляешься. Ладно, раздевайся. Картоху чистить будем, - потирал аккуратные руки Валера.
- Маловато будет, господа-товарищи, - предостерегал Алекс, указуя на одинокую сухую.
- Нэ горюй, чубчик, тэбэ хватыт, - продолжал веселье Валера. - Батько усе предусмотрел.
Хозяйственный Валера организовывал жарку картофеля на двух сковородах и поставку недостающего питья из ближайших “вино-водочных изделий” на Загородном. Вечер набирал обороты, подходили гости: однокурсники, друзья однокурсников, студент-гинеколог, стюардесса, художник с женой, художник без жены, одноклассники и фарцовщики. Когда компания рассеивалась, а дисциплинированный Алекс вяло перелистывал конспекты, предварительно растянув три раза эспандер, Frank Zappa пел нам колыбельную.
Будильник мучительно долго поднимал Алекса, наше утро начиналось после полудня.
- О-о-о, душа горит, - жаловался Валерка, скребя волосатую грудь, - завязывать надо, на хрен, с этим безобразием. Муторно. В деканат бы съездить.
Пили крепкий чай со слонами, жевали бутерброды с докторской. Под Led Zeppelin выметали вчерашний мусор. Близился вечер.
Весной 79-го года мы уволились из ВОХРа. Время очередных перемен. Я отправился в Москву навестить прогрессивную подругу, которая знакомила меня с подпольными художниками и с запрещенными литературными романами. Валерка устроился дворником вдали от центра и шумных компаний. Незамужняя заведующая жилконторой, в надежде на взаимность, вручила ему ключи от просторной комнаты в чистой коммуналке. Валерка завел черного пса и заскучал. В одинокие вечера даже Rolling Stones не поднимал настроение. Удовлетворение от жизни не удавалось получить. Рабочий инструмент дворника и умные книги наводили уныние. Валера нравился культурным женщинам и студенткам. Модный, веселый, внимательный, романтичный и обаятельный, общительный и уютный. И, удивительное дело, достойные по всем наружным и внутренним параметрам представительницы прекрасного пола ввергали Валеру в нерешительность и робость. Временно и крепко привязывался он к простым созданьям, наделенным внушительными грудями и склонным к алкогольному веселью. Он жалел их, давал читать книжки, пил с ними вино. Рассуждал о европейской демократии. Любовь не склеивалась. Валера менял места работы и прописки, мечтал о жене и детях. Хотел стабильности. Стабильность видел в семье. Обрастал знакомыми, любившими раскатать бутыль в его компании, послушать хард-роковые записи и диски, которых у Валеры была тьма. Принять на ход ноги Валера не отказывался. Никогда. И к нему приходили и пили. Мгновения хмельного оптимизма быстро проходили, грусть и скука заполняли остатки дня.
А мы стали видеться все реже и реже. Навещая его, приносил, как все, бутылку. Валера был уже поддатый. Смущенно суетился. Перебирал винил. Выставлял чистые стаканы и закусь.
БРИГАДА
Комфортабельный автобус “Турист” Львовского автозавода наконец-то остановился на территории совхозной базы НИИ. Лаборант Алексей заспешил на воздух. Пробирался через завалы рюкзаков, мешков и коробок с продуктами, натыкаясь на спины и руки младших, старших научных сотрудников и кандидатов всевозможных наук. Еще не выпав из автобуса, блеванул под радостные комментарии закаленных в питейных делах ученых товарищей.
- Так, тихо, - скомандовал старший заезда на сельхозработы, начальник 17 отдела НИИ, к.т.н. Борис Петрович Маккорвин, по прозвищу Шотландец. -Жека, оттащи бедолагу от колес. Пусть в кусты блюет, сучара.
- Отъехать малость от блевотины надо. Выходить то как будем? - подал дельную мысль м.н.с. Сидорук, пряча граненный стакан в карман ватника.
- Верно излагаешь. Водитель, дай вперед, - твердо скомандовал старший, оприходовавший за время пути поллитровку и бутылку “жигулевского”, - Жека, тащи мудака дальше. Маневрировать будем.
Жека, с блюющим Лехой, и автобус, с интеллигентными сельхозработниками, двинулись одновременно, но в разные стороны. Леху сильно повело, он оперся ладонями о движущийся предмет и облевал транспортное средство. Жека держал его за воротник новенького ватника, пытаясь предотвратить падение блевуна и уберечь собственные фирменные джинсы от блевотных брызг.
- Ну, ты Леха, брызгун, кончай фонтанировать, - веселился Жека, - пацаны, Лехе больше не наливать сегодня.
Автобус окончательно остановился. Раскрасневшийся Шотландец велел собрать разнокалиберную стеклотару и организованно покинуть борт автобуса с вещами. Началась хаотичная разгрузка.
- Личные вещи сложить. Преступаем к выносу продуктов питания, -последовала очередная команда стойкого Шотландца. - Трезвые, уверенные в своих силах сотрудники, берут упаковки с яйцом куриным и ящики с жидким, подчеркиваю, жизненно важным продуктом.
- У нас все трезвые на деревне, а яйцо счет любит, - съерничал экономист Гришко, подхватил весь запас хрупких яиц и растопырив руки, застрял в дверном проеме. Зачем-то пригнулся, потоптался и наступил керзовым сапогом на край своего старого брезентового плаща. Пытался выпрямиться, дернулся и боком выпал из автобуса, не выпуская драгоценную ношу. Смягчить удар падения помог инстинкт. Тело Гришко развернуло в воздухе и рухнуло на яичные упаковки.
- П…ц яишнице с лучком, - констатировал Шотландец, - сказал же, уверенные и трезвые.
- Я и есть умеренно трезвый, - поднял голову в желтке Гришко.
- Ты, Гришко, тапереча со своих яиц глаз не спускай. Голодный демос-злобный демос, - японист Гексин развел руками, демонстрируя трагическое разделение иллюзорных яичек.
- Хорошо еще, водяру не тронул, паскуда рьяная, - смягчил обстановку прагматичный Сидорук, - отъехать бы надо от яишницы. Подскользнешься не ровен час.
- И то верно, - согласился отходчивый Шотландец, - водитель, подай еще вперед.
- Бог троицу любит, Борис Петрович, - крикнул Жека, придерживая бледного блевуна, - берегите белое золото.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - отплевал через левое плечо секретарь партячейки Сидорук.
- Беду накликать хочешь, Евгений? - строго спросил Шотландец
- Никак нет, товарищ командир. Только предостеречь.
- Так. Назначаю тебя особо ответственным лицом перед партией, правительством и бригадой за наше главное достояние. Понял задачу?
- Никак нет. Не ясны временные параметры ответственности. Ответственный за сейчас или до последней бутылки?
- Дерзишь, кандидат в члены, мать нашей, КПСС, м.н.с. Евгений Глебович. За работу. И отпусти юношу.
Жека отпустил сомлевшего Леху. Леха упал со стоном.
- Во заездик, - запричитал аналитик Иванов, - на двадцать мужиков две несимпатичные поворихи, двое с падучим комплексом и всего два ящика бухла на две недели.
- Не ссыте, поручик, в хрустальный бокал. В соседней деревне институт культуры морковку дергает. А дед с зернотока брагу гонит. Так что, разочарован не будешь. Как говорят французы, ex aequo et bono, что значит получим “по справедливости и доброте”.
- Аминь. Твоими устами да ром пить.
- Ален Делон не пьет тройной одеколон, месье пессимист.
Разгрузились. Побросали рюкзаки на железные койки в загаженном бараке. Каждый, как мог, ждал привальную, назначенную аж на 20.00. Шотландец позвал Жеку в тесную командирскую комнатку, где мирно стояло бухло, накрытое драным ватником, и провел инструктаж по поводу тактики проведения застолья:
- Главное, Евгений, резко не выпустить Змия зеленого. Поставим пару-другую пузырей на стол. Выпьем, закусим, поговорим о жизни по благородному. Знак подам, слетаешь за дополнительной порцией. Держи ключ от жилища.
- Углубим процесс, как партия велела, без шума и пыли, Борис Петрович, -заверил начальника Жека.
- Иди уж, и откачай лаборанта до привальной, - Шотландец потянулся к ящикам, достал бутылку, - тебе не предлагаю. К людям идешь.
Без четверти восемь бригада, разбившись на группки по интересам, собралась у клуба-столовой. Не было Гришко и Шотландца. Шотландец переливисто храпел в своих покоях, Гришко исчез.
- Товарищи коммунисты и беспартийные, ввиду сложившейся ситуации, считаю целесообразным не останавливаться на пол пути, а решительно и твердо продолжить начатое дело, - провозгласил коммунист Сидорук. Возражений не было. Точно в 20.00 вошли в столовую, сбивая сельскую грязь у порога.
Сидорук пошептался с Жекой и скромно занял место во главе стола. Привальная началась и продолжилась не по намеченному плану. Когда выпили за “демократизацию и гласность” и “очеловечивание общественных отношений”, а Сидорук, на правах старшего, тискал обоих поварих, дверь распахнулась и впустила Шотландца в клетчатой рубахе, растегнутой на все пуговицы, с ящиком перестроишной водки.
- У всех есть выпить и закусить? Жека, проверь! - взревел, возбужденный близостью теплых женщин, Сидорук. -За Ленина, Сталина и товарища Маккорвина! Ура, товарищи!
- За Сталина пить не буду, - подал голос аналитик Иванов и выплеснул на дощатый пол треть стакана драгоценной жидкости.
- Какой Сталин, где Сталин? - в столовую ввалился пахнущий коровьим навозом Гришко, до полнейшего изумления надравшийся где-то на стороне. Из слипшихся редких волос торчал клок сена и нечто неопознаваемое. Гришко помотал головой, громко выпустил газы и молча упал.
- Гришко упал в моих глазах, - хмуро констатировал Иванов, заваливаясь на плечо соседа.
- О, тема! Предлагаю послушать русскую хайку, - закричал японист Гексин.
- Даешь ***ку, Гексин-сан, - кричал Жека, - тихо всем!
- Увидел красавицу с распущенными волосами. Возникло безумное желание. Вырвать яйца с корнем, - с чувством прочитал собственное сочинение японист.
- За поэзию и музыку души, - поднял стакан романтично настроенный Шотландец.
- Скорпиенс, давай, - очнулся лаборант Леха.
Дали “Скорпиенс”. По полной. До самого утра. Мероприятие прошло строго в соответствии c известной народной мудростью “У каждого свои причуды.”
ДИАЛЕКТИКА
Алекс осторожно дал задний ход и тормознул фургон у самых дверей конторы последнего на этот день заказчика. “Наталка, наверное, тряпки уже пакует, выручку подсчитывает,” - подумал Алекс, - “Ох, скорее бы домой, супчику горяченького покушать, и под бочек к Натахе.” Выходить из теплой кабины “транзита” не хотелось. Слякотно, густо оседает мокрый снег. Пятница. Ноябрь девяносто шестого года. Посмотрел в зеркало заднего вида: никого. Натянул кожу на шоферские руки, шумно выдохнул и выбрался наружу. Сделал два приседанья для физкультуры и направился к офису. Дверь приоткрылась, показалась круглая голова на тонкой шее, подпертой галстуком.
- Так, так. Приехали, очень хорошо, - обрадовался круглоголовый и решительно вынес длинные ноги из сухого помещения. Алекс открыл дверь фургона и спрятался под навес. Нескладный стал деловито переносить коробки, по-солдатски пренебрегая непогодой.
- Пойдемте, я с вами рассчитаюсь, - радостно объявил он, обнимая последнюю коробку.
Алекс, брезгливо поднимая пятки, пробрался к фургону, потом в офис. Стряхнул налипшую сырость, осмотрелся. Офис как офис. Компьютер в углу, пять рабочих мест, две барышни. Крашенная брюнетка оценила его бесцеремонным взглядом, не прерываясь от обработки длинных ногтей. Другая вежливо впаривала что-то по телефону, ссылаясь на очень высокое качество при очень-очень низких ценах. Длинный исчез за дверью с пафосной надписью “Генеральный Директор”, согнувшись выскочил и глядя куда-то в сторону, густо покраснев, сообщил:
- Такое дело, я очень извиняюсь, у директора важные переговоры. Не могли бы вы подождать немного, если, конечно, у вас есть время. А если времени нет, то я завтра подвезу деньги куда скажете.
- Деньги мне нужны сейчас, уважаемый. Груз доставлен сегодня. И гонорарий хочу получить сегодня. Уточните, пожалуйста, сколько ждать, - расстроился Алекс и страшно выругался, не разжимая губ. Вытянув шею, длинный устремился к генеральному, оставив дверь приоткрытой.
- Сколько надо? Туда отдай, сюда отдай. Пусть подождет, бандиты приедут, им деньги тоже нужны, - расслышал Алекс и сжал кулаки. “Вот, жлоб, один же сидит в кабинете, переговорщик хренов.”
- Да, вы присаживайтесь. Через двадцать минут получите свои баксы. Нашему директору нужно время, чтобы пережить трагедию расставания с деньгами, -предложила крашенная, кокетливо склонив голову.
- Вы откровенны с незнакомцем. А как же честь мундира? - поинтересовался Алекс.
- Да пошли они…, надоели, совки, - продолжила черноволосая и подула на фиолетовые ногти. - О, Птицын припорхал с благой вестью в клювике, птаха наша неугомонная.
- Лена, я убедительно прошу тебя не называть меня Птицыным. Моя фамилия-Птичкин, - тихо вымолвил господин Птичкин и склонил голову над Алексом.
- Я вас очень попрошу подождать не более двадцати минут. Директор освободится и расплатится с вами.
- Это есть хорошо. Однако, помнится, вы лично хотели со мной рассчитаться, -уточнил Алекс, почувствовав справедливую неприязнь к руководству этой долбанной фирмы.
- Ну, обстоятельства изменились, вы уж поймите, - замялся господин Птичкин, полетел в свой угол, подхватил какую-то бумажку и стал сосредоточенно изучать ее, постукивая шариковой ручкой по столу. Алекс раскрыл еженедельный журнал, попавшийся под руку, полистал и начал рассеянно читать про выздоровление Ельцина. Узнать подробности о послеоперационном состоянии президента не удалось, раздался угрожающий топот крепких башмаков. В офис вошли двое крепких парней в черных кожанках.
- Шеф у себя?! - спросил старший в утвердительном наклонении, широко раскрывая дверь директорской. Алекс с интересом прислушался, перелистывая страницы журнала.
- Здорово. Дела как? Процесс идет? Семья как? Здоровье?
- Да, все нормально. Трудно, правда, жить стало. Дорого все. Клиенты вовремя не платят, расходы, зарплата, налоги. Ох, как все дорого. Деньги как приходят, так и уходят. Совсем денег не стало.
- Кто не платит? Ты скажи, мы разберемся.
- Да-не, я сам. Только, вот, могу половину дать сегодня. Остальное завтра. Обещаю.
Завтра съезжу в банк и вечером, в это же время, приезжайте, обязательно приезжайте.
- Ладно, давай что есть. Звони, если что. Завтра заскочу.
Лихие ребята быстро удалились, видно, дел много. Алекс встал и направился к кабинету начальника, по пути подмигнув свободомыслящей работнице бизнесструктуры. Но его опередил Птичкин. Со словами ”одну минуту, пожалуйста” он ловко протиснулся в кабинет, показался вновь и пригласил войти. Вошел, увидел и подумал: “Вот уж, действительно, комсомольский выкормыш.”
- Здравствуйте, ваш подчиненный доложил о сумме, которую вы должны за перевозку товара? Хотелось бы получить.
И тут раздался звонок. Гендир схватил трубку, как эстафетную палочку, щеки важно раздулись.
- Мы вас слушаем. Да, да. Я являюсь генеральным директором. Да, да, да. Павел Яковлевич. А как вас зовут? Да, да. Очень приятно.
По природе своей человек уравновешенный и в меру тактичный, Алекс взорвался.
- Послушайте, господин директор, может вы уделите мне пару минут?
- У меня важный разговор, подождите, - ответил господин директор, отлепив трубку от сытой щеки.
- Да, насрать мне на ваш разговор. Сколько мне здесь париться? Не заплатите сейчас, звоню своей “крыше”, платить придется в три раза больше и сегодня же.
- Перезвоните, пожалуйста, через полчаса, я сейчас очень занят. У меня срочный посетитель. Да, да, - переменился в лице Павел Яковлевич, обречено открыл верхний выдвижной ящик стола и извлек требуемую сумму.
Забравшись в кабину фургона, Алекс откинулся назад, глубоко вздохнул и засмотрелся на залепленное ветровое стекло.
“Опять не сдержался. Надо бы йогой заняться, иначе нервов никаких не хватит с такими клиентами.” Включил дворники, аккуратно протер стекло, и, вдруг, вспомнил Социалистическую улицу, где когда-то он, будучи студентом, весело квартировал с друзьями, завел шашни с Натахой, женился, закончил Бонч. Потом непыльная работа в НИИ, рождение дочурки. Перестройка. И подался Алекс в водилы, а Натаха сменила должность зам. лабораторией на место продавца вещевого рынка. “Вот такая, мать вашу, диалектика.”
ПРЕРВАННАЯ ЦЕЛЬ
“На холодильник я накопила, еще мне нужны кровать и шкаф,” -отвлеклась Мыша от расчетов с невинно-порочным блеском в подслеповатых глазках. Рассеянно поковыряв самый ненавистный прыщ на темном лице уроженки солнечных губерний, Мыша принялась подсчитывать убытки от раздельного ведения домашнего хозяйства с последним сожителем, пузатым директором автосервиса. Был директор низкоросл, кривоног и рыж. Но по части регулярного секса мог поставить запятую даже Брэду Питу.
Мыша по-тихому ненавидела Дашку Филантропову, натуральную блондинку с отшлифованной фитнесом фигурой. Вокруг этой стервы роились высокие и богатые мужики, как мухи над потной коровой. Мало того, что Дашка сама хорошо зарабатывала, так ее безумные поклонники одаривали сучку шубами, кожей, парфюмом, натуральным баблом на женские расходы.
Мыша размечталась. Заработает много (нет-нет, очень много) денег, купит итальянскую шубку, иномарку, квартирку в Озерках. И полюбит ее длинноногий блондин, обязательно из Москвы. Увезет сначала на остров Кипр, а потом уж навсегда возьмет замуж и поселит в заоблачной Рублевке. Тогда обосрутся все от завести.
“Сегодня же потребую у Кролика подержанную тачку, ту раздолбанную “девятку”, что пылится в автосервисе. Скажу, что не могу тереться с быдлом в метро. После поездок в общественном транспорте секса не чувствую,” -внезапно осенило Мышу. Настроение улучшилось. Но ненависть к небольшому коллективу рекламного агентства, где Мыша добывала бабки, не ушла. Ненависть наливалась, зрела, срасталась с презрением ко всем бездарным дизайнерам, ничтожным агентикам и жалостью к себе : умной, красивой, невостребованной. “Опять Филантропава кокетничает с заказчиком, потом поедет ужинать в японский ресторан. Результат: видный мужчина, секс при свечах, нехилые подарки, хороший процент с заказа. Сука,” - вновь запереживала интеллигентная Мыша. Появление краснолицего Ероши Птичкина, с приросшим к несвежей рубахе галстуком загадочного цвета, прервало мышиные терзания. Птичкин безответно любил Мышку. Мышка корыстно использовала глубокие чувства начальника производства. Ей перепадали лучшие заказы. Забитый дизайнер, согласно указаниям начальства, делал в первую очередь оригинал-макеты для Мышки. Курьер не знал усталости. Типография насиловала печатные станки. А Мыша кричала на Ерошу. Ероша страдал. Бросил пить, курить и жену с ребенком. Купил модный свитер и пару носков отечественного производства. Мыша продолжала кричать и не любить его. Он продолжал любить. Шансов у Ероши не было, как не было автомобиля, свободных денег и своего жилья.
- Ерофей, привез мои буклеты? - раздраженно приветствовала Мыша своего непосредственного начальника. - Этот бардак, вообще, я больше не могу выносить.
- Понимаешь, Мыша, тут такое дело! Буклеты не напечатали. Но я тут не причем. Завтра все будет. Я обещаю. Ты мне веришь?
Мыша не верила. Она должна знать наверняка курс валют, время доставки заказа и сумму своих кровных процентов. Без денег нет счастья. А ей уже двадцать четыре. Мужа нет. Есть прыщи и нездоровый желудок. Друзья? И те куда-то подевались.
- Как мне это мешает работать. Девочки все время пьют чай, посуду за собой не убирают, дизайнер вовремя не приходит. Ужас какой-то, - понесло Мышу на праведный гнев.
- Мыша, я тебя умаляю. Все будет хорошо, - вкрадчиво пообещал Птичкин.
Предсказание Ероши сбылось через неделю. Трудолюбивый любовник вложил ключи от свежеокрашенной “девятки” в потную ладошку Мыши после получасового пыхтения на новенькой кровати. Обкатали кровать, настал черед автомобиля. Любовник старался, проклиная всех гаишников и многочисленных конкурентов. Это помогало сохранять заданный темп любовного движения. А Мыша быстро освоила премудрости автовождения. На городских магистралях, переполненных автотранспортом, она считала себя VIP, без мигалки и сопровождения. Расплющив ягодицы на подержанных авточехлах, гордо взирала на внедорожники и импозантные седаны. Лохов в отечественных тачках не воспринимала. Сердилась на светофоры и пешеходов. Она спешила делать бабки. Прошел год, за ним другой, как зарплата к зарплате. Младшая сестра поступила на юрфак и вышла замуж за молодого депутата с деньгами и криминальным прошлым. Хозяин автосервиса не на шутку увлекся религией, забрал “девятку” и уехал отдыхать в Турцию, откуда привезли его уже неживого. Попив с коллегами из Екатеринбурга, захлебнулся теплыми водами чужого моря. Ероша встретил Женщину, познал наконец-то чувство глубокого сексуального удовлетворения и свежесть чистого белья. Вспомнил прелесть никотина и разливного пива. Получил немалое наследство. Обрел жизненное равновесие, быть может временное, но пока устойчивое. И разлюбил Мышу.
А Мыша шла к цели. Умение считать и хитро умничать принесли, наконец-то, новенькую иномарку и квартиру с лоджией. Любовь к деньгам и шоколаду скрашивали неровности личной жизни. Равномерно и неуклонно набирали вес бедра, самомнение и обидчивость. Чувства жалости и сострадания, свойственные женщинам русских романом, Мыша испытывала только к себе и бездомным собакам. Крепкое чувство зависти к замужним, красивым и богатым не оставляло никогда.
“Вот, сука холеная,” - в последний раз подумала Мыша, когда спасатели МЧС извлекли ее обезображенное тельце из спрессованной серой иномарки. На весенней обочине стоял огромный ярко-желтый джип с едва заметной царапиной на черном бампере. Блондинка, заплаканная и растерянная, смотрела на тело потерпевшей. Все планы рушились. Она так спешила в просторную постельку хорошенького мальчика. А попала в ДТП. Объясняйся теперь с ревнивым мужем.
ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ЕРОФЕЯ ПТИЧКИНА
Прошел краткий период стабильности существования. Ероша Птичкин стал быстро напиваться, алкоголь высвобождал скопившуюся под черепной коробкой скуку. На выходе из слабого организма скука-сука трансформировалась в мелкую злобливость в смеси с похотливостью. И Ероша пакостил: прихватит за сиську толстую бабищу или оторвет крышку унитаза в общественном платном сортире.
На утро Ерофей ничего не помнил, но было стыдно. Страдал весь организм, болело нутро, Ероша силился вспомнить происхождение ссадин на лбу и кровавой бескожности ладоней. Мерзостный туман скрывал события пятничной вечеринки. Воскресенье проходило в оздоровительной ходьбе по скверам города.
В понедельник Ерофей Птичкин был молчалив. Да и опостылела вся эта рекламно-маркетинговая мутатень. Что делал Ерофей вдумчиво и с некоторым творческим рвением - так это составлял инструкции-памятки, которые аккуратно прикреплял скотчем к факсу, компьютерам и прочему офисному оборудованию. В остальном – все по фиг. Место большого начальника в маленькой фирме радости больше не приносило. Хотелось чего-то. А чего - было неуловимо неясно. Еще недавно внутренние пустоты заполнялись музыкой, любовными муками и мечтами о бытовой устроенности. Неожиданно получил наследство. Купил квартиру в самом центре города, музыкальный центр, два костюма, галстук. Терзания безответной любви сменили жалобы некрасивой сожительницы на редкие соития и отказы Ероши обсуждать классику мировой литературы. А музыка в наушниках не справлялась с расширяемой душевной пустотой.
Ероша интересовался политической жизнью Отечества. По утрам читал “Известия” и “Завтра”. Поздними вечерами черпал знания в интернете. Не любил негров, гомосексуалистов и политических обозревателей с нерусскими корнями. Присутствовала у Ерофея непонятная ностальгия по временам СССР, стране правопорядка, всенародной сытости и скромности номенклатуры. Но завораживали Ерошу по-настоящему эстетика и мощь террора германских наци. Вот где была красота, воссоединенная с жестокостью и силой. Коллекция атрибутики коммунистического прошлого дополнилась томиком “Майн Кампфа”, железным крестом и муляжем “вальтера”. Трезвые выходные Ероша стал посвящать плетению кожаной плети с жестким сердечником и точению кухонного топорика под музыку композитора Вагнера. Когда плеть была готова, а Ероша по пятничному пьян, в интимной жизни сожителей наступило разнообразие. Вообще-то cексуальные пристрастия Ероши отличались простотой: сжать сиськи и быстро кончить с неизменным “Сука-а-а-а…”. Сегодня же Ерофей снял пиджак и розовую сорочку, извлек из черного портфеля черную фуражку и нарукавную повязку со свастикой, арендованные у товарища с киностудии за бутылку молдавского коньяка. Надул розовые щечки и выкрикнул, вытянув тонкую руку в партийном приветствии: - Ахтунг-Ахтунг, руссишь вуман. Балансируя на слабых ногах, добрался до своей коллекции, отыскал кожаную плеть. Поправил на пьяной головке фуражку с черепом, взмахнул плетью и визгливо вскрикнул, разбрызгивая слюни: - Раздеваться партизанен. Шнелер-шнелер, швайне вуман.
- Вот выдумал, - сконфузилась Женщина, игриво расстегивая пуговицы халатика.
- На коленен, швайне сука, арбайтен, - распалялся фюрер, размахивая плетью.
Женщина с удовольствием встала на четыре конечности. Ерофей Птичкин c чувством опустил плеть на незащищенные ягодицы. Вуман завизжала. Так Ероша стал регулярно заниматься тайным фашизмом.
“В человеке сокрыта Суть. Не каждый за всю суетную жизнь свою полностью раскрывает и реализует Суть в чистом виде. Один генетически предрасположен к насилию, другой- к неугомонному совокуплению. Есть бескомпромиссные правдолюбцы. Наверное, одна из жизненных целей человека и есть выявление сокрытого в себе. Говорят, мол дети бывают жестоки. Они такие и есть. Не научились еще камуфлировать свою сущность. Встречаются, ведь, и добрые детки. Прояви себя, будь ты садист или святой. Но знай, что можешь быть наказан по принятым законам общества,” - разглагольствовал Ерошин знакомый, которого тот больше побаивался, чем уважал.
Осенними вечерами, прогуливаясь по городским переулкам, Ерофей затравленно бросал взгляды по сторонам и быстро манипулировал краскораспылителем. На темных поверхностях светились серебром: свастика, череп с кривыми костями, “Смерть хачам”. Но эти подпольные вылазки и секс в фуражке как-то не могли выразить, до полного самоудовлетворения, смутных ерошиных помыслов.
“В чем еще Суть моя проявиться может?” - спрашивал себя, утомленный трудностью поиска, Ерофей.
“Жестче надо быть,” - отвечал внутренний голос.
В пятницу вечером, как цивилизованный человек, выпив пару-другую жестянок пива, Ерофей прихватил отточенный топорик и отправился на поиск собственной Сути. Сразу повезло. Припарковался черный “мерс” у японского ресторана. Из тачки вылезли две веселые пары кавказкой наружности, смеясь вошли в ресторан.
“Так-так. Хозяева жизни? Щас я вам,” - понесло осмелевшего Ерофея. Ссутулясь, выставив локти далеко в стороны, Ерофей отчаянно заспешил к красивой машине. Подскочил, ударил ногой в черную дверцу. Взвыла сирена. Ероша кулаком ударил в боковое стекло, вскрикнул от боли и бросился в бега. Сзади догоняли. “А-а-а,” - вырвалось со страхом из груди. Рука, мелко трясясь, потянулась за топором под черное пальто. Ударили в зад. Ерофеево тело легло на твердый асфальт.
- Ты что же делаешь, гаденыш? - легкий грузинский акцент испугал до смерти, между ног стало тепло и мокро.
- Я больше не буду, - неожиданно услышал собственный голос Ерофей.
- Иди, дурак, - сказал мужчина и сам пошел прочь.
Домой Ероша брел c пустотой в голове. Только яркие вывески бутиков врезались в память, да топорище терлось о ребра. Принял еще пару жестянок до полной мутности. Когда открыл дверь, увидел свою валькирию со скрещенными на пухлой груди руками. Ероша разрыдался, уткнулся мокрым носом в красный халат. Мягкая рука бережно гладила редкие волосы экстремиста.
ЖЕРТВА ТРАДИЦИИ
Павел Яковлевич, сладострастно облизывая пухлые губы, перекладывал купюры в новом порядке. Верхние ряды-еврики, средние-баксики, и шесть нижних-рублики. “Вот, вот. Мой пенсионный фонд. Вот, вот, мои запчасти, мой ремонт,” - складывались сами по себе стихи, и на нездоровую серость рыхловатых щек наплывали влажные алые краски, как будто водки выпил. Павел Яковлевич воровато оглянулся на дверь спальни и толстыми негнущимися пальцами ловко подхватил несколько купюр нижнего ряда. Сделал честное выражение на широком лице и, с первой попытки, запихнул сжатый кулак в тесный карман домашних треников. Замер, прислушался, положил свободную ладонь на кулак в штанах. “Что это я сделал, мама дорогая?” - возник вдруг непривычный вопрос на привычное действие. “Совсем уж я того. У себя ворую,” - задумался Павел Яковлевич. А кулак заклинило. Спрессованные десятки напитывались трудовым потом. Неслышно приоткрылась дверь, и голос супруги вызволил из задумчивости.
- Ужинать иди, Рокфеллер. Совсем спятил. Теперь чтобы возбудиться не порнуху смотришь, а деньги щупаешь, импотент несчастный, - беззлобно прокомментировала ситуацию жена.
- Это не то, что ты думаешь, - двусмысленно дернул сжатым кулаком в широких штанах Павел Яковлевич. - Я наши деньги пересчитываю.
- Скажите пожалуйста, каждый вечер он яйца пересчитывает, извращенец поганый. Тьфу на тебя, - и супруга вышла.
- Дура, - вдогонку выкрикнул Павел Яковлевич и разлепил потный кулак. - Я хозяин в доме. А все бабы-дуры. Вот.
Мобильник исполнил любимый шлягер юности. На душе потеплело.
- Да, да. Мы вас слушаем внимательно, - по офисному ответил на звонок Павел Яковлевич, - сейчас я тут очень занят. Мы тут с женой обсуждаем очень важный вопрос. Поужинаем, и я перезвоню. Да, да.
- Яковлич, блин, срочно деньги нужны. Ты обещал вернуть в конце месяца. Нужны сейчас, - не унимался звонивший Ерофей Птичкин.
- Нет денег. Сейчас нет. Где я тебе их возьму? - скосился Павел Яковлевич на разноцветье разложенных купюр. - Обналичка на следующей неделе. Деньги пойдут туда, сюда, сам знаешь. Если что останется, верну долг. Обещаю. Да, да.
“Как же останутся. Урод. Всем деньги нужны,” - думал Павел Яковлевич, бережно складывая семейные сбережения в обувную коробку. По традиции Павел Яковлевич каждый вечер перепрятывал любимую коробку. Это занимало много времени, но процедура поиска нового тайника в трехкомнатной квартире захватывала его, увлекала и приносила внутреннее удовлетворение, как нечто самое важное в этой жизни, полной тягот и волнений. На этот раз он запихнул коробку в обувной ящик. Ценная коробка ничем не выделялась среди прочих. Разве что, коробки правого ряда были отмечены красными крестиками. “Крестики? Хитро,” - отметил Павел Яковлевич и отправился за фломастером. Затем вернулся в спальную комнату, достал из под матраца школьную тетрадь и зафиксировал под номером 398 новое местонахождение денежного хранилища.
- Вот теперь можно и поужинать, - вслух произнес Павел Яковлевич традиционную фразу окончания процедуры.
Вечером следующего дня Павел Яковлевич вернулся домой вполне довольный собой. Во-первых, в течение двух часов он монотонно твердил назойливому Птичкину, что денег нет. И победил: Птичкин сдался, не выдержав умной тактики ведения дискуссий. Во-вторых, как бы невзначай прижался к выпуклому бедру молодой сотрудницы. В-третьих, принес в заветную коробочку немного рубликов. Жена заканчивала уборку. Ужин готов. Полный порядок. Все, как мама учила.
- Дорогая, ты сегодня такая красивая, - привычно соврал Павел Яковлевич, снимая обувь. И, мама дорогая, коробок с крестиками нет.
- Где коробки? - закричал Павел Яковлевич.
- Какие коробки? - почувствовала неладное супруга.
- С деньгами, дура безмозглая.
- С какими деньгами?
- С нашими, коробка с крестиком.
- Выбросила коробки с крестиками, все выбросила.
- Куда-а-а? - кричал Павел Яковлевич.
- На помойку.
Рванул к лифту.
- Выбросила коробки с крестиками, - тихо продолжала она в спину исчезающего супруга, - вчера собрала ненужное тряпье, рваную обувь, положила в коробки, отметила крестами, а сегодня выбросила.
В одних носках Павел Яковлевич бежал к дворовой помойке. В глазах темнело. Все барахло уже растащили бомжи, пустые коробки валялись вокруг.
- Господи, помоги, - возопил Павел Яковлевич, скользя на банановой кожуре. Грохнулся шумно, уперся руками во что-то слизкое. Упал.
Скорая, как водится, запаздывала. Врач, привыкший ко всему, бесстрастно констатировал факт смерти.
СТРЕЛОК
Хорошо сидеть на камнях западной оконечности Заячьего острова. Равномерный гул города не заглушает шлепанья и плюханья волн, омывающих истертую каменную кладку. Сидеть и смотреть. Быть созерцателем. Слушать дневной город скорее утомительно, чем увлекательно. Много звуков, много шума: надрывно взвывающие двигатели автомобилей, истеричный испуг автосигнализаций, громкая связь машин сопровождения и абонентов мобильной сети, вырванные мимоходом обрывки фраз: “ Клево, токо бабла нету, полный отстой.”… “Куда? В какой клуб? Тупишь, там одни пидоры, милочка, кайфово время не проведешь. Сама перепихивайся, мне в универ пора.”… “Ты, жопа, бабки готовь, проект загибается. Три контейнера, сечешь? И штоб все свежее, в натуре, было. В офисе перетрем. Отбой.” Если сейчас выключить все звуки, останутся низко клубящиеся облака над куполом и шпилем, свинцовость невских волн, акварельные особняки над гранитной полосой, изгибы мостов. Стрелка Васильевского.
- Простите, Бога ради. Не могли бы, вы, угостить сигареткой? Бросил. Ни табака, ни спичек не имею. А смотрю: интеллигентный человек курит в одиночестве. И так захотелось затянуться и насладиться в полной мере красотой рукотворной мастеров петербургских и природы блеском осенним. Вы уж извините бестактность мою, - надо мной склонился мужчина лет около шестидесяти. Черные усы с сединой, горбатый нос, веселые глаза умеренно принявшего. Хорошие джинсы, кожаные кроссовки, мятый дорогой плащ. На пальце массивный перстень.
- Да, конечно. Все нормально, - я протянул пачку недорогих, крепких сигарет.
- Не возражаете, если я покурю в вашей компании? - спросил породистый стрелок.
- Пожалуйста, присаживайтесь, - предложил я, кивнув вправо.
- Благодарю. Разрешите представиться. Александр, просто Александр, - прежде чем сесть незнакомец склонил голову и протянул руку с ухоженными длинными пальцами.
- Геннадий, - ответил я, чуть оторвав зад от угретого гнездовья.
- Да, Стрелка. Многоцелевое слово, не находите? Стрелка Васильевского Острова- звучит величественно, “забить стрелку”-вульгарно и тревожно, стрелка на шелковых чулках очаровательной женщины вызывает чувство сожаления и неловкости, часовая стрелка указывает на неумолимый бег времени, - задумчиво произнес Александр и добавил - Я, вдруг, представил, как девчоночья группа “Стрелки”, ведь есть такая, кажется, забивает “стрелку” на Стрелке Васильевского и все приезжают в чулками со стрелками.
- Белка и Стрелка, - продолжил я невпопад, - звучит как Гагарин и Титов.
- Да, да, именно так. Герои и жертвы научного эксперимента. Историческая целесообразность. К стати, уважаемый. А ведь я-стрелок, - красиво рассмеялся мой новый знакомый, демонстрируя сигаретку. - Недурной табачок.
- Если вы еще и Купидон, то я не ваша цель.
- Ха-ха-ха, влюбиться не грех. Грех не испытать это хмельное чувство пару раз в короткой, быстро уходящей земной жизни.
- Философствующий стрелок? А есть неземная жизнь?
- Кто знает? Я не могу назвать себя человеком верующим. Поэтому наслаждаюсь настоящим. Наслаждений тьма: смотреть и наблюдать, сопоставлять увиденные факты, делать выводы. Вдыхать ароматы новых мест и новых женщин. Запах кожи африканской женщины, запах скандинавки или филиппинки. Шум сосен на берегу северного озера и вой ветра в безлюдных горах Азии. Смотреть на играющие языки пламени костра, поправлять скатившуюся дровянину и слушать, как горящий воздух выскальзывает из дров. Жить хорошо, как говорил Балбес. Хотя индусы с ним не согласны: жизнь-это страдание. Вот, так.
- А есть ли мера наслаждениям? Для вас-наслаждение, для другого-слабость, порок и уголовная статья.
- Вы имеете в виду пьянство, наркотики, распутство, садизм? Я человек здоровый, смею думать, нравственно здоровый. За других не отвечаю. А для меня наслаждение-это то, что не приносит вреда ни мне, ни моим близким. Не буду лукавить, дров я наломал по недоумию в годы молодые.
- Счастливый вы человек, коли удалось самореализоваться в труде и сексе.
- Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да, вы знаете, как это бывает. Страдание, наслаждение, пустота и снова наслаждение, упоение жизнью. А не желаете ли коньячку? Хорошо мы с вами начали знакомство, - Александр ловко извлек из-под плаща серебряную фляжку.
Коньяк был отменный и давал настрой на продолжение беседы.
- Вы извините мою словоохотливость. Но больше двадцати лет не был в Ленинграде, пардон, в Петербурге. Жил, смешно сказать, на Социалистической, у Пяти углов. Там в конце улицы был пивной ларек. Место называлось “социалистический тупик”. Из тупика я вырулил на Запад.
- В конце 70-х я и мои друзья снимали комнату на Социалистической, -совпадение меня не удивило. Я смутно припомнил уверенного и нахального киношника с черным усом, который брал у нас стремянку и никогда не возвращал. Вспомнил его миниатюрную жену, которая звонила в дверь, когда муж был на съемках, и просила то ввернуть лампочку под высоченным потолком, то посмотреть на мокрую сантехнику.
- Да что вы говорите! Площадка второго этажа. Шумная квартирка. Музыка до утра, хлопанье дверью, портвейн в авоське. Я жил напротив вашей ужасной квартиры, - обрадовался Александр. - Выпьем за встречу.
- А не вы ли это стучали участковому? И нам приходилось наливать и трешник давать ментяре, - поинтересовался я.
- Да, боже ты мой, никогда с властями не сотрудничал, - наигранно обиделся Александр, - по этой причине и покинул Отечество. Предлагаю тост за доверие и терпимость.
- Доверие к властям? Терпимость к нарушителям закона?
- Не передергивайте, а пейте. Выпили остатки за доверие и терпимость. Закурили.
- Нравятся мне такие совпадения, Александр, такие неожиданные встречи.
- Согласен. На собственной немолодой шкуре убедился и прочувствовал: в жизни все взаимосвязано. Случайности и вероятности в кабинетах изучают.
- Да, если есть причина, жди последствий. Любопытно, наша встреча относится к разряду причин или следствий?
- Как раньше говорили, без пол-литра не разобраться, - прищурил глаз Александр.
- С возвращением на пьющую Родину. Come together в магазин!
Мы сдружились. Встречались, попивали и разговаривали. Вскоре Александр вернулся в другое полушарие своего мира. Перед отъездом настойчиво звал в гости. Теперь готовлюсь к отъезду в страну зеленых холмов, водопадов и птиц киви. Всегда мечтал увидеть воочию острова Новой Зеландии.
10 декабря 2006 года Г. В. Вексин