Наша комната – это мир моего детства. Мир тайн, открытий, иллюзий. Мир, где волшебство спрятано в каждой половице, в толстых, звонких от сухой штукатурки стенах, в каждой вещи. Спроси ёё, почувствуй её, закрой глаза – и вот целый период жизни встаёт передо мной в картинках с чередованием запахов, с мозаикой цвета и ощущений. Очень много лет обстановка в комнате не менялось: так было удобно и привычно, наверное поэтому каждая вещь может поведать о себе столько интересного. Наверное, самым таинственным в моей жизни был рижский платяной шкаф с толстыми стенками и большим зеркалом. Его привезла мама из Москвы вместе с остальной мебелью, как всегда тайно от бабушки. Она всю жизнь любила делать неожиданные покупки.
Пока был цел замок, его закрывали от меня. Со временем детский интерес открывать шкафы без цели угас, но вскоре я узнала, что он настолько забит вещами, что отрывать дверцы просто опасно, иначе оттуда вывалиться столько всего, что просто невозможно будет собрать правильно.….. Вот глубокие нижние ящики, пропахшие нафталином… множество вывязанных крючком салфеточек, воротничков, но почему-то начатых и брошенных, словно бабушка или прабабушка услышали какую-то неожиданную новость, или их позвали куда-то, и они побежали, сломя голову, наскоро забросив всё в глубину шкафа.… Навечно, чтобы никогда не вспомнить и не увидеть… Прабабушка - в войну, чтобы забыться от голода и страха за судьбы детей. А бабушка? Наверное, от тоски за утомительную, больную без доступа достаточного количества воздуха старость. Незаконченные вышивкой наволочки призывно выбросили свой край в красно-зелёных крестиках квадратов. Кажется, что закрою глаза, прижмусь к гладкой поверхности мулине и услышу шарканье ног, глухой родной бабушкин голос, нараспев и наизусть читающей Некрасова. И вот-вот почудится запах её волос, весь наполненный Беломорканалом. Да и пачка вот тут, перед глазами с земной поверхностью розового цвета и синенькой ленточкой рек. Такой же синей, как вены на её руках, а моря и океаны, как синевой отдающие пальцы – барабанные палочки, тёплые и быстрые.
До сих пор ожидание чуда не исчезло. Каждый раз, когда я вновь открываю ящики, верю, что найду что-то до сих пор неизведанное. Но нет…Нетронутые бобины ниток цвета кофе с молоком устойчиво заняли место в самом углу, в надежде, что я когда-нибудь продолжу заунывное плетение: туда-сюда.… В пакете манишки с кружевами торжественно ждут своего выхода. Тщетно…. Выходной костюм матери давно съеден молью и отправлен в мусорный контейнер, да и мама…..Да.. давно это было, так давно…Моё выступление в музыкальной школе, и мама, восхищённо хлопавшая из зала с такой счастливой улыбкой, непривычной для этих мест. Потом ещё и ещё где-то, но тот же костюм, та же копна курчавых каштановых волос..
В верхних ящиках были аккуратно сложены в наволочку отрезы тканей черный и белый с позолоченной нитью, с 50-х годов ожидавших своего часа. Теперь лишь напоминанием об этом висит на вешалке мною сшитый пиджак, утратив свою врождённую интеллигентность старомодных фасонов. Да, да и никакой шляпы с большими полями к нему так и не добавилось. Всё уже? Ах, да…. Мне сказали, что такой знакомый бабушкин костюм в горошек одели на неё, когда положили в гроб. Говорили, что она улыбалась…..
Шкаф стоял в углу, оставляя пространство около старого дивана. Оно всегда было заполнено мешками с какой-то одеждой, словно родственники как приехали сюда до войны, да так и боялись потревожить привезённую с Украины утварь. На мешки в Новый год устанавливали ёлку, так, чтоб засыпая, я видела мерцающие огоньки гирлянд. Мир наполнялся тайной, надеждой перемен, желанием видеть волшебство в малом… Позднее это пространство я лихо пролетала, прыгая со шкафа на диван. Такое забытое чувство парения.. Только во сне я испытывала его : величественный ландшафт зелёной рельефной поверхности подо мной, голубая даль впереди..и вечность…
Вечным казался и старый рояль «Дрезден Мюллер», который всегда считался главным в комнате. Он переезжал периодически от дверей к окну, тяжело скрипя столетними колёсиками. Черная поверхность громадной крышки могла хлопнуть, недовольная порядком в доме. Мне казалось, что даже мама боялась и уважала его… Я же со злостью колотила по педалям, которые не хотели слушаться, клавиши слабели от безжалостного отношения к ним. Укротить его решил и наш пёс Чих, регулярно отмечая на нём своё проживание. Ножки рассохлись. В день выноса его комната вздохнула облегчённо, как-будто избавилась от назойливого соседа, но уже к вечеру наполнилась тоской и печалью. Где-то далеко доносились звуки фортепиано, словно плакал кто-то о давно прошедшей юности. Мама так и не смирилась с разлукой, по вечерам выходила во двор и грустила.. Потом уже, после инсульта ходила по квартире с палкой, ощупывала мебель руками, но не находила старого друга: «Всё пропало…» - обречённо произносила она. Рушился вековой мир, созданный женщинами, мужья которых погибали в войну, уходили к другим женщинам или вообще были настолько недоступны, что даже упоминание о них казалось недостойным. Пространство заняли мои сыновья и муж. Первые - как переселенцы с другой планеты, устанавливая свои законы и порядки, второй – как оккупант, властно навязывая свою волю. Теперь тут как на поле боя: по всему ковру игрушки, рваные книжки. Под столом новая собака догрызает голову милой игрушечной коровки. Ветер перемен гуляет по квартире: холодно и неуютно. Но нет… ещё спрятаны шторы, с полосками позолоты, висящие у входа в комнату. Они защищали жизненное пространство от недобрых взглядов, разделяя время на до и после. Однажды в складках штор пряталась бабушка, неожиданно вернувшаяся из больницы, Жужжа играла со мной в прятки. Они все были такие весёлые….женщины нашей семьи. Шторы закрывались, превращались в занавес, мама торжественно появлялась, объявляя какое-нибудь произведение Моцарта или Гайдна: наверное, только так можно было заставить меня заниматься музыкой, в детстве ежедневный труд редко бывает осмысленным, каковы бы не были доводы взрослых. Да..ещё была батарея. Большая, тяжёла, тёплая и надёжная. К ней можно было прижаться, согреться одинокими вечерами. Большой была и картина над ней. Репродукция Васильева «Мокрый луг» звала в леса, вызывала тоску по чему-то далёкому и никогда неосуществимому. Плотный сервант, наверное, был самым тяжёлым предметом. Говорят, его еле затащили в квартиру четверо мужчин, что там только не было: самые обычные тарелки за всей этой таинственностью приобретали вид магических блюд. Крахмальные скатерти, которые стелили только по большим праздникам (обычно в Новый год) напоминали, что ещё можно творить и пределов для этого не существует. Всё пропитано запахом старого дерева. В углу этажерка из дуба. Как сейчас помню: верхняя полка – учебники, дальше «макулатурные» книги – Джек Лондон, Рафаэль Сабатини, Конан Дойль, внизу - Анатолий Алексин и Сергей Баруздин.
Всё! Это было очень, очень давно. Дверцы памяти захлопываются, конечно с пластиковым шумом, я собрана и подтянута и только вечно мешающее грассирующее рэ выдаёт девочку из 70-х годов. Новое время, новые запахи, новые воспоминания; да впрочем, и вспоминать некогда. Новый этап жизни, как обычно, растянувшийся на 36 лет. Хорошо бы прожить его на одном дыхании, а потом долго вспоминать, наслаждаясь каждым мгновением. А ещё лучше – посмотреть в окно, проследить взглядом падающую каплю с крыши, почувствовать запах осенних дубовых листьев и осознать, что самое прекрасное на свете то, что Я ЕСТЬ.
Вспомнить старый ЗиЛовский холодильник с оторванной крышкой от морозильной камеры…..