***
На плавящемся от жары шершавом асфальте скомканное, одинокое тело.
- Мое, наверное. Кому же еще подыхать в таком неподходящем месте. Хотя, рядом с клумбой, наполненной растрескавшейся землей, не так страшно.
На тонкой как у фазана шее каштановая родинка - единственное, что осталось не размазанным по всей проезжей части - выглядит еще более одиноко, чем растерзанная фигурка среди спешащих ботинок и туфелек разных фасонов, размеров и цветов. Зеленых, красных, сиреневых, желтых, белых, оливковых…
- Плевать, - разглядываю себя со стороны, - обычная, не один раз грешная скорлупа.
Обувь не опуская взгляда старательно вышагивает тук-тук-тук поглощенная вколачиванием в тротуарную плитку спланированных желаний тум-тум и только временами, словно стремясь убедить саму себя успеть все и везде цок-цок-цок сбиваясь с надменной поступи организованной демонстрации ускоряет шаг ту-тум-ту увидев вдалеке своего фазана - развевающийся транспарант с набившим оскомину призывом известной фирмы Pepsi-Cola цок-цок-цок «Все только начинается».
- Идиоты! Чему же теперь начинаться? – сравниваю себя с бесконечной вереницей ошалевших от жары и старательности тук-тук-тук нетерпеливых шагов. Затейливый калейдоскоп бессмысленных стремлений цок-цок-цок и неосуществимых надежд тук-тук-тук ничего не замечая тум-тум деловито проносится мимо, складывая из кусочков разноцветной смальты рисунок раз и навсегда утвержденный по собственным эскизам.
- Посмотрите же на меня, сволочи!!! – провожаю заплывшим глазом бесконечную череду надменных шагов.
Каждый охотник желает знать - зеленый, красный, сиреневый, желтый, белый, оливковый…. Впрочем, совсем неважно, где сидит его фазан. Сидит же он где-то …
***
Во время падения, на удивление быстрого, почти мгновенного, в голове пронеслось:
- Ну и хрен с ним!
Всего лишь секундная пауза, и вслед стянутая в тугой узел бесконечность.
Боли от удара я не почувствовал и это меня немного озадачило. Еще более разочаровало, что ни просторных коридоров с пробивающимся в конце тоннеля светом, ни ангелов с мягкими крыльями, ни дев с прекрасными голосами, ни святых, ни апостолов. Даже какого-нибудь завалящего чертенка. Никого, кроме спешащей по своим, еще с вечера запланированным делам, обуви. Желтой, красной, сиреневой, розовой, белой, оливковой…
Оливковый оттенок летних босоножек с осознанием превосходства пронес надо мной высокие, стройные ноги. Где они заканчивались с тротуара было не видно, а разглядеть, вдруг, захотелось нестерпимо.
- Может, я еще не совсем умер? – с легким шипением дешевой газировки зашевелилось в голове. Но зашевелилось как-то вяло, не настойчиво.
Что-то бродит, бродит в бесконечных лабиринтах моего воспаленного мозга. Шуршит осколками неясных чисел, обрывками незавершенных формул, словами, сухими и ломкими, как мертвые волосы алебастровых статуй прошелестевших цивилизаций.
Galleria degli Uffizi, Museo San Marco, Palazzo Pitti... . Оливковое воспоминание закачалось зыбким маревом поверх расплавленного тротуара. Кажется, я собирался по окончании курортного сезона добраться до юга Европы. Лукавые Мадонны, сколько помню, всегда манили многообещающими улыбками. Что за искусствовед, перебравший виноградной граппы, увидел в их губах целомудрие и материнство?
Итальянки чем-то должны быть похожи на них. Лишь бы не настолько толстые, будто они долго бежали сквозь кисти Боттичелли, и не такие аскетичные, словно их соскоблили со строгих досок Джотто. Пусть от Мадонн останутся только сладострастные улыбки, без целлюлитных залежей. И лукавство, собравшееся в уголках припухших губ веселой похотью. И …. Желтое, красное, сиреневое, розовое, белое, оливковое….
Почему мне нравятся… всегда нравились…, - так жив я, или больше не жив? - маргиналки всех пород и мастей?
Босоножки возвращаются на минуту, склонившись над темным пятном на тротуаре. Обдают уверенным запахом незнакомых духов, в которых сквозит горный ветер с привкусом терпкого Кьянти, укрытые тенью оливковых рощ этрусские гробницы, море, утренними отблесками заслоняющее очертания древних соборов Флоренции, о которой я мечтал с тех пор, как впервые увидел в каком-то из фильмов Феллини улыбку прельстительной и в то же время развратной Мадонны.
Босоножки на пробковой подошве скрываются под зонтиками, прикрывающими вход в кафе по соседству.
- Перестань греметь каблуками, моя голова не станция пересадки московского метро!
Не слыша моего стона, босоножки выберут кресло у плетеного столика невдалеке от эстрады, и все встанет на свои заранее отведенные места: с улыбкой мадонны подошедший официант, ничего, что мужчина, даже пикантно, каталог модной обуви, фисташковое мороженое, вино, и оливки.
Не всякий охотник знает…, это хорошо, что не всякий.
Желтый, красный, сиреневый, розовый, белый, оливковый.
***
Я – охотник. Я желаю знать. Я наблюдаю за перевернутым океаном неба, который держат разноцветные крылья. Высоко надо мной дырявое дно моих грехов. Подо мной охотничьи угодья огромного города.
Я притворяюсь мертвым: сжимаюсь до каштановой родинки на тонкой фазаньей шее. Прорастаю в трещины цветочной клумбы ядовитым отростком тропической лианы.
Вязкая жидкость наполняет вены, стучит в висках. Пестрая лента обрывочных мыслей сжимает голову. Душит, заковывает металлическим ободом отмирающие отростки, из последних сил протягивающие жадные пальцы к тончайшим расщелинам, проеденным от корки до корки в давно утерянных книгах старинных библиотек. К тесным, давно запорошенным пылью, кракелюрам в уголках губ блудливых Мадонн с древних полотен забытых галерей.
Зеленое, красное, сиреневое, желтое, белое, оливковое…
Оливковые босоножки выплывают из глубины кафе, прижимаясь к окну губами. На запотевшем от прохладного дыхания стекле расплющенный отпечаток улыбки негритянской Мадонны.
Бежать. Ползти. Зарыться в землю. Спрятаться в просторных залах под пересохшей клумбой, укрытой роскошной шапкой нездешней красоты растений, которые никто и никогда не собирался высаживать.
Она смотрит через изящную витрину на темное пятно посреди ноздреватого тротуара.
- Эй! Ты слишком быстро перелистываешь страницы моего мозга!!!
Она улыбается, слизывая растаявшие капельки с шариков шоколадного мороженого.
- Эй, ты!…поаккуратнее в коридорах моих библиотек.
Она смеется, отчеркивая тонким ноготком строчку на последней странице модного каталога.
- Эй! Мне не хватает воздуха для вдоха.
Оливковый цвет набухает. Тянет ядовитые щупальца к пересохшей клумбе. В глубину. К земле, изъеденной червями и прошлогодним дождем.
- Стой, у меня кружится голова.
Неподвижность привлекает стаю пестрых птиц. Они парят над клумбой, сокращают круги, прицеливаются, чтобы склевать гречишное зернышко с распаленного асфальта.
По плетеной столешнице, комфортно разлегшейся на изящно изогнутых ножках, изготовленных лучшим мастером из самых экзотических пород дерева, срубленных на побережье Сардинии, числа раскладываются стройными схемами, слова становятся законченными фразами и мудрые формулы осыпаются на пол, превращаясь в простую и понятную мозаику. Мозаику моего мозга.
Зеленое, красное, сиреневое, желтое, белое, оливковое…
***
Тук-тук-тук...
В поисках большого коридора все время натыкаюсь на многочисленные двери, ведущие в тот же зал, куда я попал сразу, с тротуара. С первых минут это место показалось мне сомнительным. Первым, что бросилось в глаза, была ваза белого алебастра, разбросавшая вокруг длинные стебли, унизанные великолепными цветами.
В зале давали большое представление по пьесе драматурга, о котором было известно только то, что умер он в нищете и был похоронен посреди Адриатического моря на берегу острова под старым кипарисом, увитым до макушки тонкой лианой.
Я попадаю в глухие кабинеты для камерных фуршетов, где зрители пьют слегка разбавленное вино, обсуждая последний вернисаж, прибывшего на один день проездом с Апеннин, модного художника, прославившегося тем, что украсил все римские фонтаны своими композициями из смальты неизвестного происхождения; или в мрачное фойе, отдающее средневековьем, в стенах которого жужжат сверкающие хромом аппараты, наполненные миндальным мороженым и кофе. Но всякий раз, свернув в сторону, опять оказываюсь в просторном зале. Мне начинает казаться, что я уже бывал здесь множество раз. Может быть в прошлой жизни.
Я смирился с лабиринтами. Стал находить их уютными. Привык к тому, что вокруг очень много людей, и мне еще долго не хочется уходить из прохладного подземелья.
После бесконечных поворотов я оказался в том же месте. Концерт закончился. По полу шуршали ненужные больше концертные программки и конфетные обертки. В креслах, стоящих вдоль стен, лежали, сложенные по стойке смирно, алебастровые манекены.
Мне совершенно необходимо немедленно протолкнуться к ним и уточнить у самого старшего, в чине лейтенанта, с глухим воротником, застегнутым на перламутровую пуговицу, точный маршрут и красным фломастером старательно нацарапать кружок на последней странице туристического путеводителя вокруг того места, где я посреди жаркого тротуара оставил клумбу.
Мне обязательно нужно найти выход. Необходимо. Я намечаю себе темную галерею, поворачивающую обратно.
Отыскать длинный коридор, в конце которого должен сиять ослепительный свет, оказалось совсем не трудно. Куда шли люди, туда шел и я. Коридор оказался как раз посередине между двумя очень скучными экскурсиями. Но в конце его света не было. Свет спускался сквозь стеклянный потолок, на поверхности которого были хорошо различимы щелкающие сверху ботинки и туфельки разных фасонов, размеров и цветов. Зеленых, красных, сиреневых, желтых, белых, оливковых…
...тук-тук-тук.
- Посмотри! Это же я! – смеются оливковые босоножки.
- Идите вы все! Это уже я! – хочется ответить, но я молчу.
И это продолжается долго, очень долго, так долго, что успевают исчезнуть последние недомолвки между нами.
***
Я - охотник. Я знать не желаю, какого цвета перьями набиты подушки, на которых вы засыпаете в прохладе кондиционированного воздуха.
Я целюсь. Целюсь и стреляю в искореженную радугу, рассыпающуюся множеством осколков флорентийской смальты разных цветов и оттенков: зеленых, красных, сиреневых, желтых, белых, оливковых…
Перевернутый океан неба, целую вечность державшийся на крыльях серебристых птиц, падает, падает, падает...
Падает стая моих грехов в поле цветущей гречихи. От стаи отделяется птица, чуть более пестрая, чем остальные. Фазан склоняет голову набок, смотрит на меня не мигая перламутровым глазом. Теперь мне, и в самом деле, пора.
Сознание скрывается в темных лабиринтах, проеденных червями, и теряется в глубине, где кропотливый итог многих веков и бесчисленных поколений из праздного любопытства превратится в алебастровую пыль под легкомысленным жестом равнодушных пальцев.
Зеленое, красное, сиреневое, желтое, белое, оливковое…
(Е.К.)
P.S. МУЗЕИ ФЛОРЕНЦИИ:
* Галерея Уффици (Galleria degli Uffizi)
* Музей Сан Марко (Museo San Marco)
* Палаццо Питти (Palazzo Pitti)
____ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___
* Академия изящных искусств (Флоренция)
* Музей Буонарроти
* Национальный музей (Флоренция)
* Церковь Сан Лоренцо
* Капелла Медичи (Cappelle Medicee)
* Национальный музей Барджелло (Museo Nazionale del Bargello)