Мутный свет заползает под слипшиеся веки. В комнате холодно, за окнами - плотная серая пелена. Кажется, что внутри тоже туман. Липкий, сырой, похожий на влажную вату. Болят мышцы, болит голова, безумно хочется спать. Точнее - не хочется просыпатся. Там, за гранью, остались иные люди и иные времена, там тепло и любовь. Здесь, по эту сторону - холод, одиночество, боль, злоба и ненависть. Бессилие.Щелчок - шестерня провернулась. На часах - 7:20.
Человек идет в ванную, умывается ледяной водой, чистит зубы. Сплевывает в раковину алой струйкой остатки сна. Разбитое зеркало шрамом делит лицо на две неравные половины. Головная боль становится сильнее. Глоток холодной воды, свежая рубашка, пара взмахов обувной щетки. Кольцо на руке слабо пульсирует в такт биению сердца.
Обшарпанный визгливый лифт. Слышно, как крутятся колеса и шуршат троса - но еще слышнее тиканье гигантских часов, скрежет металла о металл, поворот маховика - где то там, за стенами, чуть ниже поверхности земли - и в то же время где-то над ней. 7:40.
Трамвай приближается, ритмично отстукивая чужие секунды. Два шага вперед - чтобы затянуло в шестерни. Не быть слугой, но стать жертвой. Не быть винтиком, но стать мусором. Падалью. Что-то останавливает человека. Словно еле слышный шепот: "неси свой крест..." Трамвай всасывает в себя небольшую группу людей, сытно смыкает челюсти. Чуть позже он выплюнет их - кого-то целым и невредимым, кого-то без кусочка души, памяти, сердца. Кого-то уже мертвым. Просто обезглавленное, обездушенное тело, живущее по рельсам, по программе, по нехитрому алгоритму. А пока, внутри...
Изморось на черных стеклах, ледяные поручни и тяжелый гул, идущий не от рельсов - из глубины земли. 8:00
Все повторяется чуть позднее, с небольшими вариациями - голодный стальной червь, недра - чуть поближе к механическому сердцу, чуть теплее - да гул немного сильнее. И от 8:40 до 9:00 - ритмичный отсчет шагов там, где иногда видны купола. Впрочем - и купола - обман, просто немного золотой бумаги, наклеенной иногда на синий, а иногда на серый задник сцены. Человека тянет ткнуть рукой в этот задник - страшно это тем, что вполне можно остатся без руки, по незнанию угодившей в подъемный механизм декораций. Еще страшнее - то, что может оказатся по ту сторону...
Белый слепящий свет, хлынувший в неровный разрыв, Сильные, неумолимые руки прижимают к лицу черную маску, удушливо пахнущую резиной, другие руки придавили ослабевшее вырывающееся тело к операционному столу... Тошнотворный сладкий газ заполняет легкие, не оставляя ни капли драгоценного воздуха... Сон, тяжелый, густой и темный, как кисель, вливается в легкие, и лишь подсознание помнит жадность, с которой в тело вгрызался скальпель, жадность, с которой он пил кровь - до последней капли...
Реальность, которая еще больнее и невыносимее существующей, выраженная одним лишь страшным словом "детство"... А то, что будет дальше - лишь скупые секунды, растянувшиеся на века - и крохотная мечта о мечте, жизнь в жизни, любовь в смерти... Агония, протянувшаяся в бесконечность, замкнувшаяся в кольцо, словно змея, проглотившая собственный хвост...
- "неси свой крест..." Как будто сбой, ошибка... Что-то поменялось, и небо расколото пополам - но это не бумага рвется, а гигантская призма зеркала на мгновение отбросила на землю черную тень вселенной...
...Прикасаюсь кнопкой ключа к замку - и тут же отвожу руку. Потому что замка нет - на его месте пустая дыра, и ржавая железная дверь приоткрыта. Я поднимаюсь по лестнице, на которой кое-где сохранились остатки плиточной облицовки, иду по темному коридору, затянутому по углам паутиной, со свисающими со стен клочьями обоев.
Щелкаю выключателем - странно, но электричество есть. Плафоны горят в полнакала, некоторые гаснут и снова вспыхивают, все с тем же, знакомым жужжанием. Краска на стенах облезла, кое-где отваливается крупными хлопьями. Второй двери, деревянной - нет совсем. Под подошвами ботинок скрежет стеклянной крошки...
На короткий момент что-то меняется - словно тугая мембрана вдруг дрогнула и сократилась, на секунду ударил воздух по барабанным перепонкам - и стекло хрустит уже под подошвами высоких армейских ботинок. И одет я уже по другому - на плечах длинный кожаный плащ, колец на руках нет, зато с кисти и по запястью вверх вьется татуировка - две змеи, слившиеся в любовном танце. Я поднимаюсь по второй лестнице и вхожу в просторное помещение.
Ворохи бумаг, листы, растрепанные ветром, битое стекло и пластмасса. Пара позеленевших от времени гильз на полу. Фарфоровая кошка, непонятно почему уцелевшая, пялится на меня с высокой полки. В распахнутые окна дует ветер, забрасывая порой яркий осенний листок.
Присаживаюсь на уголок стола, пытаясь вспомнить, каким в последний раз видел это место, как много лет прошло с тех пор...
Странный блеск приковывает внимание - в кипе бумаг на столе. Это металлическое зеркало в две ладони величиной, с узором из семи переплетенных змей по краю. Странный металл... Я рассматриваю его издали, стараясь не заглядывать в отполированную до невероятного блеска серединку... А зеркало улыбается мне осенним солнечным лучом... Отложив его в сторону, слизываю капли крови, выступившие на кончике пальца - у маленьких змей есть маленькие зубки. Последний взгляд в сторону зеркала - пусть лежит с богом, его время еще не пришло. А мне - нечего делать здесь... Равно как и где нибудь еще.
А по улицам - осень засыпает золотом колодцы дворов, ласкает стены домов теплым ветром, купает облака в прозрачных, чистейших лужах. И нигде - ни одной живой души. А я иду среди пустых домов, по аллее, засыпанной хрусткой листвой и дикими яблоками - как много лет назад. И впереди уже светятся купола - так и не утратившие своего блеска, неподвластные течению лет. Но когда я уже подхожу к старому, держащемуся на последней живой нитке железнодорожному мосту, меня окликает голос. Голос, который я не слышал никогда в жизни, но в то же время - такой знакомый, родной и близкий мне голос.
- А я буду нести свой...
Я оборачиваюсь и вижу...