Стечение обстоятельств или?

 

 Ее звали Вера, когда мы познакомились. А было это в десятом классе. Она была самая высокая, но это её нисколько не смущало. Туфли на каблуках приподнимали её над землёй и одноклассниками, и когда на вечер приглашались офицеры из воинской части, её принимали за учительницу, и она одна была приглашаема: то одним, то другим на танец. Глаза миндалевидного разреза, но не большие, она подчёркивала чёрным карандашом. Мыло с тушью разводилось и накладывалось на ресницы, отчего они казались пластмассовыми. Это она научила меня делать гоголь-моголь.. Через несколько минут подсыхания нужно было ладонями: то прикладывая, то отрывая, чистить лицо. Это когда сахар с белком размешивался и накладывался на лицо. Это ей я обязана позже болячками по лицу, так как моя кожа была тоньше и вместо бархатистости я получила раздражение на коже лица в виде красных пятен. А давить прыщи? Это же целое искусство! Булавка берётся другой стороной и с нажимом проводится по лицу, и вот они беленькие накопления вылезают из прыщиков. Кожа на лице её была угреватой, но булавка, гоголь-моголь и другие хитрости скрывали все неровности и нарисованные веки делали её удивительной, если не красавицей, то запоминающейся девушкой, мимо которой нельзя пройти, не оглянувшись. А голос! Когда она пела песню из кинофильма «Вольный ветер» и на слова, «да я всегда была Пипитта дьявола» ни кто в этом не сомневался. Дьяволёнок, да и только. Она временно жила у нас в моей комнате и спали мы на одной кровати. Нам и в голову не приходило тогда, что есть на свете такая любовь между девушками, как между парнем и девушкой. Да и литература, которая была не запрещена, нам об этом ничего не говорила и наверно, поэтому мы были как две сестрёнки, или две близкие подруги. Много связывало нас. Плавание в водоёме до посинения губ, чтение романов, обсуждение их, подготовка к школе. Вот только на танцы она ходила одна и возвращалась поздно, но я всегда ждала её, что бы она ни будила своим приходом маму, да и послушать было интересно, кто приглашал на танец, и что она чувствовала к каждому приглашённому. Будили воображение и прочитанные ранее романы и её рассказы входили в дрёму сладкой волной.

 Поступив на заочное отделение педагогического института после окончания школы, она нашла работу ближе к институту, ранее , Акмолинске, в советское время(переименованного после приезда Хрущева в Целиноград) и теперь этот город столица Казахстана с более исторически старым названием . Письма о первой любви приходили с подробными описаниями выражений его взглядов, красоты глаз, нежности между ними. Однажды она заехала на денёк ко мне и всё, что писала раньше, повторила о нём и с замиранием дыхания вытащила из папки фотографию и показала мне. С фотографии на меня смотрел щупленький мальчик, с огромными оттопыренными ушами. Вера не могла полюбить такого. На неё обращали внимание хорошо сложенные, очень красивые парни. На моё нескрываемое разочарование, она поторопилась сказать, что он нежный, самый лучший и что ей нравится в нём всё. А главная его черта, верность. Он никогда не смотрит на других и любит только её. Вскоре он вернулся из Армии и я долго не получала писем. Ребёнок, продукт первой и единственно сильной любви Веры был логическим и не неожиданным. А тут в школу направили завуча, и ей, учительнице математики предложили временно, на несколько недель, взять её к себе. Завуч была молода, несколько лет разницы в возрасте часто сближало девушек. И вот они уже подруги. Ей рассказана Верой их страстная любовь и описан его жар в постели. Но бессонные ночи рассеяли её внимание к окружающему. Она просмотрела простуду ребёнка (любимых учеников доверять другим не хотелось и она, не бросая работу, младенца оставляла пенсионерке, доплачивая практически все деньги, которые зарабатывала). В этой спешке, кормление между уроками, подготовка к занятиям, ребёнок, плакавший постоянно, сделали её немного раздраженной. Завуч её школы проживающая, у них уже два месяца, естественно, стесняла их. Комната была хоть и 25 метровая, но одна. Раздражение искало выхода. Заболел сынишка. Двустороннее воспале6ние лёгких. Веру положили в больницу, кормили таблетками, что бы с молоком он бы принимал нужную дозу. Страх за ребёнка лишал покоя, и молоко исчезло совсем. Мамы, которая бы заварила крапиву и поила бы с чаем, рядом не было, и ни кого, что бы подсказать. Да и таблеток, помогающих продуцировать молоко, тоже. Муж, ссылаясь на усталость, стал приходить реже в больницу. Да и что толку, она лежала на втором этаже, в палату или комнату его не пускали. Лишь сознание, что он где-то рядом грело душу. Она хранила его записки, передаваемые им с фруктами. Вот она долгожданная свобода. Наконец она дома с ребёнком. К удивлению заметила, что завуч не съехала ещё. В страхе за судьбу сына про всё забыла. Да и Николай ни когда и словом не обмолвился, что она ещё у них. Коллеги навещали иногда и рассказывали о новостях и её учениках. Зимние каникулы пролежала в больнице и вот она дома. Николай сдержан, да и понятно, не может раскрепоститься при завуче. Ничего, скоро вечер и она прижмётся к его горячему телу и забудется в его жарких объятьях. О! Как она соскучилась! Ребёнок заснул, а Николай всё выходит на улицу покурить. Наконец то она, так и не дождавшись его прихода, провалилась в сон, длившийся секунду, как ей казалось. И сквозь дрёму она слышит нежный призыв «Коля, помоги расстегнуть бюстгальтер» Приснилось? Она села на кровати. Два силуэта у окна, завуча школы, и её мужа, который, прежде, чем расстегнуть, погладил её спину. Эти двое забыли обо всём. Заплакал ребёнок, словно почувствовал угрозу своему счастью. Завуч юркнула под одеяло и замерла там. Николай подошёл к кроватке сына. Вера, легла, отвернувшись к стене. Николай принес сына и позвал чуть слышно: «Вера! Проснись, он хочет есть!»
«Покорми» ответила Вера, словно сквозь сон, и дыхание её было ровным, спящего человека. Каждая женщина в душе своей актёр. И Вере ничего не стоило притвориться спящей, ей хотелось уличить мужа ещё. Но этой ночью ни чего не произошло. Муж лёг, разделив себя от жены одеялом, и захрапел сразу. А может быть и мужчины актёры? Ведь не мог же он уснуть так быстро. Леденея в жаркой комнате, под пуховым одеялом, Вера не сомкнула глаз. Но когда она на кухне разогревала молоко утром, то услышала тот же призыв, с той лишь разницей, « Коль, помоги застегнуть бюстгальтер, пожалуйста » Стремительно войдя в комнату, увидела ту же картину, с добавлением поцелуя Колей в шею завуча. Увидеть это было свыше её сил она. Зная, что потеряет работу, скорее всего она сама, указала им обоим на дверь. И они покорно ушли, забрав свои вещи. Работу она не потеряла. Завуч получила место в другой школе. Посудачили и забыли. Ни тогда, ни сейчас, склонив свою голову над тетрадями, она не находит ответ, правильно ли она поступила. А те двое продолжали жить вместе, сняв квартиру неподалёку, постоянно попадаясь на глаза. Перевелась в другую школу, глубже на периферию. Год прошёл в страданиях. Пять её драгоценных лет ушли на ожидание из армии (а ведь она любила танцы, но три года отказывала себе в посещении, сохраняя, таким образом, верность любимому три года), ношение ребёнка и бессонные ночи с ним. Одна. Работа. Ребёнок, который связывал руки. Сессия, к которой нужно готовиться и она едет к маме и отцу. Понимая, что они не лучшие няни, но рядом с ними жила её старшая сестра, вырастившая троих детей, понадеялась, что всё будет хорошо. Какая же сессия с ребенком. И вот она, Вера у неё. «Ты должна быть на сессии!» воскликнула я, видя её красивую, гордо державшую всегда свою голову, идущую мне навстречу. Радость затмила всё, и я не заметила: ни неестественную белизну её лица, ни слёз, дрожащих на накрашенных ресницах, ни подрагивающих губ. Всё это увидела, когда разжала объятья, когда услышала её голос.

«Я только приехала в Целиноград, только вошла в институт, как мне вручили телеграмму, что мой сын утонул. Колонка была не исправна. Вода текла маленькой струйкой. Сколько родители и соседи не писали, так и не исправили. Лужа становилась опаснее и глубже. Ему было всего год и четыре месяца. Он не смог встать. Так и лежал лицом вниз. Когда я приехала, мне казалось, что он спит, что ещё теплый. Просила помочь, звонила в скорую. Он лежал словно живой. Но от Целинограда до совхоза, где мама жила, ты знаешь, добраться не легко. Поезд ходит раз в сутки. Я потеряла сына» И она заплакала. «Мне кажется, что его похоронили живым!»
«Ну что ты, как можно. Ведь ты добиралась долго, целые сутки. И потом наверняка твои родственники подставляли зеркальце к носу, на предмет дыхания. Не терзай себя»
Все слова были пустым сотрясанием воздуха и не доходили до её сознания. «Я думаю, что похоронили его живым» повторяла она, смотря прямо перед собой, но взгляд был застывшим, словно фиксировал видение перед собой.