* * *
Привет!
Говорят, ты еще где-то здесь… А если даже и врут, что это меняет? Мне надо с тобой поговорить, я веду этот последний, не состоявшийся разговор, уже столько дней…
Почему ты не дождался меня? Впрочем, что это я наезжаю… Прости. Прости, если можешь.
Мне стало немного легче. У Ани все получилось. В Москве, в армянской церкви, по всем армянским канонам тебя отпели. Я был в Киеве, ты в Пляхо, а молитва в Москве. Спасибо твоей внучке, она за меня отдала этот долг, она соединила эти огромные расстояния. Маленькая нерешительная девочка. Она смогла…
Спасибо ей, спасибо ей навсегда. Она одна просилась приехать и помочь, я – отказал. Ей надо было где-то жить, я был на взводе, и ей наверняка бы досталось. Я берег ее. А вот тебя не уберег, и себя уберечь не могу. Не получается.
Когда там, на кладбище, все молча прощались с тобой, я не знал, что делать. Было впечатление, что хоронят меня самого. Кто ты - отец, сын, брат или я сам? Как это разделить? Я молюсь, чтобы сын не был так на меня похож, как я на тебя. Это невыносимо сыну.
Я хотел всю жизнь быть не таким как ты, и, наверное, это больно тебе слышать… но это так. У меня ничего не получилось. Ты - умный, и я - умный. Тебе это не принесло ни счастья, ни богатства. И мне. Ты построил в своей жизни один единственный дом под крышу. И я его построил под крышу. Тот же самый дом. К тому времени он развалился. Ты научился только зарабатывать деньги, и я их научился зарабатывать. Ты не научился тратить, и я не научился. У тебя они пропали, и у меня как песок сквозь пальцы. Тебе было трудно с людьми, и мне с ними трудно. У тебя не осталось друзей, и у меня их нет. В смысле все, о ком я думаю, что они мои друзья, могут спокойно обойтись без меня. Ты закончил жизнь в одиночестве, потеряв самого близкого тебе человека - свою мать и я, если потеряю самого близкого человека, останусь один. Правда, это не мать. Я в отличие от тебя – давно убежал из дома и не вернулся. Возможно, иначе бы я тоже остался с матерью навсегда. Остался как и ты, переступая через разводы и брошенных детей. Я брошенный ребенок твой. Я своих детей не бросал, но не чувствуют ли они себя брошенными? Меня никогда нет дома. Даже когда я дома есть.
Ты часто говорил, что прожил свою жизнь плохо и не правильно, и я живу как свинья.
Я не знаю, как правильные мысли превращаются в мерзкую жизнь, но это одинаково верно про обе наши жизни.
Как часто я слышу – «главное, сделать первый шаг». Бред это. Главное, решиться на последний шаг. Знаешь, и я, и ты, мы были сильны задним числом. Потом. Когда все было поздно. Я ведь даже нашел выход из твоей ситуации.
Надо было звать на похороны бабушки - Веру. Твою вторую жену. Ты был в горе. Но здоров и силен. Тебе надо было просто переключится. И все. И ты был бы здоров. Ты был жив. И может быть, даже счастлив. Наконец-то. Почему я это не понял сразу, тогда - 2 года назад. Это просто гадство. А может, глупость и ничего бы не вышло.
Я помню…
Уже после смерти бабушки ты часто вспоминал свое детство – оно было несчастным. Тот Артавазд умер, когда тебе было 9 месяцев. Твой отец. Бабушка была слишком молода. Ты был никому не нужен. Грязные руки, которые никто не учил тебя мыть и так далее. Как я понял, ты начал нормально жить, и есть, и одеваться, когда оказался в школе-интернате. Я не хотел тебе верить, мне казалось, ты мстишь кому-то там в своем детстве. Сейчас я верю.
Сын
Когда этим летом (твоим последним) мой сын вернулся от тебя, он был очень разочарован, он был расстроен. Ты не сказал ему ни одного доброго слова. За месяц! Все время придирался. Говорил какие-то гадости. А он так хотел к дедушке. Я понял. Ты ему завидовал. Он Ардаваздович, как ты. Только у него, в его детстве, все есть, все что захочет. Ну… или почти все.
Я был зол на тебя…
Не судите и не судимы будете. Мне тоже трудно не судить, как и тебе. Прости. Помнишь, разговор у Юзика, в магазине?
Ты ему пожаловался на меня. Вот, мол, приехал, то ему купи, се. А он тогда сказал тебе
- Ерджаник, у меня 5 детей, старшему - 35 лет и ни один не сказал: «Юзик – на». Все говорят: «Юзик – дай». Этот старый шумный горский еврей, как он был прав. Я запомнил это на всю жизнь. Все и говорят - дай. И я не жду другого слова. И не дай Бог просить, дай Бог давать.
И тогда у твоей больничной койки… Я понимал, что те, кто далеко, но они мои дети, я с ними. А не с тобой. И ты понимал это. Я звал тебя к себе и не хотел, чтобы ты соглашался. Я врал. Я бы взял, конечно… Но ты - не попросил. Ты ждал, что я буду уговаривать, я - не стал. Я понимал, что окажись я на твоем месте… Я тоже буду ждать жертвоприношения, как ты. И не получу. Как ты. И смирюсь - как ты.
Не дай Бог.
Кажется, я понял, что не так с нами обоими. Он не дал нам попрощаться. Или дал. Но я, как всегда, сначала спрятал жену. Детей. А потом поехал к тебе. Я, наверное, мог успеть… Я – наверное - мог. Блин. Правда, мог? Я был уверен, что успею. Я знал, что это конец. Мне сказали - операция, язва желудка, то, сё. Состояние тяжелое, но стабильное. Я знал, я боялся, что это попытка самоубийства. Слава Богу, что нет. Но я был почему-то уверен, что успею. Помолюсь вместе с тобой, позову армянского попа и спокойно тебя отпущу с миром. Не с миром, но с войной… получилось, что я пошел на войну.
На войну с самим собой. Я не хочу воевать. Но, блин, не получается по-другому. Надо либо победить, либо умереть. Я вот уже месяц - как мертвый. Естественно, всем плевать. Или я не справедлив. Я не справедлив. Мужики меня спасли. Не знаю от чего. Я держался почти месяц. Совсем не пил. Понимал, что нельзя. А тут две рюмки коньяку и все. Я успел уйти из–за стола. Зашел в кабинет своего начальника и завыл. Не заплакал, а как волк – завыл. Двери тут же закрыли на замок. Включили музыку и просто дали все отвыть. Я пришел в себя, было стыдно. Но и терпеть больше было нельзя. Просто, это уж очень затянулось. Легче впрочем, не стало. Все меня и всё меня достало. Я кидаюсь на людей. Я, наверное, невыносим, а работать все равно надо, получается очень плохо. Бог не стал жалеть ни меня, ни тебя, я не доехал – ты не дождался. А ведь, я знаю, ты – ждал.
Это случилось тогда, когда я не дома. Я так далеко от дома, среди чужих людей. Им надо чтобы у меня работала голова. А она не работает. Совсем. Абсолютно. Я сука. Я пью. Я делаю гадости. Я вообще сука. Впрочем, я повторяюсь. Ты тоже этим грешил. Я тебя вечером убеждаю, убеждаю – все нормально. А утром ты опять за свое. Это был твой круг. Это и мой круг. Это один круг на двоих...
В офисе все готовятся к празднику 8 марта, в ушах воет Фредди Меркьюри. Я смотрю на это так, будто меня уже нет. Как тебя. Столько вопросов, просто охуеть. Я не знаю, что делать и как на них отвечать. У меня к тебе, у меня к себе, у всех этих людей ко мне. А мне так все равно. Я готов все бросить и уехать. Сейчас. Собрать вещи и уехать. Приехать домой, залезть в кровать и выть, пока не вывою все, что болит.
Что там такое про маму поет «Queen». Красиво так, как-то правильно. Думаю, если она это прочтет – расстроится. Получается как-то не хорошо. О ней тут ничего не написано. Но… мое детство было лучше твоего.
Мама
Мама. У меня было все, что можно было. Можно было не много, но этого хватало. Я окончил обычную и художественную школу, сбегал делать революцию, строил священные города, как индеец, знал, что у меня есть еще один отец, в смысле – ты. Ведь меня кормил и воспитывал другой мужик. Классный, нормальный. Я его и сейчас считаю отцом.
Ну, было у меня их два. И что теперь. У тебя ведь тоже. Он помог мне, как мог, стать другим. Не таким как ты. Не очень у него получилось. Спасибо маме и за тебя, и за него, и за сестру…
Сестра
… какая бы была у меня жизнь, если бы не было в ней, во все моем детстве, того маленького человечка. Человечка, который верил мне как себе и за которого я нес настоящую, полную ответственность. Я очень хочу верить, что я все делал правильно. Я любил и берег, но как любой мальчишка бывало уставал, убегал гулять с мальчишками… почему-то у моей сестры что-то все равно не так сложилось. У нее все вроде хорошо, а я вижу, что не чувствует она себя счастливым человеком, а мне хотелось бы. Чтобы она себя так чувствовала. Она его дочь, настоящая. Не как я. Подкидыш…
Во, блин - солнце вышло, наконец-то. Как в окно-то ломанулось!
У тебя тоже был такой нормальный мужик в жизни.
Дед Василь
Я его никогда не забуду. Я сейчас где-то рядом с его настоящим домом. Василь Цыбуля. Почему-то я помню, что его родня в Киевской области живет или жила. Не знаю, почему. Это он строил тот дом, который мы никак не достроим за почти 2 жизни. Если прибавить его жизнь, получиться три. Заколдованный дом. Я его либо дострою в этом году, либо продам - пусть другие достраивают. Василь был твой шанс, но тоже не получилось, что-то не срослось. Я тоже не смог. Потому что… да хрен его знает, почему… может и стоит это сказать, но… не здесь.
Он казалось - умел все, не то, что мы. Его, вернее им построенный, дом, все никак не достроим…
Па! Я не знаю, что надо сделать, что бы что-то изменить в твоей жизни. Разве что в моей жизни, а моя - это чья жизнь? Не твоя? А моя жизнь – это жизнь моего сына? И насколько. Я разорвал круг из наших имен. Я назвал его именем, у которого в нашей национальной традиции есть только один синоним – сила. Что-то он пока не очень силен. Твой отец, назвал тебя странным именем - «счастливый» - его смысл. А ты был счастлив?
Ты знаешь, думаю, да! Почему это забылось под старость? Или баланс счастья и несчастья под конец сильно наклонился в пользу несчастья. Я – был, иногда даже очень. Только кто знает, как счастье превращается в несчастье и наоборот. Я знаю, ты, я думаю, тоже. 69 лет для смерти мало, для жизни много.
А чем мы отличаемся? Ты не знал своего отца. Я знал. Даже довольно хорошо знал, ты же помнишь, я даже тебя удивлял тем, как знаю. Я просто про себя говорил, а ты не верил. Удивлялся, говорил, умный ты, сын. А не верил. Может и не зря. Что-то мне никто не верит, да и что я успел… да ладно… не обо мне. А вот где эта грань. Обо мне - о тебе.
Я сохранил свою семью. В отличие от тебя… так это просто у меня жена правильная. Может, я и сделал-то в жизни одно правильное дело – женился правильно. Осталось просто успеть умереть раньше. И есть шанс умереть по-человечески. Со смертью все ясно. Помнишь у тебя в больнице…
Я опять тебя убеждал захотеть жить. Тебя обвиняли в сумасшествии, оперировать отказались… блин, какое слово чумовое - сумасшествие. С ума сшествие. Вот уже и не читается как отдельное слово. Сшествовать можно только с неба и с ума. Я нес какую-то оптимистическую пургу, я не врал - нет. Я хотел, чтобы ты выздоровел, меня тоже огорчило, что руку уже не восстановить. Но я старался убедить и себя, и тебя, что стоит все равно жить и хотеть жить.
Ты не хотел, ты просил яда, ты своими словами за полчаса выпотрашивал меня как курицу. Своей безнадегой. Я боялся к тебе ходить, прости. Я мог быть у тебя чаще. Да. Я как любой советский знаю песню про «если смерти то мгновенной, если раны - не большой». Я этого желал и себе, и тебе, и всем.
Я как любой православный уверен, что смерть от нас не зависит. И пока жив - надо бороться. Ты меня обманул, ты хотел умереть и умер. Ты сгорел за полгода. С августа по февраль. Раз - и нет.
Уже нет?
Или есть?
И я прав?
Ты успел сказать – «Прости, Господи» - или нет?
Это помогло или нет?
Тогда я опять что-то такое нес, менее уверенно. Ты расстроился, я тоже грустил о руке. Правая рука - это много. Ты посмотрел на меня совершенно трезвыми, умными глазами и сказал:
- Сын. Ты кому врешь, себе или мне? Я здоровый - не мог жить нормально. Ты хочешь, что бы я нормально жил в этом состоянии, - и показал безжизненную руку и парализованную ногу.
Я задохнулся этой правдой. Хотелось выть. Впрочем, выть и сейчас хочется. Меня позвали на работу – очень далеко, и я уехал.
- Езжай, - сказал ты.
Я был уверен, что мы еще увидимся, и я найду более оптимистический ответ, вместо того, что не сказал тебе:
- Ты прав, я не верю, что ты сможешь теперь нормально жить.
Я плохо помню наше прощание. Я бежал… мне вдруг сейчас показалось, что ты уже знал – мы не встретимся на этом свете.
Почему не сказал?
Или сказал, а я не услышал? Не понял?
Прости.
Можешь?
За этот текст, за то, что не успел, не смог стать другим, за вой, за твою неуемную жажду чужой любви, взамен неумения любить самому, за жалость к тебе, к себе… за всё, что я не вспомнил.
Ты очень хвалил за меня мою мать, я ей тоже за это благодарен… но… почему я такой же как ты? У нас ведь разные матери? И мне кажется, что они очень разные. Обе, правда, очень сильные… или это кровь? Гены?
Как мне прожить жизнь по-другому? Я все еще хочу другую жизнь. Хотя бы оставшихся 24 года или меньше. Но по-другому. И любовь заслужить. Такая чушь… разве можно ее заслужить, она либо есть, либо ее нет… вроде, даже у меня есть. Не понятно только, почему мне ее мало… жадность, наверное. Может все из-за жадности? Не знаю, я вроде и не жадный вовсе. По моему... хотя…
Знаешь, вчера в офисе поздравляли женщин, меня просили сказать слово. Типа главный эксперт по женщинам… мне было стыдно… во-первых, это вранье, а во-вторых, что-то в этом есть неприличное. Я вдруг понял одну вещь. Гребенщиков прав, что «дело не в деньгах и не в количестве женщин», я давно это знал, но как трудно отказаться от стереотипа поведения «я крутой». Типа у меня всего этого много или было много или… ну кто его знает.
Знаешь, у меня вчера возникла одна мысль… нет, мысль возникла сегодня, а вчера я сказал водителю:
- Главное, что бы как можно меньше людей тебя вспоминало плохо и как можно больше – хорошо. Блин, а ведь классный способ оценивать жизнь! Тут нужна некоторая коррекция – хороших людей. Если плохие плохо вспоминают - это, наверно, правильно… или нет?
Барзыкин пел – «Если в это продолжают стрелять, со мною - все в порядке». Мне всегда нравилась эта мысль, а теперь я не уверен, что так правильно. Мало ли из-за чего могут стрелять в меня разные люди…
Ведь все же понятно – делай, что должен и будет, что будет. Это еще Толстой. А ведь как трудно-то. Так вот сегодня мне в голову пришла шальная мысль, что может трудно потому, что все силы уходят на создание неверного о себе представления, имижда человека намного худшего, чем я есть на самом деле.
Строго говоря, я знаю, что я должен делать. Писать 5 своих книг это по сути 5 больших статей. И что мне мешает это сделать – то, что все силы я трачу на то, чтобы придумать, почему этого делать не надо и раздувание щек. А щеки и так салом заросли, чего их раздувать.
Вместо того чтобы рассказывать, как правильно жить – живи. Я примерил это на себя сегодня – знаешь, легко мне. Плевать на имидж, заложником которого я уже себя чувствую. Все - на хрен. Главное не напрягаться по мелочам. Работы по проекту осталась самая малость. Я так давно ничего не делал, что уже, кажется, разучился. Пора учиться снова. Сделаю. Что получится - то получится. А потом подумаю, что дальше. Ты знаешь, как я написал все это тебе, что-то вокруг происходить начало, мистика какая-то. Вроде небо проясняется, весна начинается. Глаза открываться начали. Неужели мне пора, папа? Если у меня получится - то ничего не зря. Может, если бы я тебя гладко проводил по-правильному, (ЭТО О ЧЕМ? НЕ ОЧЕНЬ ПОНЯТНО…) и не догнал бы до этого всего, и так бы все и жил.
Бог
Я понял отца Бориса. Он ведь правду сказал, если Бог позволит, то вряд ли можно отвертеться. А если нет, то хоть лоб расшиби. Ничего не получится. Так на хрена лоб-то расшибать…. Жить только ради зарабатывания денег и думать только о… «прошлых неудачах», как мы тут с моим психологом вывели. И при этом корчить то святого, то великого грешника. Так и свихнуться можно.
Почему мы думали о том, что не получилось и не …. Почему?
Как хотелось, чтобы все к чему мы прикасаемся - радовало наше тщеславие очередной победой. Мы бы не крутились мыслью вокруг своих неудач и не анализировали, почему они были.
А вдруг наши победы оказались бы еще большей бедой, грехом или чьим-то несчастьем, может даже нашим собственным.
Нас била жизнь, но почему мы не думаем о том, чему это должно было научить, вместо того чтобы думать о том, что бы мы могли получили, если бы эти победы случились? Да что там получать-то… хотя это уже, наверное, про меня.
Я смотрю на свою жизнь и в минуту просветления вижу: как хорошо, что я не смог что-то в свое время, что ходил по краю и остался всё-таки с этой стороны.
Спасибо тебе, господи, что уберег.
Спасибо, что открыл глаза.
* * *
Ты прости меня, что я не успел. Прости – за самонадеянность, за то, что снова думал не о тебе. А о жене, о детях. А я и не мог по-другому. Па, ты же знаешь, я все сделал, как мог. Вроде даже ничего получилось. Я тут помучился с месяц… по-честному. А теперь мне пора, па. Я очень надеюсь, что делаю правильно. Я знаю, в стене мироздания у каждого кирпича свое место и ничего с этим не сделать. Не то чтобы судьба предопределена, но … как там я говорил, помнишь?
Человек свободен в своем выборе, просто его выбор известен заранее. Так чего париться? Надо выбирать лучшее. Если мы не такие, нам планочку-то снизят, а вдруг эта наша высота. А? Прикольно?
Вот. Помнишь, ты рассказывал, что как-то стал на огромную камбалу обеими ногами? Еще пацаном, типа, на рыбалку вышел со штрекалкой*, почувствовал, что зашевелилось что-то под ногой, ткнул ее, а она поднялась и в глубь тебя понесла. Штрекалку жалко, а себя еще больше. Спрыгнул - и на берег бегом.
В жизни я, да и ты, мы так часто из-за какой-то штрекалки попадаем в такие переделки… и уже нахлебавшись, и чуть не утонув, возвращаемся на берег. Возвращаемся мокрые, злые и без штрекалки, и страху столько наберешься, стыда и разочарования, и сил потратишь столько, что хоть падай на месте. Не стоят все «штрекалки» того.
В общем, мне кажется, я что-то понял. Жизнь штука короткая и нет уже времени на дерьмо и глупости. Я попробую, благослови меня? Ты ведь, по-моему, этим отцовским правом никогда не пользовался… Пока ты еще здесь…
Я пятнадцатого, в 40 дней, налью народу. Попрощаюсь, позвоню Вере. А там будет видно.
Про смерть еще твою… Что-то эти суки там опять не так сделали, но я не буду мстить… Если бы хотел жить – уже бы выздоровел, и если бы Бог решил, что тебе еще рано, ты был бы еще жив, так что…
Как вышло - так вышло. Пока, па.
* * *
Как же трудно менять свою жизнь, и себя менять трудно… каждый день - как на подвиг, и вставать не хочется… да ну его, этот подвиг… завтра начну… всегда есть тысячи отговорок, чтобы подвиг не совершать…
Наверное, именно это парит и мою дочку. Она не может понять, почему надо каждый день совершать над собой насилие и делать эту гребаную зарядку, сидеть на диете и ни фига - неделю, две…
А ведь, наверное, все просто - это не подвиг, на подвиг не хватает сил. Их нет. Потому что когда-то некуда было девать. Когда долгое время плывешь по течению и не напрягаешься, сила, как анахронизм, улетучивается за ненадобностью.
Почему каждое, даже плевое дело, сопряжено с сильнейшим напряжением души и тела? Потому что нет никаких дел. Вообще нет. Именно поэтому. Гиподинамия души и тела. Амебоподобность бытия. Это смерть жизненной силы. Потому нет сил ни на физкультуру, ни на диету, ни на ежевечернюю молитву. Ни на что. Это не жизнь, так, анабиоз. Кома. Кухнятуалетдиван. Это как с ногами - долго не ходишь - отнимаются по-настоящему. Ну ты знаешь.
Так что придется все-таки делать над собой усилие и рОстить Силу... А другого пути нет. Или все пути закончатся…
* * *
Ты приходил сегодня ко мне. Во сне. Что-то не складывается. Вообще не складывается. Я был уверен, что все хорошо. Вышло - все плохо, один раз, потом – два раза.
За один день это много. Па! Что там у тебя?.. Я ведь даже в церковь не могу зайти. Вроде бы некогда… завтра обязательно. Утром.
Я не понял ничего. Ты приходил, но как ты вошел в те двери, там ведь нет лестницы? Или тебе уже не нужны лестницы? Куда ты так торопился, что хотел сказать? Я ничего не понял… может что-то с головой у меня?
Или ты не успел, или не должен был успеть, или это было так положено. Прийти, взбаламутить, заинтриговать, занервировать или разнервировать, или как там блин? Ну, короче, чтобы ждал.
Я жду.
* * *
Что-то пока ни фига… скоро мне уже домой, прошло еще 10 дней… сегодня я нашел свой блокнотик, с которым ехал к тебе, там есть текст, я его прочел и понял, что надо бы кое-что сюда добавить, пошел покурить, а мой сосед слушает на кухне Высоцкого. «Наши мертвые, как - часовые». Правда - так? Или врет, вернее, врал… Я к нему что-то так, параллельно. Но он как-то вовремя. Весь день вчера и сегодня читал Улицкую. Она так хорошо про это все. Про инсульт, про смерть, про вранье. Да… Смерть и вранье. Жизнь и вранье.
Смерть - это всегда правда. Это конец вранья. Всякого. Для того, кто умер, конечно.
«Привет, па! Что-то так плохо, аж выть хочется. Не знаю почему, но именно позавчера»…
Представляешь, за несколько часов до звонка Аньки о твоей операции. Это текст из блокнота. Я ехал в поезде к тебе, а тебя уже не было.
«Позавчера в Киеве Лена мне сказала:
- Как ты на отца похож!
А вчера дочка:
- Как ты на деда похож»
Оба раза я костюм показывал, который купил.
«И недели за 3-4 я получил сигнал, который не услышал. Я не успел, папа… Прости меня. Я получил сигнал, но не понял, про что он…»
«Почему мне Бог не дал тебя увидеть, почему я лежал с ушибом дома, а ведь я хотел к тебе… Нас с работы отпустили на неделю, я собирался к тебе, но упал, ушибся, так, что ходить не мог.
Мне трудно было с тобою рядом, но я честно хотел поехать. Я знал, что это произойдет… Я знаю, ты хотел этого… Я долго мучился и понял - на твоем месте – Я БЫ ТОЖЕ ЭТОГО ХОТЕЛ.
Мне было тошно, но я согласился с тобой…
Ты помнишь?»
«Прошло уже почти 6 часов, как я знаю, что ты умер, но я, еще не даже не молился.
Молюсь…»
Я и сейчас помолюсь. Я тут все-таки выбрался в церковь, понаставил свечек всем. В том числе и тебе. В православной русской церкви. Нет в Киеве армянской церкви. Впрочем, я уже про это тебе говорил. Я же Богу ставил свечку. Он на всех языках понимает и в любой церкви примет. Я так думаю, во всяком случае.
Знаешь, когда этот текст прочла моя вторая дочь, младшая, она сказала две вещи. Первая – что именно текст дал ей, наконец, понять, что дедушка, то есть ты – умер. И вторая, в тексте нет ни слова о ней самой. И правда – нет. Почему? Потому что у нее все в порядке, в отличие от тебя, меня и многих других у нее все в порядке. Может еще и потому, что она так много лет не была у тебя в гостях, а когда была последний раз, просто не смогла у вас жить. Городская девочка. Дай ей Бог. Главное, чтобы она смогла остановиться в своем соревновании со всем миром. А может это и не главное…
Как-то все не отпускает.
Столько времени прошло. В моем пантеоне стало на одного близкого человека больше. А пантеон большой, много людей уже ушло туда. Я все больше понимаю, как я был не прав, когда бурчал на тебя за бездействие. Сам такой. Нет ничего труднее, чем менять себя. У тебя не получилось. Если не получится у меня, остается еще сын. Может он?
Я не прощаюсь.
Сын
Штрекалка* – самодельный гарпун.