Глава 3.
Лили
1.
Когда Лили вспоминала своё детство, ей казалось, что она смотрит порванную киноленту: движение вдруг прекращается, и фигуры застывают в неестественных и смешных позах.
Лили и мама куда-то едут. Ей часто снится, что она путешествует – сошла на какой-то станции, а поезд тем временем тронулся. В вагоне она оставила что-то очень важное и ценное. Так было и в тот раз, только наоборот: мама сошла, а поезд тронулся, и Лили осталась в вагоне без мамы, с какими-то незнакомыми дядями и тётями. Лили плачет, зовёт маму, но поезд катится, его нельзя остановить ни криком, ни плачем. Какая-то толстая тётя суёт ей для успокоения кулёк с конфетами. Лили ест конфеты, они солёные от слёз. Пассажиры совещаются, они говорят на языке, которого Лили не понимает, но она догадывается, что говорят о ней. И Лили, несмотря на своё горе, переполняется гордостью, что находится в центре внимания. Но вот поезд снова останавливается, и появляется, как ни в чём не бывало мама! Она что-то объясняет пассажирам, но дяди и тёти выглядят обиженными, и та тётя, которая дала Лили кулёк, в сердцах отбирает у неё недоеденные конфеты.
Лили не понимает, почему всё так быстро меняется, откуда появляются люди, входящие в её жизнь на правах родственников: тут и папа, пахнущий остатками еды, и дядя Кароль, который выглядит так, что его можно принять за явление из другого мира, и дядя Анри, пахнущий превосходно. Другое дело мама: мама всегда была и всегда останется...
Лили и мама живут в гостинице, комнаты похожи одна на другую и напоминают коробки с куклами, а двери комнат выходят в длинный предлинный коридор, излюбленное место игр Лили. Она бегает по коридору, вдруг одна из дверей открывается, из неё высовывается рука, хватает Лили и больно её шлёпает...
Утро или вечер, на окнах опущены шторы, откуда-то доносятся звуки музыки. Лили слушает музыку, она поднимается с постели и двигается в такт музыки. Это так понятно, словно звуки её несут и шалят, покачивая... Открывается дверь, в комнате сразу становится светло и шумно, красиво одетые тёти обступают Лили, поднимают на руки, целуют. Она слышит восторженные возгласы: «Какая прелесть! Что за ангелочек!» и ей становится радостно, она смеётся и перебирает ножками, ей хотелось бы ещё и ещё танцевать.
Потом случилось что-то такое странное и страшное, что Лили долго не могла опомниться. Мама навсегда исчезла из её жизни! Это было связано с появлением человека, которого Лили должна была называть папой. Было много людей, все были очень добры и угощали Лили пирожными и конфетами. Но мамы нигде не было, а Лили очень хотелось, чтобы с ней была мама, и она расплакалась. Появился дядя Анри, и Лили очутилась в большом доме, где было много девочек, таких, как она и постарше. Дом стоял на холме и был окружён парком. Из окон было видно озеро, а по ту сторону озера возвышалась гряда сумрачных гор, на которые никогда не падал луч света. Пониже парка и поближе к озеру блестели сквозь стволы деревьев стёкла парников и стоял домик, овитый плющом. Там жил, как существо из сказки, садовник с двумя сыновьями-близнецами.
По утрам являлась мадмуазель Ивона и выводила девочек на утреннюю гимнастику. После завтрака следовал урок пения и танца, а затем директриса учила чтению и письму, а месье Бараба счёту и рассказывал сказки.
Шли годы, ум дремал, но руки и ноги наливались упругой силой. Упражнения, которые поначалу Лили трудно было освоить, казались теперь лёгкими. Взоры девочек, блуждая по окрестностям, стали обнаруживать скрытые доселе явления. Внешний свет преломлялся и падал струёй на подставленные ладони.
Девочки школы Далькроза обучались музыке и танцу, но учились также по программе народной школы. Однако представление даже старших из них о мире и жизни вне школы оставалось до смешного наивным. Книги выдавались из школьной библиотеки по списку, утверждённому директрисой. Это были нравоучительные рассказы или репродукции классических скульптур. Боги, которых они изображали, были куда реальнее героев повестей. Они изучались с пристальным вниманием, ибо человеческое тело было не только предметом познания, но и сокровищницей великих тайн и желаний. Немудрено, что воспитанницы влюблялись по мере усиливающейся с каждым годом чувственности, в Меркурия, Аполлона и Геркулеса, а выпускницы в мыслях сожительствовали с античными богами.
Чем было влечение – неосознанным желанием или простым любопытством – оно привело Лили к домику, увитому плющом. Она спряталась в оранжерее. По выложенным красным кирпичом ступеням спустился в оранжерею парень, он открыл кран, наполнил лейку водой и стал поливать цветы. На нём были одни трусы, медный загар был разлит по его груди и животу, похожему на шейку рака. «Он похож на Меркурия, - думала Лили. – Я в него влюблюсь. Вот я уже в него влюблена!»
Поливая цветы, парень приближался. Что он сделает, если её увидит?
Он её увидел и спросил:
- Ты... что?
- Я... ничего, – ответила Лили.
Парень провёл языком по губам и вдруг грубо крикнул:
- Пошла отсюда!
- Не хочу!
Ухватившись за доски полки и упёршись спиной в ящик с орхидеями, Лили приготовилась к сопротивлению. Парень схватил её за плечи и рванул к себе. Она споткнулась о лейку и упала.
- Ах, вот ты как! – прошипел он сквозь зубы, словно её сопротивление давало ему право на расправу, и стал её бить. Словно ввинченная, в голове Лили застряла мысль: чем это кончится. Не прикрываясь, она вызывающе смотрела на парня. У неё появилось желание уступить. Ей было больно, она отвернулась и стала ждать. В борьбе парень порвал на ней платье. Но вдруг он обмяк и отпустил её. Лили привстала на корточки, рукой стряхнула с себя песок. Чувство превосходства придало её словам спокойствие:
- Ну, и дурак!
Она стала осматривать своё порванное платье. Потом, придя к выводу, что оно пришло в полную негодность, сняла его с себя и порвала на кусочки.
- Иди, достань мне другое платье!
Парень смутился. Ему показалось, что она над ним издевается.
- Чего стоишь? Иди! – повторила она.
Парень сплюнул, пытаясь этим выражением презрения придать себе вид победителя.
- Счастливо оставаться.
Он поднял лейку и направился к выходу.
- бродяга! – крикнула ему вслед Лили, не зная более разящего ругательства.
Оставшись одна, она засунула лоскуты порванного платья за ящик с орхидеями. Сделав это, она задумалась. Ей стало вдруг жаль платья
По ступенькам спускался вниз парень.
- Вернулся? – спросила она насмешливо. Она была готова с ним помириться. Но, каково было её удивление, когда парень, с каким-то нелепым выкриком, выражающим не то торжество, не то удивление, набросился на неё с кулаками.
- Я тебе покажу, шлюха! – кричал он, брызгая слюной. – Я тебе покажу, как шляться по оранжереям и подкарауливать Клода. Я вам обоим покажу!
Избиение прекратил отец близнецов. Лили со слезами благодарности дотронулась до его холщовых штанов.
- Спасибо, а то этот изверг мог меня убить!
- Но-о-о... Здесь не раздевалка, мамзель, - заметил добродушно садовник.
- Извините! Я порвала платье и спряталась здесь, чтобы меня никто не видел, - лгала Лили. – Можете сами убедиться, вот оно! – И она вытащила лоскуты из-за ящика с орхидеями.
- Где вы его порвали? – допытывался садовник
- Зацепилась за колючую проволоку, когда перелезала через забор. Простите, знаю, что это нехорошо, но мне так хотелось нарвать цветов, они так красивы... Да вот, что поучилось!
- Ничего она через забор не перелезала, а зашла через калитку, я сам видел, и поджидала тут Клода. Она уже давно с ним... это самое...
Этот поклёп глубоко возмутил Лили. Чего не было, когда её били, случилось теперь: слёзы подступили к её глазам. Она крикнула: «Врёшь!» – и в этом выкрике было столько искренности, что садовник ей поверил. Он перевёл взгляд на сына.
- Нечего пялить глаза на голых девиц! – прикрикнул он. – И нечего врать на Клода! Дома я тебе покажу, как бить девчонок! Марш отсюда!
Всё же, уходя, он повесил замок на двери оранжереи.
Он вернулся с директрисой. Она надавала Лили пощёчин и швырнула ей платье.
- Одевайся, бесстыдница!
Так кончились для Лили поиски божественного на земле.
Конец этой истории был сыгран под сурдинку. Приехал опекун Лили, мосье Анри и увёз её в Женеву, где отдал в пансион и хореографическую школу Маргариты Шома.
2.
Новая наставница Лили ужаснулась, когда увидела её невежество. В 14 лет Лили не имела ни малейшего представления о мире, в котором жила Она была хитрым и одновременно наивным зверьком, все помыслы которого были направлены на удовлетворение первичных потребностей. Если бы она развивалась дальше в том же направлении, то к двадцати годам стала бы похотливой циничной самкой, для которой все человеческие порывы кончаются в постели. Мужчин и женщин ведёт туда судьба, и искать в ней смысла глупо, потому что бесполезно.
Маргарита Шома, в прошлом балерина и жена балетмейстера, после смерти мужа, открыла на собственные и мужа сбережения хореографическую школу и пансион для учениц. Здесь обучали не столько танцам, как изяществу и хорошим манерам. Посещение театров, концертов и музеев, а также спорт, входили в систему воспитания. Маргарита Шома указывала своим воспитанницам на удачное сочетание красок, красивую линию, гармоничное звучание, ловкость и искусность. Она всегда подчёркивала, что успех в жизни зависит не столько от того, что делать, а как делать.
Содержание и обучение девиц в пансионе и школе Маргариты Шома стоило дорого и было доступно лишь состоятельным родителям. Следует, однако, сказать, что для особенно одарённых учениц Маргарита Шома допускала скидку от 20 до 30 процентов стоимости обучения, причём предлагала её сама с условием, что после окончания школы, став профессиональной танцовщицей, её ученица будет отчислять энную сумму со своих доходов в её, Маргариты Шома, пользу. Как бы то ни было, но хореографическая школа Маргариты Шома была маркой, которой любили щеголять тщеславные нувориши, как маркой автомобиля, охотничьего ружья, рояля. Сама Маргарита Шома была небольшого роста, брюнетка, с изящной талией и крепкими руками и ногами. Она питалась корнями растений, орехами и фруктами, отвечала с лукавой улыбкой на любой вопрос, касающийся как интимной жизни, так и социальных взаимоотношений. Она двигалась быстро, ступала энергично, играла в теннис и в покер. И, хотя ходили о ней слухи, что к некоторым ученицам питала более, чем педагогический интерес, доказать что-нибудь компрометирующее её было невозможно, и недоброжелатели были бы посрамлены, если бы выступили открыто, не столько ею самой, сколько её репутацией в обществе.
Лили оказалась способной. Она впитывала в себя наставления и советы учительницы. Под конец второго года обучения мадам Шома направила опекуну Лили письмо, в котором предложила снижение платы за обучение на 25% ввиду «исключительной одарённости» ученицы при условии заключения контракта на обычных условиях выплаты 30% от гонораров Лили в течение трёх лет с обязательством выступать в платных концертах не реже четырёх раз в году.
Будущее Лили таким образом как бы определилось.
В 18 лет Лили, по мнению Маргариты Шома, созрела для выступления. Её дебют состоялся в Женеве во время очередной сессии Лиги Наций . На нём присутствовали дипломаты разных стран, в том числе покинувшие Ассамблею немцы. После её удачного выступления один шведский скульптор вылепил её, а местный художник написал её портрет. Статуэтка и портрет показывали Лили с высокими плечами, узкими бёдрами и длинными ногами. Она была похожа на мальчишку, только её небольшие груди, как созревшие плоды, застенчиво и в то же время нагло выявляли нё пол. Она представляла собой ставший позднее модным тип: чуть скуластое лицо, большие раскосые глаза цвета северного моря в непогоду, над ними взмахом крыльев хищной птицы неслись брови. У неё был невысокий лоб, короткий грубоватый нос, большой рот и выдвинутый чуть вперёд подбородок.
Кем же была на самом деле эта восходящая звезда на небосклоне западноевропейского искусства?
Набор не связанных друг с другом сведений из разных областей знания давал ей возможность блистать эрудицией, а в сочетании с природным умом прослыть остроумной. Весь её жизненный опыт и интересы оставались поверхностными и не затрагивали сущности явлений. При внешней благопристойности, она оставалась дикаркой.
Она не была исключением. Сотни тысяч девушек, дрессированных в различных учебных заведениях, представляли собой некий узаконенный женский стандарт и задавали тон в буржуазном обществе.
Из Бельгии, Голландии и Скандинавии поступили предложения об организации гастролей Лили, но опекун и её наставница пришли к соглашению, что перед тем, как пойти по дороге профессионального искусства, Лили нужно свыкнуться со своим новым положением, одеться и приобрести светский лоск. Предстоял её отъезд в Париж.
Накануне Маргарита Шома устроила прощальный вечер для своей «любимой ученицы». Были произнесены обязательные в таких случаях тосты и выпито положенное количество бокалов шампанского. Когда гости стали расходиться, Маргарита Шома пригласила Лили «наверх к себе», Оставив её опекуна в обществе «самых очаровательных учениц». В своей спальне она принялась перед зеркалом раздевать Лили. Та, сначала с улыбкой, допускала всё менее скромные прикосновения своей учительницы. Но, когда та, покрыв её плечи и груди поцелуями, бросилась к её ногам и стала нашёптывать безумное, Лили вырвалась, натягивая на ходу платье, побежала вниз, в то время, как Маргарита с искажённым от злобы лицом кричала ей вслед:
- Ты мне запродана на три года! Я заставлю тебя танцевать под мою дудку!
Лили бросилась к своему опекуну и расплакалась. Анри Абрабанель не стал спрашивать, что случилось. Он усадил её в машину и увёз в гостиницу, где для неё был заранее приготовлен номер.
3.
Очутившись в Париже, Лили долго не могла придти в себя. Она получила от Маргариты Шома письмо, в котором её бывшая наставница упрекала её в оскорблении её «лучших чувств». Поднимаясь по утрам с постели, Лили по привычке делала зарядку, а затем становилась под душ. Оглядывая свой живот, По которому струилась вода, она могла вдруг, нагая и мокрая, вбежать в свою спальню и броситься на голый пол, до того она чувствовала к себе отвращение. У неё всё чаще появлялась какая-то странная брезгливость. Сидя со своим опекуном за обедом, она вдруг отстраняла тарелку. Ей было противно есть то, к чему кухарка прикасалась «голыми руками».
Заметив, что с ней творится что-то неладное, опекун решил её развлечь. Почти каждый вечер он уводил её в театр или на концерты. Однажды в опере во время спектакля к ним подошёл сухощавый господин с глазами навыкате и покатыми плечами. Отвесив опекуну церемониальный поклон, он повернулся к Лили и заговорил с ней с лёгким иностранным акцентом. Он сказал, что видел её в Женеве и был восхищён её темпераментом, с которым она обуздывала строптивый характер музыки. Это несколько витиеватое выражение показалось Лили в какой-то мере значительным и полным глубокого смысла. Хотя в дальнейшем она поняла, что господин с покатыми плечами в искусстве ничего не смыслит , однако ей было приятно с ним говорить. Он был вежлив, внешне словно обтекаем и, видимо, действительно восхищался ею.
Они отошли в сторону, и её новый знакомый, указывая глазами на опекуна Лили, произнёс:
- Иль э тре дистенге, вотр пэр. Иль не фо пазэтр физиономист пур дэвинэ, киль этэн аристоерат дэ сан пюр
- Это мой опекун. Я думала – вы с ним знакомы.
Господин неопределённо улыбнулся и, подведя Лили к двери ложи, в которой она с опекуном занимали места, поцеловал ей руку.
Лили вспыхнула. Первый раз в жизни мужчина целовал ей руку! Заметив её смущение, господин обратился к опекуну:
- Вы сделаете мне честь, поужинав вместе со мной. Надеюсь, что и мадмуазель не откажет в любезности... Его глаза смотрели на Абрабанеля вызывающе и нагло.
- Честь соблюдена, месье!
Усевшись в кресло, опекун объяснил Лили своё согласие заботой о её светском воспитании.
Во время ужина господин назвал себя бароном фон Вевисом. Он сообщил также, что работает врачом в одном из посольств. «Наполовину дипломат, наполовину эскулап, - шутливо заметил он. - Впрочем, дипломатам не мешало бы быть немного врачами, чтобы лечить язвы в международной жизни, а эскулапам быть дипломатами, чтобы удерживать подольше своих красивых пациенток». Этот каламбур он высказал, иронически прищурив глаза, но Лили не могла не заметить, как его рука под столом искала её колено и, найдя его, зажала в своих костлявых пальцах, а глаза его снова стали наглыми и вызывающими.
За ужин, несмотря на протесты барона, заплатил мосье Анри, за что Лили, слегка прикоснувшись губами к гладко выбритой щеке, поблагодарила своего опекуна.
Барон стал частым гостем в особняке на бульваре Карго. Он никогда не являлся без цветов или конфет. Лили чувствовала себя с ним приподнято, как в роли, которая ей шла, но оставалась для неё не совсем понятной.
Однажды, застав её дома одну, он предложил Лили поехать с ним в Версаль. Лили согласилась. Они поехали на машине барона, шестиместном «Мерседесе» последнего выпуска. Лили теперь уже знала, что барон немец. Её несколько удивило, что опекун, относящийся к немцам обычно с нескрываемой враждебностью, не только не препятствовал её встречам с бароном, но даже как будто благоприятствовал всё более частым свиданиям с ним.
Прогуливаясь вместе с бароном по аллеям Версальского парка, она заметила, что отлично представляет себе его в роли придворного кавалера.
- А я только что думал о том, что вы похожи на последнюю королеву Франции, если не считать супругу Луи-Филиппа, на любезную и красивую, на умную, несмотря на своё легкомыслие.
Лили знала судьбу несчастной супруги Людовика XVI, но она, сделав молча несколько шагов, повернулась к барону и задумчиво сказала:
- Я бы хотела ею быть.
- А вы знаете, какая судьба её постигла?
- Знаю.
- И вы не боитесь гильотины?
Лили отрицательно покачала головой.
Была ли то игра с её стороны, кокетство или прощурывание почвы, по которой оба двигались, но барон резко остановился и, ища её глазами, сказал:
- Я знал одну американку, которая ложилась спать под ножом гильотины. Достаточно было нажатия кнопки...
- И что же? Она сама нажала кнопку?
- Она умерла не от ножа гильотины, а от ножа любовника, парижского апаша, которому завещала всё своё состояние.
- Глупо.
- Не говорите так! Это опробование пальцем остроты лезвия ножа! Эта игра с опасностью -- признак страстности натуры. Только такая игра придаёт остроту любви.
- Я имею в виду апаша.
Барон покачал головой:
- Вы ещё слишком молоды, чтобы понять это.
Они шли молча. Когда дошли до конца парка, барон остановился и, не поворачиваясь к Лили, отставшей на несколько шагов, сказал:
- Лили, вы знаете сказку про девушку, которая полюбила чудовище? В сказке было настоящее чудовище, грязное, отвратительное. Что заставило девушку полюбить его? Сострадание. Поверьте, всякое чудовище заслуживает, чтобы его жалели. К счастью, - продолжал он уже в другом, игривом тоне, - чудовище в сказке оказалось заколдованным принцем, и любовь девушки сняла с него злые чары. Одним словом, хэппи энд по всем правилам, как его любят горничные. Но ведь они не знают, что подлинная любовь в том, чтобы отдаться чудовищу, вопреки страху, вопреки отвращению, потерять себя, чтобы обрести себя в страсти.
Он ждал, что она скажет, но так как она молчала, спроси:
- Вы могли бы полюбить урода?
Лили отрицательно покачала головой.
- Жестокая! Ведь он несчастен, он неспособен... на простую любовь.
- Было бы удивительно, если бы уроды были счастливыми.
Лили повернула обратно. Она шла, всё убыстряя шаги. Она почти бежала. Барон еле поспевал за ней. Он дышал ей в затылок, и ей казалось, что она слышит гнилостный запах его рта, несмотря на то, что барон наверняка чистил зубы и полоскал рот «Одолом».
- Прошу меня оставить. Я поеду поездом.
- Это я могу поехать поездом. Мой шофёр отвезёт вас домой.
4.
Хотя у него был секретарь, Анри Абрабанель не доверял своей личной переписки никому. Свои письма он печатал сам на машинке.
Запершись у себя в комнате, он вложил в машинку лист бумаги, на котором с левой стороны скромно значилось его имя, адрес и телефон, и стал быстро и ловко ударять пальцами своих холёных рук по клавиатуре.
«Его Высокопревосходительству Каролю графу Чакки
Венгрия
Томашвары.
Имея согласие Вашего Высокопревосходительства на подписание контракта с госпожой Маргаритой Шома, я не преминул представить Л. дело так, что вместе с её совершеннолетием в скором времени мои функции, как её опекуна, прекратятся, она сама должна будет заботиться о себе. Некоторая денежная помощь ей будет в первое время оказана, но в основном она должна рассчитывать на собственные силы. Полученное ею образование и талант позволят ей, несомненно, жить безбедно, но в случае необходимости, она будет знать, куда обратиться.
Л. встретила это объяснение, как подобает хорошо воспитанной девушке.
Я не имею оснований сомневаться, что она продолжает видеть в С.Б. своего отца, хотя она к этому жалкому субъекту дочерних чувств питать не может и, как я убеждён, не питает. Во всяком случае, ей и не снится, что она является дочерью венгерского вельможи, который по естественным и понятным причинам не может признать своего отцовства.
(Абрабонель не удержался, чтобы не бросить камешек в огород этого венгерского графа).
По поводу 32000, предназначенных, если я правильно понял намерение Вашего Высокопревосходительства, на обеспечение счастливого брака Л., то я полагаю, что их выгоднее поместить в ценных бумагах, чем держать в сейфе банка, хотя последний даёт полную гарантию как сохранности, так и тайны вклада: учётная ставка на замороженном капитал ниже, чем на деньги, находящиеся в обороте. роме того, не следует упускать из виду значительного увеличения капитала. Не предрешая решения Вашего Высокопревосходительства, я могу посоветовать помещение денег в акции Рио-Тинто, которые имеют стойкую тенденцию к повышению.
В этой связи я хотел бы упомянуть о знакомстве моей подопечной с неким бароном фон Вевисом. Знакомство это состоялось не без моего содействия. По наведённым справкам г-н Адальберт фон Вевис человек состоятельный. Он находится на службе посольства Рейха в качестве врача, хотя его функции, вероятно, совершенно иные. Ваше Высокопревосходительство, кажется, разделяет мою версию сподвижников и политики мюнхенского барабанщика, однако сегодня связь с влиятельными нацистами сулит ту выгоду, что помогает переливать вино из продырявленных мехов в неповреждённые. Что касается иных качеств барона, то он, по слухам, человек неустойчивой морали и со странностями. Но это, повторяю, слухи.
Я останавливаю внимание Вашего Высокопревосходительства на данном знакомстве не только из соображений материального порядка. В разговоре с бароном я дал ему понять, что Л. – девушка без средств. Он иронически улыбнулся. Эту улыбку можно истолковать как угодно, но при моей профессиональной подозрительности у меня мелькнула мысль, что определённые круги обратили внимание на трансакции, в которые Ваше Высокопревосходительство сделали вклад во время пребывания в Париже в прошлом году. А интерес, проявленный Вашим Высокопревосходительством к моей подопечной, оставаясь незамеченным последней, мог быть истолкован этими кругам в нежелательном смысле. Но подозрение не является доказательством, и я посмел обратить внимание Вашего Высокопревосходительства на эти обстоятельства, руководствуясь предосторожностью.
Остаюсь покорным слугой Вашего Высокопревосходительства, прошу передать матери Вашего Высокопревосходительства, графине фон Шиор мой нижайший поклон.
Анри Абрабанель».
Это письмо и следующая выдержка из донесения Германского посольства в Париже проливают некоторый свет на подспудные силы, действующие в этом романе.
«Кароль Иштван граф Чакки. Род. в 1895 г. Восп. кадетского корпуса. Участвовал в 1-й мировой войне лейтенантом 4-го Гонвед. гусарского полка. При Красных эмигрировал в Париж. Вернулся в Будапешт в 1921 г. С 1924 г. на дипломатической службе: атташе в Копенгагене, советник в Берне (1935 – 1936), 1937 г. – специальная миссия в Париже. Связан с многими политическими деятелями правого толка, также с еврейскими финансовыми кругами, держит деньги в банке Ротшильда. Доверенное лицо адмирала Хорти.
Характеристика. Любитель картёжной игры, музыки, женщин. Интеллигентный, остроумный, внешне беспечный, «широкая натура». На деле – предусмотрительный, расчётливый, придерживается традиций, религии не из убеждений, а потому, что так удобнее.
«Грешки». В молодые годы отец Кароля Иштвана два раза оплачивал крупные проигрыши своего сына в карты. В 1916 г. в бытность последнего в Лемберге он связался с проституткой Марией Бессараб, которая родила дочь, наречённую при крещении в униатской церкви Св. Магдалины в Будапеште именем Лилиан, Узнав об этой связи, старый граф потребовал, чтобы сын порвал всякие отношения с М.Б. Было найдено подставное лицо – некий еврей Самуил Брон из Лемберга, который согласился жениться на М.Б. Это обошлось старому графу в круглую сумму – 160000 крон. Девочка воспитывалась в Швейцарии в полном неведении, чья она дочь. Она стала танцовщицей, выступала с успехом в Женеве в 1936 г. В настоящее время живёт у своего опекуна, еврейского финансиста Генриха Абрабанеля в Париже (бульвар Араго, дом №15) По непроверенным данным сумма, уплаченная отцом Кароля Иштвана с тем, чтобы замять дело, была присвоена евреем Генрихом Абрабанелем (см. выше).
Миссия графа Чакки в 1937 г. в Париже состояла в том, чтобы окольными путями спасти капиталы состоятельных венгерских евреев, опасавшихся распространения расовых законов на Венгрию. Речь идёт о 880000 фунтах стерлингов. Эта сумма была внесена в банк Ротшильда в Париже и, с помощью названного Г. Абрабанеля, обращена в ценные бумаги. За эту трансакцию венгерскими евреями было уплачено голландской валютой один миллион крон правительству адмирала Хорти. Обязательства и квитанции на выплату денег хранятся у доверенного лица Кароля Иштвана графа Чакки, того же Г.Абрабанеля и могут быть использованы в политических целях врагами Фюрера и Рейха.
(подпись)
Адальберт фон Вевис».
5.
Это было в дни Мюнхенского сговора. Правящие круги Франции катились по инерции по пути предательства: выдав связанную «невмешательством» Испанскую Республику на расправу палачам, эти круги искали теперь сближения с самими палачами. Они послали в Мюнхен Даладье, чтобы он умилостивил Фюрера, выдав ему союзницу Франции Чехословакию.
По возвращении Даладье был встречен овациями. Растроганный, он сам поверил в свою роль миротворца. У него был профиль выщербленной стамески. Буржуазия пользовалась ею, чтобы пробить стену, воздвигнутую народным здравым смыслом в защиту от идеологии фашизма.
Анри Абрабанель никогда раньше не делился с Лили своими соображениями по поводу политических событий. На этот раз он отступил от своих правил.
- Аппетит приходит во время еды. Проглотив Чехословакию, боши устремятся на Восток, а там подавятся Россией. Нам будет легче с ними справиться.
- Вы говорите так, как будто их ненавидите.
- Ты недалека от истины, моя дорогая.
- А как же барон? Он выглянул в окно, услышав сирену подъехавшей к особняку машины.
- Тьен! – произнёс он. – Лёгок на помине.
Но он ошибся. Шофёр передал букет цветов и визитную карточку, на которой готическими буквами было выведено: «Желаю всем сердцем, чтобы были устранены мешающие сближению недоразумения, как это было сделано в Мюнхене».
Но Лили, повинуясь инстинкту здоровой девушки, противилась примирению с бароном. Когда однажды в поезде метро она почувствовала взгляд молодого человека, который показался ей симпатичным, она со свойственной многим молодым и недурным девушкам кокетством завязала с ним знакомство.
Недавно окончивший медицинский институт Марк Гинзбург стажировался в городской больнице. Он рассказывал Лили о женщинах, отравленных газом, об утопленницах, извлекаемых из Сены баграми, о бандитах, защищавшихся от отряда полиции и покончивших самоубийством, когда дальнейшее сопротивление оказалось невозможным, о жутких преступлениях, совершаемых ради денег. и о нужде, о нужде беспросветной, в которой тонули целые слои населения блестящей столицы Франции.
Это были разговоры не способные завоевать сердце девушки. Но Лили была благодарна ему. С его помощью ей удалось узнать многое, что доселе пряталось от неё. Он открыл ей глаза на подноготную успехов, даже триумфов тех, к кругу которых она себя причисляла. Стажёр говорил с ней, как товарищ с товарищем. Тем приятнее было сознавать, что за его внешне бесстрастным повествованием скрывалась влюблённость. Она перехватывала полные обожания взгляды робкого вчерашнего студента.
По вечерам она в своей комнате заводила патефон и пыталась танцевать так, как ей хотелось. Впервые её мысль заработала самостоятельно. Она танцевала не каких-нибудь сказочных эльфов или богинь, а женщин, людей, о которых ей рассказывал Марк. Может быть, её движения были не столь изящными, как того требовала Маргарита Шома, но они отвечали представлениям Лили о «женщинах и девушках из народа». И ей казалось, что она вносит жизнь в ландшафт, который раньше казался ей мёртвым, как ландшафт Луны. И в этом было какое-то упоительное чувство.
Примерно в то же время опекун Лили получил из Женевы письмо. С любезностью светского человека он сказал, что ему и «друзьям» было бы приятно увидеть Лили в танце, не следует закапывать талант. Её гонорар никому не нужен, и она может после отчисления 30% своей учительнице свободно им располагать. Он надеется, что она не поймёт его превратно, если он попытается организовать её выступление.
- О, наоборот! – ответила Лили. Она созналась опекуну, что сама тяготится своим бездельем, что тайком продолжает заниматься. Ей кажется, что она нащупала что-то, что раньше было ей непостижимо.
Начались горячие будни репетиций, примерок, согласования программы. По городу расклеивали афиши, на которых Лили с гордостью прочла своё имя.
Её первое публичное выступление имело успех. Лили танцевала Берлиоза и Брамса, Римского-Корсакова и Листа, выступала на бис, импровизировала, сама забавляясь своей импровизацией. Раскланиваясь перед публикой, она заметила в верхней ложе молодого парня-осветителя, который ей неистово аплодировал. Она ответила ему улыбкой и кивком головы. Парень сорвал с головы берет и подкинул его.
Когда она спускалась вниз по лестнице, она увидела его вновь. Он стоял в застеклённой будке швейцара и сдавал ему ключи. Увидев её, парень заторопился. Лили сделала вид, что и у неё есть дело к швейцару. Она вошла в будку и тут же нашла руку молодого электрика. Они оба вышли на улицу, держась за руки. К счастью, опекун где-то застрял. Лавируя между машинами, среди которых находился чёрный лимузин барона, они догнали проходящий автобус и вскочили в него.
- Куда мы едем? – спросила Лили.
- Куда-нибудь...
Издали Лили увидела освещённую красным светом вывеску.
- Здесь? – указывая подбородком, спросила она.
- Пусть будет здесь, - ответил он.
Они проехали мимо и вернулись назад пешком. Негр в парадной ливрее закрутил перед ними входную дверь. В таверне было шумно. Танцевали пары. Ватные плечи мужчин качались, как баржи на море. Разноцветные девушки опускали соломинки в коктейли. Электрик протиснулся между столиками на танцплощадку, не выпуская руку Лили. Он взял её за талию и повёл осторожно, словно боясь уронить.
- Я не ваза с цветами, чтобы нести меня на вытянутых руках.
Оба расхохотались, Он притянул её к себе, и она отдалась движению танца. Она как будто плыла и чувствовала, что течение её уносит. С незапамятных времён оно уносили миллиарды таких же, как она. Не нужно было ничего думать, только отдаваться течению.
Она почувствовала напряжение его мускулов и стала гладить его по затылку, успокаивая, как собачонку, которая, играя, скалит зубы.
- Вам хорошо? – спросил он.
- А тебе?
- Очень!
- Мне тоже – очень...
Когда они вышли из таверны, он спросил её:
- Хочешь?
- Хочу! – ответила она.
Он снимал комнату на четвёртом этаже. Это была обыкновенная меблированная комната в одно окно, с кушеткой, шаткой этажеркой, столом, шкафом и умывальником. Кровать стояла в алькове и была спрятана за ширмой. Здесь разыгрывалось то, что принято называть любовью. Театрализация полового акта вменялась в обязанность женщинам. Может быть, по этой причине Лили решила вдруг изображать уличную девку.
На этажерке лежали книги и журналы, к стене были прибиты три портрета.
- Это Виктор Гюго, - сказала она, указывая на один их них. Я видела в кино его «Парижскую Богоматерь», а до этого читала роман «Отверженные». Интересно. А этот с большой бородой, Карл Маркс. Он подбивал рабочих к бунту. И тот, лысый, с прищуренными глазами и маленькой бородкой тоже. Ему даже удалось сделать в России революцию. Как хочешь, но красивым я его не назову, – она откинулась на спинку кушетки.
- Дай закурить!
Он дал ей сигарету и сел возле неё. Он пытался её обнять, но она отстранилась.
- Ты где училась? – спросил он лишь для того, чтобы скрыть чувство неловкости.
- В Женеве.
- В Женеве? А ты знаешь, что там был Ленин.
- Ну, и что?
- Ничего.
Лили старательно потушила свою недокуренную сигарету. В конце концов, это скучно.
- Книги читаешь, знаешь, где Ленин был, а как обходиться с девушкой – не научился!
Он покраснел. Его подмывало сказать ей грубость. Нет, не такой казалась она ему на сцене.
- Мне кажется, мы пришли сюда не для тог, чтобы ссориться.
- Я не знаю, зачем ты меня сюда привёл.
Он встал, прошёлся по комнате и остановился возле ширмы.
- Если хочешь, можно лечь в постель.
- Нет... подай мне пальто.
«может быть, оно и к лучшему», - подумал он и снял пальто Лили с вешалки, куда повесил его четверть часа назад.
- Глупо! – сказал он.
- Действительно, Зачем было огород городить?
Ему всё же было жаль её отпускать.
- Может быть, ты всё же останешься? Я тебя не обижу.
Вопрос и обещание показались ей обиднее всякой грубости.
- Ну, знаешь...
- Что – знаю?
- Что ты дурак. Просто дурак, и никто больше.
- А ты – дрянь!
Она размахнулась и ударила его. Рука у неё оказалась тяжёлой. Четыре пальца отпечатались на его щеке. Он постоял немного, потрогал щёку (почему0то не ту, по которой она его ударила), повернулся и подошёл к окну. Лили выскочила.
Внизу она вспомнила, что забыла спросить его имя. В сущности – зачем ей нужно знать его имя? Но всё же она поднялась снова на четвёртый этаж и чиркнула спичкой.
«Пьер Шарпантье»... хорошо.
В замочной скважине не видно было света. Он сразу же лёг после её ухода. «Пентюх!»
Чего же она ждёт? Почему не отходит от двери? Как бы крикнуть ему что-то такое, что разбудило бы его, вывело из равновесия.
Но, чего же она от него хочет? В том-то и дело, что она чего-то хочет, но не может об этом сказать. Никому! Никогда!
Вдруг сзади её схватили, сжали, ей стало больно, она хотела крикнуть, но не могла.
Дверь открылась от удара ноги.
А потом было то, что много раз происходило в жизни. В чьей жизни? Может быть в её жизни? Может быть... как знать? Ничего не думать, всё проще простого, нужно только не сопротивляться, чтобы затем слиться, освоить, превратить в своё то, что раньше было вне её, перестать быть той Лили, которая до сих пор существовала отдельно... существовала... а теперь жить будет!
Она вскрикнула.
- Милый!
- Это ты...
- Знал, что я вернусь?
- Я спустился за тобой вслед.
Утром, когда она расчёсывала гребешком свои длинные волосы, а он любовался её гладкими мускулистыми ногами, она, продолжая глядеть в зеркало, спросила:
- Почему ты был такой? Он ответил вопросом:
- А ты почему?
- Потому что... не знаю... вероятно, потому, что до этого никогда нельзя быть собой.
- А потом?
- Не знаю... И ещё, вероятно, от того, что я хотела быть совсем простой, чтобы тебе было легче...
- Простой, это не значит быть распущенной.
- Знаешь... только не начинай снова мне читать мораль... Лучше побей... А я скажу тебе: это побил меня любимый. И поделом мне.
Она бросилась на кровать и принялась целовать его.
- Я тебя больно ударила? Если хочешь... – она прикрыла глаза. – Мне всё твоё приятно
Он почувствовал, что глуп. Ему нечего было сказать, он стал молча её гнуть и ломать. Она сопротивлялась, сбила его ногами с кровати. Вдруг он стал хохотать.
- Что с тобой?
Всё еще хохоча, он рассказал, что, задавшись целью познакомиться с нацизмом, он прочитал кое-что из нацистских писателей, и как-то ему попалась в руки книга, автор которой всерьёз утверждал, что древние германки отличались длинными и сильными ногами для того, чтобы убежать, а в случае нужды обороняться ими от похотливых, но нечистой крови самцов...
Выслушав его, Лили почему-то обиделась.
- Ты думаешь всё о книгах... А чтобы самому написать, как Виктор Гюго, так нет!
- Это не так легко, как ты думаешь, посложнее твоего танца.
Когда ты со мной, тебе ничего не должно казаться трудным. Если бы ты знал, какой я могу быть...
- Я уже почувствовал.
- Ты должен знать, я всегда за тебя заступлюсь.
- Я тоже... Конечно, - и через паузу, - Когда мы увидимся?
- Завтра... или хочешь, сегодня? У киоска, возле подъезда «Одеона».
- Во сколько?
- В пять. Только не опаздывай!
6.
Деликатность месье Анри не знала границ! Он только отложил газету, когда Лили явилась к завтраку.
- Хорошо повела время?
--Отлично.
Она подошла к нему и положила руку на спинку его кресла.
- Ты хотела что-то сказать?
- Нет... просто так...
- С бароном не виделась?
- А что?
- Так.
- Я не хочу с ним встречаться.
- Что-нибудь произошло?
- Нет, ничего. Просто он мне противен.
- Нельзя так бросаться кавалерами. Человек с положением, богатый.
- Немец!
- Не говори так. Это нацизм наизнанку. Умная девушка сумела бы извлечь пользу из такого знакомства.
- Видно, я не принадлежу к числу умных девушек.
Он посмотрел на неё внимательно, но ничего не сказал.
... Лили пришла на свидание за несколько минут до условленного времени. Она спешила, ей было жарко. Она сняла шляпу и, стоя у кромки тротуара, размахивала ею, как составитель поездов фонарём.
Вдруг кто-то сзади схватил её за локоть.
- Пьер?!
- Почему вы вчера сбежали? Разве так поступают друзья?
Это был барон. Не давая ей времени опомниться, он продолжал:
- Мы люди одного склада, мы не должны друг друга избегать, иначе наш удел – одиночество. Я сентиментален? Возможно. Но, давайте говорить откровенно... Хотя я всегда с вами откровенен. Зачем вам нужен этот мастеровой? Ведь он не может дать вам то, что вам нужно. Через неделю, самое большее, через две, вам станет с ним скучно. Я понимаю, вы не собираетесь выходить за него замуж. Но вам следует смотреть вперёд. Прекрасный, драгоценный камень нуждается в оправе. И в шлифовке. Природа безыскусна. Вы скажете - это банальность. Но... со временем все истины превращаются в банальности. От частого прикосновения стираются грани. Не даром округлые вершины свидетельствуют о более древнем горообразовании. Культура то же самое, что шлифовка камня.
Лили взглянула на уличные часы. Пьера нет! Как он смеет опаздывать...
- Зачем вы всё это мне говорите?
- Я много думаю о вас. Кстати, я изменил своё мнение о вас.
- А именно?
- Никакой укротительницы нет. Есть простая девчонка.
«Я тебе покажу простую девчонку!» – подумала Лили, а громко сказала:
- Я жду ваших откровений...
- Но эта простушка не знает, что творит, какие раны наносит.
Подожди же!
Но, когда он открыл дверцы лимузина, на радиаторе которого Лили впервые увидела флажок со свастикой, она испугалась.
- Вы меня боитесь? Чем я заслужил такое недоверие? Кажется, я не давал вам повода сомневаться...
Будь, что будет!
Странно: опустившись на подушки сидения, она вздохнула с облегчением.
Машина тронулась. Лили показалось, что она покидает знакомые места и устремляется в неизвестность.
Вздрогнув, машина остановилась посередине бульвара. К ней подошёл ажан . Своим белым жезлом он указал в сторону.
- Здесь запрещено останавливаться.
Слава Богу, есть полиция на свете!
Шофёр повернул голову, отодвинул стекло, отделяющее кабину водителя от купе для пассажиров, и спросил:
- Куда прикажете?
- Я буду счастлив, если вы соблаговолите посетить моё скромное жилище, - как всегда с преувеличенной учтивостью, предложил барон.
«Интересно посмотреть, как живёт этот зашлифованный господин. Это будет хорошей местью Пьеру за его неточность!» Лили кивнула головой.
Барон показал шофёру на боковую улицу.
«Эта девчонка только знакомится со своими ручками да ножками. Я ей в этом помогу!» – подумал он.
Машина остановилась у ограды небольшого особняка.
- Это не Бехтесгаден , да у меня и стиль другой. Недолюбливаю этих голоколенных бодрячков , хотя они мои соотечественники, - барон открыл дверцы лимузина и, выйдя сам, подал руку Лили. Но та её не взяла, выпрыгнула из машины и пошла своим упругим размеренным шагом к входной двери особняка.
Дверь открыла молодая негритянка. На ней была золотистая туника, скреплённая на плече пряжкой с чёрным камнем. Негритянка поклонилась и отошла в сторону. На её босых ногах звякнули золотые обручи.
- Я зову её Азиной, - сказал барон, помогая Лили раздеться, - хотя её имя другое. Она из Восточной Африки.
- Вы там были?
- Я там родился.
Он повёл её по особняку. Комнаты напоминали залы музея. На стенах висели танцевальные маски, тотем, копья, лук и стрелы. На полу были расстелены циновки. В застеклённых шкафах корчили рожи идолы.
Барон остановился у двухстворчатых дверей. Двери были украшены резьбой, изображающей нимф и фавнов.
- Вы уже знаете, что из всех сказок я предпочитаю французские «голубые» сказки, - сказал барон с улыбкой. – Сказку о «Синей бороде» вы, конечно, знаете. Помните, Синяя борода, дав своей молодой жене ключи от всех комнат, запретил ей под страхом смерти пользоваться одним. Представьте себе, я – «Синяя борода», хотя сегодня утром брился. Вход в эту комнату запрещён!
- Все же у жены Синей бороды любопытство взяло верх, и она открыла комнату.
- За что чуть не поплатилась жизнью, и, если бы не её братья...
- У меня братьев нет, так что можете быть спокойны.
- Воля ваша, - сказал барон и распахнул двери.
Это была спальня. Посередине стояла огромная тахта, покрытая одеялом из шкурок муравьеда. Два торшера из винтообразного точёного чёрного дерева стояли по сторонам. Но что сразу же бросилось Лили в глаза – это висящий над тахтой кнут из кожи бегемота.
Барон перехватил взгляд Лили.
- Когда я был ребёнком, я часто видел, как этот кнут гулял по спинам невольников. Среди них были и женщины.
- Хорошее же вы получили воспитание!
- Не хуже, чем в других семьях колониальных бар. Мой отец принадлежал к породе конкистадоров.
- То есть?
- Хищников.
- А ваша мать?
- По воспитанию и складу ума она была рабыней. Заметьте, в мире существуют или хищники, или их жертвы.
Лили посмотрела на барона с брезгливостью. Он показался ей гномом из сказки.
- Сладостно ощущать власть над людьми, особенно, когда эта власть насильно отнята у природы.
Лили молчала. На неё нашло какое-то оцепенение. Она голос барона слышала как будто издалека.
- Сама судьба подталкивает жертву к жертвенному камню.
Лили отряхнулась. Всё это чепуха! Её любопытство было удовлетворено. Она повернула к двери.
Он преградил ей дорогу.
- Я закричу.
- Никто вас не услышит.
Она пыталась проскользнуть мимо. Он её схватил и повалил на тахту. Лили отпихнула его ногами. Древняя германка, ха-ха! Но она не успела использовать свою победу: барон выскользнул из спальни. Лили бросилась к двери, она оказалась запертой снаружи.
Спальня находилась на втором этаже, окно выходило в сад. Снизу была прикреплена решётка, оканчивающаяся пиками. Неужели этот особняк специально оборудован, чтобы служить западнёй? И неужели в тридцатые годы двадцатого века в столице Франции такое возможно?
Несомненно, барон психопат. Но как могло случиться, что такой человек вращается в обществе, а не заперт в психиатрической больнице, имеет возможность беспрепятственно следовать своим извращённым инстинктам, не разоблачён и не обезврежен?!
Она вспомнила своего опекуна, и её мысли вернулись к действительности. Если она будет долго отсутствовать, опекун обратится к полиции, и её, несомненно, найдут. Ведь машина барона была остановлена на перекрёстке, и ажан её видел.
Под вечер что-то звякнуло у дверей, и они открылись. Вошла негритянка в жёлтой тунике с подносом в руках. Лили подкралась к двери, но негритянка была настороже. Напрасно Лили пыталась вырваться. У негритянки были мускулы пантеры.
Заточение Лили длилось три дня.
7.
Пьер пришёл на свидание вовремя, но, увидев Лили с бароном, спрятался в театральном подъезде и стал следить за ними. Что, если она и этот нацист, который так и просится на карандаш карикатуриста, связаны общими делами? Что, если она служит гитлеровцам? Он вспомнил её пошлые замашки и как она говорила о великих людях, перед которыми он преклоняется.
В его голове уже готова была возникнуть картина подлой интриги, предательства, измены. Весь день он мучался сомнениями.
На следующее утро он захватил инструменты и поспешил на бульвар Араго, благо Лили оставила ему свой адрес. Он так торопился, что, нажимая кнопку у калитки, еле перевёл дух.
- Ваша барышня велела сменить проводку.
- Ничего не знаю! – слуга собирался захлопнуть калитку, но Пьер успел подставить ногу.
- Позовите мадмуазель, она скажет.
- Её нет дома.
- Но как же так? Она меня позвала... Кто мне уплатит за потерянное время?
Слуга что-то соображал.
- Когда это было?
- Что?
- А то, что мадмуазель велела вам придти.
- Вчера. Около пяти. Потом она уехала с каким-то немцем. Я видел немецкий флажок на машине.
Слуга отступил: проходите.
Перед Анри Абрабанелем Пьер повторил сложенный им припев. Хозяин особняка выслушал его с непроницаемым лицом.
- Сколько вам обещали за работу?
- О. месье, я ведь ничего не сделал.
- Вы потеряли время. Он сунул ему в руку 30 франков.
У Пьера был довольно глупый вид, когда он очутился за оградой особняка, сжимая в руке тридцатифранковый банкнот.
Как же быть?
Пьер вспомнил про Сержа Бавара. Серж был из тех, кто засовывает пальцы во все замочные скважины. Но, в общем он был хорошим малым, готовым помочь дружку.
Пьер нашёл Сержа в кафе. Он сидел с каким-то толстым и небрежно одетым типом.
- Садись. Знакомься. Что будешь пить?
Пьер заказал светлого и поведал свою историю. В его изложении в Лили он просто узнал танцовщицу Брон, которая недавно выступала в театре, в котором он работал осветителем.
- Понимаешь, здесь может быть что угодно. Не первый раз немцы пользуются танцовщицами для шпионских целей. Но мне кажется, что она нехотя села в машину немца. Возможно, он увёз её насильно...
- Танцовщица? – переспросил толстяк и, когда Пьер подтвердил, свистнул сквозь зубы. – Это находка для моей газетёнки.
Он встал, бросил на стол монету и ушёл. Серж проводил его взглядом.
- Полицейский репортёр «Либертэ» . Жалко, что «Юма» . У меня был кореш в редакции.
Пьер глазом не моргнул. Ему хватило ума промолчать про свои связи с редакцией газеты.
Но почему не ему, а Сержу пришла на ум «Юма»?
На следующий день «Либертэ» вышла с шапкой на всю первую полосу:
«ПОХИЩЕНИЕ ТАНЦОВЩИЦЫ СРЕДИ БАЛА ДНЯ В ПАРИЖЕ!
Следы ведут в посольство Райха!»
Вся бульварная пресса подхватила это сообщение. Полиция заволновалась. Посольство Рейха было вынуждено допустить расследование. Лили под обстрелом фоторепортёров была выведена из особняка, который быстрые на эпитеты парижане назвали «негритянским особняком», а его владельца «Колониальной химерой».
Барон был вскоре отозван.
Лили стала знаменитостью. Особняк на бульваре «Араго» осаждали репортёры. Вместе с ними в особняк проник немолодой субъект в помятой одежде и в сорочке далеко не первой свежести.
- Лилёнок, доченька! – заговорил он и прослезился. – Как живёшь? Папеньку, небось, забыла? А он тебя – нет, не забыл, никогда не забудет! Потому что ты его дитя, с которым злая судьба его разлучила.
После этого вступления он подверг комнату беглому осмотру
- Шикарно живёшь! Только почему в штанах ходишь? Разве это прилично? Прочитал я в газете твою историю и посмеялся. Здорово ты этого немца обставила! Сколько взяла?
У Лили в горле застрял комок.
- Вам нужны деньги, папа?
- Ты хорошая дочка, я это знаю. Видишь ли... что значит деньги? У меня как раз подвернулось выгодное дельце. Для начала хватило бы пятнадцати тысяч... .Я, конечно, этих денег у тебя не прошу так, за здорово живёшь, Боже упаси! Просто предлагаю тебе выгодное вложение капитала из десяти, а может быть, из двадцати процентов. Я не выдумываю, я говорю то, что есть.
- У меня таких денег нет, папа. Но я постараюсь их достать.
- А сколько-нибудь у тебя есть? Знаешь, я прихворнул немного, надо подлечиться.
Лили вынула из ящика секретера пачку денег – её долю за выступление – и принялась их пересчитывать. В пачке оказалось немного более 2000 франков.
Брон, не глядя, засунул всю пачку в карман.
- А когда можно будет придти за деньгами?
- Только не сюда приходи. Условимся где-нибудь встретиться, хорошо?
- Эх, дочка. Сдаётся мне, ты своего папеньки стыдишься. Я понимаю, конечно, в таком виде... У меня, видишь ли, несчастье случилось, дочиста обобрали. Мне, конечно, надо было взять номер в гостинице, которая гарантирует сохранность вещей. А я поддался уговорам и поселился у знакомых. Там орудовала целая шайка. Я не выдумываю, я не выдумываю, я говорю то, что было... Зачем только существует полиция, ты мне скажешь?
- Но вы, всё-таки, где-нибудь живёте, папа? Я ведь ровно ничего про вас не знаю.
- А зачем знать? Что из такого знакомства может получиться? Ничего хорошего не может получиться. Нет, я лучше приду, позвоню у калитки, ты выйдешь, мы прогуляемся немного, может быть, зайдём куда-нибудь, если тебе не жалко угостить твоего папенька рюмочкой абсента или чего-нибудь получше...
По поводу этого визита у Лили было неприятное объяснение с опекуном. В первый раз он наотрез отказал ей в деньгах.
- Ни одного су этому дармоеду!
- Но ведь он мой отец!
- Нет, он не твой отец. Он просто пристал к твоей матери, как теперь пристаёт к тебе.
- Кто же был моим отцом?
- Только не он, Это всё, что я могу тебе сказать.
Как бы то ни было, она носила его фамилию!.. Лили связалась с посреднической конторой, Да, безусловно, про неё слыхали, ещё бы... Но после Жозефины Бейкер публика не хочет видеть выступлений даже самой талантливой танцовщицы в одиночку. Если она пожелает, можно взвесить вопрос о её выступлении в сборной программе. Сколько это может дать? Тысячи две, три в месяц при ежедневном выступлении. Мы берём двадцать процентов комиссионных, мадмуазель...
Лили подсчитала, что ей потребовалось бы полгода, чтобы собрать нужную сумму. Несчастный «папа»!
Но Брон больше не являлся.
Во время этих хлопот она совсем забыла про Пьера. Она получила что-то вроде шока, когда однажды, придя домой, нашла на своём столе письмо и, пробежав его глазами, наткнулась на подпись Пьера. Он сообщал, что его забрали в армию. Он желает ей всяких успехов в жизни...
Взбудораженная этим известием, Лили отправилась на квартиру Пьера.
- Что вы хотите, мадмуазель? Возраст какой! Мой племянник тоже ушёл... – пыталась её утешить хозяйка меблированных комнат. – У меня есть адрес. Если хотите, я его вам дам. Бедному мальчику будет приятно получить весточку от своей милой.
«Неужели у меня на лице написано, что я его возлюбленная?» – подумала с суеверным страхом Лили. Она тут же на конторке, заваленной деловыми бумагами, написала Пьеру.
Ответ она получила, когда уже началась война.
8.
Мировые события до сих пор не касались Лили. То, что называлось историей, было цепью происшествий, которые касались узкого круга лиц, вошедших в учебники. Лили никак не могла себя представить в роли кого-нибудь из них. Она жила на суше, море было далеко и шумело отвлечённо.
А тут война, и Пьер на войне...
«Как ты живёшь, мой милый?» – начала она своё письмо, но потом следовал рассказ о вещах, никакого отношения к его пребыванию на фронте не имеющий. Какие фильмы идут в Париже, какие спектакли она видела... Сообщала, какие платья себе шьёт, и что сказал ей опекун о мужской верности и женской непосредственности. Последовал намёк на его вынужденное воздержание. В общем, это был гогот беспечной гусыни.
Очень быстро она получила ответ. Пьер писал, что её письмо его очень обрадовало, что ему хотелось бы прогуляться с ней по Парижу, тем более что «скучища здесь отчаянная». Он рад, что имел возможность содействовать её освобождению из «Негритянского особняка», только надеется, что ему «не придётся это делать вторично».
Письмо Пьера возмутила Лили. Из каждой его строчки веяло холодком. Для него ничего не значит, что отдалась ему девушкой.
Да позволь, Лили! Что же ты сама ему писала? На что же надеялась? – Что в ответ на твою болтовню он напишет письмо, полное страстных признаний?
Нет, так это оставить нельзя! Иначе она сама начнёт презирать. Она ему напишет «последний раз».
Какое это он участие в её освобождении он принимал? Ведь даже не подумал её навестить! «Увы, - ответил он, объяснение обычно опаздывает и не меняет положения. После всего случившегося явиться к вам означало бы напрашиваться на благодарность, а это было бы равносильно вымогательству».
Что он под этим подразумевает? Может быть, хочет сказать, что он беден, а я богата? Глупенький мой! Лили спохватилась, что прижимает письмо Пьера к груди. Почему всё так глупо получается? Слёзы капали ей на руки, она их вытирала кончиком носа. И всё же ей было хорошо, будто пришла с холода и теперь отогревается в тёплой ванне...
Она накупила массу вещей и выслала ему посылкой.
«Твоя щедрость, - писал ей Пьер, - сбила меня с панталыку, как взрывная волна от авиабомбы, которыми боши нас угощают. Твои дары стали предметом зависти товарищей, вплоть до офицеров. Они видят в простом солдате почтальона, который раздаёт, но сам не получает. Всё же за излишества я должен тебя отругать. Лучше бы ты внесла деньги, израсходованные на посылку, хотя бы часть из них во «Вдовий фонд павших на поле брани» или в другую подобную благотворительную организацию. Я, может быть, напишу им, чтобы они послали к тебе представительную делегацию».
Как же удивилась Лили, когда такая делегация действительно к ней явилась! Восхищённые взгляды двух молодых людей, членов организации, предрешили её ответ на предложение выступить в пользу «Вдовьего фонда павших на поле брани».
Успех первых выступлений вскружил голову Лили. Поэтому, когда какой-то коротышка стал на репетиции делать ей замечания, она обиделась.
- Выступать бесплатно, да ещё выслушивать всякую ересь! – она сказала это достаточно громко, чтобы коротышка мог услышать.
- А вы не на базаре, дорогуша! Танец, позвольте вам сказать, это служение, служение, милочка!
- Что вам от меня нужно?! – крикнула Лили, которую душили слёзы обиды.
Пианист, тощий молодой человек со слишком тяжёлой для его хилых плеч головой, так, что она склонялась то вправо, то влево, шепнул:
- Это известный режиссёр – Поль Антуан.
- Мне нужно, - взорвался коротышка, - чтобы вы прониклись уважением к искусству, а значит, к самой себе, поскольку вы взялись представлять искусство.
- Вы первый неуважительно отнеслись ко мне, - пожаловалась Лили.
- Та0та-та! Уважение выражается не в комплиментах по поводу ваших конечностей, к которым вы, очевидно, привыкли. Ах, какие ножки, ах, какие ручки! Что вызывает это восхищение? Куски мяса. Целая туша ещё имеет какое-то эстетическое значение, её писал Рубенс, может быть, вы про такого слыхали, часть же этой туши – просто говядина, а говядина не вызывает во мне никаких эстетических переживаний. Если именно этого вы добиваетесь, то продолжайте дрыгать ножками. Я молчу!
- Мне ещё никто таких вещей не говорил. Это, наконец, нахальство! Безобразие!
Лили расплакалась. На коротышку её слёзы подействовали примирительно. Он поднялся на сцену, положил Лили руку на спину и шмыгнул носом.
- Я бы так не говорил, если бы не увидел в вас больше, балетную попрыгунью. У вас, я бы даже сказал, талант, талант, при помощи которого можно раскрыть человеческую душу, а это бездна, мадмуазель, бездна, которая восхищает и ужасает одновременно.
- Я делаю всё, что в моих силах, - всхлипывая, оправдывалась Лили.
- Ну, ну, не плачьте! В том-то и дело, что способности, силёнки у вас много, а как их употребить – не знаете. Головка, головка-то слаба!
- Ну, а если знаете, то научите!
- Что мне с вами делать? Если вы действительно хотите... Знаете что? Собирайте ваши манатки и айда ко мне. Я здесь неподалёку живу.
- Для вас это большое счастье! – шепнул ей пианист, когда она проходила мимо него.
- Чем вам платят? – покидая с Лили помещение, где она репетировала, заорал Поль-Антуан, словно он обращался к толпе на площади. – Деньгами? Хорошо ещё, если деньгами. А то обыкновенно платят приглашением в кабачок, где бутылка плохого вина стоит столько, сколько зарабатывает в неделю квалифицированный рабочий. А конец, обыкновенно, разыгрывается на кровати, пусть даже с пружинным матрацем и пуховой периной. А за всё это счастье вы расплачиваетесь расшатанным здоровьем и пустотой вот тут! (При этих словах он ударил себя в грудь, и грудь загудела, как большой барабан.) И к сорока годам превращаетесь в чучело, знаете, такое чучело с опилками внутри, которое ни один музей не возьмёт. Хорошая перспектива для хорошенькой... хотя, хорошенькой вас назвать нельзя, и это ваше счастье, не каждому охота путаться с вами.
Он не дал Лили опомниться. В своей квартире, состоящей из прихожей, большого зала и двух каморок, из которых одна служила кухней, он плюхнулся на кресло у рояля и, вытирая ладонью пот со лба, неожиданно тихо и спокойно спросил:
- Что вы там танцевали? Рапсодию Листа? Давайте! Он забухал своими короткими пальцами по клавишам.
- Стойте! – закричал он вдруг, - Вы понимаете, что вы танцуете? Это не аргентинское танго, не блюз, чёрт вас подери!
Это рапсодия, причём рапсодия одного из величайших музыкантов. А что такое рапсодия? Это сказание. В данном случае – сказание о любимой. Ещё раз!
- Нет, не то! – сказал он как-то озабоченно и откинулся на спинку кресла. Его большие тёмные глаза смотрели при этом вопросительно. –Я сказал – сказание о любимой и не объяснил, как это понимать. В танце нужно не рассказывать, а изображать. Любимой должны быть вы сами, да такой, чтобы влюбить в себя настоящего мужчину, а не какого-нибудь слюнтяя в очках.
- Как же так? – спросил он несколько минут спустя. – Почему у вас не получается? В чём дело? Ну, скажите мне, в чём дело? Я ведь так хорошо объяснил, - прибавил он без намёка на иронию, грустно и удивлённо.
- Не могу я как-то...
- Но почему?
- Боюсь, получится некрасиво.
Поль-Антуан ударил себя ладонью по лбу. Удар прозвучал, как пощёчина.
- Старый дурак! Не понял! Виноват! Вам хочется быть красивой. Это естественное желание, во всяком случае такой, какой вы себе представляете красивую и влюблённую девушку. Что можно на это сказать? Представление о красоте меняется – это правда! Это не та правда, которую видят люди усталые, вялые, с отмирающей душой. Это правда людей страстных, влюблённых, одержимых. Искусство состоит на три четверти из такой правды, а только одна четверть заключается в мастерстве, с помощью которого вы эту правду превращаете в художественную действительность... Вы не очень устали? Если не очень, то давайте ещё раз, дорогуша.
- Только не называйте меня дорогушей!
- это совсем другая дорогуша, чем та, которой я назвал вас в начале нашего знакомства.
Лили улыбнулась. Он совсем не такой, каким казался вначале. Чудак! Милый чудак!
- Вот-вот! – кивал он, поглядывая на её танец. – Вы зацепили идею. Вы обещаете, та-ак, вы ещё не совсем уверены, что сможете сдержать обещанное, так это принято у женщин. Это случится, когда вы полюбите, полюбите по-настоящему. Мужчины глупы, они думают, что зажигают женщину своей страстью. Ничего подобного! Женщина – костёр, а мужчины – головёшки! Простите, я вас отвлекаю...
Так длилось час, другой. Лили изнемогала. Он не давал ей придти в себя. Он вогнал её в какой-то транс, она себя не узнавала.
Когда она поздно вечером вышла на улицу, звёзды в небе показались ей до смешного маленькими и глупенькими. И она расхохоталась, громко и счастливо. Какие-то прохожие оглянулись. Ей было всё равно.
_
9.
Лили танцевала последний танец. Зал гремел от оваций. Первый, кто пришёл её поздравить, был Поль-Антуан. Она уронила голову на его плечо и поцеловала во влажный воротничок. Он гладил её по обнажённому плечу и молчал. Потом сказал: « хорошо!» - вынул носовой платок и высморкался. Очки в роговой оправе на его носу задрожали.
Она написала Пьеру: «Я танцевала. Первый раз в жизни я так танцевала. Для меня всё исчезло. Я тебя не вспоминала, потому что ты был во мне. Как хорошо, когда такое можно сказать, не стесняясь».
В ответ она получила телеграмму: «Люблю зпт целую зпт завидую твоему учителю Пьер».
Лили показала телеграмму Полю-Антуану. тот как будто обиделся:
- Всякие там глупости! Я думал, вы вышли уже из детского возраста.
Анри Абрабанель на концерте не присутствовал. Она была ему за это благодарна.
Как-то вечером, вернувшись на машине с загородной прогулки, месье Анри долго ходил по саду, осматривая растения. Лили стояла на крыльце, наслаждаясь лунной, полной тишины ночью, какая иногда выпадает на счастье молодым.
- Завтра твой день рождения. Я хотел бы его отпраздновать особо.
- Могу я пригласить моих друзей?
- У тебя есть друзья, которых я не знаю?
- Это вас не должно удивлять. Ведь завтра мне исполнится двадцать первый год.
- Если так, то я хотел бы тебе кое-что сказать.
В салоне горел камин. Когда они вошли, пламя метнулось навстречу. Анри Абрабанель взял щипцы и бросил в огонь одно из сложенных штабельком поленьев. Огонь лизнул его, полено затрещало. Он долго выбирал в ящике сигару, закурил и откинулся в кресле. Лили поправила цветы в вазе и, усевшись напротив, взяла со столика английский иллюстрированный журнал. Всё предвещало тихий и уютный семейный разговор.
- Я полагаю, - начал месье Анри, - ты сама ставила себе вопрос, чем вызвана моя длительная забота о тебе и затраты, которые я несу в связи с твоим воспитанием. Не скрою, за последние годы я привык к тебе, однако это является достаточным объяснением моего поведения. Я не склонен к сентиментальности и скептически отношусь к побудительным причинам так называемых благородных поступков. Я коммерсант и привык находить во всяких действиях людей материальную заинтересованность.
Я хочу быть с тобой честным, как может быть честным человек не желающий сложить свою голову на плахе общественных предрассудков. Я уже сказал, что я коммерсант, а для коммерсанта нет ничего мёртвого или живого, что нельзя было бы превратить в товар, а товар в деньги. Я богат. Многие думают, что богатство даёт свободу. Это не так. Деньги – та же природа, только созданная человеком. Мы, цивилизованные люди, все ей подчиняемся.
- Но я собираюсь говорить с тобой и о наших взаимоотношениях. Кто-то сказал, сейчас я не помню, кто, что скаковые лошади и женщины могут быть выгодным помещением капитала. Поскольку спрос на них существует, мы, коммерсанты, должны найти способ удовлетворить его. Но товар только тогда бывает товаром, когда можно свободно распоряжаться им. Опыт подсказывает, что скакуна нужно ещё жеребёнком приучить к узде, а женщину с пелёнок опутать нитями материальной зависимости.
- Ты не можешь не согласиться со мной, что это я тебя сделал такой, какая ты есть. Если бы не я, ты бы, в лучшем случае могла бы стать официанткой во второразрядном ресторане.
- Как будто всё это не вяжется со свободой, которую я тебе предоставлял. Ты будешь удивлена, если я тебе открою, что эта свобода была фиктивной. Мне был известен каждый твой шаг. Ты познакомилась с одним студентом-медиком, сыном бедного русского белоэмигранта. Он учился на стипендию. Ему перестали её выплачивать, и ему стало не до тебя. Я тебя познакомил с бароном. Да, это я всё подстроил, но барон не выдержал испытания: он сорвался с цепи, и его удалили.
- Зачем я всё это говорю? А вот зачем: в Южной Америке у меня есть заведения, в которых работают молодые женщины. О, не думай, что я тебе прочу подобную карьеру! Я хочу только оттенить те выгоды, которые ты будешь иметь, выходя замуж. В заведениях, о которых я упомянул, мужчины выбирают женщин. Ты будешь иметь возможность выбрать мужа. Показная роскошь тех домов не идёт ни в какое сравнение с удобствами и солидным достатком супружеской жизни. Будешь ли ты жить со своим мужем или нет, безразлично, обстановка и всё прочее останется за тобой. Это моя забота. Нужен только брачный контракт. Твоя подпись принесёт тебе 16000 долларов чистого дохода. Я об этом не говорил, не желая влиять на твой выбор. Откуда эти деньги – безразлично. Важно, что они есть. Ты можешь от них отказаться. Бывает, что потерянное одной стороной, приобретается другой. Но во всех случаях следует избегать положения, при котором ты можешь остаться в дураках. Это случится, если ты будешь настаивать с кругами, в которых ты приобрела так называемых друзей. Подумай хорошенько: или жизнь в своё удовольствие, балы, Трувиль , путешествия и никаких обязательств, кроме, кроме... одного: отчитываться передо мной в твоих действиях, быть моим... моей...
- Договаривайте!
- И так всё ясно... А если тебя соблазняет перспектива стать кафешантанной дивой, как твоя мать...
- Я могу жить самостоятельно, давая концерты
- Вряд ли. Ты обязана выплачивать 30% с твоего гонорара. Твоя бедная мать жестоко поплатилась, пренебрегая моими советами. Её судьба должна служить тебе предостережением.
Лили слушала, закрыв глаза. Ей казалось, что костлявая рука схватила её за горло.
- Я не знала, - сказала она внешне спокойно, - что вы уже тогда занимались торговлей живым товаром.
Анри Абрабанель побледнел, губы его посинели. «Сейчас меня хватит инфаркт», - подумал он. Но часы тикали, время шло, ничего не случилось. Он стиснул зубы, что-то хрустнуло, месье Анри выплюнул в кулак свой поломанный протез.
- Ты рылась в моих бумагах! – прошамкал он. Он бросился в свой кабинет, стал открывать ящики письменного стола. Лили, не переводя дыхания, вбежала к себе наверх, бросила в саквояж всё необходимое.
Когда она около часа ночи спускалась вниз, то увидела, как слуга её опекуна укладывает вещи своего господина в морской сундук. Это было похоже на бегство.
10.
Поль-Антуан долго не открывал. «Что, если его нет дома? Может быть лучше, если я пойду в гостиницу? - но тут Лили вспомнила, что не захватила с собой денег. - Что же я буду делать?»
Наконец щёлкнул замок, дверь приоткрылась, на ней висела защитная цепочка. «Кто там?» – послышался голос Поля-Антуана. Он пытался снять цепочку, но она снималась только при закрытых дверях.
- Что такое? Что случилось?? Подождите!
- Я не могу вернуться домой, - сказала Лили.
- Само собой разумеется, вы останетесь здесь, - впустив её в квартиру и не дослушав остальных объяснений, заявил он. – Попытаемся получить ваши вещи.
- Не надо! Моих вещей там нет. Платье, которое я ношу, я тоже отошлю обратно, как только заработаю достаточно, чтобы купить себе другое.
- Зачем преувеличивать?
- Я не преувеличиваю. Почему я не могу жить, как живут десятки других? Действительно!
- Вы не знаете, как они живут...
- Если вы поможете мне устроиться...
- Мне нужна секретарша.
- Я не умею печатать на машинке.
- И не нужно. Я получаю письма, но редко на них отвечаю. Я не писатель и не изобрёл средства от выпадения волос.
- Это будет выглядеть так... как будто...
- Я вас не спрашиваю, как это будет выглядеть. Я вам предлагаю место секретарши, а не гувернантки. Раздевайтесь!
- Что?!
- И ложитесь спать.
11.
«Смешная война» превратилась в настоящую, фарс в трагедию.
Иных война ввергла в пучину. Лили спасла от закабаления.
После ночных гроз бывают тихие утра. На обмытом волнами песке вьются неровной полосой водоросли, лежат выброшенные на берег обломки судов, бочек и ящиков, ракушки и обточенные водой камни.
По улицам Парижа прохаживались офицеры вермахта в фуражках с высокой тульей, Они оглядывали проходящих мимо парижанок, как барышники оглядывают лошадей. Те напускали на себя таинственность жриц любви. Так уж повелось, что женщины спасаются в постели от посягательств, так и от об3ривающего их чувства одиночества.
Где Пьер?
Позади остались пепелища, бегство по укатанным горем дорогам, пыль, жажда, свист пуль, пригибающий к земле рёв чёрнокрестных самолётов. А для победителей это были дни упоения властью, чувства превосходства, спуска с привязи своры инстинктов
Где Пьер?
...Лили выполняла свои обязанности секретарши со щепетильностью и ловкостью заправской «правительницы делами». Она вырезывала и наклеивала в толстую тетрадь рецензии на театральные постановки, новые фильмы, художественные выставки, концерты. Она вела картотеку с аннотациями книжных новинок. Их становилось всё меньше, жизнь искусства оскудевала, и у Лили становилось всё больше свободного времени.
Поль-Антуан считал своим долгом заниматься с ней. Эти занятия часто кончались тем, что он швырял в неё книги и ноты и ругал бездарью и тупицей. Но иногда его загорался, он следил за ней влюблёнными глазами, вскакивал, притопывал ногами и пел гудящим голосом какой-нибудь бравурный напев.
- По-вашему - удалось?
Он кивал и отходил в сторону, пристыженный своей несдержанностью.
Она всё чаще перехватывала устремлённый на неё взгляд Поля-Антуана.
- Я всё думаю, кто вы такая? – пауза. Он бурчал что-то непонятное.
- Выросший до гренадёрского роста младенец увидел в витрине погремушку и разбил стекло, чтобы ею овладеть. Погремушка, став его собственностью, оказалась внутри пустой. Между прочим, ничто не обладает такой взрывной силой, как пустота. Этим объясняется успех фашизма. Младенец-великан, обнаружив пустоту погремушки, хватил зубами и разгрыз её. Это тема для мультфильма. С тенденцией.
- А вот тема для цветного художественного фильма (цветного из-за разноцветных мундиров, художественного, потому что нет худа без добра): вы жена фашистского бонзы. Он пользовался вашими чарами, чтобы достигнуть успеха. Это в прошлом. Теперь вы ему опостылели (тут можно ввернуть, что вы иноплемённая). Он собирается променять вас на стопроцентный арийский витиб . о он забывает, что вы тигрица (иноплемённая тигрица), тигрица, которая до поры до времени ходила в упряжке, но всё же тигрица, этакий укрощённый вамп !
- Примечание номер один: никто не эксплуатировал этих несчастных вампов – женскую разновидность «белокурого зверя», как фашисты. Слёты арийских женщин свидетельствуют об этом. Гитлерфрауэн, Гитлермэдхен и прочие.
- Примечанне номер два: столкновение вампа с витимом – сущность конфликта. Кто победит? И вамп и витиб – две разновидности мещанской мечты. Витиб – это хлев, вамп – олицетворение утончённой страсти. В конце концов выясняется, что вамп может прекрасным образом ужиться в хлеву, а витиб в состоянии блистать в великосветском обществе. Вывод: в данном конфликте настоящего конфликта нет.
- Мещанство имеет то свойство, что оно само себя питает своими же экскрементами. Люди голодают, страдают от неудовлетворённых страстей, а оно, видите ли, само себя удовлетворяет!
- Да, вот...
После таких монологов Лили спрашивал себя, что ему нужно? А так как она не умела отвлечённо думать, то заключила, что он или хочет её совратить или чтобы она его совратила. Нет уж!
Где Пьер?
12.
Оставшись в оккупированном немцами Париже, Поль-Антуан, во всяком случае внешне, не изменил своего образа жизни. Были даже разговоры, что одна из возобновивших свою работу киностудий пригласила его поставить исторический фильм под названием «Роланд" с участием известного немецкого киноактёра. Во всяком случае, так писали издававшиеся в Париже на французском языке немецкие газеты. Поль-Антуан этих слухов не опровергал.
Но Лили знала другое: Поль Антуан исчезал на сутки, а то и более. Он получал письма, которые старательно прятал от неё. Его посещали люди, говорившие с ним шёпотом и явно не принадлежавшие к кругу его знакомых. Часто он с ними куда-то уходил, выпуская их, прислушивался у дверей, а попытки Лили заговорить с ними, посетители отвечали, хоть любезно, но немногословно, часто одними междометиями. Однажды Лили, убирая утром в прихожей, открыла на чей-то звонок дверь. На лестничной площадке стоял, опёршись спиной о перила, какой-то мужчина, показавшийся Лили знакомым. На нём был костюм явно с чужого плеча, старомодные стоптанные ботинки и выцветшая зелёная велюровая шляпа. Мужчина осторожно, словно не веря себе, улыбнулся.
- Можно мне видеть...
- Пьер! – вскрикнула Лили беззвучно, одними губами.
Поль появился в прихожей со всклокоченной шевелюрой и слипшимися глазами. Он, видимо, только что проснулся. В этот момент он показался Лили каким- то кротоподобным существом. Или чем-то в этом роде... Но вдруг его сонливость пропала. Он выбежал на площадку, заглянул почему-то вниз, тряхнул своей львиной головой и, хватив Пьера за локоть, втолкнул его в квартиру. Потом он стал описывать круги вокруг Пьера, зацепился ногой за угол ковра, сказал «чёрт подери!», засмеялся во всю свою пасть и закричал проникновенным шёпотом:
- А тебя считали погибшим или пропавшим без вести. Можно было узнать через Виши , но неизвестно, где кончается Виши и где начинается Берлин.
Ловя взгляд Пьера, он продолжал:
- На эту персону ты не смотри. С нею сплошная морока! Удрала от своего опекуна как раз накануне своего дня рождения и совершеннолетия, прибилась к нашим берегам... Я, лично, не возражал, надеясь её соблазнить, но ничего не получилось, корпусом не вышел! Она, стерва, талантлива, и я пытаюсь спасти её для искусства, но она предпочитает пылесосы, влюблена в кастрюли... Я её поколачиваю немного, но, видно, без толку.
Он вытащил из сундука, в который сваливалась всякая рухлядь, бутылку вина, разлил его в три стакана и, подбадривая Пьера глазами, свой стакан выпил залпом. Лили показалось, что, несмотря на своё бурное радушие Поль-Антуан нервничает.
- Ну, рассказывай!
- Что тут рассказывать? – Пьер бросил быстрый взгляд на Лили. – Воевали мы плохо, никто не был убеждён, что сохранение Данцига за Польшей жизненно необходимо Франции. Генералы, затвердив уроки прошлой мировой войны, играли роль неприступной девицы, пока боши не двинули ей в зад, да так, что она покатилась до Виши, чтобы, спрятавшись за ширмой, уговаривать Адольфа , чтобы он подождал, пока она переоденется. Но ещё хуже, чем воевали, верденские герои мирились. Они поспешили с приказом о сдаче оружия ещё до того, как Адольф этого потребовал. Вот мы и сдали оружие, оставив себе на приплод вот это... – Пьер вынул из кармана пистолет. подбросил его на руке и снова спрятал в карман.
- Дезертировал? – спросил Поль-Антуан.
- Какое там... Просто ушёл.
- Мамзель, - обратился Поль к Лили. – Может, вы сумеете докупить к нашим запасам бутылку-другую бургундского? И мартеля, а так же различных вкусных вещей. У вас на этот предмет нюх ищейки. И, если ещё попадётся трёхцветный флажок, прихватите. Нужно отпраздновать возвращение этого патриота Третьей республики! Деньги? Вот! – он вынул из кармана горсть скомканных бумажек и засунул их в карман фартука Лили.
«Он обращается со мной, как с прислугой, пытается меня отослать под предлогом закупки провизии. Теперь всё зависит от проницательности Пьера. Если не поймёт, что к чему, пусть пеняет на себя», - и она с каменным видом оделась и вышла
- Обиделась, - констатировал Поль. – Ничего, ей надо привыкать к свисткам с галёрки.
- Как она?
- Видишь ли... она чиста, как стёклышко, а забрела в конспиративную квартиру. Если взлетим, то она вместе с нами... Тебе дали мой адрес?
- Я его знал с первых времён. –Ах, да!
- Да и кто мог дать? разгром полный.
- Непонятно!
- Тебе непонятно? Сначала этот пакт с Гитлером ... Знаю, знаю, ты меня не убеждай. Нужна передышка и прочее... Но как это отозвалось на настроении товарищей! Мы были с самого начала диалектиками. Но ведь при победе нацистов ни Манделю , ни нам не сдобровать: ему, как еврею, нам, как недочеловекам.
- Со временем мы организуем сопротивление. Но сейчас нам нужно думать о другом, нужно людей собрать, наладить связи. Трудная работа, мы к ней не привыкли, нет у нас большевистского опыта... Теперь, что касается тебя. В этом виде и ребёнок тебя разоблачит... нужны бумаги. Можно выдать тебя за приехавшего из провинции и застрявшего в Париже жениха этой милой девушки. Ты краснеешь, как мальчик? В наших условиях нужно от этого отвыкать. Нет, я не против. Почему я должен быть против? Это – самое разумное решение, он легализует вас обоих, а меня... меня ты можешь выдать за свата. Боже мой! Были в истории и не такие мезальянсы... В интересах дела можно и на лягушке жениться... Только она не лягушка, далеко не лягушка...
13.
Лили просыпалась с радостным чувством ожидания. Она смотрела, как Пьер спит: с открытым ртом, положив кулак под щёку, как ребёнок.
Поль-Антуан достал гантели, и Пьер упражнялся по утрам.
- Посмотрите, Поль, какие у него мускулы! Надо же.
Сто раз в день она и Пьер обменивались заговорщическим взглядом. Когда Поль-Антуан вставал и топал (этим он оповещал о своём уходе), они вздыхали с облегчением. Но, оставшись одни, они садились врозь и делали вид, что чем-то заняты. Переговаривались, словно пробовали горячий утюг...
- Ты действительно меня иска?
- Да будет тебе!
- Но ты расскажи, как было.
- Нет, ты лучше расскажи, как дала себя увезти.
- Я хотела тебе отомстить за опоздание.
- Я пришёл вовремя. Вижу, стоишь с немцем и разговариваешь. Что мне было делать?
- Ты не знал, что тебе делать? Боялся!
- Ну, ладно!
- Вовсе не ладно. У тебя не было ни капли любви ко мне.
- Правда!
- Клянись!
- Буду я клясться! Конечно...
- Что, конечно? Сама знаю, нельзя полюбить за одну ночь.
- Вот сама и проговорилась!
- Это был вопрос, а не ответ.
Пауза.
- Ты меня считаешь ветреной?
- А разве ты не ветреная?
- Я хочу, чтобы меня отвоевали. Вероятно, каждая девушка этого хочет.
- Что такое?
- Ты должен меня ловить. И, когда отчаешься меня поймать, тогда...
- Что?
- Поддамся.
А на улицах Парижа тем временем шла облава...
Не стесняясь присутствия Поля-Антуана, они продолжали свои пререкания, которые сами называли спором.
- Глупы, как все влюблённые, - констатировал он. – Но почему мне никто никогда таких глупостей не говорил?
- Он покусывал свои усы. «Завтра их сбрею!» Но не сбрил их ни "завтра», ни «послезавтра».
«Я ему расскажу всё, как было. Если разозлится – значит любит. Если нет... думать не хочу!»
И она рассказала Пьеру. как вошла в «негритянский особняк», как она дралась с бароном, как он запер её в спальне.
- Я тогда вспомнила, что писали немцы о сильных ногах германок!
Она изобразил барона.
- Не смей изображать этого выродка!
«Разозлился!» – заликовала Лили. Она бросилась на шею Пьеру и принялась его целовать.
Но Пьер становился день ото дня всё угрюмее.
«Кто я ему такая? – спрашивала себя Лили. – Случайная связь, любовница, жена? А он мне кто?»
Всё чаще Пьер на её вопросы не отвечал. «Виновата я, Зачем спрашиваю о всякой ерунде». Она удвоила своё внимание к Пьеру. Это его ещё больше раздражало.
Однажды, когда он думал, что она его не слышит, Пьер сказал Полю-Антуану:
- Это невыносимо, наконец! Или они мне не доверяют, или они не подпольщики, а старые бабы.
«Ему до меня нет дела. Всё равно, здесь я или нет...»
- Скажи, когда ты пришёл сюда в этой смешной зелёной шляпе, ты знал, что я здесь?
- Откуда мне было знать?!
- Так зачем ты сюда пришёл?
Неужели она такая дура, что ничего не понимает?
Она подошла к одному из четырёх окон, выходящих не покатую крышу пристройки, открыла и выглянула наружу.
Всё же, до чего она хороша!
- Смотри, голуби свили себе гнёзда как раз над нашими окнами!
Она не виновата, что ей доступны только голубиные переживания.
«Я не хочу, а всё лезу к нему. Я глупею, когда нахожусь рядом с ним».
Поль-Антуан исчез на целый день. Пьер под вечер начал проявлять беспокойство. Поль-Антуан явился около полуночи, несмотря на комендантский час.
- Чуть не попал под облаву, – скинув пальто, он кивнул Пьеру, - Всё в порядке!
Он положил на стол две картонки и с важным видом произнёс:
- Меня не съедает грибок морали, но я не могу видеть, как двое молодых людей живут вместе не связанные узами святого брака. В картонках, что на столе, вы, мадмуазель Лили Брон, а с завтрашнего дня мадам Шеригес, найдёте всё, что нужно невесте, а ваш супруг, Жорж Шеригес все атрибуты жениха. Завтра с утра а ля мэри!
- Вы с ума сошли?
- Как шафер я обязан вам объяснить, мадам: мы решили связать Жоржа-Пьера узами брака, чтобы он не наделал глупостей. Отныне, мадам, вы за него отвечаете.
- Бросьте паясничать!
- Что с вами? Вы плачете?
Она встала и ушла в каморку, в которой спала до появления Пьера.
«Скаковые лошади и женщины... нет ничего мёртвого или живого, чего нельзя превратить в товар... Брачный контракт? Завтра будет подписан брачный контракт. Я лишь средство для достижения какой-то скрытой цели. Использовали и бросили. Вот и превратилась в разменную монету! Судьба женщины? Какое им дело до моих чувств?»
Любила ли она Пьера? Любящие не спрашивают. Стало быть, она Пьера не любила.
14.
С улицы донёсся свист и топот бегущих людей.
Инспектор спрашивал Брона. Гестаповец сверлил его своими близко посажеными глазами.
- Родственники? У меня есть дочь. Кто она? Знаменитая танцовщица, первая красавица!
Гестаповец иронически усмехнулся.
- Весь Париж был от неё без ума, когда она выступала. Месье может не смеяться, я говорю то, что есть. Кто не знает этой истории? В неё до смерти влюбился один дипломат, немецкий дипломат, я говорю то, что есть. Если интересуетесь, можете прочитать в старых газетах за 1938 год. Он на неё потратил миллион, но она девушка с характером, не хотела стать женой фашиста. Короче говоря, я не знаю, что там было, от него она ушла. Она хорошая дочь. Стоит мне к ней обратиться, она говорит: вы знаете, папенька, мне для вас ничего не жаль. Одно ваше слово, сколько хотите? Мои деньги – ваши деньги... Она называет меня на «вы». Я не выдумываю, я говорю то, что есть...
- Где она живёт? – спросил инспектор.
Брон испугался.
- Она наверно уехала. Будет она дожидаться... с её деньгами!
Гестаповец встал и сказал инспектору: «Пните его ногой!»
- А жила она у своего опекуна, тоже богатого человека, Анри Абрабанеля. У него особняк по бульвару Араго, номер 15.
15.
...Обряд бракосочетания был по причине военного времени упрощён. Чиновник мэрии приветствовал новобрачных словами:
- В тяжёлые для Франции дни два молодых французских сердца нашли друг друга и со свойственной нации оптимизмом устремляются в будущее...»
«Родители» новобрачных, проводив их на квартиру Поля-Антуана, быстро распрощались. «Отец» жениха пытался было чмокнуть Лили, но был призван к порядку супругой.
Они обедали в ресторане. После обеда Поль-Антуан предложил поехать за город. Они добрались до Фонтенебло, там у них потребовали пропуска, пришлось вернуться. На обратном пути они почти не разговаривали друг с другом. Приехали домой злые и усталые, как будто трудились на каменоломне.
В ту ночь, в их первую брачную ночь, Лили и Пьер, без уговора, легли спать порознь. Спала ли Лили? Она слышала, как кто-то стучит в дверь. Зачем стучать, если есть звонок?
Который час? Когда начался этот сон?
Он ей хлопает. Смеётся. Подбрасывает свой берет. Они бегут, взявшись за руки. Они счастливы!
Стук в дверь!
В прихожей ворочается Поль-Антуан. Лили видит сенбернара... Сейчас он заворчит... или спросит: «Кто там?»
А Пьер спит. Какое ему дело до того, что там кто-то стучит?! Вот уж правда – пентюх!
В прихожей становится шумно, как на ярмарке. Лили очень любит ярмарки. Когда она ещё жила в пансионате Маргариты Шома, она, тайком от наставницы, ходила с прислугой на ярмарку. И в Париже однажды с этим практикантом. Что с ним? Он, кажется, еврей. А нацисты сажают в тюрьму всех евреев. Вот кто её любил... Но ведь и она, кажется, еврейка... Какая чушь!
Ярмарка: обрывки мелодий, треск выстрелов в тире Зазывала орёт: идите смотреть женщину с хвостом, так называемую сирену!.. сегодня последний день!
Горизонтальное чёртово колесо. Все скользят по гладкой поверхности, летят вниз. Только она пока что удерживается. Нужно сесть поближе к середине, там меньше крутит. Ей аплодируют, особенно Марк. Он такой восторженный, её чичероне.
Чичероне! Это, кажется, в Италии. Синий залив, белый город, звуки гитары. Она там никогда не была, но какое это имеет значение! Во сне можно всё видеть.
Кто-то бесцеремонно зажёг свет. Это нахальство! Я ведь сплю! Мне снится сон про Италию.
Лили слышит чей-то чужой, с хрипотцой, голос:
- Лили Брон?
Конечно, Лили Брон! Этот дурацкий брак не в счёт.
- Одевайтесь! Пройдёмся!
- Я не собираюсь гулять!
- Ха-аха-ха!
- Нахал!
Она видит Пьера. Он бежит к окну. Окно выходит на покатую крышу. У Пьера в руке пистолет. Выстрел. Один... другой! Пьер рывком открывает окно. Ещё выстрел. Лили прыгает с кровати, не замечает, что одеяло заплелось в ногах, падает, вскакивает, бежит к соседнему окну и видит, как Пьер медленно, потом всё быстрее катится вниз по покатой крыше.
Чёртово колесо! Не удержишься...