То, с какой лёгкостью Громовержцев взял власть в свои руки, напоминало большевистский бунт семнадцатого года, прозванный впоследствии Великой Октябрьской социалистической революцией. Столь же дерзко, цинично и пьяно, с той же «благой» целью: не позволить законной власти мешать озорничать и творить всякие бесчинства. Иван Петрович, всё ещё находившийся под тягостным впечатлением от разговора со спонсором, увял под нахальным напором Льва Геннадьевича и, словно под гипнозом, помог рыжеусому забияке перенести в клуб непотребное число спиртных напитков, которые вошедший в раж миллионер заготовил для задуманного кутежа. Мало того, председателю пришлось ещё и расплатиться с таксистом, потому что энергичный Громов, болтавший без умолку всякую малоосмысленную чушь, уже вовсю развлекал своего друга Веснушкина, стараясь навязать ему собственное беззаботное настроение.
- Нет, Мишаня, ты только погляди! – настаивал он, хватая инертного библиотекаря за плечи. – Погляди, какая роскошь: шампанское – два ящика; водка, коньяк, виски – всего по дюжине бутылок. Водка, кстати, я тебе по секрету скажу, кристальной чистоты – прямо слеза! А вот виски, признаюсь честно, дрянь. Так себе – на любителя. Но ты можешь виски не пить. Не пей виски, Миша. Не будешь? Отлично! Ведь это босяцкий американский самогон, только и всего. А вот вина – вообще хоть залейся! Я его даже не счёл нужным считать, просто скупил весь ларёк. Но вино – вода, так, для барышень. Им ведь тоже надо чем-то утешиться, так? Но не бери в голову. Дай я тебя лучше расцелую…
Михаил Юрьевич, до сей поры скучавший по своему другу Громовержцеву, к такому эффектному его появлению всё же не был подготовлен, и теперь, не зная как реагировать, да и, правду говоря, не имея возможности хоть как-то выразить свои чувства, смиренно принимал горячие ласки миллионера. Чириков и Зыков, наблюдая эту презанятную сцену, хохотали от души, и от веселья настолько размякли, что решительно позабыли о неприятном инциденте с незаконным арестом Ксении. Окончательно их примирила Вера Юрьевна, успевшая в дороге хлебнуть изрядно портера. Алкоголь развязал ей язык и мысли. Поддавшись настроению эксцентричного миллионера, она усадила поссорившихся соратников за ломберный столик и заставила распечатать пузатую бутылку болгарского бренди. Пётр и Жанна, воспользовавшись суматохой, незаметно уединились в своей комнате, где немедленно приступили к дегустации купленной у Ахмета травы.
Когда Иван Петрович наконец пришёл в себя и опомнился, то было поздно: противостоять зарождавшейся попойке было уже совершенно невозможно. Но, надо отдать ему должное, он всё же попытался.
- Послушайте, коллеги, - взмолился он, перенеся в комнату релаксации последнюю коробку, - но это же спиртные напитки…
- Иван Петрович, душечка, - обняв председателя за плечи, улыбнулся Громовержцев, - вашей проницательности буквально нет границ… Обождите! Ничего не говорите. Я заранее знаю, что вы скажете. Я тоже, кхе-кхе, в некотором роде не лишён дара ясновидца. Что скажете, а? Я ведь угадал, да? Нет, молчите! Лучше буду говорить я. Сегодня мой день…
Но Луганский на правах руководителя проекта всё же попытался перехватить у Громова инициативу:
- Послушайте, Лев Геннадьевич, не знаю, что у вас за праздник сегодня… Может, вы обанкротили казино или сеть игорных центров, – не знаю. Но даже это ещё не является достаточно веским основанием для ломки устоявшихся традиций нашего блестящего общества.
А в традициях клуба анонимных неудачников, напомню, нет и намёка на пьянство и тому подобные безрассудства…
- Всё это так, всё так, - быстро согласился Громовержцев, подводя председателя к столику с расставленными фужерами. – Кто ж спорит? С вами, голуба, никто спорить не смеет, вы у нас авторитет! Да и то сказать: чего уж вам так суетиться пред нами, жалкими червями? Стоит ли, строго говоря, сыпать-то бисер?.. Нате-ка лучше рюмочку примите. Вера, бренди предводителю анонимных неудачников!
- Нет, это просто вакханалия какая-то, - уныло пробормотал Иван Петрович.
- Рыжий прав, - согласился с миллионером Зыков. – Расслабон необходим. Хотя бы время от времени. Петрович, не капризничай, выпей с коллективом.
- Да, да! – вдохновлённо воскликнула Вера Юрьевна. – Праздники нужды и неудачникам. Иван Петрович, миленький, выпейте с нами! Это, должно быть, так смешно, когда вы пьяный. Я никогда не видела вас бухим… - и с детским азартом захлопала в ладоши.
- Коллеги, вы с ума сошли! – возмутился председатель.
- Очень верное замечание! – радостно согласился Громовержцев. – Чистая правда! Мы все больны. Это вирус! Самый настоящий вирус, ужасно заразная бактерия… Микроб, поражающий серое вещество! Нам всем необходима немедленная терапия. Друзья, будем лечиться! Чириков, наливай.
- Председателю – полный стакан! – приказал Зыков.
- Нет, это решительно невозможно! – расстроился Иван Петрович и, не прибавив больше ни слова, вышел из комнаты психологической разгрузки.
Он решил уступить расшалившимся своим подопечным, хотя, разумеется, мог бы, проявив твёрдость характера, пресечь намечавшееся безобразие. Однако председатель рассудил, что портить отношения с паствой непосредственно перед отправкой долгожданной экспедиции было бы неразумно.
«Нет, этот мир обречён!» – то ли тихо произнёс, то ли подумал Луганский, проходя по узкому коридору. Душа его кипела и ворочалась в тесной оболочке тела. Природу этого явления объяснить было трудно, не зная причин, его породивших. Сам Иван Петрович, разумеется, был осведомлён об этих причинах. Он мог бы одной фразой описать своё состояние, но только поделиться сокровенным было не с кем.
В состоянии, близком к трансу, Луганский пересёк порог своего кабинета, аккуратно прикрыл дверь и прошествовал к председательскому столу.
- Ничего, - произнёс он, успокаивая расшатавшиеся нервы, - скоро им будет не до веселья, - и, усевшись в удобное своё кресло, сбросил тапочки и расслабленно вытянул ноги.
- Осторожно, не зашибите меня, - раздалось из-под стола.
- Что это?! – испуганно вскрикнул Иван Петрович и, молниеносно вскочив с кресла, отпрыгнул в сторону. – Кто там?
- Это я, - сказала Ксения Леопольдовна, и из-под стола показался её несуразный шиньон.
- Чёрт! – с омерзением произнёс председатель. – Какого дьявола вы там сидите?!
- Демонтирую аппаратуру, - спокойно ответила секретарша. – Вы же сами этого требовали.
- Проклятая баба, - простонал Луганский. – Убирайтесь отсюда ко всем чертям! Оставьте меня одного!
- Уже ухожу. Не стоит так волноваться…
Между тем, праздник анонимных неудачников продолжал набирать обороты.
- Да, пороху-то у нашего председателя маловато, - презрительно изрёк Леонид Максимович, с любовью рассматривая на просвет янтарного цвета жидкость в изящной хрустальной рюмке.
- Напрасно ты его ругаешь, Лёня, - сказала Вера Юрьевна. – Человек непьющий. Что в этом плохого? Между прочим, такой мужчина, ну, положительный в плане алкоголизма, - мечта любой русской бабы. Таких надо вообще в Красную книгу записывать.
- Ага, сажать в клетку и показывать в зоопарке романтическим старым девам, - хохотнул Леонид Максимович.
- А за романтическую старую деву можно и по морде схлопотать! – злобно ощерила щербатый рот Веснушкина.
- Брэк! – скомандовал Громовержцев. – Что с вами, друзья?
- Сам же сказал: вирус, - меланхолично напомнил Чириков, которого хоть и зацепило на первых порах всеобщее веселье, но как-то ненадолго. – Ладно, давайте выпьем. Лёва, с тебя тост. Декламируй.
- Что? Тост? – спохватился Громовержцев. – Ах, тост… Что ж, это презабавно. Я имею в виду традицию оправдывать пьянство упражнениями в изысканной словесности. Преотличное изобретение. Высшее достижение человеческого разума!.. За это, пожалуй, и выпьем.
Впрочем, нет! Стойте. Я придумал кое-что получше… Скажите, друзья, как вы относитесь к мировому океану?
- В каком смысле? – осторожно поинтересовался Веснушкин.
- Что за чёрт? Причём тут океан? – опешил Леонид Максимович.
- Ах, не надо, не надо глупых лиц! – поморщившись, потребовал миллионер. – Я в глобальном смысле. Ведь известно, все живые организмы вышли из океана. И человек в том числе. Это доказано наукой. Мировой океан – есть колыбель всего живого. Началось всё с какой-то бациллы или там с инфузории, точно не помню. Но не в ней, дуре, суть. Важно другое: человек вышел из океана. Только вдумайтесь! Дух захватывает, правда?
- Громов, ты это к чему? – спросил Василий Васильевич, опасливо кося глаз на оратора.
- А к тому, дурья твоя башка, что цикл должен замкнуться! Обязательно должен. Иначе нет никакой логики. Ты же, кажется, геолог? Да? Ну, вот и пойми. Человек вышел из воды, туда же должен и кануть. Этого требует, если хотите, диалектика. Я предлагаю замкнуть цикл сегодня же, сейчас же. Символически, разумеется. Мы сыграем в какую-нибудь игру, а проигравший завершит исторический цикл – вернётся в мировой океан, точнее, в его масштабную модель…
- Что-то ты, братец, начал заговариваться, - покачал головой Зыков и, не дождавшись завершения странного «тоста», одним глотком осушил свою рюмку.
- Ошибаешься, Леонид, - сказал Чириков, загадочно улыбаясь. – Я лично разгадал шараду миллионера.
- Очень любопытно, - с сомнением произнёс Зыков.
- А я так ни черта не поняла, - легкомысленно улыбаясь, заявила Вера Юрьевна и тоже выпила бренди. – Но мне всё равно. Громов такая душка. Он так мило разглагольствует. Я лично с удовольствием его слушаю, хоть ничего и не понимаю.
- Лёва имеет в виду наш аквариум, - пояснил прозорливый Чириков. – Думаю, он предлагает проигравшего окунуть прямо в аквариум. Так?
- Истинно, Василий! Истинно! – восхитился Громовержцев. – Вот это умище! Каков титан! А?
Вера Юрьевна раскатисто захохотала и захлопала в ладоши.
- Какая прелесть, какая прелесть, - шептала она, ненадолго прерывая смех.
Зыков равнодушно пожал плечами.
- В аквариум, так в аквариум. Мне без разницы. Только не понимаю, зачем для этого нужно во что-то играть? Я бы посадил туда: во-первых, Ксению, а, во-вторых, председателя. Это было бы и весело и справедливо.
- Не думаю, что они захотят играть по таким правилам, - философски заметил Чириков, - не думаю…
- А, кстати, что за игра? – трусливо поинтересовался Веснушкин, который без энтузиазма воспринял предложенное развлечение.
- Я ещё не придумал, - безответственно заявил Лев Геннадьевич и неожиданно осушил свою рюмку. – Но это не страшно. Ещё придумаем. Главное, есть аквариум. В конце концов, если не будет проигравшего, я сам туда залезу. Да! А что я теряю? Я столько вылакал воды из этого бассейна, что сам стал носителем частички мирового океана. Не удивлюсь, если внутри меня завелись рыбы.
- А я не удивлюсь, если внутри тебя завелись глисты, - сказал Чириков и тоже выпил бренди.
- Петрушкин, а ты чего не пьёшь? – спохватился Зыков.
- Он Веснушкин, - оскорбилась за брата Вера Юрьевна.
- И у него «чебурашки», - вступился за друга Громовержцев. – Миша, кореш, если хочешь, можешь пить кефир. Я купил целый пуд кефиру. Твоя сестра настояла.
- Спасибо, - обрадовался Михаил Юрьевич. Пуд кефира придал ему бодрости духа.
Библиотекарь ощутил себя некоторым образом избранным в обществе относительно равных. И в этой связи у него появилась тщательно скрытая надежда избежать неприятного купания в аквариуме.
Вошла Жанна и быстро приблизилась к столику с напитками.
- Налейте мне, - попросила она почти что требовательно.
- Что желает юная фея? – загарцевал красавчик Чириков.
- Водки, - не раздумывая, сообщила «фея».
- А где ваш добрый «фей»? – игриво спросил Василий Васильевич, ловко скручивая пробку с бутылки «Абсолюта».
- Петька что ли? В комнате сидит, стишки кропает, - небрежно бросила Жанна. – Торкнуло его, вот и давай строчить. В такие минуты его лучше не отвлекать, – взбесится. А травка у вашего Ахмета классная, - сообщила девица, уже обратясь к Вере Веснушкиной.
- Ну дакось… - ответила Вера Юрьевна, приняв комплимент на свой счёт.
Каким-то непостижимым образом предложенное Львом Геннадьевичем научно обоснованное озорство совершенно забылось всеми участниками «праздника». Между тем, число таких участников стало постепенно нарастать. Не успела Жанна принять свою первую рюмку водки, как в клубе появился двоюродный брат Василия Васильевича Чирикова. Семён Барталомеевич, войдя в комнату релаксации, в первые секунды не то чтобы оробел, но весь как-то сжался, поражённый открывшимся неожиданным зрелищем зарождающегося масштабного гуляния. Однако после первой же «штрафной» Штейн пришёл в себя и очень быстро освоился в новой для клуба анонимных неудачников атмосфере неформального «праздника с употреблением». Подначенный Громовым, выпил с Жанной на брудершафт.
Сразу за «брудершафтом» явилась Маргарита Сергеевна. Клубное нововведение ей пришлось по вкусу. Она попросила открыть бутылочку сухого вина и, пригубив из фужера, высказалась за скорейшую отправку на необитаемый остров.
- К чёрту остров! – неожиданно запротивился Зыков. – Давайте хоть сегодня не будем плясать под дудку председателя. У нас сегодня праздник для души. Поболтаем о чём-нибудь нейтральном…
- В самом деле, - согласилась Маргарита Сергеевна, - так хочется отвлечься от всяких мыслей… Кто-нибудь, расскажите что-нибудь забавное.
- У братца моего куча забавных историй, - намекнул Штейн.
- В самом деле? – воодушевилась Рита.
- Просим, просим! – потребовала Жанна.
- Можно и историю, - легко согласился Чириков. – У меня их много. Вы же в курсе, я когда-то начинал свой трудовой путь геологом…
- Знаем, знаем, - поторопил Чирикова Леонид Максимович. – Давай свою байку. А я пока налью…
- Был случай на Алтае раз, близ населённого пункта Верхние Матюки. Наша партия жилу там искала…
- Золотую? – ахнула Вера Юрьевна.
- Нет, не золотую. То ли кварцевую, то ли медную, сейчас уж не помню.
- Вот те раз, ну и геолог! – хмыкнул разорившийся предприниматель.
Василий Васильевич удостоил Зыкова снисходительно-пренебрежительным взглядом и продолжил свой рассказ:
- Я тогда практикантом был. Мне по возрасту положено было больше женским полом, чем жилами, интересоваться. А в алтайских горах – какие ж юбки? Хоть волком вой с тоски, вот и вылетело из башки про жилу. Ну, не в ней дело. Сломалась у нас буровая, чинить надо. А нечем: САГ тоже крякнул. Вот старшой и потащил меня в Матюки, спеца искать. Слух тогда по Алтаю усердный ползал, дескать, в Верхних Матюках необыкновенного таланта мастер проживает – широчайшего профиля, этакий алтайский Левша. Мы, значит, к нему – на приём.
Вёрст двенадцать пешедралом отшкандыбали, в Матюки прибыли и так и сели на зады в полном обомлении. Деревенька-то чуть не городом оказалась. Улиц, кроме, естественно, имени Ленина, ещё штук двадцать. Дома все, хоть и частные, но в количестве необозримом. Как, думаем, искать-то Кулибина? Ведь из всего адреса-то у нас и есть, что Алтай, Верхние Матюки, да отчество: кажись, Петрович. Почесали в затылках: Петровичей на все Матюки, по примерным статистическим выкладкам, не меньше сотни должно быть. Взгрустнулось. У старшого «маленькая» была – по тем временам валюта самая конвертируемая. Ну, мы из неё и причастились с горя. Выпили. Вроде как тоску с души согнало. Вера в успех появилась.
Пошли, значит. Наудачу первого же встречного сельчанина спросили, где тут, мол, у вас в Матюках Петрович проживает, мастер на все руки? Спросили без особой, кстати, надежды. И зря. Мужичонка тот сразу петушком грудь выкатил, гордый такой сделался. А как же, говорит, знаменитость ту кто в Алтае не знает? Знаю, говорит, Петровича как собственную лысину. Он у нас в Матюках, что Циолковский в Калуге. Величина первостатейная. Масштаб, значить! Сказал так и даже проводить взялся. По амбре нашему, видать, на угощение рассчитывал. Да только у нас уже «огненной воды» не осталось. Но мы расстраивать его загодя не стали, языки попридержали.
- Мудрая политика, - одобрительно кивнул Громовержцев.
- А что, спрашиваем, сможет ли матюковский Циолковский трещину в шкворне заварить? Мужичонка смеётся – самодовольно так, важничает. Что там шкворень! Нет такого дела, говорит, на матушке-Земле, какого бы Петрович не сладил. Кому ребусу решить – пожалуйста, кому прыщ вывести – извольте. Коня подковать, баньку срубить, или даже младенчика крестить - всё к нему родимому, к Петровичу. Да что там баньку, говорит! Случай, дескать, был в прошлом годе: Петрович целую бурю вызвал с вихрем крутящимся – навроде торнады американской. Это как же так, спрашиваем? А так. Надо было в колхозе овин новый ставить, а старый сносить. Но на снос сметой деньги не предусмотрены.
Председатель – к нему. Помоги, говорит, Петрович, бескорыстная твоя душа, ты, мол, у нас – голова, лицо, значить, всех Верхних Матюков. Снеси, говорит, овин старый, а уж за нами не заржавеет: в доске почёта фотографию твою обновим, ага, на свежую, цветную, поменяем. Вот Петрович и вызвал бурю. Каким макаром – не спрашивай, сам в толк не возьму. Только на следующий день от старого овина один фундамент остался, да и то шаткий: только новый-то овин под крышу подвели (на старом фундаменте), так фундамент оный напополам и раскололся! Новый овин, стал-быть, рассыпался в прах. Так до сей поры у колхоза овина и нет… Ну, посмеялись мы со старшим, а к тому моменту и к Петровича хате подошли. Всё, говорит мужичонка, вот, дескать, и адрес. Токмо, говорит, шкворень ваш так не сваренным и останется. «Отчего же?» – спрашиваем. А оттого, говорит, что Петрович нонче не в форме. Человек он, говорит, и впрямь самых разносторонних талантов, но в силу бескорыстной неотказности своей чрезмерно от людской благодарности страдает: пьёт запоями. Сейчас как раз такой случай.
- И что же, так шкворень и не заварили? – участливо поинтересовался впечатлительный Веснушкин.
- Нет. Но на Петровича поглядели. Мужик как мужик: руки, ноги, борода. Никакого нимба.
Спит себе пьяный на печи и на внешние раздражители не реагирует. А со шкворнем всё проще вышло. Пришли мы к председателю колхоза, он нам и выделил шкворень из тракторной мастерской. Так что всё благополучно получилось.
- Занятная история, - подытожил рассказ бывшего геолога Громовержцев.
- Я же говорил: братец мастак на всякие байки, - горделиво подчеркнул Штейн.
Леонид Максимович презрительно фыркнул в его сторону:
- А ты сам-то чего в геологи не пошёл по стопам старшего родственника? Не поддержал ведь трудовую династию! Можешь не отвечать – и так ясно. Не еврейское это дело в земле киркой ковырять. Все вы, сионисты, чистоплюи в белых перчатках. Только языком болтать горазды про свою справедливость и всеобщее равенство. Тьфу!
Семён Барталомеевич подобрал округлый животик и в сильнейшем негодовании надул щёки, шея его покрылась бурыми пятнами, кисти рук нервно затряслись.
- Когда-нибудь я как следует взгрею этого нахала, - мечтательно, с присвистом выдохнул он, обратясь почему-то к Веснушкину.
Михаил Юрьевич, не желавший принимать активного участия в конфликте непримиримых сторон, испуганно попятился и скрылся за спиной Маргариты Сергеевны.
- Вот-вот, - хмыкнул Зыков, - опять обещания. Ставлю сто сигар против одной папироски: этот слюнтяй и пальцем никого не тронет, даже если ему прилюдно спустят штаны.
Петрушкин, хочешь попробовать? Давай-ка, спусти Штейну штаны. Он тебя не тронет, не бойся…
- Что вы ко мне прицепились? – заволновался библиотекарь. – Не буду я никому штаны спускать. Вот ещё новости!
- Ну и дурак! – усмехнулся Зыков. – Чириков, расскажи ещё что-нибудь из своего героического прошлого, а то с этими слюнтяями со скуки уснёшь.
- А я не хочу больше героических историй, - капризно заявила Маргарита Сергеевна. – И спущенных штанов видеть не хочу! Давайте поболтаем о чём-нибудь высоком. О любви, например…
Зыков сделал кислую мину. Семён Барталомеевич, продолжая молча негодовать, не ощущал внутренней готовности к разговорам о высокой любви. В нём кипела обида, но он не знал, что с ней делать, и утешал себя свежепринятой доктриной, в основе которой лежало понимание того, что он находится среди чуждой его масштабному интеллекту аудитории. А взгляды аудитории, меж тем, были прикованы к Громовержцеву. Мнение Льва Геннадьевича, как зачинателя и генерального спонсора мероприятия, имело значительный вес, и его позиция по данному вопросу имела все шансы стать решающей. Однако эксцентричный миллионер рассеянно пропустил мимо ушей кульминацию перепалки, и собственного мнения сложить никак не мог.
Ситуацию спасло неожиданное появление Виолетты Дмитриевны. Она вошла в комнату релаксации бесшумной поступью нимфы, и звенящий колоколец её грудного голоса растопил светлой мелодией воцарившееся ледяное напряжение:
- Это, кажется, я удачно зашла… Господа, вы позволите усталой путнице погреться у вашего виртуального очага?
- Боже мой! – радостно воскликнул Громовержцев. – Виолетта! Богиня! Как это мило с вашей стороны… Но вы, ей-богу, ошиблись. Да, да, конечно же, ошиблись! Не об очаге нужно вести речь, а о целом костре. Нет! Не о костре, а о пожарище! Поверьте мне, вашему преданному другу. Проходите же, милая Виолетта Дмитриевна! Занимайте самое уютное кресло и – любуйтесь этим театром тряпочных дураков! Впрочем, задержись вы ещё самую малость, и от костра страстей осталось бы одно серое пепелище. Честное слово…
- Вы, Лев, как всегда, конечно, сгущаете краски, - улыбнулась роковая женщина, подходя к собравшимся и с любопытством разглядывая антураж происходящего «веселья», - Боже, что я вижу? Михаил, вы тоже употребляете алкоголь в таких пугающих количествах? Вот уж от вас никак не могла ожидать…
У Веснушкина от волнения язык сделался деревянным, и лишь увлажнившиеся уголки глаз говорили о том, что библиотекарь отреагировал на несправедливое замечание запоздавшей гостьи. За него неожиданно заступился Зыков:
- Петрушкин пьёт кефир. Спиртного ему, очевидно, папа с мамой не разрешают, - и раскатисто загоготал.
- Милый Леонид Максимович, вы как всегда в своём репертуаре, - заметила роковая женщина, лукаво улыбнувшись одними глазами. – И как всегда вам нет равных в несоответствии блистательного внешнего облика уровню глубоко сокрытого интеллекта…
Обладатель «глубоко сокрытого интеллекта» не уловил колкости в прозвучавшей реплике и,
приняв её за комплимент, заметно преобразился.
- Чириков, открой шампанское! – скомандовал он. – Шампанское – вот напиток для настоящей леди. Виолетта, хотите сигару?
- Благодарю, Леонид. Я не курю.
- Жаль. Я бы бросил к вашим ногам тысячу… нет, две тысячи отменных гаванских сигар!
- И я бы пропахла табачищем на всю оставшуюся жизнь. Нет уж, благодарю покорно.
- А мы тут про любовь разговаривали, - невпопад сообщила Маргарита Сергеевна, уязвлённая тем, что всё внимание мужской части коллектива оказалось сосредоточено целиком на Виолетте Дмитриевне.
Жанна тихонько прыснула в кулачок.
- Ага, - язвительно подхватила она. – Зыков и Штейн объяснялись друг другу в любви до гроба…
- Что ж, с амурными делами мне примерно всё ясно, - вздохнула Виолетта Дмитриевна, усаживаясь в предложенное Громовержцевым кресло. – Но, может быть, кто-нибудь объяснит мне, какое знаменательное событие послужило поводом к столь шикарному застолью?
Участники торжества растерянно переглянулись.
- Событие спонтанное, - подвёл итог общего замешательства Василий Васильевич Чириков. – Точно сформулировать повод, боюсь, не представляется возможным. Это я вам как опытный геолог заявляю.
- Господи, ну зачем вам обязательно нужен повод? – устало вздохнула Жанна. – Есть добрый дядечка, у которого навалом лишнего лавэ, вот вам и повод.
- Так-так… Лев Геннадьевич, камень брошен в ваш огород…
- Неблагодарная молодёжь, - пожал плечами Громовержцев.
- Тем не менее, молодёжь отчасти права. Нельзя же просто так сорить деньгами, устраивать банкет безо всякой теоретической подоплёки. Нужно же хотя бы соблюдать формальности. Банкет без повода – суть действо аморальное. Сильно смахивает на вакханалию…
- Служение Бахусу – есть действо сугубо религиозное, - возразил Виолетте Громовержцев, - с тысячелетними, кстати говоря, корнями! Но, преклоняясь пред вашей мудростью, богиня, готов, тем не менее, пойти на уступку вашей божественной точке зрения. Иными словами, я согласен на повод! Какие будут предложения, друзья?
- А пусть твоя богиня, Лев, сама придумает, - предложил Зыков, который придерживался анархического подхода к организации празднеств и никогда не искал объяснений своему желанию напиться вдрызг.
- Повод… - задумчиво протянула Виолетта. – А повод, господа, думаю не за горами. У меня складывается впечатление, что мы все скоро отправимся в далёкое путешествие…
- Да-да, остров! – затараторила Вера Веснушкина. – Я уже практически готова. Я даже с работы уволилась. Точнее, не уволилась, а меня уволили… Вернее, ещё не уволили, но непременно уволят, потому что я сбежала (меня Громов чуть не силой уволок), и ещё я не сдала дневную выручку. А она у меня сегодня рекордная! И всё благодаря Громову…
- Господи! – воскликнул Зыков, в отчаянии хватаясь за голову. – Да сделайте же с ней что-нибудь!
- В самом деле, Вера, ты бы немного помолчала… - смущённо попросил сестру Михаил Юрьевич.
- А что ты мне рот затыкаешь?
- Я вовсе не затыкаю…
- Нет, затыкаешь! Ты и этот несносный мужлан Зыков!
- Это кто несносный мужлан? – оскорбился Леонид Максимович.
- Стоп! – грозно скомандовал Громовержцев и, удостоверившись в наступлении тишины, утомлённо выдохнул: - Ладно, давайте лучше про любовь.
- Вот это дело! – обрадовалась Маргарита Сергеевна. – Ай да Громов, ай да молодец!
- А чего про неё говорить-то? – пожала плечами Жанна. – Чириков, налейте мне шампанского.
- Верно, - пробасил Зыков. – Настоящие мужчины про любовь не говорят, они её осуществляют. Хо-хо…
- Пошляк, - брезгливо поморщившись, сквозь зубы процедил Штейн. – И юмор казарменный…
- Да уж, не депутатский, - огрызнулся предприниматель, продемонстрировав отменный слух.
- А я так думаю, что нет никакой любви, - неожиданно заявила Жанна, сделав глоток шампанского.
- Что, совсем? – иронично поинтересовалась Виолетта Дмитриевна.
- Ага. Напрочь.
- Вот так новость! – присвистнул Чириков.
- Ничего не новость, - хмуро отозвалась подруга поэта. – Любовь-морковь… чушь собачья.
Не, я не спорю, слово такое есть. Слово есть, а любви нет. Какой-то идиот прогнал однажды такую феньку, пипл и схавал. Я так лично понимаю: можно любить красивые тряпки там, паюсную икру, или, на худой конец, морской прибой в лунном свете… Короче, всякую лабуду – хрен с романтикой. Но любить другого чела – чушь собачья! Я в это не верю. Между двумя челами может возникать, ну, типа дружба, но не любовь. Если кто не догоняет, объясняю: дружба – это когда пиплам друг от друга чего-нибудь надо. Ты мне - я тебе. Понятно? А между тёлкой и пацаном… Ну, это, скорее, просто секс, а, если уж парочка окольцевалась, то, как говорит Гражданский кодекс, для «совместного ведения домашнего хозяйства». Ну, так это не любовь, а контракт: тёлка и пацан, соответственно, добазарились до разделения труда по обеспечению комфортного быта…
- А как же дети? – ехидно спросила Маргарита Сергеевна.
- Побочный продукт секса, - легкомысленно сообщила Жанна.
- Отходы производства, - хихикнул Чириков.
- А мне плевать, - надменно сообщил Леонид Максимович и пустил в сторону Штейна огромное кольцо дыма.
Семён Барталомеевич хрипло закашлялся и в отместку ядовито заметил:
- А с такими хамами как Зыков не только секса, но и дружбы иметь нельзя!
- Мне плевать, - упрямо повторил бизнесмен, не дав себе труда развернуть озвученный тезис.
- Скажи мне, девочка, - обратилась к Жанне Виолетта Дмитриевна, - а как же быть с утончёнными проявлениями человеческих чувств? Неужели тебе не ведомы волнующий трепет души, частое биение сердца, охваченного пылкой страстью? Неужто не случалось никогда, будучи наедине с собой, счастливо улыбаться – просто так, оттого, что тебе хорошо, бесконечно хорошо, до того хорошо, что кажется, будто вот-вот взлетишь и понесёшься к облакам?
- Чего врать: улёты случались. Но не от любви, конечно, а от ширева. Хорошее зелье такие глюки даёт, что и в кино не увидишь... Только потом ломка наступает. А это посильнее «волнующего трепета души» будет… Ломка всегда бывает. Думаю, что и после так называемой «любви» тоже, – если кто позволит затянуть себя в эту муть…
Виолетта Дмитриевна, ведшая диспут с представительницей современной молодёжи с не сходящей с уст лёгкой иронической улыбкой, при последних доводах Жанны неожиданно изменилась в лице. Это было подобно тому, как если бы цветущая пышная роза неожиданно быстро увяла, склонив на сторону скукоженный, обезвоженный бутон. По всей видимости, слова девицы всколыхнули в памяти «роковой женщины» весьма болезненные воспоминания.
Эта внезапная перемена в «богине» не укрылась ни от внимательного взгляда Громовержцева, ни от влюблённых глаз Веснушкина. Подсознательно ощущая, что предмет его тайной страсти находится в ужасающем положении, Михаил Юрьевич всем сердцем хотел ей помочь, но, не зная как это тактично сделать, парализовал своё тело и язык в паническом страхе. Зато Лев Геннадьевич нашёлся быстро. Он понял, что для пользы Виолетты лучше всего перевести внимание коллектива на иную персону.
- А что думает по этому поводу наш уважаемый депутат? – громко спросил он и дёрнул за пуговицу жилета Семёна Барталомеевича.
- С точки зрения депутатской этики, - немедленно отреагировал тот, - отношение к чувствам граждан, будь то чувства религиозные или личные, должно быть толерантным. Гражданская же моя позиция такова: любовь, если она взаимна, – во благо, в противном случае, – во вред.
- Понеслась демагогия! – желчно хрюкнул Зыков. – Впрочем, мне плевать…
Штейн с достоинством проигнорировал оскорбительную реплику оппонента.
- Но тут вот кое-кто из присутствующих утверждал, будто любви нет вовсе, - напомнила «депутату» Маргарита Сергеевна, имея в виду, конечно, выступление Жанны, - что вы на это скажете?
- Задача любого реального политика – представлять интересы народа во власти, - высокопарно изрёк Семён Барталомеевич. – Если бы меня избрали депутатом Государственной Думы, то я бы твёрдо поставил вопрос о любви на поимённое голосование!
- Какое счастье, что такие болваны всё же не имеют шансов попасть в Государственную Думу, - рассудил Зыков.
- А я лично предлагаю не дожидаться избрания Штейна и проголосовать немедленно, - бойко предложила Вера Юрьевна. – Кто за любовь? Поднимите руки, - и первая подала пример, высоко вздёрнув над головой мозолистую трудовую ладошку.
Громовержцев не растерялся и тотчас же вставил в простёртую длань бокал с красным креплёным вином.
- За любовь! – провозгласил он тост и выпил виски.
- Вот она, современная молодёжь, вся в этом! – с сожалением выдохнула Маргарита Сергеевна, запоздало выразив своё отношение к мнению Жанны.
- У нынешних девиц идеальный мужчина – это смесь вибратора с банкоматом, - кивнул Зыков, который хоть и «плевал» на всё, но, тем не менее, не мог смириться с духовным нигилизмом подруги поэта.
- Жлоб! - фыркнул кандидат в депутаты.
Вера Юрьевна напряглась и вспомнила слышанный сегодня на рынке анекдот:
- Женщина должна сделать три вещи: срубить дерево, сжечь дом и вырастить дочь. Хи-хи-хи…
- Ну и глупо, - тихо произнесла Маргарита Сергеевна, и лицо её сделалось пасмурным.
- Ох, Риточка, прости! – спохватилась Веснушкина, сообразив, что в присутствии подруги, потерявшей в автокатастрофе всю свою семью, такой анекдот звучал, как минимум, бестактно. – Я сегодня такая дура, такая дура…
- Впрочем, как и всегда, - сквозь зубы процедил Леонид Максимович – скорее не от злобы, а от привычного своего стремления язвить всегда, когда подворачивается подходящий момент.
Михаила Юрьевича Веснушкина ход диспута не устраивал. Он выпил уже около литра кефира, но удовольствие от любимого напитка ничуть не перекрывало того гадливого ощущения, что рождала в нём окружающая атмосфера циничного недружелюбия в коллективе, специально собранном с совершенно противоположной целью. Молчать он доле не мог.
- Друзья, - произнёс он робко, но всё же с непреклонной решимостью высказаться до конца, - мне кажется, будто мы все сбились с курса… Мы как-то все не слишком добры друг к другу. А, если присмотреться, то иногда и попросту нетерпимы… Так нельзя, правда! Ой… Я не показался вам слишком резким, Виолетта Дмитриевна? Молчите, ради бога! Я по глазам вашим вижу, что нет. Уж вы-то меня обязательно поймёте! Вы и ещё, наверно, Громов. И, конечно же, Вера… Ах, Зыков, только не перебивайте меня, пожалуйста. Ведь это всё так важно… для нас всех.
- Да говори, чего уж, - буркнул Леонид Максимович, с которого просительный тон Веснушкина неожиданно сбил воинственный пыл.
- Вот я, когда пришёл в клуб в первый раз, то вдруг как будто прозрел: так мне широко раскрылась красота мира. Мне казалось, что меня окружают такие доброжелательные, милые люди… Ах, до чего же я был счастлив! И мне кажется, нет, я уверен, что всё это было не понарошку, а в самом деле. Да, именно в самом деле! Ведь мы же не притворялись хорошими, правда? Ведь нет? Я точно знаю, что нет… Ну, так зачем же мы теперь задираем и злим друг друга? К чему этот казарменный юмор, эти презрительные усмешки? Зачем мучить друг друга грубостями и несправедливыми намёками? Разве не разумнее было бы вернуться к прежней атмосфере домашнего тепла и уюта? Разве не мудро было бы вновь объединиться под эгидой общества равных друг другу? Уф-ф… - Михаил Юрьевич смахнул платочком выступившие на лбу и шее капельки пота. – Это было бы так здорово! Так замечательно… У меня всё… Извините.
Веснушкин, произносивший свою пафосную речь, стоя за высокой спинкой свободного кресла как за кафедрой, исчерпал наконец запас решимости, потупил взор и, заметно нервничая, сел, закрыв лицо руками. Этот жест только усилил гнетущее впечатление от прозвучавших мольбой обличительных слов. Наступила пауза. Поступок Михаила Юрьевича произвел значительный эффект. Да он и не мог не произвести эффекта: настолько искренними, вымученными и глубоко душевными казались простые слова, слетевшие с бледных губ плюгавенького библиотечного служащего. Анонимные неудачники молчали, избегая глядеть друг другу в глаза, и это молчание лишь усиливало охватившую присутствующих неловкость.
В принципе, тирада Веснушкина могла бы вызвать в коллективе любую реакцию, в том числе и грубую насмешку, особенно со стороны разорённого предпринимателя Зыкова. Для Михаила Юрьевича это означало бы неминуемый и немедленный крах всего: веры, любви, надежды. Но худшего не произошло. Панцирь цинизма, в котором прятались израненные жизнью души «анонимных неудачников», оказался не столь уж закостенелым. Выказать себя откровенным подлецом в глазах одноклубников никто не посмел.
Громовержцев первым пришёл в себя.
- Михаил, - произнёс он торжественно, - вот тебе моя рука! Это, ей-богу, было сильно! Уважаю!
Веснушкин, сильно смущённый, пожал протянутую другом руку и не ощутил при этом обычного дискомфорта.
- Сократ отдыхает, - одобрительно изрёк Зыков и тут же, обратясь к Семёну Барталомеевичу, добавил: – Учись, депутат!
На Веснушкина со всех сторон посыпались похвалы и поздравления. Не спешила с выражением лести одна лишь Виолетта. Но Михаил Юрьевич, не сводившей с неё влажных от слёз умиления глаз, понимал, что она и не может и не должна вести такую линию. Не к лицу «богине» уподобляться «черни». В её взгляде, впрочем, и так читалось всё: и одобрение, и восхищение, и даже, как это ни неожиданно, глубокое материнское сочувствие. Природу этого сочувствия Веснушкин, правда, не понимал, но верил, что оно «правильное», а потому не обидное и важное.
За важностью момента никто не обратил внимания на вошедшего в комнату релаксации Неглинского. Поэт был мрачен лицом, взгляд его вечно бегающих глаз – непривычно неподвижен и, в тоже время, словно как бы рассеян. Длинные, давно не мытые волосы стихотворца находились в творческом беспорядке.
Пётр хмуро проследовал к ломберному столику и, ни к кому не обратясь, отхлебнул из фужера Веры Юрьевны.
- Дрянь, - неэмоционально сообщил он, наморщив нос.
- Петя, ты уже закончил свой шедевр? – спросила Маргарита Сергеевна таким тоном, что в вопросе её невозможно было заподозрить подвоха.
Неглинский ещё сильнее сморщил нос и капризно пожаловался:
- Ничего не выходит! Дребедень всякая с карандаша слетает. Пока пишешь – вроде ништяк, клёво как будто. А читать начнёшь, и хана! Видишь сам, что полная лажа. И тут же – бумагу в клочья!
- Не парься, Петруш, - посоветовала Жанна, - ты и раньше пургу всякую прогонял. И ничего – пипл хавал…
- Это всё трава, - туманно сообщил Неглинский.
- Что, плохая? – огорчилась Вера Юрьевна.
- Наоборот, улётная. Всегда так. Если дурь хорошая, то стихи – дрянь.
- Может, в таком случае и курить не стоило? – несмело предложил Веснушкин.
Поэт загадочно осклабился и басисто захохотал, глядя прямо в глаза библиотекарю. Михаил Юрьевич в замешательстве открыл новую пачку кефира. Он понял, что в своём беспокойстве за творческую судьбу Неглинского оказался в полном одиночестве. Сам же поэт придавал собственному таланту значение, куда меньшее, чем возможности получения сиюминутного кайфа. Последнее для него было куда важнее. Но Веснушкин не сдавался.
- Я вот слышал, - произнёс он с чрезвычайно деликатным оттенком голоса, - будто истинные гении от искусства часто критикуют собственные шедевры… как бы это сказать… ну, что ли, некоторым образом необоснованно. Они думают, что всё плохо, а на самом деле – просто замечательно. Это у них от заниженной самооценки происходит…
Вера Юрьевна поддержала брата:
- Да, точно! Я давно замечала в Петеньке талант. Жаль только, редко доводилось послушать его рифмы. Петенька, ты уж уважь нас, прочти что-нибудь из последнего…
Неглинский был приятно удивлён неожиданной лестью. Сердце его обмякло, и он готов был уже сдаться, но из гордости ждал более настоятельных просьб. Ожидания его отчасти оправдались. Леонид Максимович громко икнул, прикурил новую сигару от окурка предыдущей и развязно предложил:
- А чё, пацан, давай, промурлыкай стишок-другой. Я искусство люблю. Раз даже в театре был…
- В опере? – попыталась уточнить Маргарита Сергеевна.
- Сама ты опера! – фыркнул Зыков. – Говорю же, в театре… Про Артемона, Мальвину там всякую. Нас всем классом ещё в школе водили. Клёво было…
- А я вот считаю, что стишками да рифмами народ не накормишь, - высокопарно заявил Семён Барталомеевич, однако от оглашения истинного рецепта народного пропитания кокетливо воздержался.
Неглинский опять наморщил нос и задумался: не обидеться ли ему на «депутата» Штейна. Но тут к лагерю почитателей его таланта неожиданно примкнула Жанна, что и решило, в конце концов, дело.
- Петь, не томи, народ ждёт, - сказала подруга поэта. – Читай, хорош ломаться…
- Ну, раз народ… - промямлил он великодушно, - тогда ладно. Пожалуй, прочту.
Пётр поглядел в потолок и, освежив тем самым память, принялся читать:
Расщетинилась рыжая мгла,
Разухабилась, пёс её в ухо!
На задворках Вселенной весна
Рассупонилась мёрзлою мухой.
Это трепет иссохших осин,
Это лай очумевшего ветра…
А в рубахе из грубого фетра
Безмятежный ликует грузин.
Аки вздоху мне нет, аки продыху,
Нет лица на мне, - мысли побоку!
Мысли грешные, мысли правые,
Всё равно они – от лукавого!
Закончив декламировать, поэт горделиво вознёс подбородок, готовясь презрительной ухмылкой пресечь любую попытку необоснованной критики.
По всем законам поэтического вечера следовало бы ожидать некоторой беззвучной паузы, требующейся публике для осмысления и оценки услышанного. Но присутствие Веры Юрьевны Веснушкиной нарушило естественный порядок вещей.
- Браво! – без колебаний воскликнула она, едва дождавшись финального выдоха поэта. – Как это прелестно! Как мило… Браво, Петенька! Ты – настоящий шедевр…
- Вера, поэт не бывает шедевром, - поправил сестру библиотекарь, испытав значительную неловкость за некомпетентность родственницы.
- Да? – простодушно вздохнула Вера Юрьевна. – А кем он бывает?
- Ну, может быть талантом… или гением, если уж очень…
- Тогда Петенька гений! – бескомпромиссно заявила Вера Юрьевна и на радостях выпила изрядную порцию мартини.
- А я вот не понимаю, почему у него мгла – рыжая? – с сомнением изрекла Маргарита Сергеевна. – Петя, почему мгла – рыжая?
Неглинский обозначил на челе давно заготовленную презрительную ухмылку. Отвечать на подобные дилетантские вопросы не входило в его намерения. Вместо этого он просто выпил рюмку водки.
- Меня лично больше интересует момент с грузином, - засомневался «депутат» Штейн. – К чему приведён в поэме грузин? Не попахивает ли здесь признаками национальной нетерпимости? И вообще, не смахивает ли это на прецедент ксенофобии?
- Пошёл ты к чёрту, депутат хренов, - вступился за поэта бизнесмен Зыков. – Нормальный стих. Чего к словам цепляешься? Грузин-бензин… какая разница? И вообще, на месте Петрухи я бы евреев прополоскал. Это было бы кстати и вообще в масть.
- Напрасно лаетесь, господа неудачники, - лукаво улыбнувшись одними глазами, произнесла «роковая женщина». – Грузин в данном контексте употреблён с целью осуждения сталинских репрессий. Я буквально убеждена в этом.
- Ах, Виолетта Дмитриевна! – укоризненно покачал головой Зыков. – Напрасно вы защищаете этого масона Штейна! Честное слово, он этого не стоит… Хотя, по вашим озорным глазкам я вижу, что вы попросту над нами всеми насмехаетесь. Так?
- А это как вам будет угодно, милый Леонид Максимович…
- Ох! Что за женщина! – причмокивая губами, блаженно, нараспев, произнёс Громовержцев.
При этом усы его азартно зашевелились, сделав всё лицо похожим на морду мартовского кота.
Веснушкин, с опаской следивший за новым витком напряжённости в отношениях Зыкова и Штейна, почувствовал, что появился шанс вернуть беседу в лирическое русло.
- А мы, между прочим, тут о высоких материях рассуждали, - сообщил он Неглинскому таинственным шёпотом – с таким однако расчётом, чтобы слышно было решительно всем присутствующим.
Расчёт библиотекаря оправдался.
- А ещё Громов собирался купаться в аквариуме, - напомнил Чириков и аппетитно хрустнул маринованным огурчиком. – Чем не повод для поэмы?
- Да? – мурлыкнул Неглинский, рассеяно поглядев на Льва Геннадьевича. – Странная затея. Впрочем, каждый сходит с ума по-своему.
Громовержцев сделал кислую гримасу. Было видно, что идея с купанием в аквариуме уже потеряла для него свою актуальность.
- Затея действительно несовершенна, – согласился он с поэтом. – Признаю это. Признаю и отступаюсь.
- Что ж так? – равнодушно осведомился Зыков.
- Скучно, - пояснил Громовержцев. – Скучно и глупо. Кроме всего, ещё и мокро. А мне это не нравится. Ну, скажите, зачем мне делать всякие скучные глупости, если они мне не доставляют удовольствия – ни морального, ни физического? Считаю это кощунством.
Самодурством, если хотите. Да! Вот Неглинский, – посмотрите: человек, обременённый талантом и слабостями. То есть, экземпляр в высшей степени разносторонних характеристик. Уж, казалось бы, кому, как ни ему, делать всякие скучные глупости, а? Но разве придёт ему в голову купаться в аквариуме? Что, нет? Так ведь? Пётр, придёт? Нет? То-то и оно! А зачем мне, человеку не самого последнего интеллекта, философу, если хотите, посыпать себе голову такого странного рода пеплом? Кто видит в этом логику, а?
Никто из присутствующих не видел логики в купании Громовержцева. Однако у Леонида Максимовича сохранилось особое мнение.
- А я бы всё-таки, - произнёс он мечтательно, - окунул туда Ксению… И крышечкой бы прикрыл…
- Постойте, коллеги! – всплеснув руками, воскликнул миллионер. – А как же быть с сегодняшним заседанием в каминном зале? Ведь уже почти восемь! Что будем с этим делать? Неужели прогуляем? Неужели устроим председателю коллективную обструкцию, а? Ведь он нам этого, ей-богу, не простит. Затаит, между прочим, лютую злобу! Что будем делать, миряне?
- Да ну его к лешему, этого председателя, - лениво предложил Зыков. – Надоел до чёртиков со своими заседаниями. Пусть сегодня один заседает.
- А мне его даже жалко, - сочувственно вздохнув, сообщила Маргарита Бланк.
- Может, позовём его к нам? – предложил Неглинский.
- Уже звали, - сказал Чириков.
- И что же?
- Отказался.
- Ну, значит, сам виноват, - быстро заключил поэт и, склонившись над столиком, занялся выбором подходящей закуски.