Пролог
Вот вилка для лимона, лежащая на пёстрой клеёнке. Два острых зубца, так ехидно и ловко переходят от основания к остриям, что не остаётся ни малейшего сомнения в женском характере этого предмета сервировки. Запомнить каждую её завитушку, каждое зёрнышко чеканки и переступить через жизнь.
I
Дни бежали быстро, ночи - ещё быстрее. Сон был бредом счастливого рассудка. Явь - напряжением всех возможных сил. Напряжением приятным, после которого мозг представлял собой одну трудовую мозоль, которая радостно и напряжённо болела.
Всё общение наше – происходило ли оно вербально или мысленно - представляло собой невообразимые повороты сознания, игру на полисемии. Здесь не говорю я о полисемии в узком значении, но в самом широком, то есть всё, от простого каламбура до смешения самых фундаментальных понятий – абсолютно всё это без устали использовалось нами, пока и сами слова переставали играть отводимую им роль и изживали себя. Тогда между нами наступало молчание, которое, впрочем, вовсе не значило поворот каждого внутрь себя. Молчание также было живейшей дискуссией.
II
Оставалось только одно уравнение, найдя решение которому, могли мы полностью отождествить оба наши существования. Мы всё ещё видели разные сны, и встречу вне телесной оболочки, как ни старались, организовать не могли. Сны приходили к нам спонтанно, не зависимо от наших желаний и мыслей, и, если и случалось нам встретить тени друг друга, то после непродолжительной беседы мы оба понимали, что просто разговариваем с отражениями самих себя, с представлениями нашего сознания друг о друге, но не с живым и инородным нам существом.
Шаг за шагом приближалась реальность, и, просыпаясь обратно в жизнь, мучимые разочарованием, мы снова и снова пытались соприкасаться больше и больше, думать в одном направлении и наиболее полно представлять ощущения друг друга.
III
Однажды, сидя по разные стороны стола, протянув друг к другу руки и соприкасаясь кончиками пальцев так, что даже в краткие моменты их разъединения мы чувствовали тепло, излучаемое плотью, исподволь, незаметно пришла к нам идея о едином представлении. Суть решения уравнения в этот момент стала для нас как никогда близка: изучить один несложный предмет вместе и до такой степени досконально, чтобы обоим в совершенной степени представлять все детали его. После недолгих раздумий он вытащил из кухонного ящика вилку. То была вилка для лимона, чуть потемневшая от кислоты, с искусной чеканкой вдоль всего обода ручки. Склонившись над ней, провели мы не один час, всматриваясь в витой узор. Наконец, когда витиеватые линии с чёткостью начали изображаться на любом предмете, куда бы мы ни посмотрели, решено было, что подготовительное упражнение наше выполнено блестяще, и что пора перейти к решительной стадии.
IV
Сердечно распрощавшись, мы поспешили забыться сном, дабы проверить правильность наших догадок. Никто из нас не хотел верить в неудачу этой, как нам казалось, блестящей идеи, отчего уверенность наша ещё более окрепла. Итак, полагали мы, что, засыпая и представляя себе предмет нашего исследования в малейших подробностях его завитушек и вензелей, приблизимся мы к сознанию друг друга в наибольшей степени. Будучи не в состоянии в полной мере судить о переживаниях моего друга. Говорить я в последствии буду со стороны своего существа. Именно существа, ибо нет сознания разумного там, куда уводят нас сны, как глух и невнятен там голос ума, но царствуют по ту сторону инстинкты древние, и один из могущественнейших среди них - страх.
V
Итак, как только тело моё заняло сообразно своей привычке удобное для себя положение, сонное оцепенение не заставило себя ждать. И, погружаясь в сон с всё более редкими проблесками сознания, до последней минуты пытался я следовать в памяти всем изгибам вилки для лимона. Но вот сознание моё, как я сужу уже после, окончательно помутилось, и уже почудилось мне, что мчусь я по извилистой дороге среди обледенелых скал, подобно ветру, ибо не вижу я ни лошади, ни какого другого животного, которое могло бы двигаться с такой скоростью. Но и крыльев я не заметил: тело моё было не вполне телом, потому как лишь бросив взгляд на то место, где должны были быть руки, видел я их призрачный силуэт, но как только взор мой устремлялся вперёд, то боковое зрение уже не разбирало в звенящем воздухе их очертания.
Я не знал дороги, но что-то в моём создании влекло меня вперёд, вдоль изгибов ледяного пути. Не могу с точностью сказать, сколько времени длился мой полёт, но вот путь описал последнюю дугу и вывел меня к двум совершенно равным острозаточенным скалам.
Вокруг них клубилась тёмно-фиолетовая дымка, скрывая иглы вершин. Меня потянуло вверх, к апогею этой зимней пустыни, моё сознание взвилось, подобно жаворонку, но, в отличие от его весенней жизнерадостной песни, не было в этом стремлении ничего для меня радостного, наоборот: какая-то тяжесть начинала щемить грудь, и дышать становилось тяжело. Итак, на вершине я чувствовал моего друга, там находилась точка моего притяжения, именно она влекла меня и направляла мой полёт. Пролетая сквозь дымку, я уже смутно различал очертания пика…
VI
...Пик вырастал предо мной, возвышаясь в своём симметричном величии. Его поверхность, гладкая и серебристая, не обнаруживала ни одного изъяна. Собираясь подлететь поближе, я неожиданно заметил на самом верху чёрную точку. Ринувшись к ней, чувствовал я, как сердце моё затрепетало, в ледяном холоде восторга, подступающем к нему всё ближе. И в это мгновение понял я, что изгибы пути были странно схожи с вензелями вилки, а два пика-с её зубцами…
На вершине, подобрав под себя ноги, сидел мой друг. Лицо его, по обыкновению бледное, сегодня было особенно безжизненным, а глаза, устремлённые в небо, отражали сизо-фиолетовую дымку.
Я позвал его. Он не ответил. Опустившись рядом с ним, я обнял его за плечи. Он вздрогнул, посмотрел на меня и слабо улыбнулся, всё ещё не произнося ни слова. Так смотрели мы друг на друга некоторое время. Потом товарищ мой взял меня за руку, и, оторвавшись от поверхности, понеслись мы по необозримым просторам ледяной пустыни. Ветер хлестал нам в лицо, скалы сменяли одна другую в неисчислимом количестве. Однако постепенно стал я замечать, что пейзаж начал меняться. Скалы становились всё более похожи на пологие холмы, кое-где обозначились деревья, постепенно горы давали волю равнине. Вот появился на горизонте лес, небо потеплело, оживилось белоснежными облаками, которые неожиданно были прорезаны лучами заходящего солнца, окрашивающими весь величественный пейзаж в кроваво-оранжевые оттенки. Ветер уже не веял холодом, но придавал живость пейзажу, теребя ветки елей, от которых воздух вокруг наполнялся свежим ароматом леса.
Мы опустились на землю, всё ещё не произнося ни слова, поражённые и воодушевлённые этой красотой. Наконец друг мой, оборотившись ко мне, произнёс, однако не словами, а мыслями: «Чувствую я, что дорога проведёт нас к цели». Я хотел было спросить, где же эта дорога, когда и правда в траве обозначилась тропинка, которая всё увереннее вилась между деревьями, пока те не расступились, и мы не оказались у подножия холма. Переглянувшись, поднялись мы на холм среди полевых цветов, испускающих пряный аромат от нагретой за день земли, и там, на вершине, заходящее солнце со всей своей силой ослепило нас последними своими лучами. Взглянув вниз, увидали мы, что тропинка спускается, среди цветов, в долину, прорезанную речкой, на берегу которой стоит дом, окружённый садом…
Стремлением нашим было направится к дому, однако ж как только сделал я шаг в том направлении, то неведомая сила потянула меня назад, в то время как друг мой, казалось, не испытывал никаких затруднений в приближении к дому. Снова предпринял я попытку приблизится, но снова был отброшен назад необъяснимой силой, в этот раз ещё яростнее, чем прежде. Я попросил товарища моего дать мне руку, но в тот момент, когда пальцы его должны были коснуться моих, почувствовал я леденящую боль, и, с горестным криком, не находя в себе более сил держаться, начал я падать в отверстую предо мной пропасть.
VII
Проснулся я внезапно, вскочив на постели и судорожно хватая ртом воздух. Сердце всё ещё щемило, в лёгких безмолвием могилы стоял холод, и, готов был я утверждать, что хотя в комнате было тепло и даже несколько душно, изо рта у меня вырывались клубы пара, как на морозе. Не дождавшись утра, я накинул спешно верхнее и отправился к моему другу, мучимый волнением и сомнениями, ибо если и он не смог достичь дома и был отброшен, то также испытал весь холод ледяной пустыни на своём сердце. Подходя к его дому и заприметив в окнах свет, я, было, успокоился и, стуча в дверь, готов был, пожав руку своему товарищу, рассказать о нелепом сне, но в следующий момент дверь мне открыла сестра его, бледная, как полотно, и прерывающимся от потрясения голосом сообщила, что нынче ночью брат её скоропостижно умер от сердечного приступа.
Одного взгляда мне было достаточно, чтобы сердце моё снова защемило и упало в ледяную пропасть: с широко раскрытыми глазами в которых мне почудилось отражение сиреневого запредельного неба, лежал он на постели, вытянувшись, раскинув руки, как если бы ровно через центр его тела проходило ледяное острие.
Так вот оно что…Смерть настигла моего товарища во сне, в то время как сознание его следовало, в унисон моему, за изгибами узора на вилке для лимона. И на пересечении жизни и смерти наши сознания наконец встретились, и следуя за его уже отрывающимся от земли существом, связанный с ним невидимой нитью, увидел я то запредельное, что таится за порогом смерти…Но будучи ещё не отчуждённым вконец от тела, нить родства сознаний не смогла удержать меня и позволить пройти с ним до конца, до дома его в цветочных холмах.
VIII
Проходили месяцы, но с того самого дня постепенно начал я замечать, что жизнь блекнет для меня. Ночами всё чаще снились мне отверстые пылающие серой пропасти, над которыми носился я в поисках такой же неприкаянной тени. Реальность перестала радовать меня яркостью, и, похоже, постепенно перестал я различать цвета. Даже чёрно-белого не осталось для моего понятия: лишь тёмное и светлое, как будто мир заново прописали для меня гризайлью. Как будто существо моё связали с существом моего друга, и оно тянуло меня за собой, взывало ко мне из глубин запредельного. И вот, зимой, когда мороз подбирался из углов к моей постели, решимость, растущая с того самого дня, выплеснулась наружу. Дойдя до кухни, я достал вилку для лимона, изучая снова уже знакомые мне завитушки до степени полного их запоминания. Ледяная же уверенность заставила меня лечь, затем в постель…и снова пройти тот путь во сне. Снова замелькали предо мной лабиринты, повторяющие форму вензелей, и в тот момент, когда сознание готово было уступить место инстинктам вне разума, я увидел на горизонте два симметричных пика, и с уверенностью, превышающей желание жить, ринулся к ним…