Глава третья. 18 августа.
И на утро Кристина пребывала под впечатлением от «страшной тайны». Она так до конца и не вышла из роли: по номеру ходила тихо, на цыпочках; прежде, чем что-то сказать, она озиралась по сторонам, подходила к входной двери, прислушивалась, и резко открывала (как бы ожидая кого-то за ней увидеть), и уже после этого, не называя имен, тихо спрашивала какую-нибудь ерунду.
- Мы пойдем гулять? - в очередной раз прикрыв дверь, сказала она.
Я не удержалась и рассмеялась.
- Ты чё смеешься?!
- Я не смеюсь, я радуюсь, - сквозь смех сказала я.
- Чему?
- Тому, что у меня есть такое чудо как ты.
- Какое я тебе чудо!
- Удивительно чудо! В которое верится с трудом.
Кристина ничего из сказанного не поняв, сказала:
- Ты мне зубы-то не заговаривай; я говорю: гулять пойдем?
- Идем. Только при одном условии.
- Что еще за условие?
- Если ты мне пообещаешь, что не будешь такой взволнованной.
- А я разве такая?
- Зайка, ты не просто взволнованная, - ты чрезмерно взволнованная. Вот, объясни мне, почему ты говоришь шепотом, почему всякий раз смотришь за дверь, будто там кто-то подслушивает. Кристина, за нами никто не следит, нас никто не подслушивает. Так чего же ты боишься?
Кристина подумала и, вспомнив взрослую фразу, ответила, оставшись удовлетворенной:
- Осторожность - не помешает.
- Чудо мое чудесное, излишняя осторожность может только навредить.
Кристина было хотела что-то возразить, но, видимо, вовремя вспомнила про условие, без которого ее прогулка оказывалась сомнительной, сразу же передумала и признала мою правоту.
- Нам с тобой ни к чему чужое внимание, - продолжила я. - Будет лучше, если нас вообще не будут замечать.
Кристина понимающе кивнула.
- И теперь самое главное. Сейчас мы не просто пойдем гулять, мы пойдем охотиться! Сегодня не за нами будут следить, а мы будем следить!
- Охотиться? - обособила она ключевое для нее слово.
- Ну, конечно, не охотиться, а готовиться к охоте. Чтоб охота в последствии оказалась удачной, Кристин, надо как следует к ней подготовиться.
- А ты возьмешь меня на эту охоту?
- Возьму, если о ней не узнает ни одна душа, - пообещала я.
- Только ты и я, - сказала Кристина.
- Только ты и я.
На кого мне оставить Кристину, когда я пойду за «зеленым сейфом»? Вот вопрос, который не давал мне покоя с тех самых пор, когда она стала для меня родной. «Оставить в гостинице?» - спрашивала я себя. Вызовет много домыслов и разнотолков со стороны служащих. Для них - Кристина моя дочь. Нельзя! «Оставить у Сирени?» - также недопустимо. Какую бы легенду я не придумала, что бы я ему не наврала, - в мужском влюбленном уме это породит подозрения. Я лучше поступлю: накануне события ни меня, ни Кристины в городе «не будет». Я «сделала» свои дела и мы «уехали» восвояси. Так будет лучше и для нас с Кристиной, и для гостиницы, и для доброго короля сиреневого царства. И вот, повторяя ее слова «только ты и я», я уже знала, с кем пойду за «зеленым сейфом», - с Кристиной.
День предстоял не легкий; не легкий, не в смысле тяжелой работы, а в плане бесконечных, безвременных ожиданий. Ожиданий, которые изматывают, которые опустошают, которые нервируют, которые убивают. Мы как следует позавтракали в гостиничном ресторане. Затем, мы взяли со стоянки машину и поехали к Семиному офису. По дороге остановились в охотничьем магазине, купили 12-и кратный бинокль и поехали дальше. Нашей конечной остановкой стал знак: «остановка разрешена по четным дням». Сегодня как раз четное. Отлично. Позади меня, метрах в пяти, на обочине, стоял тюнер быстрого питания «Подорожник». И это нам было кстати: не придется далеко бегать за перекусом. Впереди, в квартале от нас, стояла та самая контора, внутри которой, за половицей находился заветный «зеленый сейф».
С чувством хищного азарта я вылезла из машины, подошла к «Подорожнику» и купила в ассортименте: дюжину бутербродов, дюжину пирожков, литровый пакет томатного сока (для Кристины) и тоже литровый пакет яблочного (для меня); все это выгрузила на заднее сиденье машины и села на место.
Наверное, понимая значимость происходящего, Кристина все это время молчала. Я взяла бинокль и поднесла к глазам. Замечательно, видно все как на ладони. Парадный подъезд - на возвышении. Люди - служащие или клиенты - входят и выходят. Видны жесты, черты лица, настроение. Пока - ни одного знакомого лица. Что тем лучше для нас. А быть может, и для них… Превосходно! Я посмотрела на Кристину, улыбнулась, подмигнула ей. Она внимательно, во все глаза, наблюдала за мной и старалась не пропустить ни одного моего движения, ни одного моего действия. Она, как волчонок, наблюдавшая за матерью, училась тому, что могло пригодиться во взрослой суровой жизни. И, как волчонок, впитывала все, что не впитала с молоком, о чем не знали ее инстинкты, что у матери не переняла с кровью. Увидев мою улыбку, Кристина сделала неудачную попытку ответить мне тем же, но улыбнуться у нее не получилось, она лишь скривила губы.
- Держи бинокль и смотри вперед, ешь пирожки и запивай их соком, слушай музыку и никуда не отходи, - весело напутствовала я Кристину. - Я, зайка, ухожу на разведку… Скоро буду.
Я повязала на голову шелковую косынку, надела солнечные очки и посмотрела на часы: без десяти десять утра.
- Пора, - сказала я вслух.
Кристина хлопнула ресницами и утвердительно кивнула головой, чем, по всей видимости, пожелала мне удачи.
- Не скучай, - сказала я.
Она отрицательно мотнула головой.
Я вылезла из машины, полюбовалась на себя в зеркало заднего вида, выпрямилась, прикрыла дверцу и пошла к Семе на прием…
- Вы к кому? - сказал незнакомый мне охранник, когда я проходила мимо.
- Простите, вы к кому? - пробасил он, когда я уже поднималась по лестнице на второй этаж.
- Это вы мне? - удивилась я, когда обернулась на его повторный оклик.
Страж кивнул.
- Ой, извините… - Я подошла к нему и улыбнулась. - А я думала, вы меня знаете. Хотя, понимаю: работа!
Охранник сконфуженно улыбнулся.
- Я к госпоже Онуфриевой! - буднично сказала я, и сквозь черные стекла с надеждой посмотрела на него. «Я надеюсь, уж она-то не уволилась!»
Охранник отреагировал спокойно. Конфуз сошел с его лица. И тогда он спросил:
- А как вас записать?
- Декун Наталья Михайловна. Директор ресторана «Хмельная застава», - не дав охраннику поставить вопросительный знак, наврала я.
Он подошел к журналу, написал в нем слово «Декун» и сказал:
- Второй этаж. Кабинет номер четыре с табличкой «главный бухгалтер».
- Я знаю… - похвасталась я и внимательно посмотрела на него.
- Что-то не так? - спросил он.
- Спасибо вам огромное! - загадочно произнесла я.
Охранник смутился, покраснел, спросил:
- За что?
- Как за что?! За то, что тогда помогли мне дойти до машины…
- Я?!
- Да, вы! Вот только не надо скромничать! Когда у меня сломалась шпилька на туфле, вы поступили более чем обходительно. Таких чутких мужчин не всегда-то встретишь даже среди клиентов нашего ресторана. И это не просто слова, а слова женщины, знающей толк в мужчинах, в настоящих мужчинах. Для меня бесценны именно те мужчины, которые по-настоящему, искренне вежливы с женщиной. Спасибо вам!
Охранник, наверное, никогда не слышал столько приятных слов в свой адрес. Поэтому он изобразил улыбку, очень похожую на идиотскую. Он выпрямился и, не уступая мне в лживости, сказал:
- Рад был помочь!
Так! Стражу прошли. У него четыре монитора. Соответственно, четыре камеры наблюдения. Когда он вписывал мою якобы фамилию, я зашла чуть-чуть сбоку и увидела четыре знакомые мне картинки. Первая камера наблюдала за парадным входом. Вторая записывала вход со двора, он же «черный вход», он же «вход для служебного пользования» или «служебный вход». Третья камера вела прямую трансляцию с ворот «для служебного автотранспорта». Через эти ворота, как правило, заезжал и выезжал «личный автотранспорт» сотрудников и партнеров фирмы. Четвертая камера почему-то крепилась на флюгере, снимала часть крыши с пожарной лестницей и, большей частью, безоблачное голубое небо. Может быть, ее там и установили, что руководство и служба безопасности ожидала налета с неба, высадки десанта, воздушной атаки или еще чего-нибудь в этом роде. Впрочем, не знаю.
Меня же все эти четыре видеообзора чрезвычайно обрадовали. Похоже, наверное, радовалась моя бабушка, когда в деревне начали строить церковь, когда она не пропустила ни одной серии из фильма «Королек - птичка певчая» и когда по телевизору выступал «лучший царь после Николая Последнего - Миша Горбачев». Превосходно! Великолепно! Замечательно! Прекрасно! Восхитительно! Очень хорошо! И как сказала бы Кристина - здорово! Я ликовала от восторга. Под воздействием охватившего меня чувства я оглядела коридор второго этажа, убедилась, что никого поблизости нет, не удержалась - и три раза высоко подпрыгнула на носочках.
Скромной радости, конечно же, было место, но вот ликованию - пока еще нет. Поэтому я припрятала это чувство до лучших времен, заправила за косынку непослушный локон и решительной походкой направилась прямо по коридору, где в самом конце, с правой стороны, был кабинет генерального директора.
Я скорым шагом, молча, миновала секретаршу. Когда я была уже у заветной двери, она вскочила с итальянского кресла. Я показала ей открытую ладонь: мол, спокойно! Увидев ладонь, секретарша села на место. Тут я повернула ручку и дернула на себя дверь. Поддалась. Так! Интересно! Ху, - выдохнула я, повернула вторую ручку и толкнула от себя следующую дверь. Открылась. Я так и думала! Поэт с бутылкою в руках и щас летает в облаках. Его нет! Я приподняла очки, оглядела кабинет, внимательно оглядела дверной замок, опустила на переносицу очки и вернулась в приемную.
Секретарша уже опять стояла.
- И где же Сема? - строго спросила я и, не давая ответить, возмущенно продолжила: - Как так можно?! Сема мне назначил на десять… - Я посмотрела на часы. - Сейчас - пять минут одиннадцатого! Пять минут! Я опоздала всего на пять минут! Неужели нельзя было подождать?! Я, в конце концов, женщина, а женщину всегда ждут… пока с горы не свистнут. Это - хамство с его стороны! Садитесь! Что вы стоите, как… как судья за чтением приговора?!
Секретарша повиновалась и села, и, не имея ни малейшего представления, что ей делать в этой ситуации, и, осознавая, наверное, свою профнепригодность, стала подумывать об увольнении. Я развалилась на кожаном итальянском диване и сказала:
- Кофе есть, дорогуша?
- Только растворимый, - и только услышав ее голос, я поняла, что секретарша - это Оксанка-вертихвостка.
«Бог ты мой! Как же ее разнесло!» - почти одновременно со мной удивился внутренний голос. Он, так же как и я, не сразу ее узнал. Два года назад у нее было овальное, обтянутое кожей лицо, - сейчас оно круглое. Раньше она имела широкие плечи и осиную талию, - теперь и плечи, и бедра, и талия подравнялись по вертикали.
Оксанка, к моей радости, меня не вычислила.
- Подождите минутку; я вам сделаю кофе, - сказала она.
- Хорошо. Мне теперь некуда торопиться.
Она поставила сахарницу и чашечку с дымящимся кофе на журнальный столик и, проникнув ко мне сочувствием, сказала:
- Мне не приятно говорить вам это, но Семена Карпыча сегодня не было и, вероятней всего, уже не будет… Быть может, он появится только послезавтра.
- Очень жаль, - сказала я. - Меня послезавтра уже не будет в городе.
Оксанка развела руками и присела на другой краешек дивана. Я же, не торопясь, посасывала ароматный, дымящийся кофе, и невольно вспомнила об Илье…
- Тем не менее, спасибо… И за кофе тоже, - отблагодарила ее только тогда, когда языком ощутила крупинки кофейной гущи.
Здесь я узнала все, что мне было нужно. Во-первых, я увидела и хорошо запомнила дверные замки на дверях Семиного кабинета. И что немаловажно, на дверях не было сигнализации. Правда, сигнализация имелась на зарешеченных стеклах Семиного кабинета, но это обстоятельство меня ни чуть не смущало. Во-вторых, мне очень помогла Оксанка-вертихвостка. Она подтвердила мои подозрения, что политика руководства фирмы осталась та же, что и при мне, и с моего ухода не подверглась никаким реформам. А это значило, что Семен Карпыч по-прежнему безбожно хлещет водку, в моменты так называемого озарения сочиняет стихи, а на работу приходит в особо ответственные моменты: когда он там действительно нужен, - как Богу нужна вера, а дьяволу - души. Оксана сказала, что он появится после завтра. Отличная новость! Если ей верить, то это на девяносто процентов может означать, что послезавтра привезут деньги. Много денег! Слышите меня?! Много денег!!! Вот удача! Если бы сильно «повезло», то можно было бы их прождать и месяц, и два. А тут - на тебе: четыре дня и - «гоп стоп, мы подошли из-за угла…» Сами в руки идут. Ну, Оксанка, молодец: удружила!
- Спасибо за кофе, - завуалировано еще раз поблагодарила я. - Где у вас тут дамская комната?
- Туалет, что ль? - уточнила она.
- Ага, он самый.
- В другом конце коридора. По левой стороне предпоследняя дверь.
«Тоже мне новость! - съязвил внутренний голос. - И без тебя знаем».
Я прошла мимо туалета и остановилась возле двери. «Комната тех. Персонала» - значилось на табличке. Покрутив круглую ручку, я убедилась, что дверь заперта. Блин! Раньше ее не запирали. Я тщательно изучила замок и пришла к выводу, что эту дверь можно будет открыть даже без ключа: с помощью обыкновенной алюминиевой линейки. Стоит только просунуть ее в щель между косяком и дверью, надавить на замочный язычок, и дверь открыта. Как-то я уже открывала подобный замок таким методом, но это не тот случай: лишний раз рисковать я не собиралась, риска и так было предостаточно. Предстояло и к этому замку подобрать ключик. Убедившись в правильности этого заключения, пошла на поводе у очень маленькой и, тем не менее, очень важной нужды. Я посетила помещение с фигуркой женщины на входной двери.
Я сделала свое мокрое дело, и уже было собралась убраться из уборной, но остановилась как вкопанная. Что-то меня удерживало и не позволяло уйти. Что именно - я понять не могла. Я постояла, подумала, но ничего не надумала. Подошла к раковине и открыла воду, чтобы умыть руки: вода не потекла. «Не работает», - мысль, как пчела, пролетела над ухом. Точно! «Не работает». Я резко обернулась, и мой взгляд застыл на одной из трех кабинок, на той, которая была крайней к окну, на той, на двери которой кто-то скотчем приклеил лист бумаги формата А-4 с надписью: «НЕ РАБОТАЕТ! ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!».
Что делают дети, когда им что-то запрещают? Идут и делают то, что «категорически запрещено», что «нельзя», что «очень плохо», что «не хорошо», что «не подобает хорошим детям». Детям это интересно. Им не интересно то, что запрещено, и не нравится делать то, что разрешено. Все дети, без исключения, реакционеры и потенциальные революционеры, особенно в переходном возрасте. Если вы, взрослые особи, не хотите, чтоб они устроили переворот, то разрешайте им все подряд. В лучшем случае, детям это покажется не интересно, и они даже не будут пробовать; в худшем случае, они попробуют и им надоест.
Есть, правда, исключения из этих правил. Коим является и мой брат. Он попробовал, ему не надоело, и от этого он только выиграл…
Однажды, мама рассказала мне одну историю про брата. Перескажу ее как помню. Я тогда только родилась и мы с мамой готовились к выписке из роддома. Сережа находился под пристальным контролем бабушки. Ему было четыре года, он сидел на горшке и мурлыкал какую-то мелодию. Бабуля, видя его хорошее настроение и нежелание прекращать наполнение горшка, отлучилась посмотреть, не пора ли вынимать из духовки пироги. Когда она вернулась, то увидела следующую картину. Серега, как йога скрестив ноги, сидел возле горшка, ладошкой зачерпывал из него небольшие горстки содержимого, увлеченно сие комкал, как комкают из снега снежки или как из фарша валяют котлеты, и укладывал, укладывал то, что слепил, вряд на полу. Ровнехонько так, аккуратно. Когда бабуля это увидела, возле Сережи лежало три комочка; когда она пришла в себя и обрела голос, рядом появились еще два точно таких же «художества».
- Сереженька, ты что ж творишь?! - вполне справедливо возмутилась бабушка.
- Коклеты делаю, бабуль, - вполне объективно ответил братишка.
- Какие ж это котлеты из каки?! Котлеты надо из мяса делать… эти ж не вкусные… - сказала она, показывая на комочки. Лучшего довода она, по-видимому, не нашла.
- А ты плобовала? - спросил внучек.
- Боже упаси! - перекрестилась бабушка. - Да ба! Ты что ж, попробовал уже?!
- Бабуль, ты сё, - обиженно возразил Сережа, - они ж сылые!
- Слава те, Господи! Ну, вот что, внучек, поди в кадушке ручки помой. А я здесь приберу твои художества. А как помоешь ручки, я тебя научу, как настоящие котлеты делать.
- Холосо, бабуль, я сяс. - Сережа обрадовался и побежал во двор.
Когда он вымыл руки, бабушка сдержала слово и показала брату, как делать настоящие котлеты. Сережа оказался хорошим поваренком и даже несколько котлет слепил самолично.
Этот случай не пропал бесследно. В последствии, когда он подрос, Сережа окончил кулинарный техникум. Чуть позже он стал шеф-поваром ресторана. А сейчас он владелец двух хороших ресторанов в Москве. Вот такое исключение, которое еще раз подтверждает мое мнение: ДЕТЯМ МОЖНО ВСЕ!
Ну а я кто? Конечно же, ребенок. Я никогда не чувствовала себя взрослой, благоразумной женщиной. Мне всегда нравилось совмещать детские шалости и взрослые радости. Мне одинаково приятно до хрипоты объесться мороженого и слечь с простудой, и с Рулькой на пару как следует накушаться коктейля из водки, вина и шампанского, а на следующий день оставлять трехлитровые банки соленых огурцов без рассола.
Вот и сейчас я пребывала ребенком и, как муха на варенье, подошла к двери, где были написаны два сладких слова:
«ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗАПРЕЩАЕТСЯ».
Я дернула шпингалет и распахнула дверь. Вот это как раз то, что надо. Отличные апартаменты! И не важно, что унитаз расколот: пописать я и в соседних смогу. Значит, вариант с «Комнатой тех. Персонала» отменяется. Тем лучше для меня: не надо будет подбирать ключи, ведь тут, в туалете, даже замков-то нет. Славно. Но пора и честь знать, загостилась я у вас тут. Да и Кристина, наверное, заждалась…
Я села в машину, взяла из бумажного пакета пирожок, откусила добрую половину (пирожок оказался с капустой - мои любимые), посмотрела на внимательную Кристину и, с полным ртом, жуя, сказала:
- Ну, как, не скучаешь?
Кристина замотала головой.
- Мне некогда скучать: я же слежу!
- Молодец, зайка; но на сегодня слежка себя исчерпала. Мы с тобой на славу потрудились.
- Почему так мало? - разочаровалась Кристина.
- Во-первых, мы не так уж и мало сделали. Этот день для нас имеет невероятно удачное начало. Во-вторых, это еще не все, и, дабы не потерять удачу, нам предстоит еще кое-что сделать…
- Здорово!
- … И в-третьих, мы незамедлительно едем делать это «кое-что».
- Немедленно?
- Да.
- Я согласна.
Итак, я получила высочайшее одобрение принцессы Великолепия и поехала по уже намеченному в моей голове маршруту. Сперва мы остановились у магазина «1000 мелочей», где я нашла и купила замки одной модели с замками в директорском кабинете. Замки есть. Хорошо. Остается найти ключи к этим замкам, универсальные ключи. Нашей следующей остановкой стала контора жилищно-коммунального хозяйства №20, которая оказалась в трехэтажном здании цвета ржавого железа.
- Ну, великолепная моя, готова? - спросила я Кристину, после того как заглушила мотор.
- К чему? - не столько из осторожности, сколько из любопытства спросила она.
- Поиграть в «дочки-матери».
Кристина кивнула (как уже можно заметить, в общении она часто прибегала к жестам).
- Я так и думала. Глуп тот вопрос, если заранее знаешь на него ответ, - высказала я свою мысль.
- Что? - не поняла Кристина.
- Я, говорю, знала, что ты будешь согласна.
- А… - улыбнулась она на секунду, но тут же опять стала серьезной, словно чувствовала значимость предстоящего действа.
- Итак, зайка, правила игры… Думаю, лишне тебе объяснять, что я твоя мама…
- А я дочка, - закончила она за меня.
- Умница. Теперь я вижу, что свою роль ты знаешь на зубок. Правило первое: имен у нас нет; только «мама» и «дочка». Понятно излагаю?
- Да, мама, - кивнула дочка.
- Супер, зайка… молодец! Правило второе: все правила, кроме первого, пошли к чертям. Другими словами, пусть будет, что будет. Экспромт только приветствуется. По себе знаю, если живешь по правилам, то зачастую не готов к исключениям из этих правил, к обстоятельствам, к случаю. Ясненько?
- Пошли? - предложила Кристина. Ей, видно, не понравилось, что я так много болтаю.
- Как скажешь, - согласилась я, погрустнев. Мы вылезли из машины.
Я в очередной раз поправила на голове косынку, взяла Кристину за руку, сказала «с Богом» и пошла на прием по личным вопросам. К кому? - Пока еще сама не знала.
С кого начать, - размышляла я, прогуливаясь по длинному коридору за руку с Кристиной, - с верховного эшелона власти или с представителей пролетариата, а именно, с работников газового ключа и ценителей портвейна? Последний вариант (т.е., что после «или») чересчур легок для меня, чем малоинтересен. Всем известно, какая в России неизменная валюта в среде рабочего класса. Именно: водка. Это - и деньги, и компромисс, и мировая, и отступная. Она и сваха, и мэтр адвокатуры. Водка - мерило человеческих отношений, материальных ценностей, ценностей духовных и физических. Всем известно, какие чудеса творит игра на литроповышение. «Пол-литра!» - Равнодушное молчание. «Литр!» - Простое молчание. «Полтора литра!» - Кадык, уже не в силах более хранить хладнокровие, как поплавок поплыл по абрису большой волны, издавая предательский и несвоевременный звук глотания собственной слюны. Но уже не молчание, а небольшая пауза. И интерес в глазах. «Два литра!» - «Свое уступаю! Согласен. Два литра против кафеля…» И скрепили сделку рукопожатием.
Я, не торгуясь, поставила бы ящик водки - и универсальный ключ был бы у меня в кармане. Но удовольствия я бы не получила. Поэтому я пошла по другому пути, по пути прямому, более сложному и гораздо интересному: прямо по коридору, до конца, к кабинету начальника ЖКХ №20.
Мы остановились возле двери, открытой вовнутрь. Зеркальная табличка на стене гласила:
НАЧАЛЬНИК ЖКХ №20
ДОБРАЯ АГРИППИНА ЮРЬЕВНА
Из кабинета послышался женский, низкий, поющий голос:
- … Господи боже мой… бабушка, милая, вы уже сотая приходите ко мне с этой просьбой… мы не травим мышей и крыс. Мышки и крыски не наш профиль. Мы не СЭС, бабушка, мы - ЖКХ. Мне что - объявление над входом повесить: «ЖКХ не проводит дератизационные мероприятия», «В ЖКХ нет отравы против грызунов»?
- Дочка, они мне всю герань погрызли, - поймав паузу, сказал тонкий старушечий голосок. - … Муку едят. Пшено портят… окаянные…
- Господи! Бабушка, я не знаю, как вам еще объяснить…
Я достала из сумочки носовой платочек, склонилась над ушком Кристины и вполголоса сказала:
- Наш выход, дочка.
Она насупили брови и мотнула головой: стало быть, готова.
В кабинет мы зашли тихо, скромно и неуверенно, как начинающие артисты. Аплодисментов, конечно же, не последовало. Напротив, воцарилось молчание.
За столом сидела пышная брюнетка в пунцовом твидовом костюме, около пятидесяти лет от роду. На воротничке у нее красовалась крупная дешевая брошь из красного стекла под рубин. Черные волосы удивительно гладко зачесаны назад, выделяя высокий, гладкий и добрый лоб. Ее усталые, такие же добрые, голубые глаза излучали искренность и тепло. Агриппина Юрьевна (а это была она) внимательно, с ног до головы оглядела и Кристину и меня; но, оглядев, ничего не сказала, - вышло неловко.
Сбоку от стола, на стульчике, спиной к нам, сидела маленькая, хрупкая бабушка в ветхой зеленой кофточке и в чистом белом платке на голове, повязанном под подбородок. Ее тонкие седые волосы были белы и прозрачны, так что почти сливались с платком. Бабушка проследила за взглядом Агриппины Юрьевны и растерянно посмотрела на нас.
Увидев ее грустный взгляд, я забыла, зачем я сюда пришла, забыла слова, забыла роль, впрочем, которой не было как таковой. Как кислород огню нужна была импровизация. Мне предстояло что-то сделать, чтобы заполнить паузу, и я сказала, отрешенно и безразлично:
- Попробуйте смешать муку с цементом… Это будет их последней едой.
- Аль поможет? - в надежде спросила бабушка.
- … Что? – рассеянно спросила я. Конечно же, я поняла вопрос; я вживалась в роль.
- Никак помруть?
- Да, бабушка, помрут.
От моей грустной и загадочной интонации мне самой стало не по себе.
- Спасибо, внучка, - тихо сказала бабушка, вставая со стула. - Спасибо, хорошая… Герань едят… Пшено… Муку и цемент. Ох, Отец небесный, спаси и сохрани…
Бабушка ушла, и я больше ее не видела.
Я усадила Кристину на один из трех стульев, стоящих у стены; сама села рядом. Агриппина Юрьевна посмотрела на нас, посмотрела на свои часики на кожаном ремешке, потом опять на нас.
- Гражданочка, - мучительно подбирая нужные слова, застенчиво начала она, - вы… не могли бы… зайти… попозже?.. У меня обед.
Агриппина Юрьевна снова сосредоточила внимание на часах. Я вспомнила, как моя бабушка в ведре с водой топила слепых котят. Вспомнила, как наша Мурка, обнаружив пропажу, с жутким, жалобным плачем металась по дому, в надежде найти своих кровинушек - любимых ее сердечку котят. И с трудом сдерживая слезы, произнесла голосом дрожащим, на грани истерики:
- Да, я понимаю… У вас - обед… А у меня… а у меня… семья ру… рушится-а-а… Господи!
И заплакала. И вспоминала котят. Я рыдала, и вспоминала трехцветную кошку Мурку. Я ревела, и вспоминала бабушку. Слезы стекали по горячим щекам и впитывались в носовой хлопковый платочек. Я всхлипывала, шмыгала носом, вытирала платком слезы и продолжала плакать - навзрыд.
Глядя на меня, Кристина тоже пустила слезу. Сначала захныкала тихо-тихо, а потом уткнулась лицом мне в бок и заревела подстать “мамаше”.
- Ма-ма-а-а! А-ха… ма-ма-а-а!
Каждое ее “мама” длилось с минуту, затем прерывалось глубоким вдохом, коротким выдохом, и начиналось вновь. Мы плакали почти так же, как в гостинице, в день ее второго пришествия. Только теперь наш актерский дуэт стал более затяжным и синхронным.
Когда от моих слез у меня насквозь вымок платочек, а от Кристининых - промок бок, я услышала низкий, по-матерински добрый голос Агриппины Юрьевны:
- Гражданочка… гражданочка… милая, выпейте водички, легче станет.
Я, всхлипывая, подняла на голос голову и из-за слез не увидела почти ничего, ничего кроме расплывчатого силуэта Агриппины Юрьевны. Мокрым платком я вытерла глаза и посмотрела на нее; она протягивала мне стакан с водой. Кристина как всегда тронула меня своим великолепием: она продолжала плакать и ничуть не переигрывала. Дрожащими руками я взяла стакан с водой и поднесла к губам. Я жадно глотала воду, а зубы противно стучали об стекло. Этот скрежет и помог мне немного успокоиться. В стакане осталось немного воды, я предложила ее Кристине.
- Попей, дочка, - гладя ее по волосам, сказала я. - Попей водички.
Кристина подняла голову, глянула на меня мокрыми глазками и опять прильнула к телу.
- Успокойтесь, милая, - сказала Агриппина Юрьевна, - успокойтесь. Все будет хорошо. Слезами горю не поможешь… Легче станет, но не поможешь… Что стряслось-то у вас, милая? Успокойтесь.
- Хорошо, - вытирая слезы, сказала я дребезжащим голосом. - Меня… Мне… Меня предал муж…
Выговорив это, я опять представила мяукающих котят, ломающих коготки о железное ведро, орущих, захлебывающихся в воде, - и опять заплакала.
Агриппина Юрьевна вежливо выслушала наши завывания и, только после того как мы успокоились, радушно сказала:
- Милая, а теперь расскажите мне все с самого начала.
- Агриппина Юрьевна… вас так, кажется, зовут? - вновь заговорила я, прогнав воспоминания детства.
- Да, милая.
- Меня зовут Валя. Мою дочку - Кристина.
Агриппина Юрьевна улыбнулась и села рядом с нами на третий стул.
- Агриппина Юрьевна, у вас есть дети? - спросила я.
- Трое… А почему вы спрашиваете?
- Потому что дура: при чем здесь ваши дети!.. Я очень сильно люблю своего мужа. Не менее сильно я люблю свою дочь. Для меня они - все. Понимаете? - все!.. Ее имя Саша. Александра Васильевна. Она - шеф моего мужа… Они любовники, понимаете? Я давно заметила в Алеше перемены. Он стал мне врать. Допоздна задерживался на работе. Пыталась с ним поговорить, но Алеша все время отмалчивался и уходил от разговора. Он стал каким-то грустным… замкнутым. На все мои вопросы Алеша грубо говорил или «так надо» или «не лезь мне в душу». А ведь когда-то он тоже меня любил, так же как и я. Безумно любил. Я не нахожу себе места… Однажды, разбирая грязное белье, я нашла в кармане его рубашки чек на оплату услуг риэлтера. Так я узнала, что он снимает квартиру. «Зачем? Для чего? Для кого?» - спрашивала я себя. Но поняла, догадалась только тогда, когда поехала на эту проклятую квартиру. Мне повезло…Ха! «повезло»… Словом, стоило мне подъехать, я увидела Алешу… и Александру Васильевну. Они выходили из подъезда… мне все стало ясно, как белый день: Леша и Саша - любовники.
Я гладила Кристину по голове и рассказывала то, чего на самом деле не было. Словом, врала. Агриппина Юрьевна с прямой спиной сидела на стуле, смотрела перед собой и слушала.
- Я давно знаю Александру Васильевну, - продолжала я свое повествование. - Давно. И достаточно хорошо, чтобы понять, кто стал у меня на пути, кто хочет разрушить нашу семью. Понимаете, эта женщина - собственник. Она живет по принципу: или все, или ничего. Она не может что-то иметь наполовину; она не может чем-то владеть наполовину. И Алеша ей нужен целиком…
В тот же день Алеша стал ее замом. О, конечно, - это была Сашина наживка, которую мой муженек, разумеется, заглотил. Я не знаю, как она этого добилась, но Александра Васильевна определенно имеет власть над моим Алешей. Пока еще моим. А, может, уже не моим, я не знаю. Боже мой, как мне тяжело об этом говорить, думать… Когда-то мы не могли дышать друг без друга… и без нашей дочки. Агриппина Юрьевна, я не хочу, чтобы наша дочка, вот она, выросла без отца. Я не хочу. И, говоря это, я думаю не о себе, поверьте. Я хочу спасти семью; это - все, что мне нужно. Больше, пожалуй, мне нечего добавить.
Агриппина Юрьевна довольно долго сидела неподвижно, смотрела перед собой и молчала. Потом она повернула ко мне голову и сказала:
- Теперь я понимаю, почему вы спросили о моих детях. Все они уже взрослые, и им повезло: они все выросли с отцом. Как женщина, как мать - я хорошо понимаю ваши чувства… Чем я могу помочь вам и вашей девочке?
- Ах, да, я же вам не сказала. В магазине я купила дверной замок, похожий на замок в квартире, что снял Алеша, наивно полагая, что ключом от него смогу открыть дверь. Конечно же, я ее не открыла. Агриппина Юрьевна, мне нужен ключ, который откроет эту дверь. Поверьте, я не хочу устраивать скандал; я лишь хочу прийти, застать их вдвоем и поговорить… с ними. Я надеюсь, что мне удастся вернуть: мне - мужа, Кристине - отца. Я не знала, к кому мне обратиться с этой просьбой, проблемой, если хотите. К вам, Агриппина Юрьевна, я пришла уже отчаявшись… Эх, и дура же я! Как вы-то мне сможете помочь?! Это я себя спрашиваю… Мы, наверное, пойдем. Извините.
Я сделала попытку встать со стула, но Агриппина Юрьевна положила мне руку на плечо, нежно погладила.
- Подождите, - сказала она после минутного раздумья, выждала небольшую паузу и повторила: - Подождите…
Некоторое время она молчала и о чем-то думала. Потом, не говоря ни слова, убрала с моего плеча руку, встала, обошла свой рабочий стол, села в кресло и сняла телефонную трубку; она набрала какой-то номер. И почти сразу же на ее лице отобразилась улыбка.
- Алло, Степаныч? А где он?.. Позови его, Тит, - Агриппина Юрьевна прикрыла ладошкой трубку, игриво мне подмигнула. - Есть у меня тут один человечек… минутку… Степаныч, здравствуй. Как дела?.. Так… Так… А я что говорила?! Ладно, Степаныч, ты мне нужен. Подойди… Да, срочно. Ну, все, жду.
Агриппина Юрьевна положила трубку на рычаг и в кресле повернулась к нам.
- … Золотой человек этот Степаныч, - сказала она. - Про него, наверное, эти строки:
он может все и все умеет,
в его руках кипит работа,
он сердце доброе имеет
и всем нужна его забота.
Я бы его и на двадцать слесарей не променяла. Как там Сталин сказал? «Я рядовых на генералов не меняю»? Кажется, так. Так вот, наш Степаныч - генерал среди слесарей. Валентина…
- Просто Валентина.
- Валентина, а тот замок, что вы купили, у вас где?
- Так я его сегодня купила… С собой, - обрадовалась я и достала замок из сумочки.
- Очень хорошо, - потерла ладони Агриппина Юрьевна. - Уверена, что он вам поможет. У него от всех подвалов один ключ. Думаю, что и к замку подобному вашему он найдет подход. Перед Степанычем надо только поставить задачу - и он обязательно ее решит. Кулибин, мать его по-доброму. Вот такие у нас кадры…
Грехом ли была та гордость, которую в этот момент испытывала Агриппина Юрьевна? Нет. Агриппина Юрьевна гордилась не собой. Она гордилась Степанычем.
- … Вы можете оставить свой замочек и идти домой, - продолжила Агриппина Юрьевна. - Я объясню Степанычу, что надо сделать. И не забудьте, пожалуйста, завтра приходите за ключом. Даю голову на отсечение, что он будет - один ко всем замкам.
- Спасибо вам, Агриппина Юрьевна.
- И еще… желаю вам терпения.
Положив замок к ней на стол, я еще раз поблагодарила ее. Мы попрощались и вышли из кабинета. В машине мы взяли по пирожку и надкусили.
- У меня с картошкой, - сказала Кристина. - А у тебя с чем?
- Как будто бы грецкий орех… курага.
- А! А я думала - вкусно.
- Мне нравится.
- А мне - нет.
Кристине не нравились пирожки с грецким орехом и курагой, а мне не нравилась наша очередная, легкая и почти бесповоротная удача. То, что «золотой ключик» завтра будет у меня в кармане, - я не сомневалась. Это была удача, большая удача. Но мне не нравилось другое. Я встретила доброго, порядочного, отзывчивого человека. Я встретила хорошую мать и настоящую женщину. Я встретила Добрую Агриппину Юрьевну, начальника ЖКХ №20. Ей - я врала, ей - я лгала, ее - я обманывала в то время, когда она мне верила, сочувствовала, сопереживала, искренне пыталась мне помочь. Агриппина Юрьевна поступила так, как на ее месте поступила бы почти любая женщина. Так поступила бы любая мать, и верная, жертвенная жена. Так поступила бы и я (наверное). Уж лучше бы я выменяла этот чертовый ключик у какого-нибудь слесаря-кулибина на ящик… на два ящика… на три ящика водки. И чувствовала б себя куда лучше, чем теперь: не было бы на душе так скверно, так грустно, так мятежно как сейчас. Я испытывала скорбь по своему опрометчивому, несправедливому, бесчестному, целиком не женскому шагу по отношению к Агриппине Юрьевне.
К своему великому сожалению, мне, как и всегда, не было стыдно за свой поступок. (А как хотелось бы испытать стыд!) «Что ж, если уж пошла по этому пути, Екатерина, - иди до конца, до конца». Так, в подобных ситуациях, частенько говорил мне внутренний голос. И еще: «Здесь я тебе не советчик» - низенько так, безответственно, забывая про свои прямые обязанности: как Совесть говорить обратное. Забывая, а, может, и не зная. Может, он прогулял курс лекций: «Совесть. Роль морали и этики в жизни человеческого индивида». Как знать: не говорит. Вот и сейчас молчит. А мне что остается? Буду не нравиться сама себе, молчать, от натуги раздувать щеки, и идти до конца. Я как ни в чем не бывало завтра приду за «золотым ключиком» к добрейшему человеку - Доброй Агриппине Юрьевне. И, как и сегодня, скрипя зубами, буду ей беззастенчиво врать. И, как и сейчас, мне не будет стыдно за это вранье. Грустно.
Вторую половину дня мы провели у себя в номере. Занимались всем, что было интересно нам, что совпало с нашим настроением и желанием. Ели, читали «Приключения Буратино» Алексея Толстого, глотали сочные, водянистые груши. Играли в «крестики-нолики», где Кристина была в ударе, всегда меня выигрывала, зачеркивая свои крестики не всегда по диагонали, редко по вертикали и совсем редко по горизонтали: чаще она выводила уголок - и дело в шляпе (чтобы меня выиграть, ей было достаточно сделать всего три хода). Пили сок и играли в «города», причем Кристина и здесь мухлевала: «городами» у нее становились овощи, фрукты и названия других, одушевленных и неодушевленных предметов, - и, разумеется, выигрывала. Рисовали цветными карандашами, фломастерами и акварельными красками; заметно перепачкались и пошли в ванную купать не столько себя, сколько желтую резиновую уточку. Болтали на разные общеобразовательные темы (больше болтала я; Кристина спрашивала), ну, например: «… где лучше искать ребенка? в картошке или в капусте?» или «сколько титек у свиноматки?». Промежду прочим, Кристина продемонстрировала мне пару пленивших меня упражнений из сольной программы по художественной гимнастике: «мостик с возвратом» и «шпагат, стоя на руках». Засим решили опять поучаствовать в «Приключениях Буратино», да так утомились, сопереживая главному герою, что не менее главный герой уже моего повествования нечаянно провалился в сладкий, безмятежный сон.
Ее головка мирно покоилась на моей руке, лицо выражало беспечность, спокойствие и, как это не парадоксально, живость. Ее пушистые ресницы колыхались, ямочки на щечках то пропадали, то появлялись вновь, губы беззвучно, еле заметно шевелились, а пальчики ее пухленькой ручки, лежащей на моей груди, слегка мяли ее, сами не ведая того.
Кристина тихо вздохнула, причмокнула и, уютно посапывая, чему-то улыбнулась. Она видела сон. Быть может, она сейчас выясняет с Буратино, кому есть луковицу? Ей или ему? Впрочем, это уже мое воображение, но не мой сон. Это Кристина владеет этим сном, который принадлежит ей по праву. Это ее сон, в который внедряться тетям вроде меня не рекомендуется; сон, в котором не должно быть ничего взрослого: ни зла, ни ненависти, ни коварства, ни жестокости, ни обмана, ни подлости, ни предательства, ничего плохого. Детский сон должен быть всегда добрым, всегда чистым, всегда теплым, светлым, веселым, радостным, и всегда самым хорошим. И я очень надеюсь, что Кристине сейчас снился именно такой сон.
Я предельно аккуратно взяла ее на руки, перенесла к ее уже разобранной кровати, и нежно положила. Рядом уложила ее плюшевого белого медвежонка, по шейку укутала обоих одеялом и поцеловала мою любимую принцессу в теплый гладкий лобик.
- Спокойной ночи… дочка, - тихо произнесла я. Мне так нестерпимо вдруг захотелось назвать ее «дочкой».
Вдруг ее пушистые ресницы распахнулись и на меня заблестели ясные голубые глаза.
- Мама, спой мне колыбельную песенку, - сонно промурлыкала Кристина. - Пожалуйста.
- Да, зайка. С удовольствием… Закрой глазки и слушай, - сказала я, собралась и запела свою любимую, - ту, которую пела мне когда-то мама:
Лунные поляны…
Ночь, как день, светла…
Спи, моя Кристина,
Спи, как я спала…
В уголок подушки
Носиком уткнись…
Звезды, как веснушки,
Мирно светят вниз…
Догорает свечка,
Догорит дотла…
Спи, мое сердечко,
Ночь, как день, светла…
Кристина уснула в обнимку с медвежонком, на этот раз - крепко, до утра. Рядом с ней я была счастлива, спокойна и свободна. Мысль, что она не всегда будет со мной, меня ужаснула, мне как-то стало не по себе и холодно. Я прогнала эту непрошеную мысль, встала, стянула со своей кровати покрывало и укуталась в него. Немного походив, я достала тетрадку, вернулась к Кристининой кровати, уселась на ковер рядом с ней и стала записывать мысли, чувства, события сегодняшнего дня: вплоть до этой точки.