«Всё, устала» - подумала я, докуривая последнюю в своей жизни сигарету.
Нет, я не бросаю курить, я бросаю жить. Я людям не верю, ни одной душе в мире, даже себе, ему, когда-то мужу, давно канувшему в лету, я, в принципе, никогда не верила… В детдоме приучили…
А сейчас, ну что сейчас? Детдома того уже нет, снесли его, а вместе с ним снесли и здание моей веры в друзей. Снесли, словно здание отвергнутой мировой гармонии.
В тот день я даже финку – единственное, что осталось от Вадика, вроде как друга, похоронила, утопив её в Москва реке.
Финки не стало, веры не стало, вместе со мной умрет надежда на то, что можно жить без подлости. Она даже не умрет, я её убью, наступив на принципы, пробежавшись по трупам и головам, в очередной раз, заставив страдать других, поставив во главу угла собственную выгоду.
Что ж, надо было – наступила, предала себя, стелилась перед тем, кто выше, была «секретаршей», химичила с бумагами, чтобы сместить начальника и привести к власти тряпичного, никому не нужного Сашку, на тот момент уже ставшего моим мужем, бывшего мямлей по сути, рохлей по виду. И с легкостью начала крутить им, как мне только хотелось. На тот момент рядом не было Вадика, Димки и остальных моих детдомовских друзей, как я потом поняла, единственно настоящих, и я могла делать все, что угодно: подло поступать с конкурентами, стирать принципы, срывать стоп краны. Мне было всё равно, каким образом я добьюсь своего: через постель – так через постель, через взятку - так через взятку.
К своим тридцати пяти я уже возглавляла собственную компанию, Сашка ушел за горизонт, когда мне было 27, вместе со старым местом работы, не без удовольствия обанкроченным мною.
С того момента, когда мне поведали о банкротстве конторы, я – волк единоличник. Хладнокровная, идущая по трупам гадина. Во мне нет чувства сострадания, оно сдохло, во мне нет чувства милосердия, оно умерло в мучительных корчах, а чувство локтя, да так, погребено под руинами детдома. Зато во мне звериное чутье сочетается с бессовестностью и беспринципностью методов достижения целей.
Мне наглой крысе, как окрестил меня Димка, после оглашения его приговора, никогда не могло прийти в голову, что нужна была в этом мире я только ему. Он пошел вместо меня под суд. Я же просто решила избавиться от него. Просто дала обвинительные показания. Тогда мне было 28.
Он не знал, что мог бы быть отцом моего ребенка, убитого мной же. Нет не напрямую. Просто аборт.
В моей жизни вообще все очень просто. Ни об аборте, ни о Димке я тогда не сожалела. Не имея такой привычки, шла дальше. Развивая, как тогда казалось, собственную фирму, себя, набивая себе цену.
Так бы, наверное, и шла, если бы не сегодняшний разговор в туалете ресторана:
- Да ладно, и что с того, что ей сорок? Она же любого превратит в тлен. В порошок сотрет ради собственной выгоды. Она посадила в тюрьму совершенно невиновного человека только ради того, чтобы обелить себя. Все, что она делает – это только для неё. Надо будет, она и нас с тобой в расход пустит – сказала одна из бесценных пиарщиц.
- Да уж. Та еще мразь. Только для кого это все. Эта фирма, эти машины, этот дом за городом, эта квартира, где можно заблудиться. Для Кого? – ответила моя же секретарша.
- Для меня – не выдержав, ответила я и спокойно вышла из ресторана, с празднования собственного сорокалетия. Села в машину, рванула с места. Довольно…
«Боже, как все просто-то. Что я с собой-то сделала? Неужели я такая? – неслось у меня в голове – Дима, Боже. Я ведь его погубила, Жизнь ему пустила под откос».
Мне никогда не приходило в голову то, что так четко обрисовали мои сотрудницы. Конечно, я знала, что некоторые вещи выходят за рамки, но так больно слышать правду.
Правду, от которой жить не хотелось.
Остаться одной без права на друзей, близких. На всех, кого сама у себя отняла.
Моему ребенку было бы почти 12…
Димке было бы сорок два. Где он сейчас, человек с искалеченной мною судьбой.
Можно было бы ехать и ехать, только вот не к кому. Только вот так отчетливо стало одиночество, так ощутима гадливость по отношению к самой себе.
Остановить это безумие, можно исключив один элемент цепи. Меня. Так будет спокойнее всем. А еще мне. Потому что не станет вездесущего трупохода. Останется фирма. Пусть за нее грызутся. Останется всё. Меня не будет.
Остановив машину, я нашариваю в бардачке блокнот. Пишу. Пишу долго и много. Глубокая ночь сменяется дымкой рассвета. Лист за листом вырывается из блокнота, зачеркивается строчка за строчкой. В конце остается 2 слова «Простите. Прощайте».
Я иду к мостику через Яузу. Одному из замечательных мостиков, таких закругленных, изящных. Я в последний раз вижу рассвет, слегка подсвечивающий высотку на Котельнической набережной.
Когда-то здесь, рядом со мной стояли Вадик и Димка. Вадика больше нет. Он не выдержал этого мира. Сдало позиции итак продержавшееся дольше назначенного сердце. Димки, наверное, тоже.
Теперь – моя очередь.
Сигарета. Вишневая. Крепкая. Скорее, мужская. Последняя. Затяжка, еще затяжка. Какие здесь невысокие парапеты. Как жаль, я так и не научилась плавать.
Упала сумочка, мобильник, паспорт. Теперь и я… Нет, последняя затяжка.
- Дмитрий Борисович, она на набережной.
- Спасибо, Женечка, дальше я сам – ответил усталый мужчина неопределенного возраста с определенной степенью достатка.
Все-таки слишком запуталась его жизнь за 7 лет на свободной стороне этого мира. Только так и не смог он отказаться от той, что его предала, посадила в тюрьму и выпила до дна.
5 лет бессильной зарешеченной ненависти. 7 лет одиночного заплыва. 12 лет, чтобы понять: «За что? Почему?».
Понял. До конца понял. Она так и осталась детдомовским волчонком. Так и не поверила ни в кого, так и не доверилась собственным чувствам. Так и не поняла, что он ее любит.
Два года назад, на какой-то вечеринке, она его не узнала. Да и не смогла бы. От прежнего Димки остались только улыбка и синие глаза. Теперь ему сорок два.
Что она делает на этом мосту? Сегодня же её день рождения. Зачем она выкидывает в реку паспорт, мобильный, сумочку?
Мыслишка доползла до логического завершения: «только не это, она же сильная». До Арины оставалось метров 10.
Ну что же? Вот и финал. Был невесел бал, некрасивы дамы. Платок полетел и приземлился на водной глади. Эх, Арина, Арина. Жизнь твоя – сплошной самообман.
За плечо схватили и оттащили от парапета.
Мужчина смотрел на меня внимательно. Молчал.
- Дура – сказал он, обнял. Крепко-крепко, чтобы не вырвалась.
- Дима – ответила я.
Все забыть, что было. Просто вырвать из жизни старые принципы. Хотя, скорее, их отсутствие. Начать с нулевого километра. Вспомнить, что есть дружба, верность, честность. Он. Записать одну фразу: «Он меня простил».
А где-то внутри полетели бабочки...
Я не одна…