Маргиналы

1
Пётр понял, что ждать больше нечего и надо уезжать: позавчера изби¬ли жену в подворотне их дома, вчера чуть Дашеньку не затянули в чёр¬ный «Мерседес», а сегодня... На первый взгляд, ничего существенного не произошло. Просто Пётр Дмитриевич пришёл в техникум, где он вот уже десять лет работал преподавателем физики, а в кабинете на доске мелом написано: «Русские убирайтесь вон!». Он машинально выделил запятой обращение «русские» и, не глядя на студентов, вышел из ауди¬тории.
После окончания университета они с женой учили детей, не разбирая, какой те национальности. Сначала трудились в высокогорном ауле, за¬тем здесь, в городе, и всегда у них с учениками было полное взаимопо¬нимание. Особую признательность выказывали Петру Дмитриевичу за его такт и терпение как раз чеченские дети. И если здесь, в техникуме, они любимому учителю пишут такое, значит, совершилось что-то страш¬ное, непоправимое. Рухнул привычный мир.
Это событие явилось последней каплей, переполнившей чашу его тер¬пения, и последним аргументом, чтобы решиться покинуть родину.
Даже думать об этом было больно. Но оставаться в республике дольше уже нельзя. Началась явная дискриминация русского населения. Даже на бытовом уровне: в продуктовых магазинах из очередей за дефи¬цитными продуктами русских выталкивали, на приём к врачу русский мог попасть только после того, как «вылечатся» все чеченцы, места на рын¬ке – для коренного населения.
По вечерам на чай обязательно заглядывал к Петру кто-нибудь из дру¬зей. Последние годы тема этих посиделок была одна: переселение. Об¬суждались насущные вопросы: кто уже уехал и куда, где селятся гроз¬ненцы, цены на дома и квартиры в городах и весях.
В тот день Лада сразу заметила, что её Петечка сильно расстроен.
– Что, и тебя достали?
Он обречённо кивнул головой. Лада, возбуждённая и сердитая, про¬должала:
– И моих сил тоже больше нет. Сегодня распределяли нагрузку на сле¬дующий учебный год: русским больше восемнадцати часов никому не дали. Говорила тебе ещё тогда, когда убили Лену, уедем вместе с Ива¬новскими. А ты: «Всё наладится, перемелется...».
Лену Тер-Аветисян, коллегу и однокурсницу Лады, убил в прошлом году на выпускном вечере ученик, недовольный тройкой по английскому языку. Зверское убийство учителя стало сигналом к отъезду для многих педагогов, в том числе и для семьи близкой подруги Лады Тани Ива¬новской.
– Всё, Ладушка, я согласен. Давай выбирать «деревню на жительство».
В который раз они расстелили на полу старую затёртую карту СССР. Такие карты были в каждом русском доме. На них кружочками были об¬ведены города, куда уехали родственники и друзья. В основном это Ставропольский и Краснодарский края, Ростовская и Волгоградская об¬ласти. Но кружочки уже были и на Урале, в Подмосковье, во Владимир¬ской, Архангельской, Липецкой областях, на Украине, в Белоруссии – везде, где для грозненцев находилась работа или оседал кто-либо из своих.
Петя и Лада были едины в мнении, что нельзя резко менять климати¬ческую зону. Также они понимали, что покупку городской квартиры не по¬тянут: цены на дома и квартиры в Грозном стремительно падали. Пока есть покупатель, надо продавать за цену, которую предлагают. Иса, зна¬комый друзей-чеченцев из далёкого аула, уже полгода просит продать ему квартиру за сто тысяч. Это, конечно, мало, но где-нибудь в селе или на хуторе можно купить домик. Хотя девочкам надо продолжать учёбу, а это лучше делать в городе или, в крайнем случае, в пригороде.
Тайно (тогда всё делали тайно: на кону была квартира, а это будущее жильё) Пётр Дмитриевич выехал к друзьям в одну из кубанских станиц, расположенную в окрестностях Краснодара. Друзья провели там уже во¬семь месяцев и считали себя старожилами. Они помогли Петру найти домик на берегу тихой речки. А если по воде напрямик, это как раз напротив дома Кондратьевых, семьи друга и однокурсника Петра. Дого¬ворившись с хозяевами о цене, кстати, вполне приемлемой – в тридцать тысяч, и оставив им задаток, он распил бутылочку с Кондратьевым, по¬мечтал о том, как они поставят на домах флагштоки для сигнальных флажков типа «общий сбор», весело распрощался со всеми и вернулся в Грозный. В этот же день пришёл Иса:
– Петка, я могу дать сейчас только тридцать тысяч, остальные у моего брата. Он лежит в госпитале в Воронеже, раненый. Берите тридцать ты¬сяч, вернётся брат – расплатимся окончательно. Мне семью надо выво¬зить в город.
Его приход и названная сумма очень удивили и насторожили супругов. Пётр и Лада на аванс не согласились:
– Прости, пожалуйста, Иса, но мы будем искать другого покупателя.
– Только попробуйте! Или вы отдаёте мне квартиру за тридцать тысяч, или не продаёте никому.
Супруги поняли, что остальные семьдесят тысяч Иса и не собирался отдавать. Лада постаралась успокоить вспыльчивого горца:
– Знаешь, Иса, мы вообще продавать передумали. Не знали только, как тебе об этом сказать, чтобы ты не обиделся. Нам и тут хорошо жить, правда, Петя?
– Ну, смотрите! Обманете, убью! – зловеще пригрозил Иса и хлопнул дверью так, что с притолоки посыпалась штукатурка.
С тех пор Пётр заметил за домом слежку. В любое время суток, выгля¬нув в окно, он мог видеть в беседке у подъезда какого-нибудь парня. Или это был военный с оружием, или спортивного вида молодчик, или дядька средних лет, одним словом, люди, которые фиксировали «исходящих и входящих».
Друзья слали телеграмму за телеграммой о том, что хозяин обеспоко¬ен задержкой, и, наконец, сообщили, что дом продан.
Как-то вечером в дверь позвонила соседка по лестничной клетке Ма¬лика. Как водится, её пригласили к чаю. За столом обсудили последние новости. Чеченцы тоже боялись грядущих перемен, а главное, неиз¬вестности. Прощаясь, соседка предложила купить у них квартиру. Пётр описал ситуацию с Исой.
– Ничего, мы поможем, – ободрила соседей Малика. – За квартиру, дачу и гараж дадим девяносто тысяч. Договоримся о вывозе ваших ве¬щей. Об оформлении документов можете не беспокоиться. Нотариус – родственник мужа и сам сюда придёт. Только никому не говорите о на¬шей сделке.
Ударили по рукам, и утром Малика с мужем привели нотариуса и при¬несли деньги. Выторговав себе неделю, Пётр Дмитриевич поехал искать работу и покупать дом. В одном из южных районов Ростовской области начальник РОНО ему пообещал ставку физика, а жене группу продлён¬ного дня. С жильём было хуже. То, что он приобрёл, было ужасно, но за имеющиеся деньги он лучше бы и не купил. Это был старый саманный дом без удобств, ошелёванный досками с облупленной краской. Топить печку предполагалось углем, на кухне баллонный газ, который каждый хозяин должен привозить из райцентра сам. Почти третья часть всех де¬нег предназначалась водителю фуры за перевозку, довольно крупную сумму пришлось заплатить за разрешение на вывоз вещей. Про запас почти ничего не осталось.
Грузились вечером – так делали все, кто покидал город. Помогать при¬шли оставшиеся. Подходили соседи-чеченцы и с сожалением спрашива¬ли:
– И вы уезжаете? Что же это творится? За какие прегрешения аллах наказывает наш народ?
Для безопасности Султан, приятель Малики, увёз вещи к себе домой, посоветовав переселенцам в квартире не ночевать. Ночлег они устроили в соседнем доме, у друзей, которые тоже готовились к отъезду. Постели¬ли им хозяева на полу, но, несмотря на неудобства, все спали как уби¬тые.
На следующее утро в пять часов просигналил Султан. Пётр вывел из теперь уже чужого гаража свой «Москвич», и отправилась семья в новую жизнь. Ехали молча. Девочки дремали на заднем сиденье, Пётр был за¬нят дорогой, а Лада – воспоминаниями...
 
2
Познакомилась она со своим Печкой в университете. Лада училась на факультете романо-германской филологии, а Пётр – на физмате. Он был серьёзным молодым человеком, членом комитета комсомола; отслужил два года в армии. Лада отлично училась, занималась наукой, играла в студенческом театре. Пётр ей нравился со второго курса, но подойти к нему сама не осмеливалась и страдала от своей робости.
Их познакомила подруга на первомайской демонстрации. Пётр молча предложил ей руку, и на душе стало так светло и спокойно.
Они гуляли, катались на качелях, на лодке, кормили лебедей на пруду, танцевали на летней площадке...
Уже закончилась демонстрация, все парки и скверы заполнились наро¬дом. Пётр предложил:
– Пойдём к нам домой. Я тебя познакомлю с родителями. Мама давно хочет тебя видеть.
Лада удивилась:
– Она же меня не знает.
– Знает, – уверенно ответил Пётр, – я рассказывал о тебе. Помнишь, на втором курсе мы были на вожатской практике? Вот тогда я и заприме¬тил тебя, но всё стеснялся подойти. Спасибо Лизе. «Хочешь, – говорит, – я тебя познакомлю с одной хорошей девочкой?» Я смеюсь: « Нет. Моё сердце занято». «Не ею ли?» – показала она на тебя. Представляешь? Как в сказке. Ты какие книги любишь?
– Фантастику и исторические романы. А ты?
– Фантастику и приключенческие романы.
– Чудеса... – прошептала Лада.
– А какие имена тебе больше всего нравятся?
– Катенька, Дашенька и Егорушка.
– Вот так и назовём наших детей. Согласна?
Лада счастливо кивнула головой.
Стол был накрыт так празднично и красиво, что Лада даже зажмури¬лась. Родители Петра были приветливы и тактичны. Они наперебой уго¬щали её, лишь изредка задавая неназойливые вопросы. Потом Пётр пригласил ее в свою комнату. Он прочитал несколько стихотворений Гу¬милёва, спел под гитару романс, сыграл на баяне пьесу. Ладе стало смешно. И вовсе ему не надо прилагать усилий, чтобы понравиться ей. Правда, он об этом ещё не догадывается...
Всё лето продолжались встречи и прощания, слёзы и признания. Лада писала грустные романтические стихи, Пётр – музыку. Получилось несколько неплохих песен. Они их исполняли дуэтом.
В сентябре у Лады должна была начаться практика в школе. Ещё до знакомства с Петром она подала в деканат заявление с просьбой напра¬вить её на работу в самое дальнее горное село и получила уже распре¬деление.
Перед началом практики её сосватали. Уезжать не хотелось, но Лада не привыкла отступать от своих решений. За это и за другие старомод¬ные качества её называли в институте чудиком. И она, уже невеста, от¬правилась в незнакомое чеченское село.
Рядом со школой на пологом склоне гор рос лес. Он сразу же привлёк внимание Лады. Ей не терпелось в него попасть. После знакомства со школой она отправилась на экскурсию. Вошла в лес и обмерла.
На неё, маленькую и тоненькую, снисходительно смотрели прямые и стройные грабы в багряных коронах и мантиях, пышный хоровод дубов с позолоченными ажурными листьями ронял ей под ноги последние связки осенних желудей. Сквозь пурпурные одежды краснели драгоценными ру¬бинами гроздья поспевающей калины. Огромные резные опахала лесно¬го папоротника укрывали тайны нижнего яруса леса.
Вокруг полянок раздувались ягодами разлапистые кусты мушмулы, в ожидании первых морозов, которые напитают их шишки терпкой сладо¬стью и ароматом уходящей осени. Земля под ногами была усыпана ди¬кими лесными грушами с вяжущим кисловатым вкусом и спелыми ореш¬ками фундука, устлана ковром шуршащих листьев, под которыми прята¬лись хитрые грабовики, маслята, свинушки. Бесшумно сновали трудолю¬бивые ежи. Качала головой мудрая сонная сова, свистели и низко кланя¬лись удоды, раздвигая клювами прелую листву и открывая для себя бо¬гатое меню зрелой осени. Лада прислушалась к голосу кукушки, укрыв¬шейся в пурпурной листве соседнего дуба, и затаив дыхание начала счи¬тать годы грядущего счастья. Кукушка неожиданно умолкла, но тут же другая подхватила счёт: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку...» Целая вечность счастья!
Лада, как хозяйственная белочка, собирала в пакет плоды осеннего леса: красивые листья, спелые дикие грушки, ягодки боярышника, ориги¬нальные веточки для сухого букета.
Пётр приезжал каждое воскресенье. У него тоже была практика, толь¬ко в городской школе, так что оставался один день, чтобы проведать невесту. Он привозил Ладе новости, пирожки от мамы, добрую улыбку и сияющие глаза.
Они почти не оставались наедине. Всем были интересны новости с «большой земли», и у Лады на квартире собиралась учительская молодёжь – «малый интернационал»: дагестанец, украинка, армянка, поляк, чеченка, русская. Только при прощании удавалось опустить в карман Петра, Пети, Печки – листочки со своими стихами и окунуться в глубину его преданных глаз.

Рыжая осень немного взгрустнула:
Жаль отдавать ей девчонку тебе,
Но подставляет осенние губы
Для поцелуя цветущей весне.

Плачет и плачет, но эти слёзы,
Словно дождинки, совсем не важны,
Так молодые беспечные грёзы
Путают мысли девчонки-жены.

И снова прощанье. «Неужто до нас испытывал кто-нибудь больше раз¬лук?» – шептала она ему вслед и с нетерпением ждала новой встречи.
К концу месяца Лада втянулась в работу, и она ей очень понравилась. До её прихода в школе два года не было учителя иностранного языка, и Ладе приходилось вести уроки не только с утра по расписанию, но и по¬сле обеда – для всех желающих.
Перед поездкой на работу в село Лада наслушалась страшных расска¬зов о трагедиях, которые происходят в горах с молоденькими учительни¬цами. О том, как местные парни врываются к девушкам в квартиры, на¬силуют их, а потом бросают с крутых обрывов в пропасти...
Мудрый мулла Абубакар, с которым Ладе удалось несколько раз побе¬седовать, объяснил ей, что девушек губит прежде всего любопытство. И ещё: что гордую девушку чеченец никогда не обидит.
Ладу никто ни словом, ни жестом не обижал. Наоборот, в обращении к ней сквозило уважение и даже почтение. Она удивлялась: совсем ведь неопытная, девчонка, а, поди ж ты, Лада Васильевна.
Практика должна была закончиться второго ноября, свадьбу назначи¬ли на пятое, но администрация школы ходатайствовала перед декана¬том факультета, чтобы Ладу оставили поработать ещё на одну четверть – до Нового года. В декабре должен из армии вернуться прежний учи¬тель. Деканат, не спросив Ладу, пошёл навстречу просьбе школы. Ничего страшного: она отличница, нагонит своих товарищей и шутя сдаст экза¬мены за семестр.
Ладе дали три дня на свадьбу, затем шли два праздничных дня. Итого пять дней – и на работу.
В горах похолодало. Утренние заморозки бодрили: чистый, слегка разреженный воздух щекотал ноздри морозной свежестью и побуждал к действию. До школы идти недалеко, однако мудрено: надо с крутой горы спуститься по скользким камешкам к реке, перейти через неё по мосту и опять подняться в гору.
Школа находилась в живописном месте, на острове посередине реки Баас, которая то разливалась бурным потоком, подступая к железному полотну моста, то ручьём журчала между камешками. И тогда школьники перебегали её напрямик, минуя мост, не замочив даже ног.
Сейчас река была суровая, прозрачные воды её потемнели, приобре¬ли свинцовый оттенок и сердито стучали по серым голышам. На душе у Ладушки, так её теперь называл Петя, было грустно: ещё полтора меся¬ца разлуки. Сердце стучало: не вынесу, не вынесу...
Но это по дороге, а в школе скучать было некогда. Ей дали классное руководство в девятом классе. Лада все переменки проводила со «свои¬ми детьми», а после уроков ходила по домам учеников, знакомилась с их родителями. Её удивляли обычаи горцев. Особенно поражало учтивое обращение и почтение, которые они демонстрировали по отношению к старикам, просто старшим, пусть даже это брат или сестра. Существова¬ла своеобразная, довольно сложная субординация между родственника¬ми, соседями, сослуживцами, постичь которую Ладе так и не удалось.
В домах учеников её угощали вкусным хлебом и сыром, показывали, как готовить национальные блюда из мяса и трав. Никакой неприязни к себе как к русскому человеку Лада не испытывала. Так что если все по¬головно и притворялись, то очень искусно. Родители ей, девчонке, доверяли своих великовозрастных оболтусов, наивно полагая, что учитель – большая сила. Авторитет учителя в селе был непререкаем. Шестидесятилетний отец, стоя перед юной учительни¬цей, на плохом русском языке просил:
– Делай с ним всё что положено: надо бить – бей. Только глаза не тро¬гай, а?
Какой там бить! Лада своих учеников обожала. Ей казалось, что каж¬дое её слово, чувство, ощущение воспринимается и впитывается ими и они становятся её единомышленниками. Лада читала им на английском стихотворение Роберта Бёрнса «В горах моё сердце» и понимала, что её сердце тоже навсегда останется здесь, в горах.
Восторженная и романтичная молодая учительница, как ни странно, органично вписалась в жизнь села. Она изучила его историю, вниматель¬но рассмотрела музейные экспонаты, увидела своими глазами старую дорогу на Ведено – дорогу Шамиля. Перечитала повесть Льва Толстого «Казаки», в которой она описана. И уже со знанием дела рассказывала ученикам об их малой родине.
Эта работа много дала Ладе, и самое главное – уверенность в пра¬вильности избранного пути.
Всё! Практика закончилась. Лада выставила оценки за полугодие и, захлопнув журнал 9 класса, вышла на улицу. «Завтра я уже не увижу этой красоты», – думала она. На душе было и радостно, и грустно.
Придя на квартиру, Лада начала собирать вещи. Вдруг раздался роб¬кий стук в дверь. Она вышла на порог. У ног её на снегу лежала огром¬ная туша дикого кабана. Рядом стоял отец Алимбека, мальчика, которого Лада оставляла после уроков заниматься.
– Спасибо тебе, учитель. Алимбек читает по-английски. Я сам прове¬рял. Этот кабан тебе. Вы, русские, кушаете свинью.
Он ушёл, а Лада не знала, что делать с такой горой мяса. Она не мог¬ла даже сдвинуть её с места. Накинув платок, побежала к старожилам Симановским. В 1948 году по приказу Сталина их выслали сюда с советско-польской границы, и вот уже четверть века они преподают рус¬ский язык и литературу. И теперь, будучи пенсионерами, продолжают ра¬ботать в школе, которую привыкли считать своей. Да и сельчане относи¬лись к ним с любовью и уважением, считали местной достопримечатель¬ностью, как и народный музей, который они создали.
Ростислав Стефанович вздохнул, взял нож, мешок и обречённо по¬плёлся за Ладой.
– Знаешь, деточка, сколько я их разделал на своём веку, – по дороге ворчливо говорил он, – тут раньше, когда чеченцев выселили, развелось кабанов невиданное множество. Мы, когда приехали сюда, так не знали, куда от них деваться. Лесники отстреливали, конечно, но всех не пере¬стреляешь. В пятьдесят шестом стали возвращаться чеченцы из ссылки, и пошло побоище. Они как убьют кабана, так тащат к нашему порогу. И сушили мы с женой мясо, и мариновали. А они, пся крев, всё несут. Еле отучили. «Мы, – говорят, – не едим, а выбрасывать жалко». Это они тебе признательность так выражают, – хмыкнул Ростислав Стефанович и, увидев убитого зверя, даже отшатнулся от него. – Ого, холера его возь¬ми! С какого края подступиться? Силы-то у меня не те, что раньше. Уж не знаю, сумею ли? Ты помоги мне.
С горем пополам они содрали шкуру и разделали тушу. Лада брать мясо отказалась, хотя старый учитель убеждал, что оно съедобное. Го¬лову, ноги, внутренности они оттащили к одинокому дубу, стоящему на краю обрыва, для зверей. Мясо Ростислав Стефанович разложил по куч¬кам, меньшую часть взял себе в мешок.
– За остальным пришлю русских врачей. А шкуру я тебе выделаю. По¬весишь как трофей на стене, – улыбнулся он и неторопливо поволок ме¬шок по сверкающему снегу навстречу утреннему солнцу. И действительно, шкура того кабана долго висела у Лады на стене.
К рейсовому автобусу провожать учительницу высыпала вся школа: ученицы плакали, дарили свои фотографии с сентиментальными надпи¬сями, разные поделки на память. Учителя обнимали и говорили добрые слова. Директор крепко пожал руку и пригласил после окончания универ¬ситета вместе с мужем на работу. Лада тоже немного всплакнула от уми¬ления.
Она ехала в автобусе, прощаясь, вглядывалась в чёрные штрихи ле¬сов на белом полотне снега, в стальную воду реки, в холодное безоб¬лачное небо и надеялась, что непременно сюда вернётся, приедет вме¬сте с Петей. Вдруг он не сумел разглядеть эту красоту?..

3
– Мам, – прервала её воспоминания проснувшаяся Катюшка, – а где мы там будем жить?
– Приедем – увидишь, – Ладе показалось, что грубо ответила дочери, и она извиняющимся тоном добавила: – Я сама не знаю.
Катеньке, однако, было всё интересно, Впервые так далеко и навсегда она уезжает. Раньше было просто: на месяц она отправлялась в пионер¬ский лагерь, или с родителями на море, или к родственникам в станицу. Но всегда к сентябрю, полная впечатлений, возвращалась домой, в Грозный. Как любила она этот момент: запах города, ставшие ниже дома и деревья, изменившиеся лица друзей. Потом начинались предшколь¬ные походы по магазинам за книжками, тетрадками, приятными мелоча¬ми, как-то: точилками, красками, переводилками, обложками... Придя до¬мой из похода по магазинам, она первым делом прочитывала учебники по истории и литературе, потом весело сообщала друзьям, какие темы они будут изучать в новом учебном году.
Катя была боевая, общительная, любила командовать. Занималась в театральной студии и мечтала стать актрисой или учителем литературы. Слова «русский язык» в названии специальности она пропускала, по¬скольку имела по этому предмету четвёрку. Она любила перемены в жизни, походы, гощения, новые лица и новые вещи и в общем не очень переживала и понимала это «навсегда».
Катюшка всё же надулась и замолчала. Дашенька дремала. Петя тоже начал клевать носом.
– Ладушка, поговори со мной или спой что-нибудь, а то я засыпаю.
– Мы уже Кабарду проехали. Давай остановимся, поедим, и ты поспишь часочек.
– Идёт!
Остановились на стоянке автомобилей рядом с весёленьким кафе. Взяли напитки, достали припасы и уселись за столик под тентом. Ели как-то уныло. Лада всё ещё была настроена на воспоминания. Дашенька даже заметила:
– Мам, тебе ещё рано мемуары писать. Что ты всё назад смотришь! Лучше давайте мечтать!
Но не мечталось. После завтрака Петя уснул, Лада с девочками пошли побродить по окрестностям.

4
То, что они увидели на месте, превзошло все опасения Лады. Мало того, что хата была неказиста с виду, внутри она оказалась ещё хуже. Вносить вещи в неё было нельзя. Стены и потолки, закопчённые до чер¬ноты, давили и угнетали. Чтобы их побелить, надо всё обдирать и заново штукатурить. Печь, почти разрушенная, зияла сквозными дырами, её надо было перекладывать. Пол в коридоре и в трёх низеньких комнат¬ках, прогнивший и проваленный, дышал на ладан. Потерянные и одино¬кие, они сидели на вещах в захламленном дворе своего нового жилища.
– Мам, пап, мы тут будем жить? – сквозь слёзы спросила Дашенька.
– Но это же невозможно! – заломила ручки Катюшка.
– Петь, а ничего лучше ты не мог найти? – риторически осведомилась Лада.
 Пётр сидел, низко склонив голову и разминая нервными аристократи¬ческими пальцами почти пустую сигарету. Он горько чувствовал свою вину перед семьёй. Вспомнились хвастливые слова, которые он бойко выпалил родителям Лады, когда просил её руки: «Я сделаю вашу дочь счастливой!»
 – За наши деньги – нет, – тихо ответил он.
 – Ладно, дело сделано. Выше голову, – собралась с силами Лада. – Давайте думать, как это, – она горько развела руками, – благоустраи¬вать.
Пётр слегка оживился:
– У нас осталось десять тысяч. Я думал, будем на них жить, пока не определимся с работой. Но теперь придётся их потратить на ремонт. А завтра с утра поедем в РОНО. Нам же обещали часы.
 – Нет, сразу пойдём к директору школы: на месте виднее. Потом пои¬щем мастеров, чтобы подремонтировать домик. А сейчас давайте на¬кроем вещи на случай дождя и поужинаем.
 – Девочки, смотрите, какая у нас мать мудрая и сильная, – приобо¬дрился Пётр Дмитриевич.
Все поняли, что мать права и ждать нечего. После походного ужина улеглись спать на свежем воздухе, удивляясь: «Десять часов, а ещё светло! Здесь смеркается намного позже». Лада долго не могла уснуть. Она чувствовала, что не хватает чего-то привычного, очевидного; потом поняла: никто из новых соседей не пришёл помочь, не поддержал приветливой улыбкой, не спросил, не надо ли чего? Это было так необычно, даже дико. Лада видела любо¬пытные лица, мельком заглядывающие через низкий штакетник, но ни одного слова не было сказано. А она надеялась спросить у соседей ад¬рес мастера, который мог бы помочь с ремонтом. «У нас бы каждый подошёл и предложил свою помощь», – подытожила она, засыпая.
 Утром, пока родители ходили к директору школы, девочки готовили завтрак из грозненских запасов. Лада вернулась домой быстро, обещан¬ной педагогической нагрузки ей не дали. Мотивировали тем, что детей на группу не наберётся. Пётр задержался, ему вроде какие-то часы находились. Позавтракав, Лада вышла на улицу и постучала в калитку чистенького приветливого дома напротив. Из раскрытого окна летней кухни выглянула миловидная хозяйка.
 – Здравствуйте! – крикнула Лада.
Соседка ответила на приветствие, но к калитке не подошла и не при¬гласила Ладу войти. Ей подумалось: «Странно, может быть, у неё ноги больные или в кухне не прибрано».
– Я ваша новая соседка! – прокричала Лада. – Нет ли у вас знакомого мастера, чтобы помог нам с ремонтом?
– Нет, – равнодушно ответила женщина, – мы всё делаем сами, – и отошла от окна.
Лада побрела по улице, уже и не зная, в какой двор постучать. В глаза бросилась ярко-синяя свежевыкрашенная хатка, похожая по «архитекту¬ре» на ту, что купили они. Во дворе всё было ухожено, чистенько. На улице вдоль голубенького деревянного заборчика цвели садовые ромаш¬ки, в палисаднике благоухали розы, белыми папахами соцветий кивала пышная гортензия, блестели оранжевые бархатцы, ровной шеренгой вы¬строились сиреневые флоксы.
«И мы так сделаем», – немного успокоившись, подумала Лада и неуве¬ренно нажала кнопку электрического звонка. К калитке подошла пышная румяная женщина одних лет с Ладой. Лада поздоровалась и, предста¬вившись, рассказала о своей проблеме.
– А вы откуда приехали? – полюбопытствовала Зина, так она себя на¬звала.
– Из Грозного.
– А... богатые беженцы?
– Почему вы так говорите?
– Да все беженцы из Грозного привозят столько барахла, что мы за всю свою жизнь и половины этого не заимеем.
– Так, значит, они там хорошо жили, вот и было что перевозить. Только вы не завидуйте. Мы тоже, как вы говорите, привезли много барахла. Зато лишились родины и поменяли замечательную квартиру в центре го¬рода на обшарпанную хатёнку в селе. Так что завидовать нечему.
– Да не кипятись ты, Лада, – примирительно проговорила Зина, – у каждого своя беда, и не всегда она на виду. А тебе я подскажу: пойди на угол, там стоит хата без забора. В ней живут пьяницы, Алка и Колька. Но мастера они хорошие. За бутылку что хочешь сотворят.
Лада поблагодарила Зину и побежала дальше.
Действительно, у Николая и Аллы Донцовых были золотые руки. Пётр, Лада и даже девочки трудились вместе с ними. Ремонт пошёл спо¬ро, несмотря на то, что по вечерам работники напивались до положения риз. Лада попросила, чтобы они делали это у себя дома, и давала им бу¬тылку с собой. Почти все деньги ушли на стройматериалы, краску, стёк¬ла. Но зато, когда был закончен ремонт, домик выглядел как игрушечка. Супруги не знали, как и благодарить своих мастеровитых соседей. Они вручили им оставшиеся от ремонта шестьсот рублей, носильные вещи, много кухонной утвари.
Алла ходила по дому и смотрела на вещи так, что невозможно было их не отдать, и поскольку обычай, заимствованный грозненцами у ингушей и чеченцев, обязывал отдать гостю любую понравившуюся вещь, даре¬ние длилось до бесконечности.
Наконец, хозяевам надоело, они выставили отвальную, и работников, в сопровождении тачки с полученным добром, выпроводили на улицу.
Петру Дмитриевичу удалось устроиться в школу на двадцать два часа. Правда, обещанной физики ему не досталось. Дали немного математи¬ки, ОБЖ и музыку в 5–6 классах. Но для начала и это было неплохо. Лада оставалась пока хозяйничать дома. Однако деньги закончились. А детей необходимо собирать в школу, покупать на зиму дрова и уголь, чем-то питаться. Огород прежние владельцы дома не сажали, и все про¬дукты нужно было покупать: картофель, лук, свёклу, запасаться на зиму мукой, сахаром, мариновать овощи, варить томат...
Местные жители ездили в поля, в огородные бригады «по оборушкам», как здесь говорили, – подчищали после уборки поля и сады. Они приво¬зили оттуда арбузы, лук, помидоры, подсолнечник, кукурузу, яблоки. Но «Москвич» переселенцев, в связи с отсутствием бензина, стоял на при¬коле. Можно, конечно, ездить на поля велосипедом, но никто не выдавал своих мест, и новосёлы приуныли.
Ладе нужна была работа. Любая. Она обошла учреждения села. Ва¬кансий нигде не имелось. Безработных и без неё было достаточно. В колхоз никто не шёл, поскольку там почти не платили. Хорошо, если да¬дут по сотне в месяц да после уборки по тонне зерна. А все остальные рабочие места наперечёт. Только через несколько месяцев хождений Ладу взяли на работу почтальоном, и то временно, вместо ушедшей в декрет женщины. Лада с энтузиазмом взялась за новое дело и до обеда успевала обойти весь участок. С непривычки немного болели ноги, сму¬щала низкая зарплата. Но всё же лучше, чем ничего.

5
Пётр Дмитриевич последний урок – это был ОБЖ – проводил на улице. После звонка, попрощавшись с детьми, он пошёл не домой, как следова¬ло ожидать, а в противоположную сторону, за околицу села. Ему захоте¬лось одиночества... Взору представилась унылая картина. После буйной растительности солнечных долин, величественных белоголовых вершин Эльбруса, быстрых вод поющих рек и волнистых горизонтов местная природа казалась крайне скудной и скучной.
До далёкой ровной кромки земли – однообразная степь с грязноватой желтизной жнивья, чуть раз¬бавленной осенним багрянцем лесополос, и редкие низины, поросшие бледным камышом. Вот и всё! Не на чем остановиться глазу.
Фауна ещё беднее флоры. Иногда ленивый ужак переползёт тропу, сверкнёт глазками полевая мышь или лягушки да нырки оживят панора¬му мелководной зелёной речки. И ветер. Сухой, горячий ветер.
Пахло пылью и болотом. Пётр Дмитриевич направился к голому бере¬гу речушки и сел на пожухлую траву. Было о чём подумать. Жизнь в селе не ладилась. Не только в быту, но и в социальном плане. Они были чужими в этом обжитом, действующем по своим законам мире, сильно отличающемся от привычной для них обстановки.
На работе он был прост в обхождении, приветлив, вежлив, тактичен. А за спиной шептали:
– Хитрец. Сам себе на уме. Понаехали «бедные» и умниками себя ста¬вят. А жена? Фря! Он её Ладушкой называет. Чеченская корова! Почтар¬ка, а вырядится, будто министерша.
Он вспомнил, как первый раз увидел Ладу на вожатской практике в ла¬гере. Она вызвалась первой переправиться по канату через горную реч¬ку. И это получилось так ловко, так сочеталось с окружающей природой, что он невольно залюбовался ею. А когда она вернулась назад, он уви¬дел её весёлое лицо с грустными глазами, и – всё. Глаза у Лады всегда грустные, даже когда она смеётся.
Её окружили друзья и, как он заметил, поклонники со спортфака, они поздравляли с удачной переправой, шутили, смеялись. Вечером Петя увидел её на сцене, в номере Студенческого театра эстрадных миниа¬тюр. Она изображала загипнотизированного цыплёнка. Все падали со смеху. Ему хотелось познакомиться с ней, но начальник лагеря поделил факультеты для совместных мероприятий по каким-то своим соображе¬ниям: иняз объединил со спортфаком, физмат – с филфаком, и он мог лишь изредка издалека наблюдать за этой удивительной девчонкой. Потом, спустя год, их познакомили, и он убедился, что Лада в сто раз лучше его самых романтических представлений.
На последнем курсе они поженились. Ладе предложили место в аспи¬рантуре, но она поехала с ним по распределению в сельскую школу, чем безмерно удивила своих преподавателей, обещавших ей сногсшибательную научную карьеру. Её дипломную работу приравнива¬ли к кандидатской диссертации.
В чеченском селе они прожили три года. Боже! Как они были счастли¬вы! По гороскопу их знаки несовместимы. Но как могут быть несовмести¬мы влюблённые, к тому же, друзья, коллеги, единомышленники? Иногда ему даже казалось, что они в одном ритме дышат. Лада говорила ему:
– Одним мы дыханием дышим и песню поём в унисон.
Он всегда возражал:
– Не в унисон! У тебя первая партия, у меня – вторая.
В первые годы работы в селе школьного времени для общения с уче¬никами не хватало. И дети приходили к ним домой: делали стенгазету, рисовали корабли, читали стихи, доказывали теоремы. Приятно было видеть, как пробуждается у них жажда знаний.
Но самое лучшее, конечно, – зимние вечера. Трещат дрова в печи, по¬свистывает чайник. Лада корпит над ученическими тетрадями, он брен¬чит на гитаре... Не повторяется такое никогда...
Молодые с нетерпением ожидали рождения первого ребёнка: Егорки или Дашеньки. Лада пошла в декретный отпуск, и они переехали к маме. Каждое утро в шесть часов Пётр голосовал на трассе, чтобы успеть на занятия. После работы спешил домой, боялся прозевать начало родов.
Был конец января. Вьюжным вечером он вёл большую, с испуганными глазами Ладушку в роддом. Она тяжело скользила по снегу, опираясь всем весом на его руку. Когда его выталкивали из приёмного покоя, у неё задрожали губы и по щекам потекли слёзы. Он вышел на улицу, закурил, руки тряслись от волнения и ожидания. Родильное отделение находи¬лось на первом этаже, и он, подпрыгивая, чтобы не замёрзнуть, видел в не замазанном краской верхнем стекле лица врачей в марлевых повяз¬ках. Ему казалось, что Ладушка уже там. С ним поравнялась пожилая медсестра, шедшая из другого отделения с какими-то склянками, ворчли¬во прогнала:
– Идите-ка домой, молодой человек, и звоните. Не так скоро эти дела делаются.
Прибежал домой и сел у телефона. Мама суетилась, пыталась накор¬мить. Он отмахивался и звонил, звонил, звонил. Наконец, в третьем часу ночи получил равнодушный ответ:
– Поздравляю, папаша, у вас дочь, вес три килограмма триста грам¬мов, рост пятьдесят один сантиметр.
Бежать к ней!? Три часа ночи?! Разбудил родителей, позвонил тёще, поднял с постели друзей. Узнал адрес цветочницы и купил Ладушкины любимые белые хризантемы...Как только рассвело, явился в роддом. Жена ещё не встаёт, цветы не принимают. В окошко показали дочку. Она вовсе не розовенькая, как он ожидал, а жёлтенькая. Няня пояснила: родовая желтуха, через неделю пройдет, и девочка будет нормального цвета. Он огорчился тогда, а как приятно вспоминать сейчас суету, хлопоты и ни с чем не сравнимую пер¬вую радость отцовства.
Пришёл домой, а там уже сидят друзья, девчонки на кухне помогают маме, вернее, бабушке. Накрыли стол, сели тесным коллективом. Хоро¬шо, что было воскресенье, утро и впереди целый день праздника. Теле¬фон разрывается. Прибыли Ладушкины родители, новоявленные дяди и тёти. К обеду подтянулись сослуживцы из аула. Сам директор школы заявил:
– Даю тебе неделю отпуска, учителя подменят, и ставлю на очередь на автомобиль. Какой предпочитаешь: «Жигули» или «Москвич»?
– «Москвич», – счастливо выговорил он, едва понимая, о чём идёт речь.
– Хорошо! К осени будет машина. Это я тебе говорю, Абдулла. Весь Урус-Мартан на ноги подниму, а машина будет!
Дашенька получилась у них очень красивая и умненькая. Наверное, все родители так говорят о своих детях. Однако... Они с ней много зани¬мались, вели дневник её развития и видели, что по многим показателям девочка опережает ровесников. Ладушка собрала целую библиотеку для родителей по разным периодам жизни ребёнка и сверяла Дашенькины достижения с графиками и таблицами. В полтора года она пела англий¬ские песенки и весьма последовательно рассказывала сказку «Колобок»:

Яибок, Яибок, я теа им.
Не нана меа им –
Я теа питику ю.

Абдулла сдержал слово. Подошла льготная очередь на машину. Лада получила декретные, он – отпускные, и таким образом насобиралось по¬чти на половину «Москвича». Счастливые дедушки и бабушки обещали добавить недостающую сумму. И вот в октябре он отправился в Урус-Мартан получать машину. В целях предосторожности взял такси. Первый раз такие деньжищи в руках! Ну, не совсем в руках. Карман пиджака то¬порщится. Так и хочется с кем-нибудь поделиться радостью. Поделился с таксистом и – уснул. У Дашеньки резались зубки, и они всю ночь с же¬ной по очереди носили ребёнка на руках.
Таксист-чеченец подвёз его к самому магазину и, высаживая, с укориз¬ной произнёс:
– Ты глупый человек. Попадись тебе не я, плакали б твои денежки.
Теперь «Москвичу» пятнадцать лет, и как он бережно к машине ни от¬носился, ни в одной аварии не была, всё ж состарилась и с каждым го¬дом требует всё большего внимания, времени и денег. А теперь и вовсе стоит под наскоро сколоченным навесом и дряхлеет.
 
6
Когда Пётр Дмитриевич открыл калитку, навстречу ему выскочили ис¬пуганные дочери:
– Папа! Маме надо скорую!
– Что с ней?
Стремительно вбежав в комнату, Пётр увидел, как Лада, стоя коленя¬ми на диване, бьётся головой о подушку. Лицо её залито слезами. По-кликушечьи, низким хриплым голосом она выкрикивает одну и ту же фра¬зу:
– Я не могу! Не могу! Не могу! Жить не могу! Здесь не могу! Не могу! Не хочу! Жить не хочу! Домой хочу!..
Петя схватил её за плечи и прижал к груди:
– Ладушка, солнышко моё, успокойся. Ты детей пугаешь, меня...
Лада припала к нему и не своим голосом завыла:
– Миленький мой, родненький мой, уедем отсюда. Никому мы не нуж¬ны. Мы здесь погибнем. Домой хочу! Под бомбы. Пусть меня закопают в родной земле. Хочу горы, хочу снег на вершинах, в театр хочу, речку хочу с нефтяными разводами без рыб и лебедей...
Зубы у Лады стучали, а слова выходили прерывистыми, неясными. Она дрожала, как от холода.
– Дети, принесите тёплое одеяло.
Это была истерика. Он укутывал её в одеяло, баюкал, как маленькую девочку, шептал успокаивающие слова до тех пор, пока она не уснула, тяжело, со всхлипываниями и стонами.
«Что вызвало такую реакцию? Конечно, негатива накопилось много. Но такая истерика, на грани умопомешательства, должна иметь значи¬тельный повод», – размышлял Пётр.
П отом они с женой обсуждали эту тему.
– Как-то собралось всё в кучу: бедность, отсутствие перспектив, отно¬шение людей к нам и быт: дрова, газ, картошка. А тут я разносила почту, – рассказывала Лада, – и случайно услышала разговор двух женщин: «Понаползли, чечены проклятые! Везде лезут. Работы своим не хватает. Гнать их отсюда поганой метлой!» – «Не говори. И норовят получше устроиться. Сразу ремонты затевают. Откуда только деньги берут?» – «Наворовали там у себя, в Чечне. «Камазами» везут добро». – «А почтарка-то? Белую кофту напялила, морду накрасила и ходит по селу, как королевишна». – Лада тяжело вздохнула. – Прости, Петя, нервы сдали. Представляю, как я вас напугала. Обещаю, что такое не повторится.
У детей высветились свои проблемы, которые также омрачали жизнь семьи. Даша любила учиться и всегда с радостью ходила в школу. Те¬перь она заставляет себя делать это. В юном возрасте быть одинокой очень вредно и трудно, и Даша страдала. Выпускной класс – серьёзный и ответственный момент жизни. А настроения у неё нет. К тому же возник вопрос о продолжении образования, который упирался в деньги. У Ка¬теньки тоже появились неприятности в школе. Поскольку она была эмо¬циональна, одноклассникам нравилось её дразнить и высмеивать. Она горячилась. Несколько раз приходила домой с синяками, в разорванной одежде и сиротливо молчала в своём уголке. Даша сказала, что её били девочки за то, что она не такая, как они. Характер Кати заметно изме¬нился. Она дерзила матери, делала язвительные замечания отцу, неохотно ходила в школу.
 
7
Осенние листья с лёгким шорохом падали под ноги, синева слепила глаза, прохладный ветерок ласкал лицо. Складывалось впечатление, что он идет по кленовой аллее в родном городе. Уроки закончились. В душе образовался покой.
Дома было непривычно шумно и весело. Да, такого он не ожидал: во дворе сидели друзья, которые выехали из Грозного немного раньше и поселились в станицах на Ставрополье.
– Как же вы нас нашли? – удивился Петя.
– Ребята наши передали по грозненской почте название села. Мы подъехали к автостанции и назвали вашу фамилию. Думаем, деревня же, все знают друг друга. Никто такой фамилии и не слышал. А Люся возьми да и спроси: «Где живут учителя из Грозного?» – сразу вспомнили и рассказали, как к вам проехать. Ну, что, деревенские жители, привыкли уже?
– Нет. Здесь всё другое. Менталитет другой. У Лады была истерика.
– У Люси тоже. Надо аутотренингом заняться. Говорят, помогает.
– Знаете, ребята, наша беда не в том, что бытовые неурядицы, проблемы с работой, непонимание со стороны местных жителей. Всё это с годами устроится. Мы дураки с вами, что разъехались поодиночке. Без дружеского плеча трудно начинать новую жизнь. Тем более непривыч¬ную. Хорошо, я в школе работаю. А Ладка – почтальоном.
– Пьер мой в колхоз птичницей устроился, – грустно усмехнулась Лю¬ся.
– Петька же мастер спорта! Хотя моя Наташа, кандидат наук, тоже в садике нянькой работает, – сообщил Толик. – Не нужны стране доценты, инженеры...
– Дело не в этом! – запальчиво воскликнула Лада. – Мы с местом жи¬тельства поменяли и свой социальный статус. Маргиналы мы, вот кто!

8
Лада старалась приспособиться к ритму сельской жизни и попыталась завести хозяйство. В феврале она купила утят. В библиотеке взяла под¬шивку журналов «Приусадебное хозяйство». Там было подробно распи¬сано, как ухаживать за птицей. Жёлтые комочки так занимали всех чле¬нов семьи, что каждый старался внести свой вклад в уход за ними. Но утята дохли, тонули в тазу с водой. К весне от полусотни осталось один¬надцать штук. Но корму приобрели много, и Петя подкупил молодых ку¬рочек, которые сразу стали худеть, падать на ноги и тоже дохнуть. Он от¬вёз одну из них к ветеринару. Тот поднял крыло и показал чёрные гроз¬дья выпуклых точек: клещ; прописал лекарство для смазывания кожи птиц и посоветовал сжечь курятник.
А тут пропал аппетит у поросёнка, который уже начал было превра¬щаться в круглую розовую свинью. На боках животного появились крас¬новатые пятна, поднялась температура. Петя привёз домой теперь уже знакомого ветеринара, который сказал, что болезнь называется «рожа», и сделал укол. Но было уже поздно. Свинья издохла. Закончилась ското¬водческая эпопея осенью, когда их последние утки, которые так и не вы¬вели потомства, улетели в тёплые края. Дело было так. Над двором, снявшись с речной глади, с криками пролетала стая диких уток; вдруг на заднем дворе захлопали крыльями и закрякали остатки их хозяйства, взмыли в небо и присоединились к стае.
– Зато я знаю три иностранных языка, – с иронией проговорила Лада, глядя вслед улетающим уткам.
Земледелие тоже не принесло радости: морковь и свёкла оказались мелкими и невкусными, картофель не уродился: заморозки и нашествие колорадского жука уничтожили почти весь урожай. Предстояла ещё одна очень трудная зима.
Даша поступила в пединститут, получила место в общежитии. Стипен¬дии хватало лишь на его оплату и на дорогу домой. Всю неделю, ущем¬ляя во всём домашних, Лада собирала продукты для дочери. Стало не¬вероятно трудно и голодно жить, а впереди ещё четыре года учёбы.


9
В первых числах нового года приехали друзья. От радости даже у муж¬чин на глазах блестели слёзы. Пётр смотрел на своего друга, с которым учился ещё в школе, а потом и в институте, и не узнавал его. Саша силь¬но осунулся и постарел. Но хорохорился, искусственно нагонял на себя бодрость духа. Приехали гости со своими продуктами, хотя Лада подсуе¬тилась и тоже на стол что-то поставила: поджарила картошки, открыла банку с огурцами. Выпили за встречу, женщины опять заплакали. Мужчи¬ны вышли покурить.
– Ну, как тебе, Петруччо?
– Плохо. А тебе, Санёк?
– Чего уж хорошего. Никогда не думал, что, добившись в жизни всего, можно вот так, в короткое время, оказаться на дне. И что интересно, сто¬ит одной неприятности появиться, как на твою голову начинают они сы¬паться градом. Люба моя заболела, дуоденит. Слово красивое, но боли днём и ночью. Надо везти на операцию в город. Но нет денег. Думал у вас занять, да вижу, что вы живёте не лучше нашего.
– Да. Дашутка учится. Хозяйство держать не получается. Живём на го¬лые зарплаты. А ваши ребята как?
– Плохо. Колька в институт не поступил. Идёт в армию. А Лена от рук отбилась. Гулять, гулять. Любочка замучилась с нею. Ничего и никого не боится. Четырнадцать лет, а приходит домой в два-три часа ночи. А тут ещё старики наши, они ведь до сих пор в Грозном. Пишут: заберите да заберите. А куда? Сами у чужих людей живём, и их ещё четверо. Люби¬ны кое-как передвигаются, а мои, знаешь сам, инвалиды. Но всё равно, поедем забирать. Люба чуть подлечится, и поедем, надеемся, что пропу¬стят за стариками-то. Слышал, что там делается? Обещают опять вой¬ска ввести. А это опять война. А как родители Лады? Где они?
– С сыном, в Волгоградской области. Он купил на хуторе большой дом, всем места хватает. Сюда не захотел перебираться. Приехал, посмотрел на наше житьё и решил купить дом ближе к тестю. Ладно, пойдём к дев¬чонкам. Плачут, бедные. У моей Лады такая истерика была, думал, что с ума сойдёт.
– Моя Люба тоже воет. Пошли!
После ужина, как в прежние времена, Петя взял баян, Саня – гитару, и зазвучали песни. Студенческие, армейские, туристические. Песни пре¬рывались разговорами, спорами, воспоминаниями. А ещё несбыточными мечтами. Маниловщина какая-то! Вдруг станем современными и деловыми, заведём фермерское хозяйство или откроем магазин. И смеялись над собой, рассказывая друзьям, как улетели утки.
Друзья рассказали историю, как Люба торговала в городе свининой. Наторговала тысячу рублей, осталась одна свиная голова, за которую Люба просила восемь рублей. Подошла к ней пожилая женщина, попро¬сила разрубить голову на куски и показала тысячу рублей одной бумаж¬кой. Спросила, найдётся ли сдача? Саня пошёл к рубщику, а Люба отсчи¬тала 992 рубля, потом сложила мясо в пакет и отдала его вместе с день¬гами покупательнице. Когда та скрылась с глаз, сердобольный сосед по прилавку разъяснил, что Люба только что подарила тётке тысячу рублей.
Она спросила его:
– Что ж вы мне раньше не сказали?
Он хитро крутанул своей лысой башкой и ехидно улыбнулся: «А оно мне надо?»
– Вот такие мы хозяева, – подытожила Люба.
Катенька оттаяла. Она, как котёнок, ластилась к Любе и Сане и ни за что не хотела идти спать.
У Петра было двоякое чувство: с одной стороны, ободряло, что они с Ладой не одиноки, а с другой, что-то окончательно, бесповоротно обо¬рвалось в нём. Он вдруг понял, что жизнь кончилась, осталась там, в Грозном. И лютая тоска накатила на него. Он не знал, сможет ли вообще после отъезда друзей жить.
На другой день с утра неожиданно пришла соседка Зина. Её пригласи¬ли к завтраку. Она не отказалась. Как Пётр понял, скорее из любопыт¬ства, чем от желания поесть. Пища-то была очень простая.
Выпили все по стаканчику, кроме Сани: он за рулём. Зина очень меша¬ла, но все старались не подать виду и вовлечь её в разговор. Но ничего общего, кроме рассуждений о холодной погоде, не нашлось. Однако Зина не уходила, она внимательно слушала и зорко наблюдала за отно¬шениями присутствующих друг к другу. Все почувствовали крайнюю не¬ловкость, как будто очутились на стёклышке под микроскопом. Наконец, ребята засобирались, и Зина, горячо попрощавшись с ними, ушла.
– Она одна только и заходит к нам, – заметил Петя, – и очень раздра¬жает нас. Говорить с ней не о чем, а переливать из пустого в порожнее ни Ладе, ни мне не хочется. А у вас как с соседями?
– Да так же. Правда, Любина общительность сыграла свою роль. Когда она лежала в больнице, несколько соседок приходили навещать её.
– Они совсем другие, – откликнулся Пётр. – Конечно, старую собаку новым фокусам не обучишь, но я понимаю, что надо приспосабливаться, терпеть, что ли. Ведь мы к ним приехали, а не они к нам.
– Да. Они как будто иная нация, совершенно не такие, как мы, – под¬хватила Лада, – когда говорят, не знаешь, правда это или ложь, а может быть, шутка. Обещают всегда, словно боятся тебя обидеть отказом, но обещание никогда не выполняют. Неискренние какие-то.
– Хватит, – засмеялся Саня. – Менталитет у них такой. Мы тоже им ка¬жемся чрезвычайно странными, слишком простыми, почти дураками.
Люба успокаивающе махнула рукой:
– Ребята, послушайте, что мне рассказала беженка из Сумгаита. У неё тоже были истерики, тоска, сердце болело, пока ей не привезли с роди¬ны горсть земли. Закопала она её у порога, и как рукой что сняло. Сей¬час она спокойна. Даже приятельницы в селе у неё появились. Я, кстати, подумала о нас. Душу надо же успокоить.
Лада язвительно заметила:
– Встретила в райцентре Валерку Дубова из НИИ. Спился, жена бро¬сила, дочь в Египет уехала на известные заработки. Он мне говорит: «Я душу успокаиваю».
– Надо снарядить кого-нибудь в Грозный. Пусть для всех земли при¬везёт.
– Зачем снаряжать!? – воскликнул Саня, – Арутюнов Павлик каждый месяц ездит туда за товаром к друзьям-чеченцам. Он у нас в станице живёт. Я его попрошу – он целое ведро привезёт.
Петя и Лада долго не могли расстаться с дорогими гостями. До¬говаривались о разных мелочах, о необходимости установить телефон. На прощанье Петя протянул Сане 800 рублей.
– Электромотор продал, что на даче в Грозном хотел поставить. Вер¬нёшь, когда будут.
Трижды просигналив по заведённому обычаю, ребята уехали. Лада по¬целовала Петю в щёку:
– Умница ты у меня. А я всё время думала, что бы такое продать. По¬мочь очень хотелось.
Посещение грозненцев придало Ладе энергии и бодрости духа. Пётр же, наоборот, задумался и помрачнел, словно что-то утратил.

10
Зина пришла домой злая. Ткнула ногой в цинковое ведро, которое стояло на пороге. Оно загремело и покатилось по заснеженной дорожке. Женщина прошла на кухню. Чистота и порядок всегда успокаивали её. Блестела вычищенная посуда. На столе, покрытом розовой клеёнкой, сиял медными боками самовар. Белые в розовый горошек занавески, горшочки с цветущей геранью, светлый под паркет линолеум на полу сегодня не радовали Зину.
Она завидовала. Завидовала не богатству, которого не было у Ладки, но её семье, отношениям, царившим в её доме, даже наличию этих вот друзей.
Как муж её называет? Ладушка, Ланюшка? А дети? Мамчик, мамулик. Советуются между собой. И гости их, будто родственники какие.
Зина привыкла, что у них в селе друзьями называют полезных людей. Я тебе рыбу – ты мне комбикорм. А если у тебя ничего нет, то и друзей нет. А эти приехали со своими продуктами и ещё радуются, что осталось привезённое ими мясо, чтобы девчонке взять в общежитие. Непонятно! Не должно быть так у людей, потерявших всё.
Она вспомнила, как разошлась с мужем. Ссоры начались с того, что он лишился работы. Колхоз пришёл в упадок. Люди уходили, уезжали. Мак¬сим держался до последнего, полтора года ходил в гараж за спасибо, без зарплаты, в надежде, что всё образуется. Отсутствие денег вызыва¬ла такие взаимные упрёки и скандалы в семье, что дочь выскочила за¬муж за первого встречного и уехала с ним в Нижневартовск, а муж запил.
Зина теперь понимала, что сама провоцировала мужа на пьянство, де¬боши, ещё и вызывала милицию. Их мирили родственники и соседи, квартальная и участковый. И однажды Максим сорвался: бросился на Зину с ножом. Она увернулась, нож задел голень, кровищи было... Мужа осудили, она сразу же развелась с ним и выписала из дома. Нет, она не жалеет об этом, особенно сейчас, когда увидела, что есть и иная супру¬жеская жизнь. Такой у неё никогда не было.
Вначале, после развода, Зина металась как раненый зверь, пытаясь найти выход из положения, то есть средства для пропитания и нормаль¬ного существования. Какой-никакой был её Максим, что-то делал по дому, где-то подрабатывал, и они жили. Затем стала гнать самогон и тор¬говать им. В то время денежной единицей по всей стране была бутылка. За бутылку пьяницы ей делали ремонт, сажали огород, оказывали лю¬бые услуги по хозяйству – и были при этом счастливы. Иногда они при¬носили вещи из дому. От хороших вещей Зина не отказывалась. Но удовлетворения жизнью не было. Хотелось другого: уважения, взаимопо¬нимания, быть может, любви. В ней разрасталась зависть к чужому сча¬стью и благополучию. Вот и эти приезжие. Они, по её понятию, должны были ругаться. Это, наверное, Пётр Дмитриевич такой мямля, слушается жены во всём, безвольный человек. «Она из него верёвки вьёт», – дума¬ла Зина. Но всё же ей очень хотелось, чтобы к ней тоже кто-нибудь так ласково и внимательно относился, как к этой «корове». Нежно её по¬следний раз называла мать, ещё в далёком детстве: Зиночка-былиночка, дочечка и лапушка.
Максим особого внимания к ней не проявлял и в молодости, а позже вовсе стал с ней обращаться грубо и пренебрежительно. Зина отвечала ему тем же. Отношения в семье новых соседей так поразили её, что она решила искусить судьбу и вмешаться.
Пётр Дмитриевич возвращался с работы. День выдался трудный. Шесть часов подряд, без окон. А после уроков ещё и профсоюзное со¬брание, на котором, в результате бурных прений, одиннадцать человек подали заявления о выходе из организации. Хотелось есть.
Зина стояла у своей калитки. Завидев соседа, она умильно поздорова¬лась и жалобно произнесла:
– Пётр Дмитриевич, не поможете вы мне? С утюгом что-то случилось, – она заискивающе глядела на него и торопливо оправдывалась: – Пони¬маете, мужчины нет в доме, и со всякой мелочью проблемы. Приходится просить соседей, знакомых.
Пётр Дмитриевич уже предвкушал вечерний отдых в семье, но отка¬зать в помощи не мог, воспитание не позволяло. Зина завела его на кух¬ню. Вкусно пахло сдобой, жареным мясом. Закружилась голова.
Зина принесла утюг, отвёртку, а сама всё говорила и говорила. От го¬лода Пётр не слышал о чём она. Только мельком заметил, что халатик у соседки распахнулся и открыл ноги. Он попытался сосредоточиться на её словах и услышал:
– ...всё одна в доме.
Наконец, он с горем пополам закончил починку, уложил спираль и затянул шурупы.
– Всё, – облегчённо вздохнул он и поднялся, намереваясь уходить.
– Нет-нет, я вас так не отпущу, давайте поужинаем. Должна же я ма¬стера отблагодарить. Мойте, пожалуйста, руки, а я накрою на стол.
Петру Дмитриевичу не хватило сил отказаться от угощения. А Зина порхала по кухне, как будто ей семнадцать лет. Лицо раскраснелось, ха¬лат распахнулся и в верхней части, являя пышную, ещё свежую грудь. За ужином предложила выпить, но Пётр отказался. Утолив первый го¬лод, он, наконец, заметил ужимки Зины и смутился. Ему стало за неё стыдно. Однако соседка совершенно неправильно истолковала его сму¬щение и стала откровенно к нему липнуть. То дотронется до руки, то буд¬то ненароком заденет бедром. И стул свой придвинула настолько близ¬ко, что Петру стало неудобно пользоваться столовым прибором. Как только он догадался, что его соблазняют, сразу поблагодарил хозяйку за ужин и отправился домой.
Зина недоумевала: что она сделала не так? Почему он, вместо того чтобы откликнуться на её призыв, сорвался с места? «Ладки испугался, – смекнула она и, найдя понятное объяснение, успокоилась. – Попробую в следующий раз. И вода камень точит».

11
После отъезда друзей Пётр замкнулся в себе. Иногда он разговаривал с Ладой, как прежде. Но речи носили отстранённый характер и были устремлены в прошлое:
– А неплохо, мать, мы с тобой жизнь прожили, – скажет он задумчиво и добавит: – Дети у нас славные.
Или:
– Лишь бы детям было хорошо. А что ещё нам, старикам, надо.
И это в сорок-то с небольшим лет! Лада замечала, что Петя старился на глазах. И не только внешне: седина, походка. Главным образом он те¬рял желание, стремление чего-то добиваться, жить. Часто муж заговари¬вал о смерти.
– Надо готовиться, – говорил, – а то косая придёт, а я не подвёл ба¬ланс.
Ладу пугали изменения, происходившие с её Печкой. Самочувствие его ухудшалось. Лада мало разбиралась в медицине, но понимала, что он серьёзно заболел. Признаки сахарного диабета налицо: постоянная жажда, волчий аппетит, болят глаза и суставы, апатия. Много раз Лада просила его пойти в поликлинику и сдать анализы. Но Петр отнекивался. Это закончилось тем, что однажды прибежал к ним домой из школы со¬седский мальчишка и сказал, что Петра Дмитриевича увезла скорая по¬мощь в больницу, в райцентр.
Лада, собрав кое-какие вещи и продукты, на попутке примчалась к не¬му. Петя лежал на больничной койке осунувшийся, бледный, но в созна¬нии. Лада взяла его руки в свои и, сдерживая слёзы, с тихим упрёком за¬говорила:
– Что же ты, миленький мой, захворал? Довёл себя до крайности. Кома? Это только сигнал о том, что организм разладился. Не горюй, до¬рогой. Вот увидишь, мы поставим тебя на ноги. Это не смертельно. Я ре¬петиторство нашла. Теперь у нас будет больше денег. Купим самые луч¬шие лекарства.
Пётр молча смотрел на жену и, жалея её, думал: «Говори, родная, что хочешь, если это успокаивает тебя, но я-то знаю, что это конец, суете ко¬нец. А жизнь свою я прожил там, в Грозном».
Лада ему шептала успокаивающие слова, а Пётр продолжал размыш¬лять: «Виноват я, только я, привёз их сюда на мучения. У Ладушки большие перспективы были. Ради меня она отказалась от аспирантуры, в аул поехала работать, я ж ничего не дал ей взамен. Разве она такой жизни достойна? Девочек без будущего оставил. Да ещё и заболел. Обу¬зой для семьи стану... Опять же деньги на лечение нужны. А Дашеньке учиться. Катенька школу скоро закончит, и у неё нет возможности полу¬чить образование». Мысли одна безысходнее другой лезли в голову. Так без сна он и провёл ночь. Лада спала где-то в коридоре в ожидании утреннего обхода врача. В палату к мужу на ночь её не пустили.
Утром настроение у Пети было подавленное. От соседей по палате он наслушался о коварстве своей болезни, об ампутациях и гангренах.
Вскоре после обхода медсестра пригласила Ладу в кабинет к врачу.
– Вы жена Петра Дмитриевича?
Лада сокрушённо кивнула головой.
– Вынужден огорчить вас. У вашего мужа сахарный диабет. В запущен¬ной, тяжёлой форме. И вчера у него была диабетическая кома.
У Лады громко застучало сердце, кровь прилила к вискам:
– Знаю, это я виновата, не настояла, чтобы он раньше обратился в по¬ликлинику.
– Мы вывели его из коматозного состояния, – продолжал доктор, – и переводим на инсулин. Конечно, лучше вам колоть ему простой, пять раз в день. Но поскольку он работает, придётся пользоваться продлённым: утром и вечером. И режим питания надо в корне изменить. Это потребу¬ет немало средств. Но инсулин вы будете получать бесплатно, здесь, в райцентре. Да, вам как жене надо о диабете знать всё, чтобы суметь ему оказать помощь в любую минуту. – Вот памятка, – врач протянул Ладе то¬ненькую жёлтую брошюру, – изучите её вместе с мужем и будете при¬держиваться помещённых в памятке рекомендаций. Да не расстраи¬вайтесь так, – заметил он, – люди, страдающие этим заболеванием, при правильном образе жизни и соответствующей диете могут прожить ещё долго.
Лада слушала врача и понимала, насколько осложнится их жизнь в материальном плане. Где заработать деньги? Господи, всегда деньги! Даже жизнь человека зависит от денег.

12
Они были одни. За все эти годы, прожитые в селе, так и не приобрели друзей-приятелей. Не к кому было обратиться в трудную минуту за помо¬щью. В чём-то, конечно, виноваты были сами. Жили нелюдимо, пытаясь сохранить свой внутренний мир, оградить его от внешнего воздействия. Но «жить в обществе и быть свободным от общества...» – вспомнила Лада слова, засевшие в памяти со студенческих лет. Она написала пись¬ма грозненским друзьям и пригласила их к себе.
За день до выписки Петра из больницы они приехали. Прибежала и Зина. Вела она себя совершенно иначе, чем раньше. Сердечнее, что ли, проще. Притащила солёных арбузов, капусты, грибов. С ребятами встре¬тилась как со своими друзьями, без затей и ненавязчиво. И грозненцы привезли кто что мог: продукты, немного денег. Саня завёл пасеку, вы¬грузил из багажника целую флягу мёда. Вечером за ужином делились приобретениями и потерями, планами.
Рита Завадская даже с некоторой гордостью рассказывала:
– Мы выкручиваемся. Олег не работает. Но у нас в посёлке есть очень богатые люди. Я устроилась гувернанткой и получаю в четыре раза больше, чем в школе. Правда, трудно с этими дебилами, но зато мы под¬нялись с колен. Даже провели телефон и Юрку устроили в колледж, оплачиваем ему квартиру в городе.
 – Ребята, вы понимаете, что произошло? – возмутился Саня. – Мы стали батраками!
 – Но гувернантка это не батрачка! – парировала Рита.
 – Всё равно, ты зависишь от хозяина, его настроения, прихоти. Какой стыд!
 – Ничего подобного. Он обращается со мной вполне корректно. И каждую неделю – в конвертике. Вот тебе бы, Ладка, с твоим знанием языков найти такую работу!
 – А вы знаете, я уже готова работать хоть на хозяина. Выбирать не приходится. Только нет его, хозяина, который бы мне платил достойную зарплату. «Почтарка» я, а скоро стану безработной вовсе.
  Петю поехали забирать на Саниной машине ребята. Девчонки оста¬лись помогать Ладе на кухне. Пётр, вернувшись домой, пытался улыбаться, шутить, мол, теперь он, как наркоман, зависит от уколов. Но вид у него был нездоровый и на¬строение уныло-ироническое.
 Вечеринка не получилась. Легли спать рано: ребятам с утра в дорогу.
 Через неделю Пётр Дмитриевич вышел на работу. Начались сложно¬сти, но не с инъекциями: он научился делать их сам себе в живот, – а с питанием. Ему часто бывало плохо, терялся аппетит или наступал пря¬мо-таки волчий жор, сахар скакал. Анализы сдавать надо было в район¬ной поликлинике, а уроки начинались с утра. Из школы Петя возвращал¬ся еле волоча ноги. Он сильно похудел и осунулся, стал выглядеть лет на шестьдесят. Кто не знал, что он муж Лады, задавали вопрос: свёкор он ей или отец?
 Лада, как могла, заботилась о нём. Вставала в пять утра и готовила калорийный завтрак, заворачивала на работу несколько пакетов «для перекусов». Теперь в доме всё замыкалось на еде. Лада готовила блюда большими кастрюлями, тазиками и постоянно думала, где взять мясо. Если оно появлялось, всё отдавала Пете. Он злился и не ел до тех пор, пока не убеждался в том, что Катя и Лада тоже ели. Еда, еда... Дашенька очень переживала из-за болезни отца и приезжала редко, чтобы не брать продукты и не тратиться на проезд. Бог знает, чем она питалась? Мизерная стипендия и часть денег из зарплаты Лады, тоже крошечной. Даша который год ходила в одной и той же юбке, разнообразя наряд па¬рой кофточек. Ей было двадцать лет, и, конечно, хотелось красиво одеть¬ся и пойти куда-нибудь с подружками.
 Катя училась в десятом классе. Несмотря на свои внешние данные, на фоне одноклассников она выглядела серо. Никто из богатеньких ро¬весников с ней не дружил. В подружках состояли две соседские девочки, тоже из семей низкого достатка. С ними она иногда бегала в клуб на тан¬цы. Лада, улучив свободную минутку, копировала из библиотечной «Бур¬ды» выкройки и перешивала дочери из платьев своего некогда шикарно¬го гардероба простенькие модели. Катя всё понимала, но от обиды за своё положение уже несколько раз упрекала родителей:
 – И что мы сюда приехали? Не могли поселиться в каком-нибудь го¬роде? Вон Ирка живёт в Воронеже. Пусть в общежитии, впятером в од¬ной комнате, но в городе!
 Или же:
 – Если б мы жили в городе, я бы посещала театральную студию, а здесь и пойти некуда: один холодный клуб.
  Ладу уволили с работы. Репетиторство много денег не приносило: тоненький ручеёк десяток и полтинников, которые тут же уходили на продукты. Лада вспомнила Ритины слова и начала интересоваться работой у частников.
 Гувернантки в их селе, да ещё со знанием иностранных языков, были не нужны. Зато фермер с дальнего хутора, недавно потерявший жену, искал домоправительницу, то есть приходящую хозяйку дома, и несколько женщин уже получили отказ.
 Лада пошла к фермеру. Километра два по пыльной просёлочной до¬роге, и она у подворья, которое не было огорожено. Да и не к чему, на¬верное: навстречу ей выскочили два крупных кобеля и зашлись в лае. Потом из-за шлагбаума показался маленький лысый старичок с ружьём.
 – Ты куда? – подозрительно спросил он Ладу.
 – Вы хозяин?
 Старик рассмеялся:
 – А что, по мне скажешь? Не-а, не я. Цимбал, Ешка, к ноге! – скоман¬довал он собакам и подсказал ей: – Иди до белого дома, Ипатыч там.
 Лада нерешительно прошла мимо собак и направилась к красивому двухэтажному дому из белого итальянского кирпича.
 Оглядывая подворье, она заметила нескольких нерусских парней, вероятно, строителей. Они готовили цементный раствор в большом железном корыте, рядом лежали носилки. За углом дома она услышала ещё мужские голоса, разговаривающие на каком-то тюркском наречии.
 Хозяин расположился на веранде первого этажа. Он сидел за круг¬лым дубовым столом с калькулятором в руках. Перед ним лежали две пачки счетов. Лада фермера не знала и даже никогда не видела в селе. Это был крупный мужчина лет под пятьдесят с густым тёмным чубом без единого седого волоса. Лицо жёсткое, обветренное, с красноватым степ¬ным загаром. Небольшие внимательные глаза изучающе глядели на Ла¬ду.
 – Здравствуйте, – смущаясь под его пристальным взглядом, поздо¬ровалась она.
 – Здравствуй! – солидно ответил он, продолжая всё так же серьёзно её рассматривать.
 Её покоробило обращение хозяина на «ты», но, справившись с воз¬никшей к нему неприязнью, она решила всё-таки довести дело до конца.
 – Мне сказали, что вам нужна домоправительница. Правда ли это? – запинаясь, спросила Лада.
 – Да, именно так. Я ищу женщину для помощи в ведении домашнего хозяйства, – неожиданно высоким голосом подтвердил он.
 – Может быть, я вам подойду? – неуверенно осведомилась Лада.
 – Может, и подойдёшь. Правда, ты какая-то некрепкая...
 Лада вдруг испугалась, что ей сейчас дадут от ворот поворот, и по¬спешно возразила:
 – Зато я выносливая.
– Посмотрим. Садись, – он привстал и подвинул Ладе стул. – Зовут меня Константин Ипатович. Я живу один: в доме один, а так ещё шесть работников и сторож. Но сторож живёт сам по себе, а работники питаются со мной. Платить я буду щедро, но чтобы в доме – чистота, одежда в порядке и всегда была еда. А по хозяйству без тебя управятся. Скажи только зарубить там гуся или курку, привезти риса, муки – и всё будет. Распоряжусь.
Лада подумала: «Откуда у простого крестьянина купеческие замашки? Деньги, властный тон, оценивающий взгляд?..»
А Константин Ипатович выждал минуту, пока, как он думал, женщина примет решение, и сказал:
– Что ж, попробуй! Ты мне подходишь. Ну, как, согласна?
Лада поспешила кивнуть головой.
– А зовут тебя как?
– Лада.
Хозяин удивлённо посмотрел на неё и прикрыл веки:
– Лада, значит. Лады, пойдёт. Когда приступишь к работе?
– Пару дней мне надо дома подогнать дела.
– Так ты не сама?
– Нет. Муж, двое детей.
– Это хуже.
– Я буду успевать.
– А работала где?
– На почте.
– Ну, это копейки. Ладно, договорились, попробуй. Через два дня в семь утра жду.
Петя с трудом доплёлся до дому. Портфель оттягивал плечо, ноги отекли, и старые разношенные туфли жали, как новые. Лада, запыхав¬шись, заскочила следом за ним в калитку.
– Как дела, родной? Сейчас есть будем.
Накормив мужа, она уселась в кресле напротив его. Глаза её лучились радостью. Это Петя сразу заметил:
– Ланюшка, что-то хорошее произошло?
– Ну да. Извини, что тебя не предупредила. Думала, не получится. Я на новую работу устроилась.
– Куда? – Петя подозрительно посмотрел на неё. Он знал, что никаких работ в селе не предвиделось.
– Как Рита, к частнику, – нарочито беззаботно ответила она.
– В батрачки?
– Ничего, попробую. Зато сколько деньжищ огребу. Даше поможем, телефон проведём и тебя в лучший санаторий определим. Говорят, что в Джермуке есть минеральная вода, которая диабет лечит.
– Размечталась моя Ладушка, – виновато улыбнулся Петя, – а работы-то, наверное, с утра до вечера.
– Выдержу, Петруша, не навсегда же всё это. Будет и на нашей улице праздник: опрокинется «КАМАЗ» с пряниками. А пока я буду на ферме ра¬ботать, Катя может дома управляться, – весело проговорила Лада, уби¬рая со стола посуду.
– Не нравится мне это, – буркнул Пётр, устраиваясь отдохнуть на ди¬ване.

13
Катя пошла с девочками на речку. Конец августа, и вода как парное молоко. Скоро в школу, в одиннадцатый класс. Девчонки купались и рез¬вились как маленькие. Прощальные каникулы, последние каникулы дет¬ства. «Даже папа пошёл на рыбалку, чтобы отдохнуть последние денёч¬ки», – подумала Катя, заметив знакомую кепку отца, виднеющуюся в высоких камышах.
Солнце клонилось к закату, девчонок стали беспокоить комары и мош¬ки.
– На танцы пойдёшь? – спросила Лида, худенькая веснушчатая девоч¬ка из параллельного класса, надевая узкие брючки и модный топик.
– Не знаю, – поникла Катя, застёгивая на груди старый Дашин сара¬фан. – Мне вообще-то некогда. Домашние дела...
Невесёлые мысли полезли в её кудрявую головку: «Почему так? Од¬ним всё, а другим ничего. Это же несправедливо. Родители – замеча¬тельные люди, однако бьются-бьются, и всё без толку. Может быть, потому, что мы здесь чужие? Как мама нас назвала? Маргиналами? Да, наверное, так оно и есть». Кате понравился один мальчик. Но он из со¬стоятельной семьи и на неё даже ни разу не глянул. Дружил с дочерью председателя колхоза. Катя понимала, что не в красоте дело. Куда той девчонке до кудрявой черноглазой Кати. Дело в деньгах, в должности. А другие мальчишки из класса грубы и неразвиты. «Их участь – безработи¬ца, пьянство или тяжёлый крестьянский труд. Неужели и мне придётся всю жизнь вот так упираться, бегать по чужим людям, как мама? Она так устаёт! Приходит вечером и падает на диван. Ей даже говорить со мною трудно».
Вернувшись домой с речки, Катенька поставила на плиту бульон, бы¬стро начистила картошки, нашинковала овощей и принялась варить борщ. К приходу отца надо закончить приготовление ужина и полить ого¬род. Уже вечерело, когда Катя, управившись, стала поглядывать на ка¬литку. Наконец, она распахнулась и во двор тяжело вошла мать.
– Привет, моя девочка. Как вы тут без меня? Папа отдыхает? – Катя вздохнула и отрицательно покачала головой. – А что он делает? Где он? спросила с тревогой Лада.
– Папа на рыбалке. Я сама беспокоюсь: уже темнеет, а его всё нет. Мо¬жет быть, ему плохо стало?
– Пошли! – Лада решительно поставила сумку с продуктами на ска¬мейку и бросилась к калитке. Она шла так быстро, что Катя едва успева¬ла за ней. По пляжу Лада уже бежала. – Где, где ты видела его?
– Там, в камышах за пляжем! – крикнула запыхавшаяся Катя и, обо¬гнав мать, метнулась к тому месту, откуда тогда выглядывала кепка отца.
Яркая луна высветила его. Пётр лежал на илистом выступе берега лицом вниз, окунув голову в лунную дорожку. Жена и дочь кинулись к нему, чтобы поднять, и почувствовали остывшее тело. С трудом пере¬вернули отца на спину. Увидев тусклые, мёртвые глаза его, Лада не за¬кричала, не заплакала. Она молча легла рядом с ним в грязь, вцепив¬шись рукой в его холодную руку, и закрыла веки.
Катя в страхе бросилась к матери:
– Мамочка, мамочка, не надо! Вставай!
Лада, не открывая глаз, медленно, выговаривая каждое слово в отдельности, прошептала:
– Я... не хочу... жить.
 
14
Но она жила. Глубоко запрятав душевную боль, Лада ходила на рабо¬ту, заботилась о детях и только в редкую свободную минуту перебирала счастливые мгновенья прошлого.
Последние годы как бы отошли на задний план, или она намеренно не касалась их: страшно было ощущать одиночество, жизнь без Печки. До¬чери заботливо оберегали Ладу от волнений и переживаний. Но боль жгла. И Лада вернулась к своему прежнему юношескому занятию – сти¬хосложению.

Ты ушёл,
 а я живая,
И теперь одна,
 до конца.
Я живу,
 как продолжает
Борода
 расти мертвеца.
Ночью слышу
 шум и шорох
Оборотов
 спящей Земли.
За двоих
 несу я ворох
Нажитого
 и свет любви.
Ты ушёл,
 а я осталась,
Горе камнем
 тяжелым гнетёт.
Никогда,
 такая малость,
Утро счастьем
 не расцветёт.

Но что удивительно: соседи, сослуживцы мужа и просто знакомые жи¬тели села оказались совсем не такими, какими она их себе представля¬ла. На её горе откликнулось столько народу, что Лада не могла и вообра¬зить. Константин Ипатович взял на себя похоронные расходы. Соседи устроили все церковные обряды. Директор школы организовал на клад¬бище гражданскую панихиду, и учителя говорили много тёплых слов о Петре. А его ученики до сих пор приходят к Ладе домой и спрашивают, чем ей помочь. «Прямо тимуровцы», – с благодарностью думала Лада, и её сердце оттаивало. Зина оказалась незаменимой соседкой и стала если не подругой, то близкой приятельницей.
Прошло пятнадцать лет, как семья получила статус вынужденных переселенцев. У девочек сложилась жизнь, очень далёкая от родитель¬ских мечтаний. У них большие хозяйства, огороды, рынок. Внуки гоняют на выпас коров и овец. А Лада занялась творчеством, которое позволяет ей оставаться в той, счастливой жизни, под названием юность.