– Очень-очень давно. Был один сказочник. Умный и сильный. Не духом сильный, умелостью своей. Мог сказку так рассказать, что мир вокруг на миг менялся. Исцелял больных, кормил голодных, ходил по воде, усмирял бури. Соблазнял людей, искушал окружающих. И теряли голову люди. Верили, шли за ним… чтобы еще раз и еще раз услышать дивную историю из его уст. Услышать и окунуться в нарисованный мир.
Хорошо говорил! Сама не раз сидела в сторонке в трапезной или у костра, заслушивалась.
Однажды так увлекся, что приоткрылась ему истина – он сам сказка, рассказанная другим Сказочником. Он был настолько оглушен и подавлен этим открытием, что волю и ум его парализовало. Жалкое было зрелище. Надо было что-то делать! Не стерпела я. Пришлось прийти на помощь.
Явилась перед ним.
Изо всех сил вцепился в меня, разрывая одежды, раздирая в кровь кожу мою.
Продираясь через терновник, испепеляющий песок, кипящее вино, невозможную боль искореженных суставов…
Мы сделали это.
Вместе.
Дорассказали эту сказку. Его последнюю сказку.
– Я не ошибаюсь в своих предположениях?
– Нет… Это был Он, – ее хризолитовые зрачки светились в полумраке. – Теперь эта самая востребованная сказка в мире.
– С ума сойти, значит ты приходишь ко всем… ко всем сказочникам?
– Немного не так.
Все время, как вошла, попросила воды и села на краешек кресла, она ни разу не пошевелилась. Лишь сейчас медленно переместила центр тяжести. Вода в бокале, который она держала, даже не дрогнула.
– Я прихожу ко всем. Потому что самая замечательная сказка – это Человек. И она рано или поздно заканчивается. Ставится точка. И я прихожу.
К кому-то прихожу два-три раза. Бывает, что надолго остаюсь. По разным причинам. Или очень хороши сказки – заслушаться! Или, наоборот, растягиваю кризис жанра, чтобы не родились убожества на свет.
Вот, Бах был титан! Много написал удивительных сказок! Messe in h-moll чего только стоит! Упросил меня лишить его зрения «для музыки зрение другое нужно». Титан, но бесхитростный. Разгадала я его замысел: боялся еще раз увидеть меня… увидеть в последний раз. Но когда увидел, извинялся и благодарил: «Истинная цель человека – не стать последней сказкой, продолжаясь бесконечно».
Улыбнулась: «Посмотрим, что скажет будущее».
– Еще мне очень импонирует Гегель. Кремень. Почти заглянул за бесконечность. Ломоносов не верил в меня, пока не пришла. Архимеда пришлось убить – несносный был мужик. Умный, но несносный.
Вернадский, Лобачевский – вот искусные сказители! Заглянули, вместе с Гегелем, в такую даль, что человечество не известно когда и доберется туда.
Андерсена не люблю. Хорошие сказки рассказывал, но мучил бедных женщин. Королеву затворил в одиночество, Герду швырнул бродить по миру, Штопальную иглу опустил, Девочку со спичками заморозил до смерти. Фу… Спрашивала, может быть ему мальчики нравятся – ушел от ответа. Не было у него ни женщин, ни мужчин. Бесконечно несчастный человек.
– Ну, Штопальная игла тоже имеет право на жизнь.
– Поэтому ты ее убил?
– Разве?
– «В акварельном воздухе искорка выскочившей от порыва ветра из тюля иглы блеснула и затерялась в ворсе ковра…»
– Серая обыденная повседневность, скрывающая острый ум, чувственную душу, тонкое ощущение жизни. И при этом постоянный страх сделать что-то не так, подумать что-то не то.
И серые мышки, и непризнанные гении, и опущенные до плинтуса обстоятельствами, и просто неосознавшие свою значимость, и лентяи, и сибариты, и не нашедшие себя, и брошенные в несчастную любовь, и много-много всяких других – сколько их!!!??
Тысячи! Сотни тысяч! Штопальными иглами двигаются, перемещаются они по этому миру. Снуют, снуют, снуют…
А потом, укутавшись одеялом, закрывшись в ванне или туалете, в темноте улиц, в вонючих подвалах или душных чердаках сочиняют сказки, рассказы, повести, пишут картины, заново открывают Америку и изобретают велосипеды и Perpetuum mobile. Но, осознав обреченность себя, свою и своих, как им кажется, жалких потуг, безысходно режут вены, кидаются с этажей…
Разве не прекрасно?!
Разве не удивительно?!
Разве плохо?!
Если человек вдруг прозревает, уничтожая в себе серость! Если человек вдруг понимает, что он – яркая искорка, которая зажглась не для того, чтобы потеряться в ворсе ковра, а звезда, чтобы вспыхнуть ярко и горячо!
– Ну-ну… завелся! – Прохладным голубым свечением веяло от посетительницы. В темной уже комнате. Темной и душной от прошедшего летнего жаркого дня. Она улыбалась. – Я-то как раз все понимаю…
– Прости.
– Хочешь воды?
– Н-н-н-н-е-е-ет…
– А знаешь, – Сказка незаметно сменила положение. – твоя Снежная королева мне нравится. Много спорного, сама она, сама по себе, уже спорна. Ведь существует уже детище Ганса Христиана. Но в каждое время, в каждую историческую эпоху, на каждой ступени социального развития, возникает необходимость появления своей Снежной королевы. Ты не находишь?
Меняется мир, стиль, темп жизни. Переориентируются ценности. Люди по-другому думают, мыслят, чувствуют. Например, у Баха с Анной Магдаленой было тринадцать детей! Если он и занимался с ней сексом, то даже не только не думал, что это секс, но и не знал, что это такое! А сейчас??? Молодые сначала переспят, а потом спрашивают: «Как зовут тебя?»
Но, несмотря на мобильные телефоны, компьютеры, Интернет, GPS, скоростные поезда, реактивные самолеты, космические станции, мимолетность моды, мешанину половых ориентаций, необходимость в Королеве непременно возникает. Как атрибут человечного, основы отношений, фундаментальности чувств, вечных ценностей, культуры, веры, знаний.
Пока говорила, свечение пульсировало и переливалось от бериллового цвета к электрику, от опалового к Шампани, от багряного к турмалиновому.
Вдруг замолчала. Смутилась. Зарделась.
– Ой! Что это я тут разоткровенничалась. Пришла к тебе. Что скажешь?
– Что тебе сказать?
– Симпатична ты мне. Но ты, как я понимаю, моя последняя сказка. А я не хочу. Рано может быть еще. У человека всегда должен быть шанс сделать еще один шаг. Чувствуешь, как я улыбаюсь?! Ты ведь здесь, в комнате… но ты там, за экраном ноутбука. И ты видишь мою улыбку. В которой сконцентрировалось все – и любовь к тебе, и некоторая нервозность, и возбужденность моментом, и масса мыслей и чувств, бешено несущихся в душе моей…
– Что тебе сказать? Миллионы сказочников, миллиарды людей посетила ты. И все рано или поздно ставили точку. Заканчивали свою сказку. Последнюю.
А сколько тысяч пыталось тебя обмануть, исхитриться, улизнуть от тебя?
Слышишь, как колошматиться сердце мое?
– Страшно. Страшно писать последние слова последней сказки, зная, что рано или поздно точку ставить придется. Страшно опуститься в серость и обыденность – без сказки огонь жизни гаснет. Страшно осознавать, что всего несколько десятков вздохов-выдохов осталось у тебя…
– Что тебе сказать?
Ты последняя сказка? Моя? Правильно?
То есть я тебя сейчас рассказываю?
И с последней точкой это будет моя последняя сказка?
А как ты узнаешь, что последняя точка?
А если многоточие?
Ну, что ж…
Раз я сказочник и сам себе рассказываю тебя, то все очень просто. Я поставлю точку там, где пожелаю. И ты не узнаешь – последняя она или нет.
Она поднялась. Подошла к подоконнику и осторожно поставила стакан, так и не притронувшись к воде.
– А ты оказывается совсем не такой, каким я тебя представляла! Помнишь, в своем оловянном солдатике, ты убивал девушку. Ты рыдал. Стоял у окна и, в кровь искусывая губы, рыдал, прежде чем написать роковые слова. Но ты поставил ее точку. А имел ты право это делать?
Платье ее стало совсем черным. Она полуобернулась. На лице блеснула серебряная ниточка слезинки.
– И это тебе так кажется, дорогой. Поставив точку, ты закончишь свою последнюю сказку. Последнюю, понимаешь? И я это обязательно узнаю, ведь я твоя последняя сказка. И не будет больше у тебя в жизни никаких сказок. Да и самого тебя не бу