Живая, но мертвая...

 
Чтоб в бурях нынешнего века
 Покой душевный обрести,
 Не оставайся Человеком,
 Когда положено уйти.
 Окне Рацок.

 (роман о том, чего не было, но могло бы быть)
 
 Глава первая. 16 августа.

 1.
 Я услышала за спиной глухой металлический щелчок.
Словно ударило током. Повернув голову, увидела здорового чечена с черным пистолетом в вытянутой руке. Мгновение. Жизнь. Я вывернула руку и рванулась назад - за спину брата. Искры. Дым. Треск плоти. Я чувствовала ее. Чувствовала, как пуля заходит мне в висок; рвет ткань, кожу, как масляная проходит сквозь кость и дальше. По волосам, как мурашки, побежали струйки красной, вязкой жидкости. И дальше - по высокому лбу; пробились сквозь брови, залили глаза, превратив их в багровые фильтры. И дальше - потекли по каналам, оставшимся после слез. Соль и сахар. Слезы и кровь. Но где же боль?! Ее не было. Я ее не чувствовала…
 Я вздрогнула.
 -Что со мной? - Лежу в какой-то луже. Неужели жива?!. Открыв глаза, увидела над собой потолок, оклеенный выцветшими, когда-то темно-пурпурного цвета обоями. Виски обожгло болью. Жива! Только вот радоваться ли этому? От такой мысли в висках опять садануло. Глаза сами собой закрылись. Когда лежишь с закрытыми глазами, голова не так гудит. Пошевелив руками, поняла, что лежу на какой-то кровати: чужой, незнакомой, мокрой. Ощупав себя, убедилась, что и я вся мокрая. Действительно, прямо как тряпка половая - хоть бери и выжимай. Во рту сухо и противно. Картина стала мало-помалу проясняться: трагедия; кабак; коньяк; одиночество; коньяк; коньяк… дальше не помню. Но позвольте, сударыня, откуда тогда этот кошмар? Когда я изрядно пьяна, у меня вообще не бывает сновидений, тем паче таких жутких. Сны, должно быть, меня боялись. Ведь когда (конечно же, изредка!) я хорошенько набираюсь, я буйная. Хорошо, допустим. Буду думать, что в такой степени опьянения я еще не была.
Но и кошмаров-то у меня никогда не было. Тем более таких кошмаров. Ужас. Да и обычные сны я всегда распознавала: вижу сон, а сама понимаю умом-то, что это и есть сон, да и только, и баста. А тут - на тебе: вижу, живу, переживаю, боюсь, и понимаю, что сон это страшный, что проснуться надо и он пройдет. Я же деловая женщина: реально смотрю на жизнь. Да и жизнь сама учит: иллюзий не строй - рассыплются как песчаные замки. Не мечтай, а планируй. Знаю - была юной, доводилось. Порой замечтаешься вот так - хорошо, а потом - раз, да как упадешь в реальность бытия… плохо, хреново. Стало быть, теперь и кошмары станут роковой частью моей жизни. Наверное, но вот в мокрой постели валяться невыносимо неприятно. Откуда же все-таки вода? Взмокло все: покрывало подо мной - насквозь, белье липнет к телу, а голова такая, будто я помыла ее малиновым сиропом.
…Ну, конечно же! Надо бы слегка стукнуть себя по лбу для убедительности, - мол, сама додумалась. Ну, конечно же, это пот. Самый обыкновенный холодный пот. Вот ты какой. Надо же, в тридцать лет первый раз проснуться в холодном поту. Холодно, мерзко, противно. Ну и накачалась же я!
Так - все! Хватит! Надо приводить себя в порядок, и - дела, дела, дела. Боже мой, сколько всего надо сделать. Хватит. Первый вопрос: где же я нахожусь? Что, по сути, не столь важно. И второй: где тут душ?
Это не иначе как квартира. Душ же, по всей видимости, где-то рядом. Надо встать и найти.
 Под холодной струей воды я стояла около получаса. Я не обожествляю спартанский образ жизни, но горячей воды не было, да и холодный душ мне помог куда лучше, чем горсть аспирина, выпей я бы ее. Выйдя из душа, я только тогда обратила внимание, что полотенца там нет. Вот так всегда: вспоминаешь о том, что может понадобиться, только тогда когда надобится. Стало быть, остаточное действие алкоголя оберегает меня от несущественных мелочей жизни. Надо выйти и поискать полотенце. Должно же в этом доме быть хоть одно полотенце. Благо в квартире я была одна: по крайней мере, пока я искала душ, мне никто не встретился…
- Бля… ты кто такой?.. - выйдя из ванной комнаты, я нос к носу столкнулась с парнем, и от неожиданности выронила расческу.
- Я здесь живу, - застенчиво ответил парень, но не убрал свой незастенчивый взгляд с моего голого тела.
- Возьмите полотенце, - дополнил он.
Комизм сей сцены, был не в том, что я была обнажена, а паренек одет. Нет. Я потом долго улыбалась, вспоминая, как он, предлагая полотенце, протягивал мне пакет молока «Домик в деревне», тогда как полотенце висело у него на плече. Я невольно улыбнулась.
- Спасибо за молоко. Но сначала мне надо обтереться.
- Ой, простите…
- Зная о том, что в ванной нет полотенца, и оно может мне понадобиться, я поняла, что ты здесь живешь. Ну и безоговорочным доказательством сего служит тот факт, что не иначе как на правах хозяина ты так нагло меня разглядываешь.
- Извините, но вы красивая.
«Моли Бога, Екатерина, чтоб у тебя с этим юношей ничего не было».
- Ой, простите, ой, извините, - что за бред?! Вежливый нашелся. Нет уж, мальчик, если уж вежлив, - не поступайся своими принципами. Уж извиняешься, то и не пялься. Отвернись, сказала!
Паренек нехотя отвернулся.
- А это что? О красоте решил порассуждать… Сама знаю красивая. Но не для тебя, понимаешь? Иди в музей и глазей, и рассуждай сколько душе угодно… Да и вообще: лесбиянка я, понял?
- Да, - грубовато ответил он.
«Неужели обиделся?»
- Да ладно, не сердись. Сделай-ка лучше чайку покрепче или кофе, если есть. А я оденусь пока.
 - И чай есть, и кофе, - по-хозяйски отвечал он, стоя ко мне спиной. - Я чайник уже три раза греть ставил, думал, что вы проснетесь. За молоком сходил, а тут вы… Не хорошо все как-то получилось…
 - Да будет тебе. Ещё ничего не получилось. Ну, раз есть кофе, то, конечно же, двойной, утренний. И две ложки сахара. К чёрту диету. С сегодняшнего дня ни в чём себе не отказываю, да, вот так.
Славный мальчик. Он начинает мне всё больше нравиться. Лишь бы у меня с ним ничего не было.
Войдя на кухню, я застала молодого хозяина за приготовлением завтрака. Он виртуозно, как шеф-повар ресторана, владел ножом, шинкуя зелень для салата (последний штрих к великолепному завтраку). Стол был накрыт на двоих, и не просто накрыт, а сервирован, как это делают в хороших ресторанах: бокалы, фужеры, ножи; вилочки, салфеточки, тарелочки. В центре стола стоял кувшин с молоком, маленький кувшинчик со сливками; в плетёной лозовой вазочке веером лежали золотистые поджаренные тосты, в хрустальной вазочке (как я потом узнала) - клюквенное варенье. Фарфоровая масленка-гжель стояла, как я полагаю, ближе к моей стороне стола. На плите, на маленьком огоньке доходил только что сваренный кофе, божественный аромат которого заполнил всю квартиру.
- По какому случаю праздник, мой друг?
- Сегодня шестнадцатое августа.
- И..?
- Хорошее начало хорошего дня.
- Понятно, романтик.
- Нет. Оптимист… Всё, салат готов. Прошу к столу.
 Молодой хозяин помог мне сесть за стол; галантно пододвинул стул; сам сел напротив.
- Ну, тогда скажи, оптимист, как тебя величают?
- Илья. Овсянки сегодня нет. Яйца не жарил - чересчур дежурно. Будем завтракать, чем бог послал: карп фаршированный, вчерашний, но вкусный. Сам готовил. Откушайте, госпожа.
- Ух, ты! Великолепно.
С минуту молча ели.
- Ты и впрямь, Илья, мастер. Так держать. Что ж, давай теперь по-настоящему знакомится, а то мы как-то…
- Я знаю, как вас зовут… Екатерина.
Я уже было хотела отдернуть руку, которую уже протянула через весь стол для
рукопожатия, но было поздно: ее уже жали.
- Во-первых, меня зовут не Екатерина, а Катя. Полномочия называть меня Екатериной есть только у моего внутреннего голоса. Это раз. И два: уж, не по паспорту ли ты узнал моё имя, который, я надеюсь, все еще лежит в моей сумочке?
 - Хорошо, Катя. И, пожалуйста, не надо переходить на обвинения и упрёки. Минуту внимания - и вы всё узнаете.
- Всё?
- Простите?
- Узнаю «всё»…?
- Всё о том, как я узнал ваше имя.
- Ну-ну. Засекаю. Минута пошла.
- Так. Это уже слишком. Я не имею привычки цепляться к словам, но и к вашей любой фразе я бы с лёгкостью пристал.
- Не сомневаюсь. И не будь таким занудой. Мой тебе совет, Илья, не воспринимай всё всерьёз, поскольку жизнь - это самое несерьёзное приключение. Поверь мне.
Илья улыбнулся.
- Вот так-то лучше. Так как же ты узнал моё имя?
- Вы мне сами сказали.
- А конкретнее. При каких обстоятельствах я тебе его назвала?
- Неужели вы ничего не помните?
- Представь себе, нет; к моему просто огромному сожалению.
- Всё очень просто. Я работаю барменом в кафе «Адонис», которое вы вчера удостоили своим вниманием. Вы спросили моё имя и сказали: «Поскольку, Илья, время - деньги, давай договоримся о следующем. Чтобы мне не тратить своего красноречия попусту, и не надоедать тебе просьбами типа «повторите», ты каждые десять минут приносишь 50 грамм коньяка со словами «Ваш коньяк, Катя». Я, со своей же стороны, обязуюсь платить две цены за каждые 50 грамм: одну - в кассу, другую - лично тебе. В данном случае, фразу «время - деньги» можно понять так. Вариант первый - для кого-то «время потерь», для кого-то «время находок». Кто-то деньги находит, кто-то теряет. Или: я - плачу, ты - получаешь. В нашем с тобой случае, Илья, я теряю, ну а ты находишь». Было ещё небольшое продолжение со вторым вариантом.
- Дословная цитата?
- Слово в слово. У меня изумительная память.
- Да-а… Даже не знаю, как себя же прокомментировать.
- Только вот деньги я ваши не взял. Я имею в виду «вторую цену».
- Неужели я их взяла?
- В том-то и дело, что нет. Вы стали кричать, что от денег не отказываются, просили, чтоб я считал их хорошими чаевыми, в общем, обиделись. И тогда я не нашёл ничего лучшего и стал наливать вам сто грамм вместо пятидесяти. Только наливал я вам коньяк в более широкий бокал, чтобы было не так заметно.
- Вот оно что. Теперь-то я знаю, кто виновен в подрыве моего здоровья.
- Вы б всё равно вчера принесли жертву Вакху.
 - Я благодарна тебе за правду, Илья. Карп просто объедение. Пожалуй, я ещё слопаю кусочек. Не против?
- С превеликим удовольствием не стану возражать.
Илья положил мне аппетитный кусочек фаршированного, не пойми чем, но очень вкусного карпа. Долил в бокал минеральной воды.
 Откуда же я могу его помнить, если, во-первых, я была сильно пьяная, во- вторых, бармены, официанты, горничные, швейцары, администраторы и другой обслуживающий персонал почему-то мною не запоминаются. Может быть, потому что не стараешься акцентировать на них свое внимание.
Покончив с рыбой, Илья разлил в фарфоровые чашки кофе.
- Сливки? - спросил он.
- Капельку, пожалуй.
После первого же глотка я поняла, что такого великолепного кофе я ещё не пробовала. Это был божественный напиток. Ну а вкус был просто бесподобен, даже чрезмерно хорош. За глоток такого кофе я бы с легкостью рассталась с 125-грамовой банкой «Нескафе».
 - Чудесный кофе, просто чудесный. Ты меня удивляешь, Илья. С таким кулинарным талантом - и один? Да за одно только кофе в тебя стоит влюбиться.
 Илья промолчал и потупил взгляд в чашку, надеясь, наверное, увидеть в ней дно.
 - Так что же было дальше? Ты знаешь, мне стало интересно что-то узнавать о себе от незнакомого человека. Начинаешь понимать, каково было бы, случись полная амнезия.
 Я сделала небольшой глоток и снова получила огромное удовольствие, сравнимое, пожалуй, с дорожкой кокаина. Илья же выжидающе медлил. Его загадочность меня пугала.
 - Ну же, Илья, я жду.
 Он вздрогнул.
 - Простите, задумался. О чем вы спросили?
 - Мне интересно, что со мной было дальше.
 - Вы весь вечер просидели у стойки бара, то и дело осушали бокалы, которые я вам подавал, и слушали какую-то музыку по CD-плееру. Время от времени плакали; но не навзрыд, а так, пускали слезы. Когда это с вами происходило, вы надевали темные очки. Что ещё?.. Пару-тройку раз к вам клеились сомнительные господа, но вы долго с ними не церемонились. У вас хорошо получалось давать им отвод.
 - И что же я им такое говорила? Уж ли: не разебудите ли вы так разлюбезны, сударь, оставить меня в одиночестве? Нет?
 - Нет.
 - А что же?
 - Я, право, не знаю, Катя… Ну хорошо. Вы им всем говорили одно и тоже, делая при этом очень серьезное выражение лица. Как только кто-нибудь подходил, вы ему с еле заметной улыбкой говорили: «… послушай, дорогой, с презервативами я не люблю, да и сифилис я еще не залечила». После этих слов они сразу же ретировались.
 Я не могла не рассмеяться. Тем более Илья рассказал все это с таким пафосом и иронией одновременно, как будто спортивный комментатор произносил некролог своему коллеге, и не где-то, а в программе «Кривое зеркало». Глядя на меня, Илья тоже начал смеяться.
 Все еще улыбаясь, он продолжал:
 - Вы, Катя, респектабельная леди. А тут - подшофе. Конечно же, они не могли упустить такого случая: халява никак. Но вот услышать от вас, что вы, я извиняюсь, дама полусвета, они ну никак не ожидали. Да еще больная сифилисом… Вы их обескуражили.
 И тут у нас началась обоюдная истерика. Заливались так, что невозможно было отхлебнуть кофе. За то время, пока мы смеялись, кофе остыл.
- Давайте, Катя, я налью вам горячего, - будто прочитав мои мысли, предложил Илья.
- Не откажусь.
- Вам, должно быть, интересно, что было дальше? - наполняя чашки, спросил он.
 - Очень.
Я насторожилась. Господи, спаси и сохрани!
 - Так вот, дальше, Катя, эдак после десятого, мною поданного бокала “коньяки”, как вы обозвали этот напиток, вы сложили руки на стойку, положили на них голову и уснули.
 - Логично вставила я.
 - Смею заметить, крепкая вы оказались леди, Катя. Меня бы, признаться, и треть вами выпитого сломала бы.
 Ну что можно ответить на хороший комплимент? Тюти.
 - Немного погодя, переговорив со старшим администратором и получив “добро”, я перенес вас в кабинет директора и уложил на диванчик. Там вы проспали до часу ночи - конца моей смены.
 - Перебью, Илья. У вас что, есть такая практика: если клиент напивается в зюзю, то может отдохнуть в кабинете директора на диванчике?
 - Нет, это исключение.
 - Кому исключение? Мне? Да я в вашем “Адонисе” один единственный раз была - вчера.
- Катя, директор вчера отсутствовал. А старшего администратора мне пришлось обмануть, сказать ему, что я вас знаю, знаю, где вы живете, и отвезу вас домой сам, как только закончится моя смена.
- Отвезли? Только не ко мне домой, а к себе.
- Простите, я не хотел, чтоб у вас были еще неприятности. Не знаю, что у вас стряслось, но я видел, что вам было плохо, хотя держались вы молодцом…
- Илья, ты мне скажи, только честно, у нас с тобой что-нибудь было? Илья вздрогнул как ошпаренный.
-Ну, вы сказали! Как так можно, сударыня, - обиженно ответил он, - я что, похож на некрофила?
В его голосе чувствовались нотки сарказма.
-Ты - студент-криминалист, я не шучу. Я серьезно тебя спрашиваю: мы с тобой трахались?
-Нет, Катя, вы были не в лучшей форме, чтобы чем-либо заниматься. У нас с вами ничего не было. Хотя…
-Что «хотя»?
 Он издевается. Он определенно надо мной издевается.
«О, ужас, Екатерина!». Да не бойся ты, без тебя тошно.
-Хотя, может быть, что-то и было…, - он талантливо продемонстрировал паузу Станиславского, - …в вашем сне. Вы, Катя, всю ночь напролет стонали. И, поскольку я не видел ваш сон, я не берусь утверждать, что со мной на пару.
 Язвить у Ильи, конечно, получалось превосходно, но на его ехидство я не ответила. Слава Богу, что с этим хлопцем у меня ничего не было! Слава Всевышнему! Илья действительно мне вчера помог не совершить ошибки. Вчера он был для меня всем: глазами, здравым смыслом, проводником морали и, в конце концов, ногами. Я ему благодарна за его чуткость ко мне лично, и, я надеюсь, к окружающим. Не исключено, что я - это исключение. Быть может, он просто влюбился? Ну так что ж, коли так, то влюбленность со временем пройдет, а я буду помнить его доброту и чуткость ко мне все свои оставшиеся годики.
-Илья, я тебе признательна, - уже вслух продолжила я свою мысль. - Огромное тебе спасибо, мой сердечный друг, за все-все-все.
-Катя, вы прощаетесь?
-Да, Илья, прощаюсь. Я не говорю до свидания, потому что не уверена, что мы с тобой когда-нибудь свидимся. Телефончик твой не спрашиваю, так как звонить не собираюсь; ну а если понадобишься, я тебя и так найду. Лады?
 Илья смолчал.
-Да не грусти ты, дружок! Илья, ты пойми, у меня много неотложных дел, которые мне надо успеть сделать. Нестерпимо хочется успеть.
-Да, я понимаю, - улыбнулся он.
-Ну. Я сразу поняла, что в тебе зарыт сундук дарований. Теперь о главном. Желаю тебе, Илья, много добра, вечного счастья и одну большую любовь. Да, и еще, совершить как можно больше ошибок, поскольку только на своих ошибках можно понять жизнь и стать мудрее.
 Мы прошли в прихожую. Обувшись, я протянула к Илье руки.
-Ну, давай обнимемся напоследок.
 Илья подошел и крепко меня обнял.
-Я буду ждать, - хрипло сказал он.
 “Ты права, Екатерина, юноша влюбился”. Помолчи; что, без комментариев нам уже не обойтись?
 Я не могла ему возразить и молча вышла из квартиры. На улице меня ослепил яркий солнечный свет. Я зажмурилась и надела солнечные очки. Несмотря на середину августа, день был жаркий весьма. Я стояла раздумывая. “Так! С чего начнем денек?” - спросил внутренний голос. У всех нормальных людей внутренний голос советует, а ты же у меня постоянно все спрашиваешь. Для начала я сделаю себе новые документы, а уж потом возьму зеленый сейф. Квартирой, машиной, мобильным - пользоваться не буду. Вычислят. Родственникам скажу, что поехала отдыхать в Ялту… на неопределенное время. Да, надо позвонить Рульке, сказать, чтобы взяла бизнес в свои руки. Мне он уже ни к чему. Благо, нет ни мужа, ни детей. Ага, вроде раскидала. Куда они все спешат? Ну, хоть бы один остановил, а то у меня рука уже устала махать. Так, кажись, один мой. Подмигивает. Точно.
-Куда?
 Толстый, лысый, с рыжими усами. Да какая разница!
-“Сбербанк”. Центральный офис, - выдавила из себя улыбку.
-Садитесь.
 На моем счете в банке лежало три с половиной тысячи долларов, плюс проценты. Этот счет я окрестила “мало ли что”. Вся другая наличность, из-за постоянной нехватки денег, была в непрерывном обороте. Пускай Рулька ими рулит; мне без надобности.
 Счет я закрыла. Три тысячи шестьсот пятьдесят три доллара перекочевали в сумочку.
 Толстый лысый с рыжими усами ждал в своем драндулете, как и договаривались. Я назвала адрес. Теперь к Ван Гогу за документами.
 Ван Гог - мой бывший одноклассник. Это прозвище к нему приклеилось еще в школе за неуемное желание рисовать везде и на всем. Выучился на программиста, но по профессии работать не стал. В хорошую погоду пропадал на набережной, писал экспресс портреты. Но это не было его работой; скорее это было увлечением, от которого он получал удовольствие. Ну а деньги за портреты он тратил на пиво и гашиш. Скорее всего, судя по обстановке в квартире, основным его доходом было изготовление всевозможных ксив (так он их называл). Работу свою знал и любил: документы делал высокого качества и в срок. “С моими ксивами еще никого не связывали”, - хвастался он, и гордо добавлял: “Имя!”
 Ван Гог сам открыл дверь (жил он с мамой). После очередной папироски марихуаны его глаза были привычно красные - как у вареного рака.
-Привет, дружище. Не ждали? Ты уж извиняй, что без приглашения, но я по делу.
 На мое приветствие Ван Гог похлопал ресницами, и сказал:
-Входи. Тебя без дела не затянешь. Триста лет не видел.
 Я вошла. Огляделась. Все по-прежнему, все та же вызывающая роскошь.
-Мы прямо с тобой горцы, Гоги, раз по триста лет не видимся. А где наша разлюбезная чёча Вера?
-В магазин ушла; должна быть.
Я по-свойски, как у себя дома, плюхнулась на кожаный диван в его рабочем кабинете. Ван Гог сел в шикарное, красного дерева, кресло, обитое кожей под цвет его глаз. С письменного стола взял лентяйку и нажатием двух кнопок вогнал диск в дисковод музыкального центра. Со всех сторон тихо зазвучала музыка Энио Мариконе.
-Слушай, Гоги, а ты любую ксиву можешь шедеврировать? - серьезным тоном перешла я к делу.
-Любую. Я же профессионал. - Его глаза воодушевленно забегали, как только речь зашла о деле, о его деле.
-А удостоверение президента Российской Федерации можешь сделать? - серьезно, не мигая, спросила я.
 Гоги весь напрягся.
-Ты что, с ума сошла?!
-За номером 002, Гоги, - я настаивала.
-Даже и не проси.
-Ага, значит можешь!
-Нет.
-Да на ту же фамилию, Гоги! - я умоляла.
 Гоги вскочил с кресла и молча стал вышагивать по диагонали комнату, то и дело натыкаясь то на стол, то на вешалку. Я взглядом следовала за ним по пятам и выжидающе молчала. Гоги подошел и выключил центр.
-Нет, Катя, я в эти игры не играю, - Гоги, наконец, созрел.
 Я рассмеялась. Ван Гог недоуменно смотрел на меня.
-Ты что, и, правда, поверил? Я же шучу. Да, Гоги, с анашой тебе надо завязывать.
-Чокнутая. Такими вещами не шутят.
 У Гоги было такое выражение лица, словно ему - атеисту - явился Гавриил Архангел. Я опять стала заливаться громким смехом, пока не успокоилась.
-Ладно, Гоги, теперь по существу. Мне нужен паспорт на любое имя. Нужны водительские права. Страховой медицинский полис. Может понадобится загранпаспорт. Все документы на одно имя.
 Гоги опять включил Энио Мориконе.
-У меня есть все ксивы, которые тебе нужны. Недостает только твоих фотографий. Ты торопишься?
-Сколько это займет время?
-На все про все - около трех часов.
-У меня нет выбора. Я подожду.
 Гоги проводил меня в смежную комнату-лабораторию, сделал несколько снимков, и выгнал обратно в кабинет; сам же остался работать.
 Я открыла бар-холодильник: захотелось чего-нибудь попить. Так, яблочный сок - сойдет. Теперь нужно сделать несколько звонков. Воспользуюсь своей связью, пока можно, пока еще ничего не нахуевертила. Я набрала номер…
-Алло, Рулька, привет.
- Катька, где ты пропала? Тебя тут целый табун клиентов ожидает, - раздался до боли приятный Рулькин голос.
-Займись ими. Теперь ты - генеральный директор. Это назначение, поняла?
 Она не ответила.
-Руль, ты слышишь?
-Слышу. Что у тебя стряслось?
-Не важно. Рульк, слушай меня внимательно. Я уезжаю в Ялту. Когда вернусь - не знаю. Еду отдыхать. Понятно? ОТ-ДЫ-ХА-ТЬ… Бизнес - твой. Ты справишься, я знаю. С моих акций добавь себе до пятидесяти процентов, а остальные отдай моим родителям. От моего имени попроси брата, чтоб он тебе помог. За меня не переживай; у меня все будет хорошо.
 Слукавила: хуже не бывает.
-Катя, тебе просто необходимо появиться в офисе… для оформления всех юридических формальностей…
-Мать твою так, Рулька, правозащитница хренова! Я с Ван Гогом передам тебе все нужные документы и доверенность к ним. Сделаешь все без меня. Все, Рулька, пока.
 Я швырнула трубку на пол и разревелась, как школьница за двойку. Хорошо хоть никто не видит мои слезы. Рулька, боже мой, подружонка моя, прости. Я не могла с тобой иначе разговаривать. Я другая, уже не та Катька, которая была еще позавчера. Скоро от прежней Катьки вообще ничего не останется. Даже имя.
 Дверь распахнулась и в комнату влетела чёча Вера, как всегда пышущая здоровьем.
-Ба, Катюха! А я то голову ломаю, чьи там такие распрекрасные, моего размера, туфли валяются. Где брала?
 Я наспех скинула слезы.
-Не помню, чёча Вера. Здрасьте вам.
-Здрасьте, здрасьте… Ты чё, Катюха, никак плачешь? - Чёча Вера, подперев бока, переминалась с ноги на ногу.
-Нет, чёча Вера, грущу. Детство вспомнила. - Я опять солгала.
-Понятно. Ты уж, Катюх, заходи почаще грустить-то. А то забыла нас с Гоги. - (Она его тоже так называла.)
-Ладно.
-Ну, Катюх, хорошо, вижу тебе одной надо побыть. Пойду, сбегаю к соседке - что-то звала.
 Неугомонная, вся в движении чёча Вера ну ни как не может усидеть на одном месте. Все та же. Чёча Вера уже была в дверях, как я ее окликнула:
-Чёча Вера…
-Да, милая, - она, как флюгер, резко развернулась.
-Чёча Вера - нет на вас милиционера.
 Мы засмеялись, вспомнив эту старую добрую шутку. Чёча Вера ушла, но после этой встречи внутри у меня стало теплее, а внутренности больше не подпирали горло.
 Я встала, подняла телефон и набрала родителей. Трубку взяла мама.
-Мам, привет! - как можно радостнее поздоровалась я. - Как ваше драгоценнейшее здоровье?
-Спасибо, дочка, хорошо. Ты откуда звонишь?
-Из турбюро, ма. Я еду в Ялту.
-… Надолго?
-Не знаю, ма; как получится. Отдохнуть мне надо.
-Я тебе давно, Кать, говорила: езжай, дочь, отдохни от работы своей бешеной. Всех денег не заработаешь.
-Ты была права; а до меня это только дошло. Все свои дела я передала Рульке. Она должна подъехать к тебе и завести кое-какие бумаги. А где папа?
-Где же он еще? « Новости» смотрит.
-Что передают? - (Проснулась старая привычка: мы с отцом и футбол вместе смотрели, и «Новости».)
-И ты туда же! Что передают! ****ство передают!
 Эх, мама, мама! Как же я вас с папой люблю!
-Ну ладно, мам, мне пора. Билет надо еще взять. Папке - привет.
-Звони, дочь. Мы любим тебя.
 Я отключила телефон и не успела ответить тем же.
 Серому звонить не стала. Его безоговорочная забота обо мне и поучительно-психологический монолог, со скоростью сто слов в минуту, я просто не выдержу. Все сам узнает, и, я надеюсь, поймет, когда придет время. Надо заказать билет на поезд до Ялты. На всякий случай. Если хватятся, то есть небольшая вероятность, что не будут до конца отслеживать мое передвижение. В компьютере будет информация о продаже билета на мое имя. Раз есть билет, значит, уехала поездом - и дело в шляпке.
-Алло, девушка, мне нужен один купейный билет… на сёдня… до Ялты.
-Есть?! Ну отлично. Пох-вист-не-ва Екатерина Анатольевна… Все, спасибо. Я выкуплю.
 Прошло не более часа, как я пришла к Ван Гогу. Время есть, и, пока он там колдует в своей «мастерской», я успею смотаться за билетом.
 Тук-тук.
-Гоги, мне надо ненадолго отлучиться.
 Гоги, как медик-ювелир - в белом халате, резиновых «варежках» и с откидной, торчащей у глаза, увеличительной линзой, кряхтел над рабочим столом. Со стороны он походил на врача-гинеколога, разглядывающего в микроскоп причину женского заболевания.
-Угу.
-Гоги, закрой за мной.
 Ван Гог выпрямился, два раза кашлянул в сторону. Недовольный тем, что его отвлекли, он осушил, стоящий на столе, высокий бокал с водой.
-Захлопни дверь, и все, - рукавом халата вытерев губы, процедил он.
 Трудоголик обкуренный.
 Поймав тачанку, я доехала до вокзала. Выкупила билет. В «Табачной лавке» взяла пачку «Парламента» и спички. Сначала прикурила сигарету, а потом, от той же спички, подпалила железнодорожный билет. Так, отлично. Теперь мне надо обновить свой «гардероб», а то мой наряд уже не первой свежести.
-«Манежная площадь» - улыбнулась я водителю.
 В подземелье за пятьсот зеленых я купила хороший деловой костюм мышиного цвета, белую шелковую маечку и ярко-белую блузку. Прошла мимо женского белья - без надобности: не ношу принципиально. Задержалась около порфюма, машинально. Там, толстая аристократка, в окружении своей свиты (человек из семи) выбирала себе духи. Около нее на витрине стояло пять или шесть флаконов. (Видимо, нюхать пробки она отказывалась.) Продавщица, следя за ее жирным пальцем, отвернулась за очередными духами. Я протиснула сквозь свиту руку и зацепила первый, попавшийся под руку, фанфурик. Никто не обернулся. Я бросила его в уже открытую сумочку. Поправила свои короткие, пепельного цвета волосы и ушла к выходу. Желание спереть было огромное, и я пошла у него на поводу. Но особого удовольствия не получила. Кишки не давили на легкие; воздуха вполне хватало; и сердце - как было на своем месте, так на нем и осталось, и ни в какую туфлю не скатилось. Проходя мимо урны, я бросила в нее пакет с моей старой одеждой.
 В машине открыла сумочку, достала духи. «Жадор». Сойдет. Два раза пшикнула на запястье.
-Вас, прямо, и не узнать, модам.
-Я сама себя не узнаю. Поехали. - И назвала адрес Ван Гога.
 Дверь открыл экспрессионист. Гоги улыбался той довольной улыбкой, какая бывает у человека, вышедшего из сортира после вынужденного и продолжительного воздержания.
-Неужели готово, Гоги?
-Да-а, - предвкушая сладкий момент, самовлюбленно выдавил он.
-Да зайка! - нежно протянула я. - Умница, Гоги, ты просто ум-ни-ца. Золотой ты мой.
 Гоги поплыл. Ну не могла я его не похвалить, зная его тщеславную натуру.
 Мы прошли в его комнату и разместились на тех же местах, что и прежде. Гоги медленно отодвинул нижний ящик письменного стола, достал большой желтый конверт и протянул его мне.
-Сколько, Гоги? - не заглядывая внутрь, спросила я.
-Нисколько, Катя. Это мой подарок.
-Гоги, какой подарок! О чем ты говоришь? Назови цену.
-Моя цена… Ты чокнешься своим фужером шампанского об мой фужер. Вот моя цена.
 Ван Гог встал и направился к бару.
-Послушай, Катя, - откупоривая бутылку, сказал он, - ты - моя хорошая старая знакомая. И у тебя неприятности. Я не могу взять твои деньги.
-У всех неприятности. Гоги, - это твой бизнес. Ты зарабатываешь на чужих неприятностях. Ты делаешь свое дело, помогаешь людям и получаешь за это деньги. Все очень просто. Да и я не могу остаться у тебя в долгу. Поверь, мне сейчас долги не нужны.
-Это подарок…
-Прекрати! Сколько ты берешь за такой же пакет документов.
-Три баксов, - немного помолчав, ответил Гоги.
-Вот, у меня все равно столько нет. Я тебе даю полторы - и считай себе на здоровье, что это твой подарок.
 Я, не дожидаясь ответа, отсчитала пятнадцать купюр и положила их на журнальный столик.
-Глоток шампанского за благополучие каждой ксивы. Традиция, - пояснил он, видимо поняв, что спорить со мной ему без толку.
-Перед уходом, Гоги, - не сейчас. Дай мне чистый лист бумаги и ручку.
 Ван Гог поставил на стол бутылку и передал мне то, что я просила. Внизу листа я поставила свою подпись, сунула его в паспорт, протянула все Гоги.
 -Это моя просьба. Возьми мой паспорт и этот лист. Внизу моя подпись и ее расшифровка. Все это передай лично Рульке. Она в курсе. И еще. Вот тебе мои ключи от квартиры… Вот от машины. И сотовый. - Все положила на журнальный столик. - Телефон отдай моей маме, а все остальное - брату. Запомнил?
-Да.
-Только маме скажи, что в Ялте он мне не понадобится. Понял?
-Понял. Все?
-Кажется, да.
-Давай выпьем?
-Подожди. Дай я хотя бы гляну на свои документы. Кто я теперь?..
 «Скажите: как меня зовут?» - вспомнилась песня про Буратино.
-Лимаева Валентина Олеговна, твоя одногодка, - озвучил за меня Гоги.
-Что? Олеговна? Хос-пади! Только не это! Чего я больше всего боялась, то и состоялось.
-Что тебе не нравится? - недоумевал Гоги.
-Лимаева - нравится, Валентина - нравится, отчество не нравится, отчество!
-Почему? Отчество, как отчество.
-А ты вдумайся, Гоги.
-Ну?..
-Ну, и что «ну»?
-Да ну тебя, Кать. Обыкновенное отчество.
-А мне вот кажется, что моим папой был либо дрессировщик говна, либо тот, кто какой-то Оле, наверное, моей маме, энто самое предлагал вместо конфет.
 До Ван Гога наконец-то дошло. Его пробило и он принялся громко хохотать. Что уж там теперь горевать. Бог с ним - с этим отчеством. Если должно что-то случиться, то это неминуемо произойдет. Видать, на роду у меня написано ходить с этой какофонией до конца дней своих. Планида!
-Ладно, Гоги, ты тут не при чем. Я же буду молиться всем святым, чтобы никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не называл меня по отчеству.
 Я захлопнула свой новый паспорт, будто поймала зачеткой халяву. Пора делать книксен и стремглав лететь в аэропорт.
-Мне пора, Гоги, аривидерчи. Спасибо за путевку в мою новую жизнь, - сказала я, бросив документы в сумочку и смачно хлопнув ладошками по коже дивана.
 -Да что там. Рад был тебе помочь.
 Я встала и, под музыку Энио Мориконе, направилась в прихожую. Ван Гог последовал за мной.
 -Береги себя, - сказал он. - Мне тебя будет не хватать.
 Банально, а все ж приятно.
 2.
 Я сидела в удобном кресле, смотрела в иллюминатор на пушистые белоснежные облака и думала о предстоящем самарском деле. Внутренний голос то и дело прерывал мои размышления. «Боже мой, Екатерина, но неужели нельзя было поехать в Самару поездом?» Трусиха. Я проигнорировала ее упрек и опять вернулась к своим мыслям. Хорошее начало: регистрацию с новым паспортом прошла без сучка без задоринки. Пока все идет просто замечательно. Теперь, по приезду в Самару, сперва наперво надо устроиться в гостиницу; а уж затем осмотреть свою намеченную цель. Время прилета - 18.35. Выруливание, выгрузка багажа, трап - еще минут пятнадцать. На такси - до города - грубо говоря, 30 минут. Итого: в полвосьмого вечера я на месте. Радует.
 Я отошла от своей думы и осмыслила взгляд. Яркий солнечный свет играл на кучерявых бело-золотистых облаках. Они были без движения. Шума двигателей я не слышала, и поэтому у меня создалось впечатление, что мы зависли на месте. Вид из иллюминатора всегда мне нравился и не переставал притягивать мой взор. Красотища! Еще в детстве, летя с мамой и братом к Азовскому морю, я подумала: «вот как, должно быть, выглядит рай!» Попаду ли я туда? Буду ли я беззаботно, как в детстве, прыгать по этим мягким, воздушным, как сладкая вата, облакам? Так, как, переполненная счастьем, скакала и резвилась на бабушкиной перине в домике по улице Речной…
 Мои ностальгические воспоминания опять прервал внутренний голос: «Хотела бы я на тебя в зеркало посмотреть, как ты на этой самой перине у святой Екатерины будешь скакать, да то ли шутя, то ли всерьез спрашивать ее: мол, где ж это она была, когда горе с тобой приключилось? А она тебе ответит: «не серчай, тезка, дела у меня тогда были. Ну ни как я не могла симпозиум пропустить. Да и докторская висит. Все никак защитить не могу. Так ведь ты же тоже там - под номером К-3333331.»
 Я с трудом терпела этот бред и молчала.
 «Разве можно так, Екатерина? Меня не слушаешься. Почему на поезде не поехала? Говорила же! А тут - нюни распустила, о рае удумала! Не дам я тебе помреть! Так и знай, - не дам… Мне еще пожить охота»
 Я не выдержала.
- Да что ты меня все шпыняешь?! Не бойся, раньше времени не помру.
Я почувствовала на себе эдак пар десять глаз. Точно. Многие пассажиры с любопытством на меня глазели. Боже мой! Неужели! Вслух сказала! Дура ты, поняла! И больше со мной не разговаривай.
Я огляделась. Рядом со мной сидел мальчуган лет тринадцати и читал комиксы. Через проход, сбоку, расположилась молодая супружеская пара с грудным ребенком. Малыш был забавный. Мама подносила его к иллюминатору и, постукивая пальцем по стеклу, привлекала его внимание. Но юному чаду было наплевать на наднебесные прелести: его больше интересовал золотой кулончик в виде змейки, который от солнечных лучей поблескивал на маминой шейке. Мама ему показывала на овальное оконце, а ребятенок все улыбался, пофыркивал, строил маме безобидные рожицы и тянул ручонки к сверкающему кулончику.
 Впереди меня в полголоса сплетничали две тетки костромского разлива (чувствовалось по говору.) Большей частью говорила та, что сидела впереди мальчика. Мадам впереди меня только и делала, как соглашалась со своей спутницей. Я сомкнула веки и расслабилась. Воображение заиграло: Кострома; старинные Торговые ряды; где-то неподалече небольшой деревянный домик, окруженный цветущей зеленью; под кустами благоухающей сирени - лавочка; на ней впритирку друг к дружке - две бабульки, подружки; сплетничают:
…
- Знамо дело, да…
- А Клавдия-то, скажить, клушка ощипоная…
- Да-да-да. - В одно слово.
- А это-то - ковырла…
- Да-да-да.
- А твой-то - старый хрыч. Валенок дырявый.
- Да-да-да.
- А ты-то сама - дура!
- Да-да-да.
- Ой, зябко нынче. Пойдем, тулуп накинем.
- Да-да-да.
 Я открыла глаза и улыбнулась. Тем временем Ту-154 заходил на посадку.
- Просим вас пристегнуть ремни безопасности и оставаться на своих местах, - с любовью раздался приятный голос стюардессы.
 Внутренний голос молчал. Во-первых, обиделась. А во-вторых, на время посадки ее присутствие обычно выдает только легкая дробь ее же бестелесных зубов.
 Сели мягко. Лайнер плавно начал выруливать к месту подачи трапа. Пока не разрешили покинуть воздушное судно, мне необходимо подумать в какую все же гостиницу мне лучше ехать. А селиться нужно именно в той, которая находится ближе всего к месту еще не случившегося преступления. Так будет лучше всего.
 “Город. Город. Город. Едим в город. Кому в город?”
- В город, девушка?
 Как приятно! «Девушка».
- Тудысь. Только если быстро. Муж ждет.
- Сделаем.
 Села на заднее сиденье старенького “Опеля”.
- Гостиница “Волга”.
- Понял.
 Я не успела опомниться, как мы уже подъехали к гостинице. Рассчиталась с водителем, ступила на самарскую землю. Свежий воздух - эта частичка души Великой русской реки - меня опьянил. Я еще раз вздохнула полной грудью, посмотрела на матушку Волгу, глянула на ее самарскую набережную и направилась ко входу постоялого двора.
 Дверь открыл молодой швейцар.
- Добрый вечер. Добро пожаловать в нашу гостиницу, - приятным голосом, но без обращения, вещал он.
- Драсьте, - бросила я в ответ.
 Затем подошла к стойке и запомнила карточку. “Лимаева”. Ну надо же! “Валентина”. А то! “Олеговна”. Хос-пади! Дежурный со скучающим видом наблюдал, как у меня меняется выражение лица, пока я писала три этих слова.
 За номер заплатила на три дня вперед.
- Ваш номер седьмой. Милости просим.
 Швейцар протянул мне ключи. Моя улыбка стала дежурной.
 
 3.
 В номере засиживаться не стала: приняла душ и вывела себя погулять. На улице, чтобы никто не узнал меня, напялила темные очки.
 А вот и мое прежнее место работы. С тех пор прошло два года, но все как будто осталось по-прежнему.
 Я села под навес летнего кафе, которое находилось невдалеке от интересующего меня здания, заказала чашечку кофе и во все глаза стала смотреть на место предстоящей работенки. Официант принес кофе. Сделала маленький глоток. Да, Илья, безусловно сварил бы лучше, это уж точно.
 В Самару первый раз приехала, как и сейчас, налегке. У меня во всем городе не было ни одной знакомой души; но зато имелись свои, родимые, честолюбивые намерения, хорошие жизнерадостные мысли и грандиозные планы. Вот с таким багажом я приехала покорять доселе незнакомый город. Мне просто хотелось пожить в каком-нибудь городке на Волге, вот и все. Тут выбор и пал на Самару. Если кто-то невзначай окажется в Самаре, настойчиво рекомендую: непременно загляните на ее набережную - не пожалеете. Я же ею была покорена. Она впечатляет.
 Вот и тогда, пять лет назад, в день моего первого приезда в этот город, меня неудержимо тянуло к Волге. Очутилась на набережной, завертелась и снесла солидную даму лет тридцати. Сея оказия и стала той счастливой случайностью, про которые пишут в книжках. Я стала извиняться, помогая собирать выпавшее содержимое бумажного пакета, просила прощения. Говорила что-то непонятное, ну вроде: «меня бы да тем же концом». Тут же подняла маленькую книжицу. «Леонид Филатов. «Стихи»». «О, это я еще не читала». И посмотрела на незнакомку. В ответ она искренне улыбнулась, как-то неповторимо и загадочно. «Фея», - подумала я. И не ошиблась. «Почитаешь, потом отдашь», - сказала фея. Мы встали с корточек, и она предложила где-нибудь присесть, «почистить перышки». Какая прелесть! Конечно же, согласилась. И не пожалела. Мы болтали, не умолкая, на протяжении всего вечера и всей ночи; сначала - в кафе на набережной, а потом - у нее дома. Я ей поведала о своей жизни, о своих думах и о своих планах, - обо всем. И удивилась, с какой легкостью я это сделала. Фее я не просто излила душу, а прямо-таки исповедалась: сказала о таких вещах, о которых не решилась бы поплакаться даже Рульке, моей любимой подруженьке. Фея больше слушала, нежели говорила, и только время от времени вставляла ничего незначащие фразы: «Слышь, Катя, воронье-то как раскаркалось?». А я вновь лепетала о своем, и больно-то не задумывалась над ее репликами. Фея никак - знает что говорит…
 На следующей день она меня отвезла и поселила в пустующей квартиренке своей. Ну а затем, дав денек отдохнуть и осмотреться, одним телефонным звонком устроила кассиром в ту самую контору, на которую я сейчас, попивая кофе, любуюсь. Уже позже, именно в этой конторке, как-то в обеденный перерыв ко мне на ум пришла гениальная идея, воплотив которую я получила свой, а теперь уже Рулькин бизнес. И я абсолютно уверена, что фея так же приложила к этому свою волшебную ручку. И кто же она после этого? Конечно же, фея.
 . . .
 Свинкевич Семен Карпыч - это мой бывший босс - очень начитанный, образованный и интеллигентнейший алкоголик. Мы с ним одногодки, в ту пору нам было по двадцать пять. Семен Карпыч не любил, когда к его имени добавляли еще и отчество. (До боли знакомая картина теперь). Так вот, он требовал от своих знакомых и подчиненных очень простую вещь: чтоб его звали просто Сема. Он был очень толстым, я бы даже сказала, очень жирным господином. Пудов десять живого веса, не меньше. Сема много ел, много пил и, пожалуй, много пил водку. «Водка - это именно тот напиток, который помогает мне трезво мыслить», - говаривал он на ежедневных банкетах.
 Дело Семе досталось по наследству от папы. Суть дела заключалась в следующем. Нефтедобывающие предприятия добывали нефть и газ; нефтеперерабатывающие - сие перерабатывали; нефтебазы - хранили; губернатор, доводящийся недальним родственником Семиному папе и, соответственно, самому Семе, дает «добро»; а племянник, т.е. Сема, импортирует все это народное достояние в нуждающиеся страны и получает за это хорошие зеленые доходы. Губернатор - в курсе, но не у дел, а папа - не у дел, но в курсе. Вот так вот варилась каша; и всем было хорошо. Вот так же, судя по новой витрине с прежним названием, она и по сей день варится. Замечательно!
 Как-то раз, на седьмой день Семиного дня рождения, я попала к нему на дачу в Сокольи горы. К Семе меня попросила съездить наш главбух. Стерва! Сама-то струхнула, лишний раз побоялась ему на глаза показываться. Говорит, слетай к Семе, пущай платежку подпишет. Согласилась, дура!
 На улице, у открытых ворот стоял Семин «Гален Ваген».
 «Жираф большой - ему видней…» -
хрипел из его машины Высоцкий. Я перекрестилась и вступила на частную собственность. Вокруг стояла мертвая тишина. Вошла в дом - тихо. Обшарила весь первый этаж - никого. Поднялась на второй. Просторный холл, окруженный диванами и креслами. В правом углу - барная стойка в виде полумесяца. Прямо - большущее окно, задернутое вишневыми шторами. С обеих сторон по две двери, - видимо, спальни. По середине залы - три огромных бильярдных стола. На том, что в центре, свернувшись клубочком, спала девушка. Ни дать, ни взять спящая красавица.
- Эй, красавица, - тронула я ее. - Красавица. Семен-то где?
 Она сладко помямкала губами, недовольно выдохнула «ну-у» и перевернулась на другой бок.
- Где Сема? - повторила я вопрос.
- Где, где? В бане! - ответила она грубо.
- Ты что, издеваешься?
- Да говорю же - в бане!
 Найти баню не составило большого труда. Я мимо нее проходила, когда шла к дому, но вот зайти не догадалась. Откуда ж я знала, что Сема в бане.
 Семен Карпыч сидел в просторном предбаннике. Он восседал во главе большого стола, спиной ко входу. Опорой ему служило два табурета. Вдоль правой стороны стола - под лавкой - лежал один из его гостей, заблаговременно подложив под голову хозяйский сланец; второй сланец был на Семене. Голова второго гостя виднелась на ногах первого. По всему предбаннику валялись пустые водочные бутыли. Рядом с Семеном стояла начатая бутылка «Абсолюта», а из закуся на столе было: трехлитровая банка соленых огурцов, горкой лежали буханки две нарезанного ржаного хлеба, и большая миска с черной икрой красовалась рядом с бутылкой водки.
 Я зашла с левого фланга. Семен держал хрустальный стакан, до краев наполненный прозрачной жидкостью, и что-то бубнил себе под нос.
- С днем рождения, Сема.
 В ответ он с заносом повернул голову в мою сторону.
- Елизавета, присядьте… - Он всегда всех путал. Я села на краешек лавки.
- Я - Катя, Сема.
- Пардон… Екатерина…
- Сема, Онуфриева прислала меня подписать платежку.
- Подождет… Я вот стихи сочиняю… Послушай: Зимний лес… Порой холодный… Порой теплый, как в избе… Рыщет волк… в бору… голодный… Скачет… скачет… Блин…(Он помолчал) Вот здесь у меня… Хотя, вот: Скачет белка по сосне! Ха-ха-ха! О как!.. Послушай, Катя, ик… пардон… да ведь ты моя муза! Целый час завис на этой «бе».
 Он долго радовался своей поэтической прыти, а потом воскликнул:
- За тебя, моя муза! - и осушил стакан.
 Да уж… Муза. Тоже мне сказал. Даже интересно стало. Допустим:
 Алкоголика посетила муза. Пили долго и вдохновенно. Муза - тост, алкоголик - за воротник. Муза - второй, алкоголик - раздавит муху. Муза - еще тост, алкоголик - принесет жертву Бахусу. Муза его не покидала, - напилась и уснула.
 Это ж надо! Одна, вон, уже спит на бильярдном столе.
- Слушай, Кать… ик… - сказал он. - Я тут в Ниццу собираюсь. Ты как?.. ик?.. миль пардон.
- Что, как? - уточнила я.
- Ну, поедешь?.. со мной?.. В Ницце-то была?
- Нет, - честно призналась я.
- Ну, вот!.. ик… побываешь.
- Семен Ка… - осеклась я и поспешила исправиться. - Сема, я не могу… У меня аллергия… гм… на море. Я бы с удовольствием.
- Аллергия?! На море?! - удивился он.
 Я сконфуженно кивнула.
- Ик… - сказал он. - Такого я еще не слышал.
 Помолчал и добавил:
- Сочувствую.
 Семен Карпыч насупил брови и долго что-то обдумывал; наконец-то, не открывая глаз, произнес:
- Что ж. Где тебе подписать?
- Вот здесь, - обрадовалась я.
 Сема поставил свою загогулину.
- Ладно, завтра допишу. Помоги мне дойти до хаты. Пойду спать.
 Положить мне руку на плечо он мне так и не сумел, ибо мешала его невероятная “талия”. Все ж таки кое-как добрели до его спальни. Сема спиной упал на громадную кровать, притом его живот лег рядом. Оба моментально заснули. А одинокий сланец так и остался висеть на большом пальце Семиной ноги.
 4.
 Мои воспоминания остудили кофе. Я заказала еще чашечку горячего, поглядела по сторонам. Рядом с кафе остановился “Мерседес”, так называемый “очкарик”. Из открытых окон автомобиля слышались гитарные испанские мотивы. “Мерседес” покинула пассажирка, направилась к кафе и скрылась за ширмой обслуги. Мне нравится гитарная музыка, и я машинально посмотрела туда, где она возникла и откуда донеслась до моего слуха. Вдруг, откуда ни возьмись, у машины вырос хорошо одетый мужчина, в хорошем, так сказать, подпитии и очень бодро и, что удивительно, довольно-таки хорошо начал с темпераментом танцевать фламенко. Танцевал он прямо у приоткрытой дверцы водителя и, как бы соблазняя его, смотрел прямо в глаза. Водитель “очкарика” улыбнулся. Я - тоже. Справа от меня послышалось ритмичное, в такт музыки похлопывание ладоней. Хлопал абсолютно седой мужчина. Я огляделась. Все улыбались, с симпатией наблюдая за происходящим. Водитель прибавил громкость. Танцор стирал подошву своих башмаков. Он так завел всех присутствующих, что его вместе с машиной тут же окружила толпа зрителей и стала ему аплодировать. Пассажирка, вернувшись, еле смогла протиснуться к машине. Дождавшись окончания музыкальной композиции, водитель выключил магнитолу. Танцор кланялся под аплодисменты благодарного народа. “Мерседес” уехал, увез с собой девушку, симпатягу водителя, хорошую музыку, но оставил всем остальным хорошее настроение, безусловно - и мне тоже. Ох, уж эта Самара. Удивительный город! Удивительный, черт возьми!
 Мимо прошли две школьницы с сотовыми телефонами, о чем-то оживленно беседуя. (Уж, не между собой ли?). Я проводила их взглядом, сделала добрый глоток кофе и вернулась к воспоминаниям. В мою бытность кассиром на фирму приходили большие деньги. Можно сказать, огромные деньги, но к моему огорчению увидеть их, и даже взглянуть краешком глаза, мне было не суждено. В моем сейфе бывала только та наличность, которая требовалась на зарплату и другие внутренние нужды фирмы. Я знала, что деньги хранятся в том же здании, но где именно - понять не могла. О черной кассе догадывалась еще и по тому, что постоянно натыкалась на инкассаторов, привозивших в контору по несколько мешков сразу.
 Сема появлялся на работе подчеркнуто редко. Обычно он появлялся на работе тогда, когда ему не с кем было выпить: тогда он искал среди подчиненных жертву, и тогда же, как я позже поняла, привозили деньги. Появился Семен Карпыч - жди инкассаторов с деньгами, или чей-то отгул с последующей госпитализацией (пить с Семой на равных, и тем более, перепить его, было нереально).
 В тот день Семы не было видно. Сослуживцы шныряли туда-сюда: невозможно было застать нужного человека у себя в кабинете. Бухгалтера были у экономистов: пили чай с пряниками; экономисты в отделе рекламы читали их «Спорт-экспресс» и обсуждали вчерашний матч «Крыльев» с «Локомотивом»; отдел рекламы, прочитав газету и обсудив вчерашнюю игру, сидели в отделе договоров и оживленно, с перебиванием друг друга, смаковали «КВН»; договорники сидели у бухгалтеров - скучали. Я на всех обиделась: в феиной квартире не было телевизора.
 Когда пришла главбух, я сидела у себя в «клетке», занимаясь своими коготками. «Слушай, Кать, моих блюдей днем с огнем не найдешь, как сквозь землю провалились. На тебе ключи от Семиного кабинета, возьми у него в нижнем ящике стола два чистых фирменных бланка, те, что с губернаторским добром постскриптум, ну ты видела их. Я еду в банк. Когда приеду, у тебя их заберу». Стерва! Неужели так трудно - открыть самой дверь и взять эти чертовые бланки? Но и отказать ей не смогла, зато в спину зло показала язык.
 В приемной, как я и ожидала, никого не было. Вертихвостка Оксанка опять куда-то свалила со своим синантропным мужчиной. Я открыла дверь и вошла в кабинет Семена Карпыча. На стене, над его креслом, висела большая фотография в дорогой рамке: Сема и Губернатор за дружеским рукопожатием. Я открыла нижний ящик стола, взяла два фирменных бланка. На каждом из них имелась надпись: «вопрос решен положительно». Ниже красовалась размашистая подпись губернатора.
 Я задвинула ящик, и уже было собралась уходить, как обратила внимание свое под стол и увидела, что под ним что-то блестит. Любопытство, видимо, родилось вперед меня. Я отодвинула кресло, украдкой заглянула под стол. Железный, метр на метр, лист выделялся на фоне паркета. Это оказалась стальная выдвижная крышка. Коврик, являвшийся, по всей видимости, прикрытием сего дефекта пола, лежал в стороне от люка. Наверное, хозяин забыл водворить его на место. Я надавила на люк, но он не шелохнулся. От себя - мертво. На себя - тоже без изменений. Толкнула вправо, и ролики мягко закрутились, укатив люк под паркет. Я безошибочно узнала, на что я гляжу. Сейф с электронным табло. Но долго раздумывать не было времени. Я провернула кругляш и потянула на себя дверку сейфа. Бог ты мой! Она поддалась. Не заглядывая внутрь, я ее тут же медленно прикрыла. Меня охватил страх, в животе заурчало и резко захотелось пописить. Электронное табло высвечивало зеленые цифры: 1,9,7,1,4,1. У сейфа шестизначный код. Все клетки заполнены. Я снова подняла крышку, прищурилась и заглянула внутрь. Пусто. Со лба упала капля пота. Я вытерла лицо рукавом шерстяной водолазки. Быстро, но осторожно закрыла крышку; затем я сбила код, покрутив круглую цифровую шкалу. После этого набрала те же цифры. Шесть щелчков - и дверца открыта. Это был код. Опять вытерев пот, я сделала все как прежде, положив только коврик, где, собственно, он и должен лежать. К себе ушла под впечатлением от увиденного. Позже я догадалась, что могли означать эти цифры. Оказалось все очень просто: это были порядковые номера букв в алфавите. Теперь не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы узнать слово, состоящее из этих букв. Это было имя. И имя это «СЁМА». Только не 1,9,7,1,4,1, а 19,7,14,1.
 Уже смеркалось, когда я пошла в сторону гостиницы. По дороге завернула на набережную и спустилась к воде, подальше от народа. Бодрящий речной ветерок нежно перебирал мои короткие волосы. На душе сделалось очень спокойно, и я почувствовала себе такой умиротворенной, какой была, пожалуй, только в детстве, у бабушки, в домике по улице Речной.
 Позади себя я услышала тихие шажочки и обернулась. Ко мне шла девочка лет шести. Она была одета в джинсовый комбинезончик с вышитыми тут и там красными и желтыми бабочками. Под комбинезоном была белая майка, на ногах - белые, слегка запыленные сандалии.
- Тетя, дайте мне, пожалуйста, десять рубликов, - сказал ребенок, подойдя ко мне вплотную. Она, не мигая, смотрела на меня большими, красивыми глазками, словно давая понять, за что именно я должна дать ей деньги.
- Милое дитя, это, конечно, не мое дело, но на что именно: на аттракционы или на мороженное?
- Куплю себе покушать.
 Ясно. Все опросы потом. Если ребенок хочет кушать - надо его накормить. И не стоит строить из себя заботливого следователя. Наестся - все сама расскажет.
- Меня зовут… Валя. - (Надо привыкать к новому имени). - А тебя как?
- Кристина, - ответил большеглазый ребенок.
- Красивое имя. Я тебя накормлю. Ну а потом я дам тебе десять рублей. Идем?
 Я протянула ей руку. Кристина, не долго думая, дала мне свою пухлую ручонку, радостно согласившись на мое предложение. Мы нашли свободный столик и присели. Подошел молодой узбек и на чистом русском поздоровался с нами.
- Что будем заказывать?
- Огласите, пожалуйста, юной барышне ваше меню; в полном составе, пожалуйста.
- У нас есть плов, манты, салаты, и, конечно же, шашлык.
 Впрочем, можно было и не спрашивать: за два года даже меню не изменилось.
- Кристина, что будешь кушать?
- Не знаю. - Она спрыгнула с пластмассового стула, подошла ко мне и, обняв мою шею ручками, у самого уха прошептала:
- Валя, я есть хочу.
 Выразив свою волю, она опять залезла на свой стул.
- Значит так, уважаемый, нашим заказом будет: один плов, один, нет, два шашлыка, два любых салата. Какой у вас есть сок?
- Апельсиновый, яблочный, томатный…
- Вот томатный, думаю, будет в самый раз.
- Два стакана? - спросил узбек.
- Два пустых стакана и один пакет томатного сока.
- Вас понял. Что еще?
- Кристина, ты чай будешь?
 Девочка кивнула в знак согласия.
- Один чай и одно кофе. По две ложечки сахара. Пока все.
 5.
 Мы молча жевали. Кристина то и дело поднимала на меня свои большущие глаза, словно кутенок, вкрадчиво посматривающий на хозяина, - с явным сомнением: а вдруг передумает и заберет миску с едой обратно. Было очевидно, что ребенок долго ничего не ел.
 Минут через пять от жалкого кутенка не осталось следа. Она по-домашнему развалилась в стуле; мертвая хватка ее левой руки отпустила тарелку с пловом и взяла в нее надкусанный кусочек хлеба; с этим раскрепощением у ее правой руки отпала необходимость выполнять две работы поочередно: орудовать ложкой и откусывать хлеб. Есть она продолжала с неизменным аппетитом, но не торопясь и с достоинством.
 Пресытившись, кроха отпила большую порцию томатного сока, икнула, причем сделала это так мило и непринужденно, что совсем не вызвала у меня раздражения, а напротив – вышло даже симпатично.
- Ну а теперь, милое дитя, поведай-ка свою историю.
 Кристина сообразила большие глаза, впрочем, без особых, понятное дело, усилий.
- Ну, а чё рассказывать, теть? Не знаю я.
 Я задумалась.
- Ты знаешь, Кристина, когда я была в твоем возрасте, у меня не было друзей, совершенно никого, но была у меня одна игрушка: плюшевый медвежонок, с пуговками вместо глаз. Именно он стал моим единственным и настоящим другом. Я его очень любила и доверяла ему все свои секреты… Так вот, давай я буду для тебя тем медвежонком. Поверь, я умею хранить секреты. Ты мне расскажешь все, что захочешь, а я буду молчать и слушать.
- А где теперь твой медвежонок? - подавшись в мою сторону, заговорчески прошептала Кристина.
 - Перед тобой.
- Да ты чё-о! - изумленно протянула она. - Ты же девочка!
 Да-а, только сегодня меня назвали девушкой и, не скрою, - мне было приятно, а теперь этот милый ангелочек легкостью своего слога превратил меня в девочку. Замечательно. Не иначе как деэволюция какая-то. Прямо, из гроба в утробу.
- Понимаешь, Кристин, когда я была девочкой, а медвежонок мне был дружком, - мы были всегда вместе, неразлучны. Но потом я подросла, пришла добрая фея и сказала: «Послушай... Валя, ты уже выросла, а твой дружонок - медвежонок нужен другим детям, поэтому я Мишутку заберу, но частичку его души оставлю тебе. Вместе вы будете одно целое». Потом фея что-то прошептала себе под нос, щелкнула пальцами и исчезла. Это все.
Девочка прикрыла до этого открытый рот, помолчала немного и спросила:
 - Какая она - фея?
 - Кристина, мы так с тобой не договаривались. Сперва ты расскажи.
 Вздохнув, девочка начала свое повествование. Я попивала свое кофе, внимала ей и лишь изредка задавала наводящие вопросы, нарушая, тем самым, свое обещание молчать.
- Папы у меня нет. Когда забрали маму, меня забрала к себе папина сестра. Это страшная тетя. Она всегда заикается, когда злится, и каждый день пьет водку. Я от нее сбежала. Потому что она меня всегда ругает ни за что и бьет… - После этих слов, ее бровки сомкнулись, а на переносице образовалась морщинка; ее всегда гладкий подбородочек сжался, содрогаясь от тика, и стал похож на персиковую косточку.
 Кристина замолчала, видимо угнетенная воспоминаниями. Я попыталась отвлечь ее и чем-нибудь заполнить неловкую паузу.
 - А куда маму забрали?
 - Валь, а я почем знаю? - недоумевающе воскликнула она на мой глупый вопрос.
 - Действительно. Хорошо, но, хоть, кто забрал-то? Или тоже не знаешь?
 - Конечно, знаю. Иноплтяне.
 - Ну, это все объясняет. Теперь мне все ясно. Ну-ну, продолжай.
 Даже я не смогла бы с такой убедительностью сказать своей маме, что я ее дочь. Скажи она с той же интонацией, что, мол, я правнучка Мерлин Монро, - это было бы правдой и все обязательно ей поверили б. Я уже мало что понимаю. Либо она мне подыгрывает, либо играет по моим же правилам. Ее большие моргающие глаза - лучшее тому доказательство.
 Кристина оживилась, почувствовав свое превосходство надо мной, и это побудило ее сменить тему, к моей, конечно же, досаде.
 - Валя, а ты знаешь, что я хочу стать фигуристкой, - и добавила: - Как мама.
 - Нет, девочка, не знала. А теперь знаю.
 - Когда мне было вот столько, - продолжала она, показав мне четыре пальчика, - меня мама отдала в спортивную гимнастику. А теперь меня Страшная не водит. Говорит: «Баловство…» А мама говорила, что я будущая альпийская чемпионка…
 Я с упоением слушала.
 - Знаешь, Валь, - вещала она, - я заняла первое место по гимнастике. Детей было много, но я выиграла… А меня обманули…
 Она поймала мой взгляд, ища в нем поддержки.
 - Как это?
 - Им дали по шоколадке, а мне какую-то телеграмму!
 Я улыбнулась, и Кристина, завидев мое веселье, обиженно сказала:
 - Вот и мама тоже смеялась.
 - Кристь, да тебе же грамоту дали.
 - Вот и мама тоже говорила. Потом говорит: « Давай я куплю тебе шоколадку». А зачем покупать, когда я ее выиграла?
 - Да, я как-то не подумала. Несправедливо.
 Возражать не было смысла. Я и не перечила.
 - Как же ты теперь живешь? - спросила я. - Трудно, небось?
 - Трудно… Мама вернется - лучше станет.
 У меня сжалось сердце.
 - Обязательно. Обязательно вернется, - поспешила я.
 Мы помолчали. Я отпила кофе, Кристина осушила стакан сока. Один вопрос не давал мне покоя, я боялась задать его этой крохе, дабы не задеть за живое; но все же жалость и мое, пропади оно пропадом, любопытство взяли верх.
 - На что же ты живешь?
 - Валь, я одалживаю и ворую, - ответила девочка, точно это было не откровение, а какой-то сущий пустяк. - Но придет время - я все отдам, - добавила она.
 Хотя, наверное, соврала. Я все же удивилась.
 - Воруешь? Я не ослышалась?
 Кристина кивнула.
 Боже мой, ну почему я так удивляюсь? И по какому праву эта негодующая интонация? «На себя посмотри и дай себе же по шее, Екатерина, прежде чем осуждать ребенка». Вот здесь я с тобой согласна, хотя к самокритике вроде бы не приучена, так как мне и твоей критики - как сытому котенку астраханский рыбозавод. Тут уж да, наши мысли гармоничны как никогда, - это надо признать. Еще раз - да. Только сегодня отвернула флакон духов. И что же? Хотя бы совесть попилила. Ан нет, я ее с собой не брала; знаете ли, без нужды; да и вообще: она у меня чиста как белый лист бумаги, ведь я ею не пользуюсь. Ну, вот скажите мне: какой от нее прок, если эта самая совесть всегда, как Финляндия, нейтральна? Ни-ка-ко-го - и жирная точка. «Ха, украла флакон духов. А еще предстоящее грандиозное дело на очень много-много долларов? Как ты на это посмотришь, Екатерина?!» И впрямь, как я на это посмотрю? Наверное, так: приходится смотреть на то, на что вовсе не хочется. Наверное, так.
 - Извините за беспокойство, но вас к телефону.
 Я повернулась на голос. Возле меня стояла кареглазая девушка лет пятнадцати - дитя Востока; очевидно, она была дочкой того джигита, кто обслуживал наш столик.
 - Вас просят к телефону, - обращаясь ко мне, повторила она.
 - Меня к телефону? Ты не ошиблась, милое создание?
 - Да, вас. Пройдите, пожалуйста, к бару. Телефон на стойке.
 От мысли, что кто-то хочет со мной разговаривать, мне сделалось не по себе и как-то холодно. Ни кто кроме меня не должен знать, что я приехала в этот город. Кому я нужна? Кто бы это мог быть? Безусловно, это ошибка. Безусловно так же, что и Кристина, и девушка, которая проводила меня до бара, и ее отец, подавший мне трубку, заметили в разные отрезки времени, как менялось выражение моего лица, которое, в итоге, стало растерянное и глупое.
- Алло?
 - Гм. Я сожалею, что оторвал вас от беседы с дочерью. Вы очаровательно смотритесь вместе. - Вполне приятный мужской голос, но это мне пока ничего не объясняло. Все же про себя я облегченно выдохнула: Кристина мне не дочь и поэтому он меня не знает, он незнакомец и поэтому мне нечего бояться.
 Я огляделась. Было уже темно, и я не увидела никого, кто бы разговаривал по телефону. Ко мне вернулось присутствие духа.
- Назовите себя или я положу трубку.
- Пожалуйста, богиня, не надо. Меня зовут Сирень, - поспешил голос.
- Вы издеваетесь?
- Я говорю правду. И я не намерен издеваться над вами. Это даже не прозвище - это мое настоящее имя.
- Хорошо, Сирень, что вы хотите?
- Люблю маленьких детей, у которых молодые мамы, - застенчиво засмеялся он, подразумевая, наверное, этим, что сострил. - Я, с вашего позволения, хотел бы к вам присоединиться и поближе познакомиться.
- Сирень, скажите, вы Бармалей? Или, быть может, педофил?
 Он засопел в трубку.
- Ваше оскорбление оставляю без комментариев… Вы мне нравитесь. Вы… Я не знаю, как вас по имени.
- Это ваши проблемы. А вообще-то мне пора к дочери. - (Как ласкает слух!) - Впрочем, рада была поболтать.
- Подождите!
- Ну что еще?
- Я, я как вас только увидел, вы - вы сразу запали мне в душу. (Как это высокопарно!) Дайте мне шанс, богиня. (Еще пошлее.)
- Ну, коли запала, как вы говорите, в душу, то ненароком - ты уж извини. Во-вторых, боги со смертными не играют в «любишь - не любишь». А на счет «шанса», так я не лотерея, чтоб его давать.
- Я вижу, у вас плохое настроение?
- Ужасное настроение, отвратительное.
- Мне можно вам завтра позвонить? Пожалуйста, оставьте мне свой телефон.
 «Какой он все-таки настойчивый".
- У меня нет телефона.
- Хорошо, запишите тогда мой… Я очень буду ждать вашего звонка, и у меня хотя бы останется шанс, надежда.
 Я поняла, что единственная возможность закончить разговор, - это сделать то, что он просит. Есть, правда, еще один вариант: прервать беседу в одностороннем порядке. Но в детстве мне говорили, что так поступать не красиво, не достойно и все такое прочее, - вот и комплекс сформировался. Так что не могу. Вот правильная я такая и ничего не могу с этим поделать. Поэтому я попросила у бармена листок и ручку.
- Диктуйте.
 Незнакомец назвал шестизначный номер. Потом много благодарил, много извинялся и еще больше надеялся. Другими словами, вел себя как всякий мужчина потерявший голову.
- Не за что, пожалуйста, и на здоровье, - сказала я и, признаюсь честно, с некоторым облегчением положила трубку.
 С намерением продолжить прерванный разговор со своей очаровательной спутницей, я вернулась к столику и поняла, что воспитательная беседа отменяется, и пора уже платить по счету. Все дело в том, что моя «дочурка» отбыла в неизвестном направлении и, судя по отсутствующим в моей сумочке двум купюрам достоинством по сто рублей, - отбыла безвозвратно. Хорошо хоть сумочку со всем ее содержимым забыла взять. Все вроде на месте: документы, косметика, даже доллары целы. Надо же, а я-то думала, что это платежеспособная валюта. Нет? Стало быть, рублик-то он понадежней будет. А то доллары! доллары! баксы-кляксы! - бумага и есть бумага. Но вот в чем весь фокус: рубли и то не все одолжила: только двести. Ни дать, ни взять. Восхищаюсь юным дарованием: думается мне, что это не спроста, что детка эта (с врожденным чувством ритма) экономическую погоду в России, можно сказать, интуитивно чует. Так сказать, гений детских субсидий. Иначе мне не объяснить и, тем более, не понять.
 Сигареты ей тоже не понадобились. Уважаю: за здоровьем следует бдить с самого раннего ранья. Иначе отдышка, кашель, язва желудка, рак легких и: «Вам из чего: из дуба или из березы? А может, подороже желаете? Из краснухи, например, или из чинары? Нет? А, понимаю, хватило бы и на чинару, если б не курево…». Но почему, хотелось бы знать, леденцы оставила? Зубы бережет? Или не заметила? Видать, торопилась.
«Странная девочка» - подумала я без всякой жалости и сильных чувств. Но что-то похожее на досаду все ж таки осталось в моем сердце от этой странной, но милой девочки.
 Расплатившись с официантом, я не спеша пошла к гостинице. Набережная. Люди то и дело шныряют взад-вперед, сбивают не по правилам движущихся пешеходов, встают, отряхиваются, и так как невозможно определить, кто нарушил правила, приносят друг другу взаимные извинения, а потом с той же опрометчивостью бегут сшибать других пешеходов. Публика на набережной разная, всевозрастная, в общем, и стар, и млад. Разодета так же - демократично. Modus начиная от эпохи Ренессанса до нашего времени. A la Боря Моисеев, a la Таркан и a la Борис Николаевич за игрой в теннис (или a la Adidas китайско-кустонайского пошива), - вот они - три мощнейших кита, три основные составляющие мужской моды этого времени.
 Мальчуганы-беспризорники проворно снуют между прохожими и столиками летних кафе, бессовестно выклянчивая монеты у законопослушных и бедных граждан. Девчушка лет пяти, с торчащими в горизонтальном положении косичками, подскакивает на плечах у бодро шагающего папаши, линяющего от авитаминоза, и с довольным видом уплетает сладкую вату вперемешку с папиными волосами. Упитанный мальчуган, стоя посреди тротуара и, тем самым, раздваивая поток отдыхающих, обжигается чебуреком, крепится, откусывает еще больший кусок и перекатывает его во рту - пока не остынет. Мальчика с чебуреком объезжает грузовой транспорт: юноша, стало быть, водитель, с детской коляской во главе, делает ловкий маневр по бровке с отрывом от асфальта передних колес; его столь же молодая спутница, прицепом за его руку, повторяет движение. Трудно догадаться, кого они катают в коляске; если полагаться на их возраст, то брата или сестру. Друг за дружкой, на роликовых коньках бесцеремонно трусит между прохожими супружеская пара пенсионного возраста, посасывая при этом крем-брюле на палочке. Вкусно!
- Фискульт привет! - успела я крикнуть проносящимся мимо передовикам с мороженым. Наверняка бы ответили, если бы не были столь увлечены своим лакомством.
 Так, не торопясь, периодически совершая отскоки то вправо, то влево (дабы избежать столкновения с очередными, опрометью несущимися мне на встречу пешеходами), я подошла к гостинице «Волга».
 Воздух был свеж и чуток прохладен. Озорливый ветерок заигрывал с моими волосами и, словно мальчишка в школе, растрепывал мою прическу, которой, в общем-то, уже не было. Я поежилась от внезапно охватившего меня озноба, втянула шею и обняла себя руками. Теплее от этого не стало и все же подниматься в номер мне не хотелось. Я осталась стоять возле освещенного входа в гостиницу: одинокая, озябшая, с грустью на сердце. Как сиротливая березка в широком поле стоит, колючие нападки ветров стойко сносит, гнется, стонет, плачет, ревет и воет, а все терпит. И я, как эта березка, замерзла, мертвецки устала под закат неимоверно длительного и трудного дня, а все стою и терплю. Терплю физические муки и душевные терзания; терплю подлость, предательство, унижение. И только думаю, думаю, думаю.
 Мысли путались и разбредались, так что я не могла их догнать и собрать воедино. Подумала, как бы лучше спланировать завтрашний день, но не нашла ничего лучшего, а сидеть с чашкой кофе напротив Семиной конторы и ждать… с моря погоды. На эту сумбурную мыслишку вихрем налетела другая, смела «с моря погоду» и на секунду притихла: не плохо бы раздобыть средство передвижения, то бишь машину. Мысль оказалась хорошая, но не полная: я не домыслила, где это средство взять. Мысль, как буллит, безвозвратно умчалась, и догнать ее стало не реально. Примерно с той же скоростью, что и уехавшая машина, пронеслись мимо бывшие сотрудники моей прежней работы во главе с Сёмой. Неожиданно появившиеся перед мысленным взором мама, папа и брат, навеяли на меня грустные, одновременно добрые и нежные, а в моем теперешнем понимании - тяжелые воспоминания, и чтобы не терзать свою уже порядком измученную душу, я их прогнала, т.е. не их, а её, т.е. мысль. Растворились они так же незаметно, как и пришли, - как испаряется утренний туман под теплом восходящего солнца. На их месте возник улыбающийся Илья, точно такой же, каким я запомнила его, провожающего меня в мою «новую жизнь». Мимо него пробежала правозащитница Рулька, то и дело оглядываясь, как бы боясь, что ее догонят. Поравнявшись со мной, Рулька с укором в сжатых губах и гневом в глазах погрозила мне кулаком, огляделась назад и еще быстрее побежала дальше. Теперь я увидела, кто ее преследует: это Гоги пытался догнать ее. Он бежал, а вернее с трудом передвигал ноги, тяжело дышал (надо думать: табак, марихуана…), слабыми, еле слышными выкриками призывал к разумению Рульку и махал ей вслед какими-то бумагами. Разумеется, все его старания оказались тщетны: как и в школе догнать он ее не мог.
 Я вздрогнула. А бумаги-то мои! Бред какой-то! Чего она их не берет? Рулька, ты что бегаешь?! Ты с ума сошла?! Нет, ну ты что бегаешь?!
 Ладно хоть не вслух крикнула, как в самолете. Вовремя опомнилась. Кому кричать-то? Мыслям? Попробуй, докричись до них!
 Уже правозащитницы нет, нет ее преследователя с красными глазами - убежали. Вот и Илья исчез, а то все стоял, улыбался. Только Кристина никуда от меня не бегала, никуда не растворялась и никакая другая мыслишка ее не сметала из моей головы. Я подумала об этой крохе - она и появилась. Стоит перед глазами, строит милые рожицы, улыбается, хлопает огромными ресницами. Может быть, я что-то сделала не так? Почему она не взяла все мои деньги? Они бы ей пригодились, а нужны они ей куда больше, чем мне. И куда же она могла пойти? Боже мой, сколько глупых вопросов! На которые по определению нельзя дать хотя бы один умный ответ.
 Вот с такой чепухой в голове, с таким мысленным багажом я и направилась в свое одинокое, но все же теплое пристанище. У улыбчивого администратора взяла ключи. Из задумчивой и хмурой сделалась веселой. Изобразила самую очаровательную улыбку (что-что, а улыбаться я умела превосходно), в упор, стараясь вложить в свой взгляд всю загадочность, на которую была способна, посмотрела на кучерявого блондина, что стоял за стойкой, и многозначительно ему подмигнула. Администратор сконфузился, его веснушчатое лицо зарумянилось, и он со звоном что-то уронил на пол. Затем с грохотом нагнулся, чтобы поднять то, что уронил, но передумал и с еще большим шумом встал. Однако к своей досаде уже не увидел то, что ожидал увидеть, то есть меня.
 Я в это время была уже на полпути к своему номеру, а еще через минуту - открывала дверь. Запиревшись изнутри, я как попало скидывала с себя одежду, с ясным намерением залезть под горячий душ.
 Денек выдался безумно трудный, я уже говорила об этом. Я устала и чувствовала себя физически опустошенной, а точнее, я вообще себя никак не ощущала. И только в душе, под струей горячей воды, осязание вернулось ко мне. Жидкие, непонятной температуры струйки то нежно ласкали, то приятно обжигали мою кожу. Мне стало так хорошо, что я с легкостью могла бы заснуть прямо в душе, но навящивая мысль о мягкой, пушистой постели, со свежим, хрустящим бельем, пахнущим весенними цветами и раскаленным утюгом, соблазняла меня еще больше, чем сон под струей горячей воды.
 Понежившись еще пару минут, я вышла из душа, пофыркивая, обтерлась большим махровым полотенцем и укуталась в белоснежный душевой халат. Гостиничные тапочки (впрочем, как и все остальное) - пушистые и розовые - стояли тут же на полочке, и я не замедлила их надеть. Посмотрела на себя в большое, во весь рост, зеркало: вот такой, домашней, я себе нравлюсь. А теперь шагом марш в постель… И баиньки (мама любила говорить). Ну, ладно, так и быть, иду. Мамы нет и спора нет. А сама с собой не покапризничаешь - не интересно.
 Я выключила свет; оставив только ночник, скинула халатик, прыгнула под одеяло и начала ерзать по постели, наверное, чтобы побыстрей согреть ложе и найти оптимальное для сна положение тела. Наконец мои попытки увенчались успехом: постель согрелась от моего трения, а я удобно устроилась. Включив для фона телевизор, я пощелкала каналы и остановилась на музыкальном. Группа «Mojio» с композицией «Lady» пускается во все тяжкие. Я сладко зеваю, закрываю веки с намерением заснуть. И уже сквозь сон слышу стук в дверь.
 Какого черта! Кого там нелегкая принесла?!
 В дверь вновь постучали.
- Что вам угодно? - не скрывая раздражения и не желая вылезать из-под одеяла, крикнула я.
 На мой вопрос ответили все тем же тихим троекратным стуком.
 Боже мой, что им, там, ответить трудно?
- Одну минуту. Сейчас подойду, - я нехотя, с чувством обиды на нарушителя моего спокойствия, переоделась из одеяла в халатик, прыгнула в тапочки и потопала к двери.
 Конечно же, я и не думала открывать, прежде не удостоверившись у незваного гостя, кто он и зачем пожаловал, и, прислонившись к дверному косяку, разумеется, спросила:
- Кто там? Так и будем играть в «кошки-мышки»?!
 Но за дверью в «кошки-мышки» играть не пожелали.
 6.
 В коридоре послышался властолюбивый баритон. Затем голос проник сквозь дверь гостиничного номера и я услышала буквально следующее:
- Гражданка Лимаева, откройте, пожалуйста, - (причем “пожалуйста” было выделено более чем иронично). И добавил: - Это милиция.
 С большим трудом понимая происходящее, я замерла. В деревянный дверной косяк впилась ногтями с такой силой, что чуть их не обломала; ногти помогли мне устоять на ногах и не осесть на пол.
 Через мгновение я собрала себя в руки, улыбнулась, но, поняв, что это лишние изыски, вытерла рукавом халата улыбку и распахнула дверь.
- Валентина Олеговна? - осведомился тот же голос, но уже в форме лейтенанта милиции. От “своего” отчества я поморщилась.
- Да, - соврала я.
- Лейтенант милиции Свинопасов, - представился он и, подчеркивая обращение, добавил: - Вот, привел Вашу дочь.
 Я открыла было рот, чтобы что-то сказать или возразить, но не найдя ничего умнее чем промолчать, передумала и опять прикрыла его.
 В это время из части коридора, что была мне не видна, послышался по-детски грозный окрик Кристины.
- Пусти!
- Ай! Ты что кусаешься! - визгом ответил голос, похожий на голос дежурного администратора. Вышло, что это он и есть.
 С криком «мамочка!» Кристина, громко топая, бежала ко мне. Я вышла на встречу, присела и протянула к ней руки. Она налетела на меня, обвила ручонками мою шею, прижала свою головку к моей щеке и, всхлипывая, роняя мне на шею и халат слезы, запричитала:
- Я потерялась, мамочка. Я потерялась, потерялась…
- Ты со мной, зайка, ты со мной. Ты нашлась, моя хорошая, - проговорила я и, не в силах сдержать слезы, заплакала тоже.
 Не помню, когда я последний раз так ревела. Кристина, завидев мои стенания и, наверное, искренне удивившись этому, на секунду перестала всхлипывать, однако вновь в унисон мне заревела благим матом.
 Лейтенант милиции Свинопасов стоял рядом, переминался с ноги на ногу, с сочувствующим выражением лица мял свою фуражку, но молчал.
 Белокудрий дежурный администратор стоял напротив меня и тоже молчал. Он то и дело пожимал плечами, дико конфузился, разводил руками и тут же опускал их, хлопая при этом ладонями по бедрам. Всем своим видом он как бы говорил: извините меня, даже и не знаю, почему все так получилось, даже не знаю, чем могу быть вам полезен. И еще что-то вроде: ежели что - почту за честь вам помочь.
 Кристине первой надоела наша обоюдная истерика. Она рукавом вытерла слезы, заглянула мне в лицо, сделала неумелую попытку рукой подтереть мои мокрые щеки и, все еще шмыгая носом, стала меня успокаивать.
- Мамочка! Ну, не надо, не плачь! - взывала она к моему разуму. - Я же нашлась.
- Да, дочка. Да-а-а… - соглашалась я, но опять голосила, притом не наигранно - натурально.
- Ну, мама, перестань! - нежно приказывала она, гладя мои волосы обеими ручками. - Сколько можно?!
- Все, Кристиночка, больше не буду… Обещаю.
 Я сквозь слезы взглянула на Кристину, улыбнулась и встала, не выпуская ее из рук.
- Что же вы стоите? Проходите, - приглашая в номер блюстителя порядка Свинопасова и краснощекого администратора, объявила я.
- Пожалуй, не стоит, - кашлянул Свинопасов.
- Что вы! Что вы! - горячо поддакнул ему администратор, так что замахал непослушными руками.
- Ну, как знаете… Но мне, право, не с руки благодарить вас здесь, в коридоре.
- Нет, нет, что вы, не стоит благодарить, Валентина Олеговна, - это мой… э… - Свинопасов замялся, посмотрел на рядом топчущегося администратора и горделиво резанул воздух: - Это наш долг.
 Под словом «наш» Свинопасов ни в коем случае не имел в виду ни дежурного администратора, ни каких-либо других его коллег; словом «наш» лейтенант милиции Свинопасов скорее обозначил весь штат Министерства внутренних дел, но очевидней всего - себя любимого в нескромно-уважительной форме.
- Как поведала нам ваша дочь, - продолжал он, - она убежала от отца и вскоре потерялась. Наши сотрудники обратили на нее внимание и привели ко мне…
- Я сама к ним подошла. Никто на меня внимания не обращал, - в самое ухо шепнула мне Кристина.
- … Из беседы с вашей дочерью, я понял, что она видела вас входящую в гостиницу «Волга», - не отвлекаясь на пошептывания Кристины, делал свой доклад Свинопасов. - Так же я узнал от нее, что зовут вас Валентина. Фамилию Кристина назвать затруднилась. Дальше я с помощью гражданина Никонорова (здесь докладчик рукой указал на суетливого, кивающего администратора) выяснил, что в гостинице «Волга» под именем Валентина зарегистрированы только вы. Дальнейшее, Валентина Олеговна, вы знаете.
- Да, да, конечно, спасибо вам огромное, - проговорила я лейтенанту. - И вам спасибо, господин Никоноров, и вам благодарна. - Потом как бы спохватилась: - Извините меня, бога ради, мне надо позвонить мужу, а то он, бедняжка, места себе не находит.
 Я опустила Кристину на пол, почувствовала себя виноватой, так же виновато посмотрела на гостей: мол, I’m sorry, я сейчас, я скоро. Мое намерение было светло и непринужденно, а именно: кому-нибудь позвонить.
- Всего вам доброго, Валентина Олеговна, - зачем-то сказал Свинопасов.
- Спокойной ночи, поспешил присоединиться к нему Никоноров.
Я обернулась. Что за хрень! Вишь, как раки пятятся, все бочком, бочком, все к выходу норовят. Нет, братцы, я вас еще не отпускала.
- Куда же вы уходите, господа? Постойте же, постойте! Ваша помощь еще может нам понадобиться.
 Лицо одного выразило недовольство, другого - растерянность, но, тем не менее, оба молча вернулись. Но хотела ли я этого? Конечно же, нет. Единственное, чего я хотела, очевидно само по себе: я хотела, чтоб оба как можно скорее удалились. Если я что-то и хотела всерьез, так это то, чтоб сопричастные к судьбе моей девочки присутствовали при исторической беседе счастливых родителей, нашедших свое чадо (конечно, все это следует поместить в скобки). Беседа действительно историческая. И я всерьез почувствовала себя родителем. По крайней мере, это моя правда. С возвращением Кристины пришло что-то непонятное, что-то новое, что-то сумбурное, и именно так я это «что-то» восприняла изначально, пришло, наверное, то самое, что принято именовать ныне счастьем. Именно оно заполнило меня всю без остатка, всю целиком, оглушило и овладело мною. Не думаю, чтоб я когда-то испытывала подобное чувство.
 Я порылась в сумочке, нашла смятый клочок бумаги с номером телефона Сирени и, непринужденно помахав им перед скучающими свидетелями, пояснила:
- Номер федеральный, так что сразу не запомнишь. Да и память, знаете, на цифры худая.
 Они понимающе кивнули.
 Я набрала номер. После второго гудка услышала до неприличия приятный голос. «Какой резвый», - промелькнуло в голове.
- Здравствуй, милый, - было мое гениальное начало.
- Милый? - растерялся Сирень. Но - молодец - тут же, взяв себя в руки, сказал: - Я так и знал, что вы позвоните.
- Милый, наша дочь у меня, она нашлась.
- Какая дочь? Ваша дочь… Она же с вами. Была с вами.
 Сирень, как мог, старался не говорить глупостей, но это ему удавалось с трудом, а точнее - совсем не удавалось.
- Да. Да, с тобой! Почему ты мне не позвонил и не сказал, что Кристина потерялась? Почему, Сирень?! - входя в роль, тихо, но зловеще изумилась я.
- Я вас не понимаю, богиня. О ком вы говорите? - недоумевал другой конец провода, действительно ничего не понимая.
- О тебе. Я говорю о тебе… мой милый. Хотя бы мог бы ты сказать, что сегодня ты приехал с дочерью моей.
 Да, это уже был откровенный перебор, как в «двадцать одно», но на то она и игра, чтоб в нее играть, и на то она и песня, чтоб ее петь, а из сказанного, как и из песни, слов не выкинешь.
 Сирень же, неведомо где находящийся (что по большому счету ничего не меняло), ощущал себя абсолютным идиотом, откровенным и натуральным по-достоевски, и, смирившись с таким открытием, он поостыл к поискам истины и сказал:
- Продолжайте, богиня.
- Ну, ладно, не сердись, милый. Откуда же ты, в самом деле, мог знать, что я приеду сегодня. Да и я тоже хороша: могла бы хоть позвонить, предупредить, мою вечную весну, что приезжаю. Извини, Сирень, я была к тебе несправедлива.
 Я хотела ограничиться сказанным, но подумала и добавила:
- А насчет того, что ты не позвонил мне, когда пропала Кристина, - я тебя не сужу. Ты не хотел меня расстраивать. Думал, небось, что найдется. Ведь, правда, милый?
- Да, богиня, - задумчиво сказала трубка и умолкла опять.
 Тем временем Кристина что-то хотела от меня. Дергая меня за халат одной рукой, она другую тянула к телефонной трубке. По ее бархатным губкам я прочла: «дай трубку». Ее большие, чистые глаза ясно говорили мне, что не может она меня подвести, что не посрамит и уже не украдет мою веру в нее.
- Дорогой мой, с тобой Кристина хочет поговорить. - И отдала ей трубку.
 Кристина, эдак необыкновенно гордо, с серьезным видом и надутыми щеками, обеими руками приняла от меня телефон.
- Сирень, я нашлась, - хвастливо выпалила она, три раза чмокнула трубку, которую опять вернула мне.
 Трубка тяжело дышала. С минуту я подумала, как бы красиво закончить разговор, но не придумала ничего более-менее лицеприятного. Все, что я делала последнее время, так это неудержимо и бессовестно врала и лицемерила. И то и другое мне порядком надоело, я решила сказать горькую правду.
- Сирень, ты меня слышишь?
- Безусловно, богиня.
- Сирень, мне очень нужна машина.
- Какая? - резонно спросил он.
- Легковая, - идентично ответила я.
 Сирень немного подумал и сказал:
- Я дам вам свою «БМВ».
- Отлично, Сирень! Великолепно! - не верила я такой удаче. - Я тебя обожаю… Когда я могу ее взять?
- Мне надо сменить масло, и еще кое-что, по мелочам… Позвоните мне завтра, во второй половине дня.
- Гениально! - вырвалось у меня. - Непременно позвоню. До завтра, Сирень… Целую, - и, подражая Кристине, я трижды поцеловала трубку; после чего положила ее и, обращаясь к работникам Гермеса и Фемиды, было сказала:
- А…
 Говорить же дальнейшее - как наитеплейшие благодарности, али извинения, или то же «б» - потеряло всякий смысл: говорить было не кому. Лейтенант милиции Свинопасов и дежурный администратор Никоноров пришли, как говорят, «не ждали», а ушли - и не сказали. Что ж, тем лучше для них. В противном случае ушли бы они от меня, будучи больны мигренью.