«Знаешь, каждую ночь я вижу во сне море…»
КИНО
… Волна облизнула белую губу берега. Неподалёку от меня на камнях сидел чернокожий старик и сматывал сети ленивыми движениями. Руки его были жилисты, как у всякого старого человека на кистях проступали, змеясь, вены. В зубах старик с жутковатым оскалом держал самодельную папиросу; она здорово дымила, словно травка, которую он туда закрутил, была такой же влажной, как воздух побережья.
Я жмурилась на солнце и пыталась закрыть ладонями лицо от его ослепительных лучей. Как будто не солнце светило, а энергосберегающая лампа у нас в редакции – ярко, почти раздражающе и агрессивно; свет бил с неба этот жизнерадостный, но несколько сонливый остров.
Дети ныряли за звёздами и ракушками. Выпрыгивая из голубой волны, ребятишки вытирали розовыми ладонями глаза, чтобы океанская соль не щипала, показывали друг другу улов, ненужное или неинтересное выбрасывали и снова приседали, укрываясь с головой в набегающей волне.
На песке сидела женщина с непередаваемо огромными, как у палеолитической Венеры, грудью и задом и плела корзины из пальмовых листьев, блестящих и острых, точно ножи.
Плечо у меня уже начинало ныть под тяжестью сумки со здоровенным фотоаппаратом. Я достала его и, медленно обозрев объективом побережье, сделала несколько снимков…
____________________
Лиля сидела за своим компьютером в редакции. Нужно было писать что-то, какую-то ерунду про очередной тур «Что? Где? Когда?». Но она вспоминала свой сегодняшний сон.
Это определённо была Ямайка… Жаль, из сна нельзя вынести хотя бы фотографии. Перед глазами у неё стояли окунающиеся в бирюзовую глубь дети, старик с ленивыми жестами и женщина, загибающая зелёные клинки пальмовых листьев в геометрические узоры корзин.
Вокруг стрекотали сотрудницы со старыми недобрыми глазами; редактор, верно, пил коньяк у себя. За окном моросила мерзенькая водяная пыль. Через час можно было уходить, но Лиля знала, что с такими темпами и такими мыслями текст она до конца рабочего дня не сдаст, поэтому придётся задержаться.
Она положила пальцы на клавиатуру, как учили на курсах, на «фыва-олдж» и задумалась. Раньше она считала это хорошим стартом для карьеры и радужных перспектив. Но карьера так и не стартанула, радужные перспективы померкли, а Лилю уже тошнило от этих интеллектуальных игрищ.
Они называли их «юношескими», но на игры приходили только бородатые дяди и обвислые тёти за тридцать. А Лиля должна была задорным тоном убеждать маргинальных подростков в том, что думать – это полезно и здорово.
Но сколько бы килобит она не забила буквами, сколько бы ими бумаги не было измарано, на интеллектуальных юношеских играх редко появлялся кто-то моложе двадцати пяти. Мелькали лица каких-то перекошенных нервических ботанов – но это была не их публика.
А редактор, благоухая перегаром от безысходности, внушал ей на планёрках, что надо «привлекать к этому делу школьников». Растление малолетних какое-то, хмыкала про себя Лиля и шла строчить. Какое дело школьникам, которые хотят класть на любое знание в принципе, до «Что? Где? Когда?», на которых надо шевелить извилинами, включать логику, перекапывать воспоминания?!
Но Лиля честно отрабатывала свою зарплатку в семь тысяч в месяц. Так её учили в университете – быть честным журналистом…
____________________
… Автобус стоял в пробке на побережье Адриатического моря, прямо под его днищем плескалась бирюзовая волна. Казалось, что автобус заехал в море специально, чтобы охладить колёса, упревшие на горячем асфальте.
В яркой глубине, сливающейся с горизонтом, стояли причудливые дырявые скалы. Я залюбовалась…
Вдруг автобус дёрнулся вперёд, и мне на макушку упала чья-то швабра.
- Мэ синхорите! Сорри!
- Ничего-ничего!.. То есть это… Донт уорри!
Здесь все были загорелыми, словно бы равномерно прожаренными на гриле, как сувлаки. Туристы приезжали сюда не ради романтически разваленной древности, а просто для того, чтобы постоять в этом божественно ярком и солёном море, покачиваясь на волнах, как буи и вдохнуть кисловатый воздух с привкусом «Рецины».
На пляж приехали к полудню. Думаю, на фига попёрлась автобусом в духоте, с падающими на голову швабрами, потными пенсионерами и туристами? Можно было бы пешком…
На пляже люди отдыхали почему-то стоя, играла в кафе какая-то популярная песенка на греческом про несчастную любовь. Люди, погружённые по пояс в воду, разговаривали на своём певучем языке.
Из волн, как древний бог, выгреб молодой человек с чёрными кудрями, рельефными мускулами и тоже, как и все здесь, равномерно прожаренный солнцем. Вытерся белым полотенцем и встал лицом к морю.
Я достала фотоаппарат…
____________________
В столе у Лили лежал рассказ, который она не могла дописать уже три года, и стихотворение, которое она не могла закончить уже два года. Журналистика как секс – отбивала всякое желание творить…
Вообще-то, она мечтала писать путевые заметки, много путешествовать по разным морям-океанам, и редко, очень редко появляться в мокром дымном Питере. Город ей опостылел. Вся его красота, о которой постоянно все болтали: на телевидении, на радио, в универе, на работе – её не вдохновляла. Она никак не могла взять в толк, чего красивого в полуразрушенных, пыльных, старых, грязных домах.
Она каждую осень сопливела и не могла от этого избавиться до лета, а летом у неё начиналась аллергия, от которой она не могла укрыться за таблетки. Этот город её угнетал, она хотела куда-нибудь за границу. Хотя бы потому, что там хорошо, где нас нет.
Вечером Лиля боялась идти домой, утром боялась идти на работу: алкоголики, которые круглые сутки торчали у парадной, провожали её мутными глазами. Они точно наводили на неё порчу.
Они не могла полюбить этот город, потому что в нём всё было плохо. А хорошо было там, где не было её.
____________________
… Воздух был студёным и колким, где-то далеко блестели редкие жёлтенькие огоньки Рейкьявика. От молочной воды бассейнов Голубой Лагуны шёл пар, который было видно издалека. Туда я идти не хотела, всё-таки место довольно попсовое. А вот стоять тут, в тусклом свете дорожных фонарей и смотреть то на призраки пара над исландским курортом, то на блеск далёкого Рейкьявика мне нравилось гораздо больше. Внизу шипел холодный Атлантический океан. Тяжёлое оранжевое солнце западало, истекая красными лучами на низкие перьевые облака, за горизонт.
Я, конечно, защёлкала затвором.
В Рейкьявике тянулась хорошая сытая жизнь, где-то в глубине острова на одиноких хуторках пастухи загоняли шумных овец или мохнатых низкорослых лошадок в сарайчики, кормили их ароматным сеном.
Мимо проезжали дорогие пузатые машины – в час по чайной ложке. Как будто люди здесь не бывают, только проложена зачем-то хорошая дорога и проведено освещение. Как будто это всё не для жителей или редких туристов, а для переезжающих на зимние квартиры перед Новым Годом жителей скал – эльфов.
Я хотела поймать эльфа в объектив. Может, сокрытый народец появляется на закате? Или перед рассветом? Я залезла в машину, включила обогреватель и стала ждать, вглядываясь в быстро темнеющий воздух…
____________________
Утром Лиля пила сладкий кофе и смотрела по телику ни к чему не обязывающие утренние «будилки». Выпуски неизменно вела крашеная блондинка с лицом резиновой женщины. На работу Лиля отправлялась с чувством лёгкой тошноты.
Когда Лиля приходила в редакцию, проплыв так, чтобы остаться незамеченной, по длинным и запутанным коридорам, её посещал уже приступ смеха. Ей всё время хотелось похохотать от души, когда он видела, кто делает первую городскую молодёжную газету. Бабули. В дурацких свитерках психоделических цветов размера этак пятьдесят пятого, советской закалки бабули, которые работали в этом издании чуть ли не с поры его основания.
Что они могли помнить о молодёжи? Что они могли знать о современной молодёжи! Они делали свою газету так, как делали её двадцать, тридцать лет назад.
Лиля искренне удивлялась, когда видела, что тираж раскупают, что в редакцию приходят письма. Только писали им какие-то всё жертвы субкультур. Постоянными читателями были неудачники, которые не могли создать себя сами и изображали педерастичных героев японских мультиков.
Лиле они были противны.
Она целый день, сочиняя свой обычный бред или просиживая зад на очередной интеллектуальной игре, мечтала о том, как вернётся домой, примет горячий, почти обжигающий душ и ляжет спать.
Потому что там, в отличие от этой, хоть и реальной, но тусклой жизни, её ждало море…
Июль – Октябрь 2007 года. Мария Михайлова.