Ей, наверное, уже и не вспомнить, где и когда она родилась. Хотя с того момента прошло не так уж и много лет… Однообразная, тяжелая жизнь убила ее память, как убивает она память раба, рожденного в неволе, не отличающего новый день от предыдущего.
Грязная, пожелтевшая наклейка на внутренней поверхности ее нижней деки гласила, что она родилась лет семь назад на мебельной фабрике г.N, а нелепый внешний вид гитары о том, что сделана она, скорее всего, из отходов, полученных после производства мебели на этом предприятии.
Впрочем, если бы она знала разницу между музыкальными инструментами и мебелью, то отнесла бы себя скорее к мебели, нежели к первым. Ей в самом деле тяжело было представить, что музыкой можно трогать человеческие души, вызывать слезы или смех… Если честно, то она даже слабо себе представляла, что такое музыка.
Она не могла точно сказать есть ли у нее хозяин или нет. Мальчик, который ее купил шесть лет назад, пришел в магазин со своим отцом. Тот хмуро спросил продавца, что у них есть попроще для начинающего? Продавец лениво поднял глаза на покупателей (тогда еще было то славное время всеобщего равенства, когда продавцам было глубоко наплевать на клиентов) и небрежно кивнул на пол, где штабелями лежали «мебельные» фанерные гитары, словно трупы евреев из документальных съемок о фашистских концлагерях.
После традиционных глупых вопросов: «А какая из них лучше звучит?» - и – «Почему у них струны пластмассовые?», она была наугад вытащена из деревянной кладки, оплачена и отправлена в свое первое и последнее путешествие.
Ей не повезло с хозяином (как будто могло случиться иначе). «Начинающий» паренек, походив неделю на курсы, понял, что музыка – это «не его…», и забросил инструмент за шкаф на долгих три года. Укрытая толстой периной пыли, она впала в тяжелый полудремотный анабиоз. И лишь когда при уборке случайно толкали шкаф, она в дремоте издавала из-за него глухой стон.
Опираясь на стенку шкафа, она (и так не блиставшая прямотой грифа) уныло продолжала бы горбится, пока не превратилась в комок фанеры, если бы однажды ее не вытащили за шею на свет божий и не передали из одних сальных рук в другие.
***
Еще не до конца проснувшись, она услышала сквозь подушку пыли слова, произнесенные заплетающимся языком: «Не боись! Завтра утром мы ее тебе занесем». После чего перекочевала в подъезд и вознеслась на два этажа выше.
Окончательно она проснулась, когда грязные пальцы втоптали струны в минорный аккорд, и большой палец правой руки изо всей силы врезал ей поддых… От боли она закричала сиплым голосом, затухая в задавленном стоне. Ее крик – атональный и низкий вызвал смех окружающих людей:
- ****ец, дрова! Ты где такую поебень нашел?
- Не ****и! Ее в последний раз, наверное, лет сто назад настраивали.
Заскрипели, успевшие слегка заржаветь, колки. Провисшие струны, влезая все новыми петлями, вытягивались вдоль грифа…
Жажда жизни прошла также быстро, как и появилась. Кривой гриф убивал надежду настроить ее по ладам, старые струны спускали тон за полминуты…
И уже мало значения имел тот факт, что у нового хозяина (естественно обратно ее никто не занес) были проблемы со слухом.
Отчаявшись сыграть что-нибудь путное, ее поставили в угол и часа на два забыли про ее существование. Измученная неудачной настройкой, она уже собиралась опять провалиться в небытие, как снова очутилась в тех же руках, слепо щупавших ее фанерное тело.
Как оказалось, сильно пьяные люди были менее требовательны к качеству музыки. Неровным, хлопающим боем из нее стали извлекать звуки, больше напоминающие вопли безумной женщины, бьющейся в истерике. Ее стоны перекрывал недружный, но громкий хор, сообщавший людям близлежащих квартир о том, что королева снежная была бы нежной, если бы чем-то не были заняты ее губы. После десятка таких песен (игравшихся почему-то в одной тональности), изнасилованная, она лежала на заплеванном полу, изредка получая грязным ботинком по обечайке.
***
С тех пор прошло еще три года…
Как известно, вещи всегда приобретают характер своих хозяев. То же случилось и с нашей героиней. Грязная, ободранная, исписанная ругательствами шариковой ручкой и обклеенная стикерами, она стала походить на старую потаскуху. И часто в этом доме можно было услышать ее пьяный хриплый голос.
Теперь она ночевала там, где ее забывали. В основном это случалось в подъезде, где частенько бухали ее новые хозяева. Порой она просыпалась прямо по соседству с лужей мочи, в которой плавали разбухшие окурки. Остальные жители дома не пытались ни забрать ее, ни выбросить. Может им было наплевать на шум, может боялись подонков-хозяев.
Как бы то ни было, она ни на кого не обижалась, так как серьезно думала, что именно для такой жизни и создана. И она не знала ничего о музыке, пока…
Пока однажды ее в очередной раз не забыли на лестничной клетке, снова изнасилованной песнями про Владимирский централ, Таганку, Кресты и прочие не столь отдаленные места.
Эта ночь была осенняя, но теплая и звездная, но гитара про это ничего не знала. Гопота, почему-то даже теплыми вечерами предпочитала пить в подъезде. Может из за широких подъездных подоконников, может из за боязни лишний раз вызвать раздражение ментов, а может им просто нравилась негласная власть над трусливыми жителями дома, которые считали, что жаловаться на соседа по лестничной площадке с плохим характером и кучкой хороших друзей, несколько неблагоразумно.
Поэтому Она лежала в подъезде, ничего не зная про теплую, лунную и ароматную осеннюю ночь.
По странному стечению обстоятельств, в этот самый подъезд зашел человек средних лет, который прекрасно знал, какая чудесная нынче ночь и который был ужасно ей недоволен. Он страстно хотел, чтобы ночь была промозглой, дождливой и ветреной. Во-первых, потому что он был одет в элегантное черное пальто с широкополой шляпой, одежду, которая как никакая другая подходила для такой погоды, во-вторых, он был очень пьян, а в-третьих, потому что ему было ужасно больно и грустно по причине… Впрочем кто мы ему такие, чтобы знать эту причину. Главное, что он очень хотел, чтобы погода соответствовала его настроению и состоянию. А поскольку она не соответствовала, он решил хотя бы найти «соответствующее» место.
Поднявшись на два этажа выше, он увидел перед собой клоаку, которая уже для трех поколений шпаны служила местом «культурного» отдыха. К его удивлению, среди пустых пузырей и баллонов, окурков и остатков засохшей блевотины стояла гитара. Несмотря на ужасный внешний вид, он узнал её. Точно такую же когда-то давным-давно подарили ему на день рождения. Именно такая гитара, когда-то перевернула всю его жизнь! Сейчас, когда его руки привыкли к старенькому американцу – Гибсону, этот инструмент вызвал у него лишь сочувственно-истеричную усмешку. К своему стыду, он даже не помнил, куда делась та его гитара.
***
Проснувшись от тихого шороха, гитара разглядела в темноте, рядом с собой странного человека, который сидел прямо на полу, опершись на стену подъезда, и пил светло-бурую жидкость из какой-то дурацкой квадратной бутылки.
Она, немного удивившись, все же решила не обращать на этого типа особого внимания. От человека шел запах, хоть и незнакомого, но все-таки алкоголя. Человек сидел в подъезде и пил – ничего экстраординарного. Правда, он был один, что на её памяти случалось крайне редко. Почти все люди, которых она знала, ходили большим стадом. «Одно хорошо» - думала она – «если этот человек один, он не станет меня трогать, люди берут меня только когда их много, когда есть, кому играть».
Она уже собиралась спать дальше, как вдруг почувствовала крепкую ладонь на своем грифе.
***
Он играл… Не бил, не хлопал, не рвал… Играл. Это было странно, она и не подозревала, что можно играть на одной струне, и это будет музыка. Что можно тянуть струны вверх или вниз, и это тоже музыка! Черт возьми, она вообще первый раз в жизни узнала, что на свете есть музыка!
Узнала, что при нормальной настройке она может петь почти без фальши. Что она может петь ноты, а не только аккорды. Что она может петь бенды, тремоло, глиссандо (хотя понятия не имела, что это так называется).
Кроме того – она узнала, что люди иногда тоже умеют петь.
***
И он пел… Он пел блюз, который сочинял тут же на ходу. Пел о том, как ему плохо, как он хочет, чтоб ему было еще хуже. Что эта раздолбанная гитара – самый лучший инструмент для блюза, который он сейчас поёт. И что скоро он станет такой же развалиной, как и этот кусок фанеры. И что вообще это последний блюз, который он поёт, потому что это лучший блюз, который он когда-либо написал и играть его можно только на этой гитаре, а он никогда не выйдет на сцену с такой гитарой, потому что ему стыдно, потому что он стал сраным зажравшимся буржуем, и что вообще……….
А гитара даже не пыталась понять о чем он поёт. Ей было в кайф. Она сама пела как никогда раньше. Голосом чем-то похожим на голос Джанис Джоплин. Кричала высокими септами на весь подъезд, как будто в последний раз… Словно чувствовала…
***
Проснувшись после бурной ночи, она обнаружила, что опять осталась одна. Старый блюзмен проспался, огляделся, увидел лежащую рядом с собой гитару, цинично усмехнулся и ушел жить своей прежней жизнью.
Она начала ждать. Она знала, что он должен вернуться. Может быть даже забрать с собой. Она ждала…
А вечером пришли те, кого она всего за одну ночь разучилась ждать. Она забыла, что существуют эти люди, годами её насиловавшие. Их приход её ужасно потряс.
И фраер сдал назад, и ему не по масти… попутала рамсы.
Всего одна песня. Возможно, это был обморок. Она не заметила своего вчерашнего знакомого, зашедшего в подъезд, послушавшего один куплет, презрительно поджавшего губы и навсегда ушедшего.
Сколько раз она падала на бетонный пол, без последствий для себя? Сколько её били об стены подъезда, оставляя только небольшие сколы? Почему элегантно выскользнув из жирных трясущихся рук, она, упав, разлетелась в этот раз на куски?..
***
- Твою мать!!! Сука фанерная! Бля буду, пацаны, я нормально её держал. Она сама ёбнулась.