Финальная часть заседания была ознаменована выразительным скандалом.
Уже отзвучало соловьиной трелью заключительное слово Ивана Петровича, уже потянулась его рука к бронзовому языку рынды, чтобы дать прощальный гонг, но внезапное озарение в председательской голове остановило руку на полпути до цели.
- Минуточку внимания, друзья, - попросил Луганский, спохватившись. – Ещё один маленький пустячок…
Неудачники ворчливо зашумели и нехотя заняли покинутые было места за большим круглым столом.
- Вечно он со своими «пустячками», - едва слышно проворчал Петенька Неглинский.
- А вы Пётр, - добродушно произнёс Иван Петрович, от острого слуха которого не укрылось неприязненное замечание поэта, - даже ведь и не подозреваете, что этот самый «пустячок» касается в первую очередь вас…
- Чего это вдруг? – насторожился юноша. – Не нужны мне ваши пустячки. Уж как-нибудь обойдусь…
- Это любопытно, - вполголоса произнесла Жанна и повелительным жестом заставила поэта сесть.
- Друзья мои! – лучезарно улыбаясь, произнёс председатель не то чтобы торжественно, но как будто заранее надеясь на тёплую реакцию окружающих. – Ни для кого из вас, надеюсь, не секрет, что наш уважаемый коллега, наш юный друг давно и небезуспешно занимается творчеством…
- Стишки кропает. Знаем, знаем, - небрежно бросил Зыков.
- Да, - увесисто подтвердил Луганский, - Пётр пробует развить свой несомненный талант на стихотворной ниве. И в этой связи я рад, что мне представился случай завершить наш довольно напряжённый вечер на лирической ноте…
В руках Ивана Петровича каким-то чудесным образом оказались две мятые салфетки, завидев которые Неглинский чуть было не лишился чувств.
- К сожалению, талантливые люди бывают чрезвычайно рассеяны и иногда имеют неосторожность терять черновики своих бессмертных творений. Но, по счастью, мне удалось сохранить для потомков одну из таких потенциально невосполнимых утрат. Хочу прочесть вам вслух. Пётр, вы позволите?
- Нет!!! – возопил Неглинский и пантерой бросился через стол, стремясь вырвать из рук председателя грозящие невиданной катастрофой бумажки.
Однако стол был слишком велик, чтобы перескочить его без разбега и кропотливой легкоатлетической подготовки. Несчастный поэт распластался на середине полированной столешницы и, давясь слезами, попытался полным голосом прокричать о своём категорическом возражении, но вместо крика смог выдавить из себя лишь апоплексический хрип.
- Полноте, дружище, - мягко произнёс Иван Петрович. – Скромность, несомненно, достойное качество, но в данном случае ваше усердие чрезмерно и не имеет оправданий. Не прячьте от соратников свой талант. Будьте великодушны.
- Давайте читайте скорее, чего уж там, да и разойдёмся, - безучастно буркнул Громовержцев, – пока этот Байрон новоявленный от скромности стол не поломал.
Остальные наблюдатели этой странной сцены придерживались аналогичного мнения. Иван Петрович кивнул в знак согласия и приготовился зачитать первый «шедевр», но, как выяснилось, Неглинского рано ещё было списывать со счетов.
Вывернувшись змеёй на скользком столе, юноша со стоном отчаяния метнулся на председателя и изловчился таки вырвать салфетку из крепких его рук. Чтобы не испытывать судьбу Петруша тотчас же пихнул отбитый трофей в рот и проглотил, не разжёвывая. Иван Петрович ошарашено отстранился назад, уронив стул. В руках у него оставалась ещё одна бумажка – со вторым, наиболее объёмным из вчерашних творений поэта.
- Отдайте! – страдальчески прошипел Неглинский и протянул к председателю дрожащую руку.
На третий прыжок у него уже не осталось физических сил.
Неизвестно, как поступил бы в этой пикантной ситуации Луганский, но тут в борьбу неожиданно ввязалась Жанна. Её заинтриговало несвойственное, граничащее с героизмом, поведение поэта. Отчаянные действия воздыхателя, чья пылкость за всё время их знакомства не выходила за рамки красивых пафосных изречений, разожгла любопытство девушки настолько, что она попросту не могла допустить поедания оставшегося документа.
Жанна быстро встала между поэтом и председателем и властным, не допускающим возражения жестом, выхватила из председательских рук таинственную улику.
- Боже! Какие страсти! – в ужасе прошептала Рита Бланк. – Что же там такого в этой бумажке-то?
- Не иначе, рецепт изготовления термоядерной бомбы, - шутливо предположил Чириков.
- Я что-то в этом ничего не понимаю, - тревожно прошептал сестре Веснушкин. – Это какой-нибудь клубный ритуал?
Однако Вера Юрьевна также была далека от понимания происходящего.
- Если и ритуал, то очень новый и какой-то… неблагородный, - ответила она нерешительно.
Жанна быстро, но внимательно читала четверостишия, начертанные знакомым корявым почерком, и мрачнела буквально на глазах напуганной публики. Пётр, успевший осознать всю глубину постигшего его несчастья, съёжился на столе и молча ждал приговора. Иван Петрович поднял стул и остался стоять подле него, виновато потупив взор. Ему было жаль Петра и даже немного совестно.
В голове Жанны бушевали нешуточные стихии. Она дважды перечитала текст и за то же время успела пережить добрый десяток чувств и ощущений, большей частью неприятных. Тут были обида и уязвлённое самолюбие, ненависть и презрение, неукротимая жажда мести и желание незамедлительно порвать с «подлецом и негодяем», был даже короткий укор совести, но совершенно мимолётный, который сменился липким ощущением гадливости и даже брезгливости, но прошло и это. Осталась пустота.
Усвоив содержательную часть пергамента, Жанна повернулась к поэту и поглядела на него лишённым эмоций взглядом. Пётр закрыл лицо руками. В каминном зале повисла недобрая тишина.
- Скушай и это, Петенька, - произнесла Жанна вкрадчиво и поднесла салфетку к губам Неглинского. – Ты ведь, кажется, именно этого хотел?
Стихотворец пискнул раздавленной мышью и трусливо зажмурился.
- Ну! – грозно потребовала Жанна.
Борьба с гордыней продолжалась недолго. В конце концов, поэт покорился и, сгорая от стыда, подчинился унизительному требованию своей возлюбленной. Жанна удовлетворённо кивнула и обратилась к шокированным анонимным неудачникам:
- Ну, чего уставились? Не видите, человек проголодался. Всё. Давайте расходиться.
Петруш, пойдём на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь более калорийное. Картошку жареную будешь? С маринованными грибами?
Удивление Неглинского длилось не дольше одной секунды. Он привык к быстрым и необъяснимым переменам в настроении подруги, и теперь, вместо того, чтобы удивиться, лишь обрадовался, что так легко отделался. Вдохновлённый гуманностью состоявшегося наказания, поэт радостно кивнул, шустро сполз со стола и, сильно сутулясь, бесшумной тенью проследовал вслед за Жанной.
Вечер в каминном зале был завершён. Потрясённая публика разбрелась – кто куда.
Веснушкин, чувствуя, что после всего увиденного и услышанного прийти в себя сможет не скоро, решил заняться привычным делом и, не посоветовавшись с сестрой, уединился в клубной библиотеке, где собирался скоротать время в неизбежном приступе рефлексии.
Поводов для самокопания у Михаила Юрьевича за нынешний вечер набралось немало. Что-то круто перевернулось за минувшие два часа если не в самом мировоззрении библиотекаря, то, по крайней мере, в его ощущениях относительно тех вещей, которые непосредственно касались клубной жизни. Многие основы, казавшиеся до сих пор незыблемыми, заметно пошатнулись и дали опасный крен. На душе Веснушкина стало не то чтобы тревожно, но как-то неспокойно. Причин своего беспокойства Михаил Юрьевич явственно ещё не сознавал, но чувствовал, что они есть, и лежат эти причины где-то на поверхности. С ними надо было разобраться, для чего требовалось некоторое время и спокойная обстановка привычной необременительной работы с библиотечными карточками.
Совершенно неосознанно, повинуясь лишь инстинкту самосохранения, Веснушкин запер дверь библиотеки на ключ, и лишь после этого установил стремянку. Но времени для углублённого самоанализа ему не дали. Едва библиотекарь поставил ногу на первую ступеньку, в дверь постучались. Веснушкин задержал дыхание и застыл в неудобной позе, чтобы нечаянным шумом не выдать своего присутствия. Ему очень не хотелось открывать кому-либо дверь и отвечать на всякие глупые вопросы.
Между тем, стук в дверь повторился и на этот раз был сопровождён приятным женским голосом:
- Михаил Юрьевич, я знаю, что вы тут. Не прячьтесь, пожалуйста…
Голос без сомнения принадлежал роковой женщине, и Веснушкин не нашёл в себе сил продолжать играть в прятки. Вся его решимость растаяла без следа. Хотя ему и неприятно было прерывать любимое занятие, дверь он открыл всё-таки не без удовольствия.
- Виолетта Дмитриевна, - промямлил библиотекарь застенчиво, - вот уж никак не ожидал вас здесь встретить…
Роковая женщина задорно расхохоталась.
- Михаил, вы просто душка! И в самом деле, какая неожиданная встреча, ха-ха-ха!
- Простите, я, кажется, сказал что-то нелепое…
- Не смущайтесь, бросьте. И простите уж и вы меня. На самом деле я не такая ядовитая, какой кажусь.
- Что вы! Вовсе не кажетесь! – энергично возразил Веснушкин. – Ах, как жаль, что не могу предложить вам сесть. Здесь нет совершенно ни одного стула… А хотите, я принесу из комнаты отдыха?
- Боже, какой же вы смешной, - произнесла Виолетта Дмитриевна с материнской сердечностью. – Не надо никаких стульев… Оставьте эту затею. Я имею в виду вашу картотеку. Успеете ещё. Давайте лучше прогуляемся по городу. Сегодня такой чудесный вечер.
- Да, в самом деле! – обрадовался Михаил Юрьевич. – Такой замечательный вечер! Нужно непременно пройтись по набережной Мойки. Я знаю такие замечательные места! Мне Лев Геннадьевич показывал…
- Ну, вот и договорились. Заканчивайте тут, а я пошла одеваться. Буду ждать вас на выходе. Да, и, пожалуйста, поосторожней со стремянкой. Второго падения, боюсь, вы уже не перенесёте.
По набережной Мойки они не пошли. Виолетта Дмитриевна предпочла прогулку вдоль Крюкова канала – с видом на Новую Голландию. Веснушкин не стал настаивать: ему было всё равно.
Шли молча. Виолетта любовалась видами, а Веснушкин мучил голову нагромождением мыслей и анализом связанных с этими мыслями ощущений. Впрочем, видами он тоже любовался, но как-то вяло. То обстоятельство, что он шёл под руку с роковой женщиной, о возможности существования которой совсем недавно не мог даже подозревать, а уж помыслить о такой вот будничной и в тоже самое время романтической прогулке - и подавно, безусловно, эйфорически тонизировало чувствительную душу библиотечного служащего. Однако Виолетта Дмитриевна не занимала все его мысли полностью. Даже напротив, занимала довольно малую их часть. Основное же беспокойство в душе библиотекаря рождали размышления о клубных делах, главным образом, о сделанном Луганским предложении.
Поездка на необитаемый остров на первый взгляд действительно выглядела привлекательно. От такого приключения, да на таких выгодных финансовых условиях в целом мире нашлось бы мало охотников отказаться. Веснушкин не был исключением. Однако смущало его другое обстоятельство. В первый раз сегодня он увидел анонимных неудачников как бы «голышом», без той мантии дружественности, внимательности и сострадания, в которую весьма умело облачил их Иван Петрович Луганский. Произошло то, что накануне предсказывал Громовержцев: едва обстоятельства вышли за рамки бессмысленного и ни к чему не обязывающего клубного времяпрепровождения, как маски с лиц неудачников пали, и обнажились их истинные лица, некоторые из которых можно было бы без преувеличения назвать даже и «рожами». Это сильно смущало Михаила Юрьевича, ведь он вошёл в общество анонимных неудачников в надежде найти в нём не только моральную поддержку со стороны новых товарищей, но и для того, чтобы приобщиться к некому эталонному обществу новой формации, лишённому тех первобытных побуждений, которые в цивилизованном мире принято называть «пороками». Получается, что он обманулся в своих ожиданиях. Или, быть может, его обманули? Так или иначе, теперь вопрос стоял остро: не просто – ехать или не ехать на этот суровый остров, а вообще – оставаться ли членом клуба, в полезности которого он готов был уже усомниться. От принятия радикального решения Веснушкина удерживали лишь мысли о сестре и Виолетте. Ради этих двух женщин можно было, пожалуй, и потерпеть неприятную двусмысленность своего положения, а также лицемерие «единомышленников», оказавшихся совсем не теми «ангелами», за которых пытались себя выдавать.
Неожиданно Виолетта Дмитриевна оборвала затянувшееся, хотя и совсем не тягостное молчание. Словно прочитав мысли библиотекаря, она спросила:
- А что, Михаил, вы и в самом деле готовы бросить работу ради десяти тысяч долларов?
- А? – растерянно переспросил Веснушкин, словно не ожидая того, что его спутница умеет говорить. – Как вы сказали? Простите, я задумался…
- Я сказала…
- Нет-нет, не повторяйте, пожалуйста. Я слышал ваш вопрос, просто как-то мысли расплескались. Так неожиданно… Я сейчас отвечу, только вот…
- Только вот соберёте разбросанные мысли, - помогла Веснушкину роковая женщина и ласково улыбнулась.
- Да. Вы совершенно правы. Вы сказали десять тысяч? Это ерунда. Я имею в виду, что уж, конечно же, я не стал бы менять привычную работу на какую-то там сумму. Ведь работа это в какой-то степени, я бы даже сказал, в значительной, – образ жизни. Ведь так? Так вот я не стал бы менять образ жизни ради денег… если бы не хотел поменять образ жизни…
- Мне нравятся ваши рассуждения, - с удовлетворением отметила Виолетта Дмитриевна. – Пусть они и кажутся скомканными, - это мелочь. Главное, вы говорите искренне, и это мне импонирует. А насчёт образа жизни, Миша, я не поняла: хотите вы его менять или нет?
- Вопрос сложный.
- А я и не обещала простых.
- Да-да, конечно, я понимаю… Видите ли, Виолетта, мой образ жизни, как мне почему-то кажется, не слишком мне подходит. Хотя, конечно, возможно, я и ошибаюсь… Но дело в том, что я не знаю, какой именно образ жизни мне бы соответствовал более всего. В этой связи поездка на необитаемый остров могла бы дать мне возможность поглядеть на себя как бы со стороны моих неисследованных, непроявившихся качеств… А вообще-то мне эта идея не понравилась.
- Да?
- Точнее, не сама идея, а вся обстановка вокруг неё… Наши неудачники… Они так проявили себя сегодня, с такой невыгодной стороны… Мне было очень неловко.
- Так вы поедете или нет?
- Не знаю, - опустил взгляд Веснушкин, но вдруг, словно получив заряд мощной космической энергии, энергично поднял взгляд на собеседницу и смело спросил: - А вы сами поедете?
- От этого зависит ваше решение? – догадалась роковая женщина.
- Да, - ответил Михаил Юрьевич уже не столь смело, но всё же достаточно твёрдо, чтобы не оставлять сомнений.
- Я поеду, - ответила Виолетта Дмитриевна не менее твёрдо, и Веснушкин расплылся в лучезарной улыбке.
- Тогда и я поеду непременно! – пообещал он с пионерским задором.
Виолетта вновь ответила библиотекарю материнской улыбкой и, остановившись у подъезда небольшого, с обшарпанными стенами трёхэтажного дома, произнесла со вздохом сожаления:
- Ну, вот я и пришла.
- Как – «пришла»? – растерялся библиотекарь.
- Так и пришла, как делаю это каждый день на протяжении уже многих лет. Я здесь живу.
Растерянность Михаила Юрьевича трансформировалась в глубочайшее расстройство.
- И… что же теперь будет? – бестолково пробубнил он.
- Спасибо, что проводили. Мне было приятно прогуляться с вами. Увидимся в клубе. Спокойной ночи, Михаил.
- Спокойной ночи, Виолетта Дмитриевна, - потухшим голосом ответил Веснушкин.
Роковая женщина грациозно взошла по ступеням, набрала код на панели домофона и распахнула дверь. Веснушкин почувствовал, как глаза его наполнились влагой.
- А скажите мне, Михаил, только честно, - неожиданно спросила Виолетта, - кроме меня у вас нет других причин ехать на этот таинственный остров?
- Ни малейших, - без колебаний сообщил Веснушкин.
Михаилу Юрьевичу ужасно не хотелось вот так вот отпускать от себя эту удивительную женщину. Он мечтал продлить как можно дольше блаженство общения с нею, но не находил достаточно весомого предлога. В порыве отчаяния ему даже взбрело в голову спросить у Виолетты о причинах её решения поехать на остров, но бедняга тут же усомнился, будет ли это прилично. Боясь показаться бестактным, Веснушкин промолчал.
- Хороший вы человек, Веснушкин, - тихо и как бы с сожалением произнесла роковая женщина. – Жаль…
- Чего жаль? – не понял библиотекарь.
- Вас жаль. Потому что вы хороший. Хорошие всегда страдают из-за плохих… обстоятельств. До свидания, Миша.
- До свидания, Виолетта Дмитриевна, - пробормотал Михаил Юрьевич по инерции.
Роковая женщина скрылась в подъезде, а её обескураженный провожатый остался понуро стоять на тротуаре. Повторяя настроение библиотекаря, испортилась и погода. Мощно дунул колючий северный ветер, и с небес посыпались холодные вихри липкого мокрого снега.
Веснушкин поднял воротник и шмыгнул носом.
- Ну что, от ворот поворот, да? – раздался весёлый голос Громовержцева. – Даже на чай не позвала?
Михаил Юрьевич вздрогнул и обернулся.
- Лев? – полусонно спросил Веснушкин. – Как ты здесь оказался?
- Так же как и ты – пешком, хи-хи… Да ты не вешай нос, дружище! Такую дамочку за один вечер не накрутишь. Тут попотеть надо, пообхаживать.
- Ты что, следил за нами? – возмутился библиотекарь.
- Больно надо! – обиженно фыркнул Лев Геннадьевич. – Так просто… Шёл за вами, потому что знал: с первого раза она тебя на чай точно не пригласит, отбреет. Ну, я и решил, что ты будешь нуждаться в дружеской поддержке. Что – не так? А тут как раз я, и весьма кстати!
Разве не здорово? Ну, не стой столбом, пошли, а то замёрзнем тут и превратимся в сосульки, не дождавшись отправления на необитаемый снежный курорт.
Михаил Юрьевич хотел было рассердиться и даже высказать пару нелицеприятных фраз, но бросил эту затею, понимая, что нелицеприятными фразами Громова не проймёшь, да и ссориться с человеком, претендующим на дружбу, тоже не стоило. Тем более что и повод-то был пустяковый. Лев Геннадьевич, конечно, не являлся образцом тактичности, но и невежливым поступком своим он никак не намеревался оскорбить или как-то унизить товарища. Веснушкин это понимал, и легко простил беспардонного друга.
- А пошли-ка, друг Миша, в кабак, а? Ты меня угощал, теперь я угощаю. Мороженым тебе весь стол завалю! Гульнём как следует, а?
- Господи, да когда же ты успел напиться? – удивился Михаил Юрьевич.
От Громовержцева и впрямь изрядно несло спиртным.
- Дурное дело нехитрое, - хихикнул Лев Геннадьевич.
- Ты же всё время шёл за нами…
- Вы шли медленно и предсказуемо. Так что у меня была возможность заскочить в рюмочную, и не одну… Но ты не думай, я ещё в норме. Буянить не буду. Пошли.
Веснушкин не стал сопротивляться и послушно последовал за фартовым неудачником.
Подходящее заведение отыскалось быстро. Центр города изобиловал всевозможными кафе, ресторанами, барами и мини-барами, трактирами и пиццериями – на любой вкус и кошелёк. А поскольку кошелёк у Льва Геннадьевича сегодня буквально трещал под напором шальных денег, выбрать уютный уголок с хорошим выбором яств не составило труда.
Громовержцев заказал себе три бокала самого дорогого пива, а своему спутнику – целый винегрет из мороженого – огромную разноцветную гору с фруктами и сиропами на большущем серебряном блюде.
- Мне столько не съесть, - сконфуженно заметил Михаил Юрьевич, с испугом глядя на предложенное угощение.
- Не бери в голову, - посоветовал Громовержцев и отхлебнул из первого бокала. – У меня другая проблема: денег куры не клюют, а куда их потратить, не знаю. Просто ума не приложу. Вот и пиво взял самое дорогое, а «котлета» всё не уменьшается. Ты скажешь, что можно бы закусок всяких назаказывать? Можно бы и закусок, но у меня на них фантазии не хватает. Да и аппетита нет…
- Зачем же непременно сорить деньгами? Не вижу в этом необходимости. Положи свой капитал хотя бы в банк, пусть себе там лежит, заодно и проценты капать будут, - посоветовал товарищу библиотекарь. - На проценты, кстати, и жить можно – с такой-то суммы…
- Проценты, банк, - поморщился Лев Геннадьевич. – Скучно всё это… Да ты ешь, ешь мороженое, а то растает. Впрочем, нет! Не торопись. Пускай растает. Я тебе новое куплю…
Бог мой, какой же ты смешной с этой зелёнкой на фэйсе! Хи-хи-хи…
Веснушкин поглядел на друга внимательным пристальным взглядом и, отложив ложечку в сторону, осведомился:
- Лёва, скажи, чем ты зарабатываешь себе на жизнь? Я имею в виду, кто ты по профессии?
- Профессия! – презрительно фыркнул Громовержцев, и кисточки его усов возмущённо взвились ввысь. – Ты спрашиваешь меня о профессии? Это нелепо! Профессиями владеют ремесленники. А я не ремесленник. Спроси меня, кто я в душе!
- И кто? – послушно поинтересовался Веснушкин.
- В душе я философ, - гордо изрёк Лев Геннадьевич.
- Здорово, - восхищённо вздохнул Михаил Юрьевич. – Ты заканчивал филфак?
- Кхе! Заканчивал! Скажешь тоже… Я, дорогой друг, много чего начинал в этой жизни, но никогда толком ничего не заканчивал. Впрочем, филфак я даже не начинал. Да это и глупо.
Ну разве можно научить быть философом? Нет на свете таких университетов. Философ – это состояние души, а не примитивный набор специфических знаний. Нет, я не учился на филфаке, да и зачем? Разве я сказал, что я глупец? Нет. Я сказал, что я философ. А вообще-то я пишу книги.
- Так ты писатель? – удивился Веснушкин.
- Можно сказать и так. Только не спрашивай, заканчивал ли я журфак…
- Ни-ни! – понимающе замотал головой библиотекарь. – Что же ты пишешь? В каком жанре? В философском?
- Вроде того. Только ближе к жизни. Знаешь, типа Достоевского – глубокие, жизненные вещи, общечеловеческая мудрость философского уровня в мелких бытовых деталях. Это не каждому дано. Это удел единиц. Считанных единиц, мой друг. Так что можешь гордиться знакомством со мной.
Веснушкин умолк в глубокой задумчивости.
- Ну, что же ты скис? – ободряюще произнёс Громовержцев. – Не в силах переварить свалившееся на тебя открытие?
- Я вот думаю: ты такой великий писатель, а…
- Ну, давай, продолжай, что же ты стесняешься?
- Мне стыдно, - признался библиотекарь.
- Стыдно? Чего именно?
- Я не читал ни одной из твоих работ. Хуже того, мне даже неизвестна твоя фамилия как автора…
- Ха! Нашёл из-за чего убиваться! Не стыдись, пустое! Твоей вины в том нет, уж ты мне поверь. Ты и не мог читать моих книг, потому что ни одна из них не издана, так-то…
- Не издана? Но почему? Ты не хочешь известности?
- Чушь какая! – хихикнул Лев Геннадьевич. – Все авторы тщеславны. Разумеется, я хочу быть изданным. К стыду своему признаюсь, поначалу я даже пытался пристроить парочку своих произведений. Носился по издательствам с энтузиазмом юного графомана. Как я был наивен…
- Наивен? Но почему?
- Я не желал понять простых истин – так же, как и ты в данный момент. Впрочем, нет. Я не желал, а ты не можешь. Но я тебе помогу. Пораскинь-ка как следует мозгами, а я буду вести твою мысль. Для начала ответь себе на такой вопрос: каковы жанровые запросы современного массового читателя?
- По-моему, жанр не главное. Лишь бы было хорошо написано. Есть любители всяких жанров.
- Ты мыслишь категориями библиотечного служащего. Но я этому не удивляюсь. Попробуй посмотреть на проблему шире. Хотя нет. Не мучай голову. Я сам тебе всё объясню. Буду краток. Слушай внимательно. Современному массовому читателю нужны следующие вещи: насилие, кровь, извращения, сквернословие, убийства и прочая мерзость. Ну и, конечно же, главный герой – пай-мальчик Д’Артаньян, этакий принц на белом коне, который и красавицу оттрахает и злодея накажет. И всё это в очень быстром темпе: так, чтобы некогда было задуматься. И этой тенденции есть совершенно логичное объяснение: вся наша планета стремительно ускоряется (я имею в виду не угловую скорость вращения Земли, а стремительность жизни на её поверхности): люди торопятся жить. Отсюда и мода на «фастфуд», из того же вытекает мода и на «фастрид». Улавливаешь мою мысль? Читателю некогда читать долгие и нудные социально-философские трактаты, ему подавай быструю тоненькую книжицу с безумным нагромождением самых разнообразных событий, кое-как собранных в некий незамысловатый сюжет. Современный читатель любит «экшн»! Согласен, не все, но всё же подавляющее коммерческое большинство, на вкус которого и ориентируется здравомыслящий издатель, если конечно он не финансовый самоубийца.
- Какая жалость, - сочувственно пробормотал Веснушкин. – Хороших книг в последнее время печатают так мало, уж я-то знаю как библиотекарь. Правда, в нашей вузовской библиотеке нет художественной литературы, но и техническая теперь уже совсем не та, что раньше! Очень запущенная отрасль…
Лев Геннадьевич кивнул в знак согласия и осушил второй бокал пива.
- Да ты кушай мороженое-то, наслаждайся.
- Спасибо, я кушаю… Лев…
- А?
- Получается, что ты вроде как безработный?
- Ну да, - с безразличием подтвердил Громовержцев. – В последнее время я, правда, подрабатывал переводами, но кое-что не склеилось, и эту стезю мне пришлось оставить.
- Так ты полиглот?! – искренне восхитился Михаил Юрьевич и даже испытал прилив гордости за своего друга.
Громовержцев поморщился и взялся за третий бокал. Осушив его наполовину, мотнул головой и сказал:
- Какой там полиглот! Как говорится, знаю один язык – русский, и то со словарём, ха-ха! Шучу. Нет, Мишутка, друг ты мой сердечный, я хоть и переводчик, но не в том смысле. Я переводил не тексты, а денежные массы. Система электронных переводов «Вестерн Юнион». Слышал о такой штуковине? Вот там я и работал. Заведовал крохотным отделением. Но не срослось. Финансистам философы оказались не нужны. Терпели меня недолго – месяца не отработал. Уволили за систематическое нарушение трудовой дисциплины, так то! Но я не жалею. Чихать я хотел на их трудовую дисциплину! Свобода для философа превыше всего. Впрочем, тебе не понять, ведь ты не философ, так? Да ты не расстраивайся. Философом тебе быть и не обязательно. Даже скорее, наоборот, совсем не нужно. Философов не должно быть слишком много. Ведь если все будут философами, то кто же будет их кормить? Ха-ха! Правда, классно подмечено? По-философски, а?
Веснушкин вымученно кивнул, хотя и был серьёзно расстроен признанием товарища. Ему бы очень хотелось, чтобы Лев Геннадьевич оказался всё же полиглотом, либо ещё каким-нибудь редким и талантливым специалистом. Ну, да и философ, на худой конец, тоже неплохо, хотя как-то всё же и безответственно.
- Так ты решился? – неожиданно спросил Громовержцев, остро, с прищуром, глянув на собеседника.
- Ты имеешь в виду поездку на остров?
Лёва утвердительно кивнул.
- Думаю, да, - сообщил Веснушкин.
- Из-за неё? – со значением спросил «философ».
Лицо Михаила Юрьевича мгновенно залило краской. Посвящать кого-либо в столь деликатные детали он не хотел, но и солгать другу не мог.
- Из-за неё, - стыдливо признался он.
- И правильно! – одобрил Лев Геннадьевич. – Это, возможно, твой единственный шанс. Хотя, всё равно, мизерный. Говорю тебе, это удивительная женщина! Я бы сравнил её с птицей.
Только не могу подобрать породу. Что-нибудь вроде орлицы, но, может, и ещё значительней. Не знаю, я не орнитолог… Она тебе сказала, почему сама решилась на поездку?
- Нет, - потерянно пробормотал Веснушкин, сильно озадаченный неожиданным сравнением Виолетты Дмитриевны с птицей невыясненной «породы».
- И не скажет, - убеждённо заметил Громовержцев. – Тут, знаешь, есть какая-то тайна…
Предчувствую, она знает гораздо больше нас, всех вместе взятых…
- Знает о чём? – совершенно растерялся библиотекарь.
- Да обо всей этой дребедени с островом, конечно! Неужели ты и в самом деле думаешь, будто бы Луганский рассказал нам всю правду?
- А разве нет?
- Святая наивность! – всплеснул руками «философ». - Ну, разумеется, нет. Кто же о таких вещах говорит чистую правду! Это же противоречит всем законам здравого смысла. Тут обязательно кроется какой-то подвох. Вот только в чём он, этот подвох, состоит, убей бог, не понимаю!
- Но… Я, честное слово, не вижу логики в твоих словах. Если у тебя есть какие-нибудь претензии к Ивану Петровичу или там подозрения, то отчего же ты не высказал ему их прямо в глаза? Ведь нужно было выяснить всё ещё там, в клубе…
- Так он и скажет! – хмыкнул Громовержцев. – Неужели ты не видишь: это такой скользкий и изворотливый тип! Я же говорил, человек с двойным дном. Такой никому и никогда не откроет всей правды, даже под пыткой. Камень, а не человек! Скала! Я таких уважаю, но опасаюсь. Опасаюсь, заметь, не из страха, а от неизвестности. Не знаешь, чего от него ждать. Какой фортель он может выкинуть в любую минуту – непредсказуемо. Это щекочет мои нервы, как щекотали бы тебя мои усы, вздумай я тебя поцеловать. Хочешь попробовать?
- Вот ещё! – испугался Михаил Юрьевич. – С чего бы это мне с тобой целоваться?
- Это я так, для наглядности. Да ты не бойся… Дело, в конце концов, даже не в поцелуях, забудь об этом. Куда важнее сейчас то, что я тебе скажу. Ты слушай внимательно, потому что своим умом ты до этого не скоро дойдёшь. И не потому что глупый, а оттого, что на уме у тебя теперь только Виолетта. Впрочем, я тебя за это не осуждаю. Виолетта это класс! Виолетта существеннее всяких секретов, факт! Но секреты всё же существуют – помимо Виолетты, и игнорировать их существование невозможная глупость.
- Да в чём же, скажи на милость, эти секреты? – не выдержал длительной преамбулы Веснушкин. – Ты всё стращаешь меня, стращаешь, а толком так ничего и не сказал.
- Не сказал, потому что сам не знаю, - невозмутимо ответил Лев Геннадьевич. – И вовсе не стращаю, а хочу лишь предостеречь: поездка на этот необитаемый остров может обернуться ещё ой какой немыслимой изнанкой! Только ты не думай, я тебя не отговариваю. Хочешь, езжай. Виолетта – дело святое. Тут тебе сам чёрт не брат. Я ведь, в конце концов, тоже поеду. Но сюрпризы будут. Это я тебе со стопроцентной вероятностью обещаю. А дальше ты меня не пытай, бесполезно. Если кто чего-то больше меня и знает, так это сам Луганский, но он, конечно, ничего тебе не откроет, да, быть может, ещё и Виолетта. Она такая женщина, что не может не знать чего-то большего, чем мы. Но и это ещё не факт. Если захочешь, можешь спросить у неё сам. Тебе даже проще, чем мне. У тебя с ней флюиды. Правду она тебе всё равно не скажет, но, если ей есть что скрывать, ты это сразу почувствуешь – увидишь по глазам. А потом мне расскажешь… А вся эта затея с «обществом анонимных неудачников», уж ты поверь мне на слово, пустая формальность, ловкое прикрытие для главного…
- Но, что же, по-твоему, главное?
- Не будь идиотом. Главное, это, конечно же, остров! Это же очевидно. Там, на острове, всё и прояснится. Только будет уже поздно. На острове мы уже никуда не денемся. Мы все окажемся в полной власти Ивана Петровича. Остаётся только молиться, чтобы его намерения на наш счёт были добрыми. Хорошо, если так, а иначе…
- А что иначе? – совершенно испугался Михаил Юрьевич.
- Кердык! – безжалостно объявил Громовержцев и выразительным жестом усилил произведённый эффект.
- О, господи! – поник библиотекарь и схватился за голову. – Неужели всё так ужасно? Но… я, ей-богу, ничего не понимаю…
Между тем, время близилось к полуночи. В клубе анонимных неудачников установилась прочная ночная тишина. Жанна с Петром, примирённые нестандартным поступком председателя, мирно спали в одной кровати, не ощущая при этом тесноты. Пётр даже наблюдал радужный сон. Иван Петрович, напротив, не выглядел столь безмятежным, но тоже не создавал шума.
Уединившись в собственном кабинете, он сидел в своём председательском кресле, склонившись над расстеленной на столе картой звёздного неба, и указательным пальцем выводил на ней таинственные линии, как будто двигал обозначенные там планеты и звёзды. Лицо Луганского при этом мало напоминало лицо председателя, так хорошо знакомое каждому члену общества анонимных неудачников: оно горело и излучало необъяснимую энергию; глаза Ивана Петровича, устремлённые в небесную карту, светились хищными огнями человека, готового решительно на всё во имя достижения намеченной цели. В общем, человека, сидящего теперь за председательским столом, по его виду, никак не следовало называть каким-то там мифическим Луганским, а уж вернее всего, стоило бы именовать именно знакомым нам по прологу Импровизатором.
Если бы кто-то из обитателей полуподвала на Мясной улице заглянул сейчас в председательский кабинет, то, по всей видимости, не признал бы в сидящем за столом мужчине Ивана Петровича Луганского. Но тут как раз распахнулась дверь и в кабинет бесшумно проникла Ксения Леопольдовна – с ведром и шваброй.
Надо сказать, что узнавать в обитателе кабинета своего непосредственного начальника данной особе не было никакой необходимости, оттого она даже не взглянула в его сторону и тем самым уберегла себя от обременительной необходимости размышления об его странном виде.
- Влажная уборка, - доложила она буднично и тотчас преступила к осуществлению объявленной затеи.
Брови Ивана Петровича сдвинулись к переносице. Бесцеремонность секретаря всегда нервировала председателя. Нынешний же эпизод и вовсе готов был расплескать опасный груз председательского недовольства из утлого судёнышка его долготерпения. Но Луганский, сделав над собой заметное усилие, сдержался. Аккуратно сложив карту, он запер «звёздное небо» в ящике стола и демонстративно покинул кабинет.
Ксения Леопольдовна - словно только этого и ждала - приставила швабру к стене, бесшумно заперла дверь кабинета на ключ и проворно юркнула под председательский стол. Надо сказать, манёвр этот никак не связан был с влажной уборкой. Под столом Луганского Ксения Леопольдовна не вытирала пыль и не подбирала соринки, а привычными движениями обращалась с неким скрытым устройством, и когда вылезла из-под стола, в её маленьких ловких ручонках содержалась диктофонная кассета. Спрятав кассету в потайной карманчик фартука, секретарь, как ни в чём не бывало, продолжила мытьё полов.