Я нормальный. Но нахожусь в психушке. Я сам туда лёг, будучи нормальным, потому что все меня уверяли в обратном. Но я не ихтиолог-лингвист, не капитан-фотограф и даже не испанский король. Я русский поэт.
Я человек тяжёлый. Могу и в морду дать, если оскорблюсь. А оскорбиться могу по самому пустячному поводу.
Завтра меня начнут лечить, и я превращусь в добропорядочного гражданина, почитающего президента Путина и русскую православную церковь и строящего вместе со всеми потребительское общество. Завтра я начну потреблять, потреблять, б…., б…. .
Впрочем, стихи не мешают этой размеренной спокойной жизни- вроде горчички на сосиску, как писал Анчаров. Мне и не мешали, когда я жил и писал раньше.
Где я живу? То есть, жил? Неважно. Какая разница? Кто я? Тоже незачем знать- никому, в том числе и мне.
Он появился внезапно и сел ко мне на кровать. Я лежал на ней. Он был небольшого роста, с длинными волосами и сломанным передним зубом.
-Кто ты?-спросил я.
-Как кто? Ты разве не узнал?
И я узнал.
-Зачем ты пришёл и где твоя гитара?
-Моя гитара в могиле, и я пришёл, чтобы передать её тебе.
-Я беру её.
-Это очень тяжело. Потому что передать я её тебе могу только вместе с могилой.
-Я согласен.
-И с окном.
-Выйти нужно через него?
-Можешь несколько раз выйти как актёр- ты ведь актёр. Тогда не придётся выходить как человеку.
Утром я увидел стихи. Они были моими настолько же, насколько все мои предыдущие были не моими. Точнее, немыми. А эти- говорящими. И я почувствовал, что оторвался от рабства.
Потом появилась Она. И у Неё был свой ангел. И Она была- Любовь. Ангел был Лев, и поэтому она была больна Левизной. Он был ангелом, но отдался капиталистическому миру, стал в нём своим и умер.
Я работал тогда, занимаясь архивом великой поэтессы, но мне хотелось жить, а архивы- это место для движущихся мертвецов. И я видел их, и замки висели у них на мозгах и в душах.
И я ушёл. Я ходил по городу в своей тяжёлой тёмно-зелёной куртке-велимировке- я так назвал её, потому что она была похожа на ту шубу, что носил Хлебников. Я ходил по городу и писал стихи, одновременно читая их, бормоча. Вокруг меня ходили люди и похожие на них существа. И тут я увидел звезду.
Один мой родственник устанавливал, говорят, рубиновые звёзды на Кремлёвских башнях. В моём театре я помню спектакль, где чёрные звёзды под предводительством синей пытались осиять своим светом одну, белую, а она хотела светить сама. Всё это было не то.
Эта звезда была темна внешне, но свет, идущий от неё, ослеплял.
-Почему?- спросил я.
-Потому что внутри меня есть крест,- сказала она. Её звали «Воскресение», и она воскресила меня.
Она взяла свой крест и передала в меня. Он стал тусклей, а она не переставала светиться, потому что этот крест остался в ней. Она сказала:
-Ты будешь ходить к нам по два с половиной часа в неделю и питаться светом.
-От тебя?
-Нет, от Бога.
Недавно я увидел её опять. Её свет погас, а сама она сказала:
-Моя душа в другой стране.
Тогда же я стал ходить к ним. Со временем я узнавал всё больше, а света во мне становилось всё меньше. И теперь я ходил только для того, чтобы увидеть их.
Потом я несколько раз выходил из окна со стихами Блока. Но это была роль и это было не больно. Там, куда я выходил, меня встречала Она и надевала на меня корону, а потом уводила за собой, и за плечами её была коса- большая, но картонная. Но Она была настоящая, и если бы было наоборот, было бы намного хуже.
Однажды умер ангел. Впрочем, об этом я уже писал. И Она взяла его меч и понесла его дальше. Я шёл за ней и показывал ей свой меч, пытаясь сказать, что и у меня он тоже есть, только другой. Но моего меча она не видела, он ей был не нужен.
И была ещё одна, совсем юная звёздочка с именем и фамилией. Имя её было подобно жёлтой луне, а фамилия- жёлтым с чёрными полосами пчёлам, которые своей полосатостью олицетворяют полосатость и двойственность своей сущности- мёд и жало с ядом. И сама она светила, иногда потухая, но как жёлтого было больше, так и света было больше, чем тьмы.
Каждый вечер я приходил туда, где была она и много других, и совсем забыл о Ней, о той, которая была Любовь. И когда я видел её, то надеялся и ждал, что я всё успею, что впереди много. Но другие говорили мне:
-Ты не должен жить так, как живёшь- вот так. Ты можешь вылечиться, нужно только понять, что ты болен, и вылечиться, стать полноправным членом нашего потребительского Гаммельна (см. М.Цветаеву, поэма «Крысолов»). Ты будешь жить, ты будешь жить хорошо, у тебя на это есть способности.
Но я был нормальным и жил сейчас. А потом- это будет смерть.
Утро. Сейчас будет это- то, от чего я умру. Меня будут лечить от жизни.
Поэтому я должен успеть, ибо потом я не смогу писать.
Я вспомнил о своих- о тех, где была Она. Она звала меня когда-то с собой, но я не пошёл. Я предпочёл личное, личное корыто.
Другие хотели превратить меня в чёрное насекомое- ничтожество, рядящееся в красивые, элегантные одежды, стараясь выдать себя за что-то значимое. Они хотели, чтобы я привыкал к его названию в качестве моего имени. Я не хотел и ударил по щеке благодетеля, который говорил, что меня уважает. Они продолжили со мной жить, но нож в моём сердце от этой пощёчины лежит до сих пор, и едва ли кто-то его оттуда вынет.
Я приходил к своим- тем, где была Она, и просил, чтобы они выслушали меня, но они говорили, что хотят, но не могут. Я им твердил: «Нужно быстрей, я должен быстрей читать всё это вам, пока это нужно вам и, самое главное, пока это нужно ещё мне. Потому что скоро я собираюсь лечь на обследование и лечение в психиатрическую, а там из меня сделают обычного гражданина современного общества, и я брошу свои театры и суточные дежурства по трое и стану каким-нибудь преуспевающим бизнесменом. И тогда я брошу поэзию, потому что она мне не будет нужна».
-Но ты ведь сможешь продолжать писать стихи,- говорили мне.
-Нет, мне это не будет нужно. Человек, делающий деньги, не может быть поэтом. Он только мешок для своего зла, которое он зовёт добром.
И тогда луноподобная пчела, которую я любил как близкую себе по духу, поцеловала меня, и от этого вышли из кустов мои друзья, связали меня и, бив, предали на лечение.
-Тот, кого мы брали таким образом раньше, делал это для цели,- говорили они.- Он имел цель- спасти мир, спасти людей. Он был посланцем Бога. А ты- посланец сумасшедшего поэта со сломанным передним зубом, и у тебя нет оправданий и причин для твоей смерти. Ты был прав, ты жил, и твоя вина в том, что ты догадался об этом. Чтобы вину загладить, ты должен об этом забыть. И тебе дадут забыть.
Вчера ночью приходила Она и хотела меня освободить. Она была Любовью, она побывала Смертью и теперь она хотела стать Жизнью. Но она не смогла пробиться сквозь небьющееся стекло в окне моей палаты. И я не смог выйти к ней через окно.
Что-то стальное и острое мелькнуло. Это шприц. Сейчас будут лечить. То есть, убивать. Подошли. Закатали рукав. Колят. Всё. Простите меня, все.
2 и 8 декабря 2002 года.