Бывают женщины красивые. Бывают, пожалуй, и умные. А бывают роковые. Красота или ум в этом редком случае, как правило, не играют никакой решающей роли. Роковую женщину из всех прочих выделяют глаза. Тёмные, с поволокой, непременно глубокие и живые, эти глаза заключают в себе какую-то неведомую энергетическую притягательность. На дне таких глаз неизбежно пляшут бойкие чертенята.
Роковая женщина не имеет возраста. Юная ли, зрелая, или на склоне лет, обладательница глаз с чертенятами всегда влечёт мужчин, заставляя их при встрече столбенеть и терять волю. Такие женщины большая редкость и – всегда масштабная опасность. Именно к этому типу женщин относилась Виолетта Дмитриевна Ферзь.
Можно, конечно, считать совпадением тот факт, что, окончательно придя в себя, Веснушкин первым делом разглядел именно Виолетту, стоявшую, между прочим, позади многих иных «неудачников» и даже на значительном от него отдалении. Однако если вдуматься, то, пожалуй, такая реакция ушибленного библиотекаря была неизбежна.
- Мама дорогая, - прошептал синими губами Михаил Юрьевич, не в силах отнять взгляда от Виолетты Дмитриевны, - это же она… Королева!..
Фраза Веснушкина была похожа на бред. Маргарита Сергеевна с тревогой поглядела на Веру Юрьевну и спросила довольно прямолинейно:
- Вера, это «чебурашки»?
- Не думаю, - высказалась Веснушкина без особой, впрочем, уверенности.
- Меня ещё ни разу не называли Чебурашкой, - усмехнулась Виолетта Дмитриевна, легко и безошибочно определившая причину неожиданного волнения «странного типа», незнакомого и зачем-то лежащего на диване с видом человека, срочно нуждающегося в последнем причастии. – Откуда вы взяли этого чудака? Принесли с ринга?
- Это мой брат, - хмуро сообщила Вера Юрьевна.
- Он боксёр? – ухмыльнулась Виолетта.
- Библиотекарь, - сказала Жанна. – Петруша скинул его с лестницы…
- Ну, надо же! Какие, право, мексиканские страсти! – почти хохоча, отреагировала роковая женщина. – Петя, я всегда считала тебя достаточно уравновешенным юношей. Зачем ты обидел библиотекаря? И вообще, Вера, зачем ты привела сюда своего несчастного брата? Он что, очередной анонимный неудачник, да?
- Михаил Юрьевич вчера вступил в наши тесные ряды, - торжественно объявил председатель.
- Я нечаянно, - промямлил Неглинский с некоторым запозданием.
- Боже, он весь в зелёнке! – всплеснула руками Виолетта Дмитриевна. – Какой смешной…
Сделав это обидное (хотя и не злое) замечание, Виолетта повернулась и лёгкой походкой покинула комнату психологической разгрузки. Веснушкин, словно под гипнозом, привстал с дивана с явным намерением двинуться следом за «королевой», но был твёрдой рукой Маргариты Сергеевны возвращён в исходное горизонтальное положение.
- Миша, не рыпайся, - сказала она строго, - ты ещё слишком слаб, чтобы наскакивать на самок.
Михаил Юрьевич густейшим образом покраснел и в смущении отвернулся к спинке дивана.
Вера Юрьевна, чьи благороднейшие планы буквально на глазах рассыпались в пыль, от отчаяния наполнилась колоссальной внутренней энергией и наконец вырвалась из-под плотной опеки Ивана Петровича, оттолкнув его от себя почти что грубо.
- Ритка, дрянь такая, - в сердцах воскликнула Веснушкина, кидаясь к страдающему брату, - вот язык у тебя змеиный! Я же просила давно: с Мишенькой надо поделикатней… Мишенька, голубчик, ну, успокойся, маленький. Всё будет хорошо…
Типичная ошибка всякого искренне сострадающего к человеку, перенёсшему незаслуженную обиду, является демонстрация к нему жалости. Вера Юрьевна, бросившаяся к брату со своей жалостью, немедленно довела его до слёз. Уткнувшись носом в мягкий подлокотник дивана, Михаил Юрьевич всхлипнул и принялся беззвучно стенать, увлажняя слезами цветастый мебельный флок. Жанна развеселилась.
- Анекдот, - сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь, и перешла в тренажёрный зал, чтобы покрутить педали.
Маргарита Сергеевна фыркнула и, отойдя от Веснушкиных, принялась о чём-то шептаться с председателем. Ксения Леопольдовна унесла флакончик с зелёнкой, и не спешила возвращаться. Да и вообще, в результате происшедших волнений ряды анонимных неудачников как-то уж слишком быстро и необъяснимо распались на составные части, хотя можно было ожидать, напротив, их более тесного сплочения. Странная волна отчуждения накрыла членов общества, разбросав их по уголкам клуба. Иван Петрович, обязанностью которого являлось объединение своих подопечных, маялся от желания и одновременного бессилия что-либо предпринять. Маргарита Сергеевна, крепко «присевшая» ему на ухо, болтала без умолку какую-то чушь, мешая думать и действовать. Но хуже всего, как ни странно, было в эту минуту Петру Неглинскому.
Поэта разрывала изнутри целая гамма противоречивых переживаний. Прежде всего, ему было совестно. Надо было извиниться перед Веснушкиным, но Пётр считал это неуместным – оттого, что Жанна была где-то в другой комнате, а не с ним, и совершенно неизвестно о чём думала (возможно, даже и не о его великом таланте и самопожертвовании). Какие уж при таком раскладе могли быть извинения! Мало того, в хлопотах над библиотекарем абсолютно все позабыли о Неглинском. А ведь он тоже получил травму, о чём красноречиво свидетельствовал холодный компресс на вздувшейся шишке. Возможно ли было ему, величайшему из современных стихотворцев, унизиться до такой степени, чтобы напомнить о себе какими-то глупыми извинениями! Но хуже всего всё же было отсутствие Жанны. Как могла она после его великой жертвы так легкомысленно забыть о нём и заниматься бог весть чем, даже не потрудившись поставить его, страдающего героя, в известность! Пётр не выдержал и сорвался с кресла.
В дверях он чуть не столкнулся с Виолеттой Дмитриевной.
- Эгей, юноша! – окликнула поэта роковая женщина. – Потише на виражах. Я не какой-нибудь библиотекарь, а всё-таки женщина. Постарайся меня не ронять.
- Простите, - сконфузился Неглинский и отступил в сторону, пропуская даму, в руках которой, к тому же, содержался поднос с дымящимся кофе.
- Иван Петрович, этому мальчику иногда стоит примерять смирительную рубашку, - сказала Виолетта Дмитриевна. – А то он нас всех однажды переколотит. Впрочем, нет. Вас-то он, конечно, не тронет. Вы как-нибудь сможете постоять за себя. А вот мы, бедные слабые женщины чувствуем себя совершенно беззащитными перед этой страшной угрозой…
Неглинский нахмурился и в первый момент хотел даже ответить как-нибудь вызывающе и в духе бунтующей непокорной юности, но не нашёл слов и, рассерженный, выскочил за дверь.
Иван Петрович обрадовался подвернувшемуся поводу отделаться от словоохотливой Маргариты Бланк и поспешил навстречу Виолетте Дмитриевне.
- Как хорошо, что вы вернулись! – произнёс он в полном соответствии с переживаемыми чувствами. – И кофе этот весьма кстати…
- Кофе кстати, но только не вам, - отрезала Виолетта Дмитриевна резко, но с такой милой улыбкой на губах, что обидеться на неё было решительно невозможно. – Кофе для пострадавшего.
С этими словами она подошла к Веснушкину, мягко оттеснила в сторону Веру Юрьевну и взялась обхаживать «больного».
- Ну-ка, голубчик, давайте-ка будем приходить в себя. А то мы до сих пор с вами не знакомы. А это, между прочим, даже неприлично. Вот, вот, давайте, поднимайтесь, хватит слюнявить мебель, пейте кофе.
Библиотекарь и не думал сопротивляться. Уныние, жалость к себе и обида на весь мир, которые до сих пор властвовали над его сознанием, мигом покинули страдальца. Отступили даже симптомы травматических повреждений. Словно заворожённый, Михаил Юрьевич неотрывно смотрел в бездонные глаза «королевы», и не просто смотрел, а плотоядно пожирал их.
Одновременно с этим больной послушно принял из рук Виолетты чашечку кофе и даже сделал один крохотный глоток.
- Вот и умничка. Давай, ещё глоточек…
Похвала, слетевшая с губ Виолетты Дмитриевны, подействовала на Веснушкина лучше всякого лекарства. Он пил кофе с безотчётной решимостью – так, будто это диктовалось какой-то острой жизненной необходимостью, впрочем, делал это, совершенно не замечая самого процесса. Всем вниманием Михаила Юрьевича владела «роковая женщина». Как мы уже отметили, он буквально пожирал её глазами, и был углублён в это занятие настолько, что для остальных ощущений в нём не осталось никакого места.
Надо сказать, что такое поведение библиотекаря, достаточно скупого на чувства, могло быть оправдано клиническим действием перенесённого падения с высоты, но всё же нельзя не отметить и значительный вес тех замечательных чар, которые исходили от Виолетты Дмитриевны, – даже помимо её собственной воли. Попытаемся описать её внешность подробней, хотя словами можно передать лишь малую часть того впечатления, которое сия интереснейшая и редкостная во всех отношениях женщина производит на мужчин при первом знакомстве.
«В женщине должна быть загадка», - пафосно изрекла героиня замечательного советского фильма. Оспаривать это утверждение бессмысленно, и, приняв его за аксиому, заметим, что «загадки» в Виолетте Дмитриевне было столько, что хватило бы на дюжину заурядных домохозяек. Само появление в клубе Виолетты Дмитриевны – уже великая тайна. О том, кто она такая, откуда явилась и с чем, собственно, пришла в общество абсолютно неравных ей блёклых неудачников, никто не имел ни малейшего понятия. Даже Ивану Петровичу на сей счёт, видимо, был известен лишь необходимый минимум, но и о нём председатель упорно не распространялся. Внешний облик «роковой женщины» вполне соответствовал этому её заманчивому образу. Стройность фигуры, не утраченная с годами (которых Виолетте Дмитриевне могло быть не меньше тридцати, но всё же, видимо, больше), приятно радовала самый искушённый взгляд, и, не имея ничего общего с костлявой стройностью манекенщиц, являла собой прекрасный образец истинной, живописно-классической женственности. Ростом она была, пожалуй, что и невелика, но и не то чтобы показательно миниатюрна. Пропорции тела, однако же, природой соблюдены были со всей утончённой строгостью. Во всех её чертах и формах ощущалась нежная, приятная глазу лёгкая округлость и плавность линий.
Единственным исключением была, пожалуй, шея – грациозная, изящная, длиннее, чем можно было ожидать при общей округлости форм, но совершенно её не портящая, а, скорее, напротив, придающая всему её облику лёгкую пикантность и даже некоторый не чопорный аристократизм. На чудесной этой шее покоилась прелестная головка, окружённая роскошными, пышными, естественно-чёрными вьющимися волосами, тщательно расчёсанными и намеренно разбросанными вроде бы как попало, но не по неряшливости, а с тонким расчётом, и расчёт этот, надо сказать, имел неизменный успех. Лицо Виолетты Дмитриевны заключало в себе, пожалуй, наибольшую притягательность. Округлое, в меру вытянутое вниз, к маленькому чувственному подбородку, лишённое неправильных черт и очевидных изъянов, оно должно было казаться совершенно обыкновенным, но таковым, между тем, решительно не являлось.
Классический прямой носик, может быть, даже излишне широкий в ноздрях, пухленькие губки, сложенные в кокетливый, но не вульгарный бантик, тонкие, тщательно и со вкусом подведённые брови, лёгкий естественный румянец на мягких, чуточку скуластых щёчках, гладкий лоб без намёка на морщины, - все эти приятные глазу черты достигались усилиями природы и лишь незначительным вмешательством макияжа. Поскольку о несравненных глазах Виолетты Дмитриевны уже было сказано ранее, то, прибавив мысленно эти глаза к составленному общему портрету, подведём черту и провозгласим основной тезис нашего исследования, нисколько, впрочем, не вытекающий из сделанных нами описаний: Виолетта Дмитриевна Ферзь являлась женщиной, равной которой по красоте и обаянию Веснушкину видеть не доводилось даже в самых откровенных и смелых видениях.
Михаил Юрьевич наконец допил кофе. Он впитал его в себя, как впитывает влагу иссохшаяся почва в цветочном горшочке. К тому времени в комнате отдыха они с Виолеттой остались одни: Вера Юрьевна, смекнувшая, что задуманный план чудесным образом стартовал без каких-либо с её стороны усилий, втихаря увела председателя в библиотеку под каким-то надуманным предлогом. Впрочем, Иван Петрович, будучи человеком весьма проницательным, сообразил, в чём дело и не стал упираться. Маргарита Сергеевна не нуждалась в подсказке: всё, что касается дел сердечных, женщина понимает интуитивно и действует всегда сообразно со своими желаниями. Желанием Маргариты Сергеевны в этот момент было не мешать многообещающему и, тем самым, достаточно любопытному знакомству. Она ушла сама и плотно прикрыла за собой дверь.
- Можете звать меня просто Виолеттой, - неожиданно предложила Виолетта Дмитриевна, при этом насмешливая улыбка на её губах сделалась добродушной, почти до сердечности.
- Я… я… с превеликим уд-довольствием, - запинаясь, пробубнил Веснушкин, но тут же, найдя свою реплику недостаточно меткой, поспешно поправился: - Нет, не с удовольствием, а даже с почтением!
- Как! – игриво вскинув тонкие брови, воскликнула Виолетта. – Неужто совсем без удовольствия?
- Ох, простите, - совершенно смутился библиотекарь, - я совсем не то хотел сказать…
- Милый Михаил Юрьевич, я вас убедительно прошу, говорите мне непременно то, что хотите сказать, и ничего больше. Другим, если им вдруг это нравится, - пожалуйста, а мне не надо. Я люблю людей честных. Договорились?
Чертенята в глазах роковой женщины при этих словах активизировались и даже как будто сделали несколько дерзких танцевальных па. Веснушкин, продолжая конфузиться, неловко заметил:
- Я очень честный. Прошу поверить…
Виолетта Дмитриевна не выдержала и добродушно расхохоталась. Поддавшись её настроению, улыбнулся и Веснушкин.
- Ладно, - произнесла Виолетта совсем без тени иронии, - давайте условимся так: никакой неловкости в наших отношениях быть не должно. Поболтаем о пустяках, чтобы не было повода к смущению. Хорошо?
- Хорошо, - оживился Михаил Юрьевич и даже присел на диване.
- Но для этого покончим с одним недоумением. Это поможет нам обоим чувствовать себя раскованнее. Насколько я полагаю, кое-кто из наших общих знакомых задумал сотворить с нами нечто, близкое к сватовству… Так вот, я предлагаю решительно забыть про этот бред и вести себя нормальным образом - так, как будто ничего такого этот наш общий знакомый (а для вас, вероятно, и не просто знакомый, а даже родственница) вовсе и не задумывал. И, поверьте, это серьёзно облегчит наше общение.
- Я согласен! – радостно воскликнул Веснушкин, освобождённый от тяжкого бремени участия в чужой интриге. – Виолетта Дмитриевна, вы удивительная женщина! И такая проницательная…
- Спасибо.
Можно было считать, что в комнате психологической разгрузки воцарилось согласие, тогда как в других уголках клуба обстановка была далека от идиллии. Неглинский, разобиженный на всех и вся, жестоко терзаемый недостатком внимания к своей персоне, проник в тренажёрный зал и остановился в дверях, подбирая нужные слова. Жанна, усердно крутившая педали на велотренажёре, сидела к нему спиной и, по всей видимости, была полностью удовлетворена этим бестолковым занятием. Пётр с минуту молча смотрел на размеренное покачивание упругих ягодиц, заключённых в плотные лосины, после чего бесшумно подкрался к подруге и плотоядно утвердил ладони на этих самых ягодицах.
На что рассчитывал Петенька, совершая это нескромное движение, навсегда останется тайной. В любом случае, поэту, тем более, лирическому, следовало бы обладать более глубоким пониманием женщины. Но Неглинский, ослеплённый любовью к своему «таланту», предпочитал действовать, не утруждая себя предварительным осмыслением собственных побуждений. Расчёт его, наверно, делался на взаимность чувств или, по крайней мере, на мягкий отказ. Однако удар локтем под дых в значительной мере поколебал в поэте веру в справедливость мироустройства.
От сильнейшего толчка Неглинский согнулся пополам. Компресс слетел с его головы и звонко шлёпнулся на пол. Если и были у Петруши на это возмутительное деяние какие-то слова, то произнести их всё равно не было никакой возможности – так крепко перехватило ему дыхание.
- Чем хвататься за чужие прелести, лучше бы мышцы покачал, - не оборачиваясь, предложила Жанна. – А то дохлый как кузнечик, смотреть тошно…
- Несносная… бессердечная тёлка! – задыхаясь от гнева и боли, прошептал Неглинский.
Жанна лишь пожала плечами, очевидно, признавая право поэта на подобного рода высказывания. Вдохновлённый безнаказанностью, поэт озлобился ещё больше.
- Холодная, жестокая женщина! – выпалил он и немедленно затих, трусливо ожидая ответной реакции.
- Катись отсюда, - без эмоций произнесла Жанна, - пока я не рассердилась.
Неглинский понял, что дальнейшие препирательства необратимо приведут к катастрофе. От утреннего счастья не осталось и следа. Уязвлённое самолюбие поэта требовало сатисфакции, но здравый смысл диктовал необходимость смирения, и Пётр вынужден был подчиниться неукротимой воле своей мучительницы. Стиснув зубы до боли в дёснах, он бесшумно покинул тренажёрный зал, не рискнув даже хлопнуть дверью, хотя и очень хотелось.
В коридоре он нос к носу столкнулся с Иваном Петровичем и даже заподозрил его в подслушивании. Почти в тот же самый момент в Петенькиной памяти всплыл ночной разговор председателя с Ксенией Леопольдовной, и ему вдруг сделалось жутко. Подавленный, напуганный и раздражённый, Неглинский бесхребетной тварью протиснулся в узкую щель между стеной и председателем и, не оборачиваясь, юркнул в туалет.
Иван Петрович остался стоять в коридоре, угнетаемый какой-то неясной мыслью. Что-то в поведении поэта его значительно озадачило – так, ничего конкретного, но, тем не менее, что-то весьма важное, в чём ещё предстояло разобраться. Интуитивно председатель ощущал не то чтобы опасность, но некую навязчивую тревогу за успешное будущее своего грандиозного начинания. Теперь, когда задуманное дело было, что называется «на мази», любой огрех, даже самый незначительный, каждый неверный шаг – могли спутать все карты и поставить под угрозу срыва всю операцию. Допустить этого никак было нельзя, и Иван Петрович решил перестраховаться и посоветоваться с Ксенией, хотя это и было противно его давнишним внутренним убеждениям.
Обстоятельства складывались таким образом, что медлить было нельзя. На сегодняшний вечер Иваном Петровичем было запланировано решающее заседание членов общества анонимных неудачников. Решающее в том смысле, что оно должно было ознаменовать собой переход от предварительной к подготовительной стадии масштабной операции. Цена ошибки в такой момент была непозволительно велика. В этой связи можно и нужно было поступиться некоторыми принципами и личными предубеждениями во имя главной и великой цели.
Рассуждения эти пронеслись в голове председателя вихрем, и он, отбросив сомнения, решительно направился в свой кабинет. Ксения Леопольдовна была уже там, словно заранее знала, что шеф именно сейчас остро нуждается в её совете. Такая предусмотрительность секретарши только взбесила Ивана Петровича, но он совладал с эмоциями и, заняв привычное место под «Моной Лизой», увесисто произнёс:
- Нам нужно переговорить.
- Непременно, - понимающе кивнула Ксения Леопольдовна, заставив председателя неприязненно скривить губы. – Одну секунду. Я только закрою плотно дверь…
Но в этот момент раздался гудок домофона, и беседу пришлось отложить.
- Кого там ещё несёт! - раздражённо буркнул Иван Петрович. – Идите, откройте. Это, наверно, кто-нибудь из наших…
Предположение председателя подтвердилось. В клуб вошёл очередной анонимный неудачник.
Это был Лев Геннадьевич Громовержцев. Едва переступив порог заведения, неутомимый почитатель азартных игр громко и триумфально сыграл губами туш. Лицо Льва Геннадьевича сияло и буквально лучилось неприкрытым счастьем.
- Вы выиграли? – догадалась Ксения.
Громовержцев восторженно хрюкнул, резко присел и радостно облобызал карлицу в лоб, после чего схватил её за бока и поднял под самый потолок.
- О, прекрасная дева! – воскликнул он из-под своих распушённых усов. – Ты первая, кому я доставил эту чудесную весть! Радуйся же вместе со мною. Радуйтесь все! Я – счастливейший из смертных, я больше не неудачник!
- Милейший Лев Геннадьевич, поставьте меня, пожалуйста, на пол, - взмолилась Ксения. – Вы делаете мне больно, и вообще у меня от высоты кружится голова.
- А у меня-то как кружится! – радостно возвестил Громовержцев и опустил, почти бросив, карлицу на пол. – Где председатель? Дайте, я его расцелую. Где все? Я хочу расцеловать каждого! Я сорвал джекпот! Представляете?
Не дожидаясь ответа на поставленные вопросы, Лев Геннадьевич ринулся по коридору, беззаботно миновав гардеробную.
- Куда вы? – кинула ему вслед секретарша. – Нельзя же без сменной обуви…
Но Громовержцев её уже не слышал. Волна радостного желания незамедлительного выражения любви к окружающим бросила его на кухню, в результате чего жертвами этого желания стали ни о чём не подозревавшие Маргарита Сергеевна и Вера Юрьевна.
- Трепещите, несчастные! – многообещающе воскликнул триумфатор, высоко и грозно вскинув руки над головой. – Ибо я есть мессия! Хо-хо-хо-хо!
Женщины испуганно переглянулись. Громовержцев продолжал нависать над ними с вытянутыми вверх руками, ожидая более яркой реакции.
- Лев Геннадьевич, тапочки! – строго произнесла Ксения Леопольдовна, ворвавшаяся на кухню буквально следом.
- Пфи! – фыркнул Громовержцев язвительно. – Только жалкий презренный червь может в такую минуту отвлекаться на тапочки. Не портите мне праздник. Оставьте тапки и выметайтесь. Я буду делиться с коллегами счастьем!
- Лёва, ты что, напился? – пришла, наконец, в себя Маргарита Бланк.
- Помутнение рассудка! – тихо охнула Вера Юрьевна.
- Джекпот, девы мои! Джекпот! Знаете ли вы что это за слово? – радостно вскипел баловень судьбы. – Это такое слово... Это такая вещь… Великая, я вам скажу, вещь!
В подтверждение озвученного тезиса Лев Геннадьевич бросился на шею Маргарите Сергеевне и азартно расцеловал её в напудренные щёки. Она, надо сказать, почти этому не противилась.
Вера Юрьевна, понимая, что та же участь в ближайшие минуты ожидает и её, быстренько вооружилась карманным зеркальцем и наспех поправила чёлку. Движение это было бессознательным, инстинктивным и, на сторонний взгляд, даже трогательным. Была бы Веснушкина чуточку посимпатичней, этот непроизвольный жест её можно было бы счесть даже женственным. По счастью, свидетелей этой слабости не оказалось, и к тому моменту, когда Громовержцев переключил свою радость на Веру Юрьевну, та уже опомнилась и убрала компрометирующее зеркальце обратно в сумочку.
- Пять миллионов, дети мои! Пять миллионов! – всхлипнул Лев Геннадьевич, давясь слезами радости. – Вера, надежда и любовь к спорту – вот составные части моего успеха! Я всегда верил, надеялся и любил. Право же, девчонки, я даже совсем не верил, что чудо возможно, но я всё равно верил… Однако, чёрт возьми, чудо произошло, хотя оно и невозможно!
Противоречивость суждений Льва Геннадьевича ни в коей мере не могла ослабить эффекта, произведённого его информационной бомбой. Дамы, едва постигнув смысл прозвучавших изречений, были мигом деморализованы. Так случается всегда: известие о чужой удаче неизбежно вводит в депрессию свидетелей этой удачи. Счастливый обладатель пятимиллионного выигрыша не мог не понимать этого, но, с другой стороны, понять сию прописную истину в самый разгар своего торжества он тоже не мог, потому что ему было, разумеется, не до того. И Лёва свято верил в то, что принёс в клуб такую замечательную новость, которая обречена на шумный и искренний восторг окружающих.
Последующие события развивались быстро. Магическая весть о внезапном счастье Громовержцева получила молниеносное распространение. Вестник этого знаменательного события в своём наивном желании осчастливить весь белый свет рассказом о собственной удаче был неудержим как торнадо. В считанные минуты расцелованы были все обитатели клуба. Сразу после Веры и Риты в объятия торжествующего счастливца попался ни о чём не подозревавший Неглинский, который только что вышел из туалета. Поцелуи Льва Геннадьевича неподготовленный к радостной новости поэт принял довольно прохладно. Но Громовержцев не обескуражился отсутствием должного сочувствия и продолжил свой вояж. В тренажёрном зале он набросился на Жанну.
- Я знал! – прокричал он с порога так, будто Жанна всю жизнь ждала от него именно этого признания.
Не объясняя предмета открывшихся ему знаний, Лев Геннадьевич в мгновение ока преодолел расстояние, отделявшее его от велотренажёра, и без подготовки заключил вспотевшую девушку в самые чувствительные объятия. Неглинский, трусливо выглядывавший из коридора, ревниво закусил губу. Жанна с любопытством ответила на страстный поцелуй рыжеусого чудака. Неглинский тихо заскулил.
- Пять миллионов! – наскоро объяснил Лёва свой порыв и ловко вывернулся из объятий Жанны.
В дверях уже стоял ошеломлённый Иван Петрович, явившийся на шум и снедаемый тревожным любопытством.
- Что здесь происходит? – осведомился он осторожно.
- Ваня, кореш дорогой! – холерически вскрикнул Громовержцев и в прыжке обнял за шею остолбеневшего председателя. – Дай я тебя расцелую!
Иван Петрович сдержанно поблагодарил подопечного за горячие ласки и, всё более мрачнея, спросил:
- Лев Геннадьевич, вы здоровы?
Признаки паники, отразившиеся в лице председателя, лишь раззадорили счастливца.
- Здоров ли я? – переспросил он, сверкая сардонической улыбкой. – Здоров как никогда раньше!
От дальнейших объяснений Громовержцев воздержался и словно ртутный шарик просочился между телами Ивана Петровича и Петра Неглинского. Следующим контрольным пунктом его триумфального шествия была комната психологической разгрузки.
- Ага! – воскликнул он, едва ворвавшись. – Голуби сизокрылые! Воркуете?
Михаил Юрьевич вздрогнул и испуганно вжал голову в плечи. Виолетта Дмитриевна, сидевшая подле библиотекаря на краешке дивана, обернулась на странный зов и заинтересованно вскинула брови.
- Лёвушка, душечка, как прекрасны твои сегодняшние усы! – улыбнулась она с нежностью, полной незлобной иронии.
- Ах, к чёрту усы! Виолетта, фея! Мишка, друг мой ситный! Примите же в свои объятия счастливейшего из смертных! Боже, какое счастье!
С этими словами Лев Геннадьевич упал на колени и обнял Виолетту Дмитриевну за лодыжки.
Виолетта кокетливо закатила глаза и произнесла бархатистым грудным голосом:
- Лёвушка, я всегда подозревала в тебе страстного мужчину… Что-то произошло, верно? Ты женился на дочке американского президента?
- Я выиграл пять миллионов! – встряхнув усами, возразил Громовержцев. – Поверь, этого не стоит ни одна дочка на свете! В этом бестолковом мире есть только одна ценность, которую я не променял бы ни на какой джекпот, и это, конечно же, ты, Виолетта! Но, кажется, и здесь я не успел… - при этом Лев Геннадьевич многозначительно посмотрел на Веснушкина.
Виолетта Дмитриевна сердечно зааплодировала.
- Браво, Лёва! Браво! Ай да льстец… Ей-богу, Лев, если бы не твои жуткие усы, я бы, пожалуй, увлеклась тобою всерьёз.
- Человеку в моём положении невозможно желать чего-либо большего, дорогая Виолетта Дмитриевна. Но даже ради такого невозможного счастья я не стал бы лишать себя своих усов. Мои усы – это моё лицо. Ну, суди сама, не могу же я жить совсем без лица!
- Громов, ты прелесть! – с умилением улыбнулась Виолетта. – Жаль, что ты не согласен жить без лица.
- Позвольте, я что-то не совсем понимаю, - смущённо прогнусавил Михаил Юрьевич. – Как это – без лица? Какие пять миллионов? Кто на ком женился, и почему Лев Геннадьевич хватает вас за ноги, Виолетта Дмитриевна?
На выраженное библиотекарем недоумение Громовержцев отреагировал со свойственной ему молниеносностью.
- О, прошу прощения! Миша, дружище, не пеняй на меня, это, ей-богу, напрасная трата нервов. У тебя нет причин для ревности. Ты же слышал всё сам: у меня усы, у Виолетты – принцип. С усами я ей не нужен, а без усов я теряю привычное мне с детства лицо. К тому же джекпот… Пять миллионов, только представь! Да, ещё, забыл сообщить: сто тысяч – детям! Лёгким движением руки. Впрочем, можно было бы и сто пятьдесят. Легко. Но к чему такой расчёт, верно? Ведь мог бы и тридцать, да? А мог бы и ничего. Но в том ли суть, правда? Чушь, конечно, собачья, а всё равно приятно. Как-то даже гордость одолевает, гложет, сволочь, спасу нет. Но оно ведь и к лучшему, верно? Впрочем, дай я и тебя расцелую…
Своё желание Громовержцев исполнил молниеносно – так, что Веснушкин не успел даже толком испугаться. Библиотекарь, долгое время не имевший практики в страстных поцелуях, совершенно потерялся и в волнении укусил товарища за нижнюю губу.
- Ай! – вскрикнул Громовержцев. – Ты что, сдурел? Виолетта, он меня укусил. Чисто зверь! О-хо-хо, как больно… Миша, ты циник!
- Извини, я… это… случайно как-то…
Виолетта Дмитриевна залилась заразительным смехом. Лев Геннадьевич отпрыгнул от Веснушкина на безопасное расстояние и уже с этой позиции тоже засмеялся, облизывая, впрочем, пострадавшую губу. Михаил Юрьевич сконфуженно опустил взгляд на свои забрызганные зелёнкой брюки.
- Слушайте! – спохватился вдруг Громовержцев. – А чего это Мишка такой зелёный? Он что, отравился, да? Я где-то читал, что у отравления могут быть такие странные симптомы.
Дружище, тебе надо срочно в больницу – самую лучшую! Все расходы я беру на себя. Ксения, где вас носит? Немедленно звоните в «скорую»! Я плачу за всё!
С этими словами Лев Геннадьевич тряхнул в воздухе толстенной пачкой банкнот, в которой, на беглый взгляд, должно было быть не меньше ста тысяч рублей.
- Михаил Юрьевич не нуждается в госпитализации, - твёрдо заверил Громова председатель. – Не трясите деньгами. У нашего собрата нет никакого отравления, он просто упал с лестницы и слегка поцарапал лицо. Мы смазали его зелёнкой.
- Упал с лестницы? Намазали зелёнкой? Да вы с ума сошли! – возмутился Лев Геннадьевич. – Зелёнка! Фр-р-р! Что это за лечение! Пещерный век, честное слово. Нет, я решительно настаиваю на госпитализации! В конце концов, у него могут быть переломы, и даже сотрясение головного мозга…
Понадобилось немало коллективных усилий, чтобы убедить настойчивого мецената убрать с глаз долой его «шальные деньги». Для этого Веснушкину пришлось клятвенно пообещать, что у него нет переломов и сотрясения мозга. С Ивана Петровича Громовержцев взял твёрдое слово, если возникнет необходимость платного лечения библиотекаря, за деньгами обратиться непременно к нему. Когда страсти мало-помалу улеглись, неожиданную претензию на часть джекпота выставил Неглинский. Он указал удачливому игроку на свою шишку и деликатно, хотя и весьма прозрачно, намекнул, что готов принять от него пожертвование на своё лечение. Лев Геннадьевич показал ему недвусмысленный кукиш. Позиции сторон, таким образом, были уяснены; вопрос – снят с повестки дня.
В начале восьмого явились братья Чириков и Штейн. Громовержцев помчался поздравлять их со своим успехом. Веснушкин увлёк Виолетту Дмитриевну в библиотеку, а Иван Петрович – Ксению Леопольдовну в свой кабинет. История с выигрышем пяти миллионов давала новый повод для беспокойства председателя и требовала немедленного и обстоятельного анализа сложившейся ситуации.
- Вы видите, что творится? – хватаясь за голову, воскликнул Иван Петрович, едва только Ксения закрыла дверь его кабинета.
- Не паникуйте, - посоветовала секретарша и взобралась на стул, ближайший к креслу председателя.
- Ах, как вы всегда холодны и спокойны! – сокрушённо посетовал Иван Петрович. – Как бы я хотел знать, что для такого спокойствия существуют серьёзные основания… Боже, я на грани срыва! Вы хотя бы понимаете это?
- Я приготовила для вас настойку пустырника…
В глазах председателя сверкнули электросварочные огни.
- К чёрту пустырник! – вскипел он. – Я не хочу ваших лекарств. Давайте просто обсудим сложившееся положение. Я скован во времени, вы это знаете, и мне нужно срочно и безошибочно определиться в своих ближайших действиях. Послушайте и не перебивайте меня, бога ради… Во-первых, меня беспокоят Пётр и Жанна. Они всё чаще не ладят друг с другом, я бы даже сказал, ссорятся. Такое впечатление, что они находятся на грани полного разрыва. И это накануне принятия общего решения! То есть в тот самый момент, когда от неудачников требуется полное единодушие. Поймите, разрыв между этими молодыми людьми неизбежно приведёт к отказу одного из них, а, возможно, и обоих сразу. А сколько в них вложено было сил… Но не в том суть. Мне не жалко потраченных усилий. Ужас в другом: подобрать им замену у меня элементарно не будет времени! А тут ещё этот проклятый джекпот! Угораздило же именно Громова и именно сейчас! Ну, кто бы мог предположить – один шанс на миллионы, и – на тебе… Ведь с такими деньжищами он ни за что не даст своё согласие. И это уже третий из десяти! Что делать? Ксения, мне нужен ваш совет…
Ксения Леопольдовна выдержала паузу, чтобы убедиться в том, что председатель действительно закончил свой трагический монолог и готов выслушать её ответ, после чего в свойственной ей спокойной безэмоциональной манере взяла ответное слово:
- Ну, прежде всего, не волноваться. Ситуация сложная, но не критическая. С Громовым я вообще не связываю каких-либо проблем. Деньги свои он неизбежно проиграет, и даже очень быстро. Два-три дня, сами увидите, ну, максимум, неделя, и он будет нищ как церковная крыса. Он не жаден до денег, вы это сами видели, и не склонен к накопительству. К тому же, не имеет никаких увлечений помимо игры, безволен. У него не хватит духу отказаться от игры. А, едва начав проигрывать, занервничает, напьётся и станет увеличивать ставки в расчёте окупить всё разом. Результат, думаю, вам понятен. Как только карманы его опустеют, сам примчится к вам и попросится взять его вместе с остальными. Так что выбросьте его из головы. А вот с молодыми людьми действительно предстоят некоторые хлопоты. Однако хочу заметить, - вы уж на меня не обижайтесь, Иван Петрович, - но это ваше личное упущение. Ведь именно на вас возложена обязанность по комплектованию группы и её психологической подготовке…
- Господи, да я и не отрицаю своей вины, - сердито промычал председатель, - но, ради всего святого, что теперь делать-то? Ведь откладывать заседание уже некуда…
- Прежде всего, не волнуйтесь, возьмите себя в руки. Когда у вас холодная голова, она просто гениальна… А что до Петра и Жанны, то вам придётся их примирить. Потому что времени для поиска новых кандидатур у нас действительно не осталось.
- Чёрт! Это я и без вас знаю, - буркнул председатель, с ненавистью глядя на шиньон секретарши. – Но как? Как примирить этих решительно разных людей? У меня нет идей. Да и вообще, я не представляю, как они умудрились сойтись до этого. Чистый парадокс…
- Вот на нём и сыграйте. Вы же отличный психолог, Иван Петрович. Я давно уже убедилась в этом, и, скажу по секрету, неустанно твержу об этом Леониду Исаевичу… Сыграйте на парадоксе их взаимной привязанности. А я вам подкину идейку…
Ксения Леопольдовна вынула из кармана передника две мятых салфетки и положила их на стол перед председателем. Иван Петрович поглядел на бумажки как на ядовитую змею, чуть помедлил, но всё же протянул за ними руку.