Ларионыч никогда не был жестоким. Может быть, немного суровым и, правда, всегда строгим. Он жену-то бил всего пару раз, и то спьяну, а детей никогда не трогал. Лишь в воспитательных целях ремнем, бывало, проходился по спине или заду.
Жена у него всегда была дурочка, да и дети, не смотря на воспитательные меры, выросли неблагодарными. Приезжали они нечасто, а после смерти матери совсем забросили старика. Внучата откровенно боялись этого грубого сердитого деда. Он видел их только пару раз, а потом и совсем рассорился с родными. Уже три года они общались через редкие письма. Ларионыч черкал в ответ восемь строчек в ответ и шесть - в праздничные дни. Соседей он тоже нечасто удостаивал своей речью. Не любил он этих дурачков, но иногда от нечего делать общался по средствам ругани. Любил он поворчать, по- критиковать. Трудно быть умным, когда вокруг тебя одни кретины.
Рядом с ним жило только одно единственное преданное существо- собака. Появилась она года четыре назад, и покорила старика покорностью и умом. Собака понимала его без слов. Когда старик сердился, она была грустна, когда его настроение поднималось, в ее глазах тоже сияли счастливые искорки. Она ловко умела прятаться и не попадаться под горячую руку, но, что еще важнее, наравне с ним, а, может быть, даже больше его, обожала охоту. Только один недостаток был у компаньонки старого ворчуна. Собака была сукой, и он дал ей имя «Пальма».
Пальма замечательно выслеживала добычу. Лучшей следопытки и преданней собаки в деревне не имелось. Многие предлагали деньги за нее, но Ларионыч не расставался с любимицей. Эта верная, на редкость чуткая псина, стала единственным существом, которое удостоилось хоть каких-либо чувств с его стороны. Ларионыч, может быть, и полюбил бы эту песочную, вислоухую тварь, да только раз в год она доставляла ему огромное беспокойство. Сначала пропадала где-то, а потом начинала жрать, как слон. Этот расход старик не мог ей простить. В это время он с особой лютостью награждал ее матами, а то еще и добавлял пинок или удар палкой. Но больше всего он бесился, когда на свет появлялись маленькие беспомощные пискуны. Когда это произошло в первый раз, он даже ничего не понял. Пальма пропадала где-то неделю, а затем в будке стали попискивать на разные лады шесть разноцветных крысоподобных щеночка. Ларионыч даже и не опечалился этому факту, лишь недовольно хмурился. Каких либо серьезных последствий он не видел. Время шло, и эти живчки стали прикладываться к миске матери, а потом носиться по всему двору, огороду и даже забегать на веранду. Вот тогда-то хозяин и стал потихоньку впадать в меланхолию. Если можно так назвать его чувство. С особой меткостью он швырял тапок в кота, с удвоенной силой пинал свиней и в три раза больше отвешивал кнутом по спине жеребца Буйка. Этого тирана скотного двора чуть не хватил удар от ярости, когда у него не то что не купили, а с трудом – бесплатно! -взяли всего-то двух щенков. В дерене было много дворов, но и четвероногих охранников хватало.
Кормить новых жильцов Ларионыч не стал. Он неожиданно нашел, куда сбыть прожорливых иждивенцев. Местная “интеллигенция”, как он называл последних пьянчужек на деревне, с удовольствием взяла у него даровое мясо. Хозяин и сам попробовал этот деликатес и пришел в восторг. Следующие три помета пошли на различные блюда. Он даже пристрастился к мясу новорожденных. Их мягкие кости, чудно-миниатюрные конечности, маленькие, почти рыбьи глазки и хрустящие носики настраивали его на благодушный лад. Пальма же с отчаянным визгом и бурной лаской бросалась под ноги хозяину, жалостливо прося вернуть малых деток. Однако неизбежно получала пинок под живот и, скуля и вереща, тащилась в опустевшую будку. Собака выла по ночам и не притрагивалась к еде, которая так пахла ее потомством.
Это удивляло Ларионыча. Откуда она могла знать, что бульон в миске приготовлен из ее детей? Мать всегда безошибочно определяла свою плоть и кровь. Ходила худая, грустная, голодная, по неделям не подходя к миске. Пытка запахом паленой кожи и жареным мясом окончилась после того, как хозяин однажды отравился. Решил, что от собачатины, и завязал с этим деликатесом.
На беду этой доброй и преданной собаки судьба, видимо, закрыла глаза, когда посылала ей хозяина. Преступные наклонности, дремавшие в его организме и изредка прорывавшиеся наружу еще в ранние годы, теперь полностью проявились. Новорожденные, горячо любимые своей мамой, щенки в первые же минуты своей жизни исчезали без следа. Напрасно страшную руку лизал просящий язык Пальмы. Жалость неведома жестокому сердцу. С таким даром Ларионыч мог быть прекрасным экзекутором в средние века.
С удивительным спокойствием он топил пищавших собачек в ведре, живьем сжигал, разбивал им голову камнем, рубил топором, колол ножом, просто душил в руках или бросал свиньям. Ему все больше и больше нравилось это занятие. Он даже пристрастился к этим своим маленьким казням. То он привязывал к тоненьким шейкам веревочки и волочил за собой, катясь на велосипеде, то, беря за лапки, растягивал в разные стороны до тех пор, пока визг несчастных малышей не прекращался. А, бывало, что, сгребая в кулак трепетавшее маленькое горячее тело, его рука безошибочно запускала живое существо в стену или дерево так, что от него оставалось мокрое место.
Теперь каждое рождение щенков становилось для живодера праздником. Старик даже нетерпеливо считал дни до появления их на свет. Один только минус омрачал его радость, Много жравшая сучка, и вой ее по ночам. Он выбивал из противной твари материнские чувства палкой, но она, словно читая его мысли, старалась убежать и спрятаться. Если же он находил ее, то доверчивая и любящая Пальма, метя хвостом землю, извиваясь, заглядывая в глаза и испуганно повизгивая, ползла ему в ноги, словно умоляла о пощаде. Но хозяин не видел ее слез и не чувствовал ее горя. Для него она была всего лишь собака.
Время шло, и через четыре года Пальма перестала бить хвостом по грязной земле и кататься в бессильной тоске в пыли. Ларионыч с грустью ребенка, у которого отняли игрушку, заметил, что новые жертвы перестали появляться. Пальма вроде и беременела, но не рожала. Истосковавшийся по жертвам палач подумал, было, что она прячет приплод, но собака всегда была на виду, даже слежка за ней ничего не давала. Пальма крутилась по кругу и, в конце концов, всегда замечала, что хозяин идет за ней. Он махнул рукой и перенес свою страсть на другую живность. Даже стал брать щеночков у соседей.
В деревне косились на Ларионыча и раньше из-за его скверного характера. А теперь, когда разнеслись слухи о его живодерских проделках, и вовсе стали сторониться. Кто-то, правда, склонялся к тому, что он заболел и лечится собачьим мясом, другие утверждали, что он с выгодой для себя сбывает псин в городе, третьи крутили у виска пальцем.
Очередное лето упало первым жухлым листом, а осень коротенько поморосила, и началась зима. Неустановившаяся погода мешала Ларионычу пойти на охоту. То ветер лютовал, то снегопад не давал выйти со двора, а то мороз загонял домой. Но вот пошли ясные деньки, и охотник стал собираться в дорогу. Пальма уже знала, что предстоит, и радостно переминалась с лапы на лапу. Когда хозяин сновал между чуланом и домом, верная помощница пританцовывала рядом и норовила, подпрыгнув, лизнуть своего владыку куда придется.
-Тьфу, дура! - Пнул ее Ларионыч, когда она, ловко подпрыгнув, в очередной раз, лизнула его обросший подбородок.
- Уймись, Пальма, на место! - Грозно прикрикнул старик и скрылся в доме. Через минут пять уже пошли на охоту.
Выйдя за деревенские заборы, перейдя через поля по непроторенной еще дороге, дед надел лыжи и свернул в лес. В этот день он впервые захватил с собой фляжечку с самогонкой, к которой пристарстился вдруг в последнее время, и Пальме приходилось то и дело возвращаться и ждать, чего никогда не случалось раньше. Она, конечно, не могла знать, что отношения ее хозяина с алкоголем дошли до стадии постоянного сожительства. Пока собака распутывала тайны следов лесных обитателей, хозяин то и дело прикладывался к заветной фляжке. И постепенно Ларионычу стало казаться, что Пальма потеряла нюх. Что она как-то слишком суетилась, слишком быстро убегала вперед и и вообще не разбирала следы. Он снова и снова окликал ее, награждая все новыми и новыми матерными кличками. Так они бродили полдня. Собака добросовестно выгоняла зайцев и отчаянным лаем обращала внимание старика на спрятавшихся в ветвях белок. Ближе к вечеру, когда они уже повернули к деревне, Пальма вдруг заволновалась. В ее ворчании показались новые ликующие азартные нотки. Ларионыч насторожился - только один зверек так радовал ее.
“Неужто рыжая забежала, - мелькнула догадка. - Давненько не было ее в наших местах. Вот так удача!” Рассмотрев след насколько позволяло его состояние, он пришел к выводу, что лиса в пределах досягаемости.
-След, Пальма! След, собачка! - Ласково кликнул он суку и поспешил за ней.
Они преследовали рыжую довольно долго. Фляжка уже опустела, и в голове охотника легкость сменилась тяжестью, когда в сумраке мелькнуло что-то рыжее.
“Ах, ты!” - Щелкнуло в голове, и он прицелился, однако хитрая зверюшка была уже вне поля зрения.
-Ату ее, Пальма! Куси! - Захрипел охотник и, споткнувшись, повалился в снежный песок. Пальма метнулась вперед. Долго поднимался пьяный старик, ноги никак не хотели помогать ему, причудливо выгибаясь и стремясь разойтись в разные стороны. Руки медленно ползли вверх, стараясь найти опору, а в голове царил полный беспорядок.
-Куда подевалась эта тварь! - Прорычал он, сердито махнув кулаком. - Завела в такую даль, подлая сучка! Пальма! Пальма!
Безмолвием ответил ему лес. Ночь подкралась неожиданно, и разаслала черное покрывало над лесом.
-Проклялая дрянь! Фьюить! Фьюить! Где ты, Пальма? Ко мне! Ко мне! Скотина такая, иди к хозяину! - Все больше и больше сердился Ларионыч по мере того, как ему все сложнее и сложнее становилось подняться. Наконец это удалось, и он огляделся. Собаки не было. Что-то хрустнуло сзади, послышался свист какой-то птицы, поскрипывали деревья, но Пальмы не было.
-Ну и оставайся здесь! Приди только домой! Грязная скотина! Ко мне, Пальма! Ко мне! Па-а-альма-а-а! - Орал он, медленно соображая, в какой же стороне дом. Неожиданно из-за кустов выскочила Пальма, весело помахивая хвостом.
-А, явилась чертовка! Где же ты шлялась, сука! У-у-у! Бегает тут. Прогулка тебе что ли! А ну домой! - Свирепо поскрипывая зубами, отчитывал он ее. Пальма виновато опустила голову и снова скрылась в кустах.
-Куда! Ко мне! Назад, Пальма! Ко мне! - Такое непослушание поразило естарика. Его власть подвергалась сопротивлению. Это был бунт. Но он не успел выругаться. Собака, что-то таща, выползала задом из куста. Он поспешил подойти и пнул ее.
-Шалава, рыжая! Вот тебе, получай! Ишь, бежать вздумала от меня! Тварь! Поскуда!
Жалобно взвизгнув, собака отскочила в сторону и затихла. Тогда-то он и заметил ее находку. Пальма принесла ему лису. Он нагнулся и потрогал зверька. Лисица была мертва. Он аккуратно поднял ее и сунул в мешок. Затем взглянул на компаньонку. Что-то внутри шевельнулось, но он был не из тех, кто прислушивается ко всяким там мелькающим мыслям и чувствам.
-То-то же! А то ишь, ты тут стараешься, мучаешься, а она таскается по кабелям да прогулки по лесам устраивает. - Проговорил он уже подобревшим голосом. Почувствовав, что буря миновала, Пальма подошла к нему.
- Ну, куда ты нас завела! Ищи дом! Домой! - Скомандовал Ларионыч, и они двинулись в обратный путь.
Ветер стал усиливаться, пошел снег, сначала мягкий и пушистый, а потом мелкий и твердый, как песок. Старик шел нетвердо. Постепенно им обуяла ярость.
-Я бы уже дома сидел у печки! Нет, тебе надо было носиться. Чтобы сразу ее на меня выгнать? Так еще, небось, и шкуру попортила, проститутка! - Он зло косился на мелькающую впереди Пальму, то и дело пуская вдогонку матерок посмачнее. От этого становилось легче. Собака не учуяла перемену настроения и весело петляла между березками. Последняя капелька самогона стекла старику в рот, и он совсем помрачнел. Его ноги сами собой перестали двигаться. Собака подбежала к хозяину и тут же получила добрую порцию брани. Вспомнилось вдруг деспоту, как однажды она, еще будучи щенком, стащила немного сальца. Тогда он ее и побил в первый раз. После этого никогда больше Пальма ничего не брала у него. Но хозяину вздумалось теперь еще раз проучить ее за ту корочку сала.
-Проклятая скотина! - Со всего размаху опустил он приклад ружья на ее спину. Пальма испуганно прижалась к снегу, не испустив ни одного звука. Однако удар ногой принудил ее отбежать на несколько шагов вперед.
-Иди сюда, сук-ка! - Грозно взревел хозяин. Но псина уже поняла по интонации, что он настроен на серьезный лад и остерегалась подходить. Пальма виляла хвостом, заглядывала в лицо, но каждый раз, когда господин дела шаг, она отбегала на метр.
-Фюить, Пальма! Иди сюда, дурочка! Ко мне! Ко мне, потаскушка проклятая! - Ласково заговорил он с ней. И собака уже почти поверила, что он сменил гнев на милость и хочет ее погладить. Но опасное движение его ноги испугало ее.
-Проклятая тварюга, а ну иди сюда! - Заорал он, злобно грозя руками и страясь догнать ее. Но Пальма припустила так, что он скоро потерял ее в темноте. Тут уж и силы оставили его. Он присел на какой-то пень и отер пот. Началась вьюга, и снег летел со всех сторон. Старик, отдохнув, пошел один. Долго еще его сердце разрывалось от гнева к этой тупой твари. Предательство ее становилось очевидным с каждым шагом. Постепенно холод стал проникать в его организм. Действие самогона резко прошло, и Ларионычу стало не по себе. Лес окружал его стеной, снег залеплял лицо, и нигде - ни просвета, ни огонька. Он решил остановиться и закурить. Осветив часы, которые показывали одиннадцать, он неожиданно понял, что во фляжке еще есть кое-что. Обрадовавшись, как дитя, он присосался к любимице. Когда организм принял остатки, то Ларионыч еще больше возненавидел Пальму. Теперь стало совсем ясно, что она специально завела его сюда. “Да это же ее месть! Мстит за ублюдков”. - Вывел вдруг его больной мозг. “Стерва, мандавошка, сучка, - ругал он ее. - Что б у тебя лапы скрутило и глаза вылезли”. Снег прекратился, и ветер затих, появились звезды, а за ними и тонкий месяц. Ларионыч встал и почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поежился, крепче сжал ружье и оглянулся.
-Кто здесь? Я заблудился. Здесь кто-то есть? - Глядя по сторонам, заговорил он. Его одинокий, хриплый голос пронзил ночной лес и неприятно поразил слух.
-Дурацкая псина где-то шляется. - Чтобы ободрить самого себя произнес Ларионыч вслух. Но голос прозвучал не твердо, а как-то жалобно и почти трусливо.
-Тьфу! - Плюнул он и, надев рукавицы, пошел вперед. И тут его ухо различило скрип снега под еще чьими-то ногами. Он остановился и прислушался. Не было сомнения: кто-то шел за ним.
-Пальма! Фюить! - Гнев его прошел, и собака была бы теперь кстати. Однако Пальма не выбежала к нему.
-Почудилось, должно быть. - Пробасил старик, но тут же вновь услышал шаги по снегу. Не мог это быть человеческий ход. Так скрипел снег под ногами зверя, и Ларионыч напрягся.
-А ну, брысь отсюда, зверье мое! - Крикнул он в темноту. Лес затих.
-То-то же. – Облегченно вздохнул охотник, но испуг плесканулся где-то внутри него, как малек на поверхности водоема. Кто-то зафыркал за стволами деревьев, а потом совсем откровенно вздохнул. Волосы зашевелились на голове у Ларионыча, когда два красных светящихся глаза, словно разглядывая его, проскочили мимо. Вскинув на плечо ружье, старик прицелился в животное и выстрелил. Грохот ружья на мгновение всколыхнул спящее пространство. Чье-то дыхание послышалось сзади, и старик, резко повернувшись, пальнул наугад. Его ухо уловило удаляющийся топот. Он вздохнул с облегчением и перезарядил оружие. Тут на него выскочила Пальма и радостно стала ласкаться.
-Пальма! Пальмочка! Хорошая собачка, хорошая! - Радостно кинулся старик к ней. Она вовремя вернулась, и ей перепало щедрот от его хорошего настроения. С удовольствием ее морда, уши и спина принимали долгожданные и столь редкие ласки. Длилось это недолго. Где-то что-то крякнуло. Собака и человек одновременно замерли. Опять послышалось сопение зверя. Пальма зарычала и осторожно направилась по направлению к источнику звука. Когда ее тело пропало за деревьями, хозяин заволновался. Ни звука не донеслось оттуда. Но скоро он почувствовал опять на себе чей-то цепкий, холодный, злой взгляд. Обернувшись, он увидел все те же красные угольки глаз.
-А что б тебя! - Прошептал старик. Тут вернулась Пальма.
-Взять, Пальма! Взять! - Приказал он. Собака недоверчиво покосилось на Ларионыча, но пошла к глазам в темноте.
-Что ты копаешься! - В его голосе появились нотки нетерпения. Все это порядком надоело ему. Пальма, пошарясь по кустам с особым шумом, вернулась радостная и довольная.
-Что ж ты.... - Он не окончил фразу, потому что не знал, что хотел сказать. Сопение, фырканье и зевание продолжались. Казалось, что зверей было несколько, и они кружили вокруг него.
-Смерти ты моей что ли хочешь? - Заволновался старик. Властным движением руки он подозвал собаку.
-Ты не слушаться! Кому сказал: взять! Опять вздумала не слушаться, дрянь! Специально завела меня сюда, сучка! Я тебе покажу, как хитрить! Очередная волна гнева снова захватила его. Пальма, не понимая резкую перемену настроения хозяина, замешкалась, получила пинок под живот. Жалобно взвыв, она рванула в кусты.
-Беги, беги! - Последовало за ней сдобренное ругательством напутствие. Кто-то заверещал в кустах. “Ага!” - Усмехнулся бессердечный охотник и поспешил туда. Место было в крови, но Пальмы не видно.
-Удрала, шавка! Все равно сдохнешь! Все равно!
Неожиданно совсем близко раздалось рычание.
-Врешь, не возьмешь! - Развеселившись, сам не зная почему, Ларионыч выстрелил. Уже знакомые глаза взвыли и пропали.
-Ну, что, гады! Еще кто-нибудь хочет! - Захохотал он, перезаряжая ружье. В этот момент он увидел серые тени, которые то и дело мелькали вокруг. Не страх, а жуткая, леденящая паника охватила его, когда со всех сторон стали выходить звери. Это были собаки разного цвета, разного возраста и разных размеров, но все они отдаленно напоминали ему кого-то. Когда на глаза деду попалось несколько копий Пальмы, его полупьяный мозг, вдруг сообразил: “Да, ведь это ее щенки. Она все это время рожала их здесь, в лесу”. Он не успел их сосчитать. Один из самых здоровых через пару прыжков оказался рядом с ним и, получив полю в голову, повалился на снег. Ларионыч побежал так, что ветер засвистел у него в ушах. А рядом с ним неслась стая Пальмы. Выстрелив еще раз и убедившись, что промахнулся, он стал перезаряжать ружье, и тут собаки опять наскочили на него. На этот раз они бросились все сразу. Но он, ловко отпрыгнув, подстрелил еще двух и снова побежал.
Деревья заканчивались, начиналось поле. Слишком поздно он понял, что можно было забраться на дерево и оттуда отстреливаться. В открытом пространстве он практически беззащитен. Рядом мелькнула собака - вылитая Пальма.
-Ах, сук-ка! - Он прицелился, но Пальма жалобно, словно прощаясь, заворчала и скрылась из виду. Она в последний раз бросила на своего бога ласковый взгляд и остановилась. А ее дети преследовали ее хозяина. Вскоре они настигли его. Ноги у протрезвевшего от дикой погони Ларионыча начали уставать. Одна из лыж отскочила, и он покатился по снегу. Свора навалилась сверху и стала терзать его одежду. Трещала фуфайка, теплые штаны и рукавицы. Он отмахивался и пытался нащупать ружье. Один из псов стащил варежку и стал рвать зубами руку. Другой, прокусив штаны, терзал ногу. Один белый кобель стащил шапку и впился в лицо. Хрюкая и стоная, отбиваясь от нависших на нем псов, несчастный старик наконец схватил ружье. Послышался выстрел и визг, но тут же новые собаки навалились на него. Он заплакал и заскулил, как ребенок, его нос оказался у кого-то во рту. Кость руки уже трещала под напором мощных челюстей, а ногу начали глодать сразу с нескольких сторон. Старик нажал на курок снова, и его израненное лицо опалил выстрел. Однако на миг разбежавшиеся дикие твари вновь приступили к нему, как шакалы к слабому детенышу. Не смотря на то, что он успел-таки перезарядить и даже прицелиться, выстрел не прозвучал. Животные разорвали фуфайку и стали подбираться к горлу. Хрипя и тяжело дыша, Ларионыч из последних сил повернулся на живот. Один глаз его проткнул чей-то клык, одна из рук болталась, разорванная на мелкие полосочки, ноги не двигались под грудой голодных тел. Чувствуя дикую боль, он отчаянно вопил, но его крики никто не слышал, а хищников они не беспокоили. Кто-то, совсем наглый, то и дело прокусывал череп. Его, уже совсем беспомощного, перевернули на спину и стали лапами разрывать мягкий живот. Желтая небольшая собачка, громко рыча и мотая мордой из стороны в сторону, рвала губу, которая столько раз изрыгала ругательства. Ухом и щекой завладел взрослый черный как смоль кобель. Куски грозного императора своего двора быстро исчезали в пастях собак. Он напоминал китайскую рыбу, которую готовят живой и подают еще дышащей. Грудь еще вздымалась, сердце билось, а ребра уже трещали под острыми зубами. Кто-то ковырялся в кишках. Руки и ноги старика затряслись, хруст и чавканье заглушили последний вздох-хрип из разорванного горла.
Через несколько дней охотники нашли за огородами, недалеко от деревни, вещи Ларионыча и его почти совсем обглоданное тело. Крови было много, а мяса на костях практически не осталось, только самые твердые и крупные кости. Скорее всего, волки – решили в деревне. Хотя, конечно, всех удивило, что появились волки, которых давненько не видели в этих краях. Для порядка вызвали милицию. Но дело было ясное. Зверей так и не нашли. Они ушли далеко в тайгу.