УЗБЕК НА ОСЛЕ
или
как я покупала квартиру в Чехии
1
Что «отполедневый продей зрушен» мы знали еще с января месяца, но как-то не верили. Тем более, зимой на Гавелаке место всегда есть, и не просто прямо с утра.
А прямо с понедельника и на всю неделю – выложи две тысячи крон и стой себе, мерзни – ни людей, ни продажи, одни продавцы по рынку скачут, греются. Зато когда наступает весна и начинается «сезон» - за место под солнцем происходят натуральные баталии, многие из сувенирщиков хотят по два, а то и по три места, мы же – продавцы картин - остаемся без единого. Вот и спасает «отполедневый продей», то есть возможность встать на станек после того, как с него уйдет овощник со своей морковкой. Рынок-то овощной!
Встанешь эдак на два вечерних часа, отдашь справцу стовку и уйдешь домой с тысячей, плохо ли. А за день и дома все успеешь переделать, и в бассейн часика на два сгонять. Лето – самая лучшая пора нашей безалаберной творческой жизни. Пугает пан Соукуп, что ему, наши стовки лишние, просто хочет, чтоб мы никому не нужные задние улочки в зиме проплачивали, а когда и их не станет, - все вернется на круги своя, - так мы успокаивали друг друга. И вдруг улочки кончились. Буквально третьего мая. Первого мы вступили в Евросоюз, а третьего, в понедельник, пришли к справе и услышали, что мест нет. Шитый был первым, Седа второй, Иордан третьим, я четвертой, а Светка пятой. И ни один из нас не достал места. Ни один.
Не в силах поверить, что сделать ничего нельзя, мы пошли втроем – Седа, Света и я, выпить с горя по панаку. Выпили по два и раздухарились. Мол, надо дождаться самого пана Соукупа, хозяина рынка, и спросить его, что нам делать. Столько лет работали, приносили гордость и славу Гавелаку, и вдруг ни с того, ни с сего…
- И с того и с сего, - сказал Соукуп, когда мы его поймали-таки у справы, - Я еще с января месяца всех вас предупреждал. Это государственный закон, его нарушение грозит пятьюдесятью тысячами штрафа. И то только на первый раз. На второй я могу лишиться всего своего подника. Не думаете ли вы, что из-за вас я готов потерять Гавелак?!
- Но существует же какое-то решение, - простонала Светка, - не может быть, чтоб не было никакого выхода…
- Я пока не вижу решения, - сказал пан Соукуп и ушел, а мы сели на возик перед справой и заревели. У Светки двое детей, у Седы двое, у меня одна, у которой тоже двое. Мама дорогая! Тут вышел из справы пан Франтишек Томашек, наш вечный советник, интеллигентный человек. Жалостливый.
И сказал:
- Существует единственно возможное решение. Вы будете договариваться с овощниками напрямую, давать им стовку за два вечерних часа и работать, а пан Соукуп будет на это закрывать глаза…
Ур-ра!!! Мы почему-то подумали, что не мог пан Франтишек Томашек такую отсебятину пороть без санкции Соукупа, и вмиг повеселели. Побежали на кофе и взахлеб прикидывали, кого из овощников осчастливить, предложив ему стовку за два вечерних часа.
- Раньше они балились с неохотой, - разглагольствовала Светка, - жаба их давила, что мы после них продавать будем, а теперь сами вприпрыжку в господу побегут – стовку пропивать!
2
И было у меня две тысячи крон, приготовленных за станек на неделю. И решила я потратить эти деньги в любимом магазине «Маркс Спенсер», в детском отделе. Я еще в прошлый раз приметила разноцветные тряпочки, от которых невозможно оторвать глаз. Светка поплелась со мной и увещевала меня не тратить такие большие деньги на такого маленького мальчика, как Франтик. Я возражала, что через десять дней ему исполнится два года и все два года он ходит в обносках от Владика. Мол, я Владику на два года тоже покупала одежду на две тысячи, только в «Вайкики», и чем, спрашивается, Франтик хуже? Тем более, что завтра в три, самое позднее, в четыре – я уже встану на таг, и, даст Бог, верну эти деньги. Словом, мы купили один костюмчик – кофточку и джинсы, и к ним кепку. А потом еще майку и светлые легкие штанишки, всего на две тысячи двадцать крон. Светка охала, а я говорила, что такую покупку непременно нужно обмыть, и мы далеко не ходили – уселись прямо на Пшекопе, открытой террасе ресторана, где рюмка водки стоит восемьдесят крон.
- Удивляюсь я тебе, Ира, - говорила Светка, - ты такая бесшабашная. Растратила последние деньги внуку на подарок, а вдруг завтра еду не на что купить будет…
- Деньги нужно не экономить, Света, деньги нужно зарабатывать, - разглагольствовала теперь уже я.
На оставшиеся пятьсот крон я пошла и купила карту в телефон. Ненавижу это «мате низкий кредит», въедливым голосом. Все. Я всерьез оставила всего одну стовку на завтра, чтоб придти и сунуть ее овощнику.
С утра Виталик проснулся и сказал, что он не может больше пить, а поэтому вечером поедет к себе в подвал. Я не стала возражать. Мне ничего такого не показалось. Показалось мне только в половине третьего, когда я пришла на освобождающийся 36 таг, договорилась с овощником, что заплачу ему стовку и встану на его место. Но сначала схожу в справу и предупрежу справца, что собираюсь вставать.
Справцем сидел новенький и беленький пан Двожак, еще неделю назад бывший овощником, у которого я всегда покупала апельсины. Он сказал категорическое нет, пока лично ему пан Соукуп не скажет категорического да. Мол, пан Петр (это второй справец, уже года два в справцах) будет завтра говорить об этом с паном Соукупом, а что там говорил пан Франтишек Томашек – это ничего для него, пана Двожака, не значит.
- Хотя бы позвонить я Вам завтра могу? – спросила я, невероятно расстроившись.
- Да, конечно.
И я ушла с рынка, как побитая собака. Я взяла целую тысячу крон из денег за склад, потому что у меня не было ни копейки, а продукты я всегда покупаю по понедельникам. Уже вторник. Я потратила почти тысячу без тридцати крон, но купила далеко не все, что хотела купить. Еле живая вернулась домой, и, не дожидаясь ужина, повалилась в постель. За весь день я не выпила ни глотка спиртного и выкурила от силы пару сигарет. У меня было полное опустошение. Чехи говорят лучше – «вычерпанность». У меня была полная вычерпанность. В голове молотом стучало Светкино «а вдруг завтра еду не на что купить будет», и я заснула, не было шести часов вечера, и проспала до девяти часов утра следующего дня. Может быть, я и заспала стресс, но растерянность и абсолютное непонимание происходящего остались. Почему-то я точно знала, что услышу от пана Двожака по телефону категорическое нет.
И услышала.
Я позвонила Виталику, и он сказал, что еще немного поспит (они вчера наклюкались в подвале вместе с Павловым, и тот дал ему выходной – вот тебе и не может больше пить), а потом мне перезвонит. Я позвонила Светке, но она только восклицала «Боже мой! Боже мой!», пока я не сообщила ей, что намерена поговорить с паном Соукупом, пусть ради этого и придется проторчать целый день под справой. Я позвонила Никольской и она сразу вспомнила, что может раздать свои финтифлюшки (так мы называем принты) по чужим станкам, а самой ей хватит субботы с воскресеньем. У меня же и субботы нет. Воскресенье – единственный день, когда нам позволено работать летом. Потому что овощники тоже люди и они по воскресеньям отдыхают.
Я позвонила Маришке и она посоветовала мне так не убиваться – что-то да все равно выплывет, выход будет найден.
Да, неужели нет никакого выхода?!
3
Самое печальное не это. Не то, то есть, что места нет на Гавелаке с понедельника и денег, соответственно, нет никаких. Я завтра пойду и буду ловить пана Соукупа и не уйду, пока не поймаю. Самое печальное то, что вот уже три дня я разговариваю с Наташей (делать же все равно нечего), но ни до чего умного не могу договориться! Она вбила себе в голову, что с Франтой жить больше не может и только ждет удобного момента, чтобы с ним расстаться. Она говорит, что у нас впереди целое лето на то, чтоб я получила деньги от мамы за проданную в России квартиру и купила квартиру в Чехии. Сама же она в конце августа намерена с Владиком переехать в Брно! Твердит, что поедет не к мужчине, а к друзьям, с которыми познакомилась по Интернету (как я ненавижу этот Интернет!), будет у них жить и учиться на «ужадного прекладателя»,(государственного переводчика) что только в Брно есть эти курсы, а во второй класс Владику можно и в Африке ходить, не то, что в Брно. Она говорит, что Франтишека оставит Франте, по крайней мере, на год, пока станет возможным отдать его в детский сад. Мол, Франта все долдонит, что " я за ребенком плохо смотрю – пусть сам хорошо посмотрит, поймет, как это тяжело". Я не могу слушать этот бред, я начинаю срываться на крик, что Франта Франтика ей после этого года не отдаст, да еще и лишит ее материнских прав за то, что она бросила двухлетнего ребенка! Не лишит и не отдаст, - усмехается Наташа, - я вообще этот год не собираюсь с Франтой разводиться, я просто не хочу больше с ним жить. Я поняла, что он не позволит мне ничего делать, пока я совсем не превращусь в ни на что не годную клушку. А я хочу учиться и добиваться чего-то в жизни, и никто меня не остановит, даже ты…
Все это оттого, что мы четыре года прожили вместе вместо положенных по Библии трех! Если бы год назад Франта получил квартиру и съехал со всем своим семейством в новую жизнь без меня, все было бы по-другому. По крайней мере, на Наташе бы держался дом, в котором я бы не пыталась командовать. Франта был бы настоящим хозяином, из рук которого они бы все ели. А я была бы любимой бабушкой для своих внуков, как Фира, к которым бы наезжала раз в месяц с подарками и сластями.
А так мы несчастны. Все вместе и каждый по-своему.
Как только исполнилось три года их браку, я начала Наташе есть плешь, что хочу жить одна. Что не могу приходить в квартиру, где вечный крик и гвалт, что хочу покоя. Что хочу личной жизни, что Виталик потому от меня и съехал, что ему помешала твоя семья и твои вечно орущие дети. Что ненавижу бардак, а он тут всюду, даже в моей комнате, эти бесконечные крошки на полу, эта пыль на всех поверхностях, эта гора грязной посуды, эта куча вечно не глаженого белья в коридоре и т.д., и т.п… Франта слушал-слушал, и тоже стал на Наташу покрикивать. Мол, как не приду с работы, ты вечно торчишь за компьютером, а ребенок голодный, везде хлев, мне приходится сначала все прибирать, а потом еще самому готовить ужин на всех. Как все это осточертело!
Допустим, ужин он готовит не чаще, чем раз в неделю. Дважды в неделю готовлю ужин я. Все остальное время ужин на Наташе. И готовит-то Франта по своей инициативе, еще неизвестно, кому нужны эти его хваленые кнедлики или ризики, но он же у нас – взделанный повар! – а запчасти к автомобилям продает у дедушки на фирме чисто по недоразумению. Зато мои фаршированные перцы обожает.
Наташа любит мой плов. Виталик борщ.
А теперь мы все вместе ждем денег из России, чтобы начать рушить это осиное домашнее гнездо…
4
В конце концов, если я ради журнала «Голос» дошла до председателя Совета Министров СССР, то почему мне ради своей семьи, распадающейся на моих глазах, не дойти до пана Соукупа, директора какого-то там овощного рынка, пусть и существующего с тринадцатого века?!
В первый день мне не повезло. Хотя я и выяснила массу полезной информации. Например, что пан Соукуп в справе может вообще не появиться за целый день, зато в своей конторе на втором этаже рядом со своей столовкой (у него и столовка есть, под названием «Чешская корона», открыл года четыре назад, и мы туда первые полгода заходили, пока Маришке не стало плохо прямо за столиком) появляется каждый день ровно в половине одиннадцатого. Я пришла к десяти, но пока это выяснила, прошло минут двадцать. Тогда я заняла наблюдательный пост на лавочке напротив конторы, но в половине одиннадцатого пан Соукуп не пришел. Не пришел он и в половине двенадцатого, и в половине тринадцатого. В половине второго ко мне подошел верхний кладовщик (У пана Соукупа и свои склады есть, в которых овощники хранят свою морковку, а мы свои картинки, и за место в котором я, например, плачу три тысячи сто крон ежемесячно, собирая с пяти художников по пять стовок) и сказал, что ему меня жаль, что я могла бы спросить у мамы Соукупа, придет ли сегодня ее сын вообще. Оказалось, что цветочный магазин рядом со столовкой – это подник мамы Соукупа. Какая работящая семейка!
Если Соукупу лет пятьдесят, (хотя выглядит он на двадцать шесть), то его маме все семьдесят, а ведь поди ж ты – не она ли это ящик с рассадой из автомобиля тащит? Она. Пани Соукупова сказала мне, что никто не знает, когда придет пан Соукуп, даже сам пан Соукуп. У меня стремительно развилась мнительность. Ах, не может быть, чтоб Соукуп увидел меня первым, резко свернул за угол, а перед секундой позвонил маме, чтоб она от меня отвязалась!
В половине третьего пошел дождь, и я сдалась. Я купила помидоры, огурцы, молока и рогликов на две стовки, которые мне выдал Виталик с утра, и поехала домой.
На второй день снова пришла к десяти и заняла пост. Через час верхний кладовщик снова подошел ко мне, и, снова пожалев меня, сказал, что пан Соукуп по пятницам вообще в контору не приходит, а сегодня-де пятница.
- Но, - я почему-то разозлилась, - Вчера же он не был, хотя должен был быть. Может, сегодня придет, хотя не должен.
Я снова села на лавочку и решила отвлечься – достала книжку Блюменталя,( мэтр подписал ее лично мне), листок и ручку, и начала рисовать план своей будущей четырехкомнатной квартиры в Теплице. А поскольку я видела только одну четырехкомнатную квартиру в Теплице – Люсину – то и рисовала ее. Главное, что в той комнате, где у нее жила мама, я мысленно поселила детей – Наташу с Франтой; в той, где у нее жила Ира, дочь, я устроила внуков – Владика с Франтиком, а в той, что у нее была столовой, поселилась сама, разумеется, с Виталиком. Зал я великодушно превратила в гостиную для всех, хотя сама Люся забрала зал себе, как самую большую комнату. Только я начала ручкой заштриховывать маленькие прямоугольнички, долженствующие изображать кровати в детской комнате, как передо мной буквально вырос пан Соукуп. От неожиданности я вскочила, и все мое мечтание полетело на землю вместе с ручкой. Хорошо, хоть поэт Блюменталь остался в руках.
- Пан Соукуп, дайте мне пятиминутную! аудиенцию!
- Если Вы об «отполедневом продее»…
- Нет, я о себе! Исключительно о себе. У меня патовая ситуация.
5
- Что случилось? ( Цо се стало?- прикол.)
- Случилось то, что из четырнадцати человек нашей группы «вытварников», или хотите, «образкаржей», - только я одна являюсь продавцом и никем больше. Если художники могут свои работы раздать на комиссию на чужие станки, да и в другие места – на Старомак, на Сходы, на Рудельфино, в конце концов, по галереям, то я ничего не могу раздать, у меня нет ничего, кроме их работ. И если я не буду работать каждый день, то и эти работы они у меня отберут!
- Что же Вы хотите?!
- Я хочу постоянный станек. Как Значок (бедный пан Соукуп!), как Фира, как Армен!
Соукуп чуть не упал. Он сказал мне, как когда-то митрополит Питирим, слово в слово:
- Да Вы в своем уме, пани Ирино?! (оказывается, наши церковники – это просто переодетые чехи).
Да я – то знаю, что просить нужно больше, тогда, возможно, что-нибудь и получишь, и молчу.
- Вы же с января месяца уведомлены, - продолжает пан Соукуп, - что «отполедневый продей зрушен», что у меня овощной рынок, поэтому в первую очередь – овощники, во вторую – сувенирщики. И только в последнюю очередь – образкаржи (надо же было
такое придумать! Образки - картинки, следовательно, мы - образкаржи))
- Уведомлена, - соглашаюсь я, - я согласна быть в самую распоследнюю очередь, просто в наипоследнейшую…
- Нет, это ни в какие ворота, - говорит пан Соукуп по-чешски, - Вы знаете, что с первого мая сто тысяч подникателей лишилось куска хлеба, бросило свои подникательские листы?! (подникательские – предпринимательские, это ж уже не нужно переводить?!) что ж мне теперь делать?! Всем им место на рынке давать?!
- Но я же все-таки работала у Вас семь лет! И в холод, и в дождь, и в зной, - тут я, внутренне содрогнувшись, вытащила апрельский номер журнала «Русское слово» и протянула ему со словами:
- Когда-то я была журналистом. Сейчас пытаюсь стать писателем. Это мой первый опубликованный рассказ (согрешила, «Галерейка» уже была опубликована, да что ж объяснишь за пятиминутную! аудиенцию!) А будут другие. Я вообще могу написать о Гавелаке самое лучшее, что только в моих силах, я могу прославить его на весь мир!
Пан Соукуп глаза распахнул, журнал взял и, помедлив, произнес:
- Это, конечно, очень мило с Вашей стороны, но… очень неожиданно. Я не готов. Я должен переговорить со справцами. Давайте сделаем так. Я, конечно, это прочту…
- Извините, что на русском языке…
- А на следующей неделе мы Вас вызовем и будем «дебатировать», - увидев мои погасшие глаза, добавил, - В начале следующей недели. Но постоянный станек?! Вот если только участие в «стридании»(это еженедельное голосование среди сувенирщиков, в нем, кстати, участвует Надежда Елинкова)
- Так хоть и «стридание» - легко согласилась я, - Большое спасибо, пан Соукуп, ах, какое большое спасибо!
Но и на этом этот день не закончился. Мало того, что у Путина как раз в этот день была иногурация – целый день звучали президентские марши – я позвонила о Соукупе только Виталику и Люсе.
Люся перезвонила мне через час и спросила:
- Ты все еще хочешь покупать квартиру в Теплицах?!
- Конечно, - сказала я.
- Так вот. В нашем подъезде, на входной двери, висит объявление « четыре плюс один». Записывай телефон. Пусть Наташа позвонит, со своим чешским, а потом ты мне перезвонишь.
Ох, эта Люся!
Но Наташа позвонила. Со своим чешским. Ей даже незнакомые русские иногда говорят «как Вы хорошо разговариваете по-русски!» в полной уверенности, что она чешка.
Оказалось, девяносто девять квадратных метров.
За двести двадцать тысяч крон.
Нужен только косметический ремонт.
Я перезвонила Люсе. Она сказала, что прямо сейчас пойдет и посмотрит, что там за девяносто девять квадратных метров. Перезвонила через полчаса:
- И вправду, Ира, квартира больше, чем моя. Шикарная, Ира!
- Так берем, Люся.
- Что берем, Ира? Ты же ничего не видела! Позвони и договорись, когда приедешь. Они сказали, что до четверга будут ждать. Потом перезвони мне.
Наташа позвонила, и мы договорились на среду. Я перезвонила Люсе.
Люся сказала, что отменит все свои дела и приедет в понедельник в Прагу, а в среду утром мы вместе поедем в Теплице. Боже, Боже…
Ох, эта Люся!
6
Виталик заглянул через мое плечо, пока я набирала последний кусок текста, и сказал:
- Ты как узбек на осле - что видишь, то и поешь…
7
Люся уже сварила сосиски и приготовила кофе прежде, чем разбудить нас. Не в силах сделать ни глотка, ни жевка, я поплелась на балкон, в одной руке держа сигарету, а в другой телефон.
- Сначала проснись, Ира, - сказал Виталик, - Умойся, расходись, проверь голосовые связки, приведи мысли в порядок, подумай, что именно ты скажешь отцу. Не горит же. У нас, по крайней мере, есть время до вечера.
- Меня раздирает на две половины, - сказала я, - Я не знаю, что мне делать.
- Ты никогда не знаешь, что тебе делать, но ведь делаешь же, - хихикнула Люся, присоединяясь к нам и протягивая мне чашку с кофе.
Ах, если бы не Маришка!
Ведь мы уже договорились с Люсей, что в среду едем смотреть четырехкомнатную квартиру, в ее же подъезде на седьмом этаже. Договорились не только с Люсей, но и с людьми, которые эту квартиру продают. Договорились аж в пятницу, а во вторник я достала станек, и к обеду ко мне пришла Маришка. На ней не было лица от смятения:
- Мне срочно нужны триста тысяч крон, - выпалила она, едва переводя дух.
Из ее сбивчивого рассказа я поняла, что ее квартирная хозяйка – пани Климова – за какие-то там долги передает свой дом другому хозяину (у них там, на Праге 2, почти у каждого дома хозяин есть). Но буквально сегодня утром пани Климова позвонила и предложила Марине с Борисом взять «декрет» на ту квартиру, которую они сейчас снимают. Триста тысяч – это отступные, и на всю оставшуюся жизнь – фиксированная квартплата, в три раза ниже рыночной. Например, сейчас они платят семь с половиной тысяч за наем, и две тысячи за электричество (квартира на Жижкове, там все электрическое, даже отопление), а с «декретом» будут платить всего три тысячи и пятьсот крон соответственно. Почувствуйте разницу, как любит говорить Маришка.
Наем за квартиру – это головная боль для любого русского художника. Маришка за однокомнатную квартиру платит девять с половиной тысяч, Асхат с семейством за трехкомнатную платит тринадцать, Никольские, пока жили семьей, платили за трехкомнатную двенадцать, и мы с Франтой платим двенадцать – он четыре и я восемь, и каждый раз, как подходит день «расплаты», у меня случается нервный срыв. За три года, пока мы живем в этой квартире на Моджанах, мы выплатили уже две четырехкомнатные квартиры в Теплице! Это был главный довод, который я привела папе, когда решилась продавать свою двухкомнатную квартиру в Екатеринбурге, папенькино приданое. Мне надоело каждый месяц сдавать экзамен по политэкономии. Мне надоело думать о том, что наш квартирный хозяин купит на «наши денежки». Мне надоело завидовать богатым. Я ведь не очень люблю деньги. Я их вообще не люблю. Мне по душе такая модель мира, при которой каждый делает то, что может и получает то, что хочет. Но такая модель почила в бозе не далее, как пятнадцать лет назад, и все пятнадцать лет я не могу в это поверить.
Маришка посмотрела на меня доверчиво, и, отрывая от проносящихся вихрем мыслей, ляпнула:
- Пани Климова предлагает еще одну, такую же квартиру, на тех же условиях, под нами. Если тебе интересно…
8
Мы договорились с Люсей, что в среду, без пятнадцати двенадцать, встречаемся на вокзале Голешовице, у автобусов. Виталик взял у Павлова два выходных дня.
Я проснулась, не было еще и семи утра.
Я уставилась в потолок, будто там были написаны все ответы.
Я еле дождалась времени, когда нужно будить дочь, чтобы она разбудила сына и отправила его в школу. Обычно Франта поднимает Владика и они вместе покидают дом, но раз в неделю Франта уезжает на работу не в восемь, а в шесть часов утра.
Дочь была первым человеком, кому я рассказала о свалившейся на меня диллеме. Наташа ничуть не удивилась моим сомнениям. Она даже пожалела меня. Но, сказала, это тебе решать. И я поплелась будить Виталика. Я сказала, что не стала поднимать эту тему в «Жетецкой», но сегодня выкладываю все, как на духу.
- Вот видишь, как обе твои подружки хотят иметь тебя постоянно под рукой, - пошутил он, - но это только тебе решать, Ира.
Всю дорогу до вокзала я мучила Виталика рассуждениями «с одной стороны», «но, с другой стороны». А ведь с Моджан до Голошовице битых сорок минут на семнадцатом без пересадки! С одной стороны, четырехкомнатная квартира за шесть тысяч в месяц на правах личной собственности. С другой стороны однокомнатная за три тысячи на правах государственной. С третьей стороны, черт с ним, что на правах государственной, можно подумать, я когда-то что-то имела на правах личной собственности – эта в Екатеринбурге никогда мне не принадлежала, мама ее приватизировала по доверенности, когда я уже жила в Праге – зато в Праге, любимой Праге!
С четвертой стороны, шесть за четырехкомнатную не жалко, а три за однокомнатную – это еще одну однокомнатную надо, за те же три, чтобы друг друга не передушить в тесноте. Вот если бы жить вдвоем в однокомнатной, а этих четверых запихать в четырехкомнатную, да ведь Франта ни за какие каврижки не захочет переезжать в Теплице, пражак, блин, придется им однокомнатную уступать, чтоб хотя бы на первое время, не на улицу же.
- Ты ведь должна выбрать что-то одно, - внезапно поправил меня Виталик, - И я думаю, что Люсе лучше не знать о твоих сомнениях.
Это правда. Люся уже ждала нас у автобуса. Мне пришлось закончить свои стенания. И тот, и другая уткнулись в свои газеты, а я один час и двадцать минут смотрела сначала на проплывающие поля, а потом проплывающие горы за окном и завидовала их непоколебимому покою.
9
Хозяева квартиры мне очень понравились. Пан и пани Конечные. Фамилия такая. Ей богу, прямо на двери табличка металлическая «Конечные». Очень символично. Мне сразу захотелось в этой квартире умереть.
Они очень волновались, я очень волновалась тоже, одна Люся чувствовала себя по-хозяйски. Она, например, говорила «Ну, тут у них типа кладовки для всякой рухляди, это нужно снести, и будет отличная прихожая», или «кухонная линка – совдеповская, со временем нужно современную поставить, пока так сойдет, тем более, что плита в хорошем состоянии», или «а вот это собственноручное изобретение пана Конечного – специальное помещение для стирки и сушки белья – прачечная – я бы и себе такую пожелала!», и еще «эта комната – единственная с видом на замок на горе, эту комнату я бы посоветовала отдать маленьким, для живой эстетики»…
Пан Ян с гордым видом показывал Виталику, какое он покрытие придумал на полу в ванной, чтоб ни одна капля к соседям не просочилась, даже если воды будет по колено, а Виталик с умным видом смотрел. Я улыбалась пани Еве, любовно поглаживающей рамы пластиковых окон в зале – «с тех пор, как их поставили – ни одного звука извне не доходит». Вошел пан Ян – « и крыша новая – за целый год ни одного подтека, а то бывало».
В общем, я встала на пороге и остолбенела от ужаса.
Что я сейчас скажу этим людям?!
Если бы не Маришка со своим несвоевременным предложением, я бы уже лезла целоваться и восклицать «берем, берем!». Но что же говорить сейчас?! Люся, почувствовав мое замешательство, спокойно изрекла:
- Мы сейчас еще пойдем, все обмозгуем, а вечером дадим вам знать.
- Достаточно, если объявите свое решение завтра вечером, - сказали Конечные, - у нас есть еще один покупатель, но вы первые и он подождет.
- Фига с два у них есть еще какой-то покупатель, - фыркнула Люся, когда мы поглощали обед, приготовленный ее мамочкой, - объявление в газете еще только завтра выйдет, а нас на пушку берут, чтоб мы много не думали. Хотя я считаю, Ира, тут и думать нечего. Брать надо.
Я сидела как на иголках. Я сидела на них ровно столько, сколько смогла молчать. И что я за человек такой?! Вот как я могу не рассказать Люсе, что меня гложет?! Понравилась мне квартира? Понравилась. Так что же я в рот воды набрала?!
Хорошо, что сразу после обеда мы собрались и пошли в «Бетховен», в бассейн с минеральной водой.
10
В минеральной воде температуры загрипповавшего человека – плюс тридцать восемь градусов – вообще ни о чем думать нельзя, кроме того, что вот жемчужная ванна освободилась – надо туда когти рвать. Или помассировать пятки такими сильными струями родоновых вод, что они тебя сами на десять сантиметров от пола держат. Или встать под куда там струю – трубу, из которой бьет поток такой силы, что если не держаться за поручни – вмиг унесет. А всего лучше лежать на спине и смотреть в стеклянный потолок, откуда ласково плещет на тебя солнце, обращая тебя и мимо проплывающих людей в экзотических рыб. И почему рыбы не летают, как птицы?!
После бассейна я вызвалась приготовить цыплят табака. В ближайшем маркете купили двух цыплят и две бутылки белого сухого вина, а еще зелень, помидоры, сыр и торт-мороженое. За все платил Виталик, так как я сразу сказала, что денег у меня всего на билет туда и обратно, да на бассейн. Виталик не возражал, тем более, это была его идея – ехать вместе.
Пока готовила – потребовала себе стаканчик вина, я всегда так делаю, пока готовлю.
Потом, пока ужинали, второй стаканчик приговорила и начала шашкой махать. Мол, что такое четырехкомнатная квартира?! Ты, Люся, уже два года, как это знаешь, и ты разительно переменилась – ты стала мягче, вальяжней, что ли… Я же помню, какая ты дерганная в Праге была, попробуй скажи что поперек. И вот – сидим мы с тобой в твоей столовой, за круглым столом, на стульях с изогнутыми ножками, высокими спинками, сидим и ощущаем себя людьми, ужинающими в столовой, а не на кухне, между холодильником и батареей. Сколько ж любовных трудов можно вложить в такую квартиру!
- И можно, и должно, - согласилась Люся, - ты, когда поймешь, что это – твое, ты тоже резко поменяешь отношение ко всему, что увидишь.
Поглядела я виновато на Виталика, да и третий бокал язык развязал, вздохнула «не могу не сказать» и бухнула Люсе всю правду. И про Маришкино предложение, и про то, что без Праги жить не могу, и про то, что шесть тысяч в месяц – это все-таки шесть тысяч в месяц, а если каждый день мотаться туда-сюда на автобусе, то это не только три часа потраченного времени, но и те же шесть тысяч в месяц на билеты.
- Смотри сама, - сказала Люся, немного помолчав, - Я не буду тебя уговаривать, чтоб ты потом всю жизнь мне пеняла. Хотя такие вещи просто так не происходят, Ира. Может, это тебе знак свыше, чтоб ты, наконец, этот чертов Гавелак бросила. Женщине за сорок, а она по станку на коленях елозит, картинки, как белье, на веревках развешивает, тьфу!!
- Хорошо тебе, - воскликнула я в сердцах, - Ты сильная. Ты королева. Не женщина, а стрела, летящая к цели!
- А знаешь, какая я была королева, когда в Прагу семь лет назад приехала?! Сгоношила меня и моих друзей Чулковых одна наша общая подружка – Мурова. Наплела чудес, как в Праге разволшебно, и дала взаймы двести пятьдесят долларов. Чулковы же поменяли свою трехкомнатную квартиру на двухкомнатную с доплатой, и на вырученные две тысячи долларов поехали покорять Европу. Сразу же сняли какую-то страшную комнату на Жижкове – по сто долларов с носа за месяц. И началась гульба…
Кабаки самые крутые, еда самая дорогая, напитки не меньше, чем французские. Туристов из России из себя воображали. Мне приходилось отдавать свою третью часть за все выпитое и все съеденное, хотя и ела я плохо, кусок в горло не шел, как вспомню, что это я одолженные деньги проедаю, а дома мама с Иришкой, может быть, голодом сидят. Каждый вечер, как спать ложились, плакала «хоть какую-нибудь работу найти, хоть какие-нибудь бы деньги заработать»!
Однажды мне Чулков и выдал, хохотнув:
- Какая же ты, Люська, приземленная! Все тебе деньги, да деньги, да деньги, других речей у тебя нет.
И уже дружный хохот.
11
«На всю жизнь она этот хохот запомнила» - думала я, засыпая под легчайшим пуховым одеялом, - Теперь в Теплице собственную галерею открыла, а Чулковы у нее продавцами работают. Прошло семь лет.
Я тоже семь лет живу в Праге.
Но, может быть, потому что шесть лет назад я взяла к себе Наташу с сыном, а потом выдала ее замуж за Франту, а потом родился Франтик, и я все время колочусь с ними, и даже в Теплице не могла бы себе позволить купить квартиру, если б не мама, которая в настоящий момент колотится с нашей квартирой в Екатеринбурге, и продает ее всего-то за пятнадцать тысяч долларов, хотя папа сказал, что можно было бы продать и за двадцать. Нет, вовсе не потому, что я все отдавала детям. У Люси тоже на руках старенькая мама и молоденькая дочка, которую еще только предстоит выучить и выдать замуж. Просто Люся – бизнес-леди, единственная леди среди нас, а я...
- Я идиотка, каких свет не видывал! (И откуда мне так знакома эта фраза?!) – сказала я, когда мы выезжали из Теплице, и Люся нас провожала, - Спасибо тебе за все, за два дня, которые провозилась с нами, тратила свое драгоценное время.
- Да ладно, - отмахнулась Люся, - Я с вами отдыхала. Я не умею отдыхать одна. Мне все время что-то хочется делать.
Во-от. А все, что я умею делать в жизни – это отдыхать.
Это как раз то, за что меня не переносит собственный отец.
Это как раз то, за что я не переношу собственную дочь.
Боже, надо звонить папе!! Нужно собираться с духом и звонить ему. Люди ждут. Ни в чем не повинные Конечные.
- Папуля, я тебя не отвлекаю?
- Нет.
- Папочка, у меня диллема. Я сделаю так, как ты скажешь. Ты же знаешь, мама продает нашу квартиру. А здесь мне предложили сразу два варианта – и я, сбиваясь и волнуясь, прогнала ему всю телегу от начала и до конца. Причем, необходимость однокомнатной квартиры в Праге я обосновала тем, что если уеду в Теплице, дети останутся на улице, потому что сами платить двенадцать тысяч за квартиру не смогут. Франта, де, снова ходил на Радницу (наш райисполком?), его попросили донести какую-то новую бумажку, может, дело и сдвинулось с мертвой точки, но вряд ли настолько, чтоб он за лето получил какое-то жилье. Четыре года ходит, и ничего, а тут за три месяца – и вдруг "зазрак".
Папа меня даже не переспросил, что такое "зазрак", а я так нервничала, что забыла русское слово «чудо», он сразу перешел к сути:
- Возьми эту однокомнатную, и дело с концом.
- Куда? Впятером в однокомнатную?! Да мы и в трехкомнатной-то перестали помещаться.
- Так я не понял: дети в однокомнатную вчетвером, а ты в четырехкомнатную – одна?
- Выходит, что так. Зато ты сможешь ко мне приехать в любой момент, папочка. Теплице – это же курорт! Говорят, немцы обнаружили это местечко восемьсот лет назад, потому что в один из источников упал и сварился поросенок! Тут родоновые минеральные воды!! Знаешь, как для позвоночника хорошо?!
- Чтоб упасть, наконец, и свариться.
- Нет, у каждого источника своя температура. Людям здесь дают температуру парного молока. Ты когда-нибудь купался в парном молоке, папа?!
- Ирина, не морочь мне голову. Сколько?
- Еще десять.
- А не жирно?
- Подумай сам – что такое пятнадцать? Сама квартира девять, ремонт, дай Бог, три, и мебель три. Холодильник, стиральная машина, телевизор, компьютер…
- А компьютер зачем?
- А как же? Вдруг это станет единственным средством моего существования!
- В смысле?
- В смысле литературной деятельности.
- Опять ты со своими глупостями!
- Ну, не буду. Еще кровати для маленьких, кровати для больших, и кровати для нас.
- Для нас – это для кого?
- Для меня и моего приятеля.
- Понятно. Ладно, Ирина, сейчас я тебе ничего не скажу. Нужно все как следует взвесить. Я перезвоню тебе завтра. Дай мне номер своего мобильного телефона. Или опять не знаешь?
- Да уж знаю. Специально для тебя достала и на бумажку выписала. Знала, что снова спросишь. Диктую.
- Так. Ну, а код?
- Ну, папа. Ну, спроси у своей секретарши. Неужели никто не знает в Челябинске кода Праги?!
- Ладно. До завтра.
Но назавтра папа не перезвонил. Как пить дать, никто не знает в Челябинске кода Праги. А у меня самой нет абсолютно никакого кредита. Поэтому Наташа позвонила пану и пани Конечным со своего телефона и сказала, что мы квартиру берем.
12
Может быть, я и пою, что вижу, но вот папенька из этого диалога выскочил ко мне, как живой.
13
За окном стучал дождь, и на сердце у меня стучал дождь. Виталик делал вид, что спит. Франта не спал. Наташи не было дома. Вторую ночь.
Мало того, что у меня нет работы вот уже две недели, у меня еще есть дочь, которая сходит с ума вот уже два месяца, - терзалась я, - Вчера, когда она при Оксане метнулась к компьютеру, чтобы отослать очередное послание своему хахалю из Брно, Оксана – единственная Наташина подружка, - шепнула мне:
- Она собирается ехать в Брно.
Я вознегодовала. Я наплевала на то, что Оксана все слышит. Я завопила:
- Ты никуда не поедешь!
- Поеду, - сказала дочь.
- Только через мой труп!
- Значит, завтра, когда ты уйдешь на работу, - последовал хладнокровный ответ.
- Я надену на тебя смирительную рубашку!
- Поздно, мамочка. Меня уже ничто не остановит.
- Боже мой, - сказала я, - У тебя хоть капля совести есть?!
- Нет.
- И это ты говоришь мне, своей матери?! Как жаль, что я дожила до сегодняшнего дня! В конце концов, это просто непорядочно!!! У нас в семье не было непорядочных людей!!!
- Значит, я не из вашей семьи.
И она уехала.
Уехала! От живого мужа, от двоих детей – к хахалю в Брно – корова! И я не смогла ее удержать. Что мне нужно было делать?! Взять скалку и поколотить ее? Поставить какой -нибудь фингал под глазом, чтобы из дому не выходила хотя бы пару ближайших дней, ведь у Франтика завтра день рождения, два годика, всего два годика нашему ангелу, безвиннейшему, великодушнейшему существу!
И мне еще предстояло вечером встретиться с Франтой.
Мы сгруппировались в их комнате: Виталик за компьютером, Владик в кровати на месте Наташи, я – на месте Франты, Франтик – у меня в ногах. Франта принес молоко для Франтика и спросил, знаю ли я, что Наташа уехала в Брно. Пришлось осторожно кивнуть.
- Все, - сказал Франта, - Это все. Я уже больше не выдержу. Я хочу со всем этим покончить.
- Она сказала, что ты тоже пошел гулять, Франта. Она сказала, раз он, то и я тоже.
- Это неправда. Мне она сказала, чтоб я собирал вещички, и завтра, когда она вернется, чтоб меня тут не было!
- Ну, во-первых, это такой же твой дом, как и ее. Твой даже больше, ты, по крайней мере, платишь за комнату.
- Это неважно. Мне есть, куда уйти и я хочу уйти. Вот только Франтика пока не могу забрать. Пока не создам ему соответствующие условия. Мне нужно месяца два. Если бы я знал, что такое возможно! Если б я только знал!
Он ушел, хлопнув дверью, а я застонала:
- Виталик, что мне делать?! Боже мой, что мне делать?!
Виталик вдруг сказал:
- Скажи Наташе, что если Франта уйдет – следующий наем – четыре тысячи за комнату – будет платить она.
- Как это? – удивилась я, - у нее же нет денег.
- У тебя тоже нет. Пусть поймет, как кормильца из дома выгонять. Пусть ее этот урод из Брно кормит. И за комнату за нее платит.
- Ну, уж нет. Мне легче ее выкинуть из дома, чем позволить какому-то уроду платить за комнату. А дети?! В чем виноваты дети?!
Неожиданно мои мысли получили новое направление:
- Мы должны с Франтой объединиться и привести ее в ум. Одной мне не справиться.
И я позвонила Франте. Попросила вернуться домой. Мол, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
14
- Хорошо, но не сейчас, а часа через два, - сказал бедный мальчик.
И пришел ровно за пять минут до назначенного срока. Без пяти двенадцать. В полночь. Мы с Виталиком уже наспорились до хрипоты.
Я прошла в кухню, сделала кофе себе и Франте, села, закурила и выпалила:
- Давай ее сами прогоним, Франта.
- Как это? – не поверил он.
- Да так. Как она тебе сказала – собирай вещички, и чтоб завтра тебя тут не было? Вот точно так же скажем и ей, когда она завтра вернется. Чтоб собирала вещички и выметалась. Денег дадим только на дорогу в Брно, в один конец. Чем раньше уедет, тем раньше вернется. А там ты уже сам будешь решать – принять ее назад, или нет. Но семью я разрушать не позволю. И детям жизнь ломать тоже.
- А как же Франтик?
- Мы найдем ему няньку на целый день. Я найду. Три стовки плюс еда.
- За три стовки уже никто не пойдет смотреть двухлетнего ребенка.
- Пойдет. Я среди наших найду.
- Ну не знаю. Нужно ли мне это.
- А дети, Франта? А Франтик? И тот же Владик при чем здесь?!
- Ну, не знаю, - повторил Франта.
- Тогда я сама скажу ей это. Может, не так уж совсем. Но хотя бы так: если ты еще раз поедешь в Брно, ты поедешь туда навсегда.
Так вот. Наташа сегодня не вернулась, хотя у Франтика завтра день рождения.
Франта звонил ей несколько раз – у нее отключен телефон. Она даже не подумала о том, что мы тут с ума сходим! А вдруг ее автобус перевернулся?! А вдруг на вокзале террористы устроили взрыв?! Франта позвонил хахалю. Хахаль сказал, что волноваться не стоит, Наташа у него.
И Франта выскочил в коридор и заорал в смертной муке:
- Как только она появится на пороге, я закачу ей такую оплеуху, что она перелетит через лестничный пролет!
- А может, и вправду. Побей ее, Франта, русским женщинам это иногда помогает.
Что я могла еще ему сказать?!
Что однажды меня вот так же побил собственный муж, и после этого умер, потому что я его не простила?!
Что я вообще могу сказать сейчас, когда уже два недели не работаю, Соукуп забыл о самом моем существовании, не то, что об обещании вызвать меня; когда жду денег из России за проданную квартиру, хочу купить другую у черта на рогах, чтоб потом ехать от этого черта каждый день в Прагу, час двадцать чистого времени, и девяносто крон в один конец?!
- Нет, ты не женщина моей мечты, - сказал вернувшийся в первом часу ночи пьяненький Виталик.
- А ты, в таком случае, не мужчина.
- Это почему это?
- Я тебе тысячу раз говорила – перепьешь с Павловым – езжай в свой гребанный подвал, а не закатывай мне здесь пьяных сцен. И без тебя тошно…
- А все-таки, почему я не мужчина?
- Потому что мужчина отвечает за свои слова и за свои поступки, а ты – как маленький мальчик. Да еще такой противный, гадкий маленький мальчик.
- Зато ты особенно хороша, как мать! Такую дочь воспитала – загляденье!
- При чем тут воспитание?
- А что же тут при чем?
- Просто в жизни каждой молодой женщины однажды случается такой момент.
- Какой момент?
- Когда она начинает думать, что вышла замуж за урода, а вот чужой, только что встретившийся на пути человек – и есть переодетый принц.
15
Мало того, что Вэдим смотрел и смотрел на меня безотрывно, он меня еще безотрывно любил. Не только на раскаленной крыше Наташкиного детсадика. Довольно обеспеченные родители позволяли ему не заниматься ничем, кроме художества, он учился в Свердловском художественном училище. Он не раз и не два лучше всех защищал курсовые работы. Мы отправлялись с ним на электричках в любую сторону от города – через сорок километров на нас везде нападала глухомань. Мы ночевали в деревнях у стариков. Мы спали в стогах, в поле. Мы опустошали нехитрые посадки дачников. Мы запекали курицу в фольге, в костре. Ночевали в палатке, а рядом вздыхала мощнейшая река Урал. Если во мне сейчас всплывет слово «романтика» - я заткнусь. Не романтика, а Художник.
Сколько раз, бывало, встречали мы рассвет, который с Мишей никогда не встречали. Нет, мы бывали в отпусках за шесть лет супружеской жизни – в Архипо-Осиповке у его бабушки, жили там чуть ли не в курятнике; в Новороссийске, у его тетки, дом стоял в двух метрах от порта и ночью было слышно, как гудят отплывающие пароходы; ну, и в Раздане, у его матушки, где я пела в шикарном ресторане со сцены русские романсы почти каждую ее смену, но он с нами в Раздан не ездил, почему-то не хотел видеть мать. Все это были разные воспоминания, но я всегда просыпалась в собственной постели. С Вэдимом же было неизвестно, где заснешь, и где проснешься. Зато было известно, как. В его объятиях.
Вот он никогда от меня не отворачивался. А если отворачивалась я – то он к моей спине прижимался грудью, свои коленки устраивал под мои коленки, и одну руку протягивал под мою шею, чтоб было мне сладко спать на его руке, а другой обнимал мой живот.
Почему я тогда выбрала мужа?!
Как Вэдим плакал, как обнимал мои колени, как умолял все рассказать все Мише. Миша приехал за полночь, возбужденный, замерзший, с подарками, счастливый, что приехал домой – у меня язык не повернулся. Ну, вот как это вам представить?! В длинном платье, с батистовым платком в руке. Платок падает, я за ним наклоняюсь, и, глядя в пол, глухо говорю «Нам нужно объясниться, Миша»? Да Миша набросился на меня, как мужчина, проведший три месяца без женщины. И платья на мне длинного не было. Так, коротенький халатик.
И наутро показалось, что Вэдим мне приснился. Не было никакого Вэдима.
Сколько длился наш роман? Три месяца?!
А нашей с Мишкой дочери уже было пять лет.
Разумеется, Вэдим очень хорошо относился к Наташе – он ее забавлял, при прогулках всегда таскал ее на шее, покупал ей игрушки и сласти, и, черт возьми, может быть, нужно было мне тогда надеть длинное платье и уронить платок, но Миша взял Наташу на руки, прижал ее к себе всю, и жарко завздыхал «Моя мы доченька, моя ты сладкая, моя ты родная»… «Ветка золотая» - называл он ее. «Косуля моя ненаглядная» - говорил он.
- Лошадь Преживальского, - сказала я, - Если бы ты только знал, как тяжело таскать ее из ванной в кровать.
Может быть, Вэдим бы доказал быть Наташе отцом. Не как доказывал это Шульц. Одно только «моя ты сладкая» в его устах в обращении к Наташе повергало меня в ужас.
16
Говорят, что тело человека гниет в земле ровно девять лет, и за эти девять лет, до последней органической клетки, он может упросить Бога наказать любого из своих обидчиков, Бог его непременно услышит и обидчика приберет.
Так вот. Вэдим умер за три дня до девятилетия со дня Мишиной смерти. От передозировки героином. В каком-то чужом подъезде, на лестнице, ведущей на чердак. Хотя был уже женат и имел семилетнюю дочь Полину. Мы не виделись лет пять после Мишиной смерти, но в последние годы встречались, он приезжал ко мне, плакал, говорил, что не может меня забыть. Мне же казалось, что я не могу отнять его у Полины. И так все это шло, пока у Миши не осталось три дня.
Все-таки все мужики – дети. ( Я было думала воспользоваться классическим – сволочи, но передумала)
Я целую жизнь задаю себе один и тот же вопрос – ну, если ты так смертельно оскорблен женщиной – дети-то здесь при чем?! Почему, когда женщина становится матерью, она уже себе не принадлежит, а мужчина, становясь отцом, о ребенке думает в последнюю очередь? Ведь и Наташке, и Полинке пришлось расти без отцов. Как будто у нас война не затихала. Как будто она все продолжает поливать бедную Россию свинцовым цветом. Как будто мамаши-лошади способны работать за двоих – за себя и за того парня, который предпочел умереть.
Ах, да какие же они мужики?! Это юноши. Юноши бледные, со взорами горящими.
Но ведь тогда и мы не бабы. Хотя и лошади.
Я дева томная, я любила обожание. Мне, по большому счету, тоже было не до Наташи. И за этот грех я всю свою жизнь плачу. Что, по сравнению с этим, работать за двоих?
День рождения Франтика прошел безрадостно.
Тем более, что был воскресенье и мы в этот день работали, и Асхат, у которого день рождения был днем раньше, решил нас на славу угостить за свое здоровье. В результате мы с Никольской приехали к нам домой еле тепленькие, и хотя я, как потом рассказывала Никольская, самолично организовывала стол и разливала шампанское по бокалам, я ничего не помню. Никольской же и пришлось повторить мне три раза, что прямо с порога, как только мы вошли в дом, я проорала:
- Наталья, если ты еще раз поедешь в Брно, ты поедешь туда навсегда!