ГЛАВА 1. ЦИННА.
Затворник Цинна принадлежал к арцианцам старшего поколения. Арций его памяти был деревянным городом с узкими улочками, убогими домишками с земляным полом, сточными канавами и мусором на улицах. Но время шло. Ойкумена развивалась в нечто подобное тому, что было когда-то, в первые века Великой Цивилизации, но уже на радиоактивном фоне. Человечество, повторяя историю, создавало из себя нечто новое.
Цернт занимался в ойкумене генетическими экспериментами. В частности, он заметил, что потомки Цинны, его боковые ветви - Курионы, Кассии дают весьма нетривиальных индивидуумов. Прямая же ветвь вырождалась. Наследники Цинны, крепкие, круглоголовые, типично арцианского типа люди, отличались таким низким уровнем интеллекта, что Цернт чувствовал необходимость поговорить с узником шестнадцатого.
Главная проблема самого Цинны, на которую непроизвольно, на уровне подсознания, постоянно наталкивался Цернт, заключалась в том, что Цинна верил. При всем своем интеллекте и огромном научном потенциале он был неохристианином. Впрочем, как справедливо полагал Цернт, только такие выдающиеся люди, как Цинна, и могли быть христианами, не теряя авторитета в мире людей. В дураках же христианство всегда интерпретировалось по старинному изречению: "Сон разума рождает чудовищ". Чудовище неохристианства возникло на основе гипотезы, выдвинутой просвещенными, то есть умудрявшимися где-то добывать истрепанные, полусгнившие книги, ойкуменцами в 1-м тысячелетии после радиоактивной катастрофы. Умные люди основывались на Канте и Эйнштейне, двух мозгоблудах, обращавшихся с непознаваемыми вещами как с добрыми знакомыми. Поставим мир с ног на голову. Таков девиз. Мир, якобы, изначально заложен в нашем мозгу. Об этом не стоило так много говорить. И не всякое еще прошлое влияет на всякое будущее. Об этом тоже. Люди начитались и пришли к выводу, что все - брехня. Только видимость. Никакой вселенной со звездами и черными дырами нет. На самом деле мир непознаваем. Что мы видим? Землю - раз. Она плоская. Под ней - бездна плотного грунта, уходящая в никуда. Это то, что бог дает понять в качестве предостережения. Сам он обитает сверху, там его очаг (солнце) и ночники (звезды). Он тот самый бог, которого распяли некогда, пришел судить снова. И уничтожает грешников. Всеми возможными способами, и трансплантацией в том числе. Что такое вечная жизнь, как не вечная мука? Во все это Цинна верил. За что бог обрек его на вечные муки в шестнадцатом, он правда, не знал. Но богу видней - за что.
Визиты Цернта были для Цинны кошмаром. Потому, что будучи побежденным и запертым, неприятно воочию встречаться с победителем. А во-вторых, потому, что Цернт всегда был навязчиво дружелюбен и до слащавости кроток с ним. Цинна со скрежетом зубовным вспоминал эпизод, когда резко оборвал разглагольствования Цернта о горячей привязанности к нему вопросом: чего, мол, ему надо? Имелось в виду: комната с постелью рядом. На что Цернт только смущенно пробормотал, что он имел в виду не это и потом почти сразу ушел.
Вообще, в Аотере существовало правило: никто не должен оставаться без любви. И именно узники шестнадцатого, одиночники, служили исключением из этого правила. Это вовсе не значило, что остальные аотерцы оставляли их в покое. Напротив, в силу своей оторванности от мира живых, они служили самым уязвимым объектом домогательств.
Цинна терпеть не мог Цернта. Когда-то они были друзьями. Потом поссорились. Это было давно. Та симпатичная смуглая арцианка из плебейской семьи, послужившая предметом их спора, давно истлела на древнем, теперь заброшенном кладбище Арция. Но война, рана и плен не забылись. Цинна, глядя в умные, добрые глаза человека, который по-настоящему любил его, видел перед собой только свое унижение. Он ничего не забывал - таково фамильное свойство всех Цинн.
Цинна сдержанно кивнул вошедшему Цернту, не отрывая взгляда от экрана.
- Привет, - ответил Цернт, усаживаясь в мягкое кресло возле второй, пустующей установки.
- Что новенького? - вежливо осведомился Цинна, чувствуя, что Цернт не намерен сам прервать затянувшееся молчание.
- Много, - Цернт снова замолчал. Потом повторил: - Много нового.
- Например?
- Ты про Мамерка что-нибудь слышал?
- Ну... про динозавра что-то такое.
Цернт кивнул:
- Дурак, - заверил он. - Полнейшее ничтожество.
- Динозавр? - саркастически переспросил Цинна.
- Да, - не растерялся Цернт. - Жрет трупы противника. Кешка. Мамерк, впрочем, тоже дурак.
- Ты его знаешь?
- Кешку-то? Знаю. Правда, не близко.
- Он ручной?
- Ну... нет. Тираннозавры ведь вообще не хищники.
Последовало молчание.
- Мамерк - твой боковой потомок, - опять заговорил Цернт. - А тот, кто носит сейчас имя Цинны, обладает умственным коэффициентом недостаточным, чтоб занять место в сенате. Он правда, крепкий малый. Служит в войсках Мамерка. Он его младший брат, четверо двоюродных и человек сорок побочных Цинн: Мамерков, Кассиев, Курионов. Ими организован культ. Знаешь, между прочим, как он называется?
Цинна продолжал вглядываться в текст на экране.
- Пещера Цинны, - невозмутимо объяснил Цернт.
- Что это такое? - спросил Цинна, искренне заинтригованный.
- А это карстовый зал в пещере в Ливии рядом с большим Сиртом. Огромный. Туда приглашается динозавр в качестве почетного члена. И в его присутствии Цинны вершат священнодействия. Замышляют заговоры. Строят далеко идущие планы.
- И что хуже всего, эти планы порой оканчиваются недалеко от завершения, - добавил Цернт угрюмо. - Ты мне нужен, Цинна.
- Зачем?
- Поедешь в Арций.
Цинна откинулся в кресле и непроизвольно у него вырвался глубокий вздох.
- Поедешь в Арций и будешь работать в Вентлере.
- Нет.
- Я уже договорился с Мюреком.
- Но...
- Мюрек знает, куда давить... я имею в виду администрацию.
Цинна сидел смертельно бледный. На лбу выступила испарина. Глаза, обычно синие и спокойные, холодные, как лед, теперь уперлись в экран с выражением беспредельного отчаяния.
- Но... но в банке полно яйцеклеток, - выдавил из себя он.
Цернт раздраженно махнул рукой:
- Ни к черту не годятся ваши яйцеклетки. Ты бы посмотрел на этих ублюдков, которые носят твое имя, являясь потомками яйцеклеток.
- Поедешь в Арций, Цинна, - заявил он непреклонно, - поедешь в Арций и зачнешь ребенка.
Арций организовал свою систему двойного компьютера на основе достижений Аотеры. Сама Аотера не подпала под власть Арция только потому, что была расположена далеко от основных областей ойкумены - в горах Загроса, на берегу древнего Персидского Залива. Арций, являясь в сущности, представителем всей остальной населенной территории, навязал Аотере тот тип дипломатических отношений, который больше всего похож на отношения победителя с побежденным. Аотера, в частности, обязана была безропотно отдавать своих членов Арцию, фактически - в рабство.
Таким был Фил, следователь тринадцатого. Такими были компьютерщики и химики, работавшие в двенадцатом отделении Вентлера - учреждения, которое официально считалось государственной психиатрической клиникой. На самом деле, лишенные имени и состояния арцианцы (шизофреники по официальной традиции), заподозренные в наличии особых дарований к точным наукам, работали здесь бок о бок с древними, пережившими тягу к Земле аотерцами.
Арцианцы были народом военным. Они организовали свое общество по типу Древнего Рима. И гордились властью над отравленным радиацией остатком человечества. А ойкумена, охотно терпя рабство, вытворяла такое, что рабовладельцы воспринимали как чистой воды озверение и воплощенный средневековый ужас. Это не античность, это зов бездны. Слишком мрачно. Поэтому под девятиэтажным зданием сената с куриями, кабинетами преторов и квесторским залом, создали свой собственный компьютерный центр. Это не было требованием моды. Это было насущной необходимостью.
Арцианский компьютерный центр состоял из Мамертинки и Вентлера. В Вентлере было 12 отделений, а в Мамертинке - столько же. Последнее, тринадцатое, в котором священнодействовал Фил, было общим.
Мамертинка официально считалась тюрьмой. Здесь пытали и вешали, а во дворе, в центре вымощенного серыми плитами круга помещалась дубовая плаха и к услугам всегда был вежливый, корректный палач, умеющий с одного удара отрубить голову. Рядом, в углу двора стояло мраморное корыто с перегретым керосином - изобретение аотерцев. Казненных по шестой статье (государственное преступление) запрещалось анатомировать, их сразу жгли, а родственникам сообщали, что "их прах приобщен к мирозданию".
Цернт определил Цинну в 12-е отделение Вентлера, целиком занятое под исследования физиков и химиков. Арцианцы, вообще, позволяли некоторым из старейших сотрудников иметь в городе семью, дом, рабов. Они становились неотъемлемыми членами высшего арцианского общества, оставаясь в то же время, пленниками. Со временем все рамки и разграничения стираются. К Филу, например, уже настолько привыкли, что его мнение в сенате зачастую было последним. Он был древнейшим аотерцем, и его мозг сам по себе стоил всего арцианского компьютера.
Цинна начал работать в 12-м не как заключенный, а как сотрудник в главном зале. В Арции его мало кто помнил, однако всем было известно, кто он такой. Его напарником за установкой оказался Дентр, молодой трансплантат (ему было всего двести лет). Рядом, за третьей установкой работала Октавия, девушка хрупкая и талантливая, с лицом белым и прозрачным, как лепесток жасмина.
Октавия была математиком. О ее судьбе, впрочем, можно было догадаться по ее виду. Родители, заметив в дочери склонность к запретным занятиям с книгами, сдали ее с рук на руки администрации Арция. Октавия происходила из древнего патрицианского рода и была девственницей.
Дентр, работавший рядом с нею, не обращал на нее ни малейшего внимания. Он, казалось, относился к ней с насмешливой брезгливостью, хотя Октавия явно была очень талантлива. Она была весталкой. Попав в Вентлер, девушка сразу лишилась своего жреческого статуса и всех привилегий, в том числе и неприкосновенности. Сотрудник Вентлера не принадлежал к гражданской общине Арция и по сути, являлся государственным рабом.
К самому Дентру это не относилось. Он просто отбывал в Вентлере срок обязательной службы после занятия должности наверху, в преторианском зале.
Дентр выглядел аристократично. Высокого роста, худощавый, с тщательно уложенной прической из темных волос и оливково-смуглым лицом. Глаза у него были большие и яркие, насмешливые, улыбка хитрая. Тонкие кисти рук с длинными пальцами, которые как бы нехотя прикасались к клавишам установки. Работал он на редкость профессионально, но творчеством не занимался. Его роль была иная: следить за сотрудниками - за Цинной и Октавией. Цинне он совершенно не понравился. Что-то в нем было такое... Нездоровый, зеленоватый оттенок кожи на щеках, хищный, внимательный взгляд, который он изредка бросал на рядом сидящую Октавию (Октавия этих взглядов совершенно не замечала). Так или иначе, но Цинне он был антипатичен. Сам Цинна продолжал заниматься за арцианской установкой тем делом, которое у него было на руках в Аотере.
Так прошло несколько месяцев. Дентр уходил на ночь домой, а Октавия с Цинной продолжали работать в запертом наглухо зале, не испытывая друг к другу ни склонности, ни интереса. Люди, лишенные человеческого статуса. Для них как бы исчезли сами понятия дружбы, любви, сочувствия. Ничто не нарушало их покоя и мозг работал по заведенной схеме. В люминесцентных лампах, в бликах на белых кафельных стенах светилась сама безнадежность.
Потом однажды ночью Дентр и Цинна остались в зале одни. Октавия мучилась женскими проблемами (она объяснила это прямо и ясно, как здесь было принято) и ушла на ночь к себе.
- Цинна, - спросил напарника Дентр, - она тебе нравится?
- Н-нет. А что?
- Так ведь ты здесь зачем?
- Ну. Я не предполагал...
- Неважно. Пойдем сейчас и сделаем, что надо.
- Ты спятил?!
- Ничуть.
- Но... но подожди хотя бы, когда она будет в порядке.
- Сейчас самое время. Женщину надо как следует унизить, а потом не оставлять в покое. Тогда будет толк, - наставительно объяснил Дентр. Цинна задохнулся от возмущения. Он ощутил невыносимую брезгливость и руки у него задрожали. Как будто ему предложили пойти и изнасиловать ящерицу.
Дентр выключил установку и направился к двери в общий коридор. Цинна нехотя поплелся за ним. Он чувствовал себя старым и гадким. На повороте в сторону спальни он уловил терпкий мускусный запах от прически Дентра. Цинну чуть не вырвало.
Дентр открыл дверь в комнату девушки. У изголовья светился зеленоватый ночник. Все здесь дышало покоем и уютом, трогательным на фоне голых стен коридоров, светящихся официозно и безлично экранов, на фоне безличных, фашистских взаимоотношений между людьми. Здесь были цветы в белой фарфоровой вазе и туалетный столик с ненавязчиво благоухающей косметикой. Кружевная вязаная салфетка свешивалась с экрана персональной установки, очевидно девушка в одиночестве редко занималась самостоятельно.
Цинна судорожно сглотнул и покосился на Дентра. Тот стоял у изголовья и смотрел на спящую. Ее лицо казалось в бледном фосфорическом свете лампы как бы отлитым из воска. Как у покойницы. Бледные губы, темные, пушистые ресницы. Весь вид трогательно обреченный. Казалось, она чует несчастье в своем похожем на смерть сне.
Дентр нагнулся и откинул легкое пуховое одеяло. Октавия не проснулась. Она только прошептала что-то во сне и потянулась рукой за краем одеяла. И тогда Дентр молча, ни слова не говоря, бросился на нее. Она дико закричала, очевидно, сразу проснувшись. Цинна отвернулся, в очередной раз перебарывая поступившую к горлу тошноту.
- Слушай, Цинна, - сказал Дентр весело и внушительно, вставая, - либо ты сейчас же возьмешь ее, либо я сделаю то же с тобою. Ты понял меня?
Дентр достал из аптечки в углу нашатырный спирт и поднес к лицу несчастной, потерявшей сознание Октавии. Она со стоном очнулась и, схватив подушку, прижала к своей обнаженной груди, смотря на мужчин диким, затравленным взглядом. Цинна мягко отнял у нее подушку.
- Ляг на спину, девочка, - ласково произнес он. И добавил: - Ничего не поделаешь.
Октавия истерически зарыдала. Но покорно легла навзничь. Дентр безразлично наблюдал эту сцену. Он прекрасно понимал, что Цинну никоим образом унижать не следует, но не мог позволить себе уйти: он должен был проследить за исполнением цернтова приказа.
Цинна сохранял в унижении все свое рыцарское достоинство. Дентру даже стало завидно. Потом Цинна подошел и плюнул Дентру в лицо. Спокойно, как неотъемлемое продолжение эпизода, Дентр даже не поднял руки в защиту.
Цинна был обязан посещать Октавию регулярно, но уже без Дентра. Дентр был уверен, что они занимаются чем надо: Октавия без памяти влюбилась в Цинну и сомневаться в характере их взаимоотношений не приходилось.
Через два месяца Октавия была уже несомненно беременна. И обследование это подтвердило. Цинна продолжал сидеть за установкой рядом с Дентром. Он ждал, когда наконец его освободят от общества несчастной женщины и этой гнуси, которую он про себя называл не иначе как трупом с муниципальной свалки для неимущих. В Октавии же открылся яростный и бесстыдный характер. В целом Дентр был прав: обрушив на девушку сразу всю мерзость секса, он моментально развратил ее, обнажив гнилость и распущенность арцианской натуры.
С Дентром Цинна никогда не разговаривал. Если требовалось что спросить, он передавал вопрос по компьютеру. Дентр относился к этому насмешливо и спокойно. Они сидели вдвоем за установкой, когда в зал вошел Фил из тринадцатого.
- Пойдем, Цинна, лодка пришла за тобою, - сказал он.
Цинна выключил установку и не простившись с Дентром, вышел из зала. В коридоре они молчали. Только у двери в тринадцатое Фил остановился и сказал:
- Напрасно, Цинна. Напрасно страдаешь. Сколько лет тебя знаю, а ты прежний. Что изменится от того, что ты наконец подружишься с людьми?
Цинна промолчал. Люди даже в небольших количествах были ему невыносимы.
Они прошли через тринадцатое: совсем маленький зал с одной установкой. В углу, за раздвижными дверями находился коридор, ведущий к Тибру.
В лодке у экрана сидел Мюрек. Он даже не обернулся, когда Цинна спрыгнул вниз сквозь отверстие люка. Мюрек нажал кнопку, закрыл люк.
Цинна исполнил свое предназначение. Его, униженного и полного горечи снова везли в одиночку. Уж кто-кто, а Мюрек не стал бы вести душеспасительные беседы с пленным арцианцем. Цинна не считал себя членом сообщества трансплантатов, потому любое проявление их логик было для него оскорбительно. Мюрек же не любил зря болтать. В нем от рождения не водилось человечности. Вообще, он ненавидел мир настолько, что позволил себе однажды, к немалому ужасу Компа, выразить такую мысль: мол, под водой, в море, водятся брюхоногие с полиэтиленовыми раковинами (Комп их видел), огромные, до двух метров. Раковину строят из древних полиэтиленовых мешков и читают под водой размокшие человеческие газеты. Много мозгов, информационные твари. Зачем им информация - неизвестно. И кто их оплодотворяет, тоже неясно, среди улиток одни только самки. Так вот. Пусть выползают на аотерскую набережную. Ничего не будет - ни мира, ни человечества. Только аотерский гомосексуальный комплекс и белые, как снег, самки-полиэтиленоиды, ползающие по улицам научного центра и читающие с восторгом аотерскую прессу.