Наконец-то она добралась до хорошо знакомой шестиэтажки. Вошла в прохладный полумрак парадного. Лепота-а-а. Духота, не по осеннему тёплого утра была уж слишком неприятна пожилой женщине. Лифт не работал и от этой подлости ход мыслей сразу, как всегда и бывало, перескочил на ненавистного зятя. Тяжело ступая натруженными долгим пешим путём ногами, она начала подниматься на четвёртый этаж.
Женщина испытывала к своему зятю такое жгучее чувство, что оно наполняло всю её душу, без остатка, не оставляя даже места для любви к дочери и внучке. Она лелеяла свою ненависть, берегла её; пестовала, как больного ребёночка...
Ненависть, как чудесный энергетик, питала её существо, помогала справляться с бытовыми неурядицами и, даже сегодня, поддерживало в ней силы, когда казалось, что их уже не осталось на такой долгий путь пешком.
Женщина, отдуваясь и охая себе под нос, толкнула обшарпанную дверь квартиры и беспрепятственно вошла внутрь. Дверь не была заперта. И как обычно ОН забыл ключ в замке(у-у-у, змей, пусть всё вынесут, а ему наплевать). В прихожей на глаза ей первым делом конечно попались ЕГО нечищеные уличные башмаки, валявшиеся как попало (вот гад, ну как ребёнка к аккуратности приучишь на таком примере). Она с ненавистью отпихнула их ногой.
Тёмный зев прихожей распахивался в длинный тесный коридор, который заканчивался кухней с одной сторoны и гостиной с другой. Шаркая, она направилась на кухню(жрать эта гадина горазд поболе чем работать). Медленно переставляя отёкшие ноги и скрипя паркетом(вот у других зятья ремонт делают дорогой паркет ложут или даже ковёр а ЕТОТ!) женщина прошла на кухню, задевая широким раздавшимся задом за давно небеленые стены. По пути она заглянула в распахнутую дверь ванной комнаты и неодобрительно тяжко вздохнула – стульчак унитаза был поднят(как Олька с таким уживается – только паскудник о себе думает, черт его подери).
От последней мысли о НЁМ в желудке что то противно колыхнулось и она издала горлом утробный звук - в унисон со вдруг активизировавшимся унитазным бачком. Старческий рот наполнился отвратительным вкусом застоявшийся желчи(а всё таки до чего же ОН мерзавец - аж во рте противно стало).
Дальше справа начиналась кухня с облезлым линолеумным полом и холодильником, пестревшим примагниченными детскими рисунками. Тёща сразу направилась направо. Взгляд её упёрся в спину рыжего мужчины, сидевшего спиной ко входу и евшего суп прямо из кастрюли. Одной рукой рыжеволосый держал перед собой газету. (ну тварь нерусская! опять, как басурман какой, из кастрюли жрёт! шоб ты подавился!).
От ненависти она шумно выдохнула чем и привлекла внимание обедавшего зятя.
Он обернулся и мертвенная бледность, сметаной залила всё его курносое молодое лицо. Даже веснушки куда то исчезли; на всём лице остались лишь одни голубые глаза. Он пытался что-то сказать, но рот лишь открывался беззвучно как у рыбы - лёгкие не могли вытолкнуть из себя ни единого кубика воздуха.(ото так тибе и надо, голубчик! знает сволочь, что виноват). Она сделала ещё один шаг к нему. Стул под тощим задом рыжеволосого опрокинулся, а сам он, суча ногами как сбитая грузовиком собака, безуспешно пытался подняться, но ничего не получалось словно кто-то выключил тумблер координации у него в мозжечке.
Женщина подошла совсем близко к поверженному врагу(вот слизняк-та – тёщю родную увидел а как же его перекосило-то) и наклонилась. Рыжеволосый наконец смог принять полувертикальное положение и отпрыгнул к стене. Он выставил вперёд худые руки покрытые вставшим рыжим волосом и выдохнул фальцетом --- ''мама....вы...же ...вже...с ммм-м-м-месяц как умерли''. Тут силы ему отказали и он сполз спиной по стенке.
Тёща довольно плотоядно ухмыльнулась(померла - не померла, а здоровья на тебя хватит, пархатый) и сомкнула холодные руки с отваливающимися кусками гнилой плоти на худой шее с рыжим кадыком.
Когда дело было сделано(ото хлипкий яврейчик!) она кряхтя опустилась на колени рядом с поверженным телом. Глаз как таковых у неё уже не было – лишь комки белёсого желе, выглядывали из запавших глазниц синими ямами провалившимися на обезображенном тленом лице. Рот, вытянутый смертью в прямую жёсткую нить, открылся и оттуда вывалился почерневший, попорченный червями язык. Она наклонилась и взасос поцеловала остывающие губы зятя(ну ладно, ладно щитай, што я тебя простила).
Потом она встала, вздохнула с облегчением, и не спеша потянулась к выходу.
Впереди у неё была покойная вечность.