...Ничего более странного, нелепого и необыкновенного мне не доводилось наблюдать. Мама – это то, что я знаю с рождения и поэтому чувствую ее как самое себя, и в то же время она остается неразрешенной загадкой, понять которую не в силах даже я - плоть от плоти - ее кровное продолжение. Меня постоянно преследует ощущение, словно я проживаю не свои заделы, а лишь то что уготовано было ей и что она не захотела растратить, сберегла для меня… Или быть может напротив в какой-то момент она сама чудом превзошла положенную ей рождением данность? Кто знает, что пошло не так, и как должно было быть? Но я благодарен ей за ж и з н ь и именно за т у жизнь, которую она мне дала. Погружаясь в ее бытие, разбираясь в причинах и следствиях ее судьбы, как она есть, как она сложилась, возрождая воспоминания, присовокупляя к ним драгоценные крупицы свидетельств тех людей, что были с ней знакомы я, наверное, тешу себя надеждой лучше понять самого себя, обрести, наконец, ту опору, к которой мог бы прикрепиться, и за которую могли бы ухватиться мои дети в случае житейских невзгод. Как тот полип, что живет на выворот - пряча внутри скелета свою нежную плоть, образуя кораллы и, продолжает свой род, превращаясь в острова посреди океана. Как человек рожденный для счастья, но утративший его, на рубеже беззаботного младенчества и тревожной, мятежной юности, познав страх и боль, до старости мечтает вновь обрести гармонию, которую в детстве не успел осознать, а позже не в силах был забыть – душа тоскует о потерянном ею рае и не может его найти, покуда не преодолеет всех положенных ей испытаний, не избавится от сковавших ее страхов. Только тогда неведение детства и мудрость старости станут равенством и как два крыла: крыло памяти и крыло понимания поднимут человека над суетой и унесут его вдаль… на родину его сердца..
***
«В избушке тихо и темно и хочется уснуть
Мечтой про дальние моря вдруг тишину спугнуть
Умчаться мысленно на юг, а может на восток,
Где в темном парке средь холмов растет Любви цветок.
И замок белый на холме,
И принц прекрасный на коне,
И розы в яблочном вине,
И раб в оранжевой чалме…»
Нетерпеливый скрип половиц красноречиво возвещал всему дому, что нынче хозяйка вне себя. Сухонькая старушка нервно ходила взад-вперед по комнате вопреки установившейся в эти дни ясной погоде – неизменной спутнице ее хорошего настроения. Маршрут этот - от печки к окошечку и обратно - проделанный ею бесчисленное множество раз, равнялся пяти маленьким шажочкам, так невелико было расстояние между гладеньким, аккуратно выбеленным печным бочком с одной стороны и невысоким столом, вплотную придвинутым к окошку, с другой. Такая близость стола к дневному свету была обоснована, ибо позволяла обитательнице дома читать чуть ли не до самых сумерек даже в те дни, когда деревню обесточивали. А читать бабуля любила. Вот и сейчас стол накрывала свежая газета (хотя свежей ее можно было назвать лишь с натяжкой, всякая корреспонденция достигала этих краев с недельным опозданием), она то, по всей видимости, и являлась причиной утраченного душевного равновесия. Время от времени старушка останавливалась, и снова близоруко приподнимая очки, низко склонялась над мелкими буковками черно-белого разворота, словно надеялась разглядеть в них что-то иное, упущенное прежде, успокоительное… Но нет - все оставалось по-прежнему скверно!. Очень, очень плохо… намного огорчительнее, прокисшего в сенцах прошедшей по-летнему теплой ночью, крапивного супа. И старушка вновь семенила по комнате, то и дело, недоуменно разводя руки, сокрушенно вскидывая глаза к потолочным балкам, будто бы они могли разделить ее негодование:
- Ну, вы видели?! Что же это деиться, а?! Просто ум такое не берет!.. – Восклицала она и узловатым кулачком принималась грозить, видневшейся за окном, устремленной к пристани, дороге…
...Когда-то в больших и маленьких селениях «все дороги вели в храм», хаос новейшей истории перетряхнул прежнюю однозначность. Нынче каждое отдельное человеческое сообщество наугад, почти вслепую выбирает цель, к которой тайно и явно стремится. В деревеньке, о которой идет речь (точнее в том, что от нее осталось), единственная ухабистая, вечно разжижаемая дождями, извилистая улочка утыкалась в переправу. Как мифическая змея, извиваясь, пробиралась она к мутной воде и, окунаясь в нее, пропадала.
Другой берег был для коренных обитателей местечка почти нереальной, недостижимой, той стороной, за которой простирался весь остальной, большой, заманчивый и вместе с тем отторгавший их мир.
Хотя и не был он таким уж недосягаемым. Перебравшись через реку, преодолев пешком (или на тракторе) несколько десятков километров проселочной дороги, погрузившись в электропоезд, уже через пару часов вы могли оказаться, пускай и в провинциальном, но все-таки центре со всеми сопутствующими ему возможностями и шансами, о которых тутошняя, напрочь оторванная от цивилизации, глушь и не мечтала. Но все же местные жители не спешили покидать насиженные (порой изрядно засиженные) места. И вовсе не потому, что моста через реку никогда не было, да и не предвиделось в будущем ( ввиду отсутствия у власть предержащих какого-либо стратегического интереса к этому месту). И отнюдь не потому, что старый лодочник давно уж за бесценок пропил свое утлое суденышко, проплывавшим мимо, туристам. Река в этом месте разливалась не слишком широко, и несмотря на изрядное течение, при желании, с легкостью преодолевалась вплавь...
Не случайно переправа издавна стала излюбленным местом общенародных гуляний и посиделок, своеобразным магнитом, подспудно соблазняя людей иными вероятностями, дразня их неосуществимыми надеждами. Ведь стоило лишь только захотеть… Но обрываясь у шатких, кое как сколоченных, сносимых каждым весенним половодьем мостков, она же холодно и равнодушно возлагала ответственность за последствия, на каждого дерзнувшего. Не обещая ни поблажек, ни помощи, исподволь предупреждая о том, что шаг в сторону того берега может окончиться провалом, что смельчаку придется в одиночку справляться с бурным потоком и неизвестностью.
И они оставались… Заливая неясную тревогу «горькой», намертво врастали в породившую их землю и в положенный срок сливались с ней насовсем. Там, на возвышавшемся за деревней пригорке, словно короной украшенном стройной, насквозь проветренной березовой рощей, не умещаясь уже под ее нежной, гостеприимной сенью, на встречу поселку высыпали голубенькие и зеленые, пестрящие бумажными цветами, деревянные кресты. Стоит ли говорить, что обитателей этой благостной, возвышенной (в прямом и переносном смысле) обители было в сотни раз уж больше, чем копошащихся в пойме реки живущих. И разрыв этот с каждым днем увеличивался в пользу вечности… Деревня потихоньку таяла. И те, кто изредка все же решались оторваться от родного берега, тоже НИКОГДА не возвращались обратно.
Исключением была лишь наша старушка. И надо сказать исключением тем более примечательным, что человек она была приезжий городской, и даже среди ее предков ни коренных, ни сколько-нибудь сельских жителей не значилось...
Тем временем «Уездные новости» гласили примерно следующее:
«..Сенсация! В глухой забытой богом и властями дыре, в грязи и нищете живет мировая известность, чьи гениальные творения на европейских аукционах последних лет оцениваются в тысячи и сотни тысяч долларов. Слух о том, что она брошена своим единственным, перебравшимся на запад, сыном полностью подтвердился. Что можно сказать о человеке, который оставил свою мать, двадцать лет пользуется плодами ее труда, и за это время ни разу не навестил ее?.. Ответ на этот вопрос останется, по всей видимости, делом его совести. Хотя уместно ли в данном конкретном случае говорить о совести? Видимо некоторым индивидуумам это понятие не знакомо..»
Хлесткий текст был увенчан довольно блеклой фотографией, на которой сморщенная старушонка с отстраненным взглядом, поправляла сбившийся на лоб мятый платок.
- Разве это я?.. – Глядя на портрет, не унималась старушка - Ну врет ведь, все врет! Вот змеюка-то оказалась, все перевернула с ног на голову. А с виду такая ласковая девочка - вежливая, внимательная… выспрашивала, выведывала и вон как перечеканила!. Чо деиться, как же она могла такое написать-то?!
Она сокрушенно вздохнула и вдруг в пол голоса сама себе спокойно ответила:
- Значит могла, оставь ты ее, не обращай внимания, ты же знаешь - «каждому свое» - такое, значит, ее счастье…
Она не знала, с каких пор этот другой голос поселился в ней, невозмутимо, настойчиво, терпеливо примиряя ее с действительностью. Как правило, это ему легко удавалось. Но сегодня первый громкий голос все никак не унимался! И снова в избушке звучала торопливая, ни чем неотличимая от говора любого местного жителя, речь:
- Нет, вы подумайте только! В трех строках всю-то мою жись она уместила, всю то жись листом газетным накрыла!.. Ой-е-ой!..
Трудно было представить, что когда-то эта старая женщина говорила иначе. Все же, в конце концов, деревня приняла ее. Но своей для людей она так и не стала, да и не стремилась к этому, одиночество ее не тяготило. Ведь общий говор не означает еще общего языка. Гораздо легче удавалось ей находить взаимопонимание с домом, со всем, что в нем содержалось и конечно с тем, что его окружало. И этот день не был исключением.
Внезапно старушка замерла. В лице ее произошли явные перемены. Гневные морщинки расправились. Голос стал прежним, молодым не тутошним. Сама она как будто и не почувствовала этого. Так случалось иногда – ее сознание соскакивало… Она проходила сквозь себя, словно пересекала границу зеркального отражения, и ее жизнь легко шагала ей на встречу прямо из глубины памяти, которая и сейчас в одно мгновение ухватила, забрала, отгородила ее и от глупой газеты, и горе-корреспондентки… и даже скисшего нынче ночью крапивного супа… Все вдруг отступило, улетучилось… И тот другой ее голос замолк...
Женщина медленно опустилась на стул у окна, нежно провела ладонью по бревенчатым стенам…
- А как я бежала тогда!?. Как в пещере хоронилась!. Впрочем, тебе ли знать, ты ведь был совсем другим… - Неизвестно к кому обратилась она, но ее дом притих, будто прислушался…
***
Иринка была девчонкой веселой, легкой на подъем. Ее вечно оживленное лицо не портили даже очки. Она носила их лет с шести - детский грипп окончился осложнением и близорукостью. Но это, казалось, ничуть не исказило ее отзывчивого, источающего энергию характера. С готовностью откликалась она на любые идеи и предложения, без конца, участвуя и участвуя – во всех мероприятиях подряд - в собраниях, огоньках, обсуждениях. Выполняла порученное, прочитывала рекомендованное. Всегда на подхвате, «Пионер всегда готов!» Одним словом – активистка. На хорошем счету у педагогов, знакомых, соседей. О ней говорили: «Ну, за Иру-то мы спокойны, такая свое место в жизни найдет!»
…Никто и не догадывался, как часто в душе она скучала. Стоило ей только остаться одной, от внешней кутерьмы не оставалось и следа. Ни мысли, ни чувства.. Словно пустая оболочка, часами сидела она на постели в своей комнате, тупо глядя в одну точку, не думая ни о чем, пока очередной звонок не выводил ее из этого бессмысленного состояния. С готовностью обретала она новый смысл и начинала действовать.
Лишь однажды лет в тринадцать посетил ее собственный личный изнутри идущий посыл, не трудно догадаться, что связан он был с романтической привязанностью. Неожиданно для нее самой, прямо на уроке математики, посреди иксов и игреков, вместо знака равенства, поперек упорядочивающих действительность клеточек школьной тетради ее смутное волнение излилось в несколько экзальтированных, по-девичьи восторженных строк!
Это первое, несмелое проявление собственной личности стало и последним. Не имея привычки к самостоятельным переживаниям она, конечно, предала плод своего нечаянного вдохновения суду окружающих… И ее душа, робко пытавшаяся поднять голову, привычно обратилась в послушный чужому мнению флюгер.
Сначала с ее виршами ознакомилась одноклассница, так же, кажется, в кого-то влюбленная. Что, несомненно, и определило искреннюю восторженность ее оценки и вселило в Ирину убеждение, что ее четверостишие и, в самом деле, великолепно!
Осмелев, она дерзнула показать произведение куда более взыскательному критику – старшему брату, семнадцатилетнему интеллектуалу, который со всей своей родственной прямотой и беспощадностью сообщил ей, что ее «шедевр», мягко говоря, сырой, малограмотный по форме, да к тому же еще и глупый, отвратительно слащавый по содержанию. Пристыженная Ирина тотчас осознала всю безосновательность, нелепость своих жалких потуг. Терзаемая неодолимым стыдом, на сотню маленьких частиц разорвала она свой позор, бросила его в унитаз и смыла его вместе с первой робкой влюбленностью.
Те стихи были действительно не ловки, но все же в них заключалось искреннее чувство, которое потонуло во мнениях, захлебнулось в них и намертво заглохло... С тех пор муза Ирину не посещала.
И впредь подчиняясь правилам шумной, суетливой городской жизни (а другая ей была не ведома), себя Ирина в ней так и не обнаружила.
Кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы не случай.
Что такое случай в нашей жизни?. Что он определяет? Все или ничего?. Стоит ли на него полагаться? Быть может случай – это лишь очевидный результат скрытых закономерностей?
Для Ирочки все было предопределено, все шло, как пописанному, своим чередом: школьный аттестат, высшее образование, добротная работа, одобренный родней муж, пара детишек в комплекте, трудовые будни, праздники на кухне, поощрения, культурный отдых, внуки, пенсия – отдых так сказать заслуженный… старческие недомогания… холодное, городское кладбище… заглушающий скорбные речи, выдувающий слезы, промозглый ветер… Зарастающий травой, все реже год от года навещаемый холмик… один среди множества других...
Так, наверное, суждено было быть… Но кто это может знать?
Ирине было пятнадцать. Благополучно закончился девятый класс. Знакомые разъехались на лето кто куда. Город опустел. И она совершенно не знала чем занять себя на каникулах.
И тут весьма кстати двоюродный брат ее матери - музейный работник, профессор истории, краевед, этнограф и фанатичный собиратель древностей - приглашает Ирочку в научную экспедицию вместо неожиданно выбывшего из строя младшего помощника. Ирина с готовностью ухватилась за подвернувшуюся ей возможность скоротать бездельные летние деньки!
Никто и предположить не мог, что поездка эта перевернет, предопределит всю ее последующую жизнь...
Группа намеревалась совершить экскурс по отдаленным деревням, собирая экспонаты, касающиеся прежнего, дореволюционного быта. Времена стояли глубоко советские, социалистические, от жизни при царе, остались лишь рассыпанные по чердакам да сараям обломки. По крупицам приходилось воссоздавать все, что давно уже считалось невозвратной стариной, и ценилось гораздо меньше, душистого земляничного мыла и вафельных полотенец - на которые выменивали свои трофеи ученые. Иные сознательные селяне и вовсе ни за что, просто так отдавали не нужные им в хозяйстве предметы: самовары, канделябры, чугунки, утюги, керосиновые лампы, горшки, туеса, деревянные игрушки и прочее, когда-то служившее людям, нынче же совершенно бесполезное добро.
День за днем, двор за двором, селенье за селеньем пополняли музейную коллекцию экспедиторы, на многие годы вперед, обеспечивая работой своих архивариусов и реставраторов.
Иногда случались поразительные вещи. Однажды с дровяника им достали иссохшую, потемневшую от времени икону, сообщив, между прочим, что это последняя из расщепленных уже на растопку - пропитанная маслом древесина больно хорошо огнем схватывалась!. Тихвинская Богоматерь оказалась уникальным творением неизвестного иконописца аж, шестнадцатого века! Сердце Ирки непонятно щемило, когда она пыталась представить себе, что же во всех этих сараях еще могло храниться, а что уж безвозвратно потеряно, исчезло, обратилось в дым…
…Между тем простота и незамысловатость сельской жизни, яркий, прозрачный, не приглушенный городским смоком свет и цвет окружающей природы, чистый воздух, безграничный простор, большие и малые животные, являвшиеся неотъемлемой частью здешнего по библейски гармоничного, налаженного быта, равно как и сокровища, которыми он был наводнен ( а именно так, словно к бесценным кладам, относились к находкам музейные энтузиасты) – стали для городского подростка откровением, разбудили воображение, очаровали. В окружении людей всецело поглощенных собственными изысканиями, невольно заражаясь их увлеченностью, она одновременно с этим впервые в жизни на столь долгое время оказалась предоставлена самой себе, тогда как ум ее получал столько новых, не похожих ни на что былое впечатлений!. И вакуум ее души чудесным образом заполнился.
Так родилась Иркина идея фикс.
С тех пор мечта, поселится в деревне, уже ее не оставляла.
Но у домочадцев подобная метаморфоза не вызвала понимания. Скорее недоумение, ужас, негодование и протест. Будущее Ирины они трактовали иначе, считая своим правом, а главное долгом, о нем позаботится.
- А как же институт, а личная жизнь? Что, выйдешь за муж за тракториста? Кем ты там будешь, дояркой? На что ты обрекаешь себя и своих будущих детей? –Твердили они день и ночь.
Но Ирочка не сдавалась. Не умея привести вразумительные, с точки зрения городской целесообразности, доводы она попросту стаяла на своем.
К сожалению, ее упорство не приносило положительных результатов. Скорее наоборот, впоследствии явилось причиной окончательного разрыва с родней и прежней жизнью.
Близкие недоумевали!.. Поначалу все списывалось на переходный возраст, затем на пустое упрямство, позже стали грешить на ее умственное нездоровье. После нескольких лет отчаянного противостояния, несмотря на шантаж родителей («Если ты это сделаешь, мамино сердце не выдержит»), который в восемнадцать лет все же удержал, любящую дочь от решительного шага, Ирина все еще не сдавалась, надеясь по-хорошему отстоять свое право на самоопределение..
Небольшая отсрочка (от совершеннолетия до решающего шага) стоила ей девственности. В один из побегов из дома, после очередного громкого скандала, ее подцепил некий городской хлыщ, называвший себя фотографом-авангардистом. Был он любителем всяческих, но по преимуществу женских, красот. Ирине отводилась роль музы-вдохновительницы и… конечно, любимой модели. (Книжка о французских импрессионистах, прочитанная ею в юности, не пропала даром).
На первом же сеансе, с трудом преодолевая смущение, она лежала в чем мать родила посреди тяжелых складок, ниспадавшего от куда-то сверху темного бархата, изо всех сил старалась не щурится ( очки, как и все остальное, конечно, пришлось снять). Вокруг нее маэстро живописно разбросал фруктовую бутафорию. Ирину знобило, несмотря на, царящую в студии, духоту.. Мастер своего дела тем временем приблизился. «Мне необходимо изменить положение вашего тела» - отчеканил он. Его лицо Ирочка видела не отчетливо, зато вполне отчетливо ощутила горячую, потную ладонь на своей груди и вдавившиеся в ребра твердые, восковые фрукты... Он действительно изменил положение ее тела, лишив возможности сопротивляться…
Так произошел ее «первый раз». Кроме неприятных ощущений, Ирина так ничего и не почувствовала ни в своем теле ни в своей душе. Случившееся, ее не сильно расстроило. Поначалу, пожалуй, даже обрадовало… По наивности она решила, что фотограф, как истинный художник, а значит и честный человек, после всего, что между ними было непременно на ней женится, и вместе они уедут, поближе, так сказать, к истокам. Ведь был он не так уж стар и не слишком противен. А главное, она надеялась, что это смягчит сопротивление родителей, одним из основных контраргументов, которых было категоричное убеждение, что юной девушке не безопасно одной пускаться в новую, чуждую ей жизнь... Но от глупой, близорукой девчонки мастеру тела нужно было лишь одно. Тем он и пользовался на полную катушку, пока Ира, наконец, не прозрела. Мастер вообще любил красиво пожить. Однажды во время очередного застолья с братьями художниками он изрек:
- Женщина - это дополнение к натюрморту!.
Ирине стало скучно. Она отставила поднос с бутербродами, сказала:
- Ты слишком тут редко проветриваешь.. – и ушла.
Он за ней не бросился – мало ли на свете бутафории. А она этого и не ждала.
В общем, глупая история.
Одержимость идеей помогла Ирине с легкостью пережить этот не слишком удачный опыт. Она бредила другим, остальное ее мало трогало. А девственность… подумаешь девственность, рано или поздно все равно это случилось бы, не велика была потеря..
…Ирочка упорно отказывалась существовать в соответствующих общепринятым нормам рамках. Не желая ни учиться, ни работать в городе, всячески демонстрировала асоциальное поведение. А в те времена это считалось чуть ли не преступлением, за которое легко можно было и за решетку угодить.. В конце концов, ее измученные тревогой родители решились на крайнюю меру. В один далеко не прекрасный для Ирины день, после очередного громкого спора на пороге их квартиры появились санитары.
С этой минуты для Ирины все обернулось в не прекращавшийся многомесячный кошмар:
- Мама! Не надо!! Пустите!!. - Верещала она, выворачиваясь и кусаясь.
Инъекция сломила сопротивление. Лекарство подействовало быстро. Ужас сменился безразличием. Оцепенев, словно насаженная на булавку бабочка, она очутилась во власти посторонних людей. Безразличные, сильные руки опутали ее, подхватили и понесли. Мама, кусая губы, проводила дочь до двери. Собиравшийся на занятия старший брат ошалело, с непроизвольной гримасой брезгливости на лице следил за происходящим. Убитый горем отец так и не вышел из своей комнаты...
«…Едем, едем, не доедем…И городок вроде не большой, а дорога все не кончается… бесконечное, невыносимое, безразмерное время, еще немного и собственное бессилие разорвет меня на куски.. Только пантера и выручает. Она такая огромная, иссиня черная. Вон как бежит! Красиво. Я ее отчетливо вижу, когда она через ухабы перелетает… тогда она поворачивает ко мне свою великолепную голову… Взгляд у нее такой … янтарный и переменчивый, он даже сквозь потное стекло проникает в нутро машины, и до самой глубины пронзает мою плоть, становясь ядовито-желтым, и узкий зрачок, как пиявка всасывается в печень, телу становится нестерпимо жарко, конечности холодеют, не пошевелиться... И ты тоже! Ты-то за что меня мучаешь!?..
Эй! Отгоните же зверя!!!.. Лица моих сторожей мертвы… Кожей чувствую их гнетущее присутствие… язык меня не слушается… а мысль все-время проваливается в зияющую щель между головой и отделившейся от нее верхушкой черепа… так больно там звенит.. то-оненько, словно комариный писк, э-э-эй..!.»
Дальше бессвязные обрывки… задавленная лекарствами память сохранила лишь скудные лоскутки…разрозненные, смутные..
Вот она привязана к койке… за руки, за ноги … обездвижена… от обшитого грубой клеенкой матраса преет спина…
…огромная палата… белесый, тусклый свет пробивается сквозь пыльные зарешеченные стекла…
…Потом тусклые, темно-зеленые коридоры… она вяло, бездумно слоняется по ним… механически выполняет указания санитаров… без воли без, чувства…
.. И еще насмешки, окрики, но нет реакции… все мимо… Все.
Первым, что ощутила Ирина вполне явственно, было отвращение к таблеткам, которыми ее постоянно пичкали. Однажды она, почти бессознательно, прекратила их глотать, притворяясь, языком перемещала их за щеку, затем незаметно выплевывала в кулак, и пряча руку в складках одежды, пробиралась в сортир, и там от них избавлялась… Уже к концу первого дня она почувствовала себя значительно лучше, яснее.
За просветлением пришло и осознание. И тут она обнаружила, в каком ужасном месте находится. Все же прежде таблетки ограждали ее от многих тяжелых для понимания вещей.
Вокруг бродили странные, апатичные люди, глаза которых были пусты и этим страшны. Уставится такой на тебя, и ты не знаешь что у него на уме.
Как-то в столовой, Ирина среди прочих пациентов стояла в очереди за положенной им гадкой остывшей размазней. Она не сразу заметила пожилого, небритого человека, который с видом проезжающего вельможи, проходил мимо, неожиданно остановился напротив и воззрился на нее. Постояв так немного, он вдруг вытаращил глаза и восторженно возопил:
- Э-ли-са-ве-та!.
Затем, опомнился и, сдержанно поклонившись, резюмировал:
- Вы красивы.
И тут же брезгливо сморщившись, раздраженно и резко кинул в лицо проходившей мимо санитарке:
- А вы НЕРЯХА!..
И снова глянул на Ирину, подобрел, кивнул благосклонно и удалился так же важно.
…Признаться более тонкого и душевного комплемента Ирина в жизни своей не получала. Это был единственный приятный момент за все время ее заточения.
Из разговоров персонала Ира потихоньку начала понимать, что за народ ее окружает.
Вон там, в углу к кровати привязана, молодая женщина. Она лежит неподвижно целыми днями, глядит в потолок не мигая, будто бы спит с открытыми глазами. Ее руки перебинтованы от запястья до самого локтя ведь женщина эта самоубийца.. Сейчас она кажется безучастной, но это лишь видимость.. Недавно ей удалось высвободиться. С неожиданной прытью метнулась она к подоконнику, схватила стоявшую там железную кружку и со всего размаху начала наносить себе удары по рукам, голове, шее, срывая бинты, издавая животные звуки, рыча и визжа!. Ее исступление тут же передалось другим пациентам, двенадцать человек взбудоражено забегали, закричали, забились, завопили. Ирина тоже вскочила, ей было страшно посреди всего этого буйства. В палату ворвались привлеченные шумом санитары, виновницу беспорядков связали, обездвиженная она затихла в своем углу. Остальные тоже замолкли – санитаров боялись.
Было жаль женщину. Ирина все думала: «Что же с ней приключилось?. От чего она так тяготится жизнью?..» Но в палате сгущалась темнота, ночь стирала все вопросы, не ответив ни на один...
По несколько раз на дню в их палату заглядывает щупленький, в чем душа держится, юноша. У него тоже была своя особенность - он ненавидел рыб. Любых. Но пуще всего живых. Где бы это ни случалось - в официальном учреждении, зоовыставке, в гостях у знакомых - если твари эти попадались ему на глаза, он тут же выхватывал из-за пазухи маленький ножичек и безжалостно расправлялся с ними! На мелкие кусочки! Ножичком, ножичком! Всех до единого! Покуда взбаламученная вода, не превратиться в колыхающуюся взвесь водорослей и отделенных друг от друга, хвостов, голов, плавников.. Ужас очевидцев можно себе представить! Но это было сильнее его! Он должен! Что же он может поделать?!. Ведь рыбы хотят ВЫСОСАТЬ ЕГО МОЗГ! А ведь в этом мозгу такие сведения!… Даже во сне они пытаются до них добраться!.. Поэтому он не может спать. Он начеку!
Прежде он всегда держал при себе кухонный ножечек, чтобы мерзавки не застали его врасплох … А теперь? Как безоружному защищаться? Разве докторам объяснишь?!.. И он снова бредет по палатам, заглядывает внутрь и вежливо так интересуется:
- А ножичка.. не найдется у вас?..
Жизнь и в застенке жизнь.. И есть у нее свои законы..
Ее звали Валя. Он в Ирининой памяти остался без имени.
Валя была невысокой, моложавой женщиной лет пятидесяти. На фоне седых волос, контрастно выделялись ее черные, блестящие глаза и темные брови. А пристальный, напряженный взгляд, подчеркивал замкнутость характера.
Судьба у Вали была не из легких. Ребенком осталась она без матери. Отец – профессор филологии одиночества не выносил, но был неуживчив, и Валю поочередно растили двенадцать мачех, одна другой забористее. Были среди них и классические – с родными дочками – любимицами. Такое уж было Валино «счастье». И все-таки она выросла, даже выучилась в медицинском училище и уехала на практику в деревню. Симпатичная, скромная девочка своим появлением сама того не желая, взбаламутила размеренную деревенскую жизнь. У нее появились ухажеры, и.. ревнивые завистники.. Дальше темная история.. Свидетелей не было, участники происшествия вывернулись, до суда дело так и не дошло. Не кому было ради нее огород городить. Она вернулась. Синяки зажили. Душа нет. В общем, было от чего развиться маниакально депрессивному психозу, который с тех пор сезонно – каждой весной и осенью – давал о себе знать. Валя регулярно ложилась на профилактику. В остальное время она вполне мирно работала техничкой в этом же заведении под присмотром своих лечащих врачей.
У ее неожиданного кавалера была своя извечная история – алкоголизм. Потертый жизнью, изношенный мужичонка, бойкий и шумный, без определенного возраста, без постоянного места работы, время от времени попадал в отделение с приступом белой горячки.
Так что были они можно сказать «ветеранами». И судьбы их пересеклись. Лучик счастья, кусочек торопливой радости нежданно-негаданно озарил Валину жизнь. Эх, Валя, Валечка.. Ночь, пустые коридоры, укромные уголки, и неразумное желание стать матерью...
Роман был коротким, расправа быстрой. Бдительные врачи поспешно выписали «Ромео», а «Джульетту» насильно абортировали и стерилизовали.
Временами Ирине становилась по настоящему жутко. Но день ото дня она ощущала себя все более отчетливо, укрепляясь надеждой на скорое освобождение.
И вот наступил долгожданный, решающий день! День в который пациентов осматривал главный врач-профессор психиатрии, вслед за чем единолично решалась дальнейшая судьба каждого.
Осмотр происходил в присутствии лечащего врача.
Заведующий задумчиво оттянул Ирино нижнее веко… велел высунуть язык… повертеть глазами… закрыть глаза, прикоснуться пальцами к кончику носа… стукнул молоточком по коленке… И, наконец, удовлетворенно резюмировал:
- Ну, вот я вижу, вам значительно лучше.
- Но, это потому что я!.. – обрадовалась Иринка и с энтузиазмом, не будь дура, выложила ему всю свою не хитрую методу.
Заведующий пристально посмотрел на лечащего врача. Сухо сказал:
- Идите.
В следующий прием лекарств Ирину ждал большой (в прямом и в переносном смысле) сюрприз: здоровенная, словно топором срубленная санитарка – монстр в медицинском халате– нависла над ее кроватью– каменное лицо, пристальный взгляд. Ничего не понимающая, Ирочка недоуменно уставилась на нее. Заметив непонимание в глазах жертвы, та гаркнула:
- Пей! – Тонкие, прямые, словно по линейке прочерченные губы разверзлись на мгновение и тут же сомкнулись вновь.
- Не буду… - робея, едва слышно сказала Ирочка и попятилась.
Без лишних разговоров бабища грубо откинула онемевшую от ужаса Иру к койке, опрокинула ее навзничь и свинцовой коленкой придавила грудь, не медля и не рассусоливая, зажала ей нос одной рукой, другой, больно царапая десны, сквозь стиснутые зубы впихнула в рот горсть таблеток, и туда же плеснула целый стакан воды. В самую глотку! Лишь убедившись, что таблетки попали куда нужно, санитарка ослабила хватку.
…Захлебнувшаяся, ошеломленная, униженная, раздавленная Ирина лежала на залитой водой постели, чувствуя, что сходит с ума по-настоящему… Но постепенно отупелое состояние вернулось к ней… Быть может, это спасло ее от худшего?.
Больше своевольничать и бунтовать Ире в голову не приходило, но все равно вплоть до самой выписки лекарства она принимала под конвоем.
Обязательные для всех сеансы трудотерапии проводились на свежем воздухе три раза в неделю. Посреди огороженной высоким, зеленым забором маленькой площадки лечащиеся вяло ковыряли снег деревянными лопатками. Иногда за забором появлялись Ирины родители, пытаясь передать ей какие-нибудь гостинцы. Она не реагировала. Не обижалась, просто ничего не хотела.
Позже, вспоминая это время, Ирина так и не смогла восстановить в памяти его целостность… она была ничто не думающее, не чувствующее ничто.
Но все когда-нибудь заканчивается. И это испытание подошло к концу.
Вернувшись домой, она не узнала ни свою комнату, ни родных, ни собственного отражения в зеркале (в больнице зеркал не было) Отвратительное существо не сводило с нее бессмысленного взгляда...
- Что это?.. - Трогала она свои одутловатые щеки.
Через заляпанные очки на нее уставились водянистые, выцветшие от медикаментов глаза. Кошмар не кончался..
Стоя на пороге комнаты, будто бы робея перед ней мать как могла пыталась успокоить дочь:
- Это ничего, это пройдет, это временно... - Она все еще надеялась...
Но принудительное лечение не принесло ожидаемых результатов. Не помогло и это крайнее средство.
Зато оно помогло Ирине… избавится от эмоциональной зависимости. Она как будто отломилась от семьи и больше уже не нуждалась в родительском благословении.
Ей было двадцать, когда, почувствовав себя, наконец, свободной она разрубила все узлы, перестав существовать для своих родных. Ни маму, ни отца, ни старшего брата она больше никогда не видела. Не по собственному желанию. Вероятно так, в ситуации, с их точки зрения, безнадежной они испытывали меньше боли.
…В областном управлении сельского хозяйства ее встретили с распростертыми объятиями. В разгар весны, в условиях набирающей обороты урбанизации людей на земле катастрофически не хватало. Выяснив, в каких сельсоветах можно устроившись на работу получить в придачу и жилье, Ирина, повинуясь интуиции, не раздумывая, выбрала маленькую деревеньку в самом глухом, недосягаемом углу.
Ей понравилось название местечка – Нежинка, с ударением на «жи». Откуда оно повелось и каким чудом сохранилось при повальном переименовании всего вокруг, в «совхозы Ильича» и «Ленинские правды» никто не помнил. Ирине же в этом слове послышалось все самое хорошее, что она ассоциировала с устройством мира, с круговоротом времен года. Как в детском калейдоскопе!. Нежность яблочного, весеннего цветения, тепло лета, чистота и свежесть первых зимних снежинок и конечно же осень! Осенью был ее Ирин день рождения. (В жизни каждого советского человека есть такой день, принадлежащий ему одному, не коллективный, как остальные дни и праздники ударного, опережающего все и вся года, а личный, индивидуальный). В этот день ее отец - глава семьи открывал торжество тостом в честь своей любимицы, и взоры гостей устремлялись к ней, Ира испытывала жуткую неловкость, почти невыносимое напряжение. Словно в эту минуту все ожидали от нее чего-то такого, чего она не могла им предложить. Но праздничное застолье заключало в себе и нечто, несомненно, безоговорочно приятное, долгожданное. Сколько она себя помнила, в этот день всеми правдами и неправдами (не без помощи хорошего знакомства), традиционно и неизменно семьей добывался самый большой, самый дефицитный и самый вкусный на всем белом свете торт. По странному совпадению назывался он «Неженка»… Так что одним только своим названием деревня эта пообещала Иринке всю полноту жизни. Очень приятную, радостную, всеобъемлющую такую полноту….
И началась самостоятельная жизнь.
Желания исполнялись! Старый домик с маленьким палисадником, заросший по самые окна одичалым огородом стал приделом ее мечты! Ирочка влюбилась в него сразу же и навсегда. Он сторицей заменил ей утраченный навсегда денрожденный тортик. Просто никакого сравнения! И занудная, бумажная работа в конторе стала минимальной платой за это счастье.
Да! Это было настоящее счастье, она и теперь с уверенностью могла это сказать.
Дом подарил ей чувство безопасности.
Он имел темные, плотно запирающиеся сени, маленькую покосившуюся застекленную веранду, комнатку с русской облупившейся по углам печью, чердак и обвалившийся погреб – ну, да и не беда, все равно у нее у городской жительницы привычки пользоваться погребом не было.. Зато на чердаке она обнаружила настоящую сокровищницу! Керамический горшок старинной, ручной работы, на внутренних стенках которого сохранились остатки присохшего теста со следами, соскребавших его когда-то пальцев. Затем тяжелую пароходную цепь, крепившую якоря лет сто тому назад. Еще огромный рыболовецкий крючок, наводящий на мысль о мифических размерах, водившихся здесь когда-то сомов. Под кучей, иссушенного, никуда уж не годного, лыка, в земле перемешанной с хвоей обнаружилось самое неожиданное - старое, не знамо каких времен, ржавое ружье.. Ире, получавшей наглядную информацию из теле фильмов и учебников истории, подумалось, что оружие это вполне могло участвовать в событиях гражданской войны. Но на белой или красной стороне - тут уж ей было не разобраться. Конечно, она догадывалась, что оружие, каким бы оно ни было надо было бы сдать властям.. но что-то помешало ей расстаться с находкой.. Прежде всего оно принадлежало ее дому. Имела ли она право?.. Самой же большой ценностью стала наполовину истлевшая, картонная литография с едва различимым на ней ликом святого! По воспитанию атеистка Ирина, тем ни менее, восприняла находку, как знак сулящий удачу и, обернув находку прозрачной клеенкой, закрепила деревянной рамочкой и повесила напротив двери, что бы каждый входящий в комнату первым делом мог видеть ее… и она входящего...
Подумать только - все это вместе с домом теперь принадлежало ей!
Слишком долго стоял он пустой, не запертый, и даже мышам в нем нечего было делать. Лишь гусеницы крапивниц с обступивших дом сорняков через узкие щели веранды пробирались внутрь. Целыми гирляндами куколок громоздились они по перекладинам, в положенный срок превращались в бабочек, и не находя пути назад навечно становились его пленницами. Об этом красноречиво поведал Ирине сказочный красоты ковер из их шелковистых крыльев, которым время устелило ее новое жилище. С каким сожалением сметала она все это великолепие вместе с копившейся тут годами пылью и грязью!. В своем доме она обожала каждую потертую половичку… и его маленькое окошечко… и облупившиеся, почерневшие наличники... «Мой, мой домик» - приговаривала она, протирая, подчищая, подкрашивая. Он нуждался в починке, но она делала это не потому, что стремилась усовершенствовать ( он дорог был ей таким как есть со всеми своими трещинками, морщинками, застарелыми наростами и потертостями), а как любовница желавшая доставить радость предмету своего обожания.
И обласканный ею дом засиял.
Летело время. Все, что Ирина могла сделать сама, было уже переделано. И откуда только взялось в ней это уменье?! Выметен, вычищен каждый уголок, покрашены полы, подоконники и ставни, замазана, побелена печь, наклеены обои, расставлены вазочки с полевыми цветами ( цветы, одичало заполонявшие палисадник, ей трогать не захотелось, она лишь слегка их прополола, усилила их воздухом и светом), прилажены к стенам полочки и картинки – каждый новый день, каждая зарплата прибавляли прелести ее обители.
Но нет придела совершенству! И вот, наконец, она решила взяться за чердак, превратив и его в чудо чудное - настоящую мансарду! Сведения об этом буржуазном архитектурном излишестве она почерпнула все из той же книжки о бедных французских художниках.
Ох, уж эти повести про чужую жизнь!..
Ирина до такой степени упоена была обустройством дома, что людей вокруг как бы даже не замечала – постольку, поскольку этого требовала трудовая и бытовая необходимость. А люди тихо присматривались к ней. Ирине же и в голову не приходило задуматься, какие чувства она у них вызывает.
И вот наступил момент, когда осуществление дальнейших планов без посторонней помощи стало не возможно…
Ах, Иринка, Иринка… Зачем только она читала те книжки?.. Мечтая лишь об устройстве и укреплении неторопливого, спокойного течения своих дней, не желая ничего иного, семимильными шагами приближала она роковые события своей жизни, потрясшие, изменившие ее до неузнаваемости!..
В конторе ей порекомендовали Леонида, Леонида Степаныча. Был он справным плотником, человеком в деревне необходимым, недавно женился и от шабашек в свободное от работы время, понятное дело, не отказывался. К нему и обратилась Ирина со своей просьбой. Внимательно выслушав ее, взвесив все за и против, Леонид Степанович согласился. Договорились о цене, и в ближайший выходной мастер уже стучался в ее дверь...
- Э-эй, хозяйка!
- Здравствуйте, Леонид Степанович, очень рада.
- День добрый Ирина.. как тебя там по батюшке-то?.
- Алексеевна..
- Алексеевна значит… А радоваться, Алексеевна, будешь, когда работу сделаю, сейчас рано еще радоваться, вот так-то! Ну, показывай чего тут у тебя.
И пошло дело.
Работник ей достался действительно на удивление замечательный. Работал отлично, не халтурил. Не желая пропустить ни какой, преображавшей ее дом, малости Ирина ни на шаг не отходила от Леонида, ревниво наблюдая за человеком, в чьи руки попало их с домиком будущее… Парень как парень... Деловой, хоть и не большого роста, но осанистый. Лицо от частой работы на воздухе загорелое, обветренное. Руки жилистые, к физическим нагрузкам привычные. Русые волосы стрижены коротко, глаза карие, как и у большинства здешних мужиков - ни чего, в общем-то, особенного.. Но так легко, споро вымеряет он каждое свое движение, так ловко, точно, без суеты управляется с поставленной перед ним мудреной задачей, что Иринка невольно засматривается. Так и повелось: Леонид работает, а она сидит в сторонке на сложенных стопкой около кучи лыка досочках и любуется…
И начал он день ото дня казаться Иринке все красивее…
- Чего так то сидеть, дел, что ли нету у тебя? – Бывало через плечо, глянув на нее, спрашивает Леонид.
- Да нет, какие у меня дела?.. Вот одно дело - дом обустраиваю.. – Рассеянно отвечает она, и, собравшись с мыслями, в тон ему отшучивается:
- Знаете, как в поговорке: «люблю труд - часами могу смотреть, как люди работают», - скажет и с замиранием сердца ждет ответа..
Леонид ухмыльнется:
- Да уж есть такие… - И ей, до внутренней щекотки, хорошо делается от того, что он понял, оценил ее шутку.
Стараясь выглядеть невозмутимой, Иринка опустит глаза, вдохнет полной грудью и снова снизу вверх смотрит на него.
- А почто ты хоромы то такие здесь разводишь, на что тебе? В городе, поди, одинокой легче жить? – Не отрываясь от дела, немного погодя, интересуется он.
- Да так вот захотелось… - не находя других слов, без затей отвечает она.
- Странная ты баба как я погляжу… - наклоняясь за гвоздями, взглядывает он. - Коль делать нечего, воды што ли принеси холодной, ежели не жалко.. – И снова стучит его молоток.
Иринка спешит вниз в сени, зачерпывает из оцинкованного ведра полный ковш родниковой воды, и, стараясь не расплескать, осторожно, словно во сне, поднимается по шаткой, хлипкой лестнице, протягивает ему, с замиранием сердца наблюдая, как при каждом глотке выступает его адамово яблоко, как выдаются острые скулы, как бегут по небритому подбородку прозрачные струи…
Другой раз он спросил у нее.
- Ты сектантка что ли?
- Не-ет, - удивилась она, - почему вы так решили?
- А у тебя в избе икона на видном месте.
- Да это просто так…
- Все-то у тебя просто так…
Его внимательный взгляд, сдержанная уверенность, доброжелательная деловитость … закружили, застили, обнесли Ирочке голову. Она и не заметила, как это все произошло. Но вот уж ловит она себя на том, что дождаться не может очередных выходных, а, дождавшись, лишь об одном мечтает, что бы ни было им конца...
…В тот день стояла изнуряющая жара. Ирина по обыкновению сидела в сторонке. Сброшенная Леонидом рубашка лежала тут же рядом с ней на досочках, Ирина слышала ее запах, сладкий запах мужского тела вперемешку с папиросным дымком… Глядя, как монотонно ходят лопатки по вспотевшей спине Леонида, Ирина пыталась отгадать отчего это он сегодня так угрюм и молчалив. Вот уж пол дня проработал, и даже не взглянул на нее. Стоя в полуоборота к Ирине, он в сотый раз примерил раму, чертыхнулся, и как-то яростно продолжил строгать. Что-то явно не ладилось.. Ирину охватила тревога. Она так ждала... Коротая часы до его прихода, нарезала салатик, завела окрошку. Ей так хотелось его угостить. «Вдруг да не откажется?. Как было бы здорово!» Просто посидеть за одним столом, посмотреть, спросить: «Вкусно?» и услышать в ответ слова, и до следующего выходного вспоминать их, носить в себе, словно драгоценное, тайное сокровище. О том, что рано или поздно работа закончится и вместе с нею закончится их общение, ей даже и думать не хотелось…
Неожиданно Леонид остановился. Звякнули оземь инструменты... На мгновение все вокруг неуловимо замедлилось… И тут прохрипев срывающимся голосом: «..да железный я што ли?..» он резко обернулся, как-то неловко подался к ней, забрал в охапку и опрокинул на кучу сухого лыка...
Не сопротивляясь, словно только этого и ждала, всем своим разморенным существом безотчетно и мягко скользнула Ирина в небывалые, неведомые ей прежде ощущения. И не было в них места ни стыду, ни неловкости... Он все сделал сам, она просто растворилась… Когда стиснув зубы, тяжело переводя дух, он затих, ее чувственность, сметая все на своем пути, волной девятого вала, поднялась из самых потаенных глубин ее женского естества увлекла за собой, перевернула, накрыла, успокоившегося было мужчину, утопила в разбуженной им стихии, вернула к жизни и живого без остатка поглотила… И все повторилось, но иначе - яростнее, на равных впились они друг в друга!.. Она и представить себе не могла, что прежнее наслаждение - лишь только подступ, прелюдия к чему-то более значительному, грандиозному!..
В тот день, в тот час она познала себя до конца. И было это прекрасно. И ей это понравилось.
А потом в сгустившихся сумерках месте искали они Иркины очки, и Леонид шутливо щипал ее за бока, приговаривая: «Вот ведь ты оказывается какая, вот какая! Иринка, Ирина – ягода малина..» а Ирочка ускользала, повизгивая, уворачивалась, не успевала, поддавалась и опять они падали в кучу пересохшего, вновь ставшего жестким, лыка и долго еще дурашливо барахтались там как дети...
Все же ему нужно было уйти...
…Оставшись одна, без сна лежала она поверх постели, не замечая темноты, всем телом принимая благодать ночной прохлады. Осторожно водила ладонью по своей обновленной коже, удивляясь ее чуткости, словно заново знакомилась с ней, впервые осязая ее покровы, ее волоски и выпуклости, впадинки и скрытый под ней внутренний жар.
Леня только что ушел, а тело ее снова уж томилось в ожидании обещанной скорой встречи.
Трудно сказать, сколько продлилось наваждение. В сладостном угаре пролетали дни и недели лета, наступали долгожданные выходные и, едва начавшись, подходили к концу. Не насытиться, ни остановиться. И мало уж стало одних только выходных. И лето на исходе, а чердак ее дома все никак не превратится в мансарду... И вот уж по утрам в его пустые проемы налетают из гнилых углов осенние сквозняки.
…И шепчутся сметливые соседи. Мол, пропадает Леньчик у одинокой молодухи с утра до вечера, а шума-то рабочего не слыхать, ни молоток не стучит, ни пила не пилит… подозрительно… То один углядит, как Ленька в обеденное время прошмыгнет к приезжей. Назавтра другому почудиться в полуночной темноте, будто за оградой Ирины Алексеевны, мелькнула Ленькина приметная, женой подаренная, рубаха. А дома, знай, заливает: «Шабашка затягивается – дак задача не из легких - поди, разбери городские причуды - нам сказано, мы делаем – деньги не лишние… Обедать не пришел - на работе задержали, начальство то не спрашивает…» И не в дамек домашним, чего это вдруг их Леонид Степаныч таким покладистым стал, раньше ни за что б не позволил себе на шею сесть, хоть ты какие ему деньги посули, хоть ты какой будь себе начальник-переначальник. А тут еще повадился через день на рыбалку шастать, да все в ночь, да чуть не до утра – клев, мол, ночью лучше. И где она та рыба?...
Люди все видят. В деревне не скроешься, всяк на виду.
Иринка же и таиться не думала. Ей это даже как-то в голову не приходило. Сияла, порхала по деревне, жила своей радостью, не задумывалась чем все может закончиться... У нее был д о м! И в доме этом она ТАКОЕ переживала, что все остальное имело ли значение?!.
...Уже на работе стали коситься. Председатель сквозь зубы здоровается. Она ж упорно ничего не хочет замечать.
Тем временем тучи над ее головой неотвратимо сгущались. Бесконечно игнорировать среду, в которой живешь не возможно. Роковая черта приближалась.
Как-то утром спеша на работу (она теперь частенько опаздывала), из распахнутого окна конторы Ирина отчетливо услыхала:
- … семейный ведь человек!. Совести у нее нету!. Ленька-то что, мужик он и есть, его поманишь он и рад..
- Чего еще и ждать-то от этих городских б…й!.. Приехала мужиков наших баламутить, в городе, што ли мало их!? И чем берет? Очками?!(хохот)
- Знамо дело чем, потаскухи эти свое дело знают!.
Сомнений не было: конторские бабы мыли ей кости. Деваться некуда, Ирина смущенно вошла. Те, на мгновение смолкли, переглянулись, измерили ее острыми взглядами:
- Легка на помине...
И все как одна, отвернулись, погрузились в отчеты и планы. Как гром среди ясного неба Ирина ощутила вакуум, в котором очутилась. В эту минуту она была бы рада провалиться сквозь землю. Но продолжала растерянно стоять посреди комнаты, лицом к лицу с суровой реальностью… Только навозные мухи, время от времени влетавшие в помещение, своим тяжелым жужжанием нарушали воцарившуюся тишину...
И тут из своего кабинета выглянул председатель:
- Ирина Алексеевна, зайдите ко мне.
- …Настоятельно рекомендую написать заявление об уходе, – не отрывая глаз от возвышавшейся перед ним стопки казенных бланков, минуту спустя, говорил он, - по собственному желанию… пока не поздно.
Ирина не посмела возражать.
…На этот раз привычная дорога домой показалась ей мучительно долгой.. За каждым забором, за каждым сараем мерещились ей осуждающие, враждебные взгляды..
Что же теперь будет? Неужели нет выхода?.. Необходимо поговорить с Леней! Он ее не оставит, он обязательно что-нибудь придумает...
Приближаясь к дому, Ирина увидала отделившуюся от калитки, фигуру. Сердце ее болезненно екнуло и обмерло... Всклокоченная, молодая женщина решительно шла ей на встречу. Жену Лени Ирина ни разу не видела, их дома стояли по разные концы деревни, та сидела в декрете, так что до сих пор пути их ни разу не пересекались.. Но почему-то Ирина сразу поняла, кто это надвигается на нее так неотвратимо...
То была расплата за бездумное, безоглядное счастье…
- Здравствуйте… - прошептала Ирина.
Здоровенная затрещина стала ей ответом. Без обиняков и рассуждений обманутая жена набросилась на блудницу:
- Ах ты, курва городская!. Откудава тебя только принесло на мою голову!? А этова не хочешь, сучка?! А еще!?. Еще! Вот тебе! Получи, зараза!.
Все яростнее, сыпались удары. И без того, доведенная до крайности, оскорбленная женщина все больше распаляла себя. На ее подвижном лице явственно читалось, сколь живописно описали ей добрые соседи все, что происходило у нее за спиной последнее время. Жены часто последними узнают о подобных вещах, за то уж и реакция их бывает самой, что ни наесть неистовой! Сегодня Ирина могла лично в этом убедится.
Привлеченные скандалом, к месту событий уже подтягивались соседи. Увертываясь от ударов, Ирина глазами выхватывала их возбужденные лица. В них ясно читалось, что никто из местных за приезжую не вступиться – чужачка получала по заслугам.
Чувство самосохранения заставило ее, искать спасения в доме. «Где же Леня?!.. - она все еще надеялась выиграть время. – Он обязательно придет, он не бросит меня..» Но забаррикадироваться внутри ей так и не удалось - супруга Леонида следовала за ней по пятам. Влетев в тесные сени вслед за разлучницей, она продолжала лупить Ирину наотмашь куда придется, норовя ухватить ее за волосы!. «Не уйдешь, змея! Ты мне за все заплатишь!..» Дверь в избу не подавалась.. Казалось, силы вот-вот покинут Ирину, физическая боль становилась нестерпимой.
Теряя разум, Ирина в ужасе обернулась: лицо соперницы страшным возмездием наплывало на нее из темноты. Таким оно ей и запомнится на долгие годы... Ирину охватил животный ужас. Она в ловушке!. Она жертва!.. Она нутром чуяла, что жизнь ее сейчас прервется!..
Все, что случилось дальше, произошло стремительно, помимо ее воли..
Не отрывая глаз от жуткого лица, Ирина инстинктивно попятилась. Жена Леонида молча наступала. Ирина слышала ее тяжелое дыхание. Безотчетно заслоняясь одной рукой, другой Ирина держалась за стену, медленно двигаясь вдоль нее, покуда не оказалась припертой в угол… И тут ее пальцы наткнулись на что-то твердое, холодное.. Как за соломинку уцепилась она за тяжелый металлический предмет, перехватила его обеими руками, наставила на врага!.
Лишь мгновение длилось замешательство, но в это мгновение обе успели понять, что оказалось в руках у Ирины… Сколько раз, играя ржавым затвором, Ленчик говаривал: «Отжило ружьишко»… Закоулками своего затравленного сознания Ирина понимала, что старинное оружие никогда не выстрелит, но все же почувствовала себя уверенней – уже не с пустыми руками – и, ткнув черным стволом в живот ошалелой бабы, изо всех своих сил заорала: «Уйди, стрелять буду!!..»
И тут раздался оглушительный взрыв!… баба выпучила глаза, накренилась, повелась и рухнула на пол... Воцарилась нелепая тишина.
Хотя бы стон или слабый вздох?.. Нет.
Безмолвие, последовавшее за падением этого еще мгновение назад такого шумного, полного яростной энергии тела, вселило в Ирину смертельный ужас.
- Ай!. – как-то по-детски взвизгнула она, словно мерзкого слизняка, отшвырнула ружье в сторону, и ни понимая, что делает, кинулась в избу!.. Безумная паника владела ею!.. С этого момента она не осознавала, что делает..
Словно в бреду металась она по дому, захлебываясь ужасом, исступленно повторяя: « Этого не может быть…не может быть… это не я.. я не хотела…», беспорядочно хватая документы… засовывая за пазуху, отложенные на строительство мансарды деньги… Еще раз взвизгнув, перескочила через вытянувшееся на полу тело… Напролом через заднюю дверь вырвалась из дома, и не разбирая дороги, что есть мочи понеслась к лесу… Ее заметили с улицы, засвистели, загикали: « Куда!?» Она мчалась на гору.. все быстрее и быстрее, дальше и дальше, как можно дальше от дышавшего ей в спину ужаса!.
«Вернись!» - орали ей вслед. Среди голосов ей почудился и голос Леонида. Но это лишь подстегнуло ее, придало новых звериных сил. «Мамочки.. мамочки.. что я наделала!.. мамочки..» А ноги все несли.. и несли!..
Как в страшном сне.. Без остановки, лавируя между стволами, перескакивая через буреломы, спотыкаясь, падая и вскакивая, продолжая мчаться без оглядки, задыхаясь от бега и страшась обернуться!.. Нет, эта кара не настигнет… не обрушится на нее!. Не раздавит, не уничтожит, не швырнет в гиену огненную!. А адское пламя уже лижет, рвет ее пятки, заставляет бежать, отчаянно карабкаться, ломая ногти, царапаясь, взбираться… взбираться… взбираться… еще немного и оно пожрет ее совсем! Не-е-е-е-ет!! Нет… Вперед!… не разбирая пути, наугад, пока хватает сил и дыхания!… и без сил, и без дыхания.. бежать, не останавливаться… не останавливаться…
Потом, хрипя.. на четвереньках.. по крутому склону… потом по кругу, обдирая кожу о камни.. ползком… и вот, как загнанное животное, забившись в промозглую темную щель, лишиться сил, затихнуть... перестать существовать... исчезнуть.
…Она была мужчиной. Мужчиной, который… умеет летать.
«Это совсем несложно, если знаешь, как взяться за дело.
Просто разбегаешься, ложишься на воздух и скользишь… набираешь высоту, снижаешься…
Над городом приходится поостеречься: плохо различимые в сумерках, высоковольтные провода представляют опасность...
Беспорядочные городские огни остались позади, превратились в опрокинутое вниз тормашками небо… еще немного в право от ограждающих просеку столбов.. и дальше такой простор!… Можно лететь над лесом сломя голову, ничего не опасаясь!.
Мне нравится ускорять полет. Сегодня это выходит без напряжения. Здесь, на высоте чувствуешь себя разреженным, почти бестелесным, словно растворенным в воздухе.. Мчишься свободно, как Ветер!
Здесь на верху свежо...
Я устремляюсь к теплу. Это не долго… Там за горизонтом есть Страна..
… Беспросветный темный, хвойный ворс сменился пепельными гобеленами равнин … А вот и Черная полоса, она опоясала землю от края до края, даже здесь наверху я чувствую запах ее перепаханной почвы.. Здесь нужна осторожность. Это Граница...
Я лечу низко, не оставляя следов…
Никто не заметил моего бегства.
Сегодня я встречу Восход!. Светает и воздух становиться по южному знойным...
Это пустыня… В ней нет ничего. Но какая она красивая!. Лишь волны песка и ничего кроме неба, песка и… горизонта - там… где небо целует землю... Теперь я знаю, почему она так прекрасна.
Вот показались строения… Башни крепости… верхушки Мечетей… как они пламенеют в сиянии утра!. Это Чужой Город.. издалека он казался золотистым и песчаным, как все вокруг... Ближе... стал белоснежным, серебряным, и голубым… и каменным… Спускаюсь... ногам горячо… я у Северной башни… высокие, обветренные стены… вхожу в Ворота… Узкие улочки безлюдны.. от куда-то слышится человеческий гул. Туда!... Поворот и сразу оказываюсь в бурном бьющем через край людском потоке! Какое изобилие красок, звуков и ароматов!!. Это Базар. Торговцы, покупатели… верблюды, козы… шелка, пряности, золото, лепестки роз! Ярко, шумно, великолепно! Ослепляет, кружит голову!. Все перемешалось!…
…Солнце в зените.
Вдруг сквозь суету и пестроту - взгляд женщины - сумрачное мерцание под покрывалом цвета южной ночи – дремучая тайна в цитадели света, лунная прохлада в сердцевине полуденного зноя… Отвернулась.. уходит.. Еще секунда, смешается с толпой!. За ней! Не потерять из виду!… Бегу, что есть мочи, отталкиваю прохожих, огибаю встречных!. Пропала.. Встаю на цыпочки, вытягиваю шею.. Вот она! Вороново крыло у поворота.. Оглянулась!.. Исчезла. Туда!..
…И снова гранитные улочки, узкие, пустынные.. и только чумазый, пузатый малыш стоит посреди дороги.. вытаращил глаза.. поковырял в носу, облизнул палец.. и прямо мне в лицо расхохотался беззубо!. А ну, кыш, нахал!.. Вот я тебе!..
Никого...
Что теперь?.. Стены глухие, заперты двери.. Гул базара смолк. Город умер..
…Пора возвращаться.
…Едва преодолеваю притяжение земли… трудно сегодня... Ветер навстречу... мешает дышать.. Сколько же там внизу мечется песчинок, миллиарды? Иссушающая бесконечность.. пожалуй, так тяжко никогда еще не было.. невыносимая жажда.. Внутри меня притаился тот, последний Взгляд, молчаливый зов - чистая вода на дне прохладного колодца…
Вот и Граница… близится к концу путешествие.. совсем скоро дома..
А-а-а-а!! Больно! Земля кувыркнулась навстречу! Что это?! Я падаю……………………….
- ..Ну, дорогой мой, вы и вправду редкий экземплярчик, в рубашке родились, наверное! Пуля на вылет в миллиметре от сердца, кости вдребезги! И на тебе - еще дышите.. Нашли себе развлечение!. И чего это вам вздумалось? А впрочем, наше дело вас залатать и на ноги поставить, остальным пусть компетентные Органы занимаются. Ничего! Живы будете, не помрете!.»
…Очнувшись, Ирина обнаружила, что, свернувшись комочком, лежит на полу пещеры. От куда-то снаружи пробивался тусклый утренний свет... Она приподнялась, поправила, сбившиеся на висок очки, увидала белесые, испещренные вековыми письменами каменные своды, над которыми тысячелетиями трудились вода, ветер и холод… попыталась вспомнить... поежилась, смахнула врезавшуюся в кожу каменную крошку, прилипшую к лицу трухлявую хвою, втянула носом густой, похожий на запах простывшей бани, воздух.
Она не могла взять в толк, как очутилась здесь, только не покидавший ее, противный страх откуда-то из-под ребер нашептывал ей, что произошло что-то ужасное, непоправимое.. Она встала и робко двинулась к свету. Тело ныло и болело. Ранней свежестью пахнул в лицо новый, завтрашний день.. Неужели?..
Потревоженные ею летучие мыши, сорвались с насиженных мест, неслышно нырнули в утренний смур.. вернулись, неуловимо скользнули мимо, схоронились под самыми сводами... Одна из тварей пронеслась так близко, что сквозь сумбур творящейся в ее голове несуразицы Ирина успела осознать, каким белоснежным было коснувшееся ее лица крыло «..странно.. значит и летучие мыши бывают альбиносами?..» - мелькнула и рассыпалось мысль. Ирине ни как не удавалось отыскать ту главную, необходимую ей нить, уцепиться за нее...
И тут ее настороженный слух уловил в атмосфере какое-то новое непонятное движение.. Она замерла, прислушалась.. Воздух вибрировал, тревога усиливалась... Затем ее охватила паника: Люди! Множество людей взбиралось на гору!. Они стремительно приближались! Они вот-вот будут здесь!.. Забыв и холод и сырость, движимая одним только животным страхом, Ирина вползла обратно в пещеру, забилась под камни, вжалась в темноту… чем ближе слышались голоса, тем глубже втискивалась она в щели, словно пыталась протечь, просочиться сквозь толщу утрамбованных миллионами лет глыб!. слиться с ними!. раствориться!.
Уже вплотную подошли к ее норе люди.. и различима стала их речь…
- Где она может быть?..
- Всю округу нужно обшарить. А там, если что.. в милицию…
…Еще немного и сердце ее выскочит из горла!.. Оно бьется там, как раненая птица, рвет когтями, мешает дышать! И с ним не совладать! Она в ловушке! Ирочке хотелось заорать, завизжать, забиться от ужаса, но инстинкт жестко приказывал ей: ни звука! Нельзя... И стиснув зубы, она продолжала вжиматься в камень. Вдруг земля под ней дернулась, подалась, меловая твердь обвалилась, и вместе с ней Ирина полетела вниз!.. Мягким ли было приземление, она не знала… Ни пискнув, не разбирая дороги, словно земляной жук, суетливо, слепо, истерично устремилась она вглубь, не замечая ни кромешной темноты, ни боли… Она спасалась бегством и одна только необходимость оторваться, скрыться, уйти - тусклой лампочкой мерцала в ее мозгу, гнала вперед, увлекала в неизвестность...
Ирина уходила под землю... разум покинул ее.
…Ползла.. натыкалась, огибала, втискивалась, забывалась… просыпалась, снова ползла… Иногда сознание ее прояснялось, тогда она понимала, что заблудилась, и ее охватывало неистребимое желание жить, но трепеща при одной мысли быть спасенной, обнаруженной, пойманной, подавив немой крик, трясясь от холода и ужаса она продолжала ползти... «нет.. нет в тюрьму я не сяду… это все равно что психушка.. только хуже… в заточение, в застенок - нет, нет, нет.. никогда… я нет.. не я..» ..вперед… назад… возвращаясь и устремляясь… врезаясь лбом, огибая, скользя ладонями по острым камням… главное двигаться… лишь бы не останавливаться… только бы не попасться… только не в каменный мешок, из которого уже не будет выхода… и еще змеи.. ядовитые.. т-с-с!.. осторожно, осторожно.. на ощупь, наугад…
Иногда сама с собой разговаривала, что бы себя найти в этой кромешной темноте…Тихонько бубнила себе по нос: «горка – камушек…. горка – камушек… холодно… холодно.. я здесь..» - несвязно, невнятно, прерывисто… и замолкала, и снова забывалась.. Что она делала в беспамятстве? Ползла? спала?. Тихо скулила?.. В недрах земли так черно, что явь от бреда не отличишь, сколько угодно таращи свои глаза, все равно не поймешь, смотрят они или нет… Только ощущения кожи…только ужас… холод и сырость.. то жижа, то твердь.. то ледяная вода режет кожу, бьет по спине, студит шею… то падаешь, срываешься в студеную воду, барахтаешься, цепляешься за края, выползаешь… и судорогой сводит тело, и ноют суставы.. и голод.. холод и боль крутят-вертят тобой как хотят, и ты в их власти... Будь она в рассудке, сразу бы сдалась, замерзла и умерла… но пульсирующие в ней слепые, животные импульсы помимо воли заставляли ее двигаться…
В критические минуты человеческий организм способен на многое. А может быть Ирине просто первый раз в жизни повезло?. Как бы там ни было, проведя в сыром, студеном подземельи много дней без пищи и света, она до сих пор еще была жива.
Когда в очередной раз она осознала себя, в уголке ее правого глаза вдруг что-то блеснуло… Блазнится? Она моргнула - отблеск не исчезал. Она заморгала чаще - он оставался на месте… Медленно повернула она голову в сторону необъяснимого явления и, стараясь как можно шире распахнуть глаза, вгляделась.. Теперь плавно кружащаяся взад-вперед искорка обозначилась вполне отчетливо. Она походила на шуструю серебристую рыбку на подобие кометы, увлекавшую за собой гибкий, подвижный хвостик... Не доверяя себе, не понимая, в уме ли она сейчас, Ирина осторожно поползла на встречу видению… А рыбок становилось все больше, уже целой стайкой хороводились они, и та первая затерялась среди прочих… Неожиданно ладони Ирины окунулись в ледяную воду - рыбки испуганно разбежались, но тут же снова сошлись. Словно завороженная уставилась она на них и не отрывала глаз от их странного танца до тех пор, пока до ее замороженного, приглушенного затянувшимся мраком сознания не дошло, что вовсе не рыбки это, а отраженный в воде свет!.. СВЕТ!!!
…Выбравшись наружу, она снова едва не лишилась сознания от невыносимой боли в глазах. Здесь на верху все казалось слишком ярким, выпуклым, до рези четким. Она сняла очки, зажмурилась. И даже не удивилась тому, что очки уцелели! Там под землей она вообще о них не думала, там они ей были не нужны. Лишь по началу, напряженно щурясь, привычным движением она поправляла их, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной темноте, но после, кружа по подземным лабиринтам, забыла о них совсем. Непостижимым образом они самостоятельно удержались на ее переносице, криво зацепившись металлическими душками за свалявшиеся, спутанные волосы.
Резь в глазах понемногу утихла. Ирина водрузила очки на место и долго просто смотрела сквозь трещинки мутных стекол... Снаружи все было так… по-новому. Осень вступила в свои права. И все же здесь наверху было намного теплее. Сколько времени она провела под землей?.. Ира понятия не имела, где находиться. Посидела, встала, пошла. Собирая все, что можно было съесть, попыталась вспомнить, соединить и осмыслить все, что с ней произошло. Постепенно картина случившегося восстановилась. Решив двигаться наугад, по прямой, Ирина надеялась рано или поздно выйти к какой-нибудь тропинке, или хотя бы к берегу реки, опасаясь лишь одного – наткнуться на Нежинку...
…Красный «москвичонок», подскакивая и дребезжа на ухабах, весело летел по проселочному бездорожью… Неожиданно с обочины на перерез ему вывалилось грязное, исцарапанное существо, в изодранной в клочья одежде!. Водитель резко затормозил и остановился.. Ирине снова повезло. Пожилой дядька оказался добрым человеком, с пониманием выслушал он рассказ о том, как собирая грибы с друзьями, она заблудилась и одна плутала по лесу много дней, он с готовностью согласился довести Ирину до ближайшего города. С сочувствием оглядев измученную блужданиями девушку, он извлек из багажника старенький свитер и синие спортивные штаны:
- Вот переоденься-ка - дочкино - ездили тут недавно на природу, забыл выгрузить, и надо же пригодилось!. Не весть что, конечно, зато сухое, а то ведь вылитая бродяжка, видно здорово тебе досталось..
- Спасибо, я обязательно верну.. позвоню и верну..
- Да ладно, нашлась и хорошо, твои-то, небось, с ног сбились, переживают. Лучше на вот бульону горячего выпей, - и он протянул ей термос, - тебе пока с едой поосторожней надо, слишком долго постилась, скелет один.
Ирина, молча улыбалась, согласно кивала.
Пока переодевалась– новый сюрприз! Паспорт и часть денег, спрятанных за пазуху во время бегства, хоть и подмокли изрядно, но все же прилипнув к телу уцелели! Было это и удивительно и кстати - так ей будет легче что-нибудь предпринять. Что именно Ирина пока не знала..
- А куда вы едите?. – спросила она.
Услыхав в ответ незнакомое название, Ирина воскликнула:
- Здорово, мне туда и нужно!
И не без внутренней тревоги продолжила:
- А где мы сейчас находимся?. Долго еще ехать?.
- Я тебя недалеко от Дивьи подобрал.. – Ответил водитель. - Значит часа три, не меньше, поспи пока. Будем подъезжать, я тебя разбужу.
Прикорнув на заднем сидении, она никак не могла понять, как же это она оказалась у Дивьи, ведь село это располагалось в нескольких десятках километров выше Нежинки, на противоположном берегу от нее?. Получается, в своих подземных странствиях, она прошла под руслом реки? В голове такое не укладывалось. На какой же глубине она побывала?.. Невероятно!.. Ее, наверное, считают пропавшей без вести… Нужно придумать что-нибудь прежде, чем власти хватятся… Согреваясь, Ирина задремала чутко, тревожно.. Мысль лихорадочно продолжала работать... «Это чудовищно – я вне закона.. Как это могло произойти со мной? Я никому не желала зла.. И вот – я убийца.. Но я не хотела!.. Или может быть я лукавлю, и если бы я не чувствовала себя виноватой все могло быть иначе?… Все было предопределено. Я испугалась смерти, потому что кара была справедливой.. Нет. Не правда. Я сама в ту минуту желала уничтожить эту бабу!.. Я и сейчас ее ненавижу! Мой Дом почувствовал это и помог мне осуществить э т о мое желание, вложил в мою руку оружие и оживил его!. Мой Дом, мой милый, славный Дом, зачем ты так любил меня.. зачем так слепо меня послушался? Теперь мы разлучены – мы оба наказаны. Что будет с тобой без меня?.. Что будет со мной?. Мы не увидимся больше..»
Сгущались сумерки, когда, вдалеке, наконец-то, показались огни незнакомого города. Ирочка попросила водителя высадить ее на окраине:
- Я почти дома, - объяснила она, - не беспокойтесь, спасибо вам огромное!.
- Ну, как знаешь, смотри, дочка, не теряйся больше! – Сказал хороший человек и уехал.
Ночь Ирина провела в подъезде первой попавшейся пятиэтажки в почти райских ( по сравнению с пещерными) условиях. Прислонившись спиной к теплой батарее, она мгновенно отключилась.
Ранним утром Ирина уже ходила по городу в поисках работы… Четкого плана у нее по-прежнему не было. Но с того рокового выстрела события ее жизни набирали обороты так стремительно и бесконтрольно, как будто судьба ее превратилась в воронку, и та властно затягивала ее, кружила, катилась, и летела куда-то, и все в ней теперь определял случай. Потеряв внутренние ориентиры, Ирина вынуждена была подчиняться.
Работа нашлась в тот же день - вечная текучка на местном хлебокомбинате обеспечивала вакансиями всех желающих. Там же Ирине предоставили и место в общежитии...
И так Ирина приступила к работе. Вздрагивая и замирая всякий раз, когда в поле ее зрения появлялся человек в милицейской форме, в любую минуту ожидая ареста, в тайне удивлялась она нерасторопности властей...
В этот период помимо страха и напряжения только одно яркое впечатление подарила ей жизнь: соседку по комнате и сотрудницу - Галку.. Галину.
Ирину определили в мукомольный цех, Галина стаяла у элеватора. Полнокровная, полнотелая, разухабистая и поворотливая, в дальнейшем эта молодая, решительная женщина сыграла в Ириной судьбе роль весьма значительную. Ее бьющая через край энергия, не позволяла ей закиснуть и не давала покоя и окружающим. Жизнь рядом с ней всегда била ключом. Ее многочисленные дети не сходили у нее с языка, она их обожала. Сколько их было всего, Ирина так и не поняла, потому что никогда их не видела, знала только, что все они рождались пятикилограммовыми бутузами на десятом месяце беременности, отличались исключительными умом и красотой, и проживали у бабушки пока их мать устраивала для них светлое будущее.
Нутром почуяв глубокую Иринкину растерянность, Галина, не выясняя причин и не спрашивая ее согласия, тут же учредила опеку над своей новой знакомой:
- Ну, ты, мать, даешь! – По дороге в общагу кричала она прямо в ухо Ирке, крепко ухватив ту под мышку. Ее зычный голос наголову перекрывал уличную разноголосицу, заставляя прохожих вздрагивать и оборачиваться, - Как можно ходить в таких обносках!? На комбинате еще туды-сюды - в муке, в пыли не разберешь, кто ты есть, а после чего народ пугать? Женщина ты, в конце концов? А очки! Ты сквозь них в зеркало то хоть себя видишь?. Ясно, что нет, а то первая ужаснулась бы! Все! Как говорит наш советский гений Максим Горький: Хватит издеваться над гордым званием Человека! Все! Решено! С аванса берусь за тебя! И не возражай! Я из тебя сделаю Человека не хуже Леши Пешкова!..
В следующую же субботу чуть не силой она волокла Ирку в центральный универмаг. И там растянутые в коленках спортивные штаны безжалостно заменялись модной - чуть пониже колена - юбкой, свитер - кофточкой с розовыми пуговками, ко всему этому великолепию докупались чулки, сапожки и новая, пусть и не дорогая, зато по погоде, курточка. Казалось, все Галкины нерастраченные в разлуке с детьми запасы материнской опеки разом обрушились на Ирочку! Сопротивляться не имело смысла. В одном только она была категорична: ни за что не хотела Ирина менять старые очки на новые. Почувствовав что-то такое в ее сопротивлении, Галина отступила. Но в остальном она все же добилась своего. Чем весьма гордилась.
О своем сожителе – маленьком, вертлявом, лысоватом мужичонке Галка, зажав его при этом под мышкой, говорила:
- Все мужики гавно. У меня просто кучка поменьше. – И хлопая его по лысине, оглушительно хохотала. Вдруг сделавшись серьезной, ставила обиженного, изрядно сконфуженного любовника перед собой, почтительно смахивала с его пиджачка соринки и, окинув его с ног до головы оценивающим взглядом, одобрительно подытоживала:
- Мужчина – он должен быть.
Ревновала его неистово. Скандалы следовали один за другим, своей преувеличенной драматичностью, разбавляя скучную, бедную на события жизнь общаги, к немалому удовольствию окружающих.
А жизнь вокруг стремительно изменялась, страна погружалась в очередную неразбериху. Умер старый правитель, ему на смену один за другим приходили и уходили другие. Каждый вносил свою лепту в развал старого уклада. Старые привычные устои вдруг оказались фикцией, обвалились и рухнули, введена была карточная система, будущее перестало быть светлым. Но в то же время появились новые, доселе невообразимые возможности. Поднялся железный занавес, спекуляция перестала быть уголовно наказуемым делом, и превратилась в одобряемое государством предпринимательство. Оборотистая Галка как нельзя лучше вписалась в новое время. В числе первых ухватилась она за шанс устроиться на работу за рубеж. Заграница представлялась ей эдаким девственным Клондайком. Обладая неуемной, подвижной натурой она не боялась рисковать. «Один раз живем!» – Восклицала она и с головой окуналась в новую авантюру. Неожиданно и весьма кстати выяснилось, что она является счастливой обладательницей диплома медсестры. На Западе в ту пору оказались востребованы дешевые российские сиделки. Все складывалось как нельзя лучше. Было вполне естественным, что с собой Галя решила прихватить и свою питомицу, лихо организовав ей оформление документов, и отъезд. Ирина же лихорадочно соглашалась на все. Живя под гнетом неминуемого разоблачения, она во всем происходящем, видела лишь возможность уйти от наказания, спрятаться, скрыться подальше от карающей руки закона..
Своего возлюбленного Галя почему-то решила оставить. Прощание было бурным, но коротким. Пролив тропические ливни слез, Галя звонко чмокнула любимого в лысину и промакнув платочком скупую мужскую слезу на его щеке.. этим же платочком помахала ему из иллюминатора. Очередная страница ее жизни была перевернута.
…Разглядывая сверху белоснежные облака, и после, вступая на землю неведомой страны, прислушиваясь к ее незнакомому, щекочущему ухо говору, Ирина все никак не могла поверить, что все у них получилось, что она избежала, что ее отпустили...
В Париже их пути с Галиной разошлись. Препоручив подругу заботам эмигрантского сообщества, Галина отправилась дальше, ей предстояло ухаживать за тяжело больной где-то в предместье. Ирина же осталась в городе. На место сиделки ее не взяли. Необходимой квалификации у нее не было. Но фортуна по-прежнему была к ней благосклонна, и как-то само собой все постепенно уладилось. Кто-то из своих устроил ее мойщицей бутылок на предприятие утиля. Гостиница временного, бесплатного пребывания ( по сути ночлежка - двухъярусные кровати рядами и горячий суп один раз в день) стала ее пристанищем. Жить можно, все, в конечном счете, оказалось не так уж и плохо. Она свободна – это главное.
Мир, в котором очутилась Ирина, ошеломлял. Иногда ей казалось, что она спит, стоит ей только проснуться, и наваждение исчезнет. Тогда ее сердце начинало щемить… в нем оживал заросший дикими травами маленький домик...
Здесь в самом центре Европы ее все поражало и многое восхищало.
Чистота и красота улиц, будто ты живешь внутри огромного подаренного милому ребенку в день ангела кукольного города.
Скрупулезность, с которой в этом городе изо дня в день и вычищали, вымывали все закоулочки, подворотни и тупички, не говоря уж о площадях и центральных улицах.
Бережное даже трепетное, отношение к великому множеству сохранившихся по наши дни древних останков – памятников тиранам, помпезных фонтанов, просто полуразрушенным, поросшим плющом стенам свидетелям времени.
И не признающая канонов, смелость, причудливость современной архитектуры.
И, конечно, умопомрачительное изобилие товаров. Не было ничего удивительного в том, что некоторые особо впечатлительные соотечественники с ума сходили на этой почве...
Иногда Ирина останавливалась у сияющих витрин и подолгу просто смотрела. Особенно ей нравились шоколадные дворцы в витринах маленьких кондитерских! Фигуры зверей, красавиц и чудовищ нередко в натуральную величину, поражали воображение! Белые, коричневые, почти черные, глазурованные, украшенные сусальным золотом… От сладкого благоухания кружилась голова, и текли слюнки...
Были и такие экзотические гастрономические впечатления, что с непривычки не выдержишь. Как говорится - не для слабонервных. Однажды, по обыкновению блуждая по городу после работы, Ирина случайно наткнулась на святая святых французов – сырный подвальчик. Эта страсть и гордость местных жителей произвела на нее шокирующее впечатление. Ни улитки, ни даже лягушки не шли ни в какое сравнение с тем, что она испытала здесь! Своеобразный запах дал о себе знать уже у входа. Но уже после пары шагов вглубь дух этого места наводил на мысль о марширующих без сна и отдыха в течение месяца солдатах, которым наконец-то разрешили размотать все это время служившие им верой и правдой портянки! Не выдержав и минуты Ирина пулей выскочила на улицу..
В общем, здесь было все! И даже то, чего она себе и представить не могла.. Только вот семечки.. их тут днем со гнем было не сыскать, и некоторым ее соотечественникам сильно не доставало этого привычного национального удовольствия..
Ирина же пристрастилась к воздушными, тающими во рту круасанам. Она взяла себе за правило каждую получку объедаться ими. От чего заметно округлились ее щечки.
А еще ей нравились мостки, акведуки, перекинутые через речушки и каналы. Арки, и невысокие кусты, отраженные в мелкой, прибрежной ряби… и невозмутимо скользящие по воде белые и черные не пуганные лебеди… Она любила посидеть у воды, ей нравилось чувствовать себя частью идиллии...
Казалось, сам воздух здесь был иным. Сотканным из свежести и парфюма. Позже Ирина узнала, что каждая область Франции, так же как и отдельные районы Парижа, обладают своим особенным, неповторимым ароматом. К примеру, воздух Прованса пропитан нежной лавандой, а в прибрежных районах вместе с морской свежестью царит запах цитрусовых…
…А в ее детстве мандарины означали приближение января, стойко ассоциируясь с колючим морозцем, искрящимся, хрустящим снежком и запахом елки... Примерно за неделю до Нового Года мама вносила в дом набитую застывшими оранжевыми шарами авоську. ( Что бы раздобыть их, ей приходилось дважды, выстоять на морозе огромную очередь, ведь за один раз в руки отпускался лишь килограмм дефицита. Желающих же порадовать в праздник своих близких заморскими витаминчиками было хоть отбавляй, того и гляди на всех не хватит! Столько народу! Каждый хвост по часу.. Зато уж точно, когда твоя очередь подойдет опять, тебя уже никто не узнает посреди всех этих замороженных, закутанных лиц! ) …Драгоценные трофеи аккуратно раскладывались по узким подоконникам и, согреваясь, наполняли квартиру ароматом приближающихся чудес.. И сам этот запах уже был праздником – вплоть до заветного дня его вдыхали и предвкушали...и только. Зато в Новогоднюю ночь мандарины с этикеткой «Марокко» являли собой главное украшение праздничного стола, наряду с «Зимним» салатом и домашним тортом «Наполеон»! А еще Елка в стеклянных бусах! Елка, Наполеон и Марокко – казалось, без этого и Новый год в России не наступил бы!…
Так странно было теперь об этом вспоминать..
Приближалось католическое рождество. Улицы на глазах преображались. Изумление Ирины возрастало день ото дня. От дома к дому тянулись километры электрических гирлянд. И не было числа веселым огонькам. Мигающие, переливающиеся своды над целыми кварталами! И вот что поражало Ирину более всего - здесь всякий старался как можно лучше украсить принадлежащий ему кусочек мира. Город все больше походил на театральную декорацию! Вот-вот заиграет оркестр, зазвучат первые торжественные аккорды!.. И музыка действительно звучала! То там, то сям пробовали свои голоса любительские оркестрики и музыканты одиночки. Синтетический снег, рассыпанный по витринам и подоконникам, лишь усиливал иллюзию. Весь город стал театром, и в нем разыгрывалось одно общее действие!
Парижане с легкостью несли себя по жизни, не при каких обстоятельствах не теряя доброго расположения духа. Глядя на них, Ирина думала, что для ощущения счастья этим людям достаточно одного сознания, что им достался самый прекрасный город на Земле.
А потом пришел черед рождественских фейерверков!.. До полуночи улицы были тихи и торжественны, лишь изредка из-за прикрытых ставен доносился приглушенный звон бокалов. Но вот пробило двенадцать, и в мгновение ока все ставни разом распахнулись, и на город обрушился шквал огней! В первую минуту Ирине показалось, что она оглохнет от ослепительных нескончаемых каскадов и всполохов…но притерпевшись она уже ничего кроме восторга не ощущала!.. Без остановки тысячи салютов взмывали, распускались над городом огромными букетами, вновь взлетали и распадались на сферы, проливались на крыши домов серебряным дождем! Казалось, весь город высыпал на улицу. В шумной толпе Ирина заметила даже совсем ветхую старушку, она водружена была на каталку, которую домочадцы толкали перед собой в самую гущу праздника, и нужно было видеть то кокетливое удовольствие, с которым взирала старушка на происходящее, и счастье, которым светилась каждая морщинка ее лица… В этом городе все были красивы, все молоды! Ирина была очарована, и даже плакала от радости...
Спустя несколько месяцев она смогла покинуть гостиницу для эмигрантов и сняла маленькую, совсем дешевую комнатку под крышей столетнего шестиэтажного дома на окраине Парижа. Для Ирины стало новым откровением, что в этом городе может существовать такая ветхость. Но не смотря на власть времени, на всем лежала печать лилейной заботы. Скрипучие ступеньки, деревянные перила лестниц любовно отполированы, на изрядно обшарпанных стенах между этажами не найдешь ни пылинки. А главное она живет в настоящей мансарде, одной из тех, что описывали ее детские книжки! И пусть она совсем по другому представляла себе подобное романтическое жилище, все же из ее комнатки был виден Париж - крыши домов и улочки, ведущие к Эйфелевой башне!..
…И все-таки у нее ничего не получалось. Она старалась изо всех сил… Она отчаянно пыталась привыкнуть.. Она не была одна. После расставания с Галиной у нее появились новые знакомые, установились не плохие отношения с хозяйкой квартиры, потихоньку Ира стала понимать язык и даже начала говорить на нем. Но все равно ее новое, такое славное пристанище никак не хотело становиться Домом. Она гнала от себя воспоминания, искала выхода нарастающей день ото дня тоске. Но ничто ее не брало. Постепенно, что то отчаянное нарождалось, зрело в ней..
Приближался ее законный двухнедельный отпуск.
Накануне засыпая, она подумала: «Надо бы съездить куда-нибудь, попробовать что-нибудь рискованное, не обычное?..» Ей нужна была встряска, новые острые впечатления, она надеялась, что пережив приключение, и вернувшись назад она примет эту свою теперешнюю действительность, как возвращение к себе. Утром, по дороге на работу, прямо на улице она наткнулась на распространителей туристической рекламы, красочный буклет приглашал посетить просторы аравийской пустыни. Это и стало ответом. Ирина заплатила за недельный тур и в назначенный день, ни с кем не попрощавшись прихватив с собой рюкзачок с панамой, теплым свитером и парой чистого белья вышла из дома… После чего долгое время о ней никто ничего не знал...
«…Пустыня… она красная… и пустая.. и где же те золотые россыпи, изумрудные ящерицы, извивающиеся змеи, барханы, верблюжьи колючки… оазисы, на худой конец миражи?… Ничего. Только обжигающий легкие зной и раскаленный мертвый песок, ничего кроме песка и все время пить хочется.. от этой жары я загнусь.. Еще один день я просто не выдержу!.. Мертвая зона. Как будто в мире и не существует никакой самой захудалой цивилизации.. только иссушающая жара, да кучка опаленных погонщиков. Зато теперь я знаю, чем пахнет солнце, тут ведь вообще ничего кроме солнца нет… взгляды моих провожатых заставляют быть настороже, их лица закутаны, они шумно понукают верблюдов и что-то крикливо выясняют между собой, а я даже спросить у них ничего не могу.. И я одна среди них … теперь уже конечно поздно сомневаться в разумности этой затеи… Я все чаще прикладываюсь к тыкве с водой. Мой проводник взирает на это неодобрительно.. Меня предупреждали, воду нужно экономить… Не смотри ты! Все равно я с собой ничего поделать не могу… вода ваша дрянь, но жажда неистребимая!.. В агентстве мне объяснили: три дня, ночевка в пустыне, праздник в селении у бедуинов и обратно. Никаких бедуинов нам пока не попадалось… еще немного продержаться, и даст бог все закончится!… Господи! С каким удовольствием я прекратила бы все это прямо сейчас! Терпи теперь!.. Скоро ночь. Ночью жара спадает … зато одолевает другая напасть – зверский холод!. Если б не верблюды.. Их укладывают в кольцо, это спасает и от прохлады и от песчаных вихрей… Прошлой раз налетело что-то невообразимое, но так же внезапно стихло, и до рассвета царил покой. Я лежала под боком у верблюда, пахло от него конечно не очень, зато тепло.. я смотрела в небо, и вдруг оно коснулось моего лица, словно легкое, расшитое серебром покрывало и одним своим дуновением я могла приподнимать его…
…И снова раскаленный воздух.. бесконечный песок и иссушающий зной… я никогда не думала, что природа может быть такой беспощадной.. и равнодушной.. Похоже, у меня начинается морская (точнее верблюжья) болезнь, страшно мутит.. Я больше этого не выдержу! Я хочу назад! немедленно!!…Эй, слышишь ты!? Все хватит, поворачиваем! Деньги? Да черт с ними! Назад!… Не возможно с ними договориться, ни чего не понимают! Талдычат по своему, да головами трясут, тычут в горизонт.. Господи! Как я в это вляпалась!?
Вдруг разом все замерли и люди и животные. Что-то происходит. Я слышу только их дыхание... и еще что-то пульсирует в воздухе.. кажется это мое сердце.. Над линией горизонта показалось облако… Оно стремительно увеличивается. Погонщики встрепенулись, затараторили, замахали руками!. Чего они там увидали?.. Эй! Вы куда ?! А я?!!.. Все как один сорвались с места и в рассыпную!…Как будто их и не было.. ничего себе - я одна посреди мертвой пустыни.. И что то страшное надвигается на меня!.. Оно приближается, растет, темнеет, обретает очертания.. Черные всадники… это наваждение… Али Баба и сорок разбойников… сквозь сковавший меня ужас я не все же отмечаю сказочную красоту их тонконогих коней, едва касаясь земли, они несутся во весь опор и воздух вокруг них вибрирует… будто плавится… Адские кони!… животное подо мной задвигалось.. эта скотина меня не слушается! Он взбесился!. А-а-й! Йе-о-о! лицом в песок!. Боже!.. кости целы?.. Тфу! полный рот.. А как режет глаза!. Невыносимо! Кажется, я проваливаюсь?! где мои очки?.. ничего не вижу.. Не трогайте меня, уберите руки! Пошли прочь!.. что вам надо!? Сволочи! Куда вы меня тащите?!.. Я вам не мешок картошки через седло меня перекидывать.. черт, как больно… от этой бешеной скачки все внутренности всмятку!.. я задыхаюсь!. Я больше не могу.. лучше бы мне умереть…! Все. Нет ничего…
… Один только Голос… Боюсь открыть глаза.. меня довольно бережно погружают во что-то мягкое, прохладное… похоже на шелковые подушки.. Голос звучит все настойчивей, он приятный, бархатистый.. о чем он говорит? Я не понимаю… Сейчас.. сейчас соберусь с духом и открою глаза..
Кажется я внутри шатра… на каком я свете? Тут все оранжевое, а покрывало подо мной алое.. щурюсь.. все равно ничего больше не могу разглядеть.. это мучительно чувствовать себя такой беспомощной.. лучше бы уж сразу убили, чем так... Голос смолк… не понимаю.. Чего они от меня хотят?.. Снаружи ходят люди, я слышу как они переговариваются, бряцает металл, фыркают, топочут лошади, там кажется все еще палит солнце.. оно просвечивает сквозь стены шатра, я это чувствую, а здесь внутри дышится легко … Где я?.. какое-то движение.. приближается.. Что это? Мои очки! Спасибо… Теперь вижу. В центре шатра на возвышении сидит человек. Он весь в оранжевом. Поэтому раньше я и не угадала его на таком же фоне. Он сидит неподвижно, смотрит. Очень спокойно... Повелительный жест рукой. Тот, что принес мне очки, подходит снова, ставит передо мной чеканный поднос искусной работы - на нем такой же красоты кубок и фрукты, с поклоном отступает… Пока все не так плохо.. А что в кубке?.. Вода.. Рискнуть?.. Блаженство! Никогда не пила такой вкусной воды!..
Тот, что сидит напротив говорит:
- Ты хочешь чего-нибудь еще? – Это тот голос, что звучал прежде, теперь он говорит на понятном мне языке. Но чего-то я не улавливаю.. что-то здесь не так – я не могу сообразить на каком именно языке он говорит.. И все же отвечаю:
- Я хочу знать, что происходит. Почему я здесь?..
- Ты все узнаешь в свое время.
Он странный… и страшный, как темные тучи, перед грозой застилающие небо. Я не нашла бы подходящих слов, что бы описать его. Он неуловим. Молодой или старый? Красивый?. Не знаю…
- Нравится тебе у меня? – спрашивает он.
- Наверное.. Во всяком случае, здесь приятнее, чем там, на жаре… – не слишком вежливо отвечаю я.
- Я ждал тебя. Сейчас ты отдохнешь, а после мы поговорим обо всем.
В этой его невозмутимости такая власть, что я уже подчиняюсь, полагаюсь на его волю.
Кажется, его слуги все понимают без слов. Они несут золотую ванну, и беззвучно из больших кувшинов льют в нее воду, кристальные струи льются и льются, пока не наполняют ее до верху.. Теперь берут меня под руки... снимают с меня одежду.. я даже не пытаюсь сопротивляться..
Он говорит:
- Ничего не бойся. Ты в безопасности. Я живу уже целую вечность и поверь, я нужен тебе больше чем ты мне.. Глядя на тебя я не испытываю ничего кроме покоя. Слишком долго я наблюдал за тем как жизнь и смерть борются друг с другом и конца этому спору нет. Увядание неотвратимо, но в эту минуту перевес на твоей стороне.
Я погружаюсь.. телу так приятно чувствовать воду, она пахнет поздними яблоками и еще чем-то дурманящим, каким-то травяным настоем или молодым вином.. Они осыпают меня розовыми лепестками, лепестки прилипают к мокрой коже.. Такого блаженства я никогда еще не испытывала.. Он говорит тихо, словно убаюкивает…
- .. «райское наслаждение»… Рай вокруг… Ад внутри. Цель этой забавы - раем вытеснить ад.. Ты можешь усомниться, может ли называться раем то, что бывает так суетно и свирепо? Но мир людей – это еще не весь Мир. Всего лишь уловка ада - модель созданная руками людей, в душах которых ад уже победил. Душа, не родившегося человека тиха как лист бумаги, на котором поэт собирается написать свои гениальные вирши.. Но стоит человеку появиться на свет, начинается сражение. В первое время адские силы будто бы и незаметны, они мягки и податливы, как ядрышко незрелого ореха. Тут у рая есть больший шанс на победу. Пока не окрепла кожура. Тогда, раю трудно становиться удерживать позиции. Сколько раз я наблюдал за этим. Мне ли не знать. Но Рай не может проиграть. У бога есть чувство юмора. Последней его шуткой был Человек. И даже в минуту торжества Ад в своем стремление к разрушению руками своих носителей уничтожит себя сам, вместе с ними. Остроумно, не правда ли? Ад обречен. Он в ловушке. Это его и бесит. Что бы существовать он вынужден и любить и питать свою противоположность. Он жив, пока живы люди. Люди – это лишь провокация Бога. Сами по себе они не так уж важны. В его мироздании хватит хлопот и без их мышиной возни. Ставки не так уж и высоки. Но эта игра его развлекает, поэтому изредка он позволяет себе смухлевать, оставляя людям маленький шанс. Пока.. Материя не имеет ценности – потому что она вечна. В данном случае ценится лишь территория души. Одно меня тревожит последнее время: Ад, так искусно морочит людям головы, словно торопит свою погибель. Быть может ему наскучила бессмысленная борьба? Не пытается ли он перестать существовать? Пожалуй, он способен выкинуть подобный финт... Я знаю, он любит своего Бога, быть может больше чем кто либо. Особенной, мучительной, не допускающей несовершенства любовью. Ему кажется, что Люди – ошибка Творца. За это он их и ненавидит. Глупец и ревнивец, он не может допустить, что бы его кумир ошибался. Эдакий путаник…Но не упрямцу решать.
Он замолчал. По его лицу проплывали облака, и пробегали тени..
От его глаз кровь в Ирочкиных жилах вскипала, сердце делалось невыносимо большим, наполненным, вот-вот лопнет..
- Пути Господни не исповедимы - улыбнулся он, и сердце Ирочки отпустило, оно забилось ровно, спокойно - ..кто знает.. кто знает..
Погружаясь в розовые предрассветные облака, Ирина не ощущала своего тела.. Облака уносили ее в безбрежность.. Ничего кроме простора и неба.. а голос все звучал и звучал, как шелест травы, как морской прилив..
- .. это не страшно, лишь неизбежно - гибнут цивилизации.. так уж устроен мир, и люди нарушая его целостность, всего лишь ускоряют его неизбежный распад – ткань разорванная на кусочки, быстрее превращается в рухлядь, истлевает. И в этом нет ничего особенного. Поверь. Все это уже миллиарды раз происходило во Вселенной. Упадок одного создает плодородный слой для другого - так было и так будет Всегда.. И в зеленеющих лугах вечно будут пастись золотые стада…Сохрани себя.
Над океаном ее облако мягко перевернулось и она как перышко полетела вниз, водная гладь манила ее, она задержала дыхание и нырнула, погружаясь, долго сквозь зеленую, прозрачную толщу разглядывала диковинных рыб, кораллы.. большая медуза испугала ее, и Ирочка повернула назад, к свету.. но дыхания не хватало, она отчаянно барахталась! Еще чуть-чуть и..
Я все простила и отпустила
тех, кто мне боль причинял в прошлом.
Я их забуду и буду думать
лишь о хорошем. Да о хорошем.
Мертвый лист с ветки ветром сорвало,
Он приземлился и припорошен.
По водной глади мчусь я на встречу –
мы будем вместе - мой жребий брошен!
И не считаясь с вечною тягой
Не разбирая кости ли крести,
Прежнюю ветхость с талою влагой
Почва вбирает и растворяет
И безразлично ею питает
Старые корни, новые песни…»
..После первого же прогула, не выясняя причин, Ирину заочно уволили с предприятия утиля - желающих получить это место было, хоть отбавляй. Пока хватились, пока разобрались, предполагаемая неделя обернулась месяцами. Первой тревогу забила хозяйка квартиры. Начались поиски, вскоре к ним подключилась полиция, в Париж на всех порах примчалась Галя, точнее было бы сказать новоиспеченная мадам Лампе.
К моменту ее появления в поместьи, больная, за которой ей предстояло ухаживать, доживала уже свои последние дни. Через пару недель все было кончено, но Галя не смогла уехать - ей пришлось взять на себя заботу о совершенно потерянном, потерявшем всякие жизненные ориентиры вдовце. Он был безутешен, ничего вокруг себя не замечая, забывая принять пищу и не подпуская к себе никого кроме Галины, разделившей с ним тяготы последних трагических дней. Шутка ли сказать почти сорок лет прожил он со своей дорогой супругой. Но время шло, и его сиделка заразила его своим жизнелюбием и энергией, и вот он уже души в ней не чает и спешит заключить с ней официальный брак, и усыновить всю ее ораву во главе с бабушкой, лишь бы Его Галя его не покинула!. Зная Галину удивляться этому не приходилось. Такое уж свойство было у этой женщины – многие столкнувшиеся с ней хоть однажды люди, могли сказать, что встреча с ней изменила ход их жизни.
Новый статус ничуть не изменил Галиных привычек, сделав ее характер еще более неуемным. Не доверяя властям, Галина лично взялась за поиски Ирины, сама ездила по инстанциям, больницам и моргам, проявив все свое упорство и решительность.
Иру, как неопознанную обнаружили в лазарете для бедных на Саудовской границе. Она была без сознания и не имела при себе документов. Галина, ни чуть не стесняясь тратить мужнины деньги, немедленно перевезла Ирину в особняк своего мужа и собрала вокруг нее лучших медиков.
Великолепный лепной потолок - первое, что увидела Ирина, вернувшись к жизни. Ворчание подруги - первое, что услышала:
- Ну, наконец-то! С тобой просто не возможно иметь дело! На секунду оставить нельзя! Ты мне можешь сказать, где тебя черти носили!?. Ты хоть что-нибудь помнишь?
- Нет. – Ответила Ирина.
Она действительно ничего не помнила. ( Забегая вперед скажу, что эта страничка ее жизни так и осталась не проясненной )
Ирина не сразу поняла, где находится, что с ней происходит. Расстояния, звуки, время – все как будто поменяло свои значения. Она ощущала себя как бы во всех измерениях сразу. И здесь и везде одновременно. Это трудно объяснить, но ей пришлось сделать над собой усилие, что бы собрать, стянуть себя именно в эту минуту, в это конкретное место. С недоумением наблюдала Ирина, как хлопочут, суетятся вокруг нее люди. Постепенно силы вернулись к ней.. Но странный, поселившийся в ней голос остался. Она приспособилась и к этому.
Вопрос близорукости или дальнозоркости так же претерпел изменения, он перестал быть вопросом диоптрий. Раньше без очков она чувствовала себя потерянной, беспомощной, теперь они были только границей, помогая ей быть адекватной. Надевая очки она оказывалась здесь, снимая – где-то там... всюду.
Галя продолжала во всем опекать подругу. «Больше я тебя никуда не отпущу! И не спорь, бесполезно! Ты меня знаешь» – Категорически заявила она, после того, как врачи констатировали полное физическое выздоровление ее подопечной. Галя же первой обратила внимание на то, что для Ирины перестал существовать речевой барьер. Сама Ирина, как-то и не заметила этого, просто понимала и общалась на любом, коснувшемся ее слуха языке. Удивлялась Галя не долго, быстро применив на практике эту новую Иркину способность. Ей самой языки никогда не давались, в ее бурной, богатой событиями жизни не оставалось времени на зубрежку, и как только Ирина по настоящему окрепла Галина, всюду стала таскать ее с собой. «А ну! Не лениться! Один раз живем!» - Восклицала она и увлекала все свое семейство на очередное сборище. Галю в этой жизни интересовало все – музыка, живопись, новое слово техники, кино, деньги, политика и соответственно - артисты, музыканты, художники, ученые и банкиры. Как губка впитывала она все новое и мотала себе на ус. Поначалу общество было шокировано этой новой словно ураган ворвавшейся в их привычный мирок компанией - шумная русская бабища с ворохом разновозрастных, разномастных детей, таких же «непосредственных», как их мамаша, старушка – божий одуванчик и молчаливая девушка со странностями. Но люди ко всему привыкают.
Ирина послушно, следовала всем Галиными инициативами и тому распорядку жизни, который установился в доме Галкиного мужа. Лишь изредка ее взгляд становился тревожным, и она, начинала слепо бродить по комнатам огромного дома, спотыкаясь, наскакивая на косяки, выходила в сад и снова возвращалась, кружась на одном месте, как будто потеряла что-то важное и не как не могла это найти.. Тогда Галина вызывала доктора, тот выписывал Ирине успокоительные таблетки и до поры все как будто бы снова входило в норму.
Но однажды ситуация вышла из под контроля. В тот день Галина устроила прием в честь дня рождения одного из своих отпрысков. В доме было полно народу, в том числе и русских, которых как магнитом тянуло к столь удачно устроившейся соотечественнице. Принимали в Галином доме по-русски хлебосольно. Столы ломились. Съедено и выпито было уже не мало, начались разговоры, и кто-то не осторожно затронул тему патриотизма. Надо сказать, что в те поры без обсуждения этого для многих присутствующих больного вопроса не обходилось ни единого собрания. Разгорелся жаркий спор, который с минуту на минуту грозил перейти в крик и сутолоку. Тут то, молчавшая до сих пор Ирина резко поднялась со своего места, опрокинув при этом стоявший перед ней бокал, чем и привлекла общее внимание, на секунду задумалась, как будто прислушивалась к себе и тихо, с каким-то детским, испуганным выражением произнесла:
Я сижу у окна, за стеклом дождь льет.
Под зеленым кустом улитка солнца ждет.
Ее домик верх тормашками, и мир хорош,
Ее не видят мальчишки, и ей не страшен дождь.
Детский смех не победят ни гром, ни град,
Словно маленький бог, каждый жизни рад.
Я б хотела вслед за ними бежать по траве,
Подставлять лицо ливню… но страшно мне.
Я сижу за окном, мое лицо у стекла,
И с горы сквозь лес вся вода утекла.
Дождь закончился… тихо… улитка спит…
Иван-чай под окном на ветру дрожит..
Кто-то недоуменно молчал, кто-то пытался хлопать.. А Ирина с лицом искаженным странной гримасой, сшибая все на своем пути неслась прочь. Галя, опасавшаяся нового приступа, следовала за ней попятам. Но врач на этот раз не понадобился. Очутившись в своей комнате, Ирина повернулась к ней, крепко схватила ее за руки и, глядя ей прямо в глаза несколько раз настойчиво повторила: «Холсты и Краски. Холсты и Краски»
Не представляя себе зачем ее несчастной подруге все это понадобилось, интуитивно отвечая на первое ее осознанное желание, Галя немедля послала человека и спустя полчаса перед Ириной положили все о чем она просила, и сверх того все, что могло этому сопутствовать – кисти, растворители, помазки, смолы и т. п… С этой минуты в течении нескольких месяцев Ирина не выходила из своей комнаты.
Она все больше походила на одержимую, и доктора все настойчивей рекомендовали Галине принять соответствующие меры:
- Человек неадекватен, в доме дети!
- Оставьте девочку в покое! - На полуслове обрывала их Галя и добавляла, - Нельзя будить лунатика идущего по краю крыши.
С утра до вечера. И ночами без сна. На какие-нибудь пол часа, как уставшее животное, ложась прямо на пол. Забывая о питье и пище, о личной гигиене - обо всем, что связано с функционированием тела, Ирина рисовала.. У нее было такое чувство, словно она сто лет спала и вот, наконец, очнулась. Она снова жила, осязала и чувствовала! Ее глаза как будто шире открылись, от холста она отходила лишь на секунду и только для того, что бы лучше увидеть, и тут же облизав пересохшие губы снова окуналась… в утреннюю речную прохладу, в пряный аромат полынных лугов, в свежесть легкого ветерка, в прозрачную тень березовой рощи там на горе.. утоляла жажду прохладной водой прибрежного родничка, дремала прислонившись спиной к почерневшим, обветренным бревнам старой избушки, видела волшебные сны, открывала глаза и рисовала, рисовала..
Если б не неустанная забота Галины, которая ежедневно пополняла запасы холстов и красок, чуть не силком кормила, мыла и переодевала ее, Ирина вряд ли бы осталась живой. Подобного режима ни один организм не выдержал бы.
Но время шло.. Десятки, а после и сотни картин стройными рядами выстраивались в коридорах и залах особняка, сохли на верандах и в саду. И вот уже слух о странной русской, которая ни когда прежде не держала кисти в руках, а после произошедшего с ней загадочного случая вдруг начала писать удивительные, своеобразные, глубокие и очень сильные картины проник на страницы местных газет, а вскоре и солидных художественных журналов. Помимо серьезных, анализирующих новое явление в культурной жизни, статей, в прессе, как водится, появлялось не мало бредовых предположений, вплоть до похищения Ирины инопланетянами. В общем тема эта бурно обсуждалась. Чему, конечно, не мало посодействовала и Галина – она носом чуяла перспективу. И когда от галерей и коллекционеров начали поступать предложения, сначала скромные, затем все более заманчивые, а после просто шквал конкурирующих друг с другом собирателей обрушился на нее, взвинчивая цены, чуждая ложной скромности, Галина, ликовала.
- А я всегда говорила, что в этой девочке что-то есть!! Она всем вам еще покажет!.
А среди своих в шутку называла Ирину Курочкой несущей золотые яйца.
В общем, вся эта история наделала немало шуму. Рекламы, выставки, аукционы - деньги потекли рекой… А Ирина продолжала рисовать...
Она просто рисовала Нежинку.
Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Однажды, стоя перед холстом с кистью в руке, Ирина потянулась к палитре и поняла, что внутри нее шевелиться ребенок…
***
С наружи постучали, и это вывело ее из задумчивости. Старушка поднялась и поплелась к двери.
- Кто там? - В ответ Тишина.
Еще раз:
- Кто там?
Не дождавшись ответа, открыла, выглянула. Никого.
- Показалось, наверное, - сама себе сказала она.
На улице уже сгущались сумерки.
- Ну и ну, надо же, целый день у окна просидела!. Не поливала даже..
Она взяла с подоконника зеленую леечку, подошла к стоявшей в углу на полу кадушке, обильно полила пышное, чуть не до потолка достающее растение, в котором на первый взгляд не легко было узнать изрядно заматеревший куст крапивы обыкновенной.
- Вот и ладно, - приговаривала старушка, усаживаясь обратно к окошечку.
Суетливый голос замолк и ему на смену зазвучал тот другой. Сегодня он мурлыкал так тихо, ласково: «Быть может Богом человек, был создан для того, что б и творец ответственность понес за то, что сотворил?..
«По образу подобию?» - Наверно.
Как гений труд свой неудачный жжет, так и Господь то топит, то калечит. И мы испытываем тех, кто дорог, чтоб убедиться, что им можно верить?. Но по возможностям и ноша. И до сих пор «Что сделано, то сделано».. Увы (И Змия обвинять тут неуместно). Мы так же любопытны, созидательны и гневны. И разрушать себя порой мы сами норовим, не в силах видеть то, что натворили. А если любим, то весь мир. А уж караем так смертельно...
Одна лишь разница меж нами: Он вечен – а мы нет… Иль правы дети, говоря: «Душа живая в нас»? Ведь это ей дано любить, творить, прощать и ненавидеть… Но ( ты прости меня, Отец) что творчество без рук и глаз и слуха, а любовь без поцелуя? Прощание без ласкового слова?.. А ненависть?.. Пусть не было б ее совсем!..
Да, человек не совершенное творенье (еще разок прости меня, Создатель и за упрек и за сомненье)
Я вся твоя! И продолжая быть твоим подобьем, тебя творю в ответ я, как умею. И… люблю, поверь, ЛЮБЛЮ» …
…Прислонившись седой головой к оконной раме, сидит сухонькая старушка. Лежат на столе очки. Неподвижный взгляд устремлен на дорогу. Молчат голоса. Тихо в доме….
***
О том, что мама была художником, я узнал лишь, переехав сюда. Так она захотела. Когда мне исполнилось шестнадцать, она отправила меня за границу к тете Гале. И оказалось, что я владелец огромного состояния.
Загадка ее таланта, магия ее картин необъяснима. Ее объявляли русским чудом, чудачкой, сумасшедшей – но никто не знает правды о ней, даже самые близкие.
За шестнадцать лет я ни разу не видел в ее руках, ни кисти, ни красок, ничего, что хотя бы отдаленно напоминало ремесло художника.
Тетя Галя огромных размеров, моложавая, веселая женщина, дети которой давно уж обзавелись своими детьми и, видно унаследовав от матери неуемный дух, расселились по всему белу свету, приняла меня с распростертыми объятиями и после долго еще опекала и поддерживала, помогая освоиться с новой жизнью. Она же рассказала мне, как моя мать вернулась на родину.
- Ты понимаешь, что я почувствовала тогда, - взволнованно говорила она, - когда узнала, что Ирка пропала без вести!? Это ж я ее сюда притащила! Господи! На мне ж вся ответственность лежала! У меня дети, а тут такой грех, такое несчастье. Я землю готова была перерыть, перевернуть лишь бы хоть какой-нибудь след найти! И не верилось уже, что жива. И когда случайно, чудом мы наткнулись на нее в этой дыре, я поверить не могла, я так радовалась как никогда в жизни, даже детей своих рожая! я ухватилась за нее как за самое драгоценное сокровище! Как за талисман, как за гарантию, что теперь все будет хорошо, только бы она жила!.. И потом эти дни.. и потом она открыла глаза.. боже мой.. я и сейчас плачу, когда вспоминаю это..
Когда мы только познакомились, в России в общаге, она уже тогда странная была, молчаливая, задумчивая. И вот однажды она мне говорит: «Вы знаете, Галя (мы тогда еще на «вы» были) Раньше я не любила смех для смеха, слово ради слова. Я во всем, что видела и слышала, старалась найти смысл и содержание. А это бывает не легко, и не возможно, да и не нужно иногда. Глядя же на вас, я поняла, что порой смысл в том, что бы просто радоваться» Я сразу-то не въехала, даже обиделась на нее. Мы с ней таки разные и вот ведь как жизнь переплела!
Она как поняла, что беременна, сразу сказала: «Я домой поеду. Домой хочу» И все. С ней ведь как упрется, бесполезно было. И тут я тоже сразу почуяла, если не уедет, загнется. Ведь она к тому времени уже состоятельной была. Картины ее знаешь, как расходились, они и теперь в цене, имей ввиду. С этого ее бума и мне кой чего перепало. Муж научил, как правильно оборачивать деньги. Так что теперь еще счета пополняются. Я ей сказала тогда:
- Ладно делай, как знаешь, но помни: ты в любой момент можешь вернуться. Можешь на меня положится.
Как я за нее переживала, все думала, как она там будет. Тем более о России тогда здесь на Западе такие страшные вещи рассказывали. Она практичной то никогда не была, не от мира сего. Но я слово свое сдержала.
Сама мама рассказывала мне, с каким чувствами она возвращалась на Родину. За время странствий ее тоска превысила страх. Она хотела одного, прежде чем сдаться, хотя бы одним глазком взглянуть на свой дом, а там будь что будет!
Пока готовились документы, визы и прочее, прошло не мало времени. Границу она пересекла на последнем месяце беременности, не взяв с собой практически ничего, кроме относительно небольшой суммы денег, которые обменяла на рубли при первом же удобном случае.
Пока ехала по стране увидала насколько та переменилась за последние несколько лет: вся жизнь, деньги и роскошь словно сконцентрировались в расползшихся, распухших в ширь и в высь городах. Суперсовременные высотки, сияющие стеклами, супермаркеты и напыщенные здания банков бросались в глаза. Зато между городами, начиная с их окраин, царила разруха и нищета, полная, безоговорочная. Вырубленные леса, разрушенные, разворованные не жилые поселки.
Не избежала общей участи и Нежинка. Она и раньше стояла как бы на отшибе, а теперь и вовсе почти угасла. Жизнь в ней едва .. даже не теплилась, тлела. С трудом на попутках, а где-то и пешком добралась Ирина до реки. Вот и Нежинка. На той стороне никого не было. Наверное, Ирине долго пришлось бы ждать переправы, если бы на противоположном пустынном берегу не показалась одинокая женская фигурка. Она, покачиваясь, не ровным шагом, подошла к самой воде и остановилась. Ирина крикнула:
- Эй!.
Женщина подняла голову:
- Сюда?..
- Да! – Нетерпеливо сказала Ирина.
- Щас, - отозвалась та и неторопливо побрела обратно.
Через пол часа она показалась снова. С собой она привела лодочника.
Вновь прибывшая вызвала живой интерес у оставшихся жителей деревни. Но Ирина спешила к дому!
Два потрясения пришлось пережить ей в этот день. Одно ее чуть не убило, другое возродило к жизни.
Ее Дом, милый, дорогой, замечательный и любимый домик одиноко стоял посреди пустыря, полуразрушенный, с зияющими проемами вместо дверей и ставен.. В памяти Ирины его окошечко было веселым глазком, теперь это была пуста глазница – дом умер. Не в силах устоять на ногах от усталости и горя, Ирина опустилась на землю и долго сидела, глядя на то, к чему она так стремилась. В глубине души она так надеялась, застать его прежним и родить в нем свое дитя. Она не плакала, просто цепенела вслед за домом. И тут ее позвали по имени. Обернувшись, она увидала ту женщину с переправы.
- А я тя сразу узнала, - заплетающимся языком сказала женщина, ее вид свидетельствовал о многолетнем, беспробудном запое.
- Чо, не узнаешь меня? Это ж я - Глашка!. Опять не признала? Хе-хе, – подернувшись хихикнула она и попыталась сердито впериться в Ирину заплывшими глазками, но те ее не слушались, все время разбегаясь в стороны, - это ж через тебя вся моя жись кувырком пошла. Чо смотришь?. Да, да, как ты пропала тогда, так муж-то мой и запил горькую, пил, пил да и допился. Три года уж как его поездом переехало, пошел бутылку себе добывать на станции, добыл вот... Похоронили..
И тут Ирина узнала! Конечно, в этой опустившейся, изнуренной питьем и недоеданием, бабе трудно было признать ту полнокровную молодуху, какой она была прежде. И видела-то ее Ирина лишь раз, да к тому же считала ее погибшей.. Но все же без сомнений – перед ней стояла живая жена Леонида!
- Так вы значит живы? – уставившись на нее во все глаза, еще боясь обмануться спросила Ирина.
Та опешила:
- Жива вроде с утра была.. А че ты спрашиваешь?
- Так вы же упали тогда!.
- Когда?.. А, Тогда!. Ну дак тогда то с перепугу… - и поспешила вернуть разговор в нужное ей русло:
- Да я вот и говорю, Ленчика-то нашего, - она заголосила тоненько с подвыванием, растягивая слова, - не стало-о!..О-хо-хой.. – И обычным голосом завершила мысль:
- Помянуть бы.
Ирина достала из-за пазухи деньги, протянула ей:
- Хватит?
- Благодарствуйте, дай бог добра, здоровья! - Подобострастно задалдонила баба и зажав в кулаке драгоценную купюру, поспешно удалилась.
Ирина была свободна. Она никого не убивала. Как легко ей дышалось теперь.
После жена Леонида еще много раз приходила к ней.
На восстановление домика Ирина потратила все, что привезла с собой. Когда подошел срок родов, он почти как прежде улыбался ей своим окошечком.
Так уж сложилось в жизни моей матери, что она не знала, когда произошло зачатье( предпочитая воспринимать это как дар), не помнила как попала в лазарет и что этому предшествовало, а значит и точный срок родов предугадать не могла. Поэтому случилось это событие неожиданно. В тот вечер она вышла с косой во дворик, что бы освободить его от заполонившей все вокруг крапивы. Это последнее, что она запланировала сделать для обустройства своего жилища. Жара уже спала и деревня затихла. Она подошла к зарослям, примерилась, размахнулась!.. И жуткая боль подкосила ее саму.. Дальше она помнила только, как упала в те самые заросли, как каталась по ним не в силах вынести мук, как жгла ее крапива и как от этого ей почему-то становилось легче… ночью она лежала посреди примятой крапивы, а на ее груди лежал ее новорожденный сын. При всей своей неприспособленности к жизни она сумела обойтись без врачей, по наитию все сделав правильно.
Теперь я понимаю: то, что было для меня обыденностью, естественной средой, в которой я рос и формировался, все эти мамины странности, на самом деле выходили за рамки обычных, доступных пониманию человека вещей. Пока я был рядом, я этого не осознавал. То моя хрупкая матушка в одиночку разогнет и поставит на место огромную железную, покореженную молнией, трубу между полом и крышей мансарды, объяснив это просто: «А я ее поуговаривала, поуговаривала, да и уговорила» То, когда случилась необходимость срочно ее прооперировать ( медлить было нельзя, а из-за слабого сердца врачи опасались делать наркоз) она скажет врачам: «Делайте так». И к изумлению хирурга районной больницы, которого она каким-то образом все-таки убедит рискнуть, в течении шести часов операции, будет с ним мило беседовать, да еще и подбадривать... Все это и многое другое было для меня нормой.
Помню, как однажды к нашей калитке подошла тетя Глаша (та самая Ленькина жена) Она стояла и пристально смотрела, как мы с мамой копаемся в огороде. Мама спросила ее:
-Тебе чего, Глаш?
Та с нехорошей интонацией ответила:
- От смотрю я на тебя.. Заговоренная ты што ли? Как так может быть, мы ведь почти ровесницы с тобой, а я вот уже старая стала, а ты все молодуха? Ирк, ты ведь наверно ведьма!. – И дальше примирительным тоном, - да ты не бойся, я никому не скажу.. Давай выпьем! Выпить хочется, а денег то нету, получку-то опять задержали суки!
- Я тебя, Глаш, не боюсь и пить с тобой не буду, а деньги, на вот, возьми.
Привычно взяв деньги, Глашка, затаив обиду удалилась. А после до самой ночи орала на всю деревню:
- Я ее на чистую воду выведу!!. Сыночка то ее видели, а? Вылитый Ленька! Верьте мне я знаю, о чем говорю!.. А еще приличную из себя строит!..
Конечно же никто всерьез к воплям перепившейся забулдыги не отнесся.
Мне тогда было лет пять. Леонид уже девятый год лежал под березами на пригорке.
Только один раз лет в тринадцать спросил я ее, есть ли у меня отец. Она промолчала, а вечером подошла к моей постели и сказала:
- Одно я могу сказать тебе совершенно точно: лишь однажды я видела такие же, как у тебя красивые, ловкие руки. А когда я смотрю в твои глаза, кровь в моих жилах закипает и сердце становиться таким большим и наполненным будто вот-вот разорвется..
Когда мне исполнилось шестнадцать, в деревне не осталось уже ни одного человека, который помнил бы историю со старым ружьем и бегством, ни одного свидетеля тех событий, и мама решила, что мне пора научиться жить отдельно от нее и подарила мне всю Землю, оставив себе лишь маленький поросший крапивой клочок. Сколько я себя помню, к крапиве ( вероятно с тех самых пор, как она помогла ей родить меня) у нее было особое отношение. Она любила, лелеяла и берегла ее почти так же, как и свой Дом. Слово «Дом» она всегда писала и даже произносила с большой буквы.
Она проводила меня до переправы и там, усаживая в лодку, сказала:
- Не думай, не беспокойся обо мне, я дома, я с тобой. Я знаю все о тебе, я закрываю глаза и вижу. Я найду тебя, если будет нужно. Иди вперед мой повзрослевший ребенок. Да прибудет с тобой радость
И я юный и беспечный, жаждущий перемен и приключений поцеловал ее в последний раз и отправился в свою большую новую жизнь. На противоположном берегу я оглянулся еще раз, помахал ей рукой, и беззаботно прокричал:
- Не забывай поливать свою крапиву!
- Ладно, ладно, - откликнулась она, - буду поливать, куда ж я денусь!..
Так мы расстались.
То, что я узнал о маме, приехав на Запад, стало для меня откровением. Позже, когда я повзрослел и научился понимать, ее живопись потрясла меня. Может быть, ее мозг подобно цветку, бурно расцветшему перед гибелью, в кротчайший срок выдал миру все, на что был способен?.. Или напротив это было данью, которой она откупилась от мира, что бы освободившись, налегке вернуться к себе самой? У меня нет ответов. И я почти не вспоминаю свое детство.
…В Нежинку меня вызвали запоздавшей телеграммой. Я не застал маму не живой, не мертвой. Лишь постоял на краю «веселенького» (ее слово) кладбища, прислушиваясь к щебетанию птиц, не решаясь посягнуть на вездесущую крапиву, которую она так чтила, которая уже начала пробиваться по кроям земляного бугорка. Да установил оградку, как того требовал местный обычай… Мне рассказали, что похоронена она в очках, что такова была ее последняя воля. О чем она только думала тогда? Я вспомнил, что в детстве любил играть ее очками, а она от этого страшно нервничала, даже сердилась, что с ней вообще то редко случалось. Обычно она выглядела невозмутимой, но не бесчувственной, как будто внешние впечатления входили в ее открытую душу, напрямик, минуя эмоции, и оставались там навсегда.
-Ты же говорила, что видишь все насквозь, зачем же тебе эти стеклышки? – В шутку пытался уличить ее я.
Она серьезно отвечала:
- Чтобы достигнуть большого мне необходимо оттолкнуться от малого.. - И лишь водрузив свои старые, с трещинками окуляры на место, то есть на переносицу, успокаивалась, глядя вокруг поверх них..
Вернувшись домой, в просторную виллу на берегу океана, я обнаружил конверт с родными такими же, как и много лет назад, почти не разборчивыми закорючками. Единственное и последнее мамино письмо:
«Вот и солнце сквозь тучи
Пробило путь,
Осветило наш лес -
Ты его не забудь.
Блеск воды отразится
В душе реки
Ты забыл уже?
Помнишь те мостки?
Лето, осень, весна и зима
пройдут,
Облака улетят и
тебя не найдут..
И еще сотни лет
Тихой пустоты
И пойму, наконец,
Мне приснился ты..»
Мама, мама, было ли это прощанием или обещанием новой встречи? Упреком или благословением? Воспоминанием о счастливых днях или признанием бессмысленности всего? Как бы там ни было, ты всегда со мной - ты моя Родина, ты мой источник, дерево, в тени которого я по-прежнему пытаюсь укрыться от жажды и одиночества, мое откровение и неразгаданная тайна. Подарив мне весь этот мир, ты стала им. Во всем, что меня окружает, я угадываю твое присутствие. Ведь это не ветер, это твоя теплая ладонь шевелит мои волосы и пробегает по верхушкам акаций, загоняет в мой дом аромат жасмина и океана? Когда твои внуки бережно охраняют росток дикого винограда, случайно проросший в дорогом кашпо, рядом с редким экзотическим растением, в их голосах я угадываю твои интонации. Свою лозу они узнают среди тысячи других… Ее же экзотического собрата оберегают лишь из сострадания, потому что знают, в своей стране он обыкновенен и живуч, здесь же, среди чужаков одинок и уязвим. Когда мой младший сын, взобравшись ко мне на колени, начинает взволнованно рассказывать мне, как таинственные голоса леса звали его по имени, я точно знаю, чье крыло распростерлось над нами, чья любовь нас бережет…
Я тайный десант, я несу в себе для меня самого непонятную миссию, я заряжен ею, но не чувствую себя ее заложником. Мне хорошо. Мама, я не беру на себя ответственность решать, что есть культура, что сорняки, не топчу, не извожу, не выбираю, не протестую. Позволяя всему быть, как оно есть, я ощущаю себя живым и вечным…. Слышишь, мама? Я не рву траву в моем цветущем саду...
...Я с тобою во сне и с тобой наяву,
ты шепни мне пароль - я его назову,
когда в воду войду, в синь небес упаду.
Я тебя ищу, вновь к тебе иду.
Звездный ветер развеет в молекул пыль
Все, что было мечтой превратиться в быль.
К горизонту бреду, кану в никуда,
обнимусь с луной, скажу тихо «да».
Шаг за шагом все дальше, иль ближе мы?..
Немы
Волны в воде,
немо солнце в волнах,
в судьбах время,
а в памяти лики судьбы,
в темноте свет далекой звезды
и надежды мосты и кресты…
- все что вечно полно тишины
все что мило и хрупко имеет свой звук - крик ребенка и шелест травы..