Билет в одну сторону

 «БИЛЕТ В ОДНУ СТОРОНУ»

 (Повесть - фантазия в двух частях)

 "…В математике нет… реальности, как, например в арифметике. Вся математика умозрительна и ни в коем случае не связана с внешним миром, если не считать знаков, используемых для записи…"
 Роберт Хайнлайн, «Ракетный корабль ''Галилео''»

 "Тёма умирать любил..."
 Н.Г. Гарин-Михайловский. ''Детство Темы''

 Часть первая.

 «РЕНТГЕН»

 “Carpe diem” -(лат.) Лови день, лови мгновение.

 «Я не такой, как всем кажусь.
 Я – вор, ворующий, пугаясь…»
 Факир.

 * * *

Никто не хотел уступать! Одни орали, что приём только по времени, указанному в талонах. Так и никак иначе! Весомо аргументируя тем, что талоны берутся специально, чтобы не опаздывать, кому на работу, кому ещё куда... Другие же, брызгая слюной, уверяли тех, кто этого ещё не понял, что здесь всегда была только «живая» очередь. И ничего другого!
Одни говорили, что у них есть талоны, выданные в регистратуре, другие им предлагали этим самым талоном подтереться... Были и такие, которые вообще заверяли, что пойдут без очереди, так как имеют на это полное право, выстраданное долгим стоянием в прошлый раз. А кто-то закатывал истерику из-за того, что очередь не помнит, видите ли, кто за кем стоял.
Дело шло к большой сваре, но конец всем противостояниям положила медицинская сестра, выскочив как бы ненароком из кабинета рентгенологического исследования. На требования очереди рассудить обе стороны она, дисциплинированно всё выслушав, заявила, что сегодня приёма может вообще не быть, аппарат загорелся, и снимки получаются наполовину тёмные, а мастера, Бог знает, когда ещё придут.
Всё это время Вадим Курков сидел в дальнем конце коридора, предусмотрительно заняв обе очереди, при этом, как это всегда водится, старательно запомнил того, за кем занимал, и того, за кем стоит тот, за кем он уже занял...
Ему, кровь из носу, нужен был рентген сердца и лёгких! Завтра в двенадцать часов он должен уже быть в республиканском кардиологическом центре, а тут такое... В полной растерянности Курков сидел и наблюдал, как постепенно, плюясь, бодаясь и продолжая ругаться, люди медленно двинулись в сторону лифта. Коридор был пуст, а он всё сидел, не зная, что ему делать дальше. Так прошло не менее получаса… Вдруг до него донёсся звук открывающегося лифта, и вслед за этим из-за угла появились двое невнятно одетых людей, при всём этом, ещё не сильно трезвых. В руках у одного был старый школьный портфель, драный, с обмотанной изолентой ручкой, туго набитый. Другой нёс под мышкой какую-то картонную коробку, из которой свисал и почти волочился по полу шнур, оканчивающийся разбитой, и так же перемотанной изолентой, штепсельной вилкой. Эти двое шли молча, давно протоптанным путём.
Когда дверь за ними с грохотом захлопнулась, Вадим уже не сомневался, что стал первым и единственным, и в случае чего занимать уже будут за ним. И только за ним!
Прошло менее десяти минут, Вадим ещё не успел устать после прилива свежих сил, появившихся с новой надеждой, как из дверей вышли двое с портфелем, но уже без странной картонной коробки. Подождав, когда лифт тронется вниз, Вадим вскочил и бросился к двери. Робко постучав, он вошёл в кабинет и, когда дверь за ними с грохотом захлопнулась, - больше уже ни в чём не сомневался. Продвигаясь через ряды чёрных тяжёлых штор, он, наконец, дошёл до дверей с надписью: «ЛАБОРАТОРИЯ. Посторонним вход воспрещён!»...

* * *

-Слушайте, но я ведь уже в десятый раз вам повторяю, что аппарат ещё не проверен, его даже толком не отремонтировали!
-Я всё понимаю! Так попробуйте на мне! Я согласен! – сказал Вадим, протягивая амбулаторную карточку толстой крашеной врачихе. – Мне завтра надо быть уже на месте! У меня уже все анализы на руках, и направления собраны, а без рентгена туда не примут!
Из последней двери, над которой висела люминесцентная лампа с красной надписью на рассеевателе «не входить», появился маленький человек с чёрными усами, в чистом белом халате с множеством авторучек, выглядывающих из его нагрудного кармана.
-Сергеевна, в чём дело?
-Мне завтра в центре надо быть, а рентгена нету, - начал Вадим, протягивая ему направление.
Тот взял листок и, прочитав, потянулся к амбулаторной карте.
-Ну что же, давайте попробуем. Всё равно, с чего-то надо начинать. Проходите вон туда. Сергеевна, приготовь его.
С этими словами он исчез, и «Сергеевна», отправив Вадима в соседний кабинет, и, указав на застеленную жёлто-рыжей клеёнкой кушетку, велела раздеться по пояс, а сама удалилась. Через минуту она появилась с мерным пластмассовым стаканчиком в руках, помешивая в нём что-то белое.
-Курков... Вадим, как по отчеству?
-Владимирович, - отозвался Вадим, стаскивая футболку.
-Так вот, Вадим Владимирович, - продолжала она, - возьмите это и жуйте, но пока не глотайте!
Сказав это, она протянула ложку с белым, похожим на сметану, веществом ко рту Вадима, и тот примялся старательно пережёвывать безвкусную мелоподобную массу...

* * *

-Курков, лежите спокойно... Ну что же, всё не так уж страшно, как ваши доктора думали. Ось сердца чуть наклонена, левый желудочек незначительно гипертрофирован, а так - ничего...
Врач оторвал от рулона туалетной бумаги около метра, протянул его Вадиму, а сам направился к раковине. Вадим поднялся со стола и принялся вытирать остатки геля. Доктор теперь не казался таким старым, а, наоборот, глядя на интенсивность, с которой тот намыливался в пятый раз, можно было оценить его хорошую физическую форму.
-Экстрасистолия, – результат миокардитической дистрофии, - результат миокардита. А тот, в свою очередь, - результат давних детских ангин! – Говорил док, продолжая плескаться, - Назначение я вам сейчас напишу, посмотрим только анализы.
Закрыв, наконец, воду, он подошёл к столу и, сев, принялся рыться в бумагах. Надев свитер и пристегнув поясную сумку, Вадим подошёл к столу и сел напротив врача.
-Странное дело! Это же не спермограмма, а общий анализ крови! Базофилов не бывает в таком количестве! Да что они там! С ума по сходили, что ли! Иногда такое впечатление складывается, что дай им остатки заварки, они и там чего-нибудь отыщут! Следы оксолатов, например... В остальном – всё нормально, ревмопробы спокойные, так что для ваших двадцати с небольшим, картина вырисовывается вполне благоприятная. Могу вас обрадовать, вас окончательно комиссуют! Вы рады? Кстати, как вам наш кардиоцентр?
Ещё бы он был не рад! Только ради этого он и пошёл на всю эту бодяду с больницами и диспансерным учётом! Ради этого он даже подверг себя танзилоэктомии и проглатывал зонды. С тех пор как на простой школьной экскурсии в поликлинику для профессионального ориентирования, под улюлюканье одноклассников, его, к всеобщему облегчению, выбрали подопытным материалом для электрокардиограммы, прошло почти десять лет! И все эти годы превратились в сплошной медицинский ад!

* * *
-У них всегда там такая история! И толку то, что республиканский... Базофилов то глянь, сколько насчитали! По карманам не распихаешь!
Лидия Николаевна – лечащий врач Вадима Куркова, женщина уже пожилая, но не утратившая потребность в косметике, листала документы, привезённые им из центра.
-Ну что ж, посмотрим, каковы будут наши анализы... Наташа, выпиши ему направление к гематологу...
Наташа – большая девушка, но весьма симпатичная и с приличным характером, вытянув бланк из огромной стопы, принялась писать.
-Мы даём вам талончик на два часа в следующий вторник. Как вам? Нормально? Ну и хорошо. – Продолжала Лидия Николаевна. – И, пожалуйста, пройдите, наконец, лора и принимайте лекарства, как я вам прописала, а не так, как вам удобнее. И не таскайте больше карточку из регистратуры!
Не таскать! А как её не таскать, когда её уже дважды теряли! А весной опять призыв, опять повестка... В военкомате долго не разговаривают... – Думал Вадим, соображая, когда удобнее попросить Наташу, что бы та, в очередной раз, выкрала ему спасительную пухлую книжку.

* * *

К гематологу почти никого не было. Вадим сел на драный стул у дверей и стал ждать, то и дело, провожая взглядом курсирующие взад-вперёд крупные зады молодых фельдшериц в приталенных халатиках. Из кабинета вышел пожилой человек с серым лицом и, задевая всё, что можно задеть на своём пути, медленно направился вдоль коридора. Настроение тут же упало, Вадим поднялся со стула и, постучав, вошёл в кабинет...

* * *

-А это что, очень страшно?
-Да как вам сказать... Можно сказать, этого вообще не бывает. Такого просто быть не может!
Вадуд Даудович – врач гематолог, пугающий своим синим халатом без рукавов и шапочкой, явно прикрывающей обширную плешь.
-Я бы ни за что не поверил в это, если бы сам не проверял. Значит, сделаем так! Лечить неизвестно чего можно только неизвестно чем! Столько базофилов свет не видывал! Но это ещё пол дела! А дело в том, что они имеют жгутиковую форму! Уж этого точно быть не может!
-Как же не может, если вы сами говорили, что проверяли! – Вадим вложил шпатель обратно в банку с надписью «Чистые» и уставился на врача.
-Вот я и говорю, что всё это, какая то фигня! Короче, мы поступим так. Направлю-ка я вас в Институт Гематологии. На метро найдёте быстро. Анализы все собраны, так что сегодня я позвоню и договорюсь о дне вашего выезда. Не думаю, что это затянется. Больно случай ваш уникальный...

* **

-Фига тут чего-нибудь найдёшь!
-Что, придётся койку двигать?
-Наверное!
Вадим слез с кровати и принялся оттаскивать её от батареи.
-Куда-то туда упала, – подсказывал Сергей Ильич, - вон в том углу посмотри!
Громко кряхтя, Вадим достал из-под кровати укатившегося чёрного ферзя. Поставив кровать на место, он сдул с фигуры хлопья пыли и, усевшись по удобнее, поставил его на доску.
-Ходи давай...
-Счас, только штаны подтяну, - откликнулся Саша, продолжая интенсивно возить электробритвой по молодой розовой щеке.
-Сколько тебя ждать можно? – вновь заворчал Вадим, и, не дождавшись ответа, улёгся на кровать.
Вдруг дверь отворилась, и в комнате с шумом появился Денис из соседней палаты.
-Братцы! Ещё одного Кощея привели!
-Ну! – без интереса откликнулся Сергей Ильич, самый старший из всех присутствующих.
-Пойду посмотрю, - сказал Вадим, поднимаясь, и, направился к выходу.
-Валяй, посмотри! – продолжая бриться, сказал Саша.
-Тебя забыли спросить! Ходи давай, или запишу техническое поражение!
-Только попробуй! Я тебе тогда такого запишу... технического…
Дверь захлопнулась, и Вадим оказался в длинном коридоре гирантологического института. Как хорошо было в гематологии! Ни тебе решёток на окнах, ни тебе охраны... Можно было прямо в тапках выбежать на улицу, к ближайшему ларьку, чтобы не есть их поганые каши. Здесь кормят-то гораздо лучше, только вот не отпускают никуда дальше балкона... Да и тот - на восьмом этаже, хотя на нём без труда уместились бы обе палаты, в которых содержат сейчас одних бессмертных…
Вот уже третий год как эта история не даёт покоя всем, кто так или иначе, в ней увяз, или мало-мальски понимал, что происходит. Хотя, конечно, этого не мог знать никто! Вообще никто! Абсолютно никто! Кровь этих четырнадцати пациентов гирантологического института страны, изменилась таким образом, что превратила их организмы в большую самообновляющуюся клетку. Базофилы уже не узнавал ни один специалист, глядя в свои микроскопы. Точное их количество подсчитать было вообще не возможно. Но самое главное, при таком сочетании твёрдых компонентов крови, организм отказывался стареть! Отработавшие клетки не умирали, заменяясь новыми, одна за другой, миллиардами, а возрождались заново на том же месте в том же сочетании. Организм остановился в росте и развитии. Поэтому-то Сергею Ильичу будет всегда шестьдесят два, Саше – двадцать один, Денису – тридцать, а Вадиму – двадцать шесть! Но всё это выяснилось только каких-нибудь пол года назад...
Все всё знали. Надо сказать, почти все этим были довольны, кроме грудной Дашеньки и Петра Фёдоровича. Того мучили метастазы, постоянные кровотечения и некупируемые болевые приступы. От этого он, конечно, не умрёт, но, как сам всех уверяет, жить больше не хочет, и если бы не постоянный морфий, давно сыграл бы в верёвочку... Это было вполне реальным, и после того, как он по оплошности брякнул такое Людмиле Сергеевне – главному врачу этого секретного корпуса – его быстренько отделили от остальных, и больше Вадим его никогда не видел. Как же, тут повесишься! Кто тебе такое разрешит! Такой ценный медицинский экспонат! Такой материал! Живи сколько хочется, только смотри, не утони, не попади под машину или на войну! Подавится, кстати, тоже возможно... Поэтому-то и диета здесь такая – не шибко сухая и твёрдая. Зато очень вкусная и калорийная. На ужин всем даже дают винца красненького! А Сергею Ильичу только квас... И это не обсуждается... От голода подохнуть тоже вполне реально. Этот эксперимент лично на Вадиме и проводили. Восемь дней! Чуть не помер!
Жалко только что вряд ли выпустят кого-нибудь отсюда. Ни от кого ничего не скрывают, всех исследуют, завидуют, ищут причины, не находят и выпускать не намерены! А о побеге после того случая больше никто и помыслить не желает! Тогда, при попытки поскорее убраться из этих мест, охраной были застрелены Олег и Лена...
Они познакомились здесь, и, как иногда ещё случается, полюбили друг друга. И что бы вы думали, это сразу же стало новым поводом для экспериментов... Здесь же их поженили. Денис был свидетелей со стороны жениха, Ольга из седьмого номера – со стороны невесты.
Бежали они не удачно. Видеокамеры увидели их сразу, но вместо того, чтобы просто сдаться, влюблённые сломя голову бросились бежать... Им оставалось совсем чуть-чуть... Все видели это, многие даже готовили их побег... Так или иначе, тремя бессмертными на этой земле стало меньше! Вот так!

* * *

Кощеем (общая кличка бессмертных) была молоденькая симпатичная девушка. «Бедняга, как же тебя угораздило!» - подумал Вадим. «Теперь тебе придётся выбирать кого-нибудь из нас. Боже, какое горе!» Насмотревшись вдоволь, Вадим развернулся и пошёл узнавать, закончился ли ремонт в его номере. Оказалось, что уже можно переселяться назад, к себе, в свой одноместный полу-люкс. Кастелянша также велела передать, что Сашкин номер ещё не готов. Там, видите ли, пол ещё не высох... Конечно, все знали, что ремонт – это всего лишь повод для установки новых датчиков наблюдения и сигнализации. Но шум поднимать никто больше не желал.
После убийства Олега и Лены всех бессмертных собрали вместе и дали понять, что всеобщему недугу очень даже просто можно помочь... Что они не объекты садистских пыток, а люди, благодаря которым всему человечеству может быть дан ещё один шанс... Всему! Ага! Так мы в это и поверили! А то бы нас стали здесь держать под замком и вооружённой охраной, очень внимательной и пугающе вежливой. Жди! Сейчас! Твари они все! И кому нужны их одноместные люксы с «видиками», «теликами» и прочей хренатой, если на улицу не выйдешь! Да... до ветру всё это! К чёртовой матери!
Думать об этом больше не хотелось, поэтому Вадим двинулся к общей палате, в которой временно разместился вместе с Сашкой и Сергеем Ильичом.

* * *

-Сто лет пройдёт, прежде чем тут чему-нибудь научишься!
-А ты сноси две карты и захаживай с “нашенских”.
-Да тут, с какой не зайди – везде одни только “вашенские”! – снося карты, проворчал Вадим, - Пятая раздача, и все пять раз вы меня, сволочи, жгёте на пиках! Где ваша совесть?!
-А откуда же ей взяться, этой самой совести? – пряча карты от косящегося Саши, промычал Денис, - Ну, заходи давай!
-С “нашенских”! – вставил Саша.
-На! – крикнул Вадим и лихо, со щелчком вынес пикового туза. Вслед за ним, полетели король и дама. После этого, заход был отдан Саше, взявшему на козырного валета бубновую девятку.
-А с таких?! – бросая на столик бубнового туза, сказал Саша.
-Эх...
-А таких вообще нетути! – язвительно крикнул Вадим, раскладывая веер крапом вверх. – Все суда! Суда, говорю!
Сашка с Денисом покидали карты в общую кучу. Вадим взял ручку и принялся писать обоим в гору.
-Рано радуешься! Тебе ещё четыре надо!
-Так вот я сейчас их и наберу! А потом примусь тебе помогать! Хоть бы мизер! Хоть бы мизер!
-Фига тебе, а не мизер! Один раз попёрло и хватит с тебя! – проворчал Денис. – Ноешь больше: «Сожгли меня! Меня сожгли!» Кому ты, на хрен, нужен!
Пошла очередная сдача.
-Вы слышали, Элла Андреевна заболела. – сказал Вадим.
-Так сколько же можно работать! Шла бы лучше на пенсию!
-Кто это её отпустит на пенсию?! Они же все засекреченные! – вставил Денис.
-Во-во! Ни себе, ни нам покоя не дают! А вы знаете, что она мне заявила когда-то давным-давно? – спросил Саша.
-Опять чего-нибудь отчебучишь... – проворчал Вадим.
-Да нет, правда! Спросил я её как-то, что, мол, будет, когда она состарится. В шутку спросил... Мы то вот не стареем! А она мне, в том смысле, что, вот, я передам всех вас следующему поколению учёных! У нас, слышь, такая преемственность, такая смена подрастает...
-Во тварь! – сказал Денис.
-Слышали, - вдруг выдал Вадим, - на втором этаже двоих наших ночью закололи.
-Опять?! – спросил Денис.
-Ага! На прошлой неделе одного нашли в ванне. Утонул, говорят. Двадцать лет жил со своими восемнадцатью и вдруг – раз, и в ванной утоп!
-Фигня! Помните, раньше, когда это только начиналось, две палаты загорелись! Так вообще сказали, что кто-то в постели закурил! – сказал Саша, - А я их всех там знал! Никто там не курил! Вообще!
-Так, глядишь, нас всех перебьют!
-Да, плохи дела! Скоро, видать, снова на всех на нас люксов хватать начнёт!
-Ага! И облучать этими рентгенами опять каждый день будут...
-Да ещё и не по одному разу! – добавил Вадим.
-Вот-вот! Сто раз до завтрака и двести вместо обеда!
-Нет, я серьёзно! - беря козырной десяткой трефовую даму, говорил Саша. – У меня, если больше двух раз в день, сыпь потом по всему телу! А ночью так чешется, так чешется!
-А ты им скажи, что, мол, не буду больше давать эксперименты над собой ставить! – засмеялся Вадим.
-Что я вам не подопытный кролик! – поддержал его Денис.
-Что я вам не морская свинка!
-Не свинка я вам!
-А самая настоящая, что ни на есть, свинь-я-а-а! – закричали оба.
-Да пошли вы на...! – заорал Саша.
-Тихо, не ори, и так всё слышно! – оборвал его Вадим. – Вот что, братцы, бежать нам надо отсюда, пока не поздно...
-Ага, бежать! Третий этаж уже убежал! Всех положили! – прошептал Денис. – Автоматчики с крыши поливали во всё, что двигаться может! А тех троих, кто до города добрался, нашли через пару дней!
-Да-а! – сказал Саша. – Это раньше, когда нас было только четырнадцать, всех лелеяли, и оберегали каждого. А теперь... Ладно, с нас ничего больше не взять! У нас цикличность давно устойчивая! Что нам будет! Живём себе тихо и всё! А тех, кого совсем недавно нашли?! Каждый день из вены помногу раз... Фу! Гадость какая! А уж этими рентгенами...
-А чё тебе, рентгенами? – спросил Вадим. – Рентгены как раз нас такими и сделали! Чего же ты их! Ты против того, что давно всех своих одногодников пережил, что ли?! Против, что библиотеку по второму кругу перечитываешь?! Против, что успел забыть то, что в школе учил и заново учишь?!
-Да ничего я не забыл и ничего я не против! Я просто говорю о том, что меня ведь не спросили, когда под сломанный аппарат со сломанной ключицей засовывали! Представляете, с Катькой, покойницей, с лекции шли... Чего вдруг взбрело ей в голову скатиться с горки... Она, главное, задницу отбила, а меня, слышь, об дерево ка-а-ак...!
-Это потому, что у тебя мозги не в голове! - заявил Вадим. – Были бы в голове, поехал бы как все – на жопе! А не на ногах! Глядишь, сейчас бы уже давным-давно в гробике лежал...
-В красненьком. – поддержал его Денис.
-Рядом с Катенькой...
-Весь в рюшечках...
-Весь такой нарядный...
-Как куколка...
-Синерожая...
-Хватит вам, гады! Я им, видишь ли, душу открываю, а они издеваются, суки!
Сашка бросил карты и отвернулся. Никто его заставлять доигрывать не стал. У всех, кроме него, гора была выше Джамалунгмы...

* * *

-Слышали! Вчера Сашку убили!
-Слышали уже! – сказал Вадим.
Но Женя никак не мог успокоиться.
-Чего же вы тогда сидите?! Ведь Сашку же убили!
-Да сядь ты, не ори! – взревел Денис. – И без тебя тошно!
-Так ведь...
-Заткнись, говорят тебе! – взорвался Вадим. – Знаем мы всё! Видели уже! Ночью кто-то в его номер залез, и скальпелем!
-А я слышал, ножницами. – сказал Слава.
-Мало ли, что ты слышал! – заорал на него Денис. – Говорят тебе, баррикаду разобрали, сломали дверь и...
-Говорил, надо было вместе держаться! – сказал Вадим.
-Да кто ж знал...
-«Кто знал, кто знал!» – продолжал Вадим. – Сидите теперь в подвале и загорайте!
-Что же они делают, твари! – сказал Валентин, - Нас же чуть больше десяти осталось! Кто-то же должен нас защитить?! В конце-то концов!
-В конце-то концов, нас здесь всех перебьют! – чуть упокоившись, но, продолжая плакать, откликнулась Марина.
-Тебя забыли спросить! – резко оборвал её Вадим. – Иди! Возвращайся к Тане и успокой, если сможешь!
Та покорно встала, подошла к Вадиму и, поцеловав его, быстро удалилась в темноту коридора.
-Зачем ты так? – произнёс Денис.
-Ничего! Взбодрит! – ответил Вадим. Потом он поднялся и, подойдя к окну, сел на подоконник, положив ноги на батарею.
-Вот что, ребята! – начал он, - Пора отсюда линять!
-Правильно!
-Пора!
-Давно пора!
-Наверх нам больше нельзя! – продолжал Вадим. – Разойдёмся по своим камерам, будем жрать, и ждать своей очереди?! Нас точно всех перебьют! И никто нас больше не защитит! Мы – зараза! Угроза для общества! Болезнь, а не чудо природы! Раньше, когда в стране был ещё хоть какой никакой порядок, нас изучали, мы били нужны! А теперь что?! Когда кругом такое творится! Мы до сих пор тайна! Нас скрывают от всех! А те, кто случайно узнали эту тайну, теперь из зависти и злобы стараются всех нас перебить! Они думают, раз мы не стареем и способны всех пережить, включая их самих, мы опасны! Но главные убийцы не они, а те, кто задумал все эти эксперименты! Их дети и внуки, которые теперь заняли их рабочие места! Раз нас нельзя изучить и стать такими же, значит, нас надо вылечить – убить всех к чёртовой матери! Это очень надёжный способ уравнять всех в правах! И им кажется, что это справедливо! Поэтому, они не перед чем не остановятся! У нас нет здесь будущего! Впрочем, его может не быть вообще...
-А ты, Вадим, уверен, что всё обстоит именно так? – поднялся Слава.
-Да чего тут думать-то вообще! – вскочил со своего места Женя. – Правильно Вадим говорит, – сдали нас! Умышленно сдали! Раз больше нет возможности изучать, кризис на кризисе, видите ли, так и отпускать не будут! Перенаселение планеты они боятся... Да средне статистический человек не доживает до своей естественной смерти! Его всё равно косят водка, наркотики, машины, войны, чужие свадьбы, похороны и прочая жуть! На, живи свои восемьдесят-девяносто! Кто не даёт! Хоть своё-то проживи, а не сдохни на пол дороги, как свинья, пьяный да обосраный, в блевотине, лезущий напролом, плывущий за буйки, или показывающий класс вождения с полусонной рожей! Мало того, что сами дохнут, они ещё и других за собой тащат за компанию! Не в чём не повинных случайных людей! Вот тебе и равновесие! Вот тебе и справедливость! Да к тому же, не у всех нас дети «кощеями» рождаются! Кто тогда, в те времена облучился этим рентгеном, живёт в таком состоянии, в каком его мать-природа застукала! Со всем набором болячек! А детям нашим каково?! Вспомните, у Димы с Анжелой, двойня только через семьдесят лет получилась, и то, в младенчестве померли. Им, оказывается, до клеточной стабильности ещё лет тридцать ждать надо было! А они от простой дифтерии померли! Где же тут преимущества! Хорошо, нам якобы повезло! Мы своё получили сразу! Не желая, не ожидая и не ведая этого! Так что же нам теперь, всем перевешаться, что ли?! Все мало-мальски порядочные учёные, врачи, лаборанты там разные, умерли много премного лет тому назад! Со всеми своими светлыми идеями, моралью, мечтами и замыслами! А кто сейчас тут?! Эти что ли... Те, кто хоть в чём-то понимал, или старался разобраться, - давно слиняли! Все эти новоявленные гении, современные доценты с академиками... А нас заперли, и сейчас будут дружно убивать!
-Да, да! Сначала нас убивала обслуга, узнав, что мы, якобы, бессмертные, затем охрана, желавшая лично в этом убедиться, а за ними – все, кто этого хотел! А теперь вообще все! Все! Кто не попадя! – сказал Денис, продолжая мрачно глядеть в одну точку.
-Перед смертью, видите ли, у них все равны! Перед насильственной! Вот и мочат они нашего брата! Кто за деньги, а кто просто так, из солидарности!
-В общем так, - подытожил Вадим, – наверх не идём, остаёмся здесь в подвале. Здесь как-то по спокойнее. Женщин и детей надо спрятать, а самим – искать пути спасения! Да, надо будет подняться кому-нибудь наверх за едой! Набрать надо много!
-И оружия. – сказал Денис.
-Оружие... Оружие надо доставать или делать самим. Что у нас есть, кроме верёвок и ножей?
-Это же подвал! – сказал Слава. – Здесь всегда можно чего-нибудь отыскать! Например, обрезки труб, арматуру, болты-гайки...
-Какие обрезки?! Это что тебе, двести лет назад что ли?! Когда это было, чтобы можно было так легко трубы отыскать! «Обрезки!» На нас с автоматами пойдут, если что! – закричал Женя.
-Пока ещё только с ножницами да скальпелями! – отозвался Слава.
-Ничего, подожди немножко! Скоро сюда регулярная армия явится! За тобой! За нами всеми!
-Спокойно! Будем действовать по порядку, обусловленным сегодняшним положением вещей... – Вадим слез с окна и пошёл за Мариной.

* * *

«Всё! Это уже всё!» - думал Вадим, бессмысленно шагая по залитой живым утренним светом улице. Где-то в двух кварталах от сюда догорало здание института. Погибли все! Никто не спасся! Это был конец! Они не пощадили никого! Пламя перескакивало с этажа на этаж. Горело всё: стены, окна, крыша... и подвал! Его самого спасло лишь то, что в этот день он очень рано проснулся и прокрался по лестнице на последний, одиннадцатый этаж, чтобы разведать спасительный путь на крышу…
На крышу залезть было не возможно, но зато он смог, разбив маленькое окно, выбраться на технический балкон. Им пользовались при обслуживании огромного прожектора, и обычным путём сюда попадали через небольшую стальную дверь. Дверь оказалась очень прочной, закрытой, разумеется, изнутри. Вадиму очень хотелось её открыть, она могла оказаться их единственным путём спасения. После нескольких попыток вышибить её плечом и ногами, Вадим понял бесполезность этого занятия. Но для того, чтобы вновь добраться до окна, а потом, спуститься в подвал и вернуться сюда с небольшим отрядом, нужно было, как минимум, дотянуться до края карниза... А это было очень сложным делом. Вадим и так чуть ноги не переломал, спрыгивая на балкон, ставший ловушкой. Теперь же надо было выбираться, рискуя свалиться вниз... с одиннадцатого этажа…
Внезапно грянул гром, и здание пошатнулось так, что Вадима бросило на пол, разбив в кровь лицо. Балкон заходил ходуном. Вадим боялся, что уже давно летит вниз вместе с балконом и вот-вот грохнется об землю... Стёкла от разбившегося прожектора резали руки. Осколки сыпались сверху, попадая за шиворот свитера, а пыль и штукатурка забивали нос и глаза. Через несколько минут гул стих, и Вадим с трудом поднялся на ноги. Всё кругом было погружено в чёрный дым; сильно пахло гарью. Со всех сторон раздавались стоны и крики о помощи, перекрывающие гудение машин. Вадим в отчаянии подошёл к двери и со злостью бросился на неё всем телом. Изнутри что-то скользнуло и с металлическим звоном упало. Дверь открылась, и Вадим быстро вошёл в темноту...
Оказалось, дверь была подпёрта здоровенным ломом, одна часть которого упиралась в специальное отверстие, выбитое в бетонном полу. Другая его часть, вставлялась под деревянный брусок, прибитый к самой двери. Скорее всего, от взрыва лом несколько переместился, что спасло Вадиму жизнь.
Внутри обнаружился длинный и узкий коридор, уходящий далеко во внутрь здания. Задыхаясь от дыма, Вадим бросился бежать и скоро наткнулся на другую дверь, которая распахнулась после первого же удара ногой. За ней Вадим обнаружил лестницу, удаляющуюся вниз, по которой и побежал. Через каждые два пролёта он встречал стальные закрытые двери, из щелей которых валил дым и вырывались языки пламени. Он пытался открыть каждую, но раскалённый металл не поддавался.
Вадим бежал и бежал, пока лестница вдруг не окончилась новым длинным коридором, приведшего его на ещё один технический балкон. Было высоко – уровень пятого этажа. Прыгать было полным безумием, но долго пребывать в этой гари было не менее смертельным. Оглядевшись, Вадим увидел кусок, крепкого на вид, грязного каната, лежащего под грудой длинных досок. В углу балкона он нашёл старую строительную рукавицу, набитую гвоздями, из которой выглядывала обломанная ручка молотка. Раздумывать было некогда...

* * *


Стащив с себя свитер вместе с футболкой, он разорвал её на две части, и из одной сделал повязку на лицо, закрыв рот и нос. Потом снова надел свитер и принялся вытаскивать доски в коридор, одну за другой. Было ужасно жарко, работалось невероятно трудно. Дым висел плотной чёрной завесой, и приходилось делать всё почти на ощупь.
Прихватив гвозди и молоток, Вадим принялся укладывать доски в длинный ряд, прикладывая край одной внахлёст с краем другой. После этого он принялся крепко сколачивать места стыков, забивая сначала по четыре, а потом и по три гвоздя, опасаясь, что те кончатся раньше не прибитых досок. Образовавшийся почти десятиметровый шест он водрузил себе на спину и потащил на балкон. Сил почти не оставалось...
С огромным трудом занеся всё сооружение, он протянул один конец через прутья перил, поставив сколоченные доски на ребро, и принялся потихоньку продвигать шест, пока второй его край не оказался в его руках. Из последних сил удерживая доски, Вадим стал привязывать найденный канат к краю шеста, к специально прибитым и загнутым гвоздям. Второй конец каната он перекинул через перила и, обмотав несколько раз, завязал. Воображения хватило ровно на один двойной полуштык. А потом, шест из сколоченных досок с грохотом полетел вниз, затягивая узел, но сильно раскачиваясь взад и вперёд. Вадим разорвал остаток футболки ещё на две части и, обмотав ими руки, полез через перила...

* * *

Спрыгнул он удачно, и с трудом поднявшись, бросился бежать от объятого пламенем многоэтажного здания. Со всех сторон к институту уже подъезжали машины всевозможных расцветок, мигалок и маячков. Толпы зевак, предусмотрительно отойдя на безопасное расстояние, собрались у центрального крыльца и с интересом наблюдали за тем, как с верхних этажей, люди выбрасывались из разбитых окон, предпочитая удушью и горению заживо лёгкую смерть на полдороги к земле...
От института гирантологии поднимался чёрный толстый густой столб дыма, и единым монолитом уходил далеко в небо. Вадим, плача, бросился бежать дальше к высокой железной ограде. Собрав последние силы, он вскарабкался по трёхметровым прутья до остроконечных пик, перелез их и спустился вниз. Он плакал, держась за прутья, уткнувшись лицом в решётку. Все надежды сгорели вместе со зданием. Теперь он остался один. Совершенно один!
Догорающее строение уже брали в оцепление появившиеся невесть откуда автоматчики. Надо было уходить, и Вадим, с трудом разжав руки, пошёл прочь...

* * *

Вот уже вторые сутки Вадим ничего не ел. Надо было что-то делать. Нервное и физическое истощение всё ощутимее давало о себе знать, подрывая его бессмертную сущность. Ещё чуть-чуть и он попросту свалится с ног. Ночевать приходилось в подъездах, последних, на которых небыли установлены стальные двери с кодовыми замками и переговорными устройствами. Времена изменились! Очень!
Для того, что бы хоть как-то, в относительном тепле, суметь выспаться на голой бетонной подъездной лестнице, Вадиму удалось стащить сохнувшее после стирки старое покрывало. Скорее всего, одеяло использовалось в качестве подстилки под домашнего любимца. Днём Вадим ходил по городу, старательно обходя административные здания и людей в любой униформе. В случайно найденном пластиковом пакете он носил сложенное покрывало, боясь лишиться хотя бы такой постели. Ночевать в подъездах жилых домов становилось всё труднее и проблематичнее. Его уже начинали замечать, а несколько раз чуть доже не побили. Надо было что-то менять. Такая жизнь становилась смертельно опасной для, может быть, последнего бессмертного...

* * *

Необходимо было ждать. Ждать, как лев в зарослях высокой травы, не спеша выворачивая лапы, подползая к выбранной зебре. Одна атака – одна зебра. На большее сил не хватит. Дальше лишь голодная смерть. Это последняя атака!
Вадим сидел на лавке в зале железнодорожных билетных касс. В зал ожидания пускали только с билетом и при наличии документов. К тому же Вадим не исключал возможности, что его всё ещё могли искать. Хотя, какого там, к чёрту, искать... Всё равно. Если бы он попался без документов, его сразу отвели бы в ближайшее отделение милиции, а там то уж установят всё что захотят. А вот что будет потом... Скорее всего, при таком раскладе, его снова ждёт клетка или даже, не дай Бог, его прибили бы в самой милиции, быстро выяснив, кто он такой... Нет! Надо быть внимательным и крайне осторожным! Тут, по крайней мере, риск попасться куда меньше, чем в других людных местах. Здесь можно досидеться до самого закрытия, до позднего вечера. Для этого надо время от времени менять скамью, периодически вставать в очереди за мнимыми билетами в разные направления следования, и, что-то делать со своим внешним видом. То снять свитер, то снова одеть, то попросту закатать рукава...
Вот человек с похожей комплекцией, внешне чуть старше самого Вадима, с небольшим, но очень опрятным чемоданчиком в руках, зашёл в туалет. Вадим быстро вскочил со своего места и, спрятав свой драгоценный пакет под лавку, пошёл следом. Он уже давно изучил кабинки и сейчас молился, чтоб ему повезло.
Открыв воду, старательно делая вид, что моет руки, Вадим успел заметить, что выбранная им жертва, зашла в самую крайнюю кабинку, предполагая задержаться здесь надолго. Но ждать было больше нельзя. Оставив воду включенной, Вадим подошёл к дверце и аккуратно приставил специально приготовленную палку одним концом к плинтусу, а другим к дверной ручке. Затем он нагнулся и, вцепившись за нижний край чемодана, выглядывающий из-под двери, ловко его вытащил. А дальше...
Схватив чемодан, и не обращая внимания на разъярённые крики и стук, Вадим бросился к выходу. Закрыв за собою дверь, он, как мог, спокойно направился через весь зал к выходу...
Вскочив в, как будто специально подъехавший автобус, рискую быть оштрафованным первым же контролём, он сел на свободное место, закрыл глаза и стал ждать, когда взбешённый потерпевший, сломавший дверцу кабинки, догонит отъезжающий автобус и, придерживая штаны, примется барабанить в закрытые двери...
К искреннему удивлению Вадима, этого не произошло. Вместо того автобус благополучно остановился на очередной остановке, где Вадим, не искушая судьбы, и сошёл...

* * *

Вадим шёл по парковой аллее, заставляя себя не оглядываться. Но тщетно – каждый куст пугал, а за каждым деревом кто-то прятался... Наконец, забравшись в самую отдалённую часть парка, он сел на скамью, положил чемодан на колени и, убедившись, что вокруг не души, принялся отламывать замочные рамки, подобранным когда-то, большим длинным гвоздём. Одна открылась почти сразу. Вторая же, немного посопротивлявшись, вообще отлетела в сторону. Теперь всё... Добыча схвачена и умерщвлена! Осталось одно – быстро съесть! Пока не налетели стервятники и стаи гиен!
В чемодане было всё, что надо человеку, который недавно сбежал из тюрьмы, но до острова Монтекристо пока не добрался... Здесь были и футболки, и пара толстых джинсовых рубах, и новое, ещё упакованное, бельё, и носки, и джинсы, и спортивный костюм. Самое главное отыскалось за специально оторванной подкладкой большого кармана, расположенного на крышке чемодана. Там, в пластмассовом пакете из под молока, Вадим нашёл паспорт и пачку денег, перетянутую канцелярской резинкой. Это была удача! Ради этого он вышел на охоту, пойдя на такой отчаянный риск. Теперь жизнь поворачивалась к нему совсем другим боком! Теперь можно было попробовать диктовать свои условия! Теперь, если повезёт, жизнь пойдёт совсем по-другому...
Первым делом Вадим переложил все вещи в два больших пакета, найденные в чемодане, а сам чемодан, предварительно обтерев со всех сторон, к которым прикасался руками, засунул в середину большого и плотного куста, растущего неподалёку от скамьи. Теперь надо было где-то вымыться и переодеться. Нужна была баня...

* * *

Банный комплекс, оказалось, был не далеко. Первый же прохожий с лёгкостью указал в его сторону. Вадим заплатил за вход, сдал вещи на хранение и, взяв положенноё мыло, полотенце и большой эмалированный таз, направился мыться. Помывшись, побрившись и, впервые за столько дней, почистив, наконец, зубы, он привёл в порядок ногти и волосы. Вадим одел, пришедшее впору бельё, джинсы и футболку, сверху надел одну из джинсовых рубах и, перешнуровав под себя найденные в чемодане почти новые кроссовки, вышел в, почти новый, мир. Из всей его прежней одежды ему пригодился только кожаный ремень, когда-то, слишком давно, подаренный отцом... Это было сто лет назад... Слёз уже не было, но душу щемило с такой силой, что если бы не эти проклятые базофилы, - не одно сердце не выдержало бы такого натиска воспоминаний и горя...

* * *

Быть чистым и хорошо одетым - значит просто быть. Осталось только для полного счастья чего-нибудь съесть. Опять помогли прохожие, указав на небольшое уличное кафе, до которого легче добраться, если идти дворами. Это как раз подходило. Последние несколько метров Вадим шёл на, сводивший с ума, запах, услышанный им раньше, чем «Вечер трудного дня». Заказав пять чебуреков и два столичных салата из свежей капусты с помидорами, он принялся быстро уплетать хлебную соломку из стоящей на столе вазочки. Чебуреки были аппетитные, плоские и с небольшим мясным шариком внутри. Масло с них стекало по рукам и капало на скатерть. Жить было интересно и даже чуть-чуть весело! Сытый желудок добавляет оптимизма...
Наевшись, Вадим допил вторую чашку горячего сладкого чая и, расплатившись, поднялся из-за стола, на ходу вытирая рот и руки стопкой присвоенных салфеток. Теперь нужно стать или казаться простым смертным. Вадим сел в полупустой троллейбус и поехал искать ближайший универмаг. Денег хватит еще надолго. Об этом, пока можно было не беспокоится. Оставалось привести все свои дела в относительный порядок.
Вадим поднялся на второй этаж и купил в галантерейном отделе крепкую спортивную сумку и маникюрные ножницы. Затем поднялся ещё на этаж выше и приобрёл недорогие механические часы с металлическим браслетом. Часы, к счастью, не имели никакого рисунка на циферблате, но, как уверял паспорт, светились в темноте и ничего практически не боялись! Просто бесстрашные и бессмертные... Хватит на всю жизнь... Прямо у прилавка, настроив длину браслета, Вадим надел часы и двинулся дальше. В хозяйственном отделе он купил большой универсальный складной нож с чехлом. В ноже, превращающемся в большие пассатижи, был полный набор отвёрток, два лезвия, пила по дереву и металлу и небольшой складной напильник с шилом. Весь джентльменский набор, для элегантного выживания! Вернее, аналог каменного топора и палки-копалки... только хромированный. Покончив с этим, он купил в канцелярском отделе клей-карандаш и упаковку различных скрепок. Потом спустился на первый этаж и поменял на деньги, средства гигиены и ещё несколько недорогих мелочей, позволяющих в удобстве и с достоинством жить на этом свете...
Оказавшись на улице, Вадим сел на ближайшую лавочку и принялся опорожнять пакеты, заполняя сумку вещами. К удивлению, в сумку при необходимости могло что-нибудь ещё поместится. Например, запас консервов и суповых пакетов. Но это чуть позже. Сейчас надо было что-то решить с документами. Вадим вынул из сумки, доставшийся с чемоданом томик Стругацких и не свой паспорт. В паспорте Вадим нашёл, к своему счастью, вполне сносные имя и фамилию, отчество, подходящий год род рождения, а главное – отсутствие всяких прочих записей. Прописка областная, что тоже было удачей. Теперь можно было хотя бы купить билет и, если что, попробовать отвязаться от милицейского патруля. Конечно, если эта встреча кончится доставкой в отделение, всё пойдёт прахом... А так, если этот Киримов Владимир Владимирович ближайшее время не соберётся умирать, останется шанс выйти сухим и при беглой сверке данных. Их, кстати, не помешало бы запомнить...
Вынув из упаковки новое лезвие для безопасной бритвы, Вадим положил паспорт в открытый томик «Хромой судьбы» и, принялся аккуратно срезать и соскабливать чужую фотографию. Затем, сохранив в целостности ту её части, где был рельефный оттиск, он сдул глянцевые бумажные хлопья и пошёл искать срочное фото.

* * *

Снимки будут готовы через час; Вадим, сняв пиджак и галстук, принадлежавшие фотосалону, получил алюминиевый жетон и вышел на улицу. Теперь было время для закупки провианта...
Вернувшись через два часа за фотографиями, Вадиму с трудом удалось уговорить мастеров пообедать парой минут позже, и, получив свои заветные портреты, направился в ближайший двор. Сев на скамейку перед закрытой подъездной дверью, он открыл книгу и принялся аккуратно, маникюрными ножницами вырезать свою фотографию. Наложив на неё сохранённый уголок с рельефным оттиском от оригинала, он, закруглённой спичкой принялся продавливать две, сведённые вместе, одну на другую, фотографии, прямо по попавшему в капкан лепрозорному мокрицу...
Всё получилось неплохо. Мокрица благополучно дотащили и, погрузив в автомобиль, увезли от греха подальше, а оттиск перевёлся довольно таки сносно. Намазав клеем изнанку своей фотографии, Вадим тщательно сопоставил оттиски в паспорте, и с силой прижал одно к другому. Получилась на редкость достоверная липа, с которой было не стыдно выходить в люди. Наконец он поднялся с лавки и зашагал прочь... Следующий паспорт ему понадобится ещё только через десять-пятнадцать лет. Время ещё было...

 г. Ухта, 18 мая 2001 г.



 Часть вторая.

 «ПУТЬ И ШЕСТВИЕ»

 «...Экзюпери вообще был лётчиком!»
 Факир.

 * * *

Одна только мысль об этом выводит меня из себя, одна единственная... От знания того, что всему этому когда-нибудь придёт конец, у меня опускаются руки. Смерть не кажется, больше мне такой уж отдалённой перспективой, о которой не стоит задумываться. Напротив – я думаю о ней каждый день, и каждый прожитый мной день укорачивает мою жизнь, приближая её…
Перспективы – ноль. Хотя, конечно же, перспектива есть, и кому-нибудь даже может показаться, что она, эта перспектива, довольно неплохая, но только не для меня... У меня была возможность в этом убедиться… Тогда я работал на заводе, от звонка до звонка, от проходных до проходных, от дня ко дню, от года к году... Промежутки между этой рабочей жизнью заполнялись какими-то событиями, ненадолго отвлекающими меня от состояния безысходности и впадания в глубочайшую депрессию. Но они не компенсировали мой упаднический дух...
Реалия жениться и завести детей улыбалась мне всё шире и шире, что в сочетании с работой, двумя выходными и ежегодным отпуском где-нибудь возле моря, скорее всего, устроили бы многих, но, опять же, только не меня... Ещё в школе меня тащило к скамье на берегу реки, где я с упоением завидовал пенсионерам, позволяющим себе такие многочасовые прогулки. Наверное, я родился стариком. Это и есть моё предназначение...
Итак, после немногих сомнений, но долгих отговоров, быстро перерастающих от слёз, к заявлениям, типа - «ты меня не любишь», и - «после всего, что между нами было», угроз скорой расправой, и всевозможных пророчеств, я, наконец, решился...
Но решиться было куда легче, чем осуществить задуманное. Начал я с того, что продал всё, включая любимую шестиструнную акустическую гитару и всю аппаратуру. А больше у меня ничего не было... Загранпаспорт оформлялся медленно, но, в, конце концов, я его таки получил. Въездную визу пришлось ждать несколько месяцев, но и это было не главное. Главное было то, что денег после этого у меня осталось только на билет в одну сторону. То есть – «туда», ну плюс еще несколько бумажек. Отступить конечно было возможно, и практически, малой кровью, без больших потерь. Всё могло повернуться в прежнее русло, но уж больно это всё мне осточертело...

* * *

Аэропорт с самого раннего детства был для меня воплощением всего самого лучшего, фантастического, но от того не менее реальным местом, в котором происходит перемежение людей и миров. Огромное многоэтажное здание из пространства и электричества, пёстрое во всех своих расцветках и проявлениях. Но в то же время, несущее на себе отпечаток избранности, элитарности, если хотите, в котором не чувствуется такое чуждое мне чёрное ощущение дороги, наваливающееся в железнодорожных вокзалах. Аэропорт для меня всегда был большой сказкой и огромным миром, в котором лично я себя чувствовал человеком. В детстве, не сдерживая восторг при виде игровых автоматов и всевозможных «минералок», взирая на висящие под самым потолком телевизоры, я ощущал себя астронавтом, которому вот-вот предстоит забраться в свой звездолёт, повернуть ключ в замке зажигания (у моего отца был автомобиль), плавно снять ногу с педали сцепления и, включив первую космическую скорость...

* * *

Восемнадцать часов полёта – вот и всё, на что я сумел накопить за свои неполные тридцать лет. А чего вы, собственно, ждали от старика… Всего лишь восемнадцать часов... Мысли о стоимости жизни, как в прямом, так и переносном значении, часто занимали мои мысли. По этой самой причине, я всю жизнь и мечусь от расчётливой скупости, до безрассудного транжирства. Мотив – с детства осознанная и лаконично собранна фраза: «Всё равно умирать!» Но сейчас денег нет! Нет их почти вообще! Их ровно столько, сколько нужно показать пограничнику. И больше ничего! Всё ушло на дорогу, билеты и прочие приготовления. Слава Богу, у меня действительно золотые руки, и довольно таки светлая голова. Всё это по наследству досталось мне от отца. А он уж точно великий человек в масштабе всей планеты. Но, (и я знаю это наверняка), он из тех людей, которые живут своей и только своей особенной жизнью, предпочитая оставаться в тени, на незримой стороне Луны, весь погружённый в себя и, так же как и я, не находящим себя в этом мире иначе. От него я научился почти всему. Я имею в виду все те прикладные штуки, которые приводят в восторг всех без исключения женщин и озлобляют мужчин, переводя их в глупую агрессивную аппозицию. Всё остальное, я узнал сам, от других, непохожих на отца людей; в библиотеках, в которые влюблён по сей день, и из собственного, не всегда, правда, горького опыта. В общем, мой багаж за плечами составляла средних размеров дорожно-спортивная сумка и весь человеческий опыт, нажитый им в процессе эволюции. Вот только штаны у меня чуть драные, да и кроссовки пора ремонтировать, чем я вскоре и займусь.

* * *

Возможность поесть по-человечески в самолёте, и с комфортам сходить в туалет, для меня, может статься, окажется незаменимым последним подспорьем, щедро оплаченным мною же, и входящим в стоимость билета. Начал я с того, что пересел в кресло у самого иллюминатора. Этот рейс был на половину пустой, поэтому особых осложнений по данному поводу я не ожидал. Так оно и получилось.
Приехала многоэтажная тележка, ведомая молоденькой стюардессой, довольно смазливой на вид крашеной блондинкой, всем своим видом говорящая: «Если у тебя есть то, чем можешь поделиться со мной, мы с тобой могли бы стать хорошей парой! Почаще летай самолётами нашей компании!». У меня не было ничего, поэтому с ней мне ничего не светило. С другой стороны, особого желания в отношении данного экземпляра, разумеется, при наличии этого чего-нибудь, у меня вряд ли бы возникло, хотя и переношу их не плохо. Я имею в виду полёты. Разница между ней и мной сегодняшним состоит лишь в том, что у неё ещё будет время подумать, с какой стороны самолёта остаться, а для меня всё кончится передвижным трапом. По крайней мере - в ближайшее время... Проводя взглядом её дефиле, я, устроившись по удобнее, достал из сумки, которую с большим трудом уговорил принять за ручную кладь, маленький чехольчик на молнии, сшитый мною из моих же старых джинсов. Открыв замок, я вытряхнул на пустое сидение рядом всё его содержимое. Этот простенький набор для выживания я комплектую всегда и везде, во всё, что мне попадается под руку, будь то маленькая пластмассовая коробка, или кожаный велосипедный подвесной кошелёк. Сам же набор практически не меняется. Он состоит из маленького молотка на стальном черенке, заточенном под отвёртку, умещающимся на ладони, и маленьких пассатижей без изоляционных насадок, дабы не захламлять и без того небольшой чехол… Там ещё есть многофункциональный складной нож средних размеров, пара самодельных скальпелей, сделанных из ножовочных полотен по металлу, набор надфилей, несколько небольших прямоугольников наждачной бумаги, игольница с комплектом ниток, небольшие настольные тисочки, россыпь всевозможных шильц и отвёрток. Вот, пожалуй, и всё. Да, ещё там всегда есть большие иглы и сапожный крючок. Вот это как раз то, что мне сейчас пригодится...

* * *

Случилось так, что я еле успел на свой рейс. А дело всё в том, что, как кто-то метко подметил, иногда просто жизнь в некоторых местах приравнена к подвигу. Так и получилось. Сидел я в аэропорту, попивал себе маленькую баночку пива, на какую сумел наскрести, ну и, разумеется, вскоре пришлось кое-куда сходить. Сумку я взял с собой… Так многие делают, ручаюсь вам… У кого-то дела с деньгами обстоят не также как у меня, а у кого-то содержимое, ценнее самой камеры хранения… В общем, пошёл я по этим своим делам, зашёл в кабинку, которая, к удивлению, закрывалась изнутри и имела крючок для сумки. Благо, в тот момент туалет был пуст, и выбирать было можно... Сделав всё как надо, выхожу, а тут меня уже ждут...
Помню, мама моя никак не могла понять, почему это я частенько приходил со школы мятый, грязный, с разбитыми кулаками и носом. Никак она не могла взять себе в толк, почему всё нельзя решить мирным путём, поговорив, ну, в крайнем случае, дать пощёчину... Каково?! Как, скажите мне, объяснить женщине, что по роже можно получить ни за что и просто так, за здорово живёшь, а также по простой и очаровательной причине: «сколько времени», и, уж конечно, как я мог забыть такое, - «дай закурить»?!
Так получилось… Вещи мои никому из этих двоих, здоровых и откормленных… как бы сказала моя мама, негодяев, нужны не были. Одеты они были куда приличнее меня, я имею в виду – гораздо дороже, а вот настроение их явно подвело. Оба сильно пьяные, но знающие, что делают, и ещё очень даже энергичные.
Открыл я дверцу кабинки, и ботинок сорок третьего - сорок четвёртого размера воткнулся мне в живот. Я вместе с сумкой полетел обратно, при этом моя голова сильно ударилась об трубу сливного бачка, а очки слетели на пол. Такой поворот событий моих приключений ожидать было тяжело. Но, знаете, когда терять уже особо не чего, и когда ты явно чувствуешь, что дело этим не закончиться, не зная точно, откуда, но всё тело вдруг наливается такой бодростью и решимостью, даже если до этого ты дрожал от страха так интенсивно, что тебя начинало шатать…
В голове моей только и пронеслось: «убьют», да «не подохнуть бы». Мой кроссовок был меньше (я всегда стою перед неразрешимой делемой: сорок один или сорок два), но изо всех сил я ударил того, кто собирался меня добивать, для чего он уже начал заходить в кабинку. Нога моя угодила ему в пах, и он, мгновенно сложившись вдвое, пал на кафель, прямо на мои очки. Когда - то у меня было среднее медицинское образование, так что я без осмотра определил, что воевать теперь мне придётся только с одним, стоящим снаружи. С детства хорошо усвоив, что лучшее средство решить проблему – решать её быстро и стремительно, не убегая и не прячась от неё, я, оттолкнувшись от края унитаза, вылетел из кабинки, выбивая ногой наполовину открывшуюся дверцу. Она с грохотом распахнулась, и я очутился нос к носу со вторым нападавшим, от которого чуть было, не принял правый прямой в нижнюю челюсть. Не знаю, как мне удалось отреагировать, да к тому же ещё без очков, но, быстро сообразив, что больше мне так никогда не повезёт, и меня сомнут, я, ребром левой ладони метясь изо всех сил, от чего мне стало казаться, что это никогда не кончится, попал таки ему в горло. Удар был довольно сильным, так что я под своей кожей почувствовал перемещение его щитовидной железы, сильно выпирающей теперь наружу. В одну минуту он оказался на полу, при этом расшиб себе затылок в кровь.
На всё прочее у меня было не больше минуты, в туалет в любое время кто-нибудь мог войти. Отыскав под лежащим свои, на удивление уцелевшие очки, я сильно ударил того, под кем они лежали, после чего, усадив его грузное тело на унитаз, забрал свою сумку и, заперев дверь на шпингалет, для чего пришлось вылезать из под неё снизу. Так же я поступил и со вторым, к счастью, отыскав ещё одну запирающуюся кабинку. Кровь с пола я вытер прихваченной вязаной шапочкой одного из этих, после чего вернул её хозяину. Потом я вымыл руки и, приведя себя в порядок, вышел в люди. До моего рейса оставался без малого час. Скоро должна была начаться регистрация.

* * *

Сняв с ноги порванный кроссовок, я принялся его зашивать. На меня никто не обращал внимания. Почти все пассажиры сладко спали, предвкушая скорый обед. Шить я умел и любил, поэтому, быстро справившись с обувью, принялся за джинсы. Их я зашивал на себе, не снимая, старательно восстанавливая расползшийся шов. Аккуратные ровные белые капроновые стежки почти не выделялись на фоне серых джинсов, но я всё-таки чуть подкрасил их чёрной пастой своей шариковой ручки. Дело было сделано. Я подал спинку кресла назад, и с сожалением, что не обобрал тех двоих, достав из полупустой пачки сигарету, закурил. Этого мне не хватит даже до конца полёта...

* * *

В иллюминаторе темно. Ночь. Лететь ещё столько же. Ни сидеть, ни ходить уже больше не могу, а сон всё не идёт. Сигареты кончились ещё два часа назад. Придётся опять идти в «курящий» салон и просить. Страшно унизительно! И не то чтобы я без этого не смог бы обойтись, так ведь заняться всё равно больше нечем, а так хоть какое то развлечение. Попробовал я было завязать разговор с соседом, появившимся полчаса назад из хвоста самолёта, так он оказался от туда, куда я теперь лечу. А я на этом языке даже станцевать не сумею. Да и к тому же скоро за ним прибежала толи жена, толи подруга, вся зарёванная, и после непродолжительной, но очень впечатляющей сцены, (и всё-таки - жена) оба исчезли за занавеской. Я опять остался один в своём трёхместном ряду. Скажу вам, неуютно ощущать себя в обществе вполне респектабельных, сытых и, в основном, довольных своей жизнью людей. Впереди меня сидят двое моих земляков, удачливых деловых людей. Один разместился рядом с иллюминатором, другой – у самого прохода, и, откинув столик на спинке среднего, впереди стоящего кресла, сели за преферанс. Судя по пуле, спать они ложиться, не собирались. Я краем глаза принялся наблюдать за ними. У одного «гусарик» явно не клеился, было видно, что он больше привык играть втроём, поэтому его гора скоро сравнялась с пулей. Другой же уверенно блефовал на семерную игру с явными четырьмя взятками, приводя этим своего противника в полное недоумение и замешательство. Я всё ждал, когда тот второй спасует, но он упрямо брал торговлю на себя, и, в конце концов, снова не добрал две взятки на червях. Смех, да и только. Казалось бы - «пасани», пусти блеф против него же, так ведь нет, - все надеются, что раз на руках ничего нет, значит уж в прикупе, конечно... Шиш с маслом там, а не карта! В конце концов, мне наскучило за ними подглядывать, да и к тому же проигрывающий поймал сдающего сначала на ложном «месе», а затем – и вообще на «чёсе». Их дело явно шло к отказу платить, со всеми вытекающими из этого последствиями. Я то думал, что хоть в воздухе будет не всё как на земле!

* * *

Стюардесочка мне порядком надоела, за это я решился попросить у неё ещё одно шампанское и один мартини. Раз всё входит в стоимость, то пусть им самим чуть-чуть не останется! Когда опять принесли обед, большего веселья я в жизни не видел! Сначала в обоих проходах между рядами появились тележки, с вопросом: «Кому мясо? Кому куру?». Оказалось, что подавляющее большинство просто не видят себя и всю свою оставшуюся жизнь без разогретого в фольге консервированного кусочка коровьего мяса. Сначала развозящие еду стюардессы, отшучиваясь из последних сил, взывали к пассажирам на всех известным им языках, чтобы те оставила в покое сначала их самих, а потом говядину. Но народ упрямо просил именно её. А всему виной длинные языки этих двух крашенных. Не задавали бы лишних вопросов, глядишь, – половину курей бы уже рассовали дремлющим. Так нет, поднялся шум, завязался скандал, те все дружно попросыпались, и, быстро выяснив что к чему, давай требовать к себе уважение. Я с клокочущим от смеха нутром серьёзно заявил, что жить не могу без мяса. Кстати, я действительно курицу не люблю, и, получив свою порцию: набор сырков, салатов, маленьких кусочков крекера и заветный пакетик с мясом, принялся за еду. Покончив с этим, я выпил две чашечки чая, заваренного из пакетиков, и блаженно откинулся в своём кресле.
Немного посидев, я взглянул назад и увидел, что цирк с курицей ещё не переехал во второй салон. Пулей сорвавшись со своего места, я бросился в хвост, якобы в туалет. Впрочем, совмещая полезное с приятным. Выйдя и закрыв за собой дверь, я понял, что вынужден буду ожидать окончания раздачи еды в салоне курильщиков, так как тележки уже катились между рядами. Оказалось, что я не один такой и, поворчав для виду, я был награждён за солидарность благородной сигаретой и, усевшись на откидной стульчик (курящих было куда больше), принялся досматривать второе действие. Концерт продолжался...

* * *

Разбудила меня старая знакомая блондинка, ласково опершись на моё плечо. Табло уже во всю горело, и мне ничего не оставалось сделать, как пристегнуться и начать беспокоиться о своём уже не очень далёком будущем. Континент встречал меня сиянием солнца...
Саму таможню я прошёл довольно быстро, но то, что творилось до этого, трудно было представить: людей с двух, а то, пожалуй, и с трёх рейсов набили в небольшом душном зале, и по одному пропускали в следующий. Там, до этого простояв около часа, следовало заполнить въездную декларацию. Вот здесь мне по настоящему повезло. Какой то пожилой человек помог мне, видя мой глупый и потерянный вид, с которым я в двадцатый раз пытался что-то заполнить, бессмысленно листая разговорник. Оказалось, что мы с ним летели одним рейсом, что он сейчас направляется в гости к старшей дочери посмотреть на своего, недавно родившегося внука. За оказанную помощь я с благодарностью слушал его уже порядком надоевшие мне воспоминания, пока мы дожидались своей очереди пройти через контроль. Вдоль нашей шеренги то и дело проводили огромную овчарку, сея панику в нашей, далеко не стройной очереди, заставляя нас наваливаться друг на друга и заслоняться ручной кладью. После осмотра вещей в рентгеновском аппарате и короткого разговора с таможенником, на все вопросы которого, отвечал старик, мы попали в следующий зал, где дед пожал мне руку, и, пожелав здоровья, растворился в толпе. Абсолютно ничего не понимая, я чуть было не прошёл контроль ещё раз, встав в какую то очередь. Но, простояв около получаса, заподозрил что-то неладное и, перекинув сумку через плечо, зашагал за случайно выбранной молоденькой женщиной, грациозно шагающей с небольшим чемоданчиком. Она чуть было не привела меня в дамскую комнату, и я, совершив плавный манёвр, матеря себя за то, что в который раз доверился женщине, двинулся обратно. Боясь привлечь чьё-нибудь внимание, я проделал эту уловку ещё раз. Теперь моим поводырём был мужчина средних лет в залихватской широкополой шляпе и галстуком в виде броши и шнурка. Через пять минут я был уже на улице. Люди садились в бесконечное число жёлтых такси и автобусы всевозможных цветов и размеров. От тех, в которых возят футбольные команды с маленьким лифтом вместо ступенек и горячей водой в туалете, до маленьких, вмещающих не больше десятка простых и усталых людей... Присев на аккуратную лавку из толстого прозрачного пластика, я принялся думать.

* * *

Бесцельно бредя по огромному городу, я дважды чуть не угодил под машину, заглядевшись на витрины магазинов; чего тут только не было... было всё! Полуденное солнце, отражаясь от стёкол небоскребов, слепило глаза. Ко всему, стояла жаркая погода, не в пример нашей. Мне пришлось снять куртку и убрать её в опустевшую сумку. От этого моё и без того нелёгкое бремя несколько утяжелилось. Идти некуда, и очень скоро я захочу то ли есть, то ли в туалет. Без разницы, что мне захочется быстрее, то и другое пока было недоступно, и хотя первое могло подождать, второе отложить будет куда сложнее. С другой стороны, второе, так или иначе, решиться само собой, а вот что делать с первым...
После пятичасовой прогулки, я кое-как умудрился привести себя в порядок, зайдя в маленькое кафе, где, минуя все столики, направился прямиком в глубь, ведомый остатками интуиции и растущим с каждой секундой чувством переполненного безразличия...
Есть хотелось так сильно, что набранная мною в кафе вода, уже ничем не могла помочь. Я убрал полупустую фляжку в сумку. По моим подсчётам жить мне осталось не более двух дней, по истечении которых я благополучно подохну. Вокруг было всё, и кто-то, кому оно было нужно, без труда покупал его, (я был тому свидетель), расставаясь с огромными суммами из своих бумажников, туго набитых крупными купюрами и кредитными карточками. Я был там, где преспокойно обходились и без моих золотых рук и без моей светлой головы...

* * *

А чем я, собственно, рискую? Если меня поймает полиция, то тут же отдаст в руки миграционной службы, которая снова отдаст меня в руки полиции, которая посадит меня в одну из местных тюрем, где я буду зарабатывать себе на обратный билет. Но это, в крайнем случае, а сейчас, чуть-чуть утолив голод украденной сдобной булкой и пакетом молока, оставленными кем-то в на дверной ручке, за два квартала от сюда, я решил не сдаваться раньше времени. Паника – вот что пагубнее всего... Видели бы вы, какую крейсерскую скорость я развил, несясь во всю прыть с бумажным пакетом в руках к месту моей временной дислокации. Между двумя невысокими и довольно облезлыми домами, (если хорошо поискать, то можно найти и такие) находилась небольшая кирпичная пристройка, на крышу которой я и залез, воспользовавшись пожарной лестницей близстоящего дома. Правда пришлось спрыгивать с неё, рискуя поломать себе ноги в случае неудачного приземления, но это уже не имеет такого большого значения. Крыша была ровной, чистой, и с неё меня не было видно, по причине отсутствия окон с моей стороны у этих невысоких домиков, заслоняющих собой небоскрёбы, откуда меня увидели бы сразу. Если не будет дождя, то выбранное мной место вполне сносно заменит дом, который я так поспешно оставил. Лучше уж крыша, чем бессонные скитания по городу.
Достав со дна сумки свёрнутую полиэтиленовую плёнку, взятую приблизительно для такого случая, но только где-нибудь на пляже, я расстелил её под притащенную мною картонную коробку из-под большого телевизора, разобранную так, чтобы получился лежак, укрылся курткой и тут же уснул, не обращая внимания на гул машин и звуки сирен, несмолкаемые не на минуту. Что поделаешь – цивилизация.
Если бы вы знали, сколько мне стоило сил выяснить, где в этом городе находится наш квартал, в котором спокон веков селятся и живут в подавляющем большинстве лишь те, кто хотел и добился таки права, жить здесь почти легально. Соглашаясь доплачивать за соседство с теми, кому в других условиях было бы жалко и одного матюга.
Расспрашивая бродяг на улицах и в подворотнях, делясь с ними тем, что сумел раздобыть или стырить, я соединял обрывки фраз, какие сумел перевести при помощи замусоленного разговорника, а чаще всего дословный перевод заменялся наглядным рисованием. Эти рисунки имели интернациональную окраску, и я был поражён, до чего же мы все одинаково мыслим… К примеру, один оборванец, ночующий в старом склепе аж девятнадцатого века, битый час пытался объяснить мне, что его внук - знаменитый виолончелист... Наше взаимопонимание закончилось почти не начавшись. А теперь сами можете себе приставить, что я должен был подумать, когда сильно нетрезвый, а точнее жутко пьяный человек, начинает изображать руками сам инструмент и приёмы звукоизвлечения из него... Мне уже стали почти физически передаваться страдания бедной женщины, принимающую мученическую смерть от рук какого то маньяка, который душил её и делал кесарево одновременно... Видя ужас в моих глазах, старик пришёл в бешенство, впервые столкнувшись с такой тупостью, с какой я упрямо не хотел понимать его прекрасно спантомимированный рассказ. Кончилось тем, что он начал с самого начала, а именно с того, как однажды много лет назад... До точной даты мы так и не договорились, не смотря на все прыжки старика от могилы к могиле, с тыканьем грязного пальца в надписи надгробных плит. При этом он не делал большой разницы между цифрами и буквами, из чего следовало, что и в том и другом, он разбирался поверхностно, и в этом уж не преуспеет... Так вот, однажды много лет назад, в результате продемонстрированных мне телодвижений, у него появился сын, так же сильно одарённый природой, у которого, в свою очередь, тоже родился сын, внук-вундеркинд, про которого я не желал больше слышать...
Объяснившись с тем несчастным дикарём, я быстро собрался, и слинял. Уверяю вас – мы все одинаковы! Что здесь, что там! Во всём! И мысли наши работают в одну сторону! И выдавать желаемое за действительность – наш общий природный дар, проявляющейся и в качестве обычной брехни, и как гениальный полёт мысли, приводящий в дрожь своей смелостью и фантазией! У кого как! Одним словом, любого человека можно понять, надо лишь располагать временем и, разумеется, желанием снизойти до твоей глупости. А когда люди заняты одним и тем же делом, а именно стараются уцелеть в путаной колее судьбы, помощь сама тебя разыщет, будь только к этому готов, и не держи карман шире - за всё придётся расплатиться, пусть даже коллекцией окурков и общением, стоящим многих душевных усилий. С общением всё понятно. Тут действует одно главное правило: поменьше спрашивай, побольше слушай. А с курением надо кончать, хотя, конечно, это один из главных ключей к душам курящего цехового единства. Это я знал давно, поэтому с самолёта стал заниматься этой проблемой.
Во-первых, я сохранил себе пустую пластмассовую коробку с крышкой, оставшуюся после развоза еды. Затем, а это самое неприятное и унизительное, я опустошил все пепельницы, расположенные в хвосте лайнера, так как к тем, что находились в подлокотниках кресел, мне было не добраться. Так вот, собрав всё в полиэтиленовый пакет, я заперся в туалете, где старательно ссыпал остатки недокуренного табака в коробку, при этом, внимательно следя за тем, чтобы в неё не попали горелки и кусочки бумаги. Наполнив банку до краев, я перемешал ее, пока не получилась однородная масса, сверху которой я положил нарезанные кусочки недоеденного мною яблока. Бумаги для самокруток на борту самолёта, было хоть отбавляй. Нарезав её как полагается, я сложил заготовленные полоски в маленький мешочек из-под одноразовых столовых приборов. Всё надо предвидеть! Ещё в аэропорту, перед самым отлётом, в расползающихся джинсах, я собрал почти все салфетки из стаканчиков в буфете. Там же, я собрал всю соль и перец, с тех столиков, до каких смог добраться. Пригодится может всё, причём в любую минуту. При этом обстоятельства тебя никогда не спрашивают и почти всегда ставят перед фактом. И как ты будешь себя вести в той или иной ситуации – это уже дело твоё. Не утонешь – выплывешь, не выплывешь – утонешь, к чёртовой матери!
На всякий случай, для того, чтобы самую малость обезопасить свою новую жизнь, где-то посередине океана, я принялся изготавливать что-то наподобие газового баллончика, запрещенного для проноса на борт. В пустую пластмассовую бутылочку из-под витаминов я насыпал в равных долях перец, украденный в аэропорту, и табак, что собрал на самолёте. Перемешав, я закрыл крышку, в середине которой прикрепил верёвочную петельку, с таким расчётом, чтобы в неё просовывался указательный палец. На нём крышка повисала бы в случае использования этой адской смеси. Эта смесь одинаково действует и на собак, и на людей, в любом состоянии трезвости. Может быть, побочных действий будет чуть больше, зато дёшево и эффективно! А что ещё нужно!

* * *

«Земляки» в своём большинстве оказались людьми, чей образ жизни и годовой доход ничем не отличался от моего прежнего. Конечно, этого стоило ожидать, но не знать наверняка! Разумеется, среди этой пёстрой, развеселой братии, было много людей, так сказать, среднего достатка. Эта плодотворная почва взрастила и миллионеров, и людей, чья мозговая деятельность, чему я всегда удивлялся, походила на программируемый калькулятор, работающий на солнечных батареях, когда простой люд, скорее всего, оперирует счётами. Свой же скромный ум я могу сравнивать лишь с верёвочной письменностью или чего- то вроде ямок для прибавления и вычитания при помощи разноцветных камушков, существовавших когда-то у некоторых древних народов. Я отдаю себе отчёт в том, что не всё богатство, ну если не заслуженно, то заработано честно. Все разговоры о «пяти поколения денег» для нормального человека является лишь причиной внеочередного гипертонического криза...

* * *

Я проснулся раньше положенного, быстро оделся и, не включая свет, пробрался к двери, аккуратно переступая через лежащих на полу людей. Войдя в туалет и закрыв за собою дверь, - первым делом завёл часы. Время - это одно из моих слабых мест. Я не могу находится вне его, то есть жить, не зная или не имея возможности узнать, который сейчас час. В общем, это, наверное, трудно понять, но по этой причине я всегда, где бы ни находился, просыпаясь ночью, завожу часы и надеваю их на запястье. Автономно знать своё время - ... Дальше будет или цитата, или вновь придуманный лозунг, так что лучше не слушайте!
Приведя себя в порядок, я вышел на балкон, стряхнул грязь со старого венского стула с, до половины отпиленной спинкой и, усевшись на его край, закурил нормальный табак, глубоко затягиваясь и выдыхая через нос ароматный дым, от которого приятно закружилась голова, и стало чуть теплей. Предстоит трудный день. Две недели работы за чисткой рыбы в конец измотали меня. Да и жизнь в этой квартире на окраине города, переделанной в рабочее общежитие, угнетает тягостнее одиночного проживания... как Карлсон. Я уже начал подумывать о том, чтобы, сперев матрас и раскладушку, перебраться на какой-нибудь чердак неподалёку от сюда. И экономнее, и как-то повеселее от ощущения свободы.
Заработок, конечно, не к чёрту, только на сигареты и еду, если не есть всё время эту рыбу, но даже из него я сберегаю себе на проезд по городу и постоянно отправляюсь в небольшие путешествия. В такие моменты я чувству себя первооткрывателем, миссионером, прибывшим в новый свет обращать диких аборигенов в свою веру... Только те встречали оных градом ядовитых стрел, а для меня у них даже бус не нашлось! Одним словом - дикари!
Работу мне предоставил эмигрант из местных «миллионеров», который, видите ли, беря на работу, сделал мне большое одолжение как земляку... Ну, ни сволочь ли! А что мне было делать, начиналась зима... Пусть без снега и мороза, зато с дождями и ветром. Что же по вашему, мне надо было палатку поставить у себя на крыше? Найти подвал или теплотрассу?

* * *

Все эти разговоры, что труд облагораживает и превращает... – истинная правда. Вот только не всякий труд. Скажем так, не всякий физический труд идёт на пользу. Когда я ещё мог выбирать, то из всех занятий в жизни я предпочитал заниматься тем, что мне было интересно, и тут же бросал то дело, от которого начинал уставать. Таким людям, как я, а их оказалось больше, чем я думал, финансовая сторона была мало интересна. Если есть выбор из буровой и своего кабинета, они выбирают второе, несмотря на денежную пропасть, разделяющую ту и эту стороны. Это раньше, а сейчас... Надев резиновые сапоги, резиновый фартук и перчатки, вооружившись длинным, но тонким ножом с узким клинком и ручкой, как у рубанка, которым работали до меня очень много народу, я с утра и до самого вечера занимался отрезанием голов и вскрытием брюшных полостей с извлечением всей внутренних органов из тушек бедных селёдок. Помню, однажды в детстве, учась в школе, я занимался чем-то похожим, в том смысле, что работа была столь же плодотворной и радостной...
Тогда мне было четырнадцать лет, и все наши классы вроде бы обязательно должны были ехать на уборку... цикория! Вы знаете, что это такое? Нет, ну вы то может и знаете, а вот я тогда ещё не знал... Позже выяснилось, что, в принципе, можно было не ехать вовсе, а отработать те же дни в школе по уборке и ремонту здания. Но мне то этого тогда не сказали, впрочем, и всем тем, кто к учёбе относился ни как к возможности поумнеть, а как к обязанности рано проснутся и, объединившись в группу, прибывать в замкнутом пространстве до вечера, что бы с его наступлением отправляться на все четыре стороны... подобру-поздорову...

* * *

Цикорий, это такая травка, из которого готовят напиток чёрного цвета, внешне чем то напоминающий кофе... Помню, что прейдя с полей усталыми и злыми, все мы в один голос грозились, по окончанию этих мучений, вернувшись в город, упиться, на фиг, этим самым ци-ко-ри-ем! Который продавался в городе на каждом углу. Я никогда не помню, что бы в нём был когда-то недостаток, и не видел, чтобы его кто-нибудь... хоть когда-нибудь покупал... Помню, мой отец напутствовал меня в дорогу на эти два месяца в том смысле, чтобы я не вздумал вернуться завтра же на утреннем поезде. И чтобы я ни за что и не при каких обстоятельствах, не смел там заявлять, (что по его глубокому убеждению было мне очень даже свойственно) в том смысле, мол, мы тут корячимся как негры за какие-то обещанные гроши, хотя дураку понятно, что одного трактора было бы вполне достаточно, для того, чтобы весь ваш долбанный ци-ко-рий убрать, к чёртовой матери, вмести с боровками и суточными нормами...
Выслушав его, я понял, что предупреждён, и отцовское слово обратной силы иметь не будет. Сев на поезд, я поехал туда, где только тем и занимался, что старательно распространял выше описанный монолог, за что и приходилось терпеть разные неудобства.
Началось с того, что тяпок – слово, которое бросало меня в истерический смех, так вот, этих самых тяпок хватило ровно на половину всех приехавших. Ситуация смешная и глупая одновременно... И вот, под все наши улюлюканья, администрация трудового лагеря приняла мудрое решение: тем, кому чего-то не хватило, будут работать голыми руками! Вот так! А я тут про трактора какие-то пытался разговаривать... Спустя неделю, слава Богу, тяпок стало хватать, потому что половина тех, кто их имел, молебно забросав письмами родителей, покинули таки сие место, решив для себя более невозможным... А мне, что было делать, получив столь жёсткие условия контракта от своего папочки, которые можно было расторгнуть разве что, умерев тут, надорвавшись над этим самым ци-ко-ри-ем!
Теперь, получив тяпку, нужда отличать это ценное растения от вредных сорняков пропала, вернее, переместилась на второй план. Под нож тяпки шло всё! Нужное и не нужное! Полезное и не полезное! После нас оставалась голая земля, изрядно вспаханная и истоптанная одновременно... Мой приятель по кличке Коца, мне весьма в этом помогал, изобретя новый способ прополки, при котором я, схватив оба наших тяпочных черенка, двигался по обрабатываемому объекту, а он, вставал одной ногой на воткнутые в землю ножи. Другая его нога, то и дело аккуратно откидывала в сторону срезанную ботву... Чтобы хоть как-то повлиять на нашу сознательность, кому-то из педагогов-надзирателей, вдоволь насмотревшись уже на результат наших высоких технологий, пришло в голов пустить вдоль боровков слух о том, что ежели на протяжении хотя бы одного метра не будет обнаружено хотя бы одного этого ценного растения, работа будет браковаться. Сказано – сделано. Наша технология, претерпев не значительные изменения, вновь заработала с огромнейшей отдачей. Теперь Коца шёл рядом и, придерживая «плуг» одной рукой, другой втыкал через каждые свои два шага, заранее отобранные из общей скошенной массы наиболее выдающиеся фрагменты гербария и, проделав палочкой ямки, втыкал туда несчастное безкорневое растение. Наверное, мы все же несколько увлеклись, поскольку, дойдя до конца поля и обернувшись назад, увидели ровненький чистенький ряд декоративно оформленных посадок. Коца, долго не думая, принял решение и на протяжении всей дороги назад, к началу нашего уже обработанного участка, всячески маскировал видимую неестественность, придавая земле вид, приближённый к естественному. Нас спасло лишь то, что проверяющая нашу работу дама, приняв наш боровок за разделительную борозду между остальными, дивясь нашему розыгрышу и чувству юмора, затребовала всё-таки продемонстрировать ей нашу работу, а не эту контрольно-следовую полосу! У Коцы хватило ума ткнуть пальцем в чей то, располагавшийся рядом...
На работе мы больше не появлялись. Купаясь и загорая у большой ближайшей лужи в глубине леса, окружающего поля, мы чуть не стали жертвой пищевого отравления, вздумав подкоптить на прутиках грибы сомнительного вида. Правда Коца до пены у рта уверял, что это какие –то свинюшные сморчата, и что нам принеприменно стоит их попробовать. Ага! Слава Богу, что те, подгорев, не удержались на прутиках и дружно попадали в костёр, а то их было так много заготовлено, что, боюсь, хватило бы на всё наше работающее поселение... В другой раз мы чуть не заблудились в лесу, ища, якобы недавно увиденную Коцей, избу охотников, где по его словам мог находиться склад охотничьих ножей и ружей. Да лучше бы мы действительно не нашли дорогу назад, нежели отыскали эту избу! И упаси Господи, если бы там всё было так, как Коце представлялось! Иногда мне казалось, что у нас с ним по два, а то и по три ангела хранителя, иначе, чем объяснить наше возвращение в город... Это лишь часть наших похождений. Но, в конце концов, всё кончилось благополучно, и мы, став ударниками сельскохозяйственного труда, грязные, уставшие, в гнилой от самостоятельной стирки одежде, сели таки в поезд.
Теперь, вспоминая ту жизнь, я расплываюсь в улыбке, чем страшно удивляю своих коллег по чистке рыбы. Оправдываюсь я тем, что якобы представляю себе их рожи, когда они будут есть, эту самую рыбу. Хохот стоит душераздирающий. Кстати сказать, цикория за всё своё жизнь я так и не попробовал...

* * *

Благодаря новым знакомствам я, наконец, то ушёл со старой работы и сейчас помогаю в маленьком хозяйственном магазине. Скоро год, как я сюда приехал, но серьёзная возможность выучить язык у меня появилась только теперь, с появлением новой работы, вследствие увеличения свободного времени. Нельзя, конечно, сказать, чтобы его было навалом, но зато обязанность жёстко придерживаться графика смен, и работать от звонка до звонка, самоликвидировалась. Теперь всё зависит от меня и посещаемости магазина. Конечно, моя зарплата напрямую с этим связана, и на чистке рыбы я получал чуть больше, но ведь зато – свобода! Жить я переехал в мансарду дома, где находился магазин. Хозяева живут подо мной. Поэтому очень даже удобно с утра добираться на своё рабочее место. Язык я учу в двух кварталах от дома, где беру уроки вместе с ещё несколькими людьми, а повторяю задание прямо на работе. Для этого я рассовал выданную мне литературу по полкам, к которым чаще приходится подходить за товаром, и по мере возможности заглядываю в них. В принципе, говорю я уже довольно сносно. То есть я понимаю почти всё, что они говорят, если при этом говорят медленно и выразительно. Сам же, разговаривая и отвечая на вопросы, - путаю слова, их смысл и значение, так что иногда получается очень забавно. Раньше люди даже специально посещали наш магазинчик ради того, что бы пообщаться с таким дураком, как я. Я не мог не понимать, что являюсь объектом насмешек и пристально изучения. Но сразу подойти и дать по роже... к тому же, уверенности в собственной несокрушимости я никогда не испытывал. Поэтому мне пришлось прикусить язык и работать, стараясь изо всех сил по меньше обращать внимания на местный колорит...
Магазин как магазин. В общем, ничего особенного. Всё то же самое, что и везде, только для хозяйственного - всё очень аккуратное, как в музее. Ни тебе пролитого масла, ни специфического запаха – гаммы простых ароматов: красок, лаков и свежеструганного дерева... Все инструменты – в индивидуальной пластиковой упаковке, с описанием и паспортом на множестве языков. Это нам с вами понятно, как и зачем можно использовать, к примеру, ножовку по металлу. Для здешнего обитателя такая ясность не свойственна. К выбору любого простейшего инструмента он подойдёт со всей мерой ответственности. Для него молоток – нечто среднее между клюшкой для гольфа и ружьём для пинбола... Видел я тут однажды, как мой хозяин пытался опилить шестигранник до цилиндра, я, правда, не знаю, почему токарные работы были заменены ручным трудом... Толи вместо занятия на тренажёрах – что удивительно; толи с целью побольше сэкономить на электричестве, я имею в виду, здесь... Так или иначе, но смотреть на это без ужаса было невозможно. Во-первых, он неправильно выбрал напильник, наверное, подбирая какой покрасивши; во-вторых, обрабатываемая деталь была так зажата в тисках, что, какой бы тут не был подобран напильник, уже через двадцать минут изнурительного труда и бесполезной работы, деталь останется почти прежней. Зато о тисках и напильнике можно будет забыть. Ну а в-третьих, если бы вы только видели, как это всё происходило... С важным видом, с золотой оправой на носу, чуть-чуть потрёт то здесь то там, остановиться, вытрет своими толстыми ватными руками крупные капли пота с верхней губы, и за старое... Пора было обедать, а он всё тёр. В конце концов, его жена пришла за ним, и после нескольких коротких и резких фраз, оба исчезли в дверях. В общем, когда пришли звать меня выпить с ними чаю, цилиндр был готов. Всё согласно чертежу и размерам. К тому времени я уже успел помыть руки и в очередной раз переложить закладку в своём учебнике. Так мне предложили компаньонство...

* * *

Жизнь моя потихоньку стала налаживаться, я даже сделал небольшой ремонт у себя в комнате и отремонтировал крышу мансарды. Хозяева, которые оказались вполне милыми людьми, добавили мне зарплату и наотрез отказывались принимать от меня плату за проживание. Мало того, мне была отдана почти вся старая мебель, которая только могла у меня поместиться. В целом, всё шло хорошо. Вот только мне чего-то не хватало. Тоска – опять она меня преследует по пятам, и не куда от неё не денешься, не куда не убежишь. Жизнь опять плотно становилась в свою колею... Чуть-чуть подашься в сторону, и тебя перевернёт и покатит кубарем... Мои воскресные путешествия по городу становились всё длиннее и длиннее. Я всё глубже и глубже погружался в огромный водоворот, ещё чуть-чуть и мне больше из него не выбраться! Прекрасный город! Но уж больно большой! Такой большой и такой тесный...

* * *

Эти каштановые волосы... Сердце забилось, словно я только что вынырнул. От её улыбки меня бросило в жар, и вместо того, чтобы купить пачку простеньких сигареток, сам не знаю почему, я попросил сигару… А потом вдруг уверенным голосом заявил: «Коробку!». Улыбнувшись мне ещё только раз, она приняла, протянутые мной, деньги, и вручила весь мой месячный заработок, легко поместившийся на её нежной прекрасной ладони… Только на улице, пройдя два квартала, я осознал, что снова буду вынужден питаться дома, экономя на всём. Конечно, можно было тут же вернуться и получить свои деньги назад, что было бы разумным решением, но для меня это было бы равносильно прыжку в выгребную яму. Итак, моя мечта о подержанном автомобиле значительно продлила себе жизнь благодаря этой чудесной, а главное, такой необходимой покупке.
Вернувшись домой, я бросил сигары на кровать, а сам лёг рядом. Сколько ещё бед мне принесут эти существа с нежной кожей, с завораживающим запахом и изгибами стройных тел, словно выточенных именно под твои руки. Всё их существование в этом времени будто обусловлено твоим присутствием и пристальным вниманием. Чувство, что эта девушка создана для тебя, посещало меня не однократно, но та, с которой я хотел бы умереть, встретилась мне однажды, очень давно… Только один раз…

* * *

Простой холодный день. Двадцать лет тому назад… Я собрал тогда свой первый багаж, школьный ранец, новый, с блестящей катафотой на застёжке. С новым пеналом и синим букварём с большими красивыми картинками. Я волновался и спешил, наверное, как не один прохвост, недавно покинувший детский сад, стремящийся туда, куда категорически не рекомендовали даже заглядывать старшие товарищи по шумным дворовым играм, хлебнувших досыта отцовских ремней…
Её я сразу увидел. Она была в белом школьном переднике, с кружевными манжетами и воротничком, каких больше не было ни у кого! Два розовых банта были повязаны на золотые волнистые кудри… Я до того возбудился, что уже был готов подойти к ней и убить! Но, вдруг, началась первая линейка, за нею – поздравления и разводы по классам. Я как идиот наступал всем на ноги, организовывал драки букетами и выдёргивал цветы из рук стоявших рядом новобранцев. Я был готов решительно на всё! Лишь бы меня, наконец то заметили… Меня не убили в толпе только по тому, что почти со всеми, - теперь первоклассниками, мы жили практически в одном дворе и часто навещали соседние. Ко всему, весь наш поток был из одного детского сада. Но не она… Её с нами не было… Думаю, по этой причине она дожила до школы…
У меня закружилась голова… Мы с ней попали в один класс… За одну парту… В том году кончилось всё плохо – меня отправили на заднюю парту, к тому же, через ряд, а моим родителям было рекомендовано показать меня детскому психиатру. В конце концов, выяснилось, что к нему надо было отправлять учительницу, но тогда это уже ничего не меняло. Я влюбился! Раз, и на всю жизнь! Это была самая красивая девочка!
Ещё тогда я очень хорошо рисовал… И, где-то в третьем классе, проверяя тетради, та же учительница, наткнулась на одно из моих первых полотен. Я не знал, что будет столько шума… Были вызваны все, кого только можно было вызвать. Тетрадь переходила из одних рук в другие, а я стоял в центре, и не понимал, радоваться мне или помирать. Это было, пожалуй, лучшее моё творенье! Моей рукой водила сама Любовь! На самой задней странице тетради для самостоятельных работ по арифметике ученика третьего «Д» класса, была изображена Она! Во всём своём блеске! Вообще без ничего, но во весь лист! Портретное сходство было потрясающим, а всё остальное… Короче, я нарисовал всё то, чего от меня на самом деле тщательно скрывали, но чего до смерти хотел увидеть. И, по-видимому, всё у меня получилось как нельзя лучше! К тому же, я эмпирически нанёс штриховку и тени, чем достиг объёма. Это вызвало удивление у одних и подозрения у прочих. Мне можно было бы попробовать отпереться, но, во-первых, - я совершенно не собирался делиться с кем-то лаврами, а во-вторых, - под рисунком были Её фамилия и имя, написанные без единой ошибки, что привело в восторг моих родителей, и добавляло мне очков! Кроме этого, к рисунку прилагалась полная цитата из «Острова сокровищ», - моей любимой грампластинки. И если честно, то я ни минуты не сомневался, что весь этот сыр-бор, разгорелся именно из-за этого. Цитируя бессмертные слова Билли Бонса, я выскочил за поля строки, и часть его обращения к Джиму Хокинсу в трактире «Адмирал Бенбоу», была перенесена на обложку.
Я ждал, что моё бессмертное творение будет по достоинству оценено, но дело обернулось таким образом, что меня чуть было, не перевели в другой класс, так как другой школы в нашем небольшом городке тогда ещё не было. А после того, как мой отец во всеуслышание заявил, что гордится тем, что у него такой развитый и одарённый ребёнок, и привёл этому целый ряд аргументированных замечаний и выдержек из педагогической литературы, слушание моего дело было закрыто, а я был выпущен из-под стражи прямо из зала суда и отправлен домой в сопровождении двух надзирающих персон… Где был успешно ими же и выпорот, как сидорова коза! Рисовать я так и не бросил, но теперь, мой воображаемый портфель для эскизов, стал тяжелее на одну тетрадь…
Меня в наказание посадили за одну парту с собственной двоюродной сестрой, кстати, к нашему обоюдному удовольствию. Та была довольна мной, а я тем, что оказался по соседству от предмета своего воздыхания… На одном ряду, через одну парту, сзади! Лично я только выиграл от той порки.
В общем, наши отношения продолжались до седьмого класса. Я считал за счастье просто видеть Её; на улице ли, в школе, на дне рождения у сестры… И, в конце концов, мне стало казаться, что наши, якобы совершенно случайные взгляды, стали всё чаще и чаще встречаться…
Отец увёз свою семью, включая, разумеется, и меня, в другой город, за тысячу километров от места моего рождения. Я больше её так и не увидел, хотя много лет спустя, когда уже вернулся в те края, я мог бы с ней встретится нос к носу, даже не подозревая этого. Мне приходилось часто бывать там, где она тогда работала. Не знаю, что бы из этого вышло, но этого не произошло.
Она умерла в двадцать пять лет… У неё был лейкоз, найденный ещё в те времена, когда мы сидели с нею рядом, за одной партой. Ещё много лет я порывался съездить на её могилу, но что-то постоянно мешало мне это сделать. Думаю, когда-то придёт моё время, я вспомню её, и, я надеюсь, это облегчит мой отход… Она уже испытала то, от чего я бегаю до сих пор…

* * *

Очнувшись от грёз, я обнаружил, что курю уже третью сигару подряд. Ноздри мои щипало от вонючего дыма, рот был переполнен едкой горечью, а сам я горько плакал… Потушив окурок, я убрал пепел, закрыл дверь и вышел на улицу. Если я не сделаю этого сейчас, боюсь, ещё одним разочарованием в моей жизни будет больше.
Возле магазина я остановился и стоял довольно долго, краем глаза наблюдая за тем, что творится за витриной. Я уж было, развернулся, чтоб на всех парах сбежать, но вдруг, почувствовал себя вором, который, взломав все замки и, усыпив всех овчарок, дошёл до цели, но, ничего не украв, вернулся в тюрьму досматривать сон. Очнулся я на пороге. Снова неуместно звякнул колокольчик, обращая внимание на себя и на того, кто всё-таки припёрся. Это был я.

* * *

Судьба всегда выкидывала со мной такие номера, от которых я очень долго приходил в себя. И дело, в общем-то, не в том, что эта ведьма оказалась, обручена, и уж конечно не в том, что я снова оказался на улице с очередной сигарной коробкой подмышкой… А в том, собственно говоря, что вся инициатива с моей стороны постоянно наказывалась. К чему я барахтался, оказывалось недостижимым, а что само приплывало ко мне, – в большинстве своём было не интереснее очередного комикса, пусть даже многотиражного…
Итак, я оказался в том же положении, с какого и начинал. За квартиру платить нечем, есть хочется, а жить – не особо. Конечно, всё вскоре может измениться, но с таким же успехом я мог бы оставаться дома, у себя на родине. Для всего этого даже не стоило пересекать улицу, не говоря уже про океан!
Хозяин наотрез отказывался брать сигару в качестве квартплаты. Мне стоило усилий объяснить ему, что это всего лишь подарок. Но после того как она исчезла в кармане его рубахи, я добился с него обещания подождать с платежами. Он согласился сразу! Подумал, наверное, что я страшно разбогател, раз способен делать такие жесты, заверив, что я его лучший клиент, и что моя комната будет моей до конца дней, почему-то тоже моих… После этого мы пожали друг другу руки, и я вышел вон.

* * *

Понурый и усталый я шёл по вечернему городу, не замечая никого и ничего на своём пути. Мысли мои были далеко. Я даже вскользь пожалел, что оставил магазин и свою маленькую мансарду, где милые люди не хотели со мной расставаться, говоря, что теряют хорошего работника и заботливого друга. А я заявил, что перебираюсь поближе к центру… Ну не идиот ли! Теперь я в … в самом центре… того, что по середине большого-пребольшого бублика!
Я был полностью погружён в себя и даже совсем не заметил огромную лужу на дороге. И через секунду был окатан с ног до головы проезжающей машиной. Это был отличный спортивный автомобильчик. День назад я мечтал себе купить сильно подержанного четырёхколёсного друга, характеризующегося одним только словом – «ездит»… Одного взгляда на это техническое чудо было достаточно, чтобы описать его целыми предложениями: «Дорого!», «Страшно дорого!», «Убил бы владельца, взял бы, да и покатался напоследок!».
К моему удивлению машина исправно скрипнула своими тормозами так, что я будто услышал звон отлетающих монет из-под дорогущей резины. Машина остановилась как вкопанная в десяти шагах от меня. Моему восторгу не было границ – если не покатаюсь, то уж точно убью, сволочь! Я, злой и мокрый, двинулся на машину, но вдруг дверца водителя легко, как занавеска, открылась, и из неё вышла очаровательная молоденькая девушка, лет двадцати-двадцати двух… Не знаю, что меня достигло быстрее, - разочарование или восторг. Не закрывая машину, девушка спешно двигалась в мою сторону. От её движений у меня заклокотало внутри, и пот стал обильно разбавлять стекающие струйки грязной воды. Она была прекрасна! Но не достигаема. Ещё одного такого краха я не перенесу, а две коробки сигар в один день – это перебор!

* * *

Характер у неё оказался премиленький, я бы даже сказал задушевный. Извиняясь и охая, она предложила мне проехать «тут недалеко», чтобы я смог таки привести себя в порядок. Я тут же согласился, отмечая про себя, что пропадаю и вязну в этих глазах. Успеваю заявить о соей полной некредитоспособности и залезаю на переднее сиденье. Её великодушно предложенный платок, совсем недавно кружевной и белый, стал теперь ни к чему не пригодным, и я, напоследок обтерев руки, убрал его в свой карман. Салон её машины, не поймите меня превратно, располагал и обволакивал. Кожаный, тёплый и до чёртиков удобный, он защищал тебя и предавал внешнему миру состояние спокойствия и романтизма. Сидеть внутри такого мира и помнить о холоде мокрой от дождя полиэтиленовой плёнки на асфальтированной крыше – то я вам скажу… Между тем, мы въехали в один из богатейших районов города, и через несколько минут, остановились возле роскошного подъезда со швейцаром, мгновенно бросившимся, чтобы открыть мою дверцу.

* * *

Увидев то, что через тонированные стёкла было не видно, а именно меня, швейцар, видимо, собравшись, наконец, с мыслями, что стоило ему невероятных усилий, вежливо поклонился. Вероятно, будучи в полной уверенности, что моё присутствие не может быть случайным, моя персона в его глазах приобрела более вразумительные очертания. Наверное, из уличного голодранца, я внезапно вырос в его глазах, в чудаковатого сына своего папочки-миллионера. А мало ли причуд у богатых… В любом случае он был вежливым и нарочито учтивым.
Я вышел, а моя благодетельница, подобравшая меня, быстро выскочила из авто, схватила меня под руку и, на ходу приветствуя швейцара по имени, втащила меня в двери, не дав даже для виду попротестовать. Очутившись в холле, залитым светом, всем своим видом говорящем, что моё место снаружи, мы быстро прошли к огромному стеклянному лифту, где нас уже поджидал учтивый бой, лет так пятидесяти-пятидесяти пяти. Его ливрея, наверное, стоила дороже моей квартиры на родине со всем её содержимым, включая меня и все мои гениальности. Но он поклонился нам, чуть ли не в пояс и повернул ключ в панели управления кабины. После того, как лифт закрылся, бой, не спрашивая этажа, ткнул пальцем белой лайковой перчатки куда-то в верхний ряд кнопок. Лифт бесшумно и плавно поплыл вверх. Двигался он так быстро, но так незаметно, что о его скорости можно было судить лишь по степени изменения цветной мозаике пола в холле.
Я был как во сне, и мало того – в этом сне меня до сих пор держало за руку существо с голубыми глазами и золотыми волосами, от чего-то кажущимися знакомыми и манящими, как большая холодная кружка пива в знойный день. Этот запах нежнейших духов и аромат чистого белоснежного тела… Так пахнет деревенский, только что испечённый хлеб, переломленный пополам. Её тело сквозь белую полупрозрачную сорочку сводило с ума. Эта острая грудь и этот стройный стан способны были уничтожить меня, проложив на всём моём безобразном будущем борозду отчаяния и горькой-прегорькой печали. Её лицо я описать не смогу при всём моём желании. Лучше я его нарисую… Когда освобожусь. Если бы я был книжным издателем, я бы непременно помещал это лицо на обложках книг. Только из-за этого весь товар уходил бы влёт! Её лицо было прекрасным…
Между тем, мы доехали до нужного этажа, и так же быстро, без каких-нибудь колебаний, меня вывели из лифта и бережно повели вдоль коридора, устланного коврами и освещённого множеством светильников в виде амурчиков и полуголых девиц. На их лицах на веки застыли иронические улыбки. Принимал я их на свой счёт, мол, подожди немножко, сукин сын, скоро пойдёшь обратно… Вскоре мы дошли до белой резной двери, и тут моя властительница, впервые за всю дорогу освободила мою руку и принялась что-то искать в своей дорогой сумочке. Я вдруг почувствовал себя таким одиноким и потерянным без такого чудесного поводыря, но тут ключ в замке плавно повернулся, и я вновь оказался в полной её власти, и снова ведомый, зашёл вслед за ней внутрь…

* * *


Сказать, что внутри было ещё богаче и уютнее – так лучше уж ничего не говорить! Мы быстро прошли три просторные комнаты, больше напоминавшие музейные залы, и очутились в уютной маленькой комнатке, где я был усажен в роскошное чёрное кожаное кресло. Я в нём буквально утонул, и всё, о чём я мог мечтать в эту минуту, так о том, что бы мне дали возможность не вставать с него каких-нибудь ближайших пару столетий. Между тем девушка куда-то исчезла и тут же появилась снова, держа в руках большой пластиковый мешок. Развернув его, она протянула мне великолепный чёрный костюм со всем, что к нему должно прилагаться. Я рта не успел открыть, как последовала команда, и тут же принялся расстёгивать свои джинсы. Девушка, улыбнувшись, предпочла меня внезапно появившейся в дверях большой персидской кошке и, взяв её на руки, вышла из комнаты, закрыв за собою дверь.

* * *

Всё было, как в сказке. Мне снился сон, и я отказывался ожидать в нём какого-нибудь подвоха, и даже не думал просыпаться. Я спускался по реке событий, мало заботясь о том, чтобы ненароком не утонуть. Мне всё нравилось, а душа была полностью занята этой прекрасной девушкой, от чего моя голова сразу же отключилась, как от скачка напряжения…
Брюки оказались чуть велики, но я вдел фирменный ремень, выпавший из мешка, и всё встало на свои места. Рубашка была мягкой, а воротник открахмален так, что когда я его поднял, чтобы повязать галстук, мне стоило больших усилий вернуть его обратно. Надев жилетку и пиджак, и не без удовольствия полюбовавшись на себя в большое настенное зеркало, я уже было, хотел вежливо отказаться от всего, кроме любезно предоставленных брюк, как дверь открылась, и на пороге появилась Она. Став ещё красивее, она посмотрела на меня так, что мне ничего не оставалось, как, сунув руки в карманы брюк, продемонстрировать себя. Весело улыбнувшись, она опять куда-то пропала, но вскоре появилась, держа в руках чёрные лаковые мокасины. Только теперь я осознал, что стою в носках… Обувь была впору, и я сначала удивился этому, но, вскоре не обнаружив своих джинсов, куртки, футболки и кроссовок даже не много растерялся от такого поворота.
Я, а теперь вроде бы уже и не совсем я, стоял во всём своём блеске посреди роскошного дома, в обществе такой красавицы… Она подошла и подняла с пола незамеченный мною платок и, приблизившись ко мне почти вплотную, замысловато сложив его, вставила в карман моего пиджака. Расправив его должным образом, она ласково похлопала по моей груди, и… пригласила попить с ней кофе…

* * *

Я за этот час пережил столько, что всё происходящее сильно напоминало кино. В принципе, что тут такого – женщина, случайно обрызгав мужчину, приглашает его к себе, для того, чтобы тот смог привести себя в порядок. А что случается за этим… В общем, во всём этом нет ничего невероятного или сверхъестественного, если бы это не происходило со мной.

* * *

Мы славно поговорили, и хотя я кофе терпеть не могу, с превеликим удовольствием выпил шесть фарфоровых чашек. Мы говорили долго и почти обо всё. Она оказалась значительно умнее, чем я даже себе мог представить. И если бы не мои случайные поверхностные обрывки знаний, вряд ли мне удавалось понимать, о чём она порою говорит. Сначала я старательно набивал себе цену, пытался острить и цитировать, но вскоре, неожиданно для самого себя, стал замечать, что становлюсь всё более естественным. Мне было очень легко и приятно, все тягости дня больше не существовали. Очнулся я только тогда, когда за окном было уже совсем темно. Я не знал, что мне, собственно, делать, поэтому, посмотрев на часы, поднялся, решив, что пора просыпаться.
Мои намерения переодеться в свою одежду были решительным образом пресечены. Более того, с меня взяли слово, что я завтра приду рано, как только смогу, и заберу одежду из чистки. Все попытки подвести меня до дому я отверг в свою очередь. И даже не потому, что не хотел, чтобы она видела трущобы, а больше для того, чтобы она на обратном пути опять кого-нибудь не обрызгала… Провожая меня, у самых ворот она вдруг робко попросила разрешения поужинать со мной. У меня подкосились ноги, я не помню, что ответил, но когда она, напомнив о завтрашнем дне, неловко поцеловала меня в губы, я не поверил в реальность этого мира…

* * *

До своего дома я добрался уже под утро. Путь, покрываемый автомобилем за несколько минут, для меня оказался пропастью, разделяющей наши жизни и наши миры. Один раз я даже чуть не заблудился, но усталость почувствовал только у себя в комнате. Спать совершенно не хотелось, я зажёг свет, и, настроив старинную радиолу, доставшуюся вместе с жильём, на эстрадно-оркестровую музыку, повалился в своё скрипучее кресло. Я сидел и курил в открытое окно. Счастливее меня в этот момент не было никого на всей земле и во всей её истории…

* * *

На работу я не пошёл. Позвонив в компанию, я сказался страшно больным, и принялся уговаривать своего сменщика поработать за меня сегодня в счёт его будущих двух смен. Сторговавшись, наконец, до трёх, я облегчённо повесил трубку, ещё не совсем осознавая, что значит, работая через день, и уставая как собака, на утро снова приниматься за дело, от которого уже болят мозги…

* * *

Перебравшись в центр после работы в магазине, я, не без помощи рекомендаций, смог устроится в компанию, занимающуюся изготовлением и установкой на заказ всевозможных металлических конструкций. Кому-то захотелось иметь у себя в гараже полочки для цветов, но чтобы они перемещались на колёсиках вдоль стен, в зависимости от настроения их владельца. Мы тут как тут. Вернее, мне и моему напарнику ставилось в обязанность производить всю работу от выполнения эскизов в цвете и замеров, до установки с проведением инструктажа. Сначала работа мне очень даже нравилась, а все капризы заказчиков я находил даже забавными. Но вскоре работа стала всё скучнее и скучнее, а фантазия чудаковатых клиентов – всё изощрённее и не укладывающаяся ни в рамки наших возможностей, ни в пределы прочности и свойств материалов. Этот, - захотел иметь у себя дома стеллаж, превращающийся в теннисный стол. Тот, - спит и видит, как я изобрету ему электроподъёмник на крышу его дома, для жаркой погоды. Третья, желает иметь в своей ванне сливной бочёк под унитазом и никак иначе! И если теннисный стол, в конце концов, мне удалось сконструировать, и уговорить подыхающего от зноя оставить свою крышу в покое, устроив всё тоже самое с верандой, то уговорить бедную женщину обратиться к врачу, а не к нашей несчастной фирме, стоило огромных затрат сил и времени.
В последнее время дела наладились, экзотики стало мало, и мы в основном работали над нестандартными крепежами и кронштейнами. Дела шли, как я уже говорил, не плохо, но видимо по этой то причине, я снова начал уставать. Просто мне в очередной раз всё надоело…

* * *

Первым делом, я нашёл в своих вещах самые новые и самые чистые джинсы, и свитер поприличней. Затем, аккуратно упаковав выданный мне вчерашний костюм, я бросился в ванну… Надев чёрный свитер поверх футболки, я влез в синие, довольно ещё новые, джинсы, запоясался кожаным ремнём и надел, заранее начищенные чёрные ботинки. Сунув подмышку большой свёрток, я закрыл комнату, и вышел вон.
На моих часах было половина одиннадцатого. Настроение было превосходным, несмотря на сильное волнение и приятную дрожь во всём теле. Идти было легко и приятно. Путь был не близким, что радовало, продлевая клокочущую во мне истому. Я шёл легко, насвистывая что-то непопулярное.

* * *

Без труда отыскав знакомый маршрут, я шёл и удивлялся тому, как преображаются витрины и здания. Ночью они погружены во мрак, и лишь многочисленные вывески и огни показывают их респектабельность и достаток. Днём, когда всё это отключается за ненадобностью, на свет выходят простые опрятные домики, порой нуждающиеся в ремонте; чистые стёкла витрин с, по дневному не притязательным, товаром. Днём всё тихо и спокойно. Днём особенно хочется жить! Мне… Хотя в сумерках, вместе с лёгкой депрессией, приходит странное ощущение нереальности. Ко мне… Как будто скорый сон подготавливает тебя к предстоящему долгому ночному сеансу, если, конечно, ты сможешь вспомнить с утра, что именно тебе показывали. Но утро, оно как-то добрее, хотя бы потому, что, как правило, отличается своей трезвостью, и от того – менее агрессивно. Всегда мечтал самопроизвольно вставать засветло, смотреть на просыпающийся мир и пустые улицы, но, к сожалению, в такую рань мне не проснуться…

* * *

Ещё издали я заметил тот самый дом. Красивый, красный… он больше походил на дорогой отель, стилизованный под дворянскую усадьбу, только уж слишком многоэтажную. Днём он казался куда неприступнее… Подходя к знакомой высокой ограде, мой шаг потерял былую уверенность и прыть. Волнение нарастало с каждым шагом, переходящим в робкое семенение. Остановившись у ворот, я переложил пакет, вставший вдруг очень тяжёлым, из одной руки в другую и нерешительно толкнул незапертую калитку, встроенную в ворота. Мысль о том, чтобы бросить пакет у дверей и, постучав, быстро слинять, зародилась в моём мозгу, вызывая улыбку и далёкие детские воспоминания. Я шёл, не зная, что со мною будет…
У самого входа неожиданно появился тот же швейцар. Улыбнувшись, он поздоровался со мной, низко поклонившись, придерживая форменную фуражку. Я улыбнулся ему в ответ, лихорадочно соображая, протягивать ли руку. Решив, в конце концов, этого не делать, я вошёл в открытую и придерживаемую швейцаром огромную дубовую дверь.
Холл блестел. Пройдя по мозаичному полу к лифту, где меня уже поджидал в готовности знакомый пожилой бой, я, поздоровавшись первым, вошёл в кабину, и мы также быстро и бесшумно, как и вчера вечером, понеслись вверх. Когда лифт остановился, я вышел и медленно направился вдоль коридора, по зелёной ковровой дорожке, отмечая про себя, что выражения лиц амурчиков и полуголых девиц, при свете дня стали доброжелательными. Куда только девались их наглые отёчные рожи. Я медленно шёл и вдруг увидел, как мне на встречу идёт божественное существо в красивом сереньком брючном костюме с кружевной рубашечкой и головокружительной укладкой золотых волос.
Остановившись друг напротив друга, не находя подходящих слов, мы стояли и смотрели... Я уж было, собрался с духом, чтобы сказать «Привет», как вдруг она подошла ко мне и, поцеловав мою старательно выбритую щёку, повела за собой, привычно, но, не менее нежно взяв за руку.

* * *

Нас встречала пушистая кошка, ничуть не изменившаяся за прошлую ночь. Мы разговаривали обо всём на свете… Обо мне, моих делах, я рассказал почти всё, и почти честно, стараясь как можно больше узнать о ней самой. В конце концов, мне это удалось.
Оказалось, что ей двадцать три года, так что я не на много ошибся в первый раз. Её отец - вечно пропадающий в делах, очень влиятельный финансовый деятель. Сейчас, как всегда находился где-то далеко на очередном конгрессе больших и очень толстых людей, с бесплатной минералкой на столах, в окружении невиданного количества журналистов. Мне также удалось выяснить, что её мать умерла, когда её дочери не было и трёх лет, и она её совсем не помнит. Отец, любящий и заботливый, мог обеспечить своего ребёнка всем, кроме материнской любви и ласки. Выросла она сама, познавая все женские премудрости из уст подруг матери и школьных подруг. Отец не скупился на её обучение; она закончила всё самое лучшее, получив превосходное образование. Чем же, скажите, её жизнь отличается от моей. Что, от этого она стала более счастливой? Иметь такой дом, такую машину и возможность завтракать, обедать и ужинать в лучших ресторанах, но не радоваться жизни, не находиться под впечатлением от прожитого дня, - значит ровным счётом ничего не иметь. И, в принципе, не велика разница, кто, на чём ездит, - конец для всех один… А сыто поесть можно и простой едой… И подножным кормом… Главное – знать, за чем тебе это надо! Для чего тебе жить! А как жить – дело наживное, хотя нередко бессмысленное…
На земле можно добиться всего! Только лет на семьдесят! А раз так, какое же это «всё»! «Всё» - величина безграничная и абсолютная! А временное «всё» - ирония или издевательство…

* * *

Сначала я ни как не мог понять, каким инструментом из ряда разложенных, в каком случае пользоваться. Поэтому я не смог ничего лучшего придумать, чем просто попросить свою замечательную спутницу помочь мне во всём этом разобраться. Это происходило очень весело и не принуждённо. Каждое новое блюдо сопровождалось смешными комментариями и взаимными колкостями. В конце концов, мне удалось довольно быстро разобраться во всём, а это куда труднее и запутаннее, далеко уходящее от стандарта: нож справа, вилка слева, бери, что ближе и о чём имеешь представление… А если я вообще до сего момента не знал, кто такой лопстер, и как разворачивают улиток… А эти вспомогательные щипчики и приспособления, больше похожие на приборы для снаряжения охотничьих патронов и приспособления для разбортировки колёс, конечно, в сильно уменьшенном виде… Всё это с первого раза кажется очень сложным, но и этому быстро учишься. В последствии даже находишь некоторые манипуляции занятными.
После чудесного ужина мы отправились домой, где чудно провели остаток ночи и половину следующего дня…

* * *

Мы очень славно зажили втроём. Я, моя любимая и её большая пушистая кошка. Скоро я заведу себе рыжего коккера. В конце концов, кто-то должен положить конец этому безобразию: трое в одной постели – безнадёжно и хлопотно… Но моя единственная заверяет, что если мы заведём собаку, в постели будет тесно совсем…
Но вот ещё одна новость, окончательно сведшая меня с ума. Оказывается, весьма возможно, вскоре грядёт ещё одно пополнение. Она сказала мне это на ушко, продолжая гладить свою кошмарную кошку, никак не желающую слезать с моих колен. От неожиданности я вскочил, и животное повисло у меня на штанах, весело виляя хвостом в разные стороны.

* * *

Старую работу я бросил, а новую пока не нашёл. Некогда! То одно, то другое… С утра – на пляж, а после завтрака мы обычно ходим гулять. Всё равно куда. Главное вместе. Если обед застаёт нас где-нибудь в дороге, мы заходим в ближайший ресторанчик и, хорошо подкрепившись, чтобы хватило до ужина, отправляемся дальше. Курить я таки бросил. Поэтому уже почти не от чего не завишу. Сейчас, вспоминая всё эту табачную компанию, мне становится страшно стыдно за себя и за свои тогдашние поступки. Вот вам мой совет! Если, конечно, хотите! Если же нет, пошлите меня к чёртовой бабушке вместе со всеми советами! Бросьте курить! Бросьте пока не поздно! Это экономически выгодно и очень - пре очень полезно для здоровья! А здоровье, поверьте не проверяя, это самое главное для человека! Жизнь такая штука, что дай ей хоть малейшую возможность усомниться в вашей необходимости, как всё покатится кувырком.
Кстати, недавно мать моего будущего ребёнка, (моего, я проверял!) случайно нашла в моих старых вещах, которые давно собирались выкинуть, небольшой пластмассовый стаканчик с плотно закрытой крышкой… Досталось всем… Кошку после этого искали полдня, к моей дорогой приходил личный доктор, после чего, успокоившись, она принялась за меня… Как бы я ей смог объяснить, что это такое? В общем, кончилось всё неплохо, вот только папа её, недавно вернувшийся из своей деловой поездки, получил резкий запрет на всю курительную продукцию в этом, его же собственном доме. Из-за этого мы с ним не разговаривали до вечера. Мне снова досталось! Я стал причиной этого вето. Ничего! Пусть потерпит! Моему ребёнку вредно привыкать к дорогим сигарам…

* * *

Заниматься делом отца моей любимой я при её поддержке отказался. Вместо этого я принялся всячески помогать своей единственной в конструировании одежды для беременных. У неё открылся новый талант. Кончилось тем, что это наше весёлое развлечение плавно переросло в создание, ныне очень популярного, салона. При этом салоне, я, с известной поддержкой, создал ювелирную мастерскую, в которой производились уникальные изделия к, не менее уникальным нарядам. Кулон «Летучая мышь в положении», колье «Тигрица, выкармливающая своих котят», - вот небольшой, но невероятно экстравагантный набор заказываемой продукции. Это что! Бывает и пострашнее… Я тут однажды делал эскиз под джинсовый гарнитур – «Золотая лань и дикий бабуин»… Можете себе представить, насколько это близко к материнству…
Дела пошли неплохо. Наше участие, в принципе, уже ничего не решало. Но, чёрт побери, насколько это интересно, работать вместе рука об руку, создавая такие шедевры, от которых волосы дыбом! Я своей милой подарил лично придуманную и изготовленную собственными руками подвеску «Растущая луна». Это комбинированное изделие, представляющее из себя золотую полную луну, всю обсыпанную бриллиантами, которая при движении распадалась на два стройных и невероятно красивых полумесяца. Получилось великолепно! Дела, как я уже говорил, и без нас хорошо шли, поэтому мы решили немного попутешествовать. Причём её отец настоятельно рекомендовал горнолыжный курорт. Я, в общем-то, с некоторых пор по снегу не скучаю. Мне бы больше подошли, к примеру, джунгли, но это моё желание было признано экстремальным. И, мол, если мы не хотим угробить себя и ребёнка, нам следовало бы прислушиваться к тому, кто пожил подольше…
В конечном итоге, меня таки уговорили. И очень даже зря! Я ведь предупреждал, что не стоять, а уж тем более, кататься, на лыжах с самого детства толком не умею. Ну, конечно же, моя замечательная, обнаружив поле для своей активной деятельности, тут же отказавшись от услуг тренеров, сама принялась воспитывать из меня прирождённого слаломиста. Я, конечно же, злорадно улыбаясь, заявил, что две лыжи для меня многовато, и мне бы пошла одна единственная… К моему великому изумлению, оказалось, что такая всё-таки существует. Мне отступать было некуда, и, сильно обидевшись, я упрямо заявил, что не на чём другом ездить, не намерен…
Всё равно меня поставили на эту широкую лыжину. В итоге, это мне понравилось. Видели бы вы, как грациозно, почти профессионально пользуется лыжами моё любимое толстое существо… Когда я ей это заявил, это чудовище, очаровательно улыбаясь, принепременно захотела спуститься с горы вместе… Бог ты мой! Да я самостоятельно-то больше половины пути никогда не ездил… Обязательно в кого-нибудь попадал, и вот тогда, по дороге сшибая следующего, мы все вместе дружно, уже без лыж, относительно благополучно докатывались до самого конца!
Разумеется, мы поехали… И поехали довольно-таки быстро! Сначала всё было хорошо. Я ржал от удовольствия, стоя на своей единственной лыже. Но потом что-то пошло не так… Я свалился и, продолжая ржать, летел дальше, в надежде, что сей час об кого-нибудь остановлюсь. Но тут моя единственная и неповторимая, неловко сманеврировала в меня, и тут началось…
В общем, переломались мы здорово! И лёжа в одной палате, веселясь, ждали, когда ж отремонтируют портативную рентгеноустановку…


* * *
Нас заверили, что нет ничего серьёзного. Ребёнок не пострадал, а напротив, всё случившееся должно укрепить его во мнении, что его родители – два великовозрастных балбеса, так горячо любящих его и друг друга, что ни за что и никогда не расстаются не на минуту.
У меня оказалось сломано предплечье, и сильно ушиблены рёбра. У неё - вообще ничего! Лихо… Все шишки мне! Так что скоро мы полетим домой… Я в гипсе, а она – всего лишь в положении… Врачи уверяют, что, подвергая рентгену мать, ребёнок ни чем не рискует… Будем надеяться. Не то кому-то, кто втянул меня в этот горнолыжный отдых, очень не поздоровиться…



 г. Ухта, 18.05.2001г.