Прогулка по набережной Мойки в период активного таяния снега доставляет много хлопот.
Узкая лента пешеходной зоны по обоим берегам реки сплошь усеяна следами выгула домашних питомцев и напоминает собой минное поле. Чтобы избежать неприятного контакта с оттаявшими экскрементами следует проявлять чудеса физической ловкости и постоянно быть начеку. Для человека чувствительного, эстетического или просто брезгливого путешествие по таким местам может стоить серьёзных душевных страданий. Но Лев Геннадьевич Громов был не таков. Его короткий, но уверенный, почти чеканный шаг, двигал тело, не разбирая препятствий. Веснушкин, более щепетильный в своих отношениях с «дарами» природы, переставлял ноги разборчиво, и потому постоянно отставал от товарища и вынужден был то и дело догонять его, чтобы не потерять нить разговора. И разговор, надо сказать, того стоил.
- Ты заметил, - спрашивал поклонник азартных игр, - что все члены нашего общества люди сплошь одинокие?
- В самом деле? Я как-то об этом не задумывался… По-вашему, это не случайное совпадение?
- Разумеется, не случайное. И даже никакое это не совпадение, а, скорее, даже правило.
- Во как… - неопределённо произнёс Михаил Юрьевич, занятый чисткой подошвы об край тротуарного камня.
- Я сам поначалу даже было подумал, что это нечто типа клуба знакомств, - признался Громов. – Но после изменил мнение.
Веснушкин нагнал собеседника, закончив очистку ботинка, но смог услышать лишь последние два слова из его фразы.
- Мнение о чём? – переспросил он, слегка конфузясь.
- Обо всём, - сообщил Громов веско и с такою даже интонацией, как будто поставил окончательную точку в рассмотренной теме.
Михаил Юрьевич с досадой и негодованием глянул на свой ботинок и решил больше не отставать от спутника, чтобы впредь не упускать важных его замечаний.
- Простите, - извинился он, - я не совсем расслышал последние ваши суждения… Вы говорили что-то о не случайном совпадении…
Громов остановился, поглядел на Веснушкина и размашисто зашевелил усами.
- Знаешь, - сказал он библиотекарю решительно, - я ведь бывал в разных клубах с нелепыми названиями типа «для тех, кому за тридцать». На деле это даже не клубы, а так, пошлые брачные конторы. Так вот, наше общество – это не брачная контора, хотя здесь нет ни одного женатого мужчины, и ни одной замужней дамы. Это я вывел твёрдо. Наши «анонимные неудачники» кучкуются с другой целью.
- С какой же? – доверчиво поинтересовался Веснушкин, остро желая знать, с какой целью он сам затесался в круг «кучкующихся неудачников».
Лев Геннадьевич взял товарища под руку и повёл его прямо по «минам», совершенно не разбирая дороги. Он некоторое время держал паузу, готовясь, очевидно, к обстоятельному объяснению. Веснушкин ощущал величие момента и покорно следовал за собеседником, избегая опускать взгляд под ноги.
- Вот скажи мне, - произнес наконец Громов. – Что, по-твоему, создало из обезьяны человека?
- Ну, это известно. Труд создал из обезьяны человека.
- Ха! Откуда ты это взял?
- Ну, это же всем известно…
- От кого? – настаивал Лев Геннадьевич.
- Ну, не помню. Кажется, от Дарвина.
- Пусть от Дарвина, - подозрительно легко согласился Громов и тут же перешёл в наступление: - А что, господин Дарвин есть истина в последней инстанции? Ему нужно верить безоговорочно?
- Зачем же абсолютизировать… Чарльзу Дарвину принадлежит принятая во всём научном мире теория эволюции человека.
- Это вовсе не означает, что твой Дарвин непогрешим. Научный мир может и заблуждаться. К тому же фраза о труде и обезьяне принадлежит не ему, а, по моим сведениям, Карлу Марксу, - произнёс Громов решительно. – И ещё хотелось бы заметить, что любая теория это всего лишь теория, но никак не аксиома. Поэтому к ней и нужно относиться лишь как к гипотезе.
- Да бог с ним, с Дарвином, - миротворчески предложил Веснушкин, которому не хотелось ссориться с новым товарищем из-за каких-то теорий.
- Хорошо, оставим Дарвина. Он и в самом деле не виноват. Маркса тоже оставим, бог с ним. Вернёмся к причине происхождения человека. Ты утверждаешь, будто homo sapiens получился из обезьяны за счёт труда…
- Я, в сущности, глубоко не задумывался над этим вопросом, но мне показалось, что в таком утверждении есть логика…
- Логика? Ха-ха! – презрительно хмыкнул Лев Геннадьевич и, остановившись, взял собеседника за пуговицу пальто. – По-твоему, муравьи трудились меньше обезьян? Или бобры. Почему из них не произошёл человек, раз уж брать за критерий трудолюбие? Что скажешь?
- Ну, наверное, у бобров с муравьями нет такой предрасположенности, как у обезьян.
- Предрасположенность к чему? – остро спросил Громов и тут же, не давая возможности ответить, жёстко заявил: – Демагогия! Бессистемное искажение истины.
Предрасположенность – да, согласен. Но не из-за тяги к труду. Обезьяны такие же ленивые твари, как и люди. Предрасположенность я вижу в ином: в стремлении к общению с себе подобными. И даже не в стремлении к самому общению, а к системному усовершенствованию этого самого общения! Речь – вот что сделало из обезьяны человека.
- Вы, в самом деле, так считаете? – робко спросил Михаил Юрьевич.
Громов отпустил пуговицу и, возобновив прогулку, сказал с выражением глубокого понимания темы:
- А разве это не очевидно? Ведь только с помощью речи является возможность передавать потомкам опыт, накопленный предыдущими поколениями, что, в конечном счёте, и обусловливает возможность ускоренного прогрессивного развития вида. Позже, с появлением письменности, эта возможность передачи опыта усилилась многократно, придав процессу развития человечества новый, качественно новый импульс… Так что речь и письменность – вот истинная причина появления вида homo sapiens, а уж никак не трудолюбие обезьян. Я ещё понимаю и ценю такой афоризм: лень сделала из обезьяны человека. Это смешно, но выглядит вполне логично. Попробуй-ка опровергнуть…
Веснушкин хотел возразить тем, что ни бобры, ни тем более муравьи не имеют такого сложения как приматы, что скелетная основа и устройство мышечных тканей любой из обезьян ближе к человеческим, но не стал, сообразив, что это не убедит Громова. Более того, он даже сам вдруг понял, что доводы его о скелете и мышцах не убедительны ему самому. Ведь если бы бобёр научился разговаривать раньше обезьяны, то и человек, от бобра произошедший в результате передачи опыта, нажитого многими поколениями «первобытных» бобров, внешне был бы столь же похож на бобра, как нынешний homo sapiens – на обезьяну. То же, очевидно, можно было отнести и на счёт муравьёв.
И вместо того, чтобы возразить, он спросил:
- А почему, как вы думаете, возможность членораздельной речи дана была именно обезьяне, а не другим животным?
Лев Геннадьевич пожал плечами, демонстрируя своё безразличие к затронутому вопросу.
- В сущности, мне до этого нет никакого дела, - сказал он, на ходу придумывая объяснение. – Да и сама постановка твоего вопроса некорректна. Почему дана? Кем дана? Я лично не считаю, что возможность членораздельной речи у обезьян – это дарованная кем-то данность. Не переводи сугубо научный спор в плоскость религии. Так мы ничего не выясним. Произносить слова, в конце концов, отдельные виды попугаев умеют не хуже, чем некоторые люди. Просто они не вкладывают в свои речевые потуги какого-либо смысла. Но общаться между собой умеют многие животные. Киты, дельфины, например, стоят на очень высоком уровне развития внутривидового общения. И, как знать, быть может, со временем дельфины достигнут высот интеллектуального развития куда более значительных, чем современный человек… Просто первобытный примато-человек опередил другие виды по времени. В конце концов, homo sapiens существует ничтожное по историческим меркам время… Но я ведь вот к чему всё это вёл. Я хотел, чтобы в твоём сознании утвердилась основная моя мысль: человек – есть продукт речевого общения. Понимаешь? Это основа. Вот поэтому-то мы все и попали в наш клуб, - из-за необходимости общения. Мы не просто неудачники, мы – активные представители вида, неосознанно стремящиеся к участию в процессе дальнейшего поступательного развития человечества. Мы готовы, мы хотим общаться друг с другом, передавая накопленный нашими предками великий и тяжкий опыт. Одна беда – у нас нет наследников, которым мы могли бы этот опыт передать, как передают его своим детям заботливые родители. Понимаешь? Сама природа толкает нас к этому. Это - инстинкт самосохранения вида в действии!
Цепь рассуждений любителя азартных игр поразила библиотекаря. В пять минут ему была представлена и развёрнута любопытнейшая философская мысль. И мысль эта не была какой-нибудь абстрактной, но касалась корнями его самого. Это было не просто любопытно, но чрезвычайно важно, существенно до такой степени, что от этого нельзя было отделаться, не уделив времени и внимания.
- Вы хотите сказать, - осторожно, как бы боясь расплескать из полного кувшина приобретённые величайшие знания, спросил Веснушкин, - что мы в некотором роде избранные?
- Ты говоришь о десяти «неудачниках», что собираются по вечерам в нашем подвале на Мясной улице? – сложив редкие рыжие брови домиком, переспросил Громов. Михаил Юрьевич подтвердил кивком головы. – Чепуха! Никакие мы не избранные. Вижу, ты не так меня понял.
Когда я говорю о том, что мы стремимся к участию в процессе поступательного развития человечества, я не имею в виду нашу избранность, а, напротив, подчёркивая нашу обыкновенность, объясняю причину, толкающую нас к сближению друг с другом. Вон погляди: бабушки сидят на лавочке. Как думаешь, чем они заняты? Только не ищи подвоха в моём вопросе. Ответ лежит на поверхности. Ты скажешь, что они просто сплетничают, перетирают косточки соседям и всё такое… Правильно. Тем они и заняты. Но посмотри на этот процесс с высоты обобщённых знаний. Они же исполняют ту же самую функцию по обмену опытом предыдущих поколений. Они стары, близки к могиле, в них давно не нуждаются дети. Но потребность общения с целью передачи опыта предыдущих поколений сохраняется в этих ветхих, умирающих организмах. Эта потребность происходит вне наших осознанных желаний, она есть генетически передающееся свойство, - как привычка принимать пищу и дышать воздухом.
- Ага! – произнёс Веснушкин, осенённый внезапной догадкой. – Кажется, я вас теперь понял.
- И что же ты понял?
- Вы составили сейчас простенькое уравнение, если можно так выразиться, с двумя известными. Вы отождествили два понятия: «неудачник» и «одиночка». Так?
Лев Геннадьевич одобрительно улыбнулся. Шикарные усы его при этом пришли в столь забавное движение, что, глядя на них, нельзя было не рассмеяться. И Михаил Юрьевич добродушно захохотал.
- Что ж, дружище, - сказал Громов, - ты метко подвёл черту под моими пространными рассуждениями. Твой вывод, конечно, не охватывает весь спектр озвученных мною идей, но в той части, что касается нашего клуба, ты выразился точно и лаконично. Я рад, что в твоём лице нашёл разумного собеседника. Будем дружить.
Громов остановился и протянул Веснушкину руку. Михаил Юрьевич без неприязни и брезгливости пожал предложенную руку и даже ощутил при этом прилив жизненных сил.
- Будем дружить! – с удовольствием повторил он слова Льва Геннадьевича.
Атмосферный воздух наполнился влагой. В свете фонарей явственно обозначились признаки не то моросящего холодного дождика, не то мелкого мокрого снежка, крохотные хлопья которого, падая на одежду прохожих, немедленно таяли, превращаясь в тёмные мокрые пятнышки.
- Аномально тёплый январь, - неожиданно заметил вдруг Громов и ещё более неожиданно предложил: - А давай всё-таки на «ты», - чего церемониться…
Призыв Льва Геннадьевича Веснушкин воспринял с радостью: товарищ его давно уже был с ним на «ты», а самому Михаилу Юрьевичу недоставало смелости ответить тем же без формального разрешения. Вдохновлённый так просто разрешённой коллизией, библиотекарь немедленно поднял новую, но давно уже приготовленную к обсуждению тему:
- А что, Лёва, тебе действительно помогает этот «однорукий бандит» в клубе справиться с твоей болезнью?
Громов презрительно фыркнул. Лицо его вспыхнуло и почти сравнялось оттенком с усами.
- Чепуха на постном масле! Во-первых, давай условимся: своё пристрастие к азартным играм я не считаю болезнью. Это раз. А во-вторых… Ну, да, впрочем, это неважно… А этого «однорукого» в клубе я дёргаю единственно из жалости к председателю. Он, бедняга, столько сил потратил, чтоб его достать, что мне просто совестно сказать, что делал он всё это впустую. Пусть себе тешится.
- Вот ведь как, - огорчился Веснушкин. – Жаль. А он ведь целую теорию вывел, будто для тебя важен не сам денежный выигрыш, а некая «комбинация символов», которая этот выигрыш символизирует. Он даже весьма охотно верит в эффективность придуманной терапии…
- Недалёкий человек. Да что с него взять - типичный неудачник.
- А мне вот показалось, - возразил библиотекарь, - что Иван Петрович если и неудачник, то, скорее, по убеждению, нежели по существу.
- Какая разница! – отмахнулся Громов. – Убеждённый он неудачник или существенный, суть дела от этого не меняется.
- Ну, хорошо, пусть так… Но вот скажи мне, пожалуйста, – ты ведь знаешь его дольше, чем я, – откуда он вообще взялся, этот Иван Петрович? Кем он раньше был, до клуба?
- Чёрт его знает. Тёмная лошадка. О нём всего-то и известно, что он Иван Петрович Луганский, да и то под вопросом…
- Как так? – удивился Веснушкин.
- А так. Откуда ты знаешь, что он Иван Петрович? Он что, тебе паспорт показывал? Нет? То-то… В общем, ты можешь ни у кого из наших не спрашивать – без толку. Никто тебе о нём больше, чем я, не скажет. Так что мы вроде как молча друг с другом условились о председателе не интересоваться; считать, что нет такого вопроса. Всем и легче стало.
Одной разве что Ксении может быть что-то известно, но она, пожалуй, тебе и не скажет. Да ты и сам не спросишь. Ужасно жуткая баба: посмотришь на неё – мурашки по телу бегут, - такую она жуть наводит. Бывают ведь такие люди…
Веснушкин вспомнил своё первое впечатление от Ксении Леопольдовны и непроизвольно вздрогнул всем телом. Воспоминание об этой даме было для него неприятным. Внутренне он легко согласился с характеристикой, данной господином Громовым, и даже мог бы от себя добавить к ней ещё пару штрихов, но предпочёл сменить тему.
- Интересно, - сказал он поспешно, - а кто придумал эту дурацкую затею с питьём аквариумной воды?
Лев Геннадьевич расхохотался.
- Честное слово, уж и не вспомнить, - признался он, поборов приступ смеха. – Совершенно невинная забава, согласись. И всех так мило веселит. Отчего же не пользоваться этой занятной выдумкой, коли от неё нет никакого вреда? Но, постой! – Громов неожиданно остановился и, выставив в сторону руку, остановил Веснушкина. – У тебя есть какие-нибудь деньги?
Михаил Юрьевич поначалу опешил и не знал, как ответить, но, проследив за направлением взгляда спутника, сверлящего яркую неоновую вывеску на фасаде ближайшего здания, смекнул, что к чему, и твёрдо произнёс:
- Я в игровые автоматы не играю. Тебя отговаривать не буду. Если хочешь, иди, а я не пойду.
- Я бы пошёл, - нахмурившись, сообщил Лев Геннадьевич, - да денег нет. Может, одолжишь пару сотен? Я быстро отыграю и верну.
- И в долг не дам, - не теряя решимости, отрезал Веснушкин. – Не обижайся.
- Ну и правильно! – похвалил спутника игрок, хотя и с оттенком жесточайшего сожаления. – Я вот всегда, когда иду играть, уверен, что именно сейчас-то мне повезёт. Понимаешь, какое-то внутреннее чувство, нечто вроде интуиции убеждает меня в неизбежности удачи именно сегодня, именно сейчас. И мне кажется, что если сейчас я упущу свой шанс, то удача отвернётся от меня, не простит мне этой слабости…
- Разве слабость в этом? Слабость как раз в другом: в том, что не можешь побороть соблазн…
- Ах, только не надо банальностей! – раздражённо оборвал библиотекаря Громов и громко высморкался через парапет набережной. - Я это всё и сам прекрасно знаю. Точно также знаю, как и то, что любой автомат запрограммирован на выигрыш, что возьмёт он всегда больше, чем отдаст. Я не дурак – понимаю.
- Тогда зачем играешь? – растерялся Веснушкин, будучи не в силах уловить логического объяснения иррациональному поведению игрока.
- Из-за нервов.
Михаил Юрьевич подождал некоторое время, надеясь услышать развёрнутое объяснение выдвинутого тезиса, но так и не дождался. Очевидно, Лев Геннадьевич счёл свой ответ исчерпывающим, либо не желал вдаваться в подробности своей нервной организации по неясной, но, видимо, достаточно деликатной причине. Из чувства такта Веснушкин не стал настаивать на скрытых подробностях.
- Хочешь, зайдём в мороженицу? – предложил он от чистого сердца.
- Мороженое? В такую-то погоду? Бр-р-р… Если хочешь меня угостить, то давай пропустим лучше по кружке пива.
- Мне нельзя пить, - с грустью поведал библиотекарь.
- Язва? – сочувственно поинтересовался Громов.
- Если бы! Хуже.
- Что же может быть хуже язвы? – оживился игрок, с любопытством заглядывая в глаза товарища, точно намерен был по зрачкам определить, что может быть хуже язвы.
Михаил Юрьевич замялся в нерешительности. Признаться было стыдно, но, с другой стороны, в такой доверительной беседе скрывать от друга тайну своих слабостей было бы даже, пожалуй, и неприлично. Глубоко вздохнув для смелости, библиотекарь приподнял завесу таинственных обстоятельств:
- Пить нельзя, потому что – чебурашки.
Сказав это, Веснушкин, в свою очередь, вгляделся в глаза Громова, желая знать, не вызовет ли его признание насмешки, либо какой другой обидной реакции.
Глаза нового друга молчали, но из-под усов его показались желтоватые зубы, открывшиеся в результате рождения улыбки, которая, впрочем, совсем не несла иронического смысла, а даже, наоборот, выражала понимание и дружескую солидарность. Михаил Юрьевич испытал значительное облегчение и ответной улыбкой выразил спутнику благодарность за его понимание.
- Что ж, - произнёс Громов удовлетворённо, - «чебурашки» – это серьёзная причина. Пожалуй, что и хуже язвы. Принимаю к сведению. Однако, в таком случае, составим компромисс. Тебе мороженое, а мне пиво. Идёт?
- Идёт! – обрадовался Веснушкин. – Куда пойдём?
- Я знаю здесь одно местечко. Тут недалеко. Пошли…
За пивом язык Льва Геннадьевича развязался. Хотя, возможно, дело было вовсе не в языке, а в освободившихся и распутавшихся мыслях. Так или иначе, затронутые при прогулке темы Громов стал разворачивать и выкладывать пред новым другом самые разносторонние свои соображения.
- Иван Петрович наш та ещё птица! – заявил он с видом знатока. – Эдакий себе на уме фантик. Одним словом, соловей! Поёт сладко – заслушаешься. Но я бы на твоём месте особо не заслушивался.
- Отчего же?
- Врёт поди, вот отчего.
- Надо же! А мне он показался таким искренним, - расстроился библиотекарь.
- Напускное, - махнул рукой Лев Геннадьевич. – Циничен и лжив без меры. Человек с двойным дном, так я тебе доложу. Впрочем, это всё лишь мои внутренние ощущения. Да я вот из принципа что тебе скажу: председатель наш – такой фрукт, что совсем не тот, за кого себя выдаёт!
- Ну, это уж вовсе не резонно, - возразил Михаил Юрьевич, подбирая пальцем упавший на стол комочек мороженого. – Как же можно судить, тот он или не тот, за кого себя выдаёт, ежели он и вовсе себя ни за кого не выдаёт?
- Может, и так, - легко согласился Громов. – Однако всё равно фрукт! Это я тебе вывожу из моих внутренних ощущений, а они меня никогда не обманывали.
Михаил Юрьевич вынужден был признать, что не имеет никаких оснований не доверять внутренним ощущениям Льва Геннадьевича, и согласился с тем, что председатель клуба всё-таки «фрукт», хотя это было ему и неприятно.
- Главное его иезуитство в том, что он лицемер без меры! – обвинительно произнёс Громов, при этом левый ус его так убедительно дёрнулся, что Веснушкин вынужден был поверить в сказанное. – И не только он. Все мы лицемеры!
- Как все? – ужаснулся библиотекарь.
- А так. Но ты не подумай, я не в философском смысле. За всё человечество говорить не стану – не в моей компетенции, а говорю это исключительно про наш круг «анонимных неудачников»…
- И что же, Маргарита Сергеевна, выходит, тоже… лицемер?
- И Маргарита Сергеевна, и Чириков и Вера Юрьевна… И ты тоже в какой-то мере, хотя, быть может, и меньше прочих… И даже я, так-то!
Тут уж Веснушкин возмутился и даже готов был решительно взбунтоваться, но Громов не дал ему сказать:
- Не торопись, подумай. Даже не сейчас… Так, денёк-другой. Будет время ещё – придут мысли. Там и продолжим эту тему. А сейчас я тебе просто на веру скажу, ты прими, как есть: все мы в этом каминном зале друг перед дружкой отчаянно рисуемся, настоящего в нас ни на грош. А вот выпусти нас куда-нибудь в экстремальное место, хоть бы и на Северный полюс, вот тут-то каждый бы и показал, кто он есть на самом деле. Вот где всё дерьмо бы и повылазило! А так, в чистоте, да тепле, да с апельсиновым соком на подносике – все мы ангелы. Это я тебе как эксперт заявляю со всей моей определённостью.
В словах «эксперта», хотя и грубых (чего Веснушкин по тонкости своей душевной организации никак не одобрял), чувствовалось присутствие здравого смысла. Откровения нового друга за кружкой пива показались библиотекарю более существенными, нежели вся предыдущая беседа во время прогулки по «заминированной» набережной. Однако пол-литровая кружка в руках собеседника была уже пуста, и разговор как-то сразу завял. Михаил Юрьевич пересчитал оставшуюся в кошельке мелочь и, набрав нужную сумму, заказал ещё пива.
Лев Геннадьевич одобрительно крякнул и воспрянул духом.
- А про Ксению я тебе по секрету скажу, - шепнул он товарищу на ухо, - есть данные, пусть и непроверенные, будто она – ставленница нашего спонсора, возможно даже родственница. Но ты об этом не распространяйся, это секрет!
Михаил Юрьевич сделал значительное лицо и также шёпотом заверил друга, что к секретам он относится с величайшим почтением.
- Тайну я хранить умею, не скажу никому, даже сестре, хоть бы и пытала. Правда, непонятно, чего тут такого, что бы скрывать стоило…
- Я сам не знаю, в чём тут тайна, но так уж мы условились, что это секрет, вот и молчим как партизаны.
- Условились? С кем условились?
- Да так, между собой…
- Постой, кто же ещё про тайну знает?
- Да все, почитай, и знают. Ты вот один в неведении оставался. А так, считай, все наши неудачники в курсе дела, - объяснил Громов, с удовольствием прихлёбывая золотистый хмельной напиток.
- Вот те на, - упавшим голосом произнёс Веснушкин. – Что же это за тайна, коли её каждый знает?
- Ну, я же тебе говорю: лицемеры! – обрадовался Громов. – А ты ещё изволил сомневаться… Да ты не бери в голову – ещё привыкнешь.
Михаил Юрьевич глубоко задумался. Его мучительно терзало колючее ощущение отсутствия логики в предложенных фактах, и он бы с радостью списал выявленное несоответствие на неискренность собеседника, но в неискренность он поверить не мог никак, потому что в сияющих глазах Громова не было и тени фальши. Значит, факты всё же были верны. Но сомнение всё равно было весомым. Возможно, из достоверных фактов были извлечены неверные выводы? В таком случае, всё могло бы встать на свои места, уложено по нужны полочкам… Такое объяснение несколько успокоило Веснушкина, и он с удовольствием облизал опустевшую чашечку.
Между тем, Громов, слегка захмелев от выпитого, совершенно раскрепостился и подбросил Веснушкину свежую загадку:
- Тебе, дружище, крупно повезло, что ты вошёл в наш круг. Только не сегодня. Но, если будешь ходить в клуб регулярно, то непременно встретишь её…
- Кого?
- Виолетту.
- Кто это? – спросил Михаил Юрьевич, ощущая зарождавшуюся интригу.
Лев Геннадьевич загадочно улыбнулся, и пушистые щётки его усов вознеслись высоко над ушами.
- Догадайся сам, - предложил он.
- Пустой стул! – воскликнул Веснушкин, разгадав предложенный ребус. – Последний анонимный неудачник, да?
- Далеко не последний, Миша, совсем не последний. Я бы даже сказал, что один из первейших! Виолетта Дмитриевна – это что-то… Но какая женщина! – Громов так аппетитно почмокал губами, что у Веснушкина не осталось сомнений: Виолетта Дмитриевна – настоящая женщина.
- В чём же её такая уникальность? – спросил он с живейшим любопытством. И к любопытству такому имелись все основания. Глаза, но в особенности усы Льва Геннадьевича не могли врать: Виолетта Дмитриевна обязана была быть не просто женщиной, но настоящим чудом.
- А вот увидишь сам, - поклялся Громов и допил пиво.