Эссе-мистификация. Посвящается великому аргентинскому писателю и поэту Хорхе Луису Борхесу. Основная идея текста: восприятие человеком акта собственной физической кончины, освобождение его духовной божественной сути и познание таинства перерождения. В эссе сделана попытка слияния на эмоциональном уровне восприятия мистической сути творчества Борхеса и его личности с индуистским религиозным учением, проповедующим бессмертие души и череду перерождений (реинкарнация).
Взяться за перо заставили меня некоторые случайные совпадения, показавшиеся мне странными. Впрочем, возможно, что я ошибаюсь, и мои подозрения не обоснованы. Я намеренно не стану делать никаких выводов по поводу того, о чем попытаюсь рассказать. Я лишь приведу несколько фактов, разбросанных во времени и пространстве, а выводы каждый сделает для себя сам, если сочтет нужным. Если же все, что я предложу вашему вниманию, не покажется вам сколько-нибудь серьезным, - примите все это за неудачную попытку графомана попробовать свои силы в написании небольшого фантастического рассказа.
Итак, мое имя Венц Хоган. Я преподаю философию в одном из университетов в Европе. Три года назад я побывал в частной поездке в Латинской Америке. (Страну я называть не стану, - это не существенно для моего рассказа). В небольшом провинциальном городке, где я жил и работал в течение двух недель, проживал также один странный человек – полуслепой старик по имени Хорхе. Был он, кажется, немного не в себе, но, тем не менее, выступал с публичными лекциями в городском парке. Я случайно оказался на одном из его импровизированных выступлений и заинтересовался этим человеком.
Во-первых, надо сказать, что сами его выступления оставляли впечатление довольно странное. Они не в коей мере не напоминали научные доклады, хотя на объявлениях, написанных самим лектором от руки, значились именно таковыми, но скорее походили на своеобразные проповеди. Об этом говорят даже названия самих лекций: «Жизнь после жизни», «Метафизический смысл бессмертия», «О спасения души» и другие в том же духе.
Выступал докл;дчик всегда очень горячо и увлеченно, я бы даже сказал одержимо, но всерьез его, пожалуй, никто не воспринимал. Люди собирались на его выступления, в основном, чтобы повеселиться, глядя, как чудной старик всерьез рассуждает о вещах, вызывающих, по меньшей мере, улыбку снисхождения и, горячась, оспаривает свои взгляды, вступая в полемику с любым, кто просто в шутку начинает высказывать сомнения по поводу его теоретических выводов.
Короче говоря, это был странный старик - типичный чудак, каких, наверняка, встречал каждый, но мне вдруг захотелось немного узнать о нем лично. Что-то в его выступлениях задело меня. Но этой причине, а может быть, оттого, что мои личные дела в этом городке оставляли мне массу свободного времени, которое я не знал чем занять, я на досуге собрал кое-какую информацию о старике.
Выяснилось, что в прошлом Хорхе был довольно известным астрофизиком, заведовал кафедрой в университете, имел ряд крупных научных работ, но потом увлекся метафизикой и теологией и, в конечном итоге, совсем забросил серьезную науку. Долгие годы о нем ничего не было слышно. Когда он вновь появился в научных кругах и выступил с рядом статей по теологии, он получил такой резкий отпор со стороны своих бывших коллег и научной критики (настолько его взгляды выглядели нелепыми, а выводы абсурдными), что он уехал из столицы и навсегда поселился здесь, в провинции. Несколько лет он проработал директором городской публичной библиотеки, а к тому времени, когда я оказался в этом городе, Хорхе уже пять лет как нигде не работал и лишь периодически выступал со своими импровизированными лекциями. Все в городе считали его сумасшедшим, но, так как вел он себя вполне прилично, и лекции его не причиняли, в общем, никакого вреда, полиция его не трогала.
В тот свой приезд я так и не удосужился лично познакомиться со стариком, а лишь достал в местной библиотеке и прочитал несколько его последних работ, довольно странных по стилю и не всегда понятных по содержанию.
Вскоре я вернулся в Европу и вновь включился в свою научную работу. О старике я, естественно, и думать забыл. Однако, так случилось, что год назад я вновь оказался в той же латиноамериканской стране. Проезжая случайно мимо того же городка, я вдруг вспомнил о Хорхе и решил заехать, чтобы узнать, жив ли еще старик, и веселит ли по-проежнему горожан своими лекциями.
Но оказалось, что старика в городе больше нет. Как мне сказали, он пропал без вести в тот самый день, когда возле городка упал метеорит. Я вспомнил, что, кажется, что-то читал об этом в газетах. Насколько я помнил, метеорит упал километрах в шести от городка, от взрыва загорелся лес, но никто не пострадал. Что же касается Хорхе, то местные жители считали, что он, скорее всего, случайно свалился в реку и утонул, или умер где-нибудь в лесу во время прогулки от сердечного приступа (у старика было очень плохое зрение и слабое сердце). Однако тела его так и не нашли. Впрочем, полиция и не слишком усердствовала, – поискали пару дней и бросили. Наследство у Хорхе было: разве что скромные пожитки, да сотни две книг, да рукописи. Родственников у него не нашлось, а другим и вовсе было мало дела до пропавшего сумасшедшего старика.
Пробыв в городке всего несколько часов и узнав все эти подробности, я поехал дальше по своим делам, чтобы, казалось, никогда уже больше не вспоминать имени странного старика. Так бы оно и случилось, если бы не одно событие совсем недавнего прошлого.
Есть у меня друг, зовут его Генрих Шульц. Он работает главным редактором одного небольшого литературного журнала, в котором печатаются самые разнообразные рассказы, эссе и стать. Иногда он приносит мне рукописи присылаемых ему рассказов (как правило, это начинающие авторы), мы вместе их смотрим и выбираем, что лучше напечатать.
Вообще-то, я не считаю себя большим знатоком художественной литературы, но мой друг полагает, что это как раз и хорошо, что именно по этой причине я могу оказать ему помощь в отборе рассказов, которые будут интересны рядовому читателю, не обремененному знаниями литературных законов. Но как бы там ни было, - расск;зы он мне приносит, и мы их вместе смотрим.
Так вот, приносит он мне примерно месяц назад рукопись очередного рассказа и дает прочитать. Пока я читаю, он говорит, что рукопись ему пришла по почте без обратного адреса и имени отправителя. Он говорит, что рассказ несколько необычен, но ему лично нравится, и он хочет его напечатать в очередном номере своего журнала, но не знает, как поступить, - автор-то неизвестен. Пока он рассказывает, я успеваю дочитать и говорю, что рассказ действительно странный, но как литературный эксперимент, вполне возможен, и, пожалуй, есть смысл его напечатать. А имя я предлагаю не указывать вовсе или выбрать любое, раз автор не удосужился сообщить свои данные. «Припиши авторство, например, какому-нибудь никому не известному Хорхе...», - говорю я первое пришедшее на ум имя и тут же осекаюсь. «Почему именно это имя возникло в моей голове?», - думаю я, и в моем воображении всплывает образ чудаковатого старика из латиноамериканской провинции.
И с той минуты его имя не покидает меня. Но кроме этого, у меня теперь есть журнал с рассказом, который называется «Реквием». Мой друг все-таки напечатал его в своем издании. И вот теперь, когда я беру в руки этот журнал, вновь и вновь перечитываю рассказ, - одна и та же мысль не дает мне покоя: «Если автор рассказа тот, о котором я думаю, когда он написал свой «Реквием», - до или после своей смерти?» И дело в том, что мне самому этот вопрос уже не кажется нелепым. И, может быть действительно, в споре одного со всеми, - правым может оказаться именно один. В том случае, конечно, если всё, о чем я вам уже рассказал, и что вы прочтете теперь, не является нарочно составленным списком событий и дат, неожиданно совпавших в моем сознании и воплотившихся во что-то странное, фантастическое, во что так хотелось бы все-таки поверить. Судите сами...
«РЕКВИЕМ»
Я уже не так молод, чтобы успеть исправить цепь моих заблуждений, но долгие годы пребывания на этой земле приучили меня быть снисходительным к собственным странностям и чужой глупости. Сейчас, как и прежде, я жажду борьбы и скитаний. Но я устал, устал смертельно от повседневности и бесчисленных споров, столь же безысходных, как сама жизнь. Замкнулся круг судьбы. Неизбежный финал, который ждет всякого, обострил мои чувства и лишил меня части разума, а может быть, мне лишь так представляется.
Я затеял одной таинственной ночью доказать нечто из области непостижимого моим самоуверенным ругателям, которые считают, что я не бессмертен. Я поклялся бросить в сырую землю одно зерно, но зерно истины, и взрастить его. Кому ведомы тайны огня и крови и музыка ночи, тот поймет, какое чудо я сотворил в этом мире. Извлечь зерно из объятий полночи - дело нелегкое, и лишь тот, кто владеет искусством всесильного жеста и мучительным даром созидания, способен на это. И вот: послав свои страстные мольбы Всевышнему, и проклятия во гневе немногим, и прощение всем прочим, я решился на это.
Крик ночной птицы и шум ее крыльев смешались тем временем с шепотом моих шагов. Когда позади остался лес, и предстала печальная равнина, я выбрал звезду среди облаков и к ее мерцающему свету направил свой взор. Я поведал северному ветру о своем намерении, и он не стал мне перечить, - туч армады прошли стороной. Свод небесный очистился, и звезда отразилась дважды в глазах и дважды в сознании. В тот час я призвал всех незримых Богов помочь совершить мое таинство с любовью и верой. Ночь растворила в себе мою спесь и гордыню, и колени подмяли траву. Я начал свой путь и услышал запах сырой земли, и увидел знамение, - твердь, что разверзлась со стоном, и язык ощутил вкус железа и крови. Ночь затаилась, внимал моему голосу, невидимым оком следя за полетом души как за течением времени, и замерло все, кроме жизни.
Моя молитва вершилась вне времени тысячи лет и потом повторялась стократно. Кровью горла я утолял свою жажду, заедая травой свое страшное питие, но надежда не покидала меня. Безумия росток уже терзал мое сознание, но сердце еще не перестало биться, когда на меня, наконец, обратило свой взор вездесущее Нечто. Но прошли еще сотни веков, прежде чем я узнал о даре, ниспосланном мне. Глаза были полны слез, и сок граната уже устал сочиться из-под ногтей, забитых глиной, когда мне была дарована звезда.
Едва вздрогнув, она сорвалась вниз. Разорвав мир надвое и отделив истинное от ложного, она устремилась ко мне. Обжигая ладони, я отнес звезду в лес, и пламя цветущего папоротника окрасило небо, когда я уронил свое зерно в землю и укрыл его сверху листвой и молитвой.
Ночная птица прокричала три раза во славу жизни и упала к моим ногам, обратившись во прах. Отныне;я жнец. Я собрал плоды истины возросшего древа, пополам с пеплом жизни, и поднес их к лицу. Огненный поцелуй опалил мои губы и гортань, и пламя этой страсти вместе с дыханием ночи переполнило меня. Бурные воды красной реки закипели и хлынули в сердце. Я услышал, сначала едва различимо, а потом все сильнее, откуда-то сверху голоса, - чужие и незнакомые. Они что-то пели о вечном покое и радости, и звали с собой, и сулили: то ли святое блаженство, то ли могилу с плющом. Но, вдруг, все отхлынуло, и я услышал сердце. Как оно билось! Сила и радость жили в нем, лаская рассудок тайною властью над ночью и временем. И в этот миг я понял, что означает спокойствие духа, и почувствовал сладкую ношу крыльев за спиной, белых как снег.
Теперь я буду птицей, летящей в небе на рассвете, а в следующий раз, очень скоро, опять человеком. И тогда я увижу вновь это чудо.
Когда горизонт на востоке оделся в красное, я был уже выше деревьев, парил легко и свободно. И усталость была незнакома рукам, и дыхание спокойное и ровное поднимало меня к небесам. И лишь одна мысль еще заполняла мое сознание: «Что стоили теперь их нелепые доводы: теперь, - когда я своими руками взрастал райский плод истины и вкусил его сочную мякоть, которая слаще чем жизнь и пьянее, чем сон?»
А тот, кто так и не посмел поверить в возможность такого исхода, увидел лишь выжженный лес и камень, и пепел под камнем, - пепел, в котором никто не сумел опознать мое старое тело.
1990 г.