Историки до сих пор не смогли определиться с точной датой возникновения поэзии. Ломая копья в ожесточённых спорах, многочисленные исследователи сходятся лишь в одном: поэты существовали всегда. Они рождались, творили и умирали, оставляя потомкам хореи и ямбы, строфы и анапесты. Создатели поэтических шедевров, равно как и бездарных куплетов, черпали вдохновение в венце природного творения, имя которому Женщина. Такие качества женщины как очарование и нежность, изящество форм, лёгкость и грация движений, всегда возбуждали в поэтах неукротимый творческий зуд. Уникальной особенностью Веры Юрьевны Веснушкиной было одновременное отсутствие всех вышеперечисленных качеств. Вера Юрьевна была толста, груба и неуклюжа. Она обладала противным скрипучим голосом, кривыми коричневыми зубами, вечно немытыми соломенными волосами без намёка на причёску и патологической любовью к похабным анекдотам. Иными словами, она не являлась оплотом поэтических муз.
К тридцати пяти годам Вера Юрьевна освоила два искусства: торговлю цветами и лузганье семечек. Оба этих умения она с успехом демонстрировала на Кузнечном рынке. Коллеги по прилавку кликали её Веркой, жалели за отталкивающую внешность и иногда одалживали двумя червонцами на пиво. Мужчин Вера Юрьевна не влекла. И не только поэтов, но даже темпераментных продавцов бахчевых культур. Гражданка Веснушкина была старой девой, и присоединение её к обществу анонимных неудачников носило характер фатальной неизбежности.
То, что она затащила брата в полуподвал на Мясной улице, Вера Юрьевна считала своим первым успехом на пути к «новой жизни». Михаил Юрьевич был единственным близким ей человеком на всей этой скучной планете, и она желала ему счастья даже больше, нежели себе самой. Её уверенность в том, что членство в клубе неудачников поможет им с братом выкарабкаться из омерзительной ямы бесцельного прозябания, было непоколебимым. Причин своей убеждённости она не знала, да и, сказать по правде, не имела привычки углубляться в самоанализ. Для уверенности Вере Юрьевне вполне оказалось достаточно жемчужно-белых зубов в председательской улыбке и регулярных вечеров в каминном зале.
Сегодняшний вечер был для неё особенным. Перед тем, как покинуть рынок, она позвонила брату домой. Телефон не отвечал, следовательно, Мишенька был в клубе. Впрочем, сомнений в послушности брата у Веры Юрьевны почти и не было. Она являлась отличным знатоком Михаила Юрьевича, и прекрасно понимала, что раз уж он дал ей слово, то непременно его сдержит, какие бы внутренние противоречия не грызли его вечно настороженную душу. Войдя в клуб, она первым делом осведомилась у Ксении, пришёл ли брат. Ответ секретаря окончательно умиротворил цветочницу. Раздевшись, она сразу прошла в библиотеку, потому что знала наверняка, что Мишенька должен быть именно там.
- Мишенька! – счастливо воскликнула Вера Юрьевна, ворвавшись в библиотеку словно штормовой ветер в растворённую форточку. – Как хорошо, что ты пришёл!
Веснушкин от неожиданности чуть не рухнул со стремянки, на которую влез, чтобы рассмотреть находившиеся на верхних полках книги.
- Вера, - произнёс он с укоризной, - ну нельзя же так пугать человека! Я чуть не упал.
- Прости, - быстро извинилась Вера Юрьевна. – Да слезай же ты с этой верхотуры.
Налюбуешься ещё своими талмудами. Пойдём, я тебе клуб покажу. У нас такой аквариум есть – закачаешься!
- Аквариум я уже видел, - сообщил Михаил Юрьевич, недовольный бесцеремонностью сестры, - и клуб тоже.
- Иван Петрович тебе показывал?
- Да.
- Правда, милый человек?
- Правда.
- Да слезай же! – проявила настойчивость сестра, потянув брата за брючину.
- Господи! Да что за спешка?
- А тебе разве не сказали? В восемь пятнадцать сбор в каминном зале!
- Так ведь ещё и восьми-то нет, - попытался защититься брат, прекрасно, впрочем, сознавая нетвёрдость своей позиции.
- Ну, конечно! Без трёх минут… Вот ты привык быть затворником, - обличительно произнесла Вера Юрьевна, - а в обществе это не принято. Скажи, ты что, уже со всеми тут познакомился?
- Да как бы я успел? – проворчал Веснушкин, спускаясь по ступеням стремянки. – Слыханное ли дело – перезнакомиться со всеми за такой-то срок…
- Идём, - сказала сестра твёрдо. – Здесь есть любопытные людишки…
Вера Юрьевна чуть не силком втащила брата на кухню, где за столиком, напротив закипавшего электрочайника, сидела та самая густо накрашенная дама, что давеча играла в лото.
- А, Веснушкины! – громко и как будто радушно воскликнула дама. – Какая идиллия!
Заходите-заходите. Чайку вот сейчас смастерим, посплетничаем, а то мужики засели за свои дурацкие шахматы. Как будто нет занятий таких, чтоб и нам, девчонкам, дело нашлось… Между прочим, Вера, твой брат такой стеснительный – он даже не спросил моего имени. Познакомь нас, деточка…
- Мишенька, знакомься, - приказала Вера Юрьевна. – Это Рита…
- Маргарита Сергеевна, - уточнила Рита жеманно. – Но все зовут меня Ритой, так что не стесняйтесь…
- Михаил Юрьевич, - сконфуженно произнёс библиотекарь и после некоторой заминки всё же счёл нужным добавить: - Веснушкин.
Маргарита Сергеевна громко и пошло расхохоталась. Причина её веселья была недоступна для рационального мышления библиотекаря, и он, смутившись, повернулся к раковине, чтобы вымыть руки.
- Мы здесь моем посуду, - прошипела на брата Вера Юрьевна. – А руки мог бы помыть и в сортире.
Веснушкин дрогнул всем телом, обильно покраснел и быстро выключил кран, так и не смыв с рук мыльной пены. Эта сцена показалась Маргарите Сергеевне столь забавной, что она зашлась лошадиным ржанием. Михаил Юрьевич надулся и в расстроенных чувствах бездумно вытер руки подкладкой собственного пиджака.
- Боже мой! – сквозь приступы безудержного смеха всхлипнула Маргарита Сергеевна. – Какая прелестная непосредственность! Я прусь…
Красный как рак, Веснушкин выскочил в коридор. Сестра, поняв, что переусердствовала в воспитательных действиях, кинулась за ним, полная тревоги и раскаяния. Через пару минут оба вернулись на кухню.
- У Мишеньки очень тонкая душа, - объяснила она Рите. – Ты, куколка, над ним больше не гогочи.
- Садитесь чай пить, - сказала Маргарита Сергеевна, с трудом сдерживая рвавшуюся наружу иронию. – А то уж скоро нас Иван Петрович в загон свой загонит, да и начнёт души наизнанку выворачивать. Нет, вы не пугаётесь, Михаил, это не страшно, даже забавно. Мне так лично постоянно хочется смеяться. До того, как я сюда попала, я думала, что никогда уж смеяться не буду.
- У Риты муж, сын и невестка разбились в автокатастрофе, - пояснила брату Вера Юрьевна.
- Да, это было как раз на свадьбе сына. Сели пьяные кататься и влепились в дерево, - сказала Маргарита Сергеевна, как будто выстрелила из ружья. В голосе её насмешливо-грубом Михаил Юрьевич ощутил кричащую горечь и безысходность. – Вот тогда-то и закончилась моя жизнь… По крайней мере, я долго так считала.
- Ничего, всё ещё образуется, - сказал Веснушкин и тут же понял, что сморозил ужасную глупость. – Простите…
Маргарита Сергеевна сделал вид, будто не заметила бестактной реплики собеседника.
- Мишенька, чай будешь? – спросила Вера Юрьевна, чтобы устранить возникшую неловкость.
Михаил Юрьевич поспешно кивнул, хотя чаю в этот момент совсем не хотел. Ему было совестно. И вовсе не за своё неловкое высказывание, а совсем по другой причине. Совестно Веснушкину стало за то приятное чувство облегчения, которое он испытал, узнав о горе в сущности постороннего для него человека. На фоне ужасной трагедии Маргариты Сергеевны его собственная семейная драма показалась ему ничтожным пустяком. И ещё его неприятно поразило следующее открытие: он совершенно не испытывал сочувствия к этой даме. То есть формально он, разумеется, сочувствовал её горю, но это сочувствие не происходило из сердца, оно именно что было формальным, внешним, возникшим лишь оттого, что так было принято в обществе, которое его воспитало. То есть сочувствие его была лишь фальшь, тогда как радость от сознания ничтожности своих бед являлась искренней. Это понимание одновременно тяготило и бодрило Веснушкина. Чай он выпил как водку – залпом, и даже не заметил этого. Рита поглядела на часы и сказала, ни на кого не глядя:
- Осталось пять минут. Михаил, вы курите?
Веснушкин тряхнул головой и отверг это предположение почти с негодованием:
- Конечно, нет!
- Жаль, - расстроилась Маргарита Сергеевна.
- Но почему? – удивился библиотекарь. – Ведь курение – вредная привычка. Об этом всем известно.
- Мне не вас жаль, - улыбнулась Маргарита Сергеевна, - а себя. Я хотела у вас стрельнуть сигарету.
«Вот оно что! – прозрел Михаил Юрьевич. – Ей не меня жаль, а только себя. Значит, и она такая же. Значит, я ничем не хуже неё». Это открытие помогло Веснушкину помириться со своей совестью. Он заметно преобразился.
- А что, все начнут с того, что станут принимать меня в члены общества? – спросил он, стараясь придать голосу шутливый тон. – Я трепещу…
- Напрасно, - спокойно высказалась Маргарита Сергеевна. – Нечего вам трепещать…
- Трепетать, - инстинктивно поправил собеседницу библиотекарь.
- А это как хотите. Дело в том, что вы, считай, уже приняты. А ритуал в каминном зале – глупая традиция. В сущности, и ритуала-то как такового нет. Так, пустой трёп соскучившихся по общению людей. Да скоро вы сами всё увидите. Идёмте, а то опоздаем и будем пить из аквариума…
- Как – из аквариума? – обомлел Веснушкин.
- Это такое наказание для опоздавших, - пояснила брату Вера Юрьевна.
- Варварство какое-то. Уверен, мне это не понравится, - робко возразил Веснушкин.
- Ерунда, - заявила Вера Юрьевна твёрдо. – Вода просто слишком солёная. А выпить надо всего один глоток. Но лучше просто давай не будем опаздывать…
Михаил Юрьевич с этим предложением согласился и, поднявшись с табурета, вышел с дамами в коридор. За дверью комнаты психологической разгрузки слышался звон высыпающихся жетонов.
- Лёва пришёл, - прокомментировала Маргарита Сергеевна.
- Он ведь так опоздает к общему сбору, - испугался Веснушкин.
- Обязательно опоздает, - подтвердила сестра.
- Но ведь ему тогда придётся пить из аквариума!
- Без этого не обходится ни один вечер, - хмыкнула Маргарита Сергеевна. – Он столько выпил из аквариума, что если бы Ксения не доливала в него воды, рыбки высохли бы ещё в прошлом месяце.
- Однажды он даже попросил поставить аквариум рядом с одноруким бандитом, чтобы не отвлекаться от игры, - сказала Вера Юрьевна.
- Ужас какой! Давайте его позовём.
- Бесполезно, - махнула рукой Маргарита Сергеевна. – Нас он не послушает. Мы уже пробовали. Пока Ксения не выключит аппарат, Лёву не сдвинешь и бульдозером.
«Наверно, это не так уж страшно – пить из аквариума, - решил Веснушкин, - если этот маньяк пьёт из него каждый день. Но всё же лучше б не опаздывать». Часы библиотекаря, всегда точные как атомный эталон, показывали четырнадцать минут девятого. Пугаясь последствий опоздания, Михаил Юрьевич поступил не очень галантно: растолкал дам и первым ворвался в каминный зал. Впрочем, едва переступив порог, резко затормозил и встал каменным столбом, смущённый множеством направленных на него глаз.
За круглым столом уже сидело шесть человек, включая председателя. Помимо Ивана Петровича кандидат в анонимные неудачники узнал ещё двоих. Это были партнёры Маргариты Сергеевны по игре в лото. Трое остальных членов сообщества были ему совершенно незнакомы. Среди них выделялась молодая, почти юная девица в необычайно яркой одежде, со странной причёской «стрелами», вся блестящая из-за обилия бижутерии и блёсток, покрывавших длинные фиолетовые ногти, мочки ушей и часть странной, вызывающе нелепой причёски. Черты лица девицы были очень правильными, почти идеальными, но холодный пустой взгляд больших серых глаз лишал это лицо положенной привлекательности. Оставшиеся два незнакомца были мужчинами. Точнее сказать, мужчиной был один – толстый господин в дорогом костюме, лысый и с золотыми запонками. Другой же был скорее юношей, ровесником пёстро украшенной девицы. Он был худощав, сутул, длинноволос и небрит, по-видимому, достаточно долго.
Взгляд его маленьких, близко посаженых глаз был нетвёрдым, а постоянно бегающим, будто он только сейчас что-то украл и боится разоблачения. В общем, из всех троих Веснушкину пришёлся по душе лишь лысый толстяк, солидный вид которого вызывал доверие. Обоих представителей молодого поколения Михаил Юрьевич, встретив их при иных обстоятельствах, охарактеризовал бы не иначе как обыкновенной шпаной, какой много развелось в подворотнях, тёмных задворках, а также в детских песочницах и других «злачных местах» Петербурга. Однако то, что ребята оказались в одной с ним компании, несколько реабилитировало их.
- А вот и наш новый друг! – радостно сообщил Иван Петрович, поднявшись со стула. – Веснушкин Михаил Юрьевич. Прошу любить и жаловать.
Каминный зал наполнился торжественным гулом аплодисментов. Хлопали все, но громче всех – Вера Юрьевна. Это был её личный триумф. Ксении Леопольдовны в зале не было, и это обстоятельство порадовало новобранца. Председатель указал библиотекарю его место за общим столом. Веснушкин сел. Справа от него расположилась сестра, а по левую руку – Маргарита Сергеевна. Веснушкин заметил, что два стула пустовали. Очевидно, собрать удалось не всех членов общества. Лев Геннадьевич, как известно, находился в соседней комнате. Были ли другие претенденты на рюмку аквариумной воды, Михаил Юрьевич не знал, но его распирало любопытство.
Председатель торжественно ударил в корабельную рынду, подвешенную к потолку с тем точным расчётом, чтобы ему не было необходимости вставать со своего места. Гонг обозначил начало заседания. Любой, кто бы вошёл теперь в каминный зал, должен был подвергнуться ритуальному наказанию.
Начали с церемонии знакомства. Каждый по очереди представлялся Веснушкину. Михаил Юрьевич слушал каждого очень внимательно, старался запомнить все имена-отчества, надёжно увязать их с лицами, чтобы никого впоследствии не перепутать. Конечно, лучше было бы записать всё для надёжности, но библиотекарь не был уверен, что это удобно. Это обстоятельство его тяготило, и он с усердием напрягал память. Длинноволосого юношу звали Петром Неглинским. Он представился первым, обнаружив слишком густой, на грани баса, голос, совершенно не вязавшийся с худосочным телом. Манера речи Петра Неглинского не понравилась Михаилу Юрьевичу, также как и небритое лицо юноши с бегающими глазами: слова он произносил отрывисто, с напором и даже как будто с вызовом. Хотя в речи Неглинского библиотекарь и не уловил оттенка непочтительности, да и улыбка, слащавая и как будто радушная, лучилась на его небритом лице, Веснушкин в юноше полностью разочаровался.
Следующей представилась девица с «чумовой» стрижкой. Выяснилось, что звать её следовало просто Жанной, и вовсе не потому, что у Жанны не было фамилии, или она б её не помнила, а просто потому что ей так хочется. Михаил Юрьевич не обиделся. «В этаком нежном возрасте, - сообразил он, - личные предпочтения часто ставятся выше общепринятых норм и правил. Банальная попытка самоутверждения формирующейся личности». В целом, девица ему понравилась тем, что она была лучше косматого юноши. С ней вполне можно было общаться, не делая над собой усилий.
Уже шапочно знакомые Веснушкину игроки в лото оказались двоюродными братьями по материнской линии. Младший, практически ровесник Михаилу Юрьевичу, коренастый шатен с чуть подёрнутыми сединой висками, орлиным носом и выпуклыми рыбьими глазами, назвался Семёном Барталомеевичем Штейном. Выговаривая своё отчество, он так забавно покраснел, что невольно вызвал в Веснушкине прилив необъяснимой симпатии. Одет Семён Барталомеевич был со скромной беспечностью, граничащей, пожалуй, даже с небрежностью: серые бесформенные джинсы, купленные, скорее всего, в магазине типа «элитный сэконд-хэнд»; серая же, с лоснящимся воротом сорочка, стянутая смешным – широким и неприлично коротким, в розовый горошек, - галстуком; бежевый, в широкую бордовую клетку, пиджак с кожаными накладками на локтях, происходивший, судя по всему, из того же источника, что и джинсы; на ногах серые тряпочные туфли на полиуретановой подошве, затянутые белыми шнурками неестественной длины. Лицо этого «неудачника» открывало наблюдателю внутреннее стремление Штейна к надменному, несколько пренебрежительному, но при этом снисходительному, виду. На фоне нелепого гардероба Семёна Барталомеевича такая мина вызывала у наблюдателя добрую улыбку и сострадание.
Сорокавосьмилетний брат Штейна, Василий Васильевич Чириков, назвавшись, ничуть не смутился. Впрочем, и причин для этого у него, кажется, не имелось. Но, тем не менее, уверенность Чирикова в себе и в красоте своего имени сделала отношение к нему Михаила Юрьевича более прохладным, нежели к его младшему брату. Василий Васильевич был белобрыс, кудряв, высок ростом и вообще по всем параметрам соответствовал тому типу мужчин, которые неизбежно нравятся женщинам. Странно, что он, обладая такой внешностью, решил записать себя в неудачники. Веснушкин поклялся себе впоследствии непременно разобраться с этим вопросом.
Наконец настал черёд рассказать о себе и толстому господину в запонках. На него Веснушкин отчего-то возлагал самые радужные свои надежды. На чём основывалось это ожидание, библиотекарь вряд ли смог бы толком объяснить, ибо оно было вызвано тем внутренним чувством, которое, подобно сновидению, возникает в глубинах подсознания самопроизвольно и никакими логическими доводами объяснено быть не может. Строго говоря, облик толстяка приятным назвать нельзя было даже с большой натяжкой. Это был стандартный типаж коррумпированного царского жандарма со среднестатистической ленты советского периода кино. Жирная красная шея с безобразной бородавкой над кадыком, из центра которой росли толстые чёрные волоски, брыластое потное лицо с заплывшими поросячьими глазками, мясистый нос с крупными раздутыми ноздрями и маленькие, подвижные уши, покрытые изнутри густой вьющейся растительностью. Ко всему перечисленному следует добавить ещё и розовую, лоснящуюся лысину, неизбежную в случае изображения советскими кинематографистами коррумпированного жандарма. Все перечисленные выше подробности, на первый взгляд, должны были произвести на Веснушкина отталкивающее впечатление, но этого не произошло.
Возможно, дело тут во врождённой внутренней тактичности библиотекаря, а, может, в том, что брыластый «неудачник» чем-то напоминал профессора Зубова, методички которого пользовались особой популярностью среди читателей библиотеки Михаила Юрьевича.
- Зыков, - поднявшись, произнёс толстяк приятным баритоном. – Леонид Максимыч. Буду рад…
Чему именно будет рад Леонид Максимыч, Веснушкину, очевидно, предоставлялось угадать самостоятельно, ибо, произнеся эту «зажигательную» речь, господин Зыков вернул своё грузное тело на стул и, опустив глаза, принялся внимательно рассматривать свой перстень-печатку с крупным зелёным камнем. Несмотря на краткость прозвучавшего представления, граничащую с неуважением, Михаил Юрьевич не отменил своего благорасположения к этому господину. Он даже счёл лаконизм Леонида Максимыча признаком масштабного ума и прямолинейной твёрдости честной натуры. «С этим господином мы определённо поладим», - подумал он с удовольствием и переключил внимание на председателя, который встал, чтобы подвести итог состоявшейся церемонии.
- Ну вот, - произнёс Иван Петрович тоном любящего отца семейства, собирающегося поведать своим детям радостную новость, - теперь мы знакомы с Михаилом Юрьевичем, и Михаил Юрьевич знаком с нами, пусть пока только формально. К вопросу о приёме его в наши стройные ряды я бы предложил вернуться в заключительной части нашей беседы, а пока проведём саммит в уже утвердившихся традициях нашего общества…
- В последний раз меня так коллективно принимали, кажется, в пионеры, - стеснительно пошутил Веснушкин, желая этой незатейливой шуткой снять напряжение, прежде всего, с себя самого.
На лицах анонимных неудачников расцвели добродушные улыбки. Вера Юрьевна заржала необъезженной кобылой. Хихикнула и Жанна. Только длинноволосый юноша Неглинский отчего-то нахмурился – то ли оттого, что он не оценил шутку, то ли оттого, что, в силу своего юного возраста, плохо представлял себе значение церемонии приёма школьника в пионеры. Косвенно это подтвердилось его вопросом, обращенным к новичку:
- А как вас принимали в пионеры? Может, расскажете нам?
- Это было так давно, - виновато признался Веснушкин. – Всё почти истёрлось из памяти. Помню только: была линейка, много детишек, потом ещё радиола. На ней постоянно крутили одну и ту же пластинку с пионерскими песенками… Но яснее всего мне видится образ нашей пионервожатой. Сейчас это выглядит даже комично. Но тогда… Она была нашей географичкой. Не помню, как её звали, но она была ужасно старая. По крайней мере, детям она казалась старухой. Возможно, ей не было ещё и сорока, но в пионерском галстуке, который тонул в её огромных буферах, она смотрелась как-то противоестественно… Но почему это вас заинтересовало?
- Это первое, что пришло мне в голову, - сказал Неглинский.
- Таковы наши неписанные правила, - пояснил председатель. – Мы задаём друг другу самые разнообразные вопросы, не придерживаясь какой-либо заданной темы. Главное, поддержать живое общение. Мы не ставим рамок, которые стесняли бы нас. Можно спрашивать и отвечать невпопад. Главное, чтобы слова шли из души. Это способствует взаимопониманию. Когда тебя понимают, ты уже не можешь чувствовать себя окончательно несчастным. Человек, нашедший в своём ближайшем окружении искреннее и бескорыстное сочувствие, уже не может считать себя неудачником. Цель нашего общества – стать тем самым ближайшим окружением для каждого из нас. Улавливаете мысль?
- Улавливаю. Ваши неписанные правила кажутся мне благоразумными, - сообщил Веснушкин, проанализировав объяснения председателя. – А каковы правила приёма в общество новенького? Если это не секрет, конечно…
- В этом нет никакого секрета, - с открытой улыбкой сообщил Иван Петрович, - так же как нет собственно и правил. По сути, решение о вашем вступлении в общество анонимных неудачников вы примете сами в конце нашей сегодняшней встречи. Вы сами решите, нуждаетесь ли вы в нашем участии или нет. Такова традиция. Согласитесь, наш подход к данному вопросу можно считать образцом демократии.
- Действительно, очень прогрессивно, - с удовлетворением отметил Михаил Юрьевич.
- А что все думают про монетизацию льгот? – совершенно невпопад спросил вдруг Семён Барталомеевич, соединив тем самым задекларированные председателем правила дискуссии с реальностью.
- Мне не нравится, - быстро сказала Маргарита Сергеевна, не дав себе труда сколько-нибудь поразмыслить над столь масштабным вопросом.
- Что же именно вам не нравится? – попытался уточнить брат Семёна Барталомеевича, Василий Васильевич.
- Слово это дурацкое не нравится, - объяснила Маргарита Сергеевна. – Интересно, какой дурак его придумал?
- Мне кажется, премьер-министр, - предположил Василий Васильевич.
- Ой, как жалко! – расстроилась Рита. – А он мне так нравился…
- Чем же? – спросил Семён Барталомеевич.
- Ну, весь такой пухленький… На хомячка похож. Так и хочется его за ушком почесать. Прелесть мужчинка! А оказался таким болваном…
- Каждый народ достоин той власти, какую он избирает, - назидательно заметил Штейн. – Вот голосовали бы за меня, тогда бы совсем по-другому жили. И никаких «хомячков» в правительство я бы не допустил! Навыбирали воров и аферистов, а потом плачут…
- Эк депутата-то нашего опять понесло, - чуть слышно фыркнул Зыков.
- А что думает по этому поводу молодёжь? – спросил Иван Петрович, обратившись к сидящим рядом Петру и Жанне.
- Мне тоже не нравится это слово, - сказала Жанна.
Пётр Неглинский был более рассудителен. Как выяснилось, фонетическая составляющая закона о монетизации льгот волновала его значительно меньше, чем его фактическая сущность. Юноша сразу высказался по существу вопроса:
- Дурят бабушек. Мотают нервы, помереть спокойно не дают. Льготы отняли, а взамен ни хрена не дали, кроме красивой болтовни по ящику. С утра до ночи эти рожи сытых министров по всем каналам крутят. А они так чинно всё твердят: вот, мол, как хорошо-то теперь будет… А кому хорошо, - догадайся сам…
- А я бы не так всё сделала, - заявила Вера Юрьевна. – Я бы всем пенсию назначила по десять тысяч, и никто бы дороги не перекрывал. С такой пенсией и льготы не нужны бы были.
- Чушь! – фыркнул Зыков, отняв взгляд от своей печатки. – Это только бы привело к такой инфляции, как в начале девяностых. Нельзя вбрасывать в оборот денежную массу, многократно перекрывающую объёмы внутреннего производства. Вот сегодня вечером вы поднимите пенсию в пять раз, а завтра утром зайдёте в магазин и на жопу сядете: хлеб будет стоить сто рублей, а колбаса – тысячу. Закон экономики.
- А надо запретить повышать цены! – настаивала Вера Юрьевна.
- Ха-ха-ха! – возразил Леонид Максимович.
- Вера, это несерьёзно, - тихо произнёс Веснушкин, покраснев от стыда за легкомыслие сестры. – Нельзя запретить рост цен административными мерами.
- Но почему? – не сдавалась Вера Юрьевна.
- Да потому что в условиях рыночной экономики это означает одно: прилавки магазинов тотчас же очистятся от товаров! – воскликнул Зыков с тем чувством досады, какое испытывает хозяин попугайчика, безуспешно пытающийся научить говорить своего упрямого питомца-молчуна. – Это будет похоже на то, что мы все видели в последней стадии крушения социализма! Кто не помнит сигарет и мыла по талонам?
Сигарет и мыла по талонам не помнили Пётр и Жанна, однако с точкой зрения Леонида Максимыча оба представителя поколения «рыночной экономики» были согласны полностью. Вера Юрьевна была побита в пыль, но это её нисколько не огорчило. Потерпев поражение в экономическом споре, она легко и без перехода предложила к обсуждению следующую тему:
- А кто как относится к нервным припадкам?
В разном обществе такой вопрос мог вызвать разную реакцию: от полного безразличия до живого профессионального интереса. Здесь же, на фоне состоявшегося только что обсуждения острой внутриполитической проблемы, логично было бы предположить рождение лёгкого недоумения среди участников дискуссии. Однако вопрос Веры Юрьевны неожиданно для её брата был встречен необъяснимым и солидарным поведением анонимных неудачников. Михаил Юрьевич вдруг с ужасом обнаружил, что в ответ на реплику сестры все как один члены общества, включая председателя, обратили пристальные взоры на его, Веснушкина, персону. Восемь пар глаз глядели на него подозрительно одинаково: со смесью сочувствия и дружеской симпатии. Библиотекарю сделалось не по себе.
Ощущая почти физическое воздействие этих страшных медово-ласковых взглядов, он с разрушительной для собственной психики определённостью понял, что от него ждут каких-то объяснений. Догадка - мимолётная, но острая и пронзительная, а более всего досадная, - мелькнула в его мозгу, но тотчас же исчезла под влиянием внезапного спазма гортани. Побледнев лицом, Михаил Юрьевич судорожно схватился за шею и сипло втянул воздух в лёгкие.
- Что, это и есть ваши «чебурашки»? – с живейшим интересом воскликнула Жанна, обращаясь к страдающему библиотекарю.
Михаил Юрьевич при этих словах вздрогнул и отпустил шею. Спазм разжал свои железные объятия, освободив горло. Одновременно с физическим облегчением наступило душевное терзание. Веснушкин с горькой досадой и осуждением поглядел на сестру. Вера Юрьевна изобразила на челе мину напрасно оскорблённой жертвы и, стараясь придать скрипучему голосу невинное выражение, произнесла:
- А что такого, Мишенька? Что ты так на меня смотришь? Да, я рассказала друзьям про твои припадки. Что в этом особенного? У нас друг от друга нет никаких секретов…
- В самом деле, - примирительно сказал председатель. – Тут ровным счётом нечего стыдиться. В припадках, как в любом другом медицинском факте, нет ничего постыдного.
Забавно лишь, что вы называете это «чебурашками». Вот Жанна и спросила. Да нам и всем тут любопытно узнать, откуда возникло это странное слово…
Михаил Юрьевич зарделся стыдливым румянцем. Его маленькая тайна, раскрытая сестрой без спросу, да ещё в его отсутствие, поставила новичка в неловкое положение. Он и в самом деле определял свою болезнь как «появление в голове навязчивых чебурашек». Откуда он взял этот термин, Веснушкин не помнил, и до сих пор не было причин задумываться об этом.
Скорее всего, слово это возникло спонтанно, как альтернатива известному народному изречению. Ведь Михаил Юрьевич не переносил тараканов до омерзения. Вследствие физической антипатии к этим неприятным насекомым в нём возникло отторжение и к фонетической составляющей этого гнусного явления. Когда Веснушкин слышал, как кто-то о ком-то говорил, что, мол, у того-то «тараканы в голове бегают», Веснушкину становилось гадко, и он уходил, зажав уши руками. Однако одна только мысль о том, что эти противные твари якобы населяют его чувствительный мозг, могла довести библиотекаря до сумасшествия. От такой мысли убежать невозможно, сколько не затыкай уши. Мысль эта хуже самих тараканов: она живуча и не поддаётся выведению патентованным средством «Комбат». Одолеть такую мысль можно одним только способом: заменив её другою. Вот так и возникли «чебурашки» Веснушкина.
Это было понятно. Но как объяснить такую очевидную вещь группе посторонних людей, не умерев со стыда, Михаил Юрьевич не знал и мысленно проклинал в этот момент Веру Юрьевну, как главную зачинщицу грянувшей беды.
- Сам не знаю, что это за дьявольщина такая, - тихо произнёс Веснушкин, стараясь ни на кого не глядеть, и добавил застенчиво: - Чебурашка – это из мультика какого-то, кажется, из «Крокодила Гены»…
Объяснение Веснушкина повергло коллектив неудачников в повальный гомерический хохот. Михаил Юрьевич хотел было рассердиться и демонстративно покинуть каминный зал, но, глядя на смеющихся неудачников, вдруг явственно осознал, что в хохоте их не было и намёка на издёвку. Смех этот обладал удивительно дружественной интонацией и даже был заразителен.
Очень быстро общее веселье передалось и носителю «мозговых чебурашек». Губы библиотекаря непроизвольно скривились в застенчивой улыбке. Ему тоже захотелось зайтись тем самым беззаботным и бессмысленным смехом, какой случался с ним лишь в далёкие, почти забытые детские годы, не отягощённые взрослыми заботами и болезнью.
Леонид Максимович, смеявшийся громче и заразительнее всех, протянув руку через Маргариту Сергеевну, дружески похлопал Веснушкина по плечу и одобрительно заметил:
- Жить с мультиком в башке – это высший класс! Так держать!
Шутка толстяка показалась Михаилу Юрьевичу чрезвычайно удачной. Он окончательно раскрепостился и тоже засмеялся. В коллективе воцарилась идиллия. Подробности болезни Веснушкина уже никого не интересовали. Достаточным оказалось того, что упоминание о ней стало поводом для общего веселья. Разговор незаметно распался на радостные замечания и малозначительные реплики о совершенно посторонних вещах: о погоде в Западной Европе, о последствиях разрушительного цунами в Юго-Восточной Азии, о новостях спортивного мира и прочих вещах, не связанных с личностью Веснушкина.
Собрание в каминном зале перестало олицетворять для Михаила Юрьевича строгую приёмную комиссию. Тихо бурлящий гомон миролюбивой болтовни принял характер какой-то домашней, уютной беседы. Ощущение простого семейного счастья (какого никогда не было при совместной жизни с законной супругой) вдруг всей своей приятной тяжестью навалилось на размякшую душу библиотекаря. Не открывая рта, он одним лишь своим присутствием принимал участие во всех звучавших дискуссиях, и боялся лишь одного: как бы не случилось чего-нибудь, что разрушило бы эту чудесную пастораль.
В обществе неудачников, пусть и анонимных, он чувствовал себя как рыба в воде. Все, кто сидел с ним за огромным круглым столом, казались Веснушкину людьми милейшими, чуткими и необычайно душевными. Что бы они ни говорили, они говорили это так хорошо, что, казалось, их можно было слушать вечно, забыв о еде, сне и прочих потребностях человеческого организма. Леонид Максимович Зыков был великолепен: его редкие, но точные определения были вески и глубоко осмысленны, что вызывало уважение и радость. Зыков был очень хорош. Очень хороша была и Маргарита Сергеевна. Она говорила много, быстро, и почти ничего нельзя было понять из сказанного ею, но Михаил Юрьевич наслаждался мелодией её голоса и радовался. Пётр и Жанна постоянно спорили друг с другом, по любому поводу занимая противоположные позиции, но при этом ни на йоту не приближались к ссоре. Они были очень милы. Двоюродные братья Чириков и Штейн тоже спорили, но не так остро: их позиции сближались и расходились с переменным успехом. Их голоса также не выбивались из общего ритма милой домашней беседы. Особенно блистал умом председатель. Сразу видно было, что этот молодой человек хорошо воспитан и прилежно образован. Высказывания его, всегда обдуманные и обстоятельные, нежнейшей патокой стекали с улыбающихся уст. Даже Вера Юрьевна с её скрипучим голосом не вносила диссонанса в блаженную симфонию общей беседы.
В самый разгар дискуссии дверь каминного зала неожиданно распахнулась. Все разговоры немедленно прекратились. Идиллия рассыпалась. Веснушкин пугливо вздрогнул всем телом и повернулся к двери. Он ожидал увидеть Льва Геннадьевича, который, по его мнению, наигравшись в «однорукого бандита», должен был войти расстроенным и немедленно накинуться на новичка с предложениями азартных единоборств. Михаил Юрьевич ожидал этого явления с тревогой, не зная ещё, как поведёт себя в этой пикантной ситуации, и оттого страшась при одной мысли о предстоящей встрече. Но это был не Лев Геннадьевич. Вместо ожидаемого игрока в каминный зал вкатился сервировочный столик на колёсах, а следом за ним – Ксения Леопольдовна.
Веснушкин вздохнул с видимым облегчением.
- А вот и наши напитки! – по-детски радостно воскликнул председатель и добавил с необычайной душевностью: - Оч-чень хорошо!
Михаил Юрьевич надел очки и быстро сосчитал стаканы. Их было ровно десять. Девять из них были наполнены оранжевой жидкостью. Последний же содержал напиток прозрачный, почти бесцветный. Ксения принялась обходить с тележкой стол заседаний, выставляя стаканы напротив каждого из участников беседы.
Веснушкин ощутил неприятное покалывание в пятках. Так с ним всегда бывало, когда поблизости происходили вещи, не поддающиеся мгновенному и точному объяснению.
Наступившая с приходом карлицы тишина в каминном зале ещё более усугубила беспокойство в душе библиотекаря. «Не связано ли это с каким-нибудь тайным ритуалом?» - трусливо подумал Михаил Юрьевич, и когда Ксения поставила перед ним оранжевый стаканчик, совершенно пал духом и едва нашёл силы, чтобы поглядеть на сестру жалобно и с укоризной. Но Вера Юрьевна имела свой привычный вид невозмутимого легкомыслия.
Заметив замешательство брата, она шепнула ему успокаивающе:
- Это свежевыжатый апельсиновый сок. На кухне есть соковыжималка. Это очень полезно…
- И всё? – также шёпотом спросил Веснушкин, всё ещё ожидая подвоха.
- А что ты ещё хотел?
Веснушкин не ответил. Мысли его уже роились вокруг таинственного стаканчика с прозрачной жидкостью. Этот стаканчик Ксения поставила напротив одного из двух не занятых стульев. «Что бы это могло значить?» - спросил себя Михаил Юрьевич и вдруг просветлел лицом, осенённый внезапной, всё объясняющей догадкой. Уверившись в правильности своей гипотезы, Веснушкин обернулся к двери, с трепетом ожидая появления Льва Геннадьевича.
Явление игрока случилось почти тотчас же. Ксения не успела ещё завершить обход стола, как в каминный зал стремительно вошёл пресловутый ревнитель азартных игр. Внешность и линия поведения Льва Геннадьевича оказались для Веснушкина совершенно неожиданными. Всё в этом странном субъекте выглядело комичным и противоестественным. Небольшого роста, пухленький, на коротких подвижных ножках человечишко был облачён в дешёвые джинсы и застиранный, весь в катышках, выцветший пуловер. Стоптанные башмаки с истёртыми носами были стянуты порванными и связанными в местах разрыва шнурками. Короткий ёжик его медно-рыжих волос имел чувствительную проплешину – ото лба до темени. Уши – маленькие, похожие на бракованные пельмешки без мясной начинки, - путались в завитушках густых рыжих бакенбард. Но смешнее всего выглядели усы Льва Геннадьевича. По густоте сравнимые со знаменитыми усами командарма Будённого, они были ещё длиннее, жёстче, и концы их не собирались в закрученные к верху кисточки, а медной кордщёткой топорщились в стороны, далеко выходя за линию щёк. Эти усы имели настолько выразительный вид, так магнетически притягивали к себе чужие взгляды, что являлись как бы центром Льва Геннадьевича, - если не геометрическим, то визуальным, по крайней мере.
Усы эти так развеселили Веснушкина, что от него немедленно отступили все предшествующие страхи. Если бы Лев Геннадьевич предложил бы сейчас сыграть с ним во что-нибудь, Михаил Юрьевич отказал бы ему легко и дружелюбно, а то даже и принял бы такое предложение, нарушив тем самым своё обещание коллективу. Библиотекарь даже смирился бы с пожатием руки Льва Геннадьевича, если бы тому вздумалось поздороваться с ним за руку. Но Лев Геннадьевич поступил по-своему.
Он без задержки проследовал к приготовленному для него стулу, быстро сел и с той же поспешностью проглотил воду из своего стаканчика.
- На сколько я сегодня опоздал? – справился он у коллег.
- На четырнадцать минут, - любезно сообщил Иван Петрович, сверившись с часами.
Лев Геннадьевич кивнул удовлетворённо, отёр усы тыльной стороной ладони и, обратившись ко всем, напористо спросил:
- Что я пропустил? У нас, кажется, новенький?
- Лёва, голубчик, - проворковала Маргарита Сергеевна, широко улыбаясь, - ты как всегда «пропустил» стаканчик аквариумной воды…
- Рита, голубка моя, - немедленно ответил Лев Геннадьевич, - эта твоя вечная шутка давно не выглядит смешной. Придумай, пожалуйста, что-нибудь новое.
- Кстати, о новом, - вмешался Иван Петрович, на корню пресекая возможную перепалку, - друзья мои, коллеги… Лев Геннадьевич, познакомьтесь, пожалуйста… Михаил Юрьевич…
- Веснушкин, - представился библиотекарь, привстав со стула на пару сантиметров.
- Громов, - сказал Лев Геннадьевич, почтительно кивнув новенькому.
- Очень приятно.
- Вы, следовательно, брат Верочки, нашей боевой подруги?
- Совершенно точно.
- Тогда можете звать меня просто Лёва, - предложил Громов.
- Спасибо, - застенчиво произнёс Веснушкин. Он не смог уловить связи между своим близким родством с Верой Юрьевной и возможностью называть приверженца азартных игр уменьшительно-ласкательным именем. Тем не менее, он был благодарен Громову за его разрешение. Звать обладателя таких смешных усов по имени-отчеству библиотекарю было бы крайне неловко.
Громов напоминал ему кота Базилио из фильма про Буратино. Это сказочное кошачье имя удивительным образом шло к игроку-неудачнику. Назвать кота Львом Геннадьевичем у Веснушкина не повернулся бы язык.
- Наш новенький уже рассказывал свою историю? – с живым любопытством спросил Лёва. – Или я, как всегда, не поспел к самому интересному?
Михаил Юрьевич насторожился. Он и не предполагал, что от него здесь ждут рассказа какой-то истории. А что если это ещё одна странная традиция общества анонимных неудачников? Например, какой-нибудь нелепый ритуал посвящения, о котором ему забыли упомянуть.
Веснушкин запаниковал и, ища поддержки, повернул голову к сестре. Но Вера Юрьевна о чём-то шепталась с Чириковым и не могла помочь брату.
- О какой истории идёт речь, позвольте спросить? – трусливо осведомился библиотекарь.
- Как! Вы не знаете? – развеселился игрок. – Вы, мил человек, оказались в компании самых отъявленных придурков этого города! И у каждого из нас есть своя история, объясняющая причину присутствия в этой компании. Раз вы тоже оказались здесь, то и у вас должна быть своя история.
- Боюсь, у меня нет такой истории, которая бы убедительно доказывала
мою «придурковатость»… - растерянно промямлил библиотекарь, оглядывая улыбающиеся лица анонимных неудачников. Спокойствие этих людей, которых только что назвали «отъявленными придурками», немало удивило Веснушкина.
- А он забавный! – хихикнул Лев Геннадьевич, подмигнув сидевшей напротив него Жанне. – Миша, вы не играете в рулетку?
«Вот оно, началось!» - подумал Веснушкин с тревогой. Громов, внимательно проследивший за изменением в лице новичка, не дал тому времени на формулировку ответа:
- Я вижу, вас уже проинструктировали на мой счёт, - сказал он и энергично захохотал. – Не бойтесь меня. Я игрок, но не маньяк. Играть с собой я никого не принуждаю. Это личное дело каждого. Тем более что игра – это, в сущности, величайшая глупость…
- Зачем же вы играете? – удивился Михаил Юрьевич.
- Болезнь, - объяснил Громов с неожиданным равнодушием и накрутил левый ус на указательный палец.
- Скука – вот самая страшная болезнь, - философски заметила Жанна, отпихнув руку Петра Неглинского, похотливо положенную ей на коленку.
- Наша милая Жанет перепробовала всё на свете, и её разобрала смертная тоска, - сказал Лев Геннадьевич Веснушкину. – Она, вероятно, решила, что в обществе неудачников наберётся недостающих впечатлений. С тем же успехом её могло бы занести в притон рокеров-наркоманов или в светскую тусовку детишек нефтяных магнатов. Но там она уже была…
Затронутая тема зацепила анонимных неудачников. Разговор перешёл в безопасную для Веснушкина плоскость. Обсуждали Жанну, её насыщенную событиями и знакомствами жизнь, причину депрессии, охватившую девушку и толкнувшую её на странный поступок – вступление в тесные ряды самопровозглашённых неудачников. Михаил Юрьевич внимательно следил за участниками дебатов, но более всего его интересовало поведение Леонида Максимовича Зыкова, которого он заранее выделил как наиболее привлекательного собеседника.
Леонид Максимыч на протяжении всей дискуссии жевал резинку и в спор не втягивался. Молчаливость своего фаворита Веснушкин не принимал всерьёз: то, что толстяк не принимал участие в общей беседе, совсем, по мнению библиотекаря, не значило, что Зыков не оправдывал надежд как интересный собеседник. Напротив, Михаил Юрьевич убеждённо полагал, что, стоит Зыкову сказать слово, и оно станет чрезвычайно весомым и значимым. Не сомневаясь в правоте своего чувства, Веснушкин ждал момента и не спускал глаз с выдуманного героя.
Наконец Леонид Максимыч отчасти оправдал эти надежды. Хотя он и не произнёс ни слова, но всё же произвёл действие, обратившее на себя внимание всех окружающих. Он выплюнул в кулак изжёванную резинку, приклеил её, как ему показалось, тайно – к нижней стороне столешницы, после чего, не меняя выражения сознания собственной значимости в лице, вынул из кармана пиджака толстую сигару и забавные, отливающие золотым блеском ножницы для обрезки сигар.
- Лёня! – осуждающе шикнула Маргарита Сергеевна.
- Чего?
- Мы же условились…
- В самом деле, Леонид Максимыч, - присоединился к протесту председатель. – Вы же знаете, мы приняли правило – не курить в каминном зале.
Толстяк лениво пожал плечами.
- Да я всего-то пару затяжек сделаю… Рита, ты ведь сама не дура пыхнуть хорошим дымком, а? Хочешь, угощу…
Щедрое предложение толстяка было встречено громким коллективным протестом. Маргарита Сергеевна, хоть и была «не дура пыхнуть», всё же внесла свою порцию децибелов в общий осуждающий гвалт. Лунообразное лицо Зыкина покрылось густой краской. В расстройстве чувств он сломал сигару надвое и нервно бросил её на середину стола.
- А, чтоб вам всем!.. – в горячности произнёс он и сердито замкнулся в себе.
Шум постепенно стих. Иван Петрович озарил своё чело нежнейшей из своих улыбок и мягко произнёс:
- Милый наш Леонид Максимыч, ну что же вы так расстроились? Ведь это же, честное слово, смахивает на детский каприз... Что с того, что вы немного потерпите со своей пагубной привычкой, сохранив, тем самым, здоровье своих товарищей?
- А товарищи как будто не знают, что сигары – это моё теперешнее всё? Что ж поделать, если эта чёртова жизнь дала мне такого пинка под зад, что я лишился всего, кроме этих проклятых сигар? Или вы не знаете, что у меня кроме них ничего не осталось? Проклятые жиды отняли у меня всё. Обобрали и разорили! Даже квартира, в которой я ещё ночую, находится под арестом. Имущество описано. В банке – шиш с маслом. Даже эти вонючие запонки – и те дешёвая фальшивка, потому что настоящие, золотые, я давно заложил в ломбард…
Веснушкину показалось, что Зыков сейчас неминуемо расплачется. Однако этого не случилось. Порывистым движением Леонид Максимович взял новую сигару, срезал кончик своими ножничками и без суеты раскурил её, совершенно забыв о том, что именно это самое действие вызвало всеобщее неодобрение. Трагический монолог Зыкова вызвал неизбежное сочувствие аудитории. В каминном зале повисла напряжённая тишина. Никто не желал показаться настолько бестактным, чтобы повторным замечанием усилить душевную боль страдающего товарища.
Между тем, страдающий товарищ опомнился сам.
- А, чёрт! – выругался он в досаде на самого себя и на стечение недружественных обстоятельств и затушил сигару, окунув её в стакан с апельсиновым соком.
Маргарита Сергеевна, в чьём стакане шикнула сигара, тактично отвела в сторону взгляд. Вера Юрьевна, чтобы не расхохотаться по этому поводу, но, чувствуя, что удержаться от смеха никак не сможет, предложила «замечательно свежий анекдотец в тему» и, не дожидаясь разрешения общества, приступила к осуществлению своей задумки:
- Вышло сведение - кажется, от учёных, - что древние казахи ничего не знали о существовании евреев. А то, если б знали, то и не обвиняли бы во всех своих несчастьях злых духов. Хи-хи-хи!
Зыков оценил анекдот и поглядел на Веру Юрьевну с благодарностью. В лице торговки цветами он увидел верного союзника и немедленно проникся к ней самыми тёплыми чувствами, а заодно и к Веснушкину, как к ближайшему её родственнику.
Тут следует заметить, что Леонид Максимович был, безусловно, много образованнее древних казахов и не строил иллюзий относительно источника своих неудач в бизнесе. Зыков был бизнесмен новой волны. То есть, не тот, кто в смутные времена рождения «рыночной экономики» плавно и беспроигрышно перешёл из качества советского или партийного чиновника в скоророждённую бизнес-элиту «демократической» России, а вклинился в твердыню капиталистических отношений в тот момент, когда все сливки были уже сняты и самые жирные куски народного пирога разнесены по частным карманам, и, естественно, расшиб себе лоб.
Со стороны это выглядело совершенно закономерным, но Зыков не отягощал свой мозг философским осмыслением своего провала, а, как водится, обвинял во всём «проклятых жидов». Впрочем, если заглянуть в паспорта «кинувших» его компаньонов, то претензии Леонида Максимовича могли бы показаться не столь уж беспочвенными…
- Твоя теория о вероломстве еврейской нации кажется мне абсурдной, - заметил Зыкову Штейн. – Во всех бедах народа виновата власть, а не так называемые «жиды».
Леонид Максимович гневно вскинул подбородок и, буравя осуждающим взглядом Семёна Барталомеевича, перешёл в контратаку:
- Иного от тебя я и не ожидал. Ваш народ силён круговой порукой. Но мне это ничего не доказывает.
- Лёня, перестань намекать на то, что я еврей, - попросил Штейн, не скрывая досады. – Я уже много раз указывал на португальские корни своей родословной.
При этих словах брата Василий Васильевич приглушённо чихнул. Люди умеют чихать по-разному. У каждого чиха свой тембр, частота и насыщенность тона. Кто-то чихает громко – раскатистым эхом, кто-то тонким сопрано – быстро и часто, словно тявкает, кто-то ухает потревоженным филином. Василий Васильевич Чириков чихал так, будто хихикал над непристойным анекдотом. Этим редким свойством его организма немедленно воспользовался злорадный Зыков.
- Во! - воскликнул он радостно. – Видишь, даже твой брат смеётся над твоими словами.
Кто-нибудь знает хоть одного этнического португальца с фамилией Штейн? Что, нет? То-то!..
- Я вовсе не смеялся, - попытался оправдаться Чириков, но не был услышан спорящими сторонами.
- Причём тут фамилия? – взвился Семён Барталомеевич, гневно буравя глазами своего обидчика.
- А притом: Рубинштейн, Розенштейн, Бронштейн, - начал перечислять Леонид Максимович с очевидным мстительным удовольствием.
- Франкенштейн, - с ухмылкой добавил Лев Геннадьевич, взявшись руками за оба своих несравненных уса.
- Вот именно! – ухватился за прозвучавшее дополнение Зыков. – Одним словом, Штейн!
- Ну, тогда вы прибавьте ещё к этому списку и Крузенштерна, - в сердцах заметил «португалец» Штейн.
- И прибавлю! – задиристо пообещал разорившийся предприниматель. – Все эти ваши «штейны» - сплошные сволочи: или честных предпринимателей кидают, или в депутаты лезут, потому и ты туда же…
В спор пришлось вмешаться председателю. Тут весьма пригодились и его личное обаяние, и дипломатичность, и чувство долга руководителя клуба. Ловко орудуя бархатным голосом и нескончаемыми улыбками, Иван Петрович смягчил ожесточённые сердца спорщиков и легко свёл конфликт на нет. В стенах каминного зала воцарился прерванный мир, и чудесный домашний вечер с апельсиновым соком восстановился во всём своём прежнем очаровании.
Кончилось тем, что Ксения Леопольдовна указала Ивану Петровичу на каминные часы, стрелки которых добрались до одиннадцати часов. Председатель смиренно улыбнулся и ударил в гонг, возвещая об окончании традиционного всеобщего сбора. Михаил Юрьевич под гром оваций объявил о своём намерении вступить в ряды общества анонимных неудачников, немедленно был принят в эти ряды, после чего, поднявшись из-за стола, «сплочённые ряды» рассеялись – каждый по своим потребностям.
Веснушкин выразил нетерпеливое, хотя и несколько робкое желание уединиться в библиотеке клуба, но Вера Юрьевна строго, но, вместе с тем, с сердечным участием вынудила брата отказаться от этого намерения в пользу сна. Новоиспечённый анонимный неудачник привычно подчинился могучей, но доброй воле заботливой родственницы.
Стали собираться. Выяснилось, что обладатель несуразных усов Лев Геннадьевич Громов живёт в том же районе, где и Михаил Юрьевич. Громов предложил библиотекарю совершить вечерний променад.
- Это очень мило с вашей стороны, - согласился Веснушкин, обрадовавшись возможности по пути домой выяснить кое-какие не понятые им моменты у одного из «первых лиц» общества.
Вера Юрьевна смерила брата строгим, но больше всё-таки любящим взглядом, потом криво поглядела на рыжую кардщётку усов Громова, оценила что-то в уме и после короткого колебания дала своё согласие на прогулку.