Вместо предисловия
Рассказ курсанта второго курса Погорского военного танкового училища Дениса Стрельникова на допросе в комендатуре.
23 июня 1997 г.
Я думаю нет смысла рассказывать о самоволке. В принципе, из нее я мало что помню: какая-то ПоГУшная общага, какие-то девки, пиво, водка… Смутно помню, как после этого вернулся в училище… А вот о том, как грубил комбату и меня вели на гауптвахту вообще никаких воспоминаний. Нет, я не считаю, что командир батальона врет, просто трезветь я начал уже почти на киче.
Меня подвели к калитке и уперли лбом в сетку. Два бравых курсанта из патруля по училищу крепко держали меня под руки. Нет, они не боялись, что я убегу. Их беспокоило то, чтобы я не упал и не расквасил бы «морду лица», как выразился начальник патруля – толстый полковник с усатой выше названной частью тела.
– Часовой! – крикнул полковник. – Эй, на «собачке», задержанного привели.
Я поднял голову. Свет фонаря бил в глаза, но я разглядел-таки мутное пятно – приближавшегося к калитке курсанта с автоматом.
– Какая рота… в карауле? – расплетая язык проговорил я.
– Першинги. Какая рота не знаю, – Ответил один из патрульных.
Часовой, тем временем, клацнул щеколдой и распахнул калитку. И вот тут меня вывернуло. Оттолкнув патрульного, того что слева, я рванулся и, перегнувшись через маленький заборчик, сделал недоброе дело. Когда закончил, лица у патрульных были «когда ж мы от тебя избавимся?». Стараясь не испачкать парадную форму, они приподняли меня и поволокли в караулку. Далее, все происходящее проплыло передо мной словно в тумане. Помню, завели в караулку, начальник караула обшмонал карманы, снял ремень, эмблемы, кокарду, вытащил вставки из погон, забрал военник. Из разговоров запомнилось лишь: «Пусть проспится до завтра, а там, скорее всего, оформим суток на пять». Вроде бы и мне тогда что-то сказали, только не помню что, но точно – обидное.
– Закрой его в камеру для временно задержанных, – сообщил мой приговор начкар выводному.
Меня завели в маленькую камеру, бросили на лавку и оставили в покое. Некоторое время я сидел в том положении, в каком оставили, пытаясь упорядочить царивший в голове бардак.
«Времянка» – самая отвратительная из камер. Просидеть в ней ночь равносильно… И сравнение-то подобрать не так просто. От стены до стены метра два, в длину - четыре, да две толстенные трубы под микроскопическим окошком у потолка. Посередине камеры узенькая метровая лавочка. Как на зло, меня охватило жуткое желание лечь и я принялся выбирать более удобную для этого позицию. Лавка оказалась настолько крохотной, что если лежать на ней головой, попа непременно будет висеть в воздухе. Я лег, и лавка впилась жесткими ребрами между лопаток. Спать сидя на голом бетонном полу оказалось еще хуже. Я недоумевал, как парни из нашей роты однажды сидели тут целой толпой, после того как во время одной из ночных пьянок в казарму заглянул дежурный по училищу. Все же, мне удалось заснуть сидя на лавочке, опершись спиной об одну стену, а ноги закинув на противоположную.
Мне снился сон.
Я бежал по ночному лесу. Черные стволы преграждали путь, выступая из застилающего путь тумана, ветки хлестали по лицу. Я продирался сквозь чащу, разрывая одежду, задыхаясь от усталости. И казалось не важным казалось где я, но в голове билось лишь: «Кто я?» И вдруг нога зацепилась за что-то и я повалился в высокую траву. Приподнялся, воздух наполнял какой-то тошнотворный резкий запах. Позади в темноте чернело нечто, то самое обо что я споткнулся. Я подполз ближе, рука нащупала ткань и еще что-то мокрое и липкое. Я что было сил рванул, уже догадываясь что это. Мертвец повернулся, открывая сиянию луны перепачканное кровью лицо. Точнее казалось, что у него вообще нет лица – оно было словно съедено каким-то страшным огромным зверем. Я тревожно посмотрел по сторонам. И тут я увидел глаза…
Проснулся все в той же неудобной позе. Спину страшно ломило, в голове болело, звенело, шумело и еще черт знает что творилось. Да еще и кошмары снились всю ночь. Во рту пересохло так, что язык прилип к небу, и для полного «счастья» начал беспокоить мочевой пузырь. Я встал и потащил ноги к бронебойной на вид стальной коричневой двери. В глазах темнело, камера раскачивалась так, как будто я смотрел сквозь прикрученный к черепу танковый триплекс. Достигнув-таки цели, я позвал в круглую прорезанную на уровне глаз дырку размером с кулак:
– Часовой! – голос звучал сипло. Долго не дожидаясь ответа, крикнул снова. – Часовой, мать твою!..
– Че?
– Че-че, где выводной?
– За баландой пошел.
– А черт…
Я отошел от двери и вдруг, к великому изумлению, понял, что в камере я не один. И как это не заметил? Он сидел на полу, поджав ноги, и молча смотрел на меня – маленький такой, щупленький, лицо - как у ребенка, словно ему было лет двенадцать и бледное как у мертвеца. На кителе «хэбэ» пятна крови, хотя на лице побоев заметно не было. Форма, казалось, вот-вот свалится с его тощих плеч, а сама мятая, грязная, сразу видно – в армаде он недавно, «молодой». Вообще, у него был такой вид, что он вот-вот престанет дышать и мой сон сбудется прямо сейчас. Какое-то время мы молча мерили друг друга взглядами, а потом я спросил:
– Ты кто такой?
Солдат не проронил ни слова, а все так же смотрел на меня своими по-детски большими угольно-черными глазами. Я тут же решил, что он «тормоз», и вернулся к лавочке. От нечего делать сначала принялся разглядывать многочисленное «граффити» на стенке, вроде:
«МАКС, ШНЕК 5 + 7 ареста»
или
«ХИРАСИМА – 7 СУТОК»,
а потом достал спасенную при обыске под клапаном кармана х/б иголку и принялся царапать там:
«ДИНЯ = 5 СУТОК».
По части пяти суток я был уверен, практически, на сто процентов. А то может и еще добавят. У нас это запросто. Посадят на три, а отсидишь тринадцать. Закончив «художества», я снова взглянул на Мелкого (как я сразу окрестил его для себя).
– Давно ты здесь? И ты что, всю ночь так и сидишь?
Мелкий молчал. «Конечно сидит, - мысленно ответил я. – Не выгонит же он – дух – пьяного курсанта-вторшинга». От этой мысли стало даже жаль его. Уж если мне было так хреново на этой лавке, то ему на полу, наверное, вообще жопа.
– Че там уселся? Садись на лавку.
Мелкий помедлил. Потом поднялся и присел рядом со мной. На самый краешек.
– Чего шкеришься, как зверенок. Звать-то тебя как? – спросил я.
– Я и есть зверенок, – ответил Мелкий и улыбнулся так, словно в гестапо на допросе. Голос его звучал тихо и тонко, прямо-таки соответствовал облику. Во, точно, ни зверь, а зверенок! Кликуха то что надо для такого обморока!
– Мне тоже всю ночь какие-то звери снились.
– Кто со мной общается, тому всегда звери снятся.
– За что ты здесь… зверюга?
– Нарушение распорядка дня, – ответил тот и замолк, будто этим все было сказано.
Конечно, а что же еще? Тут у всех обычно только две статьи: нарушение распорядка дня, да нарушение формы одежды. В обе включается все, начиная от посыла командира на…, и заканчивая неуставщиной и самоволками. Я даже подумал вдруг, интересно что мне там нацарапали…
– Домой сорвался? – изрек я, остановив свой выбор на самоволке.
Парень отрицательно мотнул головой.
– Значит неуставщина.
В принципе мне было на это плевать, волновало меня только одно: как поскорее «залить трубы», да добраться до сортира.
– Часовой! – снова крикнул я.
– Че? – отозвался все тот же голос.
– Набери воды в чайник.
Я снова сел на лавку, в ожидании спасительной влаги.
– Ты откуда?
– Из Хоросовки.
– Это где?
– Это там, где Липушки. Знаешь деревню Липушки?
– А, - сказал я. Такой деревни я не знал.
Тут я вдруг понял, что часовой давно не откликается.
– Часовой! Ты мне воды дашь?!
Пауза. Потом:
– Скоро выводной придет…
– Вот ты достал! Ты че, тормоз? Набери воды в чайник и просунь носик в глазок!
Мне хотелось его убить.
Часовой что-то невнятно пробормотал. Снаружи послышался шум и плеск воды. Вскоре в дырке появился носик чайника.
– Я стукну, когда все… – сказал я и наклонил чайник на себя. Вода хлынула в мой пересохший организм, подобно наводнению в Сахаре. Я постучал по двери и чайник отклонился.
– Иди, попей, – кивнул я Мелкому.
Тот пошел. Я снова вооружился иглой и вернулся к своему настенному «шедевру». Так прошло еще с полчаса. И когда мой мочевой пузырь вконец разбушевался, на киче клацнул замок. Я припал к глазку.
– Часовой, что, смена пришла?
– Нет, выводной вернулся.
Я заметил, как в глазке мелькнули черные погоны. В столовой послышался грохот ведер и бачков.
– Выводной! – раздался голос из соседней камеры, – Выведи в сортир.
– Сначала хавчик, – ответил тот.
– Не, давай лучше сначала «поссать», – вмешался я.
Когда нас вывели на прогулку, стало ясно, что на киче нас сидит всего человек десять – два курсанта, дембель из батальона обеспечения и духи. На улице было прохладно, видимо ночью лил дождь. По земле стелился легкий утренний туман. Мы месили грязь на узкой тропинке направляясь к полуразвалившемуся с пожелтевшей побелкой сооружению, служившему сортиром заключенным и караульным. Мимо, цокая штык-ножами на автоматах, прошли четверо бравых курсантов – смена шла с постов. Последний на ниточке волок спичку, которая постоянно путалась в мокрой траве и ее хозяину приходилось постоянно останавливаться и поправлять.
Заметил спичку и полковник, что стоял неподалеку от калитки.
– Товарищи курсанты, подите-ка сюда! – громогласно объявил он.
Тут-то я и узнал в нем командира первого батальона. Попали ребята…
– Последний караул значит?!.. – долетали до нас обрывки «беседы» комбата. – Я вам устрою последний… Пойдете еще раз! Всем взводом!..
Мы, между тем, добрели до конечной своей цели и мне представилась-таки возможность, балансируя на… Хотя там вообще было дерьмо вместо пола… В общем, выпустить на волю все вчерашнее пиво.
– У вас че, деревянный караул что-ли? – спросил я у выводного, выбравшись из вонючего заведения.
– Ага, – ответил тот, и у него на лице появилось такое выражение, словно он уже трясется в поезде, на встречу отпуску. – На первом курсе последний!
– Половины отпуска лишитесь!.. – снова долетела полковничья ругань.
Сладостное выражение пропало с лица выводного.
Тут я заметил того самого Мелкого – своего соседа по камере. Тот стоял в сторонке и, вроде как, никакие нужды справлять не собирался.
– Иди поссы, зверюга. Потом не скоро выведут.
Тот помялся и нехотя поплелся в сортир.
- Ого, нихрена лапища, - раздался голос неподалеку.
Один из заключенных стоял у дороги и на что-то пялился. К нему присоединились все остальные «отдыхающих» кичи. Подошел и я. Рассматривали отпечатавшийся в грязи след лапы, скорее всего огромной собаки.
- Оборотень, - изрек кто-то. Все заржали.
- Да, собака. С парка наверное. Там их дофига.
- Ничего себе, собака…
- Может, кавказец…
По дороге, между тем, прошла рота курсантов и построилась метрах в двухстах от нас. Какое-то время перед строем прохаживался офицер и что-то объяснял, и затем рота разбилась в цепь, так что между каждым было метров по пять, и зашагала от дороги в сторону парка прямо сквозь кусты и болотину.
- Слушай, а че за кипишь? – спросил я у выводного.
- Да, говорят, бабу какую-то замочили в лесу, - ответил тот. – Теперь все училище на ушах стоит.
- Нифига!.. – сказал один из духов, и взглянул на Мелкого.
- Еще говорят, у нее горло было ни то перерезано, ни то перегрызено, - невозмутимо продолжал выводной.
- А где нашли-то?
- В районе второго поста.
- А почему тут тогда ищут?
- Везде ищут, - выводной пожал плечами, мол, нашим офицерам какая разница где, лишь бы личный состав задолбался.
Я вспомнил, как у нас в роте однажды штык-нож пропал, так мы даже в канализациях рылись.
- Короче, все, - сказал выводной. – Пойдемте на кичу.
После сортира ждала кормежка. Холодный вареный минтай и подгоревшие макароны больше напоминавшие обойный клейстер. Сразу видно - лето наступило, хавку опять стали варить в походных печках. Жрать хотелось жутко, но организм решил иначе. Я с трудом сдерживался чтобы не блевануть прямо в тарелку и боролся с навалившимся похмельем, тоскливо глядя на чугунный бочек с баландой. В итоге я все отдал Мелкому:
– На, хавай, зверюга…
– А че это тебя зверьком называют? Это у тебя кликуха или сам по себе прикол такой? – спросил я Мелкого, когда нас вернули во «времянку».
Я сидел, упершись локтями в колени, удерживая ладонями за виски убегающий мир. А разговором я пытался хоть как-то сгладить навалившуюся похмельную хандру.
– Это сущность! – тихо ответил Мелкий.
– В смысле, это самовыражение такое?
– Это то, что я – человек. А люди – это звери. Значит и я…
Я тут же замял тему, так как чувак оказался из этих… придурков. Лучше бы он сказал, что кликуха, хоть поговорили бы. А то загнет ща че-нибудь про сущность бытия… Я достал иголку и принялся снова ковырять стену.
Так прошел час. Похмелье и скука начали доканывать.
– Слушай, вот ты – философ, – для себя я уже отнес Мелкого к этой категории. – Вот ты скажи, по твоему все люди звери потому, что все выживают за счет того, что убирают с пути друг друга? Ну как бы пожирают?
Мелкий взглянул на меня и промолчал.
– Чего ж мы с тобой сидим в одной камере и до сих пор не сожрали друг друга?
Тот не ответил.
– Может из-за того, что мы просто сейчас нужны друг другу, иначе бы померли со скуки… Конечно, ты можешь сказать, что это потому, что в обществе все более тонко! Люди едят друг друга ни буквально... Так, философ?
Мелкий пожал плечами и опустил голову.
– Хотя, знаешь, я бы ща тебя схавал. Просто жрать уже слишком охота…
Нас, все же, перевели в общую камеру. Несмотря на похмельное состояние, я наслаждался, валяясь на нарах, после лавочки «времянки». После обеда вывели на работу. Если в обычные дни на всякого рода работы ходить всегда лень, то на киче помахать косой одно удовольствие. Да еще и свежий воздух заметно вернул меня к жизни. К тому же приходили пацаны из роты, принесли сигареты, покурили. Так что, жизнь начала снова обретать вкус.
«Мелкий бы сейчас наверное сказал – смысл жизни это то, что люди лишают друг друга этой самой жизни», – пришло мне на ум и стало смешно. Смех!.. Это значит, мне действительно полегчало!
Когда нас вернули в камеру, я чувствовал себя вообще здорово.
Помимо меня и Мелкого в камере сидели два курсанта – третьекурсник Паха, Вовка из моей роты, дед и четыре духа из батальона обеспечения.
У Вовки оказалась колода миниатюрных карт – передали пацаны из роты, так что, свой досуг, которого у нас было предостаточно, мы проводили за игрой в дурака. Мы резались пока Паха не заметил, что за нами кто-то наблюдает сквозь окошко в двери.
- Че пялишься, урод? – рявкнул он, решив, что это часовой.
Глаз в окошке пропал. Затем в нем мелькнул оливкового цвета галстук, после чего дверь распахнулась и на пороге возник побагровевший от злости начальник караула.
Нас построили в коридоре. Первым делом начкар накинулся на выводного:
- Вы видели чем занимаются в камере заключенные? Нет? И то, что нары средь бела дня опущены вы тоже не видели? А что вы вообще видите, товарищ курсант? На кой хер вы вообще тут нужны? Хотите с ними сесть? Так я вас сейчас сниму с караула!.. В камере накурено, нары опущены, заключенные заняты вообще… Кто курил в камере? – он метнул в нас свирепый взгляд. Выводной выдохнул. Мы молчали.
- Карты сюда, - начкар протянул руку. После некоторого колебания Вовка протянул ему колоду. – Это все?
Он пролистал карты. Там были только двойки, тройки, четверки и пятерки. По части остальных тридцати шести все молчали как партизаны – сами в спешке прятали их во все щели в нарах.
- Ла-адно, - сказал начкар, прохаживаясь мимо нас. – Не хотите по-хорошему, будет как обычно…
- Ла-адно, - потихоньку скопировал его Вовка.
Начкар услышал. Этот подкол, по всей видимости, и решил нашу участь. Потом мы долго наблюдали, как духи под чутким руководством начальника караула замешали в ведре хлорку с водой в пропорции 50 на 50.
- Лей, - сказал он, когда Мелкий внес ведро в камеру. – Эх, будь моя воля, я бы вам всем кровушку пустил…
Мелкий осторожно наклонил ведро.
- Лей, тебе говорю…
Начкар подошел и пнул ведро. Белая вонючая жидкость растеклась по полу. Духи вооружились швабрами и растерли всю эту гадость по камере. После чего в эту газовую камеру закрыли нас.
Глаза разъедало, дышали кто как мог, хотя на самом деле было не чем. Пробовали дышать закрыв лицо кепкой, и сквозь ткань кителя. В горле как будто прошлись паяльной лампой. Все чаще мучил кашель.
- Вот козел, - Вовка бродил по камере и колотил кулаками по стенам. – Сам только в прошлом году выпустился, а уже ведет себя как шакал…
Пошло больше часа. Мы все так же сидели, закрыв лица руками, мучаясь от кашля.
- Эй ты, - толкнул Вовка Мелкого. – Ну-ка, давай стучи в дверь и кричи, что тебе плохо.
Мелкий опустил голову.
- Эй, ты че не понял?
Вован несколько раз ударил его кулаком в грудь, но тот кричать не стал. Тогда он схватил первого попавшегося духа: «Тогда ты!»
- Помогите, - забарабанил тот в дверь. – Мне плохо!
- Правдоподобней!.. - подключился Паха. – Кричи, что умираешь!
- Помогите, умираю!
Спустя минут десять камера распахнулась. Нас снова построили в коридоре.
- Ну так что, выяснили кто курил? – снова допытывался начкар. – Нет? Кому там плохо было? Этого в другую камеру, остальных обратно. Сидеть будут до смены.
А смена была только через три часа.
- Да, Мелкий, ты прав. Люди все-таки звери... – сказал я, а сам подумал: «Люди хуже зверей, ведь ни одному животному не придет в голову истязать друг друга ради удовольствия!»
Нас выпустили на час раньше, чтобы успели навести порядок. Радовало лишь то, что заступала наша рота.
Нас построили у входа на кичу и пред нами предстал (хотя, скорее всего, мы пред ним) новый началник караула старший лейтенант Кедрович.
– Чего все такие мертвые? – весело сказал Кедрович, окинув взором наши опухшие рожи.
– Воспитательную работу проводил, - сказал сменяющийся начкар. – Ну, переборщил чуток…
Так как Кедрович был одним из взводных нашей роты, прицепился он в первую очередь ко мне с Вовкой.
– А, нарушители воинской дисциплины! – протянул он, и дважды несильно стукнул мне кулаком в район паха. – А чей-то у вас, товарищ курсант, пуговка нижняя расстегнута?.. Ну-ка стоять… Руки по швам… Смир-но!
– Товарищ капитан… – попытался увернуться я, одновременно застегивая злополучную пуговицу.
– О, да вы не только дисциплину, вы еще и форму одежды нарушаете, – продолжал старлей, разрывая швы на моем ушитом х/б. – Порча государственного имущества… Сколько за это суток можно накинуть?..
Короче, спустя минут пять мы с Вовкой стояли не больно, но обидно битые, облезлые хуже чем первокурсники и с угрозой запопасть еще суток на семь. Под конец Кедрович еще и пообещал, что раз уж я на киче до сих пор не оформлен, сидеть мне как временно задержанному во «времянке».
Вообще, старший лейтенант Кедрович мужик неплохой. Это просто юмор у него такой – особый, армейский. Никогда не поймешь, где всерьез он говорит, а где заливает. Оставалось лишь надеяться, что по части семи суток и «времянки» капитан тоже пошутил.
Разделавшись с нами, Кедрович прошелся и по остальным клиентам гауптвахты.
– Та-ак, за что тут у нас?.. – остановился он напротив духов.
– Нарушение распорядка дня!
– Во как?! Очень интересно!.. А-а-а, это вы те самые обмороки, которых с товарняка сняли? До самого моста через Гербу доехали! Че, так домой захотелось, что аж между вагонами готовы были ехать?
Мелкого Злоба окинул долгим взглядом.
- Опять ты!.. Ну, признавайся, за что дембелей отделал?
Все с удивлением посмотрели на Мелкого. Тот опустил голову.
- Что, правда отделал, товарищ капитан? – спросил его Сергей Ковалев, заступающий новым выводным.
- Нет, конечно, - ответил Кедрович, меряя Мелкого долгим задумчивым взглядом. – У нас вчера ЧП в батальоне было. Дембеля устроили у себя в каптерке настоящую поножовщину. Шесть трупов! Слышал, да? Так вот этот, тоже был в той каптерке. Не знаю, что он там делал... А сюда его перевели на всякий случай, до выяснения обстоятельств, чтобы там с ним ненароком ничего не случилось…
Он еще какое-то время изучал Мелкого долгим взглядом, а потом скомандовал: «В камеры!»
Глаза Ковалева - нового выводного, отдавали краснотой, что делало его похожим на вампира. На самом деле он просто был накурен «в зюзю», а похожим на вампира, на самом деле, его делала склонность к садизму. Особенно это ощутили на себе духи, когда при смене прежний выводной сдавал ему кичу. Серега так активно подключился к процессу наведения порядка, что духами летали как электровеники. Ему мало было того, что те добела отдраивали полы, стены, двери. Он их подбадривал пинками, заставлял гудеть, словно пылесосы, поднимая тряпку кричать «Виро!».
- Пусть пашут, обмороки, - приговаривал Ковалев и не забывал напрягать сменяющегося первокурсника. - Слушай, выводной, а че это за царапины на двери?
- Где?
- Да вот, во времянке. С внутренней стороны. Кто это тут у тебя скребся?
Выводной изобразил на лице выражение «полутупняка». Ковалев стоял с миной, мол, давай решай скорее как «косяк» устранять будешь. Потом махнул рукой – не красить же тому двери.
- Кто там, говоришь, сидел? Вот этот малой? Ну-ка, поди, сюда...
И он несколько раз ударил ни в чем не повинного Мелкого прикладом в грудь.
Вообще, Мелкому досталось больше всех. Он наотрез отказывался брать в руки тряпку, не смотря на то, что Ковалев бил его нещадно. Он просто стоял, опустив голову, и молчал. Так от него ничего и не добились. И я тогда уже подумал о том, что ждет Мелкого ночью.
Во «времянку» меня ночевать все-таки перевели. Правда, отбывать наказание на этот раз там было не так тошно – в карауле ведь свои. Мне полную камеру накидали шинелей, так что спать там стало еще комфортнее, чем на нарах. Я лежал, глядя в потолок, наслаждаясь жизнью. Похмелье развеялось окончательно.
- Михан, как караул? – спросил я часового.
- Да, глючный какой-то, - донеслось из-за двери. - Прикинь, идем сейчас со сменой где-то межу вторым постом и КПП, а прямо из леса на нас два горящих глаза смотрят. Мы аж стали.
- Ну и что это оказалось? Фары машины?
- Да хрен его знает. Просто пропали. Но все клянутся, что тоже видели… Витек аж автомат снял… Кстати, предыдущий караул на втором посту тоже глючило. Один из часовых, рассказывал, что ночью на пост лезла какая-то баба. Он ей: «Стой, стрелять буду!», а она через колючую проволоку перелезла и идет прямо на него. Он по ней очередью, а она идет. Два рожка выпустил. А когда смена прибежала, оказалось, по кустам стрелял. Просто в тумане не разобрал. Его после этого даже на кичу закрыть хотели. Но так как он все делал по Уставу, с караула сняли и прямиком в санчасть. Так после этой бабы им на втором посту в каждом столбе вампир мерещился…
Скрипнула дверь. В камеру зашел Мелкий. Ковалев саданул ему пенка и закрыл дверь. Как выяснилось, его тоже определили во времянку, так как он тоже пока на срок оформлен не был
- Досталось тебе... - посочувствовал я, глядя на его забитый вид. – Ты с Ковалевым поосторожнее. Он особо не церемонится…
- Возмездие порой бывает во много раз сильнее, чем вред, - тихо сказал Мелкий, потирая челюсть.
- Чаще всего его не бывает вообще.
- Это у тех, кто не хочет, чтобы оно состоялось. Мало сказать: «Пусть его бог покарает…»
- Тебя сегодня отпинали. Дохрена у тебя будет мести? – усмехнулся я.
Мелкий опустил взгляд, но мне показалось, что он усмехнулся тоже.
– Давно пора понять тебе, что справедливости не бывает. Так устроена жизнь.
- А кто ее устроил, жизнь эту? Люди ее устроили. Они придумали такие принципы, что сами с этим ничего поделать не могут. А представь себе, привычный сценарий меняется. И правила диктуют уже ни люди, а звери. Какова тогда будет справедливость? Слышал, что палка раз в год тоже стреляет?..
- Так ведь это прикол такой? Так говорят только...
- А прикинь, она возьми вдруг и стрельни... Каков будет урок!
Я мотнул головой: «Вот загрузил. И откуда только такие умники берутся?..»
- Вот ты такой маленький и слабый. Абсолютно не можешь постоять за себя, - снова перешел я в атаку. - Как ты можешь называть себя зверем?
- Принцип стаи: рви врага зубами, а если свои зубы пока малы, рви чужими. Волчата сначала тоже маленькие и слабые. Поэтому, есть сильные и большие, которые дают им возможность вырасти.
«А не с рождения втаптывают в грязь, - подумал я, вспомнив, Ковалева. - Это не воспитание, а садизм. У этих волчат ни каких шансов». Я вспомнил фразу, что из армии как из доменной печи выходит кто-то сталью, а кто-то шлаком. Но какая может получиться сталь при такой-то «ковке»?
- Особенно если в этот момент они считают, - добавил Мелкий, - что защищать – это слабость.
И мне показалось, что в словах его мелькнул упрек. На самом деле в них была только правда.
- Физически сильный – не значит взрослый, - Мелкого явно прорвало пофилософствовать. - Большинству людей в жизненных принципах еще расти и расти. Когда ты волен ни только в возможностях, но и поступках, тогда и превращаешься в настоящего взрослого зверя.
Раздался стук в дверь гауптвахты, часовой пошел открывать. Через минуту распахнулась дверь нашей камеры. На пороге стоял Ковалев, судя по глазам и улыбке - накуренный в «дупель».
- Эй, обморок, на выход, - весело сказал он Мелкому.
Тот взглянул на меня, поднялся и вышел из камеры. Когда он проходил мимо выводного, тот дал ему смачного пенка под зад.
- Серега, может оставишь пацана в покое? – попытался заступиться я.
- Ни фига. У нас сегодня концерт по заявкам. Народ ждет, - сказал тот и закрыл дверь.
Кичу с караулкой соединяло окно, и судя по голосам и смеху, за ним столпился народ. Я припомнил, как сам стоял так же, а выводной на киче ставил какого-нибудь духа и тот пел и плясал на потеху.
- Пусть Чижика споет…
- Ага, «По полю такни…»
Мелкий молчал.
- Э-э… Ты че, душара? – зарычал на него Ковалев. – Давай пой, а то…
Раздался звонкий шлепок. Скорее всего, ладошкой по лицу.
- Серега, оставь его, - снова сказал я.
- Ты петь будешь? – ревел выводной, хлеща Мелкого.
- Нет, - тихо сказал тот.
- Че-е? - Раздались теперь уже сильные удары кулаками в грудь. – Ты у меня запоешь, сука…
Сквозь глазок я разглядел, как Ковалев поставил Мелкого к стене и снял автомат. «Запоешь», - сказал он и треснул того прикладом в грудь, да с такой силой, что перезарядился затвор.
- Серега, не гони, - уже закричал я.
Выводной еще пару раз перезарядил автомат об грудь Мелкого, после чего тот ударился головой о стену и рухнул без сознания.
- Эй, ты че? – Ковалев слегка попинал его.
- Да оставь ты его в покое? Ты, ****ь, человек или чмо? – закричал я.
- До хрена заступник за духов выискался? - бросил он мне. - Ща тебе еще по тыкве настучу. Ничего, с кичи выйдешь, мы с тобой в роте поговорим…
И он снова принялся за Мелкого.
– Эй, обморок! Поднимайся! Ведь по-любому тупишь…
Внезапно погас свет: потускнела лампочка, причем на столько, что виден остался лишь раскаленный волосок, а в камере воцарился мрак. И вдруг свет вспыхнул вновь, да с такой силой, что лампа в камере взорвалась, осыпав меня каскадом стекол.
- Что за хрень? – сказал Ковалев.
Слышно было, что переполох стоит во всей караулке.
И вдруг как треханет, словно при землетрясении. Я повалился на пол. Попытался встать, но караулку снова сотрясли несколько ударов такой силы, словно под зданием что-то взорвалось. Я снова рухнул, но на этот раз неудачно и головой налетел на лавку…
Когда я пришел с себя, дверь камеры оказалась открытой. В камере было темно, но в коридоре горел свет. Первое, что бросилось в глаза – огромное темно-красное пятно на полу. Я сразу догадался, что это кровь и все же, еле волоча ноги, выбрался в коридор. На пороге оцепенел.
Кича походила на бойню. Прямо у моих ног лежал разодранный Ковалев. На животе его х/б было распорото и наружу торчали окровавленные внутренности. Едва сдерживая тошноту, я двинулся дальше, с трудом перешагнув через труп часового. Происходящее напоминало кошмарный сон, я шел как в тумане. Заглянув в общую камеру, я тут же отпрянул. Она напоминала цех по заготовке мяса.
Словно придя в себя я побежал к выходу и забарабанил в дверь. И вдруг я почувствовал взгляд. Я резко обернулся и замер. Метрах в двух от меня стоял огромный зверь. Он был ростом с человека, окровавленные лапы были приподняты вверх, из пасти тонкой струйкой бежала кровавая слюна, на меня смотрели желтые холодные глаза… Я отступил к окну, но видимо споткнулся о мертвое тело и снова потерял сознание.
В себя я пришел от сильного стука. Я даже не сразу понял, что стучат в дверь кичи. Я посмотрел по сторонам и с ужасом понял, что все вокруг – реальность.
- Эй! Открывайте! – долбились в дверь. Ее уже начали ломать.
Я кое-как поднялся, на ватных ногах пошел к двери, аккуратно обходя тела. Рука нащупала задвижку. И тут я снова почувствовал взгляд. Зверь!.. Я оглянулся. Передо мной висело огромное зеркало, а под ним, заваленный шинелями, сидел Мелкий и широко распахнутыми детскими глазами смотрел на меня. «Дембеля из батальона устроили у себя в каптерке настоящую поножовщину. Шесть трупов!» И в тот момент мне показалось, что взгляд у него был торжествующий…