Ангел

[Лютня]
С того момента как я выбрал смирение противостоянию, прошло много лет. Все сменилось. Все уже не то, каким было раньше. Теперь я посадил дерево возле моего дома и наблюдаю за его ростом. Только оно понимает то, что в действительности происходит. Ближе к холодам оно начинает сбрасывать свои листья, предварительно пожелтев, затем покраснев. И ветер уносит эти листья в глухой лес, непроглядный лес. Я чувствую это, когда прохожу мимо. Память уже не та, лес все помнит, я нет. Иногда он мне напоминает, точнее, заставляет вспоминать, вытаскивает меня из забытья, показывая картины прошлого. Играющих детей на опушке, грибников устремивших свои взоры себе под ноги. Царапающие воспоминания. Некоторые из них я пытался забыть. Некоторые мне кажутся не моими.
Звуки, дождливые звуки, их издают звери, собирающиеся вокруг родника из пьедестала бывшей статуи ангела распятого на каменном дереве. Этот звук издается постоянно, сколько я себя здесь помню. Сад стоящий вокруг родника давно уже иной. Махровые домики покосились, практически развалились, теперь и мне их сложно обнаружить. Теперь только шерстяные комочки перекатываются по земле, застревая в траве.
Я каждый день встаю рано, иду к роднику набрать воды, кладу в корзинку пару ландышей, подснежников, что растут у меня во дворе круглый год и немного лотосов из озера, что рядом с домом, собираю на склонах шерсть по пути, чтобы в последствии набивать ей постель.
Однажды, когда все было чуть иначе и статуя на роднике еще была, ко мне зашел человек, намного моложе меня. Я давно не видел людей в этих местах, мне кажется, что вообще никогда не видел. Он зашел ко мне как я сразу понял не случайно, но не подал виду. Сказал, что слышал что-то об этом месте и, путешествуя, решил заехать. Я налил ему чай, угостил брусникой в сахаре и свежеиспеченным хлебом. Мы посидели. Он спрашивал, давно ли я здесь живу, и, получив ответ «всегда», спросил, имею ли я представление о том, что творится вне этого места.
После завтрака я показал ему то, что меня окружает, ландыши, подснежники, лотосы на озере, мое дерево, мы прошли вдоль леса, смотрели с мыса на океан, и, в конце концов, мы взобрались на плато к роднику. Когда он увидел изваяние, то сразу же обомлел. Он сказал, что видел его раньше, и начал рассказывать:

I
Я увидел отражение солнца на земле, и указал тебе на это. Ты улыбнулась скромной и самой нежной улыбкой. Ты прикрыла губами мои глаза, попросив не смотреть некоторое время и не думать о солнце. Тепло твоих губ растеклось по векам, окутывая меня облаком испаряющихся слёз на моих и твоих щеках, медленно приподнимаю твои ладони и прижимаю к себе.

«Меня кто-то одернул на мосту под фонарным столбом. Я не спал, это была ночь, но я не спал. Зима, снег медленно падал в свете январского фонаря. Переулки стыли в тишине, всё покрылось льдом, всё бледно-голубое либо резко-синие. Холодные краски врезались в пространства ночных улиц. Из небесной темноты за фонарем раздался взмах крыльев. За всплесками натрия опускалась ангел.

Пробив толщу речного льда, моё тело погрузилось в прохладные воды глубин. Меня уносило течением. Тени размывались в темно-зеленых тонах. Я плыл, укутавшись в плащ, покрытый тонкой пеленой воды. Голова раскалывалась в нехватке кислорода, нежные руки обхватили меня, закрыв мне веки.

Почему мне не спится? Бессонница приходит ко мне каждую ночь, надеюсь сегодня в последний раз. Каждый раз я ухожу гулять по пустым улицам города. Промокшим, замерзшим возвращаюсь домой, чтобы снова уйти.
Ночь срывается вниз затем резко в сторону, размазываясь северным сиянием, небо рассыпается звездами, освещая улицы вместе с холодными лампами фонарей.
.
Боль распространялась вдоль позвоночника, а судороги вызывали легкую улыбку, при которой хотелось биться в агонии. Рассвет, наступающий в марте мне уже не встретить. Я поцеловал запястье державшей меня руки. Лед потрескивал надо мной. В ушах гудело. Меня перестали держать, и на секунду я решил, что остался один, но влажная поверхность чьего-то теплого языка с давлением прошла по моему глазу. Сквозь ледяной покров блестели звезды, и я увидел стаю серебристых аистов, скованных золотой цепью по два. Ангел плыла рядом со мной, еле мерцая холодным синим. Ее глаза были прикрыты, она спала. Я облизал кончики пальцев и провел по её векам. Из-под них скатились слезинки. Тихонько обняв её, погрузился в сон.
 Мне снилось плато на вершине горы. Раннее утро, где все еще лежит в легкой дымке. Там был сад из каменных деревьев, местами покрытых листвой. Чуть дальше находились посевы пшеницы, скрывающиеся за облаками. Я склонился в молитве перед изваянием в саду, исполненным в виде ангела распятой на каменном дереве. Статуя медленно покрывалась кожей. Когда молитва закончилась, и я поднял взгляд на лицо фигуры, она закатила глаза и упала бы в обмороке на меня, но повисла на ветвях дерева. Я осторожно снял ее с пьедестала, отделив руки и ноги от камня, и уложил наземь, заранее подстелив опавшие листья. Этот отблеск осени оставил горький привкус во рту. Взяв немного воды из родника в том же саду, протер лицо ангела, чистым платком перевязал раны на запястьях и лодыжках.

В этом городе я был заперт. Составляя план побега, я встретил человека с озера, он говорил голосами давно умерших людей, оставляя за собой длинные тени в свете прожекторов. Он забыл свое имя. Единственное имя, которое он постоянно твердил, было, Мэдисон. На вопрос кто это он так и не смог дать мне вразумительного ответа. Слушая голоса, наблюдая за тем, как солнце растягивает тени, человек сказал:
-Я, может быть, просто улыбнусь, и движение остановится, голова моя заболит, если ты только принесешь мне лекарство, то, наверное, мне не придется провожать закат. Я промываю свои крылья, которые уже несколько лет просто волочатся по полу. А может быть просто прилечь на замерзшей воде и смотреть за аистами, летающими среди облаков, проводить время среди больных и бедных и не раствориться среди них. Или может просто стать густо населенной местностью или колосьями пшеницы, дабы произрастать на Луне и присоединиться к тебе.
Его крылья и вправду были не в лучшем состоянии. Он жил в небольшом деревянном домике, больше напоминавшем сарай. Стены были исписаны именем Мэдисон, причем даже не исписаны, а все было вырезано на них. Как выяснилось, он каждый вечер сидел на берегу озера, смотрел в отражение неба в воде, но никогда не поднимал голову вверх. А днем осматривал вокруг стоящие деревья, ощупывал кору.
После его слов, по ночам, поедая время чайными ложками, сидя на вокзале в метель, наблюдая за толпами призраков, приветствующих победителей, боялся за цветок в горшке, что стоял на полу, под ногами толпы.
Казалось, я ничего не понимаю, мне открывались иконы во взглядах на солнце, содрогалась земля, и было сложно смотреть на неподвижное небо так же сложно как смотреть на только что нанесенные раны, зная, что небо холодное, и оно все это совершило, это сотворило оно.
Не пытайтесь помнить, пытайтесь забывать, а потом вспоминать, спрашивая себя точно ли это было. Я начинал верить, что бы этот человек не говорил это точно была правда. Его беспамятство было настолько сильным, что я завидовал. Сотворенные лица, все они вяли на моих глазах, мне снились увядающие колосья пшеницы на лунных пространствах, бесконечная грусть и разочарование, отсутствие хоть кого-либо. Сонники не давали мне никаких ответов, ничего подобного никому не снилось.
Вскоре я получил письмо:
Время не имеет значения, но его всегда мало. Разговоров все меньше, их вообще не осталось. Круги сужаются, она оставила мне меловые полосы в сторону Луны. Убить себя легко, но надежда все еще есть. Тени и те сломались. Надоело смотреть в кромешную тьму. Пшеница, я слышу ее шелест во мраке. Она шепчет мне «Мэдисон». Иногда мне начинает казаться, что это шепчу я сам. Кашель разрывает мою клетку, и кровавые бабочки разлетаются в черное пространство бесконечности. Я не прошу меня искать, но Мэдисон продолжает улыбаться во тьме, я это чувствую, где-то совсем близко. Но я не знаю, как ее освободить.
Сегодня я слышал, как где-то надомной открылись огромные ставни и оттуда полил дождь. Смерть все так же встречается влагой. Но это точно не Мэдисон. Я слышу ее шепот, она поет колыбельные.
-Тот, кто умер, еще может быть спасен,- так говорят колосья,- надо только вспомнить имя…- дальше колосья замолкают.
Иди по линии. Найди свое золото вместе с моим наследием, у холмов и вершины горы, у великих лесов и большого плато, найди мое начало, и вспомни, что я ощутил.
 Син.

Он молчал, молчал и смотрел в небо, смотрел и улыбался, как будто его никогда не видел.
-Син.- повторил я.
Он молчал. Небо свернулось в маленький клочок бумаги и начало крутиться в оригами. Потом скрутилось кораблем, на котором стояла девушка, от ее лица исходил яркий белый свет, а за спиной колыхались перья на больших белых крыльях. Это была Мэдисон, в этом я был уверен. Син взошел на корабль, ни разу не обернувшись. Оригами развернулось обратно в небо.


II
Когда я проснулся, мы уже были на дне. Не знаю точно, была ли это река, либо это было дно моря или океана. Больше всего было похоже на дно зеркала. Ангел сидела рядом, отражаясь и отражаясь от самой себя.
-Он ждет меня, хоть и не подозревает об этом. Я улыбаюсь ему во сне, но он не помнит снов.
Отражения колыхались в течении. Стало прохладней.
-Ты понимаешь, о чем я тебе говорю? Крик разбудит спящего, мертвого разбудит…
Глаза ангела сверкнули синевой. По зеркалу пошла трещина и оттуда стало вырываться дыхание.
-Должен был быть дождь, но он не пошел.
Тень огромной Луны нависла над нами.
-Погода должна меняться, медленно, но меняться. Закаты сменяют себя, оставляя все как есть. Отведи меня ко мне, сделай все так, как должно было быть.
В ее глазах засветились стекла. Трещина всасывала меня, кристаллизуя все позади. Пальцы обхватили мои мысли и вырвали их с корнем. Рассвет наступал на горло. Мое тело прорвалось сквозь зеркала, пронеслось на огромной скорости через начало и смерть, промелькнула толпа людей, медленно движущаяся под взмахи палочки «дирижера». Огромная бабочка, сочась кровью, пила нектар из головы, спящего старика. На секунду она оторвалась от своего занятия, будто почувствовав мое присутствие; снова принялась жадно питаться.
-Продолжай улыбаться мне…
У меня на губах появился вкус пыльцы. Изо рта потекли волосы, когда все покрылось зеленым небом. Кто-то растягивал глаза на стеклянном столе, вытаскивая из себя гвозди. Десять ангелов бились над некошеным полем, в котором распят одиннадцатый. Маленький карлик пронесся мимо с огромной скоростью, выкрикивая слова ненависти в лица падающей листвы и резко-синего снега. Превращая толпы людей в воск и копоть, отодвигая себя самого на задний план, прыгал по континентам, оставляя нетронутым лишь то что, не слышит его уже втечении невозможных обрезков времени. Не извинившись за последствия, увеличившись в размерах, его крик разорвал воздух, раскалив его своей ненавистью, он в мгновение ока слил в себя все цвета, став грязно белым, сам покрылся пеплом. Меня раздирает мой собственный пронзительный крик, пространство лопается, и я падаю в океан не далеко от мыса рядом с которым мы сейчас и находимся. Сиф…»


[Урожай]
Сильный удар ветром мне в грудь меня отбросило на мыс лицом в глину. Когда я поднялся на ноги, то увидел свой отпечаток рядом с двумя другими. Какое-то странное чувство заставило меня бежать к концу мыса, не остановившись у края, я спрыгнул вниз. И за каких-то 10 метров до воды я прошептал одно единственное имя, которое я когда-либо знал.
Эмили с безупречно белыми крыльями вырвалась из-под толщи воды и подняла меня в небо. Моя рубашка разорвалась от натяжения, темно-синие крылья раскрылись под сильным ветром.

Все остается на своих местах, поля проносятся мимо, завтра, завтра позволяет идти дальше. Принципиально новые лучи света пробиваются сквозь занавеску. Просто говорить с собой, сложнее выдержать ответ. Простые идеи. Спокойной ночи. Как дела? Шепот пассажиров на деревянных скамьях электричек. Проснешься и забудешь. Высыхающие люди, и почему-то все равно здесь, в ожидании. Десяток новых животных выходят посмотреть на фонтаны, бьющие посреди плато. Лес окутывает ветер. Деревья из камня покрылись кожей.